Сиреневые ивы (сборник)

Море ясности

— Знаете, наша профессия не совсем обычна, — начал свой рассказ курсант-десантник. — С тех пор, как попал в десантники, я даже в чудеса верить стал. Не смейтесь, я не про те чудеса, которыми суеверные бабки до наших дней малых ребят пугают. Я вот верю в задуманное и в исполнение желаний. Особенно — в хорошие встречи. Мы ведь где только не бываем!.. Вот сижу, с вами разговариваю, а может, через час мне уже под звездами висеть или по темным лесам пробираться. Профессия!.. Я ее выбрал еще на первом году срочной службы. Хотите послушать, как было?..

Однажды в полночь объявили нам общий сбор, а часа через два мы уже покачивались в небе на звездном сквознячке. Луна сбоку встала, огромная, во весь иллюминатор. Под нею — пуховая полоса облаков, что тебе постель вполнеба, и луна — вроде взбитой подушки. Для невыспавшегося десантника, скажу я вам, явление весьма соблазнительное. Вот и сосед мой, механик-водитель боевой машины Сашка Найденов, размечтался вслух:

— Сейчас бы на такой перине растянуться всласть, да это круглое светило заграбастать под голову — сам старшина до третьих петухов не добудился бы.

— Чего же теряешься? — говорю. — Заграбастай. Всех делов-то — руку протянуть.

Найденов скосил глаза на нашего хмуроватого командира экипажа и уже потише:

— Он тебе протянет! Не положено в полете спать, да и луну трогать не было команды.

Что верно, то верно: команды такой не было. Нашему брату-десантнику только позволь — и луну сволокут, и звезды на сувениры расхватают. Шутка ли: целыми батальонами, полками, а то и дивизиями ходим по небу, да еще со всей штатной техникой. Без небесных светил нам оставаться никак нельзя, они тоже вроде табельного имущества: и сориентироваться помогут в незнакомом краю, и подсветят при случае. Вот и на сей раз прыгать-то придется в лесную глухомань, на самый берег реки — там в оба гляди. А развешивать осветительные бомбы и ракеты в чужом тылу, сами понимаете, нам ни к чему.

Плохо десантнику, когда в долгом полете помечтать не о чем, а главное, не о ком, — представить, что на тебя вот такого, затянутого в комбинезон и ремни, с парашютом, гранатами и автоматом, смотрят знакомые глаза, полные испуганного восхищения. Полгода назад познакомился было с одной девушкой, договорились переписываться, а при случае и встречаться, да так размечтался в полевом лагере, что по рассеянности инициалы ее на сторожевом грибке нацарапал. Спохватился, оборачиваюсь — старшина за спиной стоит, усмехается… Дальше и вспоминать не охота… В общем, кончилось тем, что всучил он мне рубанок и велел грибок тот отстрогать заново. А чтобы впредь крепко помнил, где можно писать, а где нельзя, назначил в выходной службу у того самого грибка нести. Сам себе я опротивел, и вся любовь разом кончилась. Не больно-то влюбишься при таком старшине. Говорят, сам он всю службу ни на одну девушку не поглядел с интересом… На днях перед тем мы в запас его проводили, и вся рота жалела — хороший, мол, старшина был. Возможно, оно и так, да ведь если он женоненавистник, то зачем уволился? С таким только и годится службу нести, особенно по выходным дням…

От скуки стал я луну вблизи рассматривать — это ведь не то что с земли. И моря, и хребты, и кратеры на ней всеми шероховатостями лезут в глаза — так и хочется потрогать, какая она на ощупь — холодная или горячая? Так загляделся, что показалось — в Море изобилия след лунохода обозначился. Потянулся взглядом по этому следу и оказался аж в Море ясности. Только не упомню, чтобы луноход прополз через целую треть лунного диска, его вроде бы недалеко от места посадки поставили на консервацию. Впрочем, кто знает — может, селениты вздумали на нем покататься? Нашу бы машину туда — можно в кругосветку по луне пускаться на десантной самоходке-вездеходке.

На Море ясности я могу смотреть часами, и всегда о жизни думаю. Есть ведь счастливчики, у которых со школьных лет во всем полная ясность. Возьмем хоть Сашку Найденова — у него каждый час жизни проходит по плану. На службе и у меня пошло так же, но тут речь о делах прошлых. Вот он еще в пятом классе решил окончить школу с медалью — так и вышло. Потом возмечтал стать инженером-строителем, и теперь, конечно, в институте бы учился, но, как всякий уважающий себя мужчина, решил сначала в армии отслужить, да не куда-нибудь — в десантники попросился и по всем статьям подошел. Медалистов, между прочим, и военкоматы уважают. Теперь Сашка службу заканчивает, отличник, на подготовительное отделение в институт разрешили ему послать заявление, глядишь, скоро распрощаемся мы со своим механиком-водителем. И невесту он присмотрел себе еще до армии, она ему по письму в неделю шлет — ни единого перебоя за все два года не случилось, — и тут у него полная ясность. Она и в медицинский поступила с расчетом, чтобы им в один год институты окончить, а потом — на Крайний Север. Вот как надо жизнь планировать!..

У меня же тогда никакой ясности в жизни не было, и казалось, не будет. Вот, скажем, с первого класса о море думал, столько книг перечитал о моряках, столько фильмов посмотрел, ночами плеск его мне снился, а спросили в военкомате, где, мол, служить желаешь — будто чего испугался, да и брякнул: «Там, куда пошлют!» Военком оглядел меня и отрезал: «В десантные войска!» Коли слово сказано, не мужское это дело от него открещиваться, так вот и попал в воздушную пехоту. Оно бы, конечно, и ничего, да ведь и дальше пошло в том же духе. Предлагает командир направить меня в учебное подразделение: станешь, мол, командиром экипажа или отделения — у меня колокольчики в груди поют от гордости, а язык — вот уж враг мой! — словно сам по себе выговаривает: «Хочу, товарищ майор, сначала рядовым послужить, чтоб, значит, воинскую науку от азов пройти. Коли по мне она окажется, тогда, глядишь, и в командиры выбьюсь». Майор только усмехнулся: «Ну что ж, солдат, выбивайся!»

Зашел в курилку, сижу, думаю: «И что я за человек такой? Ведь хотелось же мне командовать или управлять боевой машиной десанта — да еще как хотелось! И что за бес снова за язык дернул?» Посидел, отошел и спросил себя честно: может, бес тут совсем ни при чем? Может, в душе-то я просто трусоватый мечтатель? Не от того ли о море мечтал, что красивую форму поносить хотелось? А сам понимал, что служба у моряков — не сахар, вот и дрогнул в решающий миг. И теперь — лестно быть командиром машины или водителем, но ведь и новобранец знает, что в учебном служба не балует, — вот и опять отступил. И такое зло меня взяло от этих мыслей, что тут же решил: хоть вопреки всему свету, а стану командиром или водителем!

Предлагает мне вскоре сержант первую увольнительную в город, я тут же возмечтал о мороженом, о танцах в молодежном клубе, ну и обо всем прочем, что в голове у новобранца, — но не тут-то было! «Разрешите остаться, товарищ сержант? У меня упражнение на батуте плохо получается, а я же все-таки десантник». Сержант глазом не повел вычеркнул из списков увольняемых. Я готов был сам себя отлупцевать за свой язычок, и вдруг осенило: да я ж наконец-то характер проявил, выбрал, что потруднее. Скрепя сердце пошел в спортивный городок и тренировался там несколько часов кряду. После того стало как-то уж и неловко проситься в увольнения — от трех подряд отказался: то в читальном зале за книгой сидел, то с парашютом возился, то начал в подробностях изучать боевую машину десанта. Почти за год только дважды побывал в увольнении, да и то с последствиями: грибок в полевом лагере теперь как новенький… И ведь прыгать первый раз боялся, наверное, больше всех, но что вы думаете?! Когда командир спросил, кто из новичков желает пример подать, ноги меня так и вынесли из строя. До сих пор холодок до пяток доходит, как вспомню о том вызове. И ведь ничего — прыгнул. А потом вскоре как бы ни с того, ни с сего — в экипаж машины зачислили. Вот так первое загаданное желание начало сбываться…

Я не оговорился, потому что незадолго до учения увидел меня комбат, подозвал, спрашивает: «Ну как, десантник, выбиваешься в командиры?» Я уж и не знаю, что отвечать, а он — вполне серьезно: «Начальники вами довольны. Вот пройдут стрельбы и учения — посмотрим, на что вы способны. Сержанты нам скоро потребуются». Стрельбы прошли нормально, и вот — учения, полет над облаками со всей штатной техникой. Так что не зря я думал о жизни, глядя на Море ясности. Что ж это выходит: значит, желание любое исполнить можно, если ты твердо знаешь, чего хочешь, и своего добиваешься, не отступая? Глядишь, и вправду вот-вот на командирское место пересадят — наш сержант уж в запас готовится. А хотел ли я этого в глубине души — ведь с командира экипажа спрос немалый и забот у него побольше, чем у рядового. Может, опять я из пустого тщеславия о сержантских погонах возмечтал? И вдруг поймал себя на том, что думать стал по-новому — словно гляжу на себя со стороны и уж знаю заранее, чего действительно хочу и чего могу добиться. Кажется, в тот миг я и загадал свое сокровенное желание. И еще захотелось мне тогда с нашим бывшим старшиной встретиться, попросить его честно ответить: не жалеет ли, что расстался с десантными войсками? Очень уж грустным он уезжал, к тому же мы знали, что командование предлагало ему поехать в школу прапорщиков или даже в военное училище. Уж если нам было грустно с таким служакой расставаться, то каково ему?..

Только дошел я до этой мысли — вспыхнула сигнальная лампочка, завыла сирена, распахнулся люк самолета, и пошли мы пешком к земле… Небо вокруг — словно гигантский прозрачный агат, где звезды подобны золотой россыпи; река блещет под луной, а любоваться красотами некогда — примечаю на всякий случай огни поселков… Свалились на поле между рекой и лесом, мигом завели машину и полным ходом — к месту сбора. Батальон прямо с неба начал марш по земле. Сами понимаете, десантнику задерживаться после высадки — все равно что голову в петлю совать. Над нами уже воздушный бой завязался, глядишь, и по земле «противник» притопает… Вдруг сержант командует водителю:

— Стой! Поворачивай в лес — приказано нам работать по второму варианту.

Вот тебе раз! Батальон уходит за реку, через единственный мост, он вот-вот начнет громить стартовые позиции ракет «противника», а нам бездельничать? Мы ж ударная сила! Стоило ли нас тащить по небесам за сотни верст, чтобы потом в кустах отсиживались? Сказал об этом сержанту, а он этак зло спрашивает:

— Чем, ты думаешь, десантник воюет?

— Известно чем: пушкой, автоматом, гранатой, ракетой. Кулаками, на худой конец.

— То-то, что на худей! Головой сначала воевать надо. Остальное приданные средства. Вот батальон разгромит объект, где ж ему к своим прорываться, как не здесь? Здесь-то его будут меньше всего ждать! «Противник», конечно, не дурак — заслон у моста он на всякий случай поставит, а тот может помешать. Ну заслон — не главные силы. Как батальон подойдет к мосту и засада «противника» обнаружит себя, мы ее и возьмем в оборот с тыла.

Все это я уж и сам сообразил, однако же обидно, когда главная работа в бою достается другим. А с нею, разумеется, и главная слава. Что бы там ни говорили, я ни за что не поверю, будто солдат в мои годы к славе равнодушен бывает. Особенно наш брат — десантник.

Загнали мы свою машину в огромный куст боярышника возле опушки, так чтобы и мост и дорогу к нему держать на прицеле. Комбинезоны порвали, в кровь исцарапались, пока маскировку наводили, зато нас и сам леший не нашел бы. Да и кто подумает, что нормальные люди в старом боярышнике станут отсиживаться?.. Помалкиваем, слушаем, как самолеты вдали ревут, считаем, сколько машин «противника» через мост прошло, примечаем, где прикрытие моста расположили. Медленно рассветало, где-то взрывы послышались, а у нас — тишь, только охрана возле моста маячит.

Солнце встает, птицы проснулись, трава от росы сначала побелела, потом заискрилась; утро такое ясное, будто его к какому-то празднику ключевой водой отмыли, а у меня от напряжения радужные круги перед глазами расплываются. Размяться бы, лицо росой остудить, но мы в засаде, а в лесу могут быть и чужие глаза. Как ни следил за собой, все ж сон подкрался, подлый! Вижу вдруг: возникают из радужного кольца три «феи», в брючках, цветных кофточках и с лукошками в руках. Пропал десантник: кто же с таким сновидением захочет расстаться добровольно!

А они остановились возле куста и начали поверять друг другу сердечные тайны. Особенно одна, черноволосая и вертлявая: «…А он мне говорит… А я ему говорю… А он говорит… А я говорю…» Знали бы иные парни, как их нежные словечки, сказанные шепотком на ухо, назавтра разносятся по свету, словно из громкоговорителя!..

До того неловко стало подслушивать поневоле, что хотел уж тихонько кашлянуть, чтоб, значит, спугнуть говорунью, но тут вижу — сержант из-за пушки кулачище кажет: нишкни, мол. Эге, значит, действительно все наяву происходит: этакий кулачище ни в каком сне не привидится. Вдруг одна из «фей» тему переменила:

— Видели, девчата, солдаты у нас появились. За деревней, на опушке, окопы роют, а в логу танки стоят. Учения, видать.

Это уже информация. Сержант знак делает: запоминай!

— И самолеты летают, — заговорила, посматривая в небо, самая молчаливая девушка. Она стояла так близко, что веснушки на носу ее различались. Светленькая девушка, словно раннее солнышко. И вдруг говорит: — Вот бы солдатика завлечь! Милое дело — за солдатика замуж выйти: он и обед сварит, и в доме приберется, и шить и стирать умеет их командиры в армии всему учат.

Ах, конопатая тихоня, вон ты с какими замашками!

Черноволосая смеется:

— Тогда уж лучше командира поищи, а то ведь солдатика не каждый день в увольнение отпускают.

Третья съязвила:

— Ты, Оля, небось, соседке своей Анечке завидуешь, к ней на днях долгожданный десантник со службы воротился. Возьми да отбей — одни твои конопушки всей ее красоты стоят.

— Не-ет, — отвечает со вздохом, — я уж своего дождусь.

— Это откуда ж ты его дождешься? С неба, что ли?

— А хоть и с неба, — закрылась ладошкой от солнца, засмотрелась на далекий самолет. — Вот прилетит он на своем парашюте-одуванчике, опустится передо мной и скажет: «Здравствуйте, Оленька. Я все-таки нашел вас».

Она смеется, а у меня сердце так грохнуло о ребра, что, кажется, звон прошел по броне машины. Готов был из отсека выскочить, да сержант вовремя оба кулачища показал, я и опомнился. Тут как раз одна из подруг спохватилась:

— Пора, девчата. Пока мы про женихов, бабка Еремеиха все рыжики в бору соберет.

Вот уж точно: не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Только ведь стал понимать, что служба десантная мне по сердцу, что благодаря ей начал себя уважать и в себя верить, даже мысль шевельнулась — всю жизнь не сходить с небесных тропинок, а она, словно испытывая, подарила минуту радости и тут же отняла. Надо ж было попасть на эти учения, чтобы встретить девушку, лучше которой мне не надо, и вот она появилась на миг, теперь уходит, а я и слова сказать ей не могу.

Исчезли «феи», меня прямо вселенская тоска охватила. Найденов тоже вздохнул всей своей богатырской грудью, да так и не выдохнул. Потому что вышел из лесу… бывший наш старшина! В полной форме десантника, наглажен, словно для парада, знак парашютиста пронзительной голубизной сияет на тужурке. Я уж подумал, что он в армию снова призван, не усидел в части, добрался до района учений, нас разыскивает. Вот сейчас обнаружит, потом взгреет за плохую маскировку. Глаз-то у него за двести метров начищенную пуговицу от неначищенной отличает, а уж целую машину от него ни в каком лесу не скроешь. Но оказалось, глаза старшины другое высматривали — это нас и выручило. Появляется на опушке еще одна «фея», старшина сорвал ромашку — и к ней.

— Здравствуйте, Анечка, я уж боялся, что не придете.

Силы небесные, да наш ли это старшина? И чтоб он чего-нибудь боялся?! Стоило на самый край земли слетать, чтоб такое услышать… Девушка вежливо улыбнулась:

— Вы-то зря боялись, как видите. Мне вот тоже что-то боязно: как бы вы не заскучали со мной. Глаза у вас грустные, Вася.

Сбил Вася берет на затылок, вздохнул:

— Самолеты услышал, сердце не на месте. Прямо пешком бы и ушел на борт десантного корабля.

— Так-то вы, значит, мне обрадовались: едва пришла — убежать готовы.

— Да я бы, — отвечает, — и вас, Анечка, на руках в небо унес.

— На руках, пожалуй, не донесли бы — высоковато.

— Что там высоковато! Знаете, Анечка, я ваше имя аж на луне писал…

Ай да Вася! Каково загибает? Девушка притворно изумляется:

— Вот уж не знала, что вы космонавтом служили.

— Я и десантником до нашего земного спутника добирался. Летим, бывало, над облаками, луна рядом, прилипнет к иллюминатору — во все стекло. Я подышу на него и пишу ваше имя, как будто на самом ночном светиле. Конечно, так, чтобы никто не видел.

Ну, товарищ старшина! Меня за два инициала на какой-то деревяшке наказал, а сам готов целое небесное тело исписать именем своей возлюбленной. Вот тебе и «женоненавистник»! Прямо-таки утро открытий.

Однако от слов его Анечка расцвела, и быть бы нам свидетелями старшинского поцелуя, но тут наконец наш Найденов и выдохнул… Старшина только оком повел, как рысь, взял девушку под руку — и в лес по тропинке. Меня даже зло разобрало на механика-водителя. Тебе-то, дорогой, чего бы вздыхать? У тебя же и любовь давно запланирована, и невеста ждет — зачем на посторонних глаза таращишь? Не дал на чужое счастье полюбоваться, когда мое-то упорхнуло навеки. Где же искать тебя, Оленька?

Трудно сказать, какие еще наблюдения и открытия сулила нам засада, но тут на лесной дороге тягачи завыли: батарея «противника» полным ходом жмет к мосту. Выскочила на опушку, и сразу — к бою. А у моста стрельба гремит, десантные машины показались: сделал, значит, батальон свое дело, теперь назад прорывается по старому следу. Однако попал бы он в беду, да «противник» нашего куста во внимание не принял. Не дали мы батарее к стрельбе изготовиться — такой шквальный огонь открыли, что нас, вероятно, за усиленный огневой взвод приняли. И, должен сказать вам, пушка нашей машины поточнее снайперской винтовки бьет. Батальон прорвался через мост, присоединились мы к нему, сообщили сведения — то, что «феи» принесли, и тут же получили новую задачу…

Пришлось нам в тамошних лесах еще не один день вести бои, пока подошли главные силы. Тут учению конец, мне же, честное слово, ни отбой, ни ясный день радости не принесли, хотя и получил экипаж благодарность от комбата. Идем походным маршем через село к ближнему аэродрому, люди высыпали на улицу, я, разумеется, девичьи лица разглядываю, а сержант отвлекает, толкает в бок. Посмотрел на него с досадой, он смеется: «Не там высматриваешь, десантник. Вон впереди, справа…» Стоят у обочины три знакомые «феи», смеются, руками машут. Как увидел я веснушки на вздернутом носу, сердце громче двигателя в груди застучало. Пусть, думаю, до конца службы командир лишит увольнительных — все равно они мне теперь ни к чему! — и на ходу сиганул с брони на дорогу. Мне б ведь только имя да адресок спросить, а там на следующую машину вскочу — десантнику это дело привычно. Да, на мое счастье, вся колонна в то время остановилась. Иду прямо к трем подругам, будто к давним знакомым, у них в глазах вопросы разрастаются, я же на одну лишь смотрю и говорю негромко:

— Здравствуйте, Оленька. Я все-таки нашел вас…

Она ойкнула, ладошкой закрылась, как тогда от солнца, и подруги онемели от изумления…

Да, но тут снова — проза. Легла на мое плечо тяжеленная рука, оборачиваюсь — старшина стоит и так смотрит, словно я опять чьи-то инициалы в неположенном месте выцарапываю.

— Ведь самовольно же прыгнул, дьявол, самовольно, да?

— Так точно, товарищ старшина! — рублю в ответ, словно он все еще мой начальник.

— А вы, товарищ сержант, — обернулся он к командиру экипажа, когда машину в засаду ставите, не забывайте, что она следы оставляет. Счастье ваше — свой вам в лесу попался… И вы, товарищ Найденов, не забывайте: если громкие вздохи уместны на свидании с девушкой, это не значит, что, сидя в засаде, можно дышать, как лошадь.

Вот: пропесочил и уж после стал обнимать. Старшины, видно, до конца жизни не меняются. Когда обнимал меня, шепнул: «Молодец, одобряю твой выбор. Отслужишь — милости просим в наш колхоз. Но про грибок помни. Любовь свою уважать надо. Если же о ней сообщают на стенках да на заборах, какое тут уважение? И какая любовь!..»

Ну, потом… Впрочем, лучше о теперешнем… Когда летим ночью над облаками, луна больше не кажется мне пуховой подушкой — попривык к бессонным ночам. Прилипнет она к иллюминатору, я потихоньку от соседей-курсантов подышу на стекло и вывожу имя, будто на лунной пыли. Всего-то три буковки, а едва на целой планете умещаются. «О» — в Океане бурь, «Л» — в Море дождей, «Я» — в Море ясности и выходит: «ОЛЯ» — через всю Луну!..

Кто знает, может быть, придется и на самом светиле имя ее когда-нибудь начертать: у курсанта высшего десантного училища главные высоты впереди. В жизни моей теперь полная ясность — вот что всего важнее.