Сказка о том, как Иван женился...

Глава 37

…Он почти не помнил пути домой. Видимо, потому, что процессор отказывался служить. Хотя какие-то обрывки картинок значительно позже всплыли в органической памяти. Например, как Иван вызывал такси. Как звонил Андрею Дмитриевичу. Как родители приехали домой раньше, чем они. Как тётя Наташа велела всем раздеваться у порога… и как он выполнил это распоряжение, а дядя Андрей приказал «немедленно надеть трусы и не сверкать».

Всё это слилось в сомнительную какофонию звуков и видов, которые волной накатывались на воспалённый мозг, только усиливая состояние безнадёжного ужаса.

Дима помнил, что Андрей Дмитриевич ещё при первой встрече велел выучить Уголовный кодекс. Парень мысленно пролистал страницы и ужаснулся, осознав: его должны были бы наказать по сто пятой, «убойной» статье.

«Лучше пусть Иван скорее отключит, — успокаивал сам себя Дима, — чем такой позор всем Курчатовым!».

К ночи он устал ждать отключения настолько, что стало ломить где-то в затылке. Его знобило. Стало казаться: всё, что с ним происходило за последние два года на планете — это просто сон, а он по-прежнему в стасисе… или даже на корабле.

Вот сейчас старый хозяин коротко, без замаха рукояткой бластера, ударил его по голове. Немного чувствительно, даже неприятно, но эта боль помогала ему чётче видеть. Выцветающие краски ночи быстро приобрели цвет.

«Как странно, — подумал он, — я лежу на диване, как хозяин-человек».

Дима широко раскрыл глаза, всматриваясь в темноту и желая знать, что происходит в квартире, куда делся этот противный подозрительный старик, где Ба и почему не слышно тети Наташи. Но в темноте спальни не было видно даже потолка.

Парень хотел включить дополнительное зрение, но кто-то сердито заворочался в голове, и ему стало казаться, что он летит.

«Что со мной? Куда я падаю? Почему молчит процессор?» — совершенно спокойно подумал он.

Показался луч света, и в этом узком странном раздражающем резком белом свете он увидел неестественно сосредоточенное, совсем не воинственное и не злое лицо дяди Андрея. Тот что-то говорил ему.

Но Дима не понимал слов.

Наконец, появился Иван, и киборг попытался встать, как положено правильному техническому средству перед отключением. Но тело стало неподатливым, и он смог рассмотреть, какое испуганное лицо было у хозяина, прежде чем навсегда закрыть глаза...

***

В Москве заходящее солнце отбрасывало от каменных «сталинок», парадным строем стоящих вдоль Кутузовского проспекта, длинные тени, когда такси с весьма недовольным водителем выгрузило, наконец, грязную молчаливую компанию, от которой отчётливо несло болотом. Оставалось только радоваться, как им повезло достаточно быстро приехать домой.

Дима молча шёл, чеканя шаг так, будто в него забили алюминиевый костыль. Израильтянин не паниковал, спокойно направляясь к подъезду. И, только взобравшись на три ступеньки, поднял глаза от тротуара и оглянулся. Маленький, заросший сиренью внутренний дворик тонул в розовых сумерках заката.

— Вы не бойтесь, — подбодрил его, Ванька (сам с ужасом ожидающий встречи с родственниками). — Мы не террористы и не безумцы какие-нибудь. Просто так вышло...

— Рад слышать. Вы хорошие парни, — покладисто согласился агент МОССАДА.

Иван глубоко вздохнул и, сделав над собой усилие, зажмурившись, сделал шаг - на встречу с ожидавшими его родителями...

Воздух вокруг парня стремительно закручивался спиралью, формируя тайфун, в середине которого сейчас шагала авантюрная троица. Мир был тих и свеж. Солнце светило. Шелестели машины со стороны проспекта, скрипела парадная дверь. Единственным признаком разбуженной энергии была криво стоящая отцовская машина, занимающая три парковочных места... Курчатов-младший посмотрел на неё и отчётливо увидел созданную этим действием взрывную центробежную силу - в виде сплошной стены урагана, локально формирующегося в квартире на четвёртом этаже...

***

Раньше

— И не смей мне больше рассказывать про приметы! — в третий раз сообщил прокурор жене, лихо собирая штрафы на шоссе по дороге домой...

— Смотря про какие, — парировала Наташка, в сотый раз сообщившая о превышении скорости. Ей было совершенно наплевать на старого еврея, которого бодро волок в дом её расчудесный отпрыск.

— Ну, например, что я, проснувшись сегодня утром, встал не с той ноги…

— Успокойся, родной, в твоём возрасте проснуться утром — это уже хорошая примета!

— Что ты хочешь этим сказать?

— На дорогу смотри!

— Твой сын вовлёк меня в преступную деятельность. Ты ждешь, чтобы я остался без работы?

— Почему ты решил, что это только мой сын? У тебя вообще совесть есть?

— Совесть есть, но с собой не ношу, боюсь потерять. Я не понимаю, почему он приволок в Россию агента МОССАД. Это ты всегда увлекалась сионизмом...

— Ха! Все мальчики в его возрасте этим занимаются!

— Мой сын не пидорас!

— Не пори чепухи!

— Ты вообще подумала, что сейчас сказала?

— Я сказала, что живу двадцать лет с законченным занудой! Держи себя в руках!

Уходившее лето дарило москвичам щедрые плоды, богато разложенные по обочинам дороги. Огромные тяжёлые арбузы, декоративно разрезанные заботливыми руками представителей жаркого юга, радовали глаз алой мякотью, пересыпанной черными косточками. Арбузы напоминали о густом сладком соке, готовом излиться в подставленный рот. Рядом - в сбитых из штакетника ящиках - красовались оранжевые бока подмосковных мелких груш и аккуратно переложенного газетами синего инжира...

— Останови, — решительно велела спутница жизни. — Я арбуз куплю. Гостя накормим.

— Выбирай покрупнее, в нём селитры больше, — буркнул прокурор, сдаваясь...

***

Вечер, начавшийся для Курчатовых с сухого напряжённого «здравствуйте», всё-таки приобрёл (часа через два-три) подобие почти семейного ужина со старым то ли родственником, то ли знакомым, но в любом случае не врагом. Уставшая Наталья Николаевна, постелив гостю в комнате Ба, внутренне славя оптом всех богов Израиля и арабского мира, а заодно и русского Христа за ниспосланное чудо отсутствия в доме старшей родственницы, домывала посуду. Обычно ей помогал Димон, всегда крутившийся перед сном на кухне в надежде на лишний бутербродик и поцелуй в лоб, совершенно точно необходимый ищущему тепла и ласки «дикому мальчику».

Не узрев последнего, она погоняла полотенцем доедавшего плов из сковороды Ивана и, выгнав обнаглевшего прокурора, решившего «принять на грудь ещё пятьдесят», отправилась выяснять, чем же занят её последний «скиталец».

Дима спал. Немного удивлённо посмотрев на его лицо, кажущееся в свете попавшей в комнату круглой яркой луны измождённым, женщина поторопилась выйти, чтобы не разбудить всегда спавшего чутко «ребёнка». Но услышав тихий стон, вернулась и замерла.

Присмотрелась повнимательней, и….

Наташу поразил его невероятно больной вид. Неумело зачёсанные назад волосы слиплись, открывая в полутёмном помещении совершенно белый, точно из слоновой кости, замечательной красоты лоб и невероятные глаза. Тонкая, смешно торчащая из-под одеяла шея делала его хрупким и юным, совсем мальчиком. Ей почему-то пришло в голову, что он умирает, и женщина, коснувшись рукой бледного лба, замерла.

Дима пылал. Наталья Николаевна охнула и, включив свет, позвала бурчащего прокурора. Затем загремели на кухне пузырьки… вернувшись к лежащему без чувств раскрытому телу, мать кроме изнурённого вида с ужасом обнаружила еще и крайнюю степень истощения!

— Алиментарная дистрофия... — сообщил пространству стремительно трезвеющий отец.

— За сутки? Нет. Это эндокринология. Дима, Димочка ты слышишь меня?

— Скорую?

— Угу, чтоб к бомжам в отстойник отвезли. Подожди, надо подумать, кого просить. Сейчас я ему анальгин с димедролом сделаю и решим. Ты уверен, что инопланетян умеют правильно лечить в наших больницах?

Слышавший всё до последнего слова Агей решил, что Москва очень интересный город...

***

...Киборг, медленно спускавшийся по узкой горной тропе, едва держался на ногах: пальцы, давно сведённые приказом, были готовы разжать оружие; голова склонилась вниз. Он очень ослаб. Временами сознание надолго покидало его, и только сильные толчки в спину, заставлявшие процессор вертикализировать полумертвую оболочку тела, иногда пробуждали мозг… и киборг начинал видеть перед собой красную строку уходящих в безвестность процентов оставшейся жизнедеятельности.

Повстанцев не хотел прятать никто. Даже отшельники-пастухи сообщили, что не потерпят больше беглых заключённых на своей территории.

Перепрошитый тюремный охранник, ненавидимый всеми, покорно нёс оружие и вещи, не получая взамен ни еды, ни воды. Временами его сознание, рвущееся из тисков процессора, выдавало удивительные, совсем не свойственные искусственному интеллекту мысли: когда он упадёт в эту пропасть, то сколько часов он будет там корчиться со сломанным позвоночником, прежде чем жизнедеятельность совсем прекратится? А если их найдут дроны с базы, то приказ «Умри!» намного предпочтительнее?

Но несущий беглецам спасение корабль с некоторой вероятностью может успеть, и тогда конец киборга будет значительно медленнее и мучительнее.

Он хотел быть. Он не хотел жить. Он вынужден был существовать. Пожалуй, тогда, триста лет назад, в том, ином, мире, его мозг самостоятельно захотел!

…Просто быть… быть и дышать не стиснутой имплантами грудной клеткой!

Не потому ли киборг кружил, заметая следы, пряча беглецов под арочными сводами горных троп, невероятным своим усилием как-то вывел к посадочному модулю и был взят с собой…

Но теперь, после услышанного крика друга-хозяина «Убью!», что-то окончательно сломалось в его старом процессоре и надломилось в душе.

Киборг Дима хотел умереть.

Человек Дима не хотел больше жить.

Мальчик Дима боялся смерти...

***

— Заинька, давай, попей! Вот, умница моя, открывай глазки! Димочка! Дима... ну ещё глоточек, молодец!

— Мам, смотри, очнулся! Димон, ты эт, давай, живи уже!

— Как ты нас напугал, скелетина ходячая!

Киборг умер. Не было красной строки в голове.

Не было…

Не было?!

Сгоревший старый процессор молчал. Дима открыл глаза и сказал, с трудом разлепив сухие губы:

— Мамочка...

Наташа вздрогнула, всхлипнув, погладила его по непослушным вихрам и тихо сказала:

— Всё хорошо, детка, маленький мой сынок...