Скандальная репутация

Глава 13

Очаровательная вдова прервала чтение на полуслове и вопросительно взглянула на вошедшую.

— О, Розамунда, мы давно вас ждем.

«Мы». Она сразу возненавидела это слово, которое определенно не включало ее.

— Да, наверное, но я не хотела врываться, пока не разузнаю хоть что-нибудь.

Грейс и герцог повернулись к ней, и Розамунда уже в который раз отметила, как они прекрасно смотрятся вместе. Удивительно красивая пара, причем красота эта основана на контрасте. Его едва сдерживаемая грубая сила и ее хрупкая женственность. Она вздохнула:

— Ну и как, удалось? — спросили они хором.

— Я получила записку от брата, — ответила она, опуская глаза и уставившись на смятый листок бумаги. — Он упоминает о Теодоре Тэнди, подруге Аги Фелпс, которая на время потеряла зрение, но теперь поправляется. И ее зрение восстанавливается.

— Он сам видел ее? Он уверен в этом? — хриплым от напряжения голосом спросил Люк и приподнялся на кровати.

Розамунда не могла отвести взгляд от нежной руки Грейс, которую та положила на грудь герцога, чтобы помешать ему встать. Люк был похож на пантеру, рвущуюся на свободу из своей весьма комфортабельной клетки.

— Не торопись, — раздался мелодичный голос Грейс, — позволь ей договорить.

— Он как раз едет к ней, чтобы лично во всем убедиться. Как только сможет, он сообщит все, что узнает.

Люк снова опустился на подушки. Он вел себя как черный дьявол, каковым и был в прошлом. Розамунда посмотрела на его руки и убедилась, что ярко-красная сыпь бледнеет.

Грейс перевела взгляд с Люка на Розамунду, и ее лицо на мгновение исказилось от боли. Но она быстро справилась с собой, поправила подушку больного и встала.

— Если не возражаете, я загляну к герцогине, а потом немного отдохну.

Люк подался к Грейс, и она с улыбкой погладила его пальцы.

— Спасибо, — с большим чувством проговорил он.

— Мне было приятно, — ответила она и, быстро пройдя мимо Розамунды, скрылась.

Рядом с этой совершенной во всех отношениях женщиной Розамунда чувствовала себя неуклюжим чучелом, состоящим только из локтей, коленок и угловатостей. Как ей далеко до мягких изгибов изящной фигуры графини и ее изумительных светлых локонов! Боже, что с ней? Неужели она обречена всю жизнь, влюбляться в мужчин, отдавших свое сердце кому-то другому? Странно все это. Нелепо.

Грейс Шеффи могла дать герцогу то, что ему было необходимо в первую очередь, — наследника. Это красивое семейство будет устраивать грандиозные приемы в саду и роскошные пикники. Розамунда представила себе двух или трех аккуратно одетых детишек в сопровождении гувернантки. Видимо, для полноты картины проклятое воображение подбросило ей еще один штрих — симпатичного спаниеля, со звонким лаем устремляющегося за палкой, которую бросает ему старший из детей — мальчик.

А Розамунда могла только ненадолго развлечь Люка. Она не имела возможности выполнить заветное желание герцогини, мечтавшей о правнуке. Она не могла бы стать настоящей герцогиней, всеми почитаемой и любимой.

Если честно, Розамунда всегда предпочитала другое времяпрепровождение. Ей больше нравилось гулять по каменистым пляжам Кеннет и Перрон-Сэндс, скакать за громко лающими собаками на охоте, карабкаться в горы, плавать в озерах. В общем, она бы с радостью занималась чем угодно, кроме устройства великосветских приемов и бесед с напыщенными аристократами. Да это было и невозможно. Ни один из них не явится на прием, если на приглашении будет ее имя.

Чтобы еще больше усугубить положение, она имела наглость попросить герцога заняться с ней любовью. Он сжалился над ней и выполнил ее просьбу в точности. В результате она поняла, что безнадежно влюбилась в него, и теперь будет вынуждена уйти от единственного человека на свете, научившего ее радоваться.

Люк закрыл глаза рукой.

— Ты видишь хоть что-нибудь? — тихо спросила Розамунда. Ее ноги словно приросли к полу, и она все еще стояла в дверях.

— Абсолютно ничего. Иди сюда, — отрывисто приказал он.

Она подошла к кровати и поставила вазу с цветами на столик.

— Что ты принесла? — Он принюхался и сморщил нос. — Уже началась подготовка к похоронам?

— Ну что ты, еще есть надежда. Я же прочитала тебе записку брата. И ты должен проявить…

— Если ты произнесешь слово «терпение», я тебя убью, — перебил Люк.

Ей неудержимо захотелось расхохотаться. В конце концов, истерика — это не только бурные рыдания, но и неконтролируемый смех.

— Вовсе нет. Я только хотела сказать, что тебе надо проявлять больше терпимости к посетителям, чтобы у них не возникало опасений за свою жизнь. — Его губы скривились — то ли от желания рассмеяться, то ли от раздражения.

— Твой букет опять подобран с глубоким смыслом?

— Ну нет, пожалуй. Ворсянка еще не расцвела, но… — Она сама не знала, решится ли договорить фразу. — Здесь есть немного дымянки. Она излечивает от хандры.

Его губы снова скривились.

— Что ж, я это заслужил. Продолжай.

— Лавр для настойчивости…

— Совершенно ненужная черта, — перебил Люк, — если, конечно, перед тобой нет французов или пиратов.

— И глоксиния, обозначающая гордый дух. — Об остальных цветах она благоразумно решила умолчать.

— А что это за знакомый сладковатый запах? — Возможно, ты имеешь в виду туберозы?

— И ты выбрала их для… — Вопрос повис в воздухе.

— Для твоего удовольствия.

— Удовольствия? Какого черта это значит? Для какого удовольствия?

— Ну хорошо, для опасного удовольствия.

— Это уже занятнее, — протянул герцог. Розамунда мысленно поблагодарила Бога за то, что тепличный красный тюльпан — признание в любви — не имеет запаха.

— Что еще?

— Если ты будешь задавать столько вопросов, мне придется добавить болиголов и паслен.

— Как хорошо, когда ты рядом!

— К твоим услугам, — усмехнулась она.

— Розамунда, ты никогда не говорила, почему так сильно любишь… — Она замерла, ожидая продолжения. — …цветы.

— Наверное потому, что они ничего от меня не требуют, не задают вопросов, и кроме того… — Она заколебалась, но все же продолжила: — Они дар красоты и покоя в зачастую уродливом мире. Каждую весну они напоминают о возможности возрождения. И еще они могут выживать в суровых условиях почти без ухода.

Люк надолго замолчан.

— Хочешь, я почитаю тебе? — предложила она. — Грейс оставила книгу.

Лежащий в постели мужчина поджал губы. Его неподвижный невидящий взгляд заставлял ее чувствовать себя неуютно. Открыв книгу на заложенной странице, Розамунда прочитала вслух две или три строчки, после чего Люк потянулся к ней и схватил за руку.

— Не надо, — резко проговорил он.

— Я думала, тебе нравится… Грейс же читала…

— Это совсем другое дело! — отрезал он.

— Понятно, — пробормотала Розамунда, абсолютно ничего не понимая. Хотя, быть может, напротив, она понимала слишком хорошо. Ей стало больно.

— Да ничего ты не понимаешь!

— Думаю, что понимаю, — возразила она.

— Послушай, Розамунда, мне не нужна твоя жалость. Лучше ничего не говори. Я слышу сочувствие в каждом слове!

— Но это же абсурд! — возмутилась она. — Вряд ли кто-то мог бы сочувствовать тебе меньше, чем я. Все как раз наоборот. Неужели ты думаешь, что я не слышу и не понимаю: «Бедная Розамунда, какая она несчастная! У нее есть только цветы, сестра, мерзавец муж, к счастью, уже покойный, оставивший ее без единого фартинга, и отец, отказывающийся ее знать. Ей даже пришлось просить меня заняться с ней любовью».

Она замолчала и, к немалому удивлению, почувствовала облегчение. Ну вот, она все и сказала. Все, что ни в коем случае не должна была говорить.

— Попроси меня опять, — сказал Люк так тихо, что она даже усомнилась, не показалось ли ей.

— Что?

— Ты все слышала. — Он отвернулся. — Но я…

— Ради Бога, Розамунда. Я же не моту напрямик просить тебя отдаться мне.

— Не можешь или не хочешь?

— И то и другое. Понимай как знаешь. Все, что угодно, только бы заполучить тебя в постель. Здесь и сейчас. — Он сжал кулаки и прижал к глазам. — Я не могу этого вынести!

Он просил ее. Ему нужна была ее помощь, чтобы забыть о гнетущей беспомощности, которую он постоянно чувствовал. Пусть даже забытье продлится лишь несколько коротких мгновений. А ведь этот человек никогда в жизни никого ни о чем не просил! И она никак не могла ему объяснить, что получит от него больше поддержки, чем он от нее.

В груди сладко заныло. Он дает ей шанс еще раз побывать в раю, перед тем как ей придется уйти.

Розамунде хватило присутствия духа, чтобы запереть дверь.

— Розамунда! — Его рука снова легла на глаза.

— Я здесь.

Она сняла платье и корсет, потом, поколебавшись, избавилась от чулок и сорочки. Вряд ли она проявила бы такую же смелость — или бесстыдство? — если бы он мог ее видеть. В комнате было прохладно, и ее пробрала дрожь.

— Тебе помочь? — поинтересовалась она, подойдя к кровати вплотную.

— Я справлюсь! — прорычал Люк.

Она с интересом следила, как он рывком сдернул ночную сорочку, еще влажную после ванны. Когда они были в каюте, она не смотрела на его обнаженное тело. Чтобы не бояться, ей пришлось почти все время не открывать глаза. Но теперь… о, теперь она могла с наслаждением пить красоту его тела без смущения и страха.

Герцог Сент-Обин, бесспорно, был самым красивым мужчиной, которого она когда-либо видела. И он хотел ее. А она… она умирала от напряжения и самых разнообразных чувств, охвативших все ее существо.

Она оценила ширину его плеч и развитую мускулатуру. Ее глаза с любопытством расширились, когда она увидела полоску волос на груди, сужающуюся к паху. Впрочем, последнее она могла только предполагать, поскольку нижняя часть тела этого необыкновенного мужчины еще была скрыта одеялом. Розамунда стояла и смотрела, завороженная открывшейся перед ней картиной, пока ее не вывело из ступора нетерпеливое движение герцога.

Тогда она скользнула под одеяло на простыни, согретые теплом его тела.

Герцог лежал на спине. Его голова и грудь утопали в огромных подушках, глаза невидяще смотрели поверх ее плеча.

Восхищенная шириной его бронзовой груди, Розамунда в конце концов осмелилась провести пальцем по кривому шраму, который тянулся от плеча до пояса.

Люк вздрогнул и схватил ее за запястье.

— Нет, — сказала она, — я хочу трогать тебя так же, как ты трогал меня.

Он отпустил ее руку и замер, когда кончики ее пальцев легонько пробежали по его груди и остановились у соска. Нерешительно дотронувшись до коричневого бугорка, она с удивлением заметила, что он сжался, и тут же почувствовала, как отвердели ее собственные соски. Завороженная, она наклонилась и лизнула маленький чарующий бугорок.

— Боже правый, — хрипло выдохнул Люк, Ободренная его реакцией, Розамунда стала действовать смелее. Она легонько прикусила сосок, а второй стала теребить кончиками пальцев.

Его руки взметнулись к ее волосам, на подушку посыпались заколки.

— Иди ко мне, — прохрипел он и подтянул ее повыше, чтобы впиться в губы, но замер, так и не поцеловав. Казалось, он понял, что ей нужно время.

Близились сумерки. В комнате было еще светло, но уже со всех сторон подступали тени. Розамунда не могла отвести глаз от твердых властных губ Люка — мечты любой женщины и кошмара их отцов и мужей. Она стала покрывать его лицо легкими поцелуями и остановилась, только когда он застонал и рывком привлек ее к себе, завладев губами. Робко разжав губы, она ощутила, как в рот проник его язык. Поцелуй был глубоким и требовательным. Она почувствовала разлившееся по телу тепло, голова предательски закружилась.

А когда сильные руки обняли и стиснули ее, она ощутила сильное первобытное желание, однако нашла в себе силы попросить:

— Подожди.

— В чем дело? — прошептал он ей в ухо.

— Разреши мне потрогать тебя.

— И?.. — громким шепотом спросил он. — Я чувствую, что есть еще «и…».

— И посмотреть! — выпалила она и залилась краской. Руки Люка замерли, а зрачки расширились, превратив глаза в бездонные темные озера.

Он схватил Розамунду за запястье и медленно опустил ее руку на край одеяла, укрывавшего их обоих. Едва дыша, Розамунда потянула одеяло вниз и через мгновение увидела его твердую восставшую плоть.

Она застыла, пораженная.

У нее еще никогда не было возможности — или смелости — посмотреть на эту часть тела мужчины. Ее дыхание участилось, и Люк вцепился рукой в одеяло, чтобы прикрыться.

— Нет, — с трудом выговорила она и удержала его руку.

— Розамунда… — начал герцог, и сам удивился: оказывается, он еще может говорить. — Теперь ты опять испугалась.

— Вовсе нет, — пробормотала она и тронула рукой пенис, который моментально отреагировал на робкую ласку. Он был похож на железный прут, обтянутый мягким атласом. Люк застонал и сжал кулаки. — Я делаю тебе больно? — спросила она пересохшим от волнения ртом.

— Нет, ты просто убиваешь меня.

Восторг прибавил ей смелости, и она принялась гладить его пенис руками, прекратив, лишь когда Люк стал задыхаться и остановил ее.

Он тяжело, с присвистом дышал, на лбу выступили капли пота. Розамунда начала прокладывать легкими поцелуями дорожку по его широкой груди вниз, используя в качестве ориентира полоску волос. От Люка пахло мылом и до боли знакомым одеколоном, которым, насколько она поняла, он пользовался постоянно. Чуть помедлив, она с сомнением посмотрела на оказавшийся прямо перед ее лицом твердый жезл и задумалась: может быть, поцеловать и его?

— Следует ли мне… — нерешительно начала она.

— Только если хочешь.

Ей хотелось поцеловать каждый дюйм тела этого невероятного мужчины, доказавшего ей, что есть красота в том, что она всегда считала позором; мужчины, который объяснил ей, что такое любовь, желание и прощение за все плохое, что было в ее прошлом. Если она жила восемь лет в аду только для того, чтобы оказаться рядом с ним здесь и сейчас, игра стоила свеч.

Она поцеловала кончик его восставшей плоти и замерла в нерешительности. Люк схватил ее за плечи и резко потянул вверх.

— Я должен был думать, что говорю, — пробормотал он. — Это сущее безумие.

Его грудь вздымалась и опускалась. Своими большими сильными руками он взял Розамунду за талию, приподнял и посадил на себя. Все произошло так быстро, что она не успела даже удивиться.

Его руки были везде, гладя ее плечи, бедра, грудь, волосы. А когда он добрался до самого интимного местечка на ее теле, она задрожала от пронзившего ее острого желания, но, почувствовав между бедрами влагу, смутилась.

А Люк казался совершенно счастливым. Впервые с тех пор, как его сразила непонятная болезнь, он радостно улыбался.

Урча от нескрываемого удовольствия, он ласкал Розамунду до тех пор, пока она не решила, что в следующее мгновение умрет от неудовлетворенного желания. Она хотела его.

— Не спеши, — пробормотал он.

Она чувствовала себя неуверенной и отвратительно неопытной.

— Расслабься. Вот так. Все хорошо.

Люк нежно ласкал ее, осторожно раздвигал ее колени шире, побуждая принять его целиком. И все это время страсть окутывала их шелковым покрывалом удовольствия, согревала, возносила к небесам и обрушивала в пропасть. Мимоходом Люк искренне удивился своему терпению. Куда там ангелам до него.

В какой-то момент неуверенность Розамунды стала возрастать. Уловив это, Люк крепко прижал к себе любимую и сменил позицию. Теперь он лежал сверху. Его вес придавил ее к постели, многократно усилив ощущения. Он приподнял ее ягодицы, сделал еще несколько плавных движений и, наконец, погрузился в ее влажную теплую глубину. В конце концов, ее тело напряглось, и, содрогаясь в мучительно прекрасных конвульсиях, она выкрикнула его имя, перешагнув пик наслаждения, и повела любовника за собой. Он тоже вздрогнул и излил в нее тугую струю своего семени, а затем, издав хриплый вопль, опустился на нее всем телом.

Его отнюдь не маленький вес не причинял ей никаких неприятных ощущений. Она ласкала его длинные черные волосы, все еще влажные после ванны, целовала любимое лицо. Она старалась запомнить все связанное с этим человеком — чувства, эмоции, запахи. Он дал ей больше, чем любой другой мужчина на этой земле, — заставил ее сердце разрываться от желания.

Люк приподнялся на локтях и обратил на возлюбленную невидящий взгляд. Ей потребовалась вся выдержка, чтобы не сказать ему о своей великой любви. Не приходилось сомневаться, что он воспримет ее признание как жалость… если не хуже. Поэтому она хранила молчание.

Он тоже.

Так было лучше.

Люк уже собирался заговорить, но Розамунда его опередила. Чувствуя нарастающую боль в сердце, она громко спросила:

— Почему тебя называют лорд Огонь-и-Лед? — Она и не предполагала, что сердце может болеть так сильно и не разорваться при этом.

— Розамунда… — хрипло сказал герцог, растирая висок.

А она упорно продолжала:

— Я уже несколько раз слышала это прозвище и хотела бы понять, откуда оно взялось.

Он начал целовать ее, ласкать, шептать нежные слова. Она чувствовала, что плавится, растекается от его тепла.

— Не меняй тему, — прошептал он, — я должен тебе кое-что сказать.

Она не позволила.

— Это из-за того, какие чувства ты вызываешь у женщин, или из-за того, каким ты был командиром, когда служил на флоте? — Заметив, как омрачилось его лицо, она заторопилась, не уверенная, что сможет долго продолжать пустую болтовню: — Ты никогда не рассказывал о сражениях, в которых участвовал. Как, например, ты получил этот весьма впечатляющий шрам? — Она попыталась выбраться из-под прижавшего ее тела; впрочем, безуспешно.

Несколько благословенных минут герцог хранил молчание.

— Я отвечу на твои вопросы, но потом тебе придется ответить на мои.

После короткой паузы Розамунда сообщила, что согласна.

— Одному Богу известно, почему женщины находят шрамы романтичными. Уверяю тебя, нет ничего хорошего в том, что тебя пытаются разрезать, как ветчину.

— Это символ смелости, — ответила она. — Так каким образом ты получил свой?

Герцог сделал паузу.

— Ты хочешь услышать историю, которую я обычно рассказываю, или правду?

— Обе! Конечно, обе!

— Что ж, ты их услышишь. Начнем с повествования о моей неустрашимой доблести. Это произошло во время Трафальгарского сражения. Я убил двадцать семь французских солдат на борту «Грозного», прежде чем меня ранил их капитан.

— О, это прекрасно. Возможно, слегка преувеличено, но это не страшно. Женщины обожают героев, даже хвастливых.

— Ну да, — сухо бросил герцог. — Я уже имел возможность убедиться, что эту версию они принимают с восторгом.

— Это объясняет, почему лорд Огонь. А как насчет Льда? — поинтересовалась Розамунда. — И какова же правда?

— Это и есть правда. За исключением того, что шрам, полученный мной от капитана Жана Люка, находится здесь. — Он коснулся рукой едва заметного шрама на шее. — Я всегда считал этого лягушатника лучшим во французском военно-морском флоте.

Розамунда внимательно осмотрела шрам. Не дождавшись реакции, Люк продолжил:

— А тот шрам, который привел тебя в такое восхищение, я получил от своего дорогого братца. Он учил меня фехтовать, но потерял во время тренировки кожаный наконечник шпаги. В тот день я получил хороший урок.

— Какой?

— Фехтуя, необходимо помнить ложь, которую родители говорят тебе на Рождество. — Он обхватил ее лицо ладонями и нежно поцеловал. — Всегда лучше давать, чем получать.

Розамунда со смехом покачала головой.

— Хотя в моменты, подобные нынешнему, нельзя не отметить, что получать тоже совсем не плохо.

Она почувствовала страх.

И изо всех сил зажмурилась. У нее не было никакой уверенности, что она сумеет сделать это снова. Всякий раз, когда он говорил, прикасался к ней, она чувствовала, что сильнее влюбляется. Ей было мучительно трудно сохранять внешнее легкомыслие, когда ей хотелось лишь одного: отдать свое сердце и взамен получить сердце любимого. Но на пути к этому обмену непреодолимым препятствием стояла совесть.

Ата права. Ему необходима жена. Жена, которая подарит ему наследника. Спокойная, элегантная женщина, которой станут восхищаться все пэры королевства. Короче говоря, совершенная герцогиня. И уж точно не бесплодная вдова, далеко не первой молодости, имеющая к тому же запятнанную репутацию. Женщина, которую не принимают ни в одном приличном доме.

Иными словами, Розамунда не обладала ни одним из качеств, необходимых будущей герцогине.

— Милая, — шепнул Люк, — позволь мне любить тебя.

Она едва не закричала от боли. Ей не хватало сил противиться.

— Пожалуйста, — попросил он, так и не дождавшись ответа.

Когда Розамунда порывисто обвила руками плечи Люка, принимая и удовольствие, и боль, которая неизбежно последует, она была, по крайней мере, благодарна Всевышнему за то, что ее любимый мужчина не может видеть слез, которые уже наполнили глаза и грозили вот-вот покатиться по щекам.

Его поцелуи снова вернули ее в мир грез, которые никогда не станут явью.

Люк целовал любимую, вкладывая все свои невысказанные чувства в ласковые объятия. Он совершенно точно знал, что теперь страхом охвачена не Розамунда, а он сам.

Он лишился зрения, а остальные чувства растворились в лежащей в его постели женщине. В ее неповторимом сладком аромате, мягкости ее кожи, тихих стонах. Это дурманило, пьянило сильнее бренди. Он не мог ею насытиться и был уверен, что никогда не сможет.

Слепота на мгновение показалась ему благословением небес. Только лишившись возможности видеть, он понял, что, со зрением или без него, раньше жил в темноте. И только с Розамундой оказывался на свету.

Но ей не нужны были его признания, она не хотела его связывать. Короче говоря, она не хотела его. И он знал почему. Просто она была слишком добра, чтобы отказать ему, больному и слепому, сейчас.

Вначале герцог думал, что она сможет вновь обрести свой прежний бойцовский дух, подавить страхи и открыться для новой любви и брака. Не приходилось сомневаться, что он ошибся. Она никогда не сможет довериться другому мужчине. Да и как он, слепой, обладатель бешеного темперамента, может надеяться подарить долгое счастье женщине? Он даже не сумел дать своей любимой матери то единственное, о чем она его всего один раз в жизни попросила. А слово, данное у постели больной бабушки? Разве можно о нем забыть?

На него нельзя рассчитывать. Никому.

Розамунда прижала Люка к себе, и он почувствовал момент, когда она открылась для него. Это будет в последний раз. Последний раз он позволит себе помечтать о счастливом будущем с ней.

Он поцеловал ее в лоб и медленно вошел в нее, используя весь свой опыт, чтобы продлить наслаждение. Он знал, как подвести ее к пику страсти. С мрачным сарказмом Люк подумал, что мог бы довести ее до вершины и держать там, пока она не выслушает все его клятвы и не пообещает остаться с ним.

Он ошибался, когда думал, что ненавидит себя. Ох как сильно он ошибался! Оказывается, можно ненавидеть гораздо больше.

В сумерках, которых он не видел, Люк почти поддался своему греховному желанию. Он снова и снова возносил их обоих на высоты желания и страсти, когда разум замолкает, уступая место первобытным инстинктам.

— Розамунда, я… — выдохнул он, готовый излить свое семя и высказать ей все, что накопилось в душе, и почувствовал горячую слезинку, покатившуюся по ее щеке.

Эта крошечная капелька влаги прожгла все его существо. В конце концов, он не может заставить женщину любить дьявола с черным сердцем. Ее слезы были доказательством грусти и сожалений. В мучительной агонии он излил свое семя и мечты в ее бесплодное тело. Он скрепил сердце, стиснул зубы, открыл глаза и увидел… ускользающую тень.