Сказки французских писателей

ИСТОРИЯ МЫШКИ ВОСТРУШКИ

Уж поверьте мне на слово, мышка Вострушка устроилась лучше всех в кантоне, а то и во всем департаменте, разумеется, среди мышиной братии. Уже минуло четыре весны, как она поднялась в горы и обосновалась в шале, одиноко стоящем на самой вершине, куда прекрасными летними вечерами совершали восхождение туристы, а те, кто побеспокоился взять ключи, хранящиеся у учителя в Шапероне — последнем городке, расположенном в долине, — оставались там на ночлег.

Обзорное Шале — так его называли, — в котором жила Вострушка, было сложено из серых каменных глыб, способных противостоять самым лютым морозам. Она устроила себе уютную норку под самой крышей прямо в сене, сушившемся здесь испокон веков и приятно пахнувшем медом, отчего так и клонило ко сну.

Как только зима укутывала шале снежной периной, сразу же после дня поминовения, Вострушка забиралась в свое гнездышко, накрывалась одеялами, сделанными из сухих травок и кусочков шерсти, надерганных из матрасов, и засыпала почти до самой весны. Если ее сон нарушали какие-то шорохи, скрип сухой балки или падавший с крыши сугроб, Вострушка приоткрывала быстрые черные глазки, несколько раз зевала и лениво тянулась за кусочком сыра или бисквита, лежащими неподалеку. Неторопливо перекусив, как и подобает хорошо воспитанной особе, она грациозно вытирала мордочку лапкой и засыпала с такой же спокойной совестью, как и у покойного кота господина кюре из Шаперона.

Весной она окончательно пробуждалась от сильного шума на крыше.

Она напрягала слух: трах, бум. Тишина. Снова — трах, потом — бум. Это означало, что снежная перина упала с крыши на землю, потому что солнышко как следует принялось за дело.

Тогда Вострушка вставала и выходила на крыльцо посмотреть, скоро ли придет весна. Затем она пролезала в щель под дверью, это ей удавалось легче, чем осенью, ведь за зиму она становилась намного стройнее, и принималась хлопотать по хозяйству.

Пока на лугах таял снег, Вострушка наводила порядок в своем доме. Осматривала плиту, железный лист, где туристы обычно забывали кое-что из припасов, находила там то корку сыра, которую с наслаждением поедала, то сморщенный, высохший финик. Она проверяла ящики, где могли заваляться восхитительные на вкус свечные огарки, семенила в спальню, там во время осеннего осмотра она иной раз пропускала мыльную палочку для бритья. Одним словом, Вострушка с охотой и рвением выполняла обязанности хранительницы шале. Генеральные уборки отнимали у нее не один день, пока она шныряла по дому, испуганно замирая от каждого непонятного скрипа, — это дом, проснувшись от зимней спячки, потягивался на солнышке.

И если Вострушка устроилась лучше всех в кантоне и даже во всем департаменте, поскольку могла лакомиться самыми вкусными на свете вещами — маслом от сардин, остатками курицы, корками сыра, крошками бисквита, не говоря уже о кусочках сахара и шоколада и таком вкусном лакомстве, как мыльный крем, забытый рассеянными туристами, — то только потому, что она это вполне заслуживала.

И впрямь она была собранной и экономной, работящей и умеренной в своих притязаниях. В ней не было ни развязности, свойственной ей подобным — тем, что могут шнырять чуть ли не под самым вашим носом, ни бесцеремонности, с которой они шарят ночью по карманам вашего пиджака в поисках засохшей черносливины. Вострушка умела довольствоваться тем, что раскидывали безалаберные постояльцы на одну ночь. К тому же она была не из тех мышей, кто тут и там дырявит пол и просто так, от нечего делать, прорывает целые галереи, когда вполне достаточно одного-единственного отверстия, чтобы добраться к себе под крышу, и она была настолько деликатна, что проделывала это отверстие где-нибудь в укромном уголке.

Тем не менее, ее присутствие не могло остаться незамеченным господами из Шаперона, которым вменялось в обязанности следить за порядком в Обзорном Шале. Как-то раз господин мэр, поднявшийся осмотреть шале, обнаружил на полу некие черные катышки, которые… увы, не оставляли сомнений относительно их происхождения.

— Черт побери, мыши на такой высоте? Невероятно! Чем они здесь питаются?

Господин мэр с большими добрыми, как у всех близоруких, глазами не мог себе представить, что на самом деле для такой добродетельной особы, как Вострушка, шале было настоящим раем.

Когда мэр доложил об открытии в муниципалитете, начались споры, как спасти дом от этого нашествия: поселить туда кота или нет, поставить мышеловки или не нужно. Учитель заявил, что мыши живут в шале, вероятно, уже не один десяток лет, но раз дом неколебимо стоит на месте, должно быть, зло не так уж велико…

Он добавил, будучи человеком рассудительным, что эти зверюшки (он не мог себе представить, что речь идет всего об одной-единственной мыши), наверное, по-своему наводят порядок в доме. Советники — противники крайних мер — поддержали учителя, и таким образом Вострушка была признана общественно полезной и ей поручили, разумеется не определив жалованья, подметать и охранять Обзорное Шале.

На пасху в горы всегда поднимались ученики из школы Шаперона. Нынче, как и каждый год, они так громко кричали, хохотали и устроили такой гвалт, что вывели Вострушку из себя. Она отсиживалась на чердаке до самого вечера и подошла к отверстию только после того, как в скважине последний раз повернулся ключ.

— Господи, во что они превратили мой дом! — воскликнула Вострушка. — Придется все убирать заново. Ах, эти мальчишки, — вздыхала она.

И в самом деле в шале царил ужасный беспорядок. Повсюду валялись промасленные бумажки, банки с остатками варенья, недоеденные булочки, обсосанные леденцы. Вострушке пришлось как следует потрудиться, чтобы оттащить бумажки в мусорную корзину, откатить банки в угол, смести крошки со стола и с неровного пола.

— Этот учитель — порядочный бездельник, — негодовала Вострушка, еще усерднее убирая дом, — позволить мальчишкам так безобразно себя вести!

Конечно, дети есть дети, и если в свое время я вышла бы замуж, то давно бы лишилась работы, будь у меня свои малыши…

В конце концов Вострушка привела Обзорное Шале в приличный вид, так что теперь можно было принимать настоящих туристов, которые не замедлили явиться, но не нанесли никакого ущерба, оставив к тому же достаточно ценные дары.

— Мир что огород, в нем все растет… — повторяла Вострушка, которую долгая отшельническая жизнь научила мудрости. — Эти мальчишки сначала превратятся в юношей, а потом — в серьезных мужчин, чьим мыльным кремом я с удовольствием буду лакомиться, когда они снова придут в шале, куда детьми ежегодно наведывались на пасху.

Должен признаться истины ради, что Вострушка, славная мышка из Обзорного Шале, питала особую страсть к крему для бритья.

Покончив с генеральной уборкой, Вострушка дала себе несколько дней полного отдыха, у нее было заготовлено впрок достаточно продуктов, и теперь уважаемые туристы смело могли обходить стороной уютный домик, который она привела в порядок, — ей не грозила голодная смерть. Вострушка проводила время, резвясь среди ярко-зеленой травы и ярко-желтых лютиков.

Но вот однажды, как-то вечером, когда солнце опускалось за розово-сиреневые горы, Вострушка услышала шаги на тропинке. Она уже готовилась ко сну, но все же задержалась на несколько минут, чтобы взглянуть, кто к ней пожаловал. Вскоре появилось двое очень прилично одетых мужчин.

— Так это же учитель из Шаперона! — вскричала мышка, когда они подошли ближе. — Но…

— Вы уж простите нас за беспорядок, господин представитель, — говорил учитель, стараясь попасть ключом в скважину, — вы приехали так неожиданно…

— Но ведь так даже лучше, мой друг, — возразил идущий сзади толстяк, вытирая лоб платком, — так даже лучше.

Услышав эти слова и увидев, как дрожит рука учителя, Вострушка поняла, что им нанес визит очень важный человек — генеральный представитель Общества по охране заповедных территорий и заказников. Этого человека следовало опасаться… Даже сам господин мэр говорил о нем с большим почтением:

— Нужно будет тут прибить, здесь убрать, переделать эту ступеньку, ведь если приедет господин представитель…

Господин представитель находился здесь и, благодаря предусмотрительности Вострушки, Обзорное Шале выглядело очаровательнейшим, уютнейшим уголком. Словно по волшебству, все было убрано и вычищено. Господин представитель буквально сиял от восторга, а учитель — и подавно; по правде сказать, он просто онемел от изумления. Господин представитель не скупился на похвалы, а его глаза под густыми бровями лучились доброжелательностью.

— Я составлю благоприятнейший рапорт о моем посещении, — говорил он, — и буду просить для общины Шаперона диплом первой степени, вас внесут в наш справочник, я буду рассказывать о вас в докладах, я… я…

Вострушка с восторгом внимала речам представителя. Похвалы были для нее в новинку и нравились ей почти так же, как крем для бритья! Однако посетители не забыли подкрепиться, и если учитель был совсем не голоден, то господин представитель ел за двоих; восхождение на вершину, живительный горный воздух, приятные впечатления пробудили его аппетит. Сидя у отверстия в чердачном полу, Вострушка восхищалась обилием и разнообразием яств, прекрасно понимая, что и ей кое-что перепадет…

Наконец мужчины встали из-за стола, господин представитель предложил учителю сигару, и они вышли покурить на крыльцо. Господин представитель вдруг почувствовал в себе склонность к поэзии.

— Какое дивное зрелище! — восклицал он. — Какой чудесный воздух! Чудесный лес, а горы, что за горы! — почти кричал он, указывая окурком на сиреневатые ледники. — Поистине, друг мой, у вас самые красивые в мире пейзажи. Я не премину доложить об этом, и будьте уверены, Шаперон превратится в большой город, и сюда будут приезжать тысячи туристов.

Затем стало свежее, и они вернулись в дом. Господин представитель извлек с самого дна своей сумки ночную рубашку, разложил на столе туалетные принадлежности — на утро, а затем молча прошествовал в спальню, где учитель уже стелил рядышком две кровати.

Вострушка дождалась, пока гости глухо и умиротворенно захрапели в ночной тиши, и сочла, что пришло время выйти из укрытия. Впрочем, луна еще не поднялась в небе, и Вострушка старалась не спешить. Наконец она вылезла через отверстие, скользнула по стене и легко и бесшумно спрыгнула на пол. С первых же шагов она почуяла какой-то приятный запах, словно вобравший в себя множество изысканных лакомств.

Она попробовала недоеденную курицу — нежную и отменно вкусную — не то, овощной салат показался ей сочным и свежим — тоже не то, рокфор просто таял во рту, но… опять не то. Вострушка стала принюхиваться и внезапно очутилась перед туалетными принадлежностями господина представителя. Никелированные вещицы блестели в лунном свете, а флаконы с туалетной водой, которой господин представитель любил освежать свои усы, были прозрачны, словно драгоценные камни. Это зрелище повергло Вострушку в оцепенение и благоговейный трепет. Внезапно очень отчетливые, теплые, сладковатые испарения стали щекотать ей ноздри — это был тот самый необычный запах, который она ощутила, спускаясь с чердака. Теперь где-то поблизости находился источник этого пьянящего аромата. Принюхиваясь снова и снова, двигаясь мелкими шажками, поворачивая мордочку из стороны в сторону, поднимая и опуская голову, чтобы обострилось обоняние, Вострушка, вернее, ее нос, прижалась к мыльной палочке для бритья господина представителя. Какое дивное, одурманивающее благоухание! Должно быть, в нем смешались ароматы всех цветов на свете, чтобы придать этому мылу поистине неодолимую власть.

Тогда Вострушка принялась кружить возле этого чудесного крема — то приближаясь, то удаляясь, словно исполняла какой-то танец. Она принюхивалась, втягивала носом воздух, лихо прикасалась своими шелковыми усиками к жирной, плотной палочке. Никогда еще, хотя, наверное, она перевидала на своем веку все известные кремы для бритья — всех цветов, всех размеров, всех запахов и всех стран — голландские, американские, немецкие, швейцарские, итальянские и даже китайские, — никогда еще она не испытывала подобного искушения. И нужно же было случиться, чтобы эта мыльная палочка для бритья принадлежала господину представителю Общества по охране заповедных территорий и заказников!

Невероятным усилием воли Вострушка оторвалась от предмета своего вожделения и вернулась к хорошо зажаренной курице, но какой безвкусной и жесткой показалась ей теперь хрустящая кожица! Разум подсказывал, что рокфор должен быть более пахучим; увы, ожиданиям не суждено было сбыться; в тот вечер сыр отдавал плесенью, как самые дешевые блюда, и никак не соответствовал тем изысканным ароматам, воспоминания о которых еще хранили кончики ее усов. Внезапно она круто повернулась и очутилась прямо перед мыльной палочкой; совсем потеряв голову, впилась в нее зубами. Какое наслаждение! Перед ним меркли любые лакомства — рахат-лукум с запахом розы, макрель в белом вине, нуга с фисташками и без них.

Неужели она могла довольствоваться одним разом? Она впилась в палочку второй, третий раз, еще и еще, без счета.

Когда луна уже почти перестала светить в окна и призрачные тени стали еще длиннее, Вострушку охватил ужас: мыльная палочка уменьшилась наполовину. В этот миг рулады, доносившиеся из спальни, казалось, зазвучали совсем оглушительно. Испуганная Вострушка бросилась на приступ чердака так быстро, как позволяло ей отяжелевшее брюшко.

Не успела еще Вострушка переварить свой преступный ужин, как внизу раздались крики. С тяжелым желудком, взъерошенная после беспокойной ночи, она все же поднялась и тотчас вспомнила о своем вчерашнем безумном поступке.

— Это вопиюще, — неистовствовал господин представитель, — в вашем шале засилье крыс, да, да, крыс. Это чудовищно, говорю я вам, вы должны отдавать себе отчет в этом бедствии.

Не отрывая глаз от отверстия в чердачном полу, вся дрожа, Вострушка следила, как господин представитель расхаживает взад и вперед по комнате в ночном одеянии, держа в руке то, что осталось от мыльной палочки.

— Королевский подарок, приготовленный из тюленьего жира, оленьего масла, вьетнамского талька и цветочных лепестков с Антильских островов! Какое пробуждение!

Учитель буквально онемел, видя подобную ярость и вполне обоснованное негодование. Подумать только, он сам оказался виновником этой катастрофы, можно сказать, подготовил ее своими руками, отказавшись бороться с мышами.

— Коммуна Шаперона, которую я здесь представляю, не оставит это преступление безнаказанным, — наконец пролепетал он.

Но господин представитель Общества по охране заповедных территорий и заказников не только не успокоился, услышав эти обещания, но еще больше разъярился, ибо вспомнил свои же слова, сказанные накануне.

— А я-то собирался представить хвалебный рапорт в наше достопочтенное Общество, я-то хотел привлечь внимание к этому шале, да меня бы подняли на смех, я бы навеки погубил свою репутацию!

Как ни старался учитель изобразить удивление, утверждая, что ни разу еще не получал ни единой жалобы на присутствие в шале мышей или крыс, господин представитель не изменил своего мнения.

Через несколько минут, которые потребовались господину представителю, чтобы с достоинством одеться, он уже широкими шагами двигался прочь от Обзорного Шале, а за ним, еле поспевая, почти бежал господин учитель из Шаперона…

После того как двое посетителей удалились, Вострушка на тяжелый желудок, с тяжелым сердцем и не менее тяжелой головой снова улеглась спать. На это преступление ее толкнуло чревоугодие, и сцена, прервавшая ее сон, подсказывала ей, что теперь ее жизнь круто изменится. Ее существование станет невыносимым, ибо, она была в этом почти уверена, скоро появятся мышеловки, ловушки, крысиный яд — все, что используется там, где ведут войну с мышами. Возможно даже, в ее поместье приведут какую-нибудь дьявольскую кисоньку, замышляющую истребить все мышиное племя.

К вечеру, окончательно переварив вожделенное блюдо и полностью осознав масштабы бедствия, которое она навлекла на свою голову, Вострушка в последний раз обошла свои владения, в последний раз поднялась на чердак, где провела столько безмятежных часов, и ушла из шале до того, как против нее были развязаны военные действия.

Сперва она решила поселиться в риге, но оттуда веяло таким запустением, а пауки были столь гигантских размеров, что Вострушка просто испугалась. Тогда она побрела дальше по направлению к Шаперону; она слышала, что там есть один очень приличный дом, где она сможет найти порядочное общество. Вострушка добралась до городка уже затемно, прошла мимо еще открытого постоялого двора, но она направлялась не туда. Она пересекла городок, готовый погрузиться в сон, вернулась к церкви и увидела свет в глубине одной из улочек. Вострушка осторожно двинулась в ту сторону, где словно молнии мелькали яркие огни. Именно этот дом она и искала — лавку булочника.

Вострушка проскользнула в пекарню, когда хозяин вынимал из распахнутой печи раскаленные угли, собираясь задвинуть в нее булки, лежащие в специальных формах, как младенцы в колыбельках. Момент, чтобы пробраться незамеченной, был выбран на редкость удачно. Ни разу еще Вострушке не доводилось видеть так много мешков с мукой на таком маленьком пространстве.

Она собиралась мысленно поблагодарить господина представителя и его мыльную палочку для бритья, из-за которой ей пришлось сменить пансион, когда неожиданно появился, грузно ступая, большой рыжий кот. Она едва успела юркнуть за мешки, где и отсиживалась, оцепенев от ужаса, до рассвета. В этом дивном уголке, пахнущем мукой, сперва мягким, потом горячим, а затем хрустящим тестом, Вострушка провела несколько дней, даже не стараясь освоиться в здешних местах. Через маленькую дырочку, проделанную на дне одного из мешков, она получала достаточное количество пропитания, стремясь остаться незамеченной рыжим котом. Как-то вечером, когда она ужинала мукой, пришел хозяин, поднял мешок и взвалил его себе на плечи. Потом он опустил мешок на пол, и Вострушка услышала ругательство, которое я не берусь здесь воспроизвести.

— Черт возьми, — продолжал он, — эти гнусные твари считают, что им все дозволено! Придется проучить их, иначе мое заведение вообще скоро прикроют…

Вострушка не стала ждать, когда он повторит свою угрозу, и пока булочник осматривал помещение, где она так прекрасно прожила это время, Вострушка перебралась в лавку.

Лавка была бы очень неплохим местечком, если бы не колокольчик. Ах, этот колокольчик, от него могла бы получить разрыв сердца даже самая невинная мышка на свете.

Только Вострушка пристраивалась проглотить несколько крошек, упавших с прилавка, или собиралась полакомиться еще горячими рогаликами, как вдруг: «динь-динь», кто-то входил в лавку. Продолжалось это всегда очень долго, потому что булочница мадам Соланж любила почесать языком. Говорили о погоде, обычно ее бранили, о свадьбе дочери каретника, о болезнях картофеля или детей почтальона, искали мелочь — короче говоря, трудно себе представить что-то более нудное, чем подобное ожидание, когда во рту еще остался приятный вкус, а нужно терпеть, пока можно будет продолжить прерванную трапезу.

Вострушка с сожалением вспоминала свое маленькое шале в горах, где она была полной хозяйкой и где так разнообразно и сытно питалась. Меню было здесь однообразное, и меньше чем через неделю у нее почти пропал аппетит, которым она всегда отличалась. Иногда она сидела неподвижно, о чем-то размышляя, не смея признаться даже себе самой, что больше всего ей не хватает именно того, из-за чего она оказалась в таком положении: иначе говоря, хорошего крема для бритья и свободы.

Однажды утром в лавку зашел взлохмаченный крестьянин.

— Вашему парикмахеру на вас не разжиться… — заметила, смеясь, мадам Соланж.

— Я как раз к нему иду, — ответил тот, забирая батон и три еще горячих рогалика в придачу.

Вострушка бросила на него признательный взгляд, ведь он ее спас, и, не теряя ни минуты, бросилась следом за ним по только просыпающемуся городу.

Парикмахерское заведение было не слишком просторным, но там нашлось местечко для мыши. Вострушка заметила его и, пока не зазвонили колокола к обедне, благоразумно пряталась за подставкой для зонтиков, довольствуясь лишь тем, что вдыхала забытые приятные запахи.

Когда пробило полдень, парикмахер вложил бритву в футляр, снял белую блузу, запер дверь на задвижку и отправился к жене, оставив Вострушку сторожить его сокровища.

Наша старая знакомая отыскала мисочку для бритья, еще полную вкусной мыльной пены, но самой мыльной палочки видно не было. Вострушка торопливо обежала все приоткрытые ящики, полки и стенные шкафы и даже пошла на такой риск — забралась в витрину парикмахерской, но, увы, не обнаружила ни единой восхитительной на вкус нежной, жирной палочки. Отчаявшись, она решила удовольствоваться благоуханной пеной. Но от нее лишь разыгрался аппетит. Она еще не кончила лакомиться, как в дверь постучала чья-то энергичная рука.

— Можно здесь побриться? — зычно крикнул кто-то, напугав Вострушку.

Прибежал парикмахер с вилкой в руке и бросился отпирать дверь, дав возможность Вострушке поспешно ретироваться.

— Идем на похороны Жозефа, да, Жозефа из лесопильни… Поэтому… — сказал посетитель, указывая на свои небритые сизые щеки.

Положив вилку на мраморный подзеркальник, парикмахер принялся исполнять свои обязанности, пока клиент сидел с поднятым подбородком.

Вострушка внимательно следила за всеми движениями своего нового хозяина: сейчас она узнает, где он прячет драгоценную мыльную палочку. Она с изумлением увидела, что мгновенно поднявшаяся пена появилась из металлического флакона, который парикмахер яростно потряс над мисочкой.

Да, разумеется, это был мыльный крем, но в порошке, и так плотно закрытый пробкой, что даже острые зубы Вострушки не смогли бы до него добраться. Как разочарована была наша мышка, все утро вдыхавшая пьянящие ароматы, когда узнала, что может надеяться не на пиршество, а лишь на его подобие.

Ее крохотные глазки заволоклись слезами; она горевала о своем домике, об утраченной свободе и беззаботной жизни. На какое-то время она предалась мечтам о своем счастливом прошлом. Где ей найти былую безмятежность и былое изобилие? Внезапно она вздрогнула, услышав голос, который узнала бы из тысячи, и затрепетала от усов до кончика хвоста. Это был голос господина представителя Общества по охране заповедных территорий и заказников.

— Патрон, — закричал толстяк, войдя в парикмахерскую незаметно для Вострушки, — я вверяю вашей бритве самый нежный эпидермус на континенте, постарайтесь своим мастерством возместить убытки, которые я понес по вине ваших мышей, сожравших мой мыльный крем.

Парикмахер, правивший свою бритву о ладонь, едва не отхватил кусок руки.

— Да, да, по вине ваших мышей, — продолжал господин представитель, увидевший в зеркале изумление парикмахера, — именно так — из-за мышей. Эх, поймать бы мне хоть одну… Я бы ей задал! Такой дивный крем — подарок Королевского научного общества в Хаммерфесте, приготовленный специально для меня… Особый состав… Эх, поймать бы мне хоть одну…

У сжавшейся за подставкой для зонтиков, дрожащей от ужаса Вострушки вырвался слабый, жалобный писк. К счастью, в то же мгновение какой-то посетитель открыл дверь, предоставив нашей приятельнице посланную свыше свободу.

Она выскочила на улицу, перескакивая с булыжника на булыжник, преодолевая сточные канавки, на каждом шагу рискуя жизнью; ей все казалось, что ее преследует голос господина представителя.

Поскольку было очень опасно появляться в открытую на улице в такой час, Вострушка, не раздумывая, кинулась в церковь, спасительно возникшую перед ней на углу какой-то улицы.

В прохладном безмолвном нефе она, как и положено, предалась духовному самосозерцанию и долго размышляла сначала о своем прошлом, а затем — о будущем. Она чувствовала, что не создана для жизни, полной приключений, ей было необходимо обжитое теплое местечко.

Её сердцу было не под силу сносить все тревоги и неожиданности. Вострушка уже готова была вычеркнуть из списка своих любимых кушаний то единственное, доставившее ей самое большое удовольствие и самые горькие разочарования. Она подошла к тому периоду жизни, когда нужно учиться принимать спасительные решения. «Пусть мой рацион будет простым, даже скромным, — думала она, — зато я буду жить в покое». Покой? А может быть, она обретет его в этой церкви или в доме кюре, у которого несколько месяцев назад умер кот? Она узнала эту новость от одной шаперонской мыши, как-то раз добравшейся до самого шале. Покой. Устроившись в налое для моления, обитом бархатом гранатового цвета, и вдыхая запах восковых свечей, она уже предвкушала этот покой, но усталость взяла свое, и она уснула.

Когда зазвенели колокола к вечерней молитве, Вострушка проснулась свежая и бодрая. Она почти ничего не различала в темноте, однако сумела разглядеть черный силуэт, двигавшийся вдоль нефа. «Господин кюре», — решила она и разумно последовала за ним на почтительном расстоянии. Заперев двери и в последний раз преклонив колени, господин кюре медленно направился к дому, Вострушка — за ним.

Дом кюре был обнесен высокими стенами: это было унылое, внушительных размеров, здание, которое произвело большое впечатление на Вострушку. Не слышно ни шороха, даже журчания воды, полное ощущение оторванности от мира. Что ж, у Вострушки не оставалось выбора. Войдя вслед за кюре на кухню, Вострушка увидела, что ее ждет неприятный сюрприз, и даже не один, а целых два: во-первых, она встретила там еще одну мышь, которая с наглым видом разгуливала по плиточному полу; ну а во-вторых, в тусклом свете лампы она обнаружила, что у господина кюре борода. Встреченная мышь, казалось, была гораздо больше удивлена появлением Вострушки, чем хозяина дома и его служанки Леони с кувшином воды в руках. С перепугу мышь освободила Вострушке место, юркнув в дыру возле камина, где и просидела неподвижно в течение всего обеда.

Тишина, непохожая на тишину шале, буквально парализовала гостью, она искала покоя, но этот покой был ей в тягость. Где веселые застолья, песни, смех, звуки гармоники? Господин кюре уныло хлебал суп, постный супчик, куда он накрошил немного черствого хлеба.

Служанка Леони выглядела очень озабоченной, она боялась нарушить тишину, но наконец вымолвила:

— Не знаю, что мне приготовить вам на завтра, господин кюре, все запасы кончились.

— Попросите у ризничего корзину картошки, а бог пошлет остальное, дочь моя, — ответил сей достопочтеннейший муж, складывая салфетку.

Вострушка не верила ни глазам, ни ушам. Где былое изобилие: сардины, банки паштета, молочный рис, сливочные тянучки?

— «Где ныне прошлогодний снег?»[159]- вопрошала она, вспомнив сборник стихов, забытый кем-то из туристов, который она слегка погрызла, когда ей было грустно и тоскливо. После разговора кюре со служанкой не было необходимости обшаривать дом, разумнее было остаться здесь на ночь и уйти на заре.

Рано утром Вострушка безо всякого сожаления выскользнула из дома кюре в сопровождении самого хозяина, который отправлялся читать утреннюю молитву. И вот, уже собираясь устремиться навстречу свободе, она услышала поблизости какой-то шорох. Вчерашняя мышь, та, что спряталась при ее появлении, хотела поговорить с Вострушкой, прежде чем она уйдет.

— Дом кюре показался вам мышеловкой? — спросила она, не слишком выбирая выражения. — Я вас понимаю, только такая старуха, как я, может сносить эту жизнь, полную лишений.

Вострушка молча с удивлением взирала на себе подобную.

— Но почему вы не ищете местечко получше? — спросила она слегка презрительно.

— Он такой добрый, такой добрый, я не могу его бросить, — объяснила та.

«Такой добрый, такой добрый, — думала Вострушка. — Но что такого мог сделать этот кюре, как мог он проявить свою доброту?»

— Я вижу, вам не понять… — продолжала старая мышь, — господин кюре делит со мной то немногое, что имеет, разумеется тайком от Леони, иначе ему бы попало. Вот хотя бы вчера вечером — выходя из кухни, он уронил возле моей норки хлебную крошку. Конечно, вы ничего не заметили. Теперь вы понимаете, что я не могу его покинуть?

Мыши распрощались, и когда колокола будили от сна жителей Шаперона, Вострушка была уже у подножия горы. Она шла домой еще под впечатлением от слов старой церковной мыши.

«Какая глубокая философия! — думала Вострушка. — Какое самоотречение! Нужно расспросить, такой мудрой ее сделали страдания, или она такой уродилась?» Сколько уроков получила Вострушка за эти несколько дней, сколько приобрела ценного опыта!

Проворные лапки несли ее по дороге, выше, еще выше. Солнце припекало, луга блестели от росы. Наверное, в ее доме уже расставлены мышеловки новейших образцов, которые невинно манят вас к себе кусочком швейцарского сыра, или же по полкам и в углах рассыпано отравленное пшено… Но лучше все эти козни, чем унылое существование в долине. Лучше умереть, если это неизбежно, в красивом доме, чем жить в Шапероне в тесноте и под страхом быть пойманной. К тому же теперь Вострушка сумела бы устоять перед любыми соблазнами. Воспоминания о господине представителе неотступно преследовали ее.

— Подумать только, у меня было лучшее место в кантоне, но моя страсть к мыльному крему обрекла меня на эту бродячую, цыганскую жизнь…

По дороге ей встретился указатель. «До Обзорного Шале — два часа пути», — гласил он.

Вострушка подумала, что не стоит торопиться в шале до темноты, лучше передохнуть в дупле поросшего мхом дерева. Луна уже была высоко в небе, когда Вострушка вновь двинулась в путь. Идти было легко, но от трав на дорожку падали пугавшие ее тени. Где-то далеко в лесу перекликались совы, слышались непонятные шорохи, хруст, какие-то вздохи, от которых ее бросало в дрожь.

«Все это, а может быть, и еще что-то похуже, из-за какой-то мыльной палочки для бритья», — думала Вострушка, которой чудилось, что ее повсюду подстерегают светящиеся глаза дикого кота или ласки.

Часто она останавливалась, забиваясь под камень, чтобы осмотреться. Когда ей казалось, что опасность миновала, она, осторожно ступая, продолжала свой путь. «Два часа пути» для Вострушки превратились в целую ночь. И только когда забрезжил рассвет, она увидела крышу своего шале. Никогда еще оно не казалось Вострушке таким гостеприимным, никогда еще не вселяло в нее столько радости и надежд. Она опасливо обошла его кругом, оглядела окна и двери и приблизилась к нему со смешанным чувством страха и удовлетворения. С виду все осталось прежним, массивные каменные стены дышали надежностью, словно ее дом был построен на века. Она осмелела, поднялась на две ступеньки крыльца, на каждом шагу принюхиваясь.

Когда она уже собиралась юркнуть под дверь, ей послышалось, что изнутри донесся какой-то свист. Она едва успела броситься в траву, как кто-то энергично распахнул деревянные ставни:

— Ну-ка вставай, Мурлыка, готовься к спуску, дружище, твоя работа окончена.

Эти слова принадлежали учителю из Шаперона. Вострушка была права, опасаясь подвоха.

— Ну что, — продолжал учитель, — подсчитаем наши трофеи? Одна, две, три мыши, мой отважный Мурлыка, браво! В мышеловках — пусто, на отравленное пшено никто не попался, на хлеб — никто. Полагаю, наша операция завершилась успешно, и мы можем известить муниципальный совет о победе.

Притаившись в зарослях лютиков, Вострушка дрожала всем телом. Итак, в ее отсутствие кто-то дерзнул занять ее место! Лучшее в кантоне! Но, увы, беспечные сородичи поплатились жизнью за свое гурманство.

Она неподвижно сидела в траве до тех пор, пока не скрылся из виду силуэт учителя из Шаперона, уносившего в сумке грозу всех мышей в округе, того самого кота из лавки булочника. Она долго прислушивалась, как цокают по каменистой тропинке башмаки с железными подковками. Наконец шаги стихли, пели птицы, сквозь еловые ветви пробивались солнечные лучи, а на смену боевым действиям пришел мир. Тогда Вострушка, тяжело вздохнув, поднялась на крыльцо, обращенное на знаменитый пейзаж, и воскликнула:

— Сегодня пришел конец моим приключениям. Клянусь снова стать порядочной мышью, хорошей хозяйкой и не поддаваться больше искушениям запретных лакомств, а особенно — мыльного крема.

На перила села птичка и принялась щебетать. Вострушка до сих пор не замечала, как прекрасно поют лесные птицы, сколько радости таит их пение.

Наконец она подошла к двери, сжалась, напряглась, поднатужилась и проникла в дом. Оказавшись в комнате, она осмотрела стены, пол, стол, скамейки — все стояло на своих местах, но требовало основательной уборки.

— Господи, какой беспорядок! — вздохнула Вострушка, и, прислушиваясь, как за окном по-прежнему щебечет птичка, весело взялась за дело.