Сказка наизнанку

На вечёрке у бабушки Лиски

Тихо и сумрачно в избе. Тускло тлеет лучина, по крыше сонно стучит дождь. На своем привычном месте сидит бабушка Лиска за прялкой, а детишки, словно цыплята, сбились в плотную кучку вокруг неё. Девчата и парни постарше расселись по лавкам с простым рукоделием. Когда ещё, как не в хлябий вечер собраться у тёплой печки, чтобы послушать рассказы старших о чудесах? И веретено кружится, а бабушка неторопливо рассказывает:

— За зелёной рощей, милые мои, где любит сидеть на ветвях синеокая Мара, за Долиной Истоков и Истовым хребтом лежат Пустые Холмы. Никто не живёт в тех местах из людей, и не ходит туда ни зверь, ни дикий ракшас. И даже лес в Пустых Холмах не растёт, только бродят там тени мёртвых, не нашедших упокоения. А за Холмами лежит Потаённый Дол. Дивно то место: люди бают, трава там растёт в человечий рост, пшеница родится семиколосой, а репа, сказывают, такова, что каждую тащить из земли приходится всемером. И есть там, в Потаённом Доле, один хутор, названием Белозорье, а владеет им страшный седой ведьмак. Прежде в тех местах лежал благословенный Маэлем людской край, Раздольем прозывался. Ведьмак на те земли позавидовал. Пришёл из чужедальнего удела Помории, хранителя Раздолья застрелил, а сам поселился на его костях. Только Пресветлый Маэль осерчал на ведьмака за такие дела, а пуще — на людей, что за своего хранителя не заступились. И послал Маэль в те земли огромную Грязную волну. Где прошла она, было Раздолье, а стал Мёртвый Дол. Только ведьмакова вотчина и уцелела. А всё от того, что ему сам Ящер тайное слово сказал…

— Бабушка, а почему тени мёртвых не нашли этого… как его…

— Упокоения? Да потому, дитятко, что это всё погибшие от Грязной волны. Они все померли неправильной смертью, не избыв положенной доли, вот и осуждены Пресветлым Маэлем теперь отбывать её там, на службе у седого ведьмака.

— А почему ж он седой? Ветхий, что ли?

— А кто ж его знает, детушки… Может, ветхий, может, и нет. Он каким хочет, таким людям и покажется. А что волосом бел — так это он от своих колдовских зароков. В юности-то, говорят, был как все добрые люди. А потом заключил с Ящером зарок — и вмиг побелел. Даже глаза стали страшные, белозорые. Наделил его Ящер властью принимать любое обличье, хоть человечье, хоть звериное, дышать живым огнём, видеть воду под землёй и забирать в плен волю простых людей. А взамен потребовал, чтоб после смерти ведьмакова душа попала к самому Ящеру в вечное услужение. Только Древний Ящер-то простоват, а ведьмак — куда как хитёр. Не собирается он помирать, уж кругов сто на свете живёт, а то и поболе…

— Ой… А как же это у него получается?

— А он, милая, заживает чужой век. Приходит в лес и бродит по хуторам, просится к добрым людям на постой. Чуть кто его в избу пустит да к столу посадит, враз сам состарится на круг или там на два, ведьмак же те круги с себя мигом скинет. Так погуляет седьмицу, другую, глядишь, и вернётся к себе домой молодым.

— А не пущать?

— Так нельзя ж. Проклянёт. Посыплет чтой-то, пошепчет — и всё, нагрянут на хутор ракшасы, не оставят бревна на бревне.

— А почему его ракшасы слушаются?

— Старики шепчутся, будто он им родня. И говорит по-ихнему. Настоящий человек их речь разуметь не может, чтобы не изракшаситься.

Из дальнего уголочка, где сидели парни постарше, раздались сдержанные смешки. Бабушка подняла на них глаза и строго постучала пальцем по лавке:

— Смотрите мне, охальники! Думаете не слышу, как вы бранитесь нелюдскими словесами? Вот попомните, когда вырастут острые уши да клыки! В лес женихаться пойдёте!

— А что? — дерзко заметил тёмно-рыжий парень, выделявшися среди прочих крепкой, сухой статью и тонкими чертами лица, — Ракшицы, говорят, прехорошенькие попадаются, и не ломаки притом…

Бабушка только махнула на него рукой:

— Ты, Луч, не молоти языком чего не знаешь. Ракшица как прикинется красной девкой да на вечёрку придёт — никто и не поймёт, кто такова. Заморочит головы парням так, что те всех подруженек позабудут, только на неё и станут смотреть. А кто пойдёт её провожать — сгинет, и больше уж домой не воротится. Выпьет ракшица его жизнь, а сама уйдёт в лес. Узнать же её среди настоящих девчат можно только по одной примете: она пряжу против хода Ока вьёт.

Симпатичная девчонка, сидевшая в углу у окошка, тут же залилась смуглым румянцем и поспешила прикрыть запоном руку с веретеном. Другая, крупная и бойкая, весело ответила:

— Да я ж всегда так вью! Эй, Ярик, ты там ещё жив али нет? Не забоишься теперь меня до Замошья провожать?

Вокруг засмеялись, радуясь поводу вспугнуть весельем липкий страх.

А бабушка, обождав чуток, продолжила сказ:

— В Белозорье-то ракшасы не рыщут, туда им хода нет. А всё потому, что седой ведьмак взял за себя женой Золотинку, этлову дочь. Не хотелось хранителю отдавать любимую доченьку страшному ведьмаку, и поставил он жениху три условия, три испытания дал. Первое — перескочить через Ограду. Второе — выпить ручей мёртвой воды. Третье — спрятаться так, чтобы сам хранитель за день найти не сумел. Ну, ведьмак обернулся вороном и Ограду вмиг перелетел. Этлы-то эдак не могут, им от земли отрываться нельзя, вот хранитель и думал, что ведьмака это затруднит, да не тут-то было. А ведьмак пошёл к ручью с мёртвой водой, всю воду из него выпил, а потом смерть отпустил в траву. Вся трава тогда в балке позасохла, а ведьмак остался живёшенек. Только хранитель-то не слишком переживал, верил, что ведьмак от него в Торме нигде не укроется. Было у хранителя волшебное Зеркало, через которое можно было глядеть на весь лес, и где что делается — всё знать. Но хранитель хитёр, да и ведьмак непрост. Отправился он к ракшасьей княгине, в Рискай-град и целый год там ей верно служил.

— А что ему у ракшасьей княгини на службе делать-то довелось?

— Всяко-разно: по хозяйству, а больше по тёмным делам. На то и ведьмак… Да говорят, уж больно ракшасья княгиня оказалась скупа. Работу-то что ни день давать не забывала, а как подошло время считаться, придумала слугу без платы сбыть со двора. Оборотила свою дочку в дикую кобылицу и велела за единую ночь её объездить. Ну а дочке строго-настрого наказала седока сбросить и затоптать. Только не на таковского напали. Ведьмак вцепился кобылице в гриву и держался, как клещ. Уж она и по пустоши его носила, и по небу летала, и даже в море нырнула, а скинуть седока не смогла. Покорилась ракшина дочь, привезла его по утру к матери домой. Пришлось платить что обещано за службу. И отдала ракшасья княгиня ведьмаку флягу с живой водой да волшебный плащ, который надень — и ни один колдун тебя не увидит. А дочку свою нерадивую вон из Рискай-града выгнала. Та обернулась девицей, да так и осталась век ведьмаку служить. Он ей даже мужа добыл: поднял из могилы какого-то из погибших гарнизонных стрелков. Так и живут в Белозорье, ведьмаку верно служат. Ну а сам ведьмак вернулся в Торм третье испытание держать. Хранитель, как положено, дал ему время спрятаться, только ведьмак никуда не пошёл. Сел на пороге да завернулся в свой плащ-невидимку. Хранитель говорит Зеркалу: "Покажи-ка мне седого ведьмака!", а оно только и кажет ему, что собственный порог. Осерчал хранитель и Зеркало разбил. Так-то и вышло, что хошь-не хошь, а пришлось этловой дочке за ведьмака идти…

Одна из девушек, юная красавица с толстой, тёмно-русой косой, мечтательно вздохнула и проговорила:

— А за такого жениха и чего б не пойти. Видно, сильно люба ему была этла, раз он ради неё и мёртвую воду пил, и ракше служить стал…

— Это так. А седой ведьмак хоть выполнил все хранителевы задания, ещё и вено за невесту немалое дал — половину своей колдовской силы в Торме оставил. Говорят, он с той поры поутих, а до того был зело лют.

— Времени, поди, не стало лютовать, когда хутор, жена, детишки, — захихикали вокруг.

— А что, и детишки тож. Он же хоть и ведьмак, а всё, как у людей, — охотно отозвалась бабушка Лиска, — Вот на ярмарке у Хребтецких ворот болтали люди, будто он из ихнего посада повитуху к себе на хутор возил. Прискакал к ней, будто бы, красивый мужик на чёрном коне и повёз, а она после и вспомнить не могла, где ехали. Показалось ей, будто был богатый дом с садом, и жена-то у того мужика, что её привёз, собой раскрасавица, и детки, и усердные слуги вокруг… А малыш народился, вроде как, слепенький. Мать его дала повитухе баночку с мазью и велела малышу намазать глазки. Та сделала — и малыш вмиг прозрел. Тогда повитухе стало любопытно, что ж за дивное такое лекарство. Она взяла да и помазала себе глаза. И сразу увидела, что вокруг не сад, не посад, а дремучий лес да болото, хозяин сам тощий, седой да страшный, детки да слуги — все сплошь ракшасы, и конь не конь, а вовсе ухокрыл. Но она, испугавшись, смолчала. Прожила в их доме сколько надо, получила оговоренную плату, а потом ведьмак её отвёз верхом на ухокрыле назад, домой. Позже она раз ходила по рынку и вдруг увидала того ведьмака. Он тоже ходил меж прилавков, брал, что ему надо, а денег не платил, и никто его не видал. Повитуха-то возьми и сдуру с ним поздоровайся. Уж он подпрыгнул! Ты, говорит, почему меня видишь? Мазь брала? А она в ответ: так мол и так, не знала, что не к добру. Он тогда плюнул ей в глаза и сказал: не суй, дура, нос не в свои дела. И исчез. А она вмиг ослепла.

— Ишь ты… Что-то невесёлая вышла сказка, — вздохнул кто-то из девчат.

— А и то, — кивнула бабушка, — Помнить следует, что добрым людям с теми, кто с силой играет, не по дороге. Что нам — горькие слёзы, то им — Маэлева роса. Давно иль недавно было — не знаю, только пошли раз с одного хутора детки в лес по грибы. Ходили, ходили, да и заплутали. Вдруг видят — вроде, ходит рядом по лесу старый дед. Они кинулись к нему, стали просить, чтобы вывел к людям. А то был сам ведьмак, захотелось ему грибками потешиться. Ну, он их и повёл. Вроде, недолго шли: кустик за кустик, деревце за деревце, глядь, показался какой-то хутор. Дед едва детишек вывел, зашёл за ёлку и вмиг исчез. Они же подбежали к околице и видят: хутор вовсе незнамый, люди совсем чужие живут. Завёл их ведьмак аж за Мокрое болото, к берегам Нерки, на целый день пешего пути. Ему-то что. Спасибо хоть, люди добрые подвернулись, на другой день послали парнишку отвести детишек домой. Так-то.

Тут рыжий парень, которого бабушка Лиска кликала Лучом, встал с лавки и с сожалением вздохнул:

— Эх, жаль, нам с Дарей никто лесной коридор не откроет… Дарёнка, поздно уж, пошли домой. Пора. Мне-то что, а тебя батя заругает.

Смуглая девчушка, та самая, что прятала веретено, поднялась с лавки и покладисто подошла к нему.

Попрощавшись с хозяйкой и прочим народом, двое поклонились на божницу, выскользнули за дверь, и вскоре оставшимся было слышно издалека сквозь шум дождя, как они весело смеются на лесной тропе.

— Ишь, Луч, хмырь занорский, — усмехнулся кто-то из парней, — Чего повадился к нам бродить? Дать бы ему в ухо, чтоб знал, как маринских девок вабить.

— Этот сам кому хошь даст, — дружелюбно отозвались с другой половины горницы, — И потом, коли даже бросит сюда приходить, тебе-то в том что за корысть? Он же в наш огород — да со своим горохом.

И снова все засмеялись.

А Луч и Дарёнка бодро топали под дождём в сторону пресловутых Пустых Холмов и тоже заливались смехом.

— Ой, не могу, — приговаривала девушка, смахивая с ресниц слезу, — Лучик, миленький, откуда они берут всю эту гоньбу? Ведь и захочешь — нарочно эдак не придумаешь…

— Да так, — отозвался парень, заботливо поправляя на ней плащ, — Скучно им, вот и выдумывают. Но послушаешь — и становится ясно, почему отец из дому уж который круг ни ногой, а если к нам кто, так он на коня и в поля. А знаешь, так оно, наверное, и лучше. Чего нам с ними знаться?

— Может, и так, — согласилась Даря, но смеяться вдруг перестала и тихо задумалась. Луч нахмурился.

— Что? Или кто из этих репоедов в сердце запал? Ты не боись, я его бить не стану.

— Что ты, Лучик, — серьёзно ответила Даря, — Я не о том. Мне вдруг вот что подумалось. Они о нас меж собой небывальщину плетут, мы тут друг с дружкой на их счёт зубоскалим… А ведь дядька Свит, поди, не за тем нам на вечёрки ходить велит. Хочет, видать, чтоб мы поняли: наша печь не посередь мира поставлена. Много есть людей, много обычаев, все такие разные, и каждый — на свой лад… Как дивен мир! Правда?

— Это ты у нас дивная. Словно с крыльями, и всякого понять норовишь. А вот выйдешь замуж за какого-нибудь репоеда — станешь лишь вокруг своей печки ходить. А он будет тебя, может, подарками баловать, а может, и плетью по своей воле угощать. Как подумаю об том, прям аж трясёт. Так бы и дал в глаз. Вот только кому?

— Ты не думай, я за таковского не пойду, — отозвалась Даря, скромно опустив лучистые глаза.

— А за какого пойдёшь?

— За такого ж, как я. Чтобы мы прожили, как два ухокрыла, душа в душу, и умерли в один день.

— А как узнаешь?

— Сердце подскажет. Для того, кто мне нужен, всё на свете сделать захочется, не прося ничего взамен. Только чтоб был…

Парень кивнул и, сразу поскучнев, надолго замолк. На узкой стёжке он поотстал, выпустив девушку вперёд. От их разговора у Луча стало как-то мутно на душе: не тот девка дала ответ на его вопрос, какой он хотел бы услышать. Однако юное сердце не привыкло долго печалиться из-за неудач. "Ну, она же не сказала, что узнает своего суженого с первого взгляда," — подумал он, встрепенулся и кинулся догонять Дарёнку лёгким, почти беззвучным шагом лесного охотника.