Сказания о белых камнях

Конец повелителя Владимирского и Суздальского

Сгорела в Ростове деревянная церковь, о коей летописец, как и об иных других церквах, теми же словами повторил, что была она «толико чýдна, якова не бывала и потом не будет». И обратились ростовские бояре к князю Андрею: «Помоги нам поставить новый храм, но не хотим деревянного, а хотим из белого камня».

Андрей прислал в Ростов строителей, но не самых искусных: лучшие мастера заняты были во Владимире и в Боголюбове.

Ростовцы сперва захотели строить четырехстолпный храм. Но когда начали возводить стены, узнали они, что во Владимире строится храм о шести столбах, и сказали друг другу: «Наш город древнейший, не годится, чтобы церковь в мизиньном Владимире затмила бы нашу».

По воле боярской возвели мастера в Ростове белокаменный собор больше владимирского Успенского. Когда копали землю, нашли гробницу. Кто-то пустил молву: «То останки епископа Леонтия».

А Леонтий некогда был убит в Ростове еще о ту пору, когда поклонялись ростовцы Перуну, Велесу и другим деревянным идолам.

Сам князь Андрей со своей дружиной и с попами Микулой и Нестором прибыл в Ростов на освящение нового храма. Духовенство провозгласило Леонтия святым.

Ростовские бояре решили: видно, князь сменил прежний гнев на милость, помириться с ними хочет. А иные затылки зачесали — не лукавит ли князь: святым хочет назвать того, кто убит был их бояр дедами и прадедами. Поговаривали, что положено на Руси объявлять святых благословением верховного владыки церковного — патриарха Византийского, а вовсе не княжеской властью устанавливать. Но разговоры такие вели ростовские бояре втихомолку.

Далеко вперед мыслил Андрей. Был он государственным мужем большого ума и понимал, что лишь единая Русь сможет успешно отражать нападения иноземных врагов, станет могучей, непобедимой.

Непомерное честолюбие переполняло его: перст божий указал на него — он, князь Владимирский и Суздальский, должен взять в свои руки власть над всей Русью, над князьями, боярами, посадскими и хлебопашцами всех княжеств и городов. И священнослужители тоже должны по его воле ходить.

Но понимал он, что не за один год сможет он осуществить свои замыслы.

А Византия, наоборот, с давних лет мыслила видеть по соседству Русь слабую, расчлененную на многие враждующие меж собой княжества. Митрополиты киевские почти все были греки по происхождению, держали они руку Византии, греческого императора и греческого патриарха. Вот почему властолюбивый Андрей враждовал со ставленником Византии митрополитом Киевским.

Назначил митрополит в Ростов епископом грека Леона. Как прибыл Леон в Ростов, так по-своему стал править: посадских людей, какие ему неугодными казались, в темницы ввергал и до самих бояр начал добираться.

Узнал Андрей о таком своеволии Леона и приказал ему немедля выехать из пределов княжества в Киев, а епископский жезл отдал верному Федору, но повелел ему жить во Владимире.

Киевский владыка это княжеское самоуправство не хотел признавать, однако до поры до времени затаил свою обиду…

Было предание: жили в IX веке в Византийской империи святой Андрей Юродивый и его ученик Епифаний. Во время осады Царьграда сарацинами молились они во Влахернском храме о спасении города. И будто бы явилась им на облаках сама Богородица и простерла над христианами «Покров», то есть пелену. И увидел Андрей Юродивый, что сверкала та пелена ярче молнии. Рассказал он о своем видении осажденным. Приободрились греческие воины и с оружием в руках пошли на сарацин. Те испугались и отступили без боя.

Близкие к Андрею священнослужители говорили: раз князь получил имя того святого, значит, Богородица простирает теперь свой «Покров» над землей и над их князем.

И объявил Андрей своей властью особый владимирский праздник Покрова Богородицы. А Киевский митрополит этот праздник не признал и запретил его отмечать.

Год сменялся годом. Глухая тайная борьба продолжалась между Андреем и митрополитом Киевским. Духовные пастыри хвалили Андрея за то, что храмов много поставил, но корили его — зачем власть свою выше церковной полагает.

Сидел о ту пору на Киевском великокняжеском столе двоюродный брат Андрея Ростислав Мстиславич Смоленский — убеленный сединами и мудрый, все почитали его. Не решился Андрей идти против него.

В 1168 году умер Ростислав. Киевляне, минуя всякое старшинство, без согласия Андрея, по совету митрополита позвали великим князем Мстислава Изяславича. С отцом его Изяславом много лет враждовал еще отец Андрея.

Разгневался Андрей — почто киевляне избрали князя против его воли? С давних битв полагал он того Мстислава своим лютым врагом.

И вскоре пришла к нему весть: повздорили сыновья покойного Ростислава с новым киевским князем.

Понял Андрей — настала пора выполнять свои властолюбивые замыслы, пришло его время вынуть меч из ножен. Стал он собирать князей-союзников, к половцам послал гонцов.

Одиннадцать союзных князей из разных городов двинули свои полки на Киев. Сам Андрей воевать не пошел, а во главе полков поставил сына своего, которого также звали Мстиславом.

Летом 1169 года окружили осаждающие киевляне стены со всех сторон. Увидели киевляне: не будет им пощады за убитых после смерти Юрия Долгорукого суздальцев, за многие другие обиды.

В прежние годы, когда во время усобиц сменялись князья в Киеве, биться выходили полки за городские стены. А теперь сказали все одиннадцать князей своим воинам:

— Возьмете город — золото, вино, жены на три дня — все ваше!

Отроду не бывало того, чтобы стены матери городов русских брали приступом «на щит».

И пошли русские люди на русских людей проливать кровь русскую, грабить и жечь. Никому не давали пощады — ни богатому, ни бедному, мужей убивали, жен вязали, жгли терема златоверхие бояр и землянки посадских, не щадили и церкви. Ворвались они в Софийский собор, поснимали ризы с икон, содрали драгоценные каменья с окладов. А половцы зажгли Печерский монастырь, да монахам удалось затушить пожар.

«И весь Киев пограбища и церкви и монастыри за три дни, а иконы поимаша и книги и ризы» — так заключает летописец свой исполненный ужаса и скорби рассказ.

Вернулся во Владимир сын Андреев Мстислав с честью и славой, а иные летописцы добавляют — «и с проклятием».

Униженный лежал стольный златоглавый Киев перед победителем — князем Андреем. Но он даже не пожелал взглянуть на пожарище.

И вся земля Русская поразилась: князь Андрей Юрьевич Боголюбский, старший из князей Мономахова рода, не захотел назваться великим князем Киевским, а отдал Киевский стол брату своему младшему Глебу.

Не от смирения христианского и не от гнева на Киев отказался он владеть Златоглавым. Знал он, никогда не простят ему киевляне кровь своих близких, погорелые и разоренные жилища.

И спросил он самого себя: где золотой стол его встанет могущественнее и безопаснее? В том ли поверженном граде, где его воины столько людей погубили? В том ли чужом Киеве, где бояре и посадские будут ненавидеть его пуще, чем отца ненавидели? В том ли Киеве, где по ближним городам сидят родичи-князья, коим в душу не влезешь — враги ли они или други?

Далеко вперед смотрели очи Андрея. Понимал он, что слава древнего Киева — матери городов русских — меркнет от года в год перед славой Владимира.

И еще была причина во Владимире остаться: огненной любовью любил он свой град белокаменный, что построил на клязьминских берегах. Неужели достанется та краса младшим братьям его?

И решил он не ехать в Киев, будет из своего Боголюбовского дворца держать в страхе и послушании всех князей русских, всю землю Русскую…

Далеко на севере, на реке Волхове, стоял славный и вольнолюбивый город — Господин Великий Новгород.

Земли суздальские соседними были с новгородскими. Захотел Андрей, чтобы и новгородцы по его воле ходили.

Сидел там князем Роман, сын ненавистного, изгнанного Андреем из Киева Мстислава Изяславича. Был Роман молод и отважен, и любили его новгородцы. Но для Андрея сын врага тоже являлся врагом. Повелел он новгородцам изгнать Романа, но они его не послушали.

Осенние ветры подули. Прямо из побежденного Киева пошли вверх по Днепру по воле Андрея полки суздальские и прочие. Миновали землю Смоленскую, «неготовыми» дорогами вступили на землю Новгородскую, пожгли, пограбили многие села и погосты, подошли к Новгороду, поставили шатры вокруг него со всех сторон.

Знали новгородцы, как измывались Андреевы воины над Киевом, крепко заперли они кремлевские ворота, порешили защищать святую Софию, пока последняя рука меч держать будет. Мудрый посадник Якун и юный князь Роман во главе их войска встали.

И день, и другой, и третий, и десятый ходили Андреевы полки на приступ. Засыпали рвы землею и бревнами, приставляли лестницы к стенам, лезли наверх. А новгородцы из-за стен метали в них стрелами, камнями, лили горячую смолу и кипяток.

Отражали осажденные все приступы. Но к исходу подошли у них запасы хлеба, поели они всех кошек да собак. И поползли по городу моровые болезни.

В церквах новгородских молились богородице старики и женщины, просили даровать победу. Молва ходила по городу, сам епископ Илья и другие священнослужители в трех церквах видели, как из ликов трех икон слезы текли.

Пошел мор и в войсках осаждающих, кони начали падать. И там в походных шатрах тоже молились богородице, просили, чтобы даровала она им победу.

От отчаяния, от голода решились новгородцы на ночную вылазку. Спали сном крепким осаждающие, когда ворвались новгородцы в их стан. Страх обуял захваченных врасплох, побросали они награбленное добро и с великим позором побежали куда глаза глядят. Много пленных захватили новгородцы. Потом продавали они их, как говорит летописец, «по две ногаты»^[20].

Служили в освобожденном Новгороде торжественные молебны. Говорил епископ Илья: «Богородица даровала нам победу».

И с тех пор в Новгороде, а потом и по всем другим городам русским стали по церквам отмечать праздник Знамения.

Ужаснулся Андрей, как узнал, что с его полками стало, каждый день молился. В страшном неистовстве, покрываясь холодным потом, стукался он лбом о каменный пол, со слезами молил богородицу простить его за осквернение киевских святынь, снять с него великий грех.

И невдомек было набожному князю, что в новгородской неудаче не грехи его погубили войско, а замахнулся он чересчур в своем безмерном властолюбии. Не пришло еще время для Руси единой.

Год прошел и другой. Окружил Андрей себя слугами пришлыми с разных земель. Ключником у него был Анбал, родом яс (с Северного Кавказа). Хазарин Ефрем Мойзич ведал его кухней, многие другие иноземцы служили ему. Из русских только троих приветил он — мечника Михну, любимого отрока Прокопия да грамотея Кузьмищу Киянина. Прокопий чистил кольчугу с наколенниками и оплечьями и златокованый шлем, что византийские мастера сковали еще деду Андрея Владимиру Мономаху, Михна точил меч харалужный с драгоценной рукоятью. Тот меч, по преданию, принадлежал пращуру Андрея, святому князю Борису. Кузьмище на листах пергамента прославлял деяния повелителя Владимирского и Суздальского.

В 1171 году нежданно-негаданно скончался брат Андрея Глеб — великий князь Киевский.

По воле Андрея сел в Киеве, помимо других старших князей, сын его покойного двоюродного брата — Ростислава — Роман Ростиславич.

И тут приползла к Андрею злая весть из Киева: «Не своею смертью помер твой брат Глеб, а отравили его киевские бояре — тысяцкий Григорий Хотович, Степанец и Олекса».

Направил Андрей посла в Киев с повелением — выдать ему на суд виновных бояр.

А Роман не знал на них никакой вины. Позвал он братьев своих: Рюрика, Давида и Мстислава — на совет, и решили они ослушаться дядю.

Второго посла направил Андрей племянникам Ростиславичам: «Не хотите ходить по моей воле, ступайте вон из Киева в свои прежние города».

Испугался Роман, покорно ушел из Киева в свой родной Смоленск, а младшие его братья остались. Занял Киевский стол Рюрик Ростиславич.

Третьего посла направил Андрей в Киев. Поехал любимый его мечник Михна, что служил своему князю верой и правдой много лет.

Дан был строгий наказ Михне сказать ослушникам Ростиславичам: «Вы, Рюрик и Давид, возвращайтесь в свои города, а ты, Мстислав, вовсе уезжай в чужедальние страны — куда хочешь». Прослышал Андрей, что похвалялся Мстислав: «Никого я не боюсь, кроме бога», — оттого и гневался Андрей на него пуще, чем на других племянников.

Братья Ростиславичи вознегодовали: «Что дядя смотрит на нас как на каких-то подручников^[21]. Мы с ним одного рода-племени».

По приказу Мстислава Ростиславича связали того мечника Михну, обрили ему голову и бороду и отпустили обратно во Владимир.

И сказано в летописи, как увидел Андрей своего опозоренного слугу, так «от гнева весь распалился».

Послал он гонцов ко многим князьям — собирать полки, идти походом на ослушников Ростиславичей. Поскакали гонцы по городам, ближним и дальним, до берегов Припяти и Немана добрались.

Иные князья с охотой оседлали коней. Сулил им Андрей новые города, обещал богатую добычу. А иные шли с оглядкою — боялись гнева Андрея. Роману Смоленскому тяжкая доля досталась — на братьев родных меч обнажать.

Собралась рать невиданная. Двадцать князей привели на берега днепровские свои полки. Опять Андрей остался в Боголюбове. Соединенные войска повел младший его сын, Юрий. Наказал ему отец схватить дерзкого Мстислава непременно живым и доставить целым и невредимым во Владимир. Не говорит летописец, какие страшные муки и пытки готовил Андрей непокорному племяннику.

Братья Ростиславичи увели полки из Киева. Затворился Мстислав со своим войском и с войском брата Давида в ближнем Вышгороде. Давид поскакал на Волынь и в Галич уговаривать тамошних князей на подмогу прийти. А Рюрик в Белгороде затворился.

Прошли полки союзных князей мимо Киева к Вышгороду, обложили его со всех сторон. Расчет у них был: взять город за неделю, забрать богатую добычу.

Увидели осажденные — смерть к ним пришла — и решили защищаться до последнего. Отражали они все приступы, князь Мстислав наравне с простыми воинами бился.

Девять недель осаждали союзные князья Вышгород, и начались меж ними ссоры: кому из них подарит Андрей золотой стол Киевский? Обещал Андрей добычу богатую, а она в руки не давалась! И хлеб по разоренным селам с каждым днем стало труднее добывать. И надоело воевать ради Суздальского князя.

Нежданно нагрянул с Волыни на выручку осажденным с большим войском князь Ярослав Луцкий, тоже Мономахова роду. Напал он на стан союзных князей, а те не стали отбиваться от волынских полков и поспешили переправиться через Днепр. Увидел Мстислав с вышгородских стен смятение в стане противника и приказал отворить крепостные ворота. Поскакали его воины на врагов.

И опять, в который раз на многострадальной земле Русской, схватились меж собой в страшной сече русские полки. Кровь русская ручьями потекла в Днепр.

Победил лютый враг Андрея — его племянник Мстислав Ростиславич. За эту победу дал ему летописец прозвание «Храбрый». Много пленных взяли его полки. Иные из них были отпущены восвояси, а суздальцы проданы за Черное море в рабство.

Князья воевали меж собой, одни побеждали других, строили города и церкви, жгли города и церкви. Год за годом заносят на листы пергамента летописцы деяния и злодеяния князей. И по-прежнему нет на тех пергаментах ни одной строки, что же делал простой народ русский? Неужели безмолствовал, прощал главного виновника своих страданий и бед князя Андрея?

Надо думать, собирались тогда посадские и хлебопашцы на завалинках своих изб и рассуждали меж собой:

— Доколе будем терпеть от своих князей столько горя?

Иные из простых людей уходили тогда в леса, оттуда нападали на проезжавших мимо по дорогам княжьих слуг, а иные ждали, всё надеялись на лучшие времена. Не было среди них единения…

Как раненый лев, запрятавшись в своем логове, зализывает раны, так и князь Андрей в неистовой злобе на врагов, сокрушивших его властолюбивые замыслы, затворился в далеком от Киева Боголюбове. Но он не считал себя побежденным, а неколебимо верил в божественное предначертание: рано или поздно будет он повелителем всея Руси…

Еще год прошел, другой и третий. Южные князья по-прежнему то ссорились, то мирились, но Андрей не вмешивался в их распри, а молчал и ждал…

Никого не принимал он в своем белокаменном дворце в Боголюбове: ни иноземных купцов, ни послов. Все, что надобно было ему, передавал он через своих слуг, коих считал вернейшими: через ключника Анбала, отрока Прокопия и Кузьмищу Киянина.

Обижались на Андрея бояре за такое небрежение, да за гордость, да за вспыльчивый нрав.

Жена его Улита Кучковна жила в дальней половине дворца, и муж не допускал ее к себе. А была у Андрея наложница — болгарская царевна, еще в волжском походе взяли ее в плен. В иные ночи приказывал он приводить пленницу к нему и, не зная чужого языка, молча наслаждался ею. И никто не догадывался, какие мысли таит про себя та злосчастная дева, у коей Андреевы дружинники зарезали отца, мать и братьев.

Ростиславичи прислали к Андрею посла.

На этот раз принял его Андрей. И передал ему посол такие слова племянников:

— Давай мириться. И на брата нашего Мстислава зла не держи, он тебя почитает. Ты нам двоюродный дядя, ты за отца нам был и будешь. Пойдем вместе добывать Киевский стол брату нашему старшему Роману, он из твоей воли никогда не выходил.

Андрей ответил Ростиславичам, что нет у него на них обиды, а о Киевском столе так передал: «С братьями своими родными хочу совет держать». И поскакали послы к двум его братьям меньшим, что оставались живы о ту пору, — к Михалке в Торческ и ко Всеволоду в Туров.

Но ответа от них не суждено было ему дождаться.

Новое тяжкое испытание легло на плечи Андрея. Три дня проболел и умер от неведомой болезни его сын Мстислав.

Похоронив его, заперся Андрей в своей ложнице (спальне), никуда не выходил…

Записал Кузьмище Киянин все, что довелось ему услышать и увидеть в те ближайшие, страшные для всей Руси дни.

Разгневался Андрей на одного боярина, Кучковича родом, и приказал его казнить, а за какие вины, умолчал Кузьмище.

Всполошилась вся родня казненного. Собрались братья и племянники в своем тереме под Петров день — день ангела Петра Кучковича, собрались будто на почестен пир. И позвали они Анбала-ключника, и хазарина Ефрема Мойзича. А за что ненавидели Андрея эти иноземные люди, тоже умолчал Кузьмище. И княгиня Улита Кучковна на том пиру была, и пленная болгарская царевна.

Когда пошла чара пенного меду по кругу, заговорили Кучковичи громче:

— Князь Андрей брата нашего убил, теперь и до нас доберется. И целовали они крест на том, чтобы князя Андрея на следующую ночь порешить.

День настал святых апостолов Петра и Павла — 29 июня 1174 года. Верхним переходом прошел Андрей в собор на вечерню. Ключник Анбал сказал болгарке, чтобы прокралась она в ложницу князя и выкрала бы с его постели меч святого Бориса. А меч тот всегда Андрей возле своего ложа держал.

Когда вернулся князь из собора, подошел Анбал к двум стражам, что наверху в башне на переходе сидели, сказал он им: «Праздник сегодня, вас вином угощаю». Не знала стража, что то вино на сухой сонной траве было настояно.

Верного слугу княжеского Прокопия услал боярин Петр Кучкович во Владимир.

Темная ночь наступила. Двадцать человек с мечами и копьями, по словам летописца Кузьмища, «аки зверие верепие», подошли ко дворцу Андрееву и остановились. Страх на них напал. Зашли они в медушню, в погреб каменный, по чаре меду выпили, приободрились, вновь подошли с факелами в руках к двери под башней. Хитрый потайной замок был на той кованой двери. Но ключ от замка висел на поясе Анбала. Открыли дверь, поднялись все двадцать — один за другим — наверх по узкой витой лестнице. Там в сенях спали стражи, напоенные сонным зелием. Злодеи их тут же закололи. «Избиша сторожи дверные», — записал впоследствии Кузьмище. Потом все двадцать переходом прошли во дворец, подошли к запертой двери княжеской ложницы. Яким Кучкович постучал.

— Кто там? — тотчас отозвался Андрей.

— Это я, Прокопий, — сказал Яким Кучкович.

— Нет, не Прокопий! — вскричал Андрей грозным голосом. Кинулся он за мечом, но меча не было.

Выломали заговорщики дверь. «Силою отломиша двери из сеней». Набросились они на Андрея. И началась борьба неравная — двадцати вооруженных против одного безоружного. Факелы попадали и потухли. Могуч был князь, долго отбивался, в темноте и тесноте сумел выхватить меч у одного из заговорщиков и ранить его. Повалили злодеи князя, стали мечами сечь. Андрей, залитый кровью, затих.

Тут услышали они внизу голос Прокопия. Спустились по лестнице и зарубили верного слугу княжеского.

Раздались стоны из башни. Неужто князь жив? Устремились все двадцать вверх по лестнице, по переходу. Вновь ворвались в княжескую ложницу. При свете факелов увидели они лужу крови, а самого Андрея не нашли.

Страх напал на убийц. Поняли они, что князь жив остался. Ужаснулись они при одной мысли, что с ними станется. И пошли по следам кровавым. Повели следы на переход, далее на крутые ступени лестницы. Внизу, за лестничным столбом, увидели убийцы сидящего князя, всего в крови. «И наидоша по крови, седяща за столпом восходным, и ту прикончаша его…»

Петр Кучкович первым подскочил к Андрею и отсек ему руку. Яким Кучкович ударом копья проломил череп.

Так исполнилась кровавая месть Кучковичей за смерть отца их, боярина Степана Кучки, убитого двадцать семь лет назад отцом князя Андрея Юрием Долгоруким. Так отомстила болгарка-наложница за смерть своих родичей.

А убийцы в то же утро: «Разграбиша двор княж… выимаша золото и камение дорогое и жемчюг, и всяко узорочие, и до всего любимого имения…» Нагрузили они многие возы награбленным добром и отвезли в терема свои. Оставшийся в живых верный слуга Андрея Кузьмище Киянин нашел тело князя растерзанным и нагим в огороде позади дворца. Начал он причитать и плакать над князем. Анбал-ключник высунулся сверху из окна башни. Кузьмище попросил его кинуть что-нибудь, дабы прикрыть тело.

И прикрыт был убитый повелитель Владимирских, Суздальских и многих других земель куском простой льняной дерюги.

Понес Кузьмище мертвого князя в собор, чтобы отпеть его, но двери оказались запертыми, а поп от страха куда-то запрятался. И тогда Кузьмище оставил тело в открытом притворе. «И тако положивы у притворе, у церкви…»

Первые дни после убийства Андрея владимирские посадские люди в страхе затворились по своим избам. Знали они, что враждебны им бояре старших городов — Ростова и Суздаля, и ждали, что будет.

На шестой день тело Андрея было положено в каменный гроб и привезено во Владимир. Иные жители, ранее обласканные князем и обязанные своим достатком ему, непритворно горевали, узнав о его гибели. Толпы с плачем встречали тело у Серебряных ворот. Понесли гроб в Успенский собор и там положили в каменную гробницу, недалеко от иконы Владимирской богоматери…

В те дни безначалия великая смута поднялась во всей Суздальской земле. Встал простой народ русский. Посадские, тиуны, мечники, детские (отроки), дворяне-милостники, коих посадил Андрей «по городам и весям», поборами и тяготами терзали народ. И Кузьмище Киянин записал на пергаменте:

«Много зла створиша в волости его <Андрея> посадник его и тиунов его дома пограбиша, а самех избиша… Из сел приходяче грабяху…»

Мстил простой народ ставленникам Андрея за многое зло и за напрасные реки крови.

Но давно высохли слезы, пролитые на Руси восемьсот лет назад, и быльем поросли могилы и вельмож, и простых людей.

С тех лет, кровью омытых, сбереглись до наших дней в Боголюбове и во Владимире лишь малые частицы того белокаменного великолепия, что создали безвестные зодчие властолюбивого князя Андрея. О них, о дивных обломках былой красоты, продолжится в нашей книге сказание.