Скажи, Красная Шапочка

Вторник

Поначалу мальчишки не осмелились подойти к вилле. Они остановились на вершине холма, сразу за поселком, и рассматривали виллу в бинокли. Мы с Лиззи спрятались, пригнувшись под подоконником, и я спросила, почему они не подходят?

Может, они думают, что нас много, — прошептала Лиззи и приподнялась над подоконником, самую чуточку, чтобы мальчишки ее не заметили.

За поселком есть круглая площадка, покрытая песком, там они накручивали круги на великах, повесив бинокли на шею. Мы даже на расстоянии могли узнать их, прежде всего потому, что Муха чаще всего ездил на заднем колесе.

Дурак и хвастун, — сказала Лиззи.

И Жвачку мы тоже узнали, у него был совсем маленький велосипед, складной, желтого цвета, на таком даже нам было бы стыдно кататься.

На таком я бы и трех метров не проехала, — сказала Лиззи.

Я предположила, что мой велосипед не намного лучше, но Лиззи ничего такого и слышать не хотела. Мой велик, во всяком случае, не был желтым.

Через полчаса мальчишки ушли обратно в поселок, а мы с Лиззи собрались на военный совет обсудить, что же нам делать. У нас было нехорошее предчувствие, что мальчишки не останутся в поселке, где вообще-то им самое место, в таких случаях все предсказуемо, они всегда придумывают самую что ни на есть мерзкую гадость, поэтому Лиззи сказала, что нам надо вооружиться.

Спорим, завтра они вернутся, — сказала она.

Спорить мне совсем не хотелось. Пусть оставят нас в покое — больше мне ничего не нужно.

Лиззи тоже не хотелось спорить, ей хотелось приступить к действиям.

Мы тайком выбрались из виллы, чтобы расставить ловушки.

Надо сделать так, — сказала Лиззи, чтобы мальчишки вообще не могли дойти до виллы, и положила на дорожку, ведущую к дому, грабли, зубцами вверх. В том месте, где трава была особенно высокая и густая.

Ну, что скажешь, — спросила она, совсем и незаметно.

И мы представили себе, как завтра мальчишки придут к вилле, гуськом, хвастун Муха впереди всех. Как они будут маршировать друг за другом, а потом Муха наступит на грабли.

Ой, больно! — сказала я и упала в траву, рядом с граблями.

И больше они не придут, — сказала Лиззи, можешь мне поверить.

На другой день мы поспешили к вилле пораньше, чтобы не пропустить такое зрелище, как мальчишки попадутся в нашу ловушку. Мы спрятали велосипеды в поле для усыпления бдительности мальчишек. Потом пролезли через дырку в заборе, я первая, Лиззи за мной, и быстро пошли к дому, чтобы нас никто не увидел.

Хи-хи, — сказала Лиззи позади меня, а потом больше ничего не сказала, потому что наступила на грабли, они издали короткий жужжащий звук, потом послышался глухой удар, и, когда я обернулась, Лиззи лежала в траве на спине, держась рукой за глаз.

Черт, — застонала она, совсем глухо, и это было гораздо хуже, чем обычно, когда она кричит. Я уже привыкла к тому, что Лиззи кричит, когда злится или когда ей больно, ее молчание означало, что дело на самом деле серьезное. Я опустилась перед ней на колени в траве, рядом с граблями.

Ох, Лиззи, — сказала я, все в порядке?

Лиззи мотала головой из стороны в сторону, прижимая руки к лицу.

О-о-о-о, — застонала она, и я очень обрадовалась, не увидев под ее руками крови, а я уже приготовилась к тому, что там все залито кровью.

С граблями мы не очень-то здорово придумали, — сказала я осторожно и стала ждать, когда Лиззи перестанет стонать.

Только никому не говори, — сказала она, по-прежнему закрывая лицо руками, главное, маме не говори, она меня убьет, ты же знаешь — не рой яму другому и все такое…

Лиззи опустила руки, и я должна была сказать ей, цел ли еще ее глаз. Если честно, то я не знала, потому что веко страшно опухло, и нельзя было с уверенностью сказать, что там с глазом.

Хм-м-м, — сказала я, кажется, да, и тут Лиззи разревелась: а вдруг она теперь одноглазая. Мне было ее очень жалко, потому что перспектива одноглазой жизни — это совсем не весело.

Лиззи поплелась на виллу, в ванную, там висел разломанный шкафчик с трехстворчатым зеркалом. В нем мы наблюдали, как глаз мало-помалу наливался синим. В конце концов он стал темно-синим, а по краям — фиолетовым.

Чтобы успокоить Лиззи, я сказала: теперь сможешь носить повязку, такую черную, но она заплакала еще сильнее.

Естественно, в этот день мальчишкам непременно надо было прийти к вилле. Мы услышали шелест колес их велосипедов у забора.

Быстро, — сказала Лиззи и энергично вытерла слезы с лица, принеси мне грабли!

Квартира фрау Бичек пахнет корицей и сигаретами, пару лет назад я уже была тут, ждала на кухне, когда бабушка вернется из магазина. Бабушка тоже хорошо относилась к фрау Бичек, но сказала, что дедушке мы про это ничего рассказывать не будем, а то он рассердится, и мы ему про это действительно ничего не рассказали.

Сегодня, когда я бегу по лестнице к дедушке, дверь ее квартиры открыта, в ней снова пахнет корицей и сигаретным дымом, мне слышно, как Бичек возится внутри. При этом она разговаривает с младенцем, по-польски, но потом говорит: можешь заходить, — и я пугаюсь до полусмерти, ведь она же меня не видит, но потом ставлю корзинку на пороге и делаю несколько робких шагов по коридору.

В гостиной работает телевизор, старший сын фрау Бичек лежит на животе и рассматривает японские комиксы, другие дети, кроме младенца, конечно, внизу на детской площадке.

Я как раз варить кофе, — говорит Бичек, хочешь тоже?

Я киваю и иду за ней на кухню, переступая через кубики «Лего», разбросанные по всему полу. Сажусь за кухонный стол, под огромной картиной в золотой раме, изображающей двух ангелов.

Это ангелы-хранители, — говорит Бичек, заметив мой взгляд, и наливает кофе в две маленькие чашечки. Младенца она посадила на пол, где кубики.

Не хочешь к дедушка, — говорит она и широко улыбается, так что ее золотые зубы сверкают, это ничего, голубчик, у меня тоже хорошо.

Я улыбаюсь в ответ и делаю маленький глоток из своей чашки, вообще-то я кофе не пью, вкус у него, по-моему, совершенно отвратительный, но этот кофе другой, он очень густой и сладкий, и он черный, угольно-черный, а в жидкости плавают крошки кофейных зерен. Бичек говорит, что это мокка, его пьют совсем понемножку, потому что он пробуждает жизненные силы, но если пробудить их слишком сильно, тогда не сможешь делать ничего, кроме как танцевать весь день напролет, пока не сотрешь ноги. Фрау Бичек говорит, с ней это уже случалось, и она протанцевала три дня и три ночи, а потом три недели не могла нормально ходить. Она снова улыбается мне, и у меня появляется ощущение, что она немножко привирает, но из осторожности я делаю только совсем маленькие глотки, чтобы не пришлось потом танцевать. Через окна льется пыльный солнечный свет, квартира светлее дедушкиной, потому что она выходит на улицу, а не в тенистый двор, но тут больше шума, слышно, как едут легковые машины и грузовики, как люди проходят перед окном и разговаривают. Если слушать внимательно, можно понять каждое слово, но я думаю, Бичек это безразлично, ее младенец все равно большую часть времени орет. Сейчас он спокойно сидит на полу среди кубиков «Лего» и сосет кусок кренделя, который только что нашел под столом. Моя мама задохнулась бы от возмущения, если бы увидела такое, это ведь негигиенично, но вид у малыша совершенно довольный. Рядом с ним лежит огромный ржаво-рыжий кот, он смотрит на меня глазами-щелочками.

Осторожней с Братко, — говорит Бичек, когда я протягиваю к нему руку. Кот тут же шипит и замахивается на меня лапой с выпущенными когтями.

Он черт, — говорит Бичек, он мой дядя в следующий жизнь, дядя был ужасно злой человек.

Она печально качает головой.

Я часто говорить, дева Мария, зачем ты шлешь обратно мой дядя Братко? Почему не какой-нибудь хороший человек? Но — нет ответ.

Бичек опять качает головой и отпивает кофе.

Я потихоньку отодвигаюсь от кота, не выпуская его из вида, он жмурится, потом снова сворачивается клубком посреди кубиков.

Почему вы его не прогоните? — спрашиваю я.

Братко лениво бьет хвостом, у него такой вид, что не очень-то его прогонишь.

О нет, — говорит Бичек, выгонишь кошку из дом — выгонишь счастье из дом… Да и родственник забывать не годится.

Она вздыхает и одним глотком допивает остатки кофе. Когда допьешь, делай так, — говорит она и опрокидывает чашку на блюдце, левой рукой трижды крутит чашку и что-то говорит по-польски, потом ставит блюдце на стол и осторожно снимает чашку.

Вот, — говорит она, так я читать будущее на кофейна гуща.

Много дети, — говорит она и похлопывает себя рукой по животу. Я конечно, не вижу тут ничего особенного, кроме того, что у нее явно уже есть много детей, младший грызет крендель и что-то невнятно лопочет.

С некоторым недоверием я кручу свою чашку, фрау Бичек неторопливо говорит свои странные слова, я повторяю их за ней, потом осторожно опрокидываю гущу, она прилипает к блюдцу и похожа на маленький черный пирожок. Ага, — говорит Бичек, влюбилась!

Я опять краснею до ушей и опускаю взгляд, что за глупости, я — и вдруг влюбилась!

Она ковыряет черенком кофейной ложечки в темных крошках, на ее дружелюбном лице глубокие морщины.

Темные облаки, — говорит она, не глядя на меня, крутит блюдце в разные стороны, наблюдает за тонкой струйкой кофе, как она растекается по фарфору.

Очень темные облаки, тут молодой человек, солнце, а тут… кто-то еще, темные облаки, будь осторожна, это кто-то злой, — говорит она и ставит блюдце обратно на стол. Ой, не пугаться, — говорит она и гладит мою руку, ты сильная девочка.

Потом показывает ложкой на окно позади себя и говорит: погляди, только осторожно!

Я подкрадываюсь к окну, выглядываю наружу через щелку в занавеске. Внизу Муха накручивает круги на велосипеде, один круг он проезжает на заднем колесе, как в прошлом году, под шинами хрустит гравий.

Как вы узнали? — шепчу я, с уважением глядя на Бичек.

Ах, да он тут все время, — говорит она невинно, я его уже раньше видеть.

Мы улыбаемся друг другу, у нее огромные желтые зубы, наверно, даже отбеливающая паста не помогает.

Ну, беги, — говорит она, я отдам дедушка корзинка.

Правда? — говорю я и чувствую, как из живота поднимается теплый луч, он проходит по шее, по лицу, я вскакиваю и пулей вылетаю из квартиры, вниз по лестнице на улицу, мой велосипед блестит на солнце, и я слышу, как Муха меня зовет.

Эй, задавака! — кричит он.

Потом мы мирно едем рядом. Когда выезжаем со двора, мне кажется, что я чувствую на спине взгляд дедушки, но мне все равно, я сильная девочка, по крайней мере, сейчас, я сильнее нажимаю на педали, чтобы поскорее избавиться от неприятного чувства в спине, этот взгляд как будто давит на нее.

Мы поворачиваем за угол, а там — только солнце и голубое небо. Мы едем к ближайшему кафе-мороженому, это крошечный бар, выложенный кафелем пятидесятых годов, светло-голубым и розовым, на лестнице чугунные перила, на ней можно сидеть, пока ешь мороженое. Муха покупает спагетти-айс и берет две ложечки, мы делим порцию на двоих, а итальянец за прилавком отпускает всякие глупые шуточки, grande amore и все такое, он подмигивает Мухе, поднимает вверх большой палец, а я сильно подозреваю, что Муха тут частый гость. Потом мы садимся на ступеньки, вокруг нас тут же собираются голуби в ожидании крошек от вафель, а Муха говорит, чтобы я не обижалась на этого глупого итальянца, он всегда несет всякую чушь, потому что ему скучно целый день торговать мороженым. А я и не обижаюсь, я откидываюсь назад, опираясь на локоть, и наслаждаюсь вкусом ванильного мороженого с клубничным соусом.

Самое вкусное — это сливки, — говорит Муха, они замерзают и получаются такими комочками.

Мы оба пробуем сливки и сходимся на том, что глупый итальянец продает лучшее в мире спагетти-айс, пусть даже сам он немного с приветом.

Ступеньки, на которых мы сидим, еще довольно холодные, мама сказала бы, что от сиденья на них можно заработать цистит, в апреле нельзя сидеть на земле и босиком ходить тоже нельзя, из-за того, что в названии месяца есть буква «р».

Но, к счастью, мамы тут нет. Наверно, она лежит сейчас в затемненной гостиной и слушает тихую классическую музыку, а папа стрижет газон в саду. Потом он вернется в дом и будет жаловаться, что ему все всегда приходится делать одному и что это мама виновата в распаде нашей семьи. Он это часто говорит, а по вечерам я иногда слышу, как они с мамой ссорятся. Папа говорит, мы могли бы жить совсем по-другому, если бы ты, наконец, постаралась встряхнуться и взять себя в руки, а мама плачет и говорит, что у нее голова сейчас лопнет и в этом будет виноват папа. Я натягиваю одеяло на голову, чтобы ничего не слышать.

Ты странная, — вдруг говорит Муха.

Он старательно выскребает пластиковой ложечкой остатки мороженого из стаканчика, но не смотрит на меня, а мои мысли тем временем мечутся как бешеные, потому что я знаю, что это правда, и не знаю, как объяснить ему, почему вчера я бросалась в него чем попало и прогнала с виллы, а сегодня ем с ним мороженое и греюсь на солнышке. Поэтому я говорю: ты тоже странный, — ведь лучшая защита — это нападение.

Нет, — говорит Муха, я не странный.

Он бросает ложечку и стаканчик в корзину для мусора, которая стоит по меньшей мере в трех метрах от нас.

Зато ты ужасный хвастун, — говорю я, закатывая глаза.

Мимо нас вверх по лестнице бегут дети, они толкают нас, Муха пододвигается ближе ко мне, наши ноги соприкасаются. Я слышу, как продавец-итальянец шутит с детьми, они хотят лимонное мороженое, каждому по шарику, деньги звякают на прилавке, в голове у меня шумит, в ногах покалывает, я смотрю вниз, на свои тощие ноги в темных джинсах рядом с ногами Мухи, на нем опять штаны с дырками, я вижу его коленку с золотистыми волосками. Я не знаю, что делать с руками, и поэтому скрещиваю их на груди, и не знаю, хочу ли я, чтобы он снова отодвинулся или чтобы остался сидеть так.

Ну, — говорит Муха, надо же чем-то на девчонок впечатление производить.

Вот как, — говорю я, значит, вы поэтому нас в прошлом году все время доводили, получше ничего придумать не могли?

Я прикусываю язык, большей глупости я сказать не могла, но, по крайней мере, Лиззи могла бы мной гордиться, хотя это слабое утешение. Муха молчит, он возится со шнурками своих кроссовок, наверно, не хочет говорить со мной про прошлый год.

Когда молчание начинает казаться совсем уж невыносимым, я замечаю, что к нам подъезжает на велике моя сестра Анна. У нее горный велосипед, совсем новенький, на нем надо сильно наклоняться вперед, чтобы достать до руля.

И еще надо сказать, что у Анны довольно большая грудь, в данный момент на ней надет топ с тоненькими бретельками, на шее болтается айпод, светлые волосы развеваются на ветру. О, Господи! Именно сейчас.

Она останавливается прямо перед нами.

Вот ты где, — говорит она и с любопытством смотрит то на Муху, то на меня. Из наушников грохочут басы.

Папа тебя ищет, — весело сообщает Анна, дедушка ужасно разозлился из-за того, что Бичек принесла ему еду, а папа ужасно разозлился, потому что дедушка ужасно разозлился. Так что приготовься.

Она стреляет в Муху своими совиными глазами, подведенными черным карандашом, а мне хочется перегрызть ей горло!

И что, — говорю я, потому что мне опять ничего не приходит в голову, к тому же я не хочу выглядеть глупо в глазах Мухи, он и так уже скроил странную гримасу, поди пойми, что он думает о моей сестре. Может быть, она кажется ему суперклассной, а может, совсем наоборот. Большинство парней тащатся от Анны, потому что она блондинка и у нее такая грудь, и потому, что в школе она носит мини-юбки, едва закрывающие попу, а на переменках подкрашивает губы. Темно-красной помадой! Однажды я обнаружила своих одноклассников висящими на окне класса Анны, потому что в тот день по школе прошел слух — на Анне надет топ, открывающий живот, и спортивный бюстгальтер. Я не понимала, что тут такого особенно интригующего и попросила объяснить. Мальчишки сказали: ну-у, понимаешь, она такая клевая телка. Из чего следовало, что я таковой не являюсь.

На твоем месте я бы поторопилась, — говорит Анна и добавляет, видя, что я не двигаюсь с места: ну, идешь?

Она снова запрыгивает на седло своего горного велосипеда и делает несколько кругов, по-видимому, чтобы Муха смог хорошенько рассмотреть ее со всех сторон.

На твоем месте я бы проваливала, — говорю я злобно.

Муха все еще ковыряется в кроссовках, но я вижу, что он усмехается. Он прижимает ногу к моей ноге, я отвечаю тем же и вдруг чувствую себя по-настоящему хорошо и спокойно. Я сдуваю волосы со лба, дети снова бегут мимо нас вниз по лестнице, один из них теряет по дороге свой шарик лимонного мороженого и начинает плакать. Нет, нет, нет, — кричит он, а итальянец выскакивает из кафе и утешает его.

Сейчас дам тебе новое мороженое, — говорит он, не переживай.

Моя сестра разворачивает велосипед, засовывает наушники в уши и усвистывает.

Очень, очень милый, — кричит она через плечо, не очень понятно, кого она имеет в виду — Муху или итальянца.

Это была моя сестра, — говорю я, хотя комментарии явно излишни. И добавляю: кретинка преизрядная.

Да что ты, — говорит Муха, а то бы я сам не догадался.

Я встаю, ухватившись за перила, нерешительно покачиваюсь на пятках. Если хочешь, приходи завтра к вилле, — говорю я, мне нужно домой, сейчас мне там достанется по полной программе.