Сказки французских писателей

В ЛУННОМ СВЕТЕ

Фея Удина вышла из реки, где вот уже девятьсот лет она отбывала наказание.

— О, дивный лунный свет! — воскликнула она. — Как легко дышится! Мне так тебя недоставало! Положа руку на сердце, можно сказать, что я накупалась до конца своих дней. Теперь-то уж никто не заставит меня мокнуть в воде.

И она принялась расчесывать свои длинные золотистые, как у всех фей, волосы и оправлять кисейное платье, немало ей послужившее. Одежда ее еще хранила речную влагу, падавшую каплями, словно лунная роса. Всматриваясь в свое отражение в речной глади, она произнесла с явным удовлетворением:

— Не хочу себе льстить, но, честное слово, я ничуть не изменилась со времен первых Капетингов[160].

В самом деле, с виду ей можно было дать не больше восемнадцати. Фея достала из-за золотого пояса волшебную палочку — орудие ее могущества — описала в воздухе три круга, а стоило ей только крикнуть: «Бриден, Бридон, Бридан!» — как тотчас же, словно из-под земли, появились три жирных белых кролика, запряженных в колесницу из чистого хрусталя и нефрита. Только колеса были целиком отлиты из золота. Удина расположилась на сиденье и пустила кроликов во весь опор по шоссе. Ночь была весенней, фея наслаждалась быстрой ездой и прохладой.

«У тех, кто выходит из реки, проведя там девятьсот лет, есть одно неоспоримое преимущество — по крайней мере, не нужно наносить никому визитов: знакомых уже не осталось, только коллеги…»

Так размышляла Удина, когда Бриден, запряженный головным, вдруг взвился на дыбы, попискивая от волнения. Увидев, что путь им преградил жандарм верхом на лошади, фея попросила у него разрешения проехать, причем так вежливо, что могла бы растрогать даже почтового служащего.

— Не горят фары, — сказал жандарм, — составляю протокол. Ночью нельзя ездить без фар.

— Нет фар? Но, господин жандарм, для чего они? Ведь на небосводе, усыпанном звездами, блестит луна, словно бледная роза в зарослях жасмина.

— Жасмин тут ни при чем. Я придерживаюсь исключительно правил. Ваша фамилия и должность? Я обязан вас задержать.

— Но месье, я не понимаю, зачем вам мое имя? Увы, оно уже давным-давно предано забвению.

— Я снова приказываю вам подчиниться. Как вас зовут? По порядку, фамилию и имя.

— Меня зовут Удина, господин жандарм. Но уверяю вас, нет необходимости…

— Профессия?

— Фея.

— Я спрашиваю, ваша профессия? Вам что, непонятно? Род занятий? Где служите?

— Месье, я же вам отвечаю: я — фея. По правде сказать, какое-то время я была не у дел, но, как видите, у меня осталась палочка, и я берусь утверждать, что ничуть не утратила былого могущества.

Удина поигрывала палочкой, и это раздражало жандарма, который недовольно проворчал:

— Сейчас не время для шуток… Вам положено знать, что все и вся обязаны подчиняться властям. К тому же, что это за имя — Удина? Вас зовут Удина, а дальше как?

— Просто Удина, у меня только одно имя. Нам, феям, без роду, без племени, фамилии ни к чему.

— Все должны иметь фамилию, — возразил жандарм, — это обязательно и предписывается законом.

Неожиданно он обратил свой взор на экипаж, в котором путешествовала нарушительница, и его подозрения усилились.

— О, господи, Бриден! — говорила фея. — Не вертите так хвостом, вы поднимаете столб пыли, а вы, Бридон, перестаньте рваться, поводья не выдержат.

Видите, господин жандарм, как непоседливы мои кролики? Смотрите, теперь Бридон выходит из себя, того и гляди, Сбросит хомут.

— Хм… Все это как-то странно и не по правилам… У вас есть документы?

Удина поняла, что без волшебства ей не обойтись, но она была доброй феей, и ей не хотелось превращать бедолагу жандарма в мериносного барана или в кофейную мельницу. Она любила повторять, что на свете достаточно старых фей-карабос, терзающих несчастных людей. Внезапно Удине пришла в голову забавная мысль, и, подтолкнув кроликов к самому носу жандарма, она доверительно прошептала:

— Господин жандарм, я вижу, ваша любознательность безгранична… Что ж, придется признаться. Я — жена префекта. Впрочем, по-моему, я уже встречала вас в префектуре. Кажется, вы там на хорошем счету.

Жандарм осадил лошадь и поднес руку к козырьку. Он не мог прийти в себя от неожиданности.

— Откуда мне знать, — лепетал он, — с кем я имею честь… Ну, разумеется, правила есть правила, но все равно, если бы у вас горели фары, я мог бы придраться к чему-нибудь другому…

Он отступил к самой канаве, а Удина пустила своих кроликов в галоп.

— Господин жандарм, обещаю, вас ждут приятные новости!

По доброте душевной Удина уже подумывала о том, что он вполне достоин нашивок сержанта. Пока колесница мчалась среди полей, фея сокрушалась о том, что потратила на жандарма много драгоценного времени сверх девятисот лет, проведенных на дне реки. Ей не терпелось совершить доброе дело, во-первых потому, что она была очень благородной по натуре, а во-вторых, чтобы поддержать свою былую славу, потускневшую в ее отсутствие. А уж злых фей — охотниц перемыть косточки подруге-неудачнице — хоть отбавляй!

Обычно Удина занималась тем, что покровительствовала вдовам и сиротам, выплачивала пособия многодетным семьям, помогала несчастным властителям отвоевывать потерянную корону, присутствовала на крестинах их дочерей, но больше всего ей нравилось улаживать любовные дела, и вовсе не потому, что ей самой ни разу не случалось увлечься каким-нибудь юношей, — тут феи ведут себя так, словно им лет семьдесят пять, не больше…

Просто Удине было по душе соединять разлученных влюбленных, устраивать всевозможные свидания, давать приданое красивым бедным девушкам, водить за нос уродливых соперниц и тучных претендентов на руку и сердце, и всегда — из благородных побуждений. Выйдя из реки, Удина поняла, насколько теперь усложнилась ее задача, — ведь у нее не осталось крестниц, которых можно осыпать дарами, готовить приданое или выдавать замуж, как водится, едва им минет шестнадцать.

— Придется еще долго ждать, — размышляла она, — нужно, не торопясь, собрать сведения, если хочешь иметь дело с приличными семьями. А пока я могла бы заняться чем-нибудь другим. Эх! Встретить бы отчаявшихся влюбленных, у которых в душе беспросветный мрак, это было бы как раз по мне.

Стоит феям только пожелать, и все сразу же сбывается. Остановившись на перекрестке дорог, Удина вышла из колесницы и отпустила кроликов попастись в капустных грядках. И тут же на обочине она увидела очень красивого темноволосого юношу, который сидел на подножке лимузина и рыдал, утирая слезы клетчатым платком. На дне реки Удине случалось видеть немало автомобилей, поэтому она ничуть не удивилась и прежде всего поинтересовалась, какие же причины повергли такого красивого юношу в столь глубокое отчаяние? Автомобилист поднял голову и, увидев, что у Удины длинные волосы, понял, что имеет дело с феей, но не подал виду.

— Ах, мадам, я самый несчастный человек на свете. Меня зовут Жако, и я влюблен в прелестную девушку. Она умеет играть на треугольнике[161], получила степень бакалавра[162], а ее химическая завивка держится целый год. Зовут ее Валентина, да, мадам, Валентина. Еще совсем недавно она называла меня «дорогой», а потом мы поспорили, Валентина уверяла меня, что слово «пианино» пишется с двумя «н» в середине слова, но я-то твердо знаю, что два «н» пишутся в последнем слоге. Понимаете, она очень эмоциональная, очень чувствительная натура; она запустила мне в голову графином, мы поссорились, и, наговорив непростительных слов, я ушел. Теперь мне никогда не утешиться.

— Вы очень любите Валентину? Я хочу спросить: вы питаете к ней возвышенные чувства? Иные меня не интересуют.

— Ах, мадам! Смысл жизни я вижу в том, чтобы жениться на ней. Мы знакомы уже больше двух месяцев.

— И вам кажется, что осуществлению ваших планов мешают серьезные препятствия? Непреодолимые преграды?

— Еще бы, теперь-то уж свадьбе не бывать…

— Ну что ж, можете радоваться, вам повезло.

— Как? Вы хотите сказать, что я могу надеяться в один прекрасный день получить руку Валентины? Ах, мадам!

— Ну разумеется, разумеется… Я улажу ваши дела.

— Вы ей скажите, мадам, что слово «пианино» пишется с двумя «н» вовсе не в середине слова, как она нелепо утверждала…

— Да нет же, я сама не знаю, как оно правильно пишется. Ответьте лучше, где живет ваша суженая?

— По левую руку, третий дом у въезда в город. Не больше тридцати пяти километров отсюда. Я отвезу вас на своем автомобиле с шестицилиндровым двигателем. Отличная машина! Посмотрим, что вы потом скажете о подвеске…

— Благодарю вас, у меня есть свой экипаж. Бриден, Бридон, Бридан! Попаслись, и будет!

Жако не мог скрыть изумления, увидев колесницу, запряженную тремя белыми кроликами, а потом произнес, покачав головой:

— Кузов оригинальный, но для автомобиля с откидным верхом он все же маловат. Можете говорить что угодно, но моя машина…

Но Удина уже взяла в руки поводья и понеслась, сломя голову, прямо к городу. Она была безумно счастлива и ликовала, предвкушая пышную свадьбу, которую ей предстоит устроить для двух юных влюбленных.

— Судя по тому, в каком отчаянии был бедный юноша, когда я его встретила, без меня дело не уладится. Придется вмешаться, употребив все свои чары. Может быть, среди родственников есть какой-нибудь колдун… Что ж, тем лучше. Впрочем, этот Жако — прелестный юноша, у него приятное лицо, обходительные манеры, а глаза… Ах, какие черные у него глаза!

Пока она размышляла о нем чуть более смело, чем пристало фее, Жако в своем автомобиле не мог нарадоваться тому, что добрая фея взяла его под свое покровительство. Пять минут спустя он с удивлением обнаружил, что кролики значительно опередили его машину, и почувствовал, что ноги у него просто гудят от нетерпения. Он нажал на газ, но впереди тянулась лишь белая пустынная дорога, ведущая в город. Спидометр показывал семьдесят, восемьдесят, девяносто… Наконец в свете фар блеснула хрустально-нефритовая колесница; ему показалось, что три кролика еще прибавили ходу.

— Чтобы меня обошли какие-то кролики! — прошептал Жако. — Ни за что на свете! С таким мотором, как у меня, это просто позор.

Он прибавил скорость, резко вырвался вперед, едва не опрокинув легкую колесницу, и мчался так до тех пор, пока не показались первые городские постройки. Удина подъехала с большим опозданием, а от кроликов буквально валил пар, так они бежали. Сама фея тоже сильно запыхалась после этой скачки, у нее даже волосы растрепались.

— Видите, — сказал Жако, — я могу дать вам фору в пять километров, а то и больше… С таким задним мостом, как у меня, ничего не страшно…

Фея недовольно, с трудом сдерживая досаду, разглядывала машину Жако, стоявшую на обочине.

— Право, не понимаю, — сказала она, — что сегодня с моими кроликами? Они явно не в форме. Может быть, Бриден объелся клевера? Он никогда еще не был таким неуклюжим.

— Конечно, — согласился Жако, — кролики — штука капризная, прямо как мотор.

Удине так не терпелось свершить доброе дело, а у Жако были такие дивные черные глаза, что она решила не держать на него зла.

— Значит, здесь живет ваша любезная Валентина? — спросила она. — В этом красивом белом доме среди цветущих яблонь?

— Да, мадам. А вот окна ее комнаты, они выходят в сад. Эх, и зачем только пианино пишется с двумя «н» в последнем слоге, а я такой правдолюб!

Бедный малый снова зарыдал. У доброй феи сердце просто разрывалось на части, а на глаза навернулись слезы.

— И в этот сад, благоухающий боярышником и персиковым цветом, вы, Жако, приходите по вечерам петь древние, как мир, серенады под окном своей Валентины?

— Нет, мадам. Во-первых, в саду расставлены капканы, видите надпись на стене? Во-вторых, мне кажется, серенады не пришлись бы ей по вкусу. Валентина говорит, что у меня нет слуха. И это правда. Мне никак не спеть в одной тональности с ее треугольником… Когда мне нужно повидать Валентину, я просто звоню в дверь. Так удобнее.

— Вы хотите сказать, что заходите в дом к ее родителям? Но это же немыслимо! Подвергать себя такому риску!

— Конечно, я захожу к родителям Валентины. А что тут особенного?

— Это слишком скучно, — сказала фея, нахмурив брови. — Значит, если я правильно поняла, семья не возражает против вашего брака, раз вас принимают в доме как жениха? Ни отец, ни брат не желают вам смерти, никто не строит вам козни, не старается унизить вас в глазах Валентины?

— Разумеется, нет, слава богу. Если бы у меня и здесь не клеилось, лучше было бы вообще махнуть на все рукой.

— Как? У вас даже нет соперника-горбуна, которому семья отдавала бы предпочтение из-за богатства? Так, так, мой мальчик. Как же мне проявить свое волшебство, если не нужно сражаться с врагами? К чему заколдовывать дом, если моего подопечного радушно там встречают? Поймите, когда я вмешиваюсь в дела влюбленных, я действую наперекор всем и против всех; вы не встретите ни одной феи, которая согласилась бы пошевелить хотя бы мизинцем ради такой незначительной истории, как ваша. Что за радость устраивать свадьбу в таких условиях? Друг мой, мне весьма неловко, но я ничем не могу вам помочь.

Но тут влюбленный впал в столь безудержное отчаяние, что фея опять смягчилась. Вообще-то, не в правилах фей менять свои решения, если затронута их профессиональная честь. Они придерживаются твердых принципов, и все мольбы и угрозы тут бессильны. Что же касается Удины, то, наверное, ее принципы слегка размякли на дне реки, где она провела в неволе девятьсот лет. К тому же ей так хотелось сделать добро красивому черноволосому юноше, что она взяла Жако за руку и сказала торжественным голосом, как на крестинах принцев и принцесс:

— Честное слово, я не перенесу, если вы будете несчастны. Была не была, я вам помогу. Но каким образом? Может быть, мне подвергнуть Валентину семи испытаниям: водой, огнем, неволей, облысением, уродством, бедностью и безумием? По-моему, этот набор все-таки слишком серьезен для столь незначительной цели.

— О мадам! — запротестовал влюбленный. — Мне кажется, если бы вы сумели убедить Валентину, что пианино пишется в двумя «н» в конце слова, все пошло бы на лад. Но, черт возьми, она такая упрямая, вы же знаете, она просто не станет вас слушать.

— Поступим иначе, — сказала фея, — я наделю Валентину даром правописания, преимущество фей в том и состоит, что они могут давать другим то, чем не владеют сами. Так и сделаем!

Жако сложил руки в знак искренней благодарности.

— Жако, неплохо будет наделить и вас тем же даром. Но впредь пользуйтесь им разумно. Таково мое условие.

Фея, очень взволнованная, коснулась палочкой лица юноши, но она так нервничала, что перепутала заклинание, и у Жако тотчас же выросли бычьи уши и рог на подбородке.

— О, простите, — сказала фея, — я ошиблась. Не беспокойтесь, это минутное дело.

И впрямь, едва она произнесла неправильное заклинание задом наперед, все стало как прежде. Тогда она произнесла новое заклинание, единственно правильное, которое помогает, когда не ладится с орфографией. Сначала Жако стоял как громом пораженный, затем закричал в сильном волнении:

— Потрясающе, я чувствую, как орфография проникает мне в кровь, словно пьянящий напиток!

Тем временем Валентина услышала голос жениха, вышла из дома и с вызывающим видом подошла к нему.

— Валентина, — воскликнул Жако. — Пианино пишется…

— Неправда, — перебила его Валентина, — пианино пишется…

Но добрая фея уже коснулась ее своей волшебной палочкой. Влюбленные бросились друг другу в объятья, выдохнув:

— Пи-а-ни-но.

Фея Удина вернулась на дорогу и негромко позвала:

— Бриден, Бридон, Бридан!

Прежде чем сесть в экипаж, она несколько мгновений прислушивалась к нежному воркованию жениха и невесты, которые по слогам произносили такие трудные слова, как «орнитология»[163] и «микроцефал».[164] Любовь — такое нежное, трепетное чувство, особенно когда хорошо знаешь правила правописания! Валентина и Жако даже не слышали, как три белых кролика увозили фею Удину навстречу новым приключениям.

ОСКАР И ЭРИК

Лет триста тому назад в стране Уклан жила-была семья художников, которые звались Ольгерсоны и писали одни лишь шедевры. Все Ольгерсоны были знамениты и уважаемы, и если их слава не перешагнула границ страны, то лишь потому, что королевство Уклан было уединенным, находилось далеко на Севере и не соседствовало ни с каким другим. Суда его выходили в море только на добычу морского зверя и рыбы, те же, что искали путь на Юг, вдребезги разбивались на рифах.

У старого Ольгерсона, старейшины этого рода художников, было одиннадцать дочерей и семеро сыновей, и все они были талантливыми живописцами. Все восемнадцать Ольгерсонов сделали прекрасную карьеру и жили в достатке, неге и почете, но ни у кого из них не было детей. Поскольку старику было невмоготу смотреть, как угасает на его глазах род, для которого он так много сделал, он женился на дочери охотника на медведей и в возрасте восьмидесяти пяти лет зачал сына, которого нарек Хансом. После этого старик скончался со спокойной душой.

Ханс, пройдя школу своих восемнадцати братьев и сестер, стал великолепным пейзажистом. Он писал ели, березы, луга, снега, озера, водопады, причем на полотне они выглядели такими же, как их создал господь бог. Казалось, ноги мерзнут в снегу, когда смотришь на зимние пейзажи Ханса.

Однажды медвежонок, увидевший на картине Ольгерсона ель, принял ее за настоящую и даже попытался залезть на нее.

Ханс Ольгерсон женился, и у него родилось два сына. У старшего, Эрика, вовсе не было художественных способностей. Он мечтал только об охоте на медведей, китов, тюленей и пылко увлекался мореплаванием. Родственников он приводил этим в отчаяние, особенно отца, который считал его неучем и тупицей. Оскар же, который был на год младше Эрика, напротив, проявил недюжинные художественные способности, тонкость чувств и несравненную твердость руки. Уже двенадцати лет от роду он писал пейзажи, которым завидовали все Ольгерсоны. Его березы и ели выглядели еще натуральнее, чем на полотнах отца, и продавались за сумасшедшие деньги.

Столь противоположные вкусы не мешали братьям нежно любить друг друга. Если Эрик не пропадал на охоте или рыбалке, он сидел в мастерской брата, и только рядом с ним Оскар чувствовал себя совершенно счастливым. Братья были так дружны, что не было у одного радости или горя, которое другой не пережил бы как собственное.

В восемнадцать лет Эрик стал настолько хорошим моряком, что без его участия не обходилась ни одна путина. Но он мечтал пройти полосу рифов, которая открыла бы ему путь в южные моря. Эрик часто говорил об этом брату, приводя его любящую душу в смятение при мысли об опасностях, которые сулила подобная затея.

Хотя Оскару едва исполнилось семнадцать, он уже был метром. Отец с гордостью заявил, что ему больше нечему учить сына. Но юный метр вдруг охладел к живописи. Вместо величественных пейзажей из-под его кисти выходили только какие-то наброски, которые он делал на разрозненных листах и тут же рвал. Пятнадцать оставшихся в живых Ольгерсонов обуяла тревога, и они решили все выяснить. Отец воззвал к Оскару от имени всех:

— Не разочаровался ли ты в живописи, милый мой сын?

— О нет, отец, я люблю ее пуще прежнего.

— Ну что ж, приятно слышать. Уж не этот ли верзила Эрик отвращает тебя от нее, или я ошибаюсь? Ну если это и впрямь так!

Оскара возмутила сама возможность подозрений, и он заявил, что только рядом с братом ощущает прилив творческих сил.

— В чем же дело? Тогда, может, ты влюбился, и это тебя отвлекает?

— Прости меня, отец, — ответил Оскар, опуская глаза. — И вы, тетушки, и вы, дядюшки, простите. Однако мы в своем кругу. И потому могу признаться, что, хоть я встречаюсь со многими женщинами, ни одной еще не удалось удержать меня.

Все пятнадцать Ольгерсонов расхохотались и начали громогласно обмениваться теми двусмысленными шутками, что были в ходу среди художников королевства Уклан.

— Вернемся к нашим баранам[165], — сказал отец. — Откройся нам, Оскар, скажи, всего ли достает тебе. И если есть в твоем сердце какое-нибудь желание, не скрывай его.

— Есть, отец. Я бы попросил отпустить меня на год пожить в твоем доме в горах Рхана. Я бы отдохнул там. Уверен, что работаться мне там будет хорошо, особенно если ты разрешишь брату разделить мое уединение.

Отец охотно согласился, и уже на следующий день Оскар и Эрик ехали в санях в горы Рхана. День шел за днем, и не было дня, чтобы Ольгерсоны не вспоминали отшельников, особенно Оскара. «Вот увидите, — говорил отец, — вот увидите, что за чудеса привезет он с собой. Я уверен, он что-то задумал». В день, когда исполнился ровно год, как уехали его сыновья, он сам отправился в путь и спустя неделю подъезжал к своему дому в горах Рхана. Оскар и Эрик, заметив отца еще издали, поджидали его на пороге дома: один, как было заведено, держал домашнее платье, подбитое волчьим мехом, в руках другого аппетитно дымилось блюдо с тюленьими потрохами. Отец торопливо проглотил угощение, так ему не терпелось насладиться созерцанием пейзажей Оскара.

Войдя в мастерскую, он в первую минуту от ужаса лишился дара речи. На всех полотнах громоздились странные уродливые предметы, написаны они были в зеленых тонах и, по всей видимости, должны были изображать подобия растений. Некоторые из этих монстров были собраны из огромных медвежьих ушей зеленого цвета, утыканных иголками. Другие походили на восковые свечи или на канделябры для множества свечей. Несмотря на всю их абсурдность, именно эти чешуйчатые свечи, казавшиеся неестественно длинными, с веером листьев на макушке, каждый из которых был в два раза длиннее человеческой руки, выглядели наименее вызывающе.

— Это что еще за мерзость? — прорычал отец.

— Это деревья, отец, — ответил Эрик.

— Что? Вот это — деревья?

— Не буду скрывать, я долго сомневался, показывать ли эти картины, и понимаю, что они для тебя несколько неожиданны. Но я теперь так вижу натуру, и ни ты, ни я ничего здесь не можем поделать.

— Ну это мы еще посмотрим! Значит, ты захотел уединиться в горах, чтобы посвятить себя этим непотребствам? Ты меня весьма обяжешь, поспешив вернуться домой. Что касается тебя, Эрик, здесь будет особый разговор.

Спустя неделю юноши вернулись вместе с отцом домой. Все пятнадцать Ольгерсонов явились посмотреть, что нового создал Оскар. Двое из них тут же умерли от потрясения, а оставшиеся в живых сошлись на том, что необходимо принять меры. Эрика, которого подозревали в развращении вкуса брата, решено было удалить от него на два года. Молодой человек снарядил корабль, на котором собирался, пройдя полосу рифов, обследовать дальние моря. После трогательного прощания на молу, когда слезы одного брата текли по щекам другого, Эрик сказал Оскару:

— Конечно, наша разлука продлится не один год, но не теряй надежды и всегда помни, что ты — путеводная звезда в моем путешествии.

Что касается Оскара, то Ольгерсоны решили не выпускать его из мастерской до тех пор, пока он не обретет снова вкуса к порядочной живописи. Он покорился их распоряжениям без единого упрека, но первый же пейзаж, вышедший из-под его кисти, представлял какой-то куст медвежьих ушей, а на втором к горизонту тянулась по песку вереница подсвечников. Он и не думал возвращаться к более здоровому восприятию натуры. Более того, болезнь все больше захватывала его, и он все глубже погружался в бездны абсурда.

— Послушай, — сказал ему однажды отец, — да пойми же наконец, что твои картины отрицают самое живопись. Писать позволено только то, что видишь.

— Если бы господь бог создавал то, что видел, — возразил Оскар, — он никогда бы ничего не создал.

— Не хватало только твоих философствований! Несчастное дитя, можно подумать, у тебя никогда не было перед глазами достойного примера! Если на то пошло, Оскар, когда ты смотришь, как я пишу березу или ель… Кстати, что ты думаешь о моей живописи?

— Прости меня, отец.

— Оставь, друг мой, будем искренни.

— Ну хорошо, я буду искренен. Я считаю, что твоя живопись хороша только для растопки каминов.

Ханс Ольгерсон не потерял присутствия духа, но несколько дней спустя, заявив, что его сын тратит слишком много дров, выгнал его из дома без единого су в кармане.

На те гроши, что у него оставались, Оскар снял в порту хижину и обосновался там со своим этюдником. Чтобы заработать себе на пропитание, Оскар работал грузчиком, а в остальное время продолжал писать медвежьи уши, свечи в подсвечниках и метелки из перьев. Его картины не только не продавались, но просто стали объектом насмешек. Абсурдность их вошла в поговорки. С годами нищета Оскара стала невыносимой. Его прозвали Безумным. Дети плевали ему в спину, старики забрасывали камнями, а портовые девки крестились, завидя его издали.

Как-то раз, а было это четырнадцатого июля, необыкновенное волнение охватило город и порт. Смотритель маяка заметил многопалубный корабль с золоченым носом и пурпурными парусами. Ничего подобного в клане никогда не видели. Представители городских властей, посланные навстречу кораблю, выяснили, что принадлежит он Эрику, который, совершив кругосветное путешествие, возвращается домой после десятилетнего отсутствия. Ольгерсоны, как только им рассказали об этом, принялись прокладывать себе через толпу дорогу к пристани. Облаченный в панталоны голубого шелка, шитый золотом камзол, с треуголкой на голове, Эрик остановился перед Ольгерсонами и нахмурил брови.

— Я не вижу своего брата Оскара, — сказал он отцу, раскрывшему ему объятия. — Где он?

— Не знаю, — ответил отец, краснея. — Мы в ссоре. Тем временем какому-то мужчине в лохмотьях, с изможденным лицом, удалось выбраться из толпы.

— Эрик, — сказал он, — я твой брат Оскар.

Рыдая, заключил его Эрик в свои объятия и, только когда волнение его немного улеглось, обратил к Ольгерсонам суровый взгляд.

— Это из-за вас, старичье, мой брат чуть не умер от голода и лишений.

— Что ты хочешь от нас? — ответили — Ольгерсоны. — Ему стоило только начать писать, как принято. Мы дали ему в руки солидное ремесло, а он уперся и писал только абсурдные и смехотворные пейзажи.

— Ни слова больше, и знайте, что нет художника более великого, чем мой брат.

Злая ухмылка пробежала по лицам Ольгерсонов. Эрик, обратившись к матросам, выстроившимся на палубе, приказал:

— Принесите сюда кактусы, финиковые пальмы, равеналии, олеандры, банановые кусты…

И, к изумлению толпы, матросы стали выносить на набережную деревья в кадках, которые являли собой вернейшие оригиналы тех, что изображал на своих полотнах Оскар. У оставшихся в живых Ольгерсонов глаза полезли на лоб, и многие из них заплакали от ярости и досады. Толпа упала на колени, люди просили Оскара простить их за то, что они прозвали его Безумным. И дня не прошло, как на полотна старого Ольгерсона полностью упал спрос. Ценители требовали только кактусы и прочие экзотические деревья. Братья принялись за строительство очень красивого дома, чтобы жить в нем вдвоем. Они нашли себе жен, но супружеские узы не мешали им нежно любить друг друга. Оскар продолжал писать деревья все более и более странные и неизвестно, существующие ли где-нибудь на земле.

ОЛЕНЬ И СОБАКА

Дельфина поглаживала домашнего кота, а Маринетта держала на коленях желтого цыпленка и что-то потихоньку ему напевала.

— Смотри, — сказал цыпленок, глядя на дорогу, — какой-то бык.

Подняв голову, Маринетта увидела оленя, который мчался через поле прямо к ферме. Это было огромное животное с большими ветвистыми рогами. Он перепрыгнул через канаву у дороги и, оказавшись во дворе, как вкопанный стал перед девочками. Бока его ходили ходуном, тонкие ноги дрожали, и он так запыхался, что сперва не мог говорить. Он смотрел на Дельфину и Маринетту добрыми влажными глазами. Наконец он опустился на колени и с мольбой в голосе произнес:

— Спрячьте меня. За мной гонятся собаки. Они хотят растерзать меня. Спасите.

Девочки обняли оленя за шею и прижались щеками к его голове, но кот принялся охаживать их хвостом по ногам и приговаривать:

— Нашли время обниматься! Когда его настигнут собаки, ему не поздоровится! Я уже слышу их лай на опушке леса. Откройте-ка лучше дверь да проводите его к себе.

Говоря это, он без устали размахивал хвостом и норовил хлестнуть их по ногам как можно сильнее.

Девочки поняли, что только зря потеряли время. Дельфина бросилась открывать дверь дома, а Маринетта, опережая оленя, помчалась в комнату, где жили они с сестрой.

— Ну вот, — сказала она, — отдыхайте и ничего не бойтесь. Хотите, я постелю коврик на пол?

— Да нет, не стоит. Вы так добры!

— Вам, наверно, очень хочется пить! Налью вам воды в лоханку, такой прохладной. Только что из колодца. Но я слышу, меня зовет кот. Я оставлю вас ненадолго.

— Благодарю, — отвечал олень. — Я этого не забуду. Когда Маринетта была уже во дворе, а дверь дома плотно затворена, кот обратился к девочкам:

— Главное, вести себя как ни в чем не бывало. Садитесь, где сидели, займитесь цыпленком, меня погладьте.

Маринетта снова взяла цыпленка к себе на колени, но он ёрзал, то и дело подпрыгивал и пищал:

— Что все это значит? Ничего не понимаю. Хотел бы я знать, зачем быка впустили в дом.

— Это не бык, это олень.

— Олень? Ах, это олень?… Вот как, олень…

Маринетта пропела ему песенку «На нантском мосту», убаюкала, и он сладко заснул у нее в переднике. Да и кот замурлыкал от ласковых прикосновений Дельфины и лениво потянулся. На дороге, по которой бежал олень, девочки увидели охотничьего пса с длинными висячими ушами. Не мешкая, он пересек дорогу и лишь посреди двора задержался, чтобы обнюхать землю. Так он добрался до девочек и спросил в упор:

— Здесь был олень. Куда он подевался?

— Олень? — удивились девочки. — Какой олень?

Пес взглянул на одну, потом на другую и, заметив, как они покраснели, принялся снова обнюхивать землю. Недолго думая, он направился прямо к двери. Проходя мимо Маринетты, от толкнул ее и даже не обратил на это внимания. Цыпленка, который безмятежно спал, слегка подбросило у нее в переднике. Он открыл один глаз, похлопал крылышками, но, так ничего и не поняв, снова погрузился в свой спальный мешок. Тем временем пес обнюхивал порог дома.

— Я чую здесь запах оленя, — сказал он, обернувшись к девочкам.

Они сделали вид, что не слышат. Тогда пес повысил голос:

— Повторяю, я чую здесь запах оленя!

Притворившись, что его неожиданно разбудили, кот вскочил на лапы, недоуменно взглянул на пса и спросил:

— Что вы здесь делаете? Что за странная манера топтаться у чужих дверей и вынюхивать неизвестно что?! Сделайте милость, убирайтесь отсюда!

Девочки встали и, не поднимая головы, подошли к собаке. Маринетта взяла цыпленка на руки, и, потревоженный, он окончательно проснулся. Цыпленок тянул шею то в одну сторону, то в другую, стараясь хоть что-нибудь разглядеть поверх рук, и все не мог взять в толк, где же он. Пес строго посмотрел на девочек и, кивнув на кота, спросил:

— Вы слышали, каким тоном он со мной разговаривает? Мне следовало бы проучить его, но ради вас я, пожалуй, не стану этого делать. Взамен вы скажете мне всю правду. Стало быть, признайтесь: вы видели, как во двор вбежал олень, вы пожалели его и впустили в дом.

— Уверяю вас, — возразила Маринетта нетвердым голосом, — в доме нет никакого оленя.

Не успела она договорить, как цыпленок, подтянувшись на лапках, свесился с ее руки, словно с перил балкона, и пронзительно закричал:

— А вот и есть! А вот и есть! Маринетта уже не помнит, зато я отлично помню! Она впустила в дом оленя — да-да, это был олень! — большое животное, у него еще рогов много. Ай-яй, хорошо, хоть у меня есть память!

И он важно выпятил грудку, расхваливая себя. Кот готов был разорвать его на кусочки.

— Так я и думал, — сказал пес девочкам. — Мой нюх меня не подводит. Когда я говорил, что олень в доме, я словно бы видел его там. Будьте благоразумны и выпустите его. Подумайте хотя бы о том, что это животное не ваше. И если мой хозяин обо всем узнает, он непременно явится к вашим родителям. Не упрямьтесь.

Девочки не шевельнулись. Только робко зашмыгали носами, потом на глазах у них появились слезы и они заплакали навзрыд. Казалось, это совсем озадачило пса. Увидев, что они плачут, он опустил голову и в задумчивости уставился на свои лапы. Наконец он коснулся мордой ноги Дельфины и промолвил, вздыхая:

— Странно, не могу видеть, как плачут девочки. Послушайте, я ведь не злодей. В конце концов олень не сделал мне ничего плохого. С другой стороны, конечно, охота есть охота, и я должен делать свое дело. Но так и быть… Будем считать, что я ничего не заметил.

Дельфина и Маринетта, сразу повеселев, собрались было поблагодарить пса, но он, качая головой и прислушиваясь к лаю, доносившемуся с опушки леса, остановил их:

— Рано радоваться. Боюсь, напрасны были ваши слезы, как бы вам снова не пришлось сейчас плакать. Я уже слышу голоса своих товарищей по своре. Они наверняка возьмут след оленя, и не успеете вы оглянуться, как они уже будут здесь. Что вы скажете им? Вряд ли их удастся разжалобить. Должен вас также предупредить, что служба для них превыше всего. До тех пор, пока вы не выпустите оленя, они отсюда не уйдут.

— Ясно, надо поскорее выпустить оленя! — запищал цыпленок, свесившись со своего балкона.

— Замолчи, — одернула его Маринетта, и у нее снова хлынули слезы.

Пока девочки плакали, кот шевелил хвостом, чтобы лучше думалось. Все смотрели на него с нетерпением.

— Ну-ка перестаньте реветь! — приказал он. — Мы подготовимся к приему гостей. Дельфина, принесешь из колодца ведро свежей воды и поставишь у ворот. Ты, Маринетта, пойдешь в сад вместе с собакой. И я за вами. Но сперва избавься от цыпленка. Спрячь его вот под эту корзину.

Маринетта опустила цыпленка на землю и перевернула корзину так, что он угодил в плен, не успев даже возразить. Дельфина набрала ведро воды и отнесла к воротам. Пока ее друзья находились в саду, она увидела, как вдалеке показалась собачья свора, лаем возвестившая о своем приближении. Вскоре девочка уже могла сосчитать их по головам: восемь собак одинакового роста и одной масти с длинными висячими ушами. Дельфина беспокоилась, как бы ей одной не пришлось встречать их. Наконец из сада появился кот, а за ним Маринетта с огромным букетом роз и жасмина, лилий и гвоздик. Пора! Собаки были уже на дороге. Кот вышел им навстречу и любезно произнес:

— Вы разыскиваете оленя. Он был здесь четверть часа назад.

— Не хочешь ли ты сказать, что он сразу убежал? — спросила одна из собак недоверчиво.

— Вот именно, он только заглянул во двор и немедля двинулся дальше. За ним уже гнался один пес, похожий на вас, его зовут Тёпа.

— Ах да, Тёпа… есть такой.

— Сейчас я покажу вам, в какую сторону побежал олень.

— Бросьте, — буркнул пес, — никуда он от нас не уйдет.

Маринетта приблизилась к собакам и спросила:

— Кого из вас зовут Разор?

У меня к нему поручение от Тёпы. Он сказал: «Вы легко его узнаете, это самый красивый пес…»

Разор подпрыгнул и завилял хвостом.

— Признаться, я не сразу узнала вас, — продолжала Маринетта. — Ваши спутники так хороши собой. Мне и вправду не приходилось встречать таких красивых собак…

— Очень красивых, — подтвердила Дельфина. — Просто глаз не отвести.

По своре пронесся гул одобрения, хвосты так и завиляли.

— Тёпа поручил мне напоить вас. Кажется, у вас было напряженное утро, и он подумал, что после столь долгой погони вам не помешает освежиться. Пожалуйста, вот ведро с колодезной водой… Если ваши друзья тоже захотят…

— Что ж, не откажемся, — отозвались собаки.

Они теснились у ведра с водой и даже учинили небольшой беспорядок. Между тем девочки продолжали восхищаться их красотой и изяществом.

— Вы так прекрасны, — сказала Маринетта, — что мне хочется подарить вам свои цветы. Пожалуй, в целом мире не найдется собак, которые были бы более достойны их, чем вы.

Пока собаки пили, девочки разделили между собой букет и принялись украшать их ошейники цветами. Вскоре вся свора была украшена венками, искусно сплетенными из роз и гвоздик, лилий и жасмина. Псы смотрели друг на друга с нескрываемым удовольствием.

— Разор, еще цветок жасмина… он вам так идет! Но скажите, может, принести еще воды?

— Нет, спасибо, вы очень добры. Нам надо поймать нашего оленя…

Однако собаки не торопились уходить. Они растерянно кружили на месте, не решаясь выбрать дорогу. Сколько ни водил Разор носом по земле, ему не удавалось отыскать след оленя. Гвоздика, жасмин, розы и лилии, наполнившие все вокруг своим ароматом, отбивали запах животного. Остальные собаки, также в плену цветов и запахов, напрасно втягивали воздух носом. Наконец Разор обратился к коту:

— Не укажешь ли ты, в каком направлении ушел олень?

— Охотно, — согласился кот. — Он побежал в эту сторону и пропал из виду там, где лес клином врезается в поле.

Разор попрощался с девочками, и свора в пестром разноцветии умчалась прочь.

Когда они скрылись в лесу, пёс

Тёпа вышел из сада, где прятался все это время, и попросил привести оленя.

— Раз уж так получилось, что я тоже участвую в заговоре, — сказал он, — хочу дать ему один совет.

Маринетта вывела оленя из дома. Дрожа от страха, он узнал, какая опасность ему только что угрожала.

— На сегодня вы спасены, — заметил пес, после того как олень их всех поблагодарил, — а что завтра? Я не собираюсь пугать вас, но вспомните о собаках, охотниках, ружьях. Думаете, мой хозяин забудет, что вы выскользнули у него из рук? Рано или поздно он натравит на вас свою свору. Как мне ни горько, я и сам буду вынужден гнаться за вами. Будьте же благоразумны, не бегайте больше по лесу!

— Уйти из леса! — воскликнул олень. — Да я умру от тоски. И потом, куда деваться? Я не могу жить в открытом поле у всех на виду.

— Ну почему? Вам стоит задуматься над моими словами. Во всяком случае, здесь сейчас безопаснее, чем в лесу. Если вы послушаете меня, то останетесь тут, пока не стемнеет. На берегу реки я вижу кустарник, который послужит вам надежным укрытием. А теперь прощайте, и хочу надеяться, что мы с вами никогда не встретимся в наших лесах. Прощайте, девочки, прощайте, кот, позаботьтесь о нашем приятеле.

Немного погодя олень тоже простился с друзьями и направился в прибрежный кустарник. Он несколько раз обернулся, чтобы кивнуть девочкам, которые махали ему платками.

Когда он укрылся в зарослях, Маринетта вспомнила наконец о цыпленке, которого оставила под корзиной. Решив, что на дворе ночь, тот крепко заснул.

В надежде купить быка родители еще поутру отправились на ярмарку и теперь возвращались в плохом настроении. Им не удалось купить быка — он слишком дорого стоил.

— Какая обида, — досадовали они, — потерять весь день — и ничего не найти! На чем мы теперь будем пахать?

— Но ведь в хлеву есть бык! — напомнили девочки.

— Хороша упряжка! Будто может хватить одного быка! Помолчали бы лучше. И вообще, сдается нам, что пока нас не было, здесь происходило что-то странное. Как это ведро очутилось у ворот?

— Недавно я поила теленка, — сказала Дельфина, — и, наверно, забыла отнести ведро на место.

— Хм! А что делают на земле цветок жасмина и эта гвоздика?

— Гвоздика? — пролепетали девочки. — Ой, и вправду…

Но под взглядами родителей они неудержимо начали краснеть. Заподозрив неладное, родители бросились в сад.

— Все цветы срезаны! Сад обобран! Розы! Жасмин, гвоздика, лилии! Маленькие негодницы, зачем вы оборвали все цветы?

— Я не знаю, — пробормотала Дельфина, — мы ничего не видели.

— Ах, вы ничего не видели? Ах, так?

Понимая, что девочкам грозит взбучка, кот запрыгнул на самую низкую ветку яблони и сказал родителям храбро:

— Подождите сердиться. Меня совсем не удивляет, что девочки ничего не видели. В полдень, пока они обедали, я грелся на подоконнике и вдруг заметил на дороге бродягу, который украдкой поглядывал на сад. Я заснул, не придав этому особого значения. Спустя какое-то время я открыл один глаз и увидел, как этот человек уходит прочь по дороге, изрядно нагруженный.

— Почему ты не побежал вслед за ним, бездельник ты этакий?

— Но я всего лишь кот. Что мог я поделать? Бродяги не по моей части. Я слишком мал. На такой случай нужна собака. Эх, была бы здесь собака!

— Час от часу не легче, — ворчали родители. — Разводить бездельников. Нам вполне хватает тебя.

— Как вам угодно, — заявил кот. — Сегодня оборвали цветы в саду, завтра утащат цыплят, а потом и теленка уведут.

Родители ничего не ответили, но последние слова заставили их призадуматься. Мысль завести собаку показалась им весьма разумной, и они не раз возвращались к ней в течение вечера.

Во время ужина, когда вся семья собралась за столом и родители все еще сетовали на то, что не нашли быка за сходную цену, кот пустился бежать через поле к реке. День клонился к вечеру, и уже пели цикады. Он увидел, что олень лежит среди кустов, пощипывая листья и траву. Они долго о чем-то беседовали, и, как ни сопротивлялся олень уговорам кота, в конце концов уступил.

Ранним утром следующего дня олень вошел во двор фермы и обратился к родителям:

— Здравствуйте, я олень. Ищу работу. Не найдется ли у вас что-нибудь подходящее для меня?

— Хорошо бы прежде узнать, на что ты способен, — отвечали родители.

— Я умею бегать, ходить рысью или просто шагом. Несмотря на то что у меня тонкие ноги, я очень сильный. Могу перевозить тяжести. Могу тянуть повозку один или в упряжке. Если вам некогда, забирайтесь ко мне на спину, и быстрее всякого коня я доставлю вас в нужное место.

— Все это неплохо, — согласились родители. — А на что ты рассчитываешь?

— На жилье, корм и, разумеется, на воскресный отдых. Родители лишь всплеснули руками. Они и слышать не хотели ни о каком отдыхе.

— Воля ваша, — сказал олень. — Но имейте в виду, что я весьма неприхотлив и мое пропитание обойдется вам недорого.

Эти последние слова убедили родителей, и они решили взять его на месяц испытательного срока. Тем временем Дельфина и Маринетта вышли из дома и, увидев своего друга, изобразили крайнее удивление.

— Мы нашли напарника быку, — сообщили родители. — Старайтесь быть с ним повежливее.

— У вас две дочки, и обе такие симпатичные, — заметил олень. — Я уверен, что подружусь с ними.

Не теряя времени даром, родители, которые и так собирались на пахоту, вывели быка из хлева. При виде оленя, чьи рога кого хочешь могли удивить, он засмеялся, сначала едва слышно, потом во весь голос, и так расхохотался, что не устоял на ногах и плюхнулся на землю. Веселый был бык.

— Ах, какой потешный с этим деревцем на голове! Ой, не могу! Что за копыта, что за хвостик! Смех, да и только.

— Хватит, довольно, — вмешались родители. — Поднимайся! Пора и о работе подумать.

Бык встал, но узнав, что его хотят запрячь вместе с оленем, расхохотался пуще прежнего. Принося извинения своему новому компаньону, он сказал:

— Вы, должно быть, считаете, что я ужасно глуп, но у вас и вправду такие необычные рога, что к ним не сразу привыкнешь. И все-таки вы мне нравитесь.

— Смейтесь на здоровье, я не сержусь. Пожалуй, и я мог бы сказать, что ваши рога меня забавляют. Но думаю, я быстро к ним привыкну.

Действительно, после того как они проработали вместе полдня, им уже не приходило в голову разглядывать друг у дружки рога. В первые часы пахоты оленю пришлось нелегко, хоть бык и старался, как мог, основную тяжесть взять на себя.

Труднее всего ему было приспособиться к шагу оленя. Тот чересчур торопился, тянул рывками, а потом, запыхавшись, спотыкаясь о комья земли, замедлял ход упряжки. Поэтому плуг все время водило из стороны в сторону. Первая борозда получилась такой кривой, что родители чуть было не отказались от своей затеи. Впоследствии благодаря добрым советам и терпению быка дело пошло на лад, и очень скоро из оленя получилось превосходное тягловое животное.

Однако работа, по-видимому, так и не стала для него источником радости. И если б рядом не было быка, к которому он проникся горячей дружбой, он не смог бы, наверное, с нею смириться. Олень с нетерпением ждал, когда закончится рабочий день и он освободится от хозяйских понуканий.

Возвращаясь на ферму, он оживал, носился по двору и лужайкам. Он охотно играл с девочками и, если они бежали с ним наперегонки, непременно поддавался. Родители с неудовольствием взирали на их шалости.

— На что это похоже? — возмущались они. — После рабочего дня он изматывает себя бегом, вместо того чтобы как следует отдохнуть и набраться сил на завтра. А эти разбойницы! Неужели за день не наигрались, чтобы еще за тобой гоняться до изнеможения.

— Чем вы недовольны? — недоумевал олень. — Мало вам, что я безотказно выполняю свою работу? Девочек же я учу бегать и прыгать. С тех пор как я здесь, они бегают намного быстрее. Разве это плохо? Что может быть полезнее в жизни, чем умение быстро бегать?

Но никакие доводы не устраивали родителей: они лишь пожимали плечами и продолжали ворчать. Олень не любил их и, случалось, давал волю истинным своим чувствам, зная, что это не слишком огорчит девочек. Друзья, которые появились у него среди обитателей фермы, старались поддержать его. Селезень в сине-зеленом оперении, который понимал его с полуслова, иногда забирался к нему на рога, и олень поднимал его, чтобы он мог сверху взглянуть на мир. Еще олень очень любил свинью, напоминавшую ему одного знакомого кабана.

Вечером в хлеву он подолгу беседовал с быком. Они рассказывали друг другу о себе. Жизнь быка была весьма однообразной, и появление на ферме оленя стало в ней самым значительным событием. Он и сам сознавал это и большей частью помалкивал, с удовольствием слушая друга. А тот говорил о лесах, полянах, прудах, о ночной погоне за луной, о купании в росе и о лесных жителях.

— Ни хозяина, ни обязанностей, ни расписания — бегай себе, сколько душе угодно, играй с кроликами, болтай с кукушкой или кабаном при встрече…

— Спору нет, — отвечал бык, — но и в хлеву не так уж плохо. Лес… я хотел бы попасть туда летом, в хорошую погоду. Что ни говори, но зимой или в дождь в лесу не очень уютно, тогда как здесь у меня крыша над головой, копыта сухие, подстилка из свежей соломы и сено в кормушке. Ведь это что-нибудь да значит.

И все же при этих словах бык с завистью думал о той свято хранимой и тайной жизни леса, которой ему не дано узнать. Бывало, днем, работая в поле, он вдруг бросал взгляд в сторону леса и вздыхал с сожалением, точь-в-точь как олень. Даже ночью ему иногда снилось, будто он резвится с кроликами посреди поляны или карабкается на дерево вслед за белкой.

В воскресенье с самого утра олень покидал хлев и весь день проводил в лесу. Вечером он возвращался, глаза его горели, и он без умолку говорил обо всем, что видел, о встречах со старыми друзьями, о том, как они бегали и играли, но уже на следующий день олень был печален и лишь изредка нарушал молчание, досадуя на скучную жизнь, которую ему приходилось вести на ферме. Много раз он просил у родителей разрешения взять с собой быка, но они не на шутку сердились:

— Взять с собой быка! Чтобы болтаться по лесу?! Оставь его в покое.

Бедняга бык с завистью провожал оленя взглядом и, опечаленный, коротал воскресенье, рисуя в воображении леса и озера. Он обижался на родителей за то, что они держат его взаперти, словно маленького теленка, а ведь ему давно уже исполнилось пять лет. Дельфину и Маринетту тоже никогда не отпускали с оленем, но как-то днем в воскресенье они сказали, что пойдут собирать ландыши, а сами заранее сговорились встретиться с ним в лесу. Олень посадил их на спину и повез кататься. Дельфина крепко ухватилась руками за рога, а Маринетта держалась за ее поясок. Олень показывал им разные деревья, гнезда птиц, кроличьи и лисьи норы. Случалось, сорока или кукушка садилась ему на рога, чтобы поделиться лесными новостями. Он ненадолго остановился у пруда, беседуя с тетушкой Карпихой, которой было уже за пятьдесят. Она высунулась из воды и, казалось, зевала, глотая ртом воздух. Когда олень представлял ей девочек, тетушка вежливо перебила его:

— О, можешь не говорить мне, кто эти девочки.

Я знала их матушку, когда она была еще маленькой, лет двадцать пять — тридцать назад, и, глядя на них, мне теперь чудится, что я снова вижу ее. Но не все ли это равно, мне приятно узнать, что их зовут Дельфина и Маринетта. Они такие милые, такие воспитанные. Наведывайтесь ко мне, малышки.

— Непременно, сударыня, — пообещали они.

После пруда олень привез Дельфину и Маринетту на небольшую поляну и велел им сойти на землю. Потом, заметив у подножия склона, поросшего мхом, нору величиной с кулак, он приблизил к ней свою морду и три раза кого-то тихонько позвал. Когда же он отошел на несколько шагов, девочки увидели, как из норки показалась голова кролика.

— Ничего не бойся, — сказал олень. — Эти девочки — мои друзья.

Успокоившись, кролик вышел из норки, а за ним и два других кролика. Дельфина и Маринетта немножко смущали их, и они выждали еще минутку, прежде чем разрешили себя погладить. Но вскоре они разыгрались и стали задавать девочкам всякие вопросы. Им хотелось знать, где находится их норка, какую траву они больше любят, родились ли они прямо в своей одежде или она отросла позже. Девочки терялись, не зная, что ответить. Дельфина сняла передник, чтоб было видно, что он не прирос к телу, а Маринетта сбросила с ноги туфельку. Решив, что им очень больно, кролики зажмурились, чтобы ничего не видеть. Когда же они наконец поняли, что такое одежда, один из них заметил:

— Забавно, конечно, но я не вижу во всем этом смысла. Вы, наверно, теряете свою одежду или забываете ее надеть. Почему бы не носить на теле шерстку, как все? Ведь это намного удобнее.

Девочки объясняли Им правила одной игры, когда все три кролика опрометью кинулись к норе с криками:

— Собака! Бегите! Собака!

— Не пугайтесь, — сказал пес, — это я, Тёпа. Пробегая неподалеку, я узнал смех девочек и захотел повидаться с вами.

Олень и девочки бросились ему навстречу, но ничто не могло заставить кроликов подойти к нему поближе. Пес спросил, чем занимается олень, с тех пор как ему удалось спастись, и очень обрадовался, когда услышал, что он работает на ферме.

— Ты поступил мудро, и надеюсь, будешь столь же благоразумен и останешься там навсегда.

— Навсегда? — возразил олень. — Нет, это невозможно. Если б ты знал, как скучна работа и уныла равнина под палящим солнцем, а в лесу в это время свежо и приятно.

— В лесу никогда не будет покоя, — настаивал на своем пес. — Здесь почти каждый день охотятся.

— Ты хочешь напугать меня, но я-то знаю, что мне здесь, по существу, нечего бояться.

— Да, я действительно хочу напугать тебя, бедный олень. Только вчера мы загнали кабана. Вероятно, ты знаешь его: старый кабан со сломанным клыком.

— Это был мой лучший друг! — застонал олень и горько заплакал.

Девочки с укором посмотрели на собаку, и Маринетта спросила:

— Но ведь не вы его убили, правда?

— Нет, но я был с теми, кто его загнал. И не имел права поступить иначе. Ах, какое ремесло! С тех пор как мы знакомы, не могу передать вам, как оно меня тяготит. Если б и мне можно было оставить лес и пойти работать на ферму…

— Нашим родителям как раз нужна собака, — обрадовалась Дельфина. — Приходите к нам.

— Не могу, — вздохнул Тёпа. — Каждый должен заниматься своим делом. Это во-первых. Кроме того, не хотелось бы оставлять товарищей по своре, с которыми я провел всю свою жизнь. Тем хуже для меня. Но мне было бы не так грустно расставаться с вами, если бы наш друг пообещал не покидать ферму.

Вместе с девочками он уговаривал оленя навсегда отказаться от леса. Олень медлил с ответом и смотрел на трех кроликов, которые прыгали вокруг своей норки. Один из них остановился и позвал оленя играть. И олень дал понять девочкам, что ничего не в силах обещать.

Когда на следующий день его запрягли с быком во дворе фермы, он все еще грезил о лесе и его обитателях.

Замечтавшись, он не услышал приказания и не тронулся с места. Бык сделал шаг вперед, но, почувствовав сопротивление, остановился, выжидая.

— Но, трогай! — закричали родители. — Опять это вредное животное!

И поскольку олень по-прежнему стоял на месте, они ударили его палкой. Он отпрянул и, негодуя, воскликнул:

— Распрягите меня немедленно! Я больше не служу у вас.

— Пошёл-пошёл! В другой раз поговоришь!

Олень отказывался тянуть повозку, и родители еще дважды ударили его палкой, а на новый отказ последовало три удара. Наконец он уступил, и родители обрадовались. Добравшись до места, где собирались сажать картошку, они выгрузили мешок с клубнями, распрягли животных и оставили их пастись у края дороги. Казалось, урок пошел оленю на пользу: он больше не упрямился. Но не успели родители взяться за дело, как он сказал быку:

— На сей раз я ухожу навсегда. Не пытайся меня удержать, ты только зря потеряешь время.

— Ну, что ж, — ответил бык, — в таком случае я ухожу вместе с тобой. Ты так много рассказывал о жизни леса, что мне не терпится узнать ее поближе. Бежим!

Пока родители работали к ним спиной, они поспешили укрыться в цветущих яблонях, а оттуда оврагом устремились по дороге, которая привела их прямо в лес. Счастливый, бык бежал, пританцовывая и напевая песенку, которой его научили девочки. Новая жизнь казалась ему такой необыкновенной, какой он, бывало, рисовал ее в своем воображении. Но едва он вошел в лес, как почувствовал разочарование. С трудом продирался он вслед за оленем сквозь лесную поросль. Мешала мощная грудь, и широко расставленные длинные рога цеплялись за что попало. Он с тревогой думал о том, что не сможет, если потребуется, уйти от опасности. Тем временем олень ступил на болото, по которому передвигался с такой легкостью, что почти не оставлял за собой следов. Но стоило быку сделать несколько шагов, и он по колено увяз в трясине. Насилу выбравшись, бык сказал своему приятелю:

— Лес определенно мне не подходит. Придется с этим смириться, так будет лучше для нас обоих. Я возвращаюсь.

Олень не осмелился задерживать его, а лишь проводил до опушки леса. Вдалеке он заметил девочек — они казались двумя белыми пятнышками во дворе фермы, — и, кивнув на них, обратился к быку:

— У меня, наверное, никогда не хватило бы духу покинуть их, если б не родители. Мне будет недоставать вас — их, и тебя, и всех тамошних животных…

После долгих прощаний они расстались, и бык вернулся на картофельное поле.

Узнав о бегстве оленя, родители пожалели о содеянном. Теперь им ничего не оставалось, как потратить уйму денег на покупку второго быка, но так уж вышло.

Девочкам не верилось, что их друг ушел навсегда.

— Он вернется, — повторяли они, — он не сможет без нас.

Но проходили недели, а олень не возвращался. Девочки вздыхали, поглядывая в сторону леса:

— Он забыл нас. Он играет с кроликами и белками, а нас забыл.

Однажды утром, когда они лущили горох на пороге дома, во двор вошел пес Тёпа. Понурясь, он приблизился к ним и сказал:

— Я должен огорчить вас. Плохи наши дела.

— Олень! — воскликнули девочки.

— Да, олень. Вчера во второй половине дня мой хозяин убил его. Я, правда, сделал все, что мог, чтобы увести свору по ложному следу. Но Разор не поверил мне. Когда я подбежал к оленю, он еще дышал и даже узнал меня. Губами он сорвал маленькую ромашку и попросил передать её вам. «Малышкам», — сказал он мне. Вот она, в моем ошейнике. Возьмите.

Девочки плакали в переднички, и селезень в сине-зеленом оперении тоже плакал. Немного погодя, пес добавил:

— Теперь я даже слышать не могу об охоте. С этим покончено. Я хотел спросить, вашим родителям еще нужна собака?

— Нужна, — ответила Маринетта. — Они только что об этом говорили. Ах, как я рада! Ты останешься с нами!

И девочки, и селезень улыбнулись псу, а он дружелюбно завилял хвостом.

БАРАН

Сидя на обочине, свесив ноги в придорожную канаву, Дельфина и Маринетта гладили толстого белого барашка — подарок дяди Альфреда. Баран клал голову на колени то одной, то другой сестре, и втроем они пели песенку, начинавшуюся словами: «Цветет в саду розовый куст…» В это время родители хлопотали по хозяйству во дворе в окружении домашних животных и, казалось, не испытывали ни малейшей симпатии к барану. Они поглядывали на него искоса и цедили сквозь зубы, что он только отнимает у девочек время и что лучше бы они помогали по дому или подрубали платочки, чем понапрасну играть с этим неумытым животным.

— Если бы кому-то пришло в голову избавить нас от этого кучерявого толстяка, мы бы встретили его с распростертыми объятиями…

Было без двадцати двенадцать дня, и труба фермы дымилась. Пока родители рассуждали таким образом, на повороте дороги показался солдат, который направлялся на войну верхом на горячем вороном скакуне. Видя, что у него появились зрители, он решил изящно прогарцевать мимо них и показать себя во всей красе, но, не подчинившись седоку, вороной конь встал как вкопанный и сказал, повернув к нему голову:

— Эй, там, наверху, что на тебя нашло? По-твоему, мне мало тащиться по дорогам под палящим солнцем да к тому же с пьянчугой, который едва держится в седле?

Тебе еще потребовалось выделывать кренделя? Так вот, предупреждаю…

— Подожди немного, проклятая кляча! — пригрозил солдат. — Я живо приберу тебя к рукам, будешь у меня как шелковая…

И с этими словами он вонзил шпоры в бока коня и изо всех сил натянул поводья. Конь взвился на дыбы и пустился вскачь так неистово и стремительно, что всадник перелетел через его голову и растянулся плашмя посреди дороги, расцарапав себе руки и колени и изваляв в пыли красивый мундир.

Солдат, стоявший теперь на коленях, был не в настроении выслушивать наставления. А когда он увидел, что его обступили родители, Дельфина и Маринетта, баран и все остальные домашние животные, он рассвирепел, выхватил длинную саблю и хотел было броситься на коня и вонзить острие прямо ему в грудь, но, к счастью, вмешались родители.

— Если вы его зарубите, то ничего этим не добьетесь, — сказали они, — вместо того чтобы спокойно ехать себе на войну верхом на коне, вам придется идти пешком, и вполне возможно, что вы доберетесь туда, когда боевые действия будут уже закончены. Но, с другой стороны, совершенно очевидно, что это животное обошлось с вами очень некрасиво, и отныне вы не сможете целиком на него положиться. И раз уж вы готовы расстаться с этой лошадью, нужно извлечь из этого пользу. Послушайте, у нас есть мул, который вполне справится с обязанностями скакуна. Чтобы оказать вам услугу, мы готовы уступить вам мула в обмен на коня.

— Отличная мысль! — вскричал солдат и вложил саблю в ножны.

Родители завели коня во двор и вывели оттуда мула. Увидев это, сестры подняли крик. Неужели ради того, чтобы угодить грубияну-прохожему, можно выгнать с фермы старого друга мула? У барана на глаза навернулись слезы, и он стал горько сокрушаться о судьбе своего несчастного товарища.

— Молчать! — скомандовали родители громкими, людоедскими голосами и, поскольку солдат уже собрался уходить, добавили шепотом: — Вы что, хотите своей болтовней помешать нам свершить такую выгодную сделку? Если вы не заставите замолчать своего барана, мы не мешкая обстрижем его наголо.

Сам мул не возражал, что на него наденут уздечку, он только успел подмигнуть сестрам.

Солдат уселся верхом на мула, подкрутил усы и крикнул:

— Вперед!

Но мул не двинулся с места, и ни шпоры, ни удила не могли заставить его сделать хотя бы шаг. Угрозы, ругательства, побои — все было напрасно.

— Ну хорошо же, — сказал всадник, — я знаю, что мне остается делать.

Спустившись на землю, он снова извлек длинную саблю, собираясь вонзить ее в грудь мула.

— Постойте, — сказали ему родители, — лучше послушайте нас. Разумеется, мул — на редкость глупое животное, раз он не желает двигаться вперед, но вы же знаете, до чего упрямы мулы. Саблей тут не поможешь. Но ведь у нас есть еще осел, он не боится работы, а ест очень мало. Возьмите его и верните нам мула.

— Отличная мысль, — сказал солдат и вложил саблю в ножны.

Несчастный осел, который теперь должен был занять место мула, не имел ни малейшего желания покидать ферму, где у него было много друзей, а самые близкие — Дельфина, Маринетта и их баран. Однако он ничем не выдал своих чувств и, как всегда, скромно и послушно подошел к новому хозяину. У девочек сжалось сердце, а барашек разрыдался.

— Господин солдат, — умолял он, — будьте поласковей с ослом, это наш друг.

Но тут родители показали ему кулак:

— Гнусный баран, ты хочешь сорвать нам выгодное дело? Ты еще раскаешься в своей болтовне.

Не вняв просьбе барана, солдат уже садился верхом. Не успел он подкрутить усы и скомандовать: «Вперед!» — как осел стал пятиться назад, так виляя из стороны в сторону, что всадник ежеминутно рисковал свалиться в канаву. Солдат не мешкая спешился, так как догадался, что животное питает к нему дурные чувства.

— Хорошо же, — прошипел он сквозь зубы, — я знаю, что нужно делать.

В третий раз он выхватил свою длинную саблю и, наверное, пронзил бы осла насквозь, если бы родители не вцепились в него: один — в руку, а другой — в мундир.

— Да, не везет вам с верховыми животными, — сказали они ему, — но если вдуматься, в этом нет ничего удивительного. Осел, мул, конь — родственники или что-то вроде этого, нам нужно было предвидеть это заранее. А почему бы вам не попробовать барана?

Это послушное животное, от него будет куда больше толку. Если в пути вам потребуются деньги, нет ничего проще — отдайте обстричь барана. Продав его шерсть за приличную цену, вы к тому же будете иметь хорошего скакуна, на котором сможете продолжать путь. У нас как раз есть баран с прекрасным руном. Вот он стоит рядом с девочками. Если вы решили взять его взамен осла, мы будем только рады оказать вам услугу.

— Отличная мысль! — сказал солдат и вложил саблю в ножны.

Прижимая к себе барана, Дельфина и Маринетта принялись громко кричать, но родители быстро оттащили их от лучшего друга, велев замолчать. Баран грустно взглянул на бывших хозяев, но не произнес ни слова упрека и подошел к солдату. Тот показал на свою длинную саблю, которую только что вложил в ножны, угрожающе произнес:

— Прежде всего я надеюсь встретить послушание и уважение, на которые имею право рассчитывать. Будь уверен, я не стану на тебя жаловаться, а просто перережу тебе горло. И никакой пощады! Если я опять поддамся на эти обмены, то в конце концов мне придется скакать верхом на селезне или на какой-нибудь другой твари с птичьего двора.

— Не волнуйся, — ответил баран. — У меня очень покладистый характер. Наверное, потому, что моим воспитанием занимались две маленькие девочки. Я изо всех сил буду стараться тебя слушаться, но мне очень-очень грустно расставаться с подружками. Когда дядя Альфред подарил меня девочкам, я был так мал, что они еще почти месяц кормили меня из соски. И с тех пор мы ни разу не разлучались. Теперь ты понимаешь, почему мне так грустно? Да и малышкам тоже невесело. И если ты испытываешь сострадание к нашим горестям, позволь мне попрощаться с девочками и вместе поплакать.

— Ишь чего захотел, жалеть баранов! — вскричал солдат. — Подумать только, он еще не успел поступить ко мне на службу, а уже собирается отлынивать от работы. Сам не понимаю, почему я не отсек ему башку? Невиданная наглость!

— Забудем об этом, — вздохнул баран. — Я не хотел тебя обидеть.

Без труда оседлав нового скакуна, солдат обнаружил, что ноги у него теперь волочатся по земле, и тогда ему пришла в голову мысль прикрепить свою длинную саблю поперек спины барана, как перекладину, и свесить через неё ноги, чтобы они не доставали до земли.

Он развеселился и начал так громко хохотать от радости, что несколько раз чуть не потерял равновесие. Трудно представить себе более печальное зрелище, чем несчастное животное, согнувшееся под тяжеловесным седоком. Девочки были одинаково возмущены и опечалены, и если бы родители не удержали их, они, наверняка, постарались бы всеми силами помешать барашку уйти, они не побоялись бы даже сбросить солдата наземь. Все животные с фермы тоже были возмущены, но родители так сурово на них поглядывали и так покрикивали, что у тех пропала всякая охота вмешиваться. Одному селезню, осмелившемуся повысить голос, родители заметили, бросая на него грозные взгляды:

— Кстати, сейчас в саду созрели прекрасные яблоки. Получится превосходное блюдо, да, да, превосходное…

Несчастный селезень сразу стушевался, опустил голову и спрятался подальше за колодцем. Из всех животных один только вороной конь не позволил себя запугать и, подойдя к прежнему хозяину, спокойно сказал ему:

— Надеюсь, ты не собираешься гарцевать по дорогам в такой компании? Предупреждаю, тебя поднимут на смех, к тому же на этом хилом скакуне далеко не ускачешь… И если у тебя есть хоть доля здравого смысла, ты вернешь барана сестрам, которые проливают слезы из-за того, что должны с ним расстаться, а сам сядешь ко мне на спину. Поверь, ты будешь чувствовать себя увереннее, да и выглядеть лучше.

Поддавшись соблазну, солдат оглядел широкие конские бока и, кажется, убедился, что там ему действительно будет удобнее, чем на спине барана. Видя, что он уже готов согласиться, родители осмелились напомнить ему, что вороной конь теперь принадлежит им.

— Мы вовсе не намерены с ним расставаться. Поймите нас правильно, если снова начать все эти обмены, им конца не будет.

— Вы правы, — согласился солдат, — время идет, а мне все никак не попасть на войну. Так генералом не станешь.

Он подкрутил усы и ускакал рысцой, перекинув ноги через длинную саблю и не повернув головы.

Когда он скрылся из виду, все животные с фермы стали грустно вздыхать. Родителям было неловко, и они даже слегка испугались, когда Маринетта сказала Дельфине:

— Жду не дождусь, когда к нам приедет дядя Альфред.

— Я тоже, — подтвердила Дельфина, — пусть узнает обо всем.

Родители с тревогой смотрели на дочерей. Они о чем-то пошептались, а потом громко произнесли:

— Нам нечего скрывать от дяди Альфреда. К тому же, когда он узнает, как ловко мы выменяли простого барана на красивого вороного коня, он первый поздравит нас с удачей.

Во дворе фермы раздался укоризненный ропот, он вырвался и у животных, и у девочек. Тогда, пристально посмотрев на осла, мула, свинью, кур, уток, кота, волов, коров, телят, индюков, гусей и всех остальных животных, родители сурово сказали:

— Вы что, собираетесь торчать здесь до вечера, зевать по сторонам и пялить глаза? Посмотреть на вас, ну прямо ярмарочное гулянье, а не ферма, где трудятся от зари до зари. Расходитесь! Пусть каждый идет на свое место! А ты, вороной конь, отныне будешь жить в нашей конюшне. Мы отведем тебя туда немедленно.

— Весьма признателен, — ответил конь, — но я не испытываю ни малейшего желания жить в вашей конюшне. И если вам пришло в голову похваляться выгодной сделкой, то теперь уже пора исправлять ошибку. Знайте же — я твердо решил ни за что не принадлежать вам, а что касается несчастного барашка, считайте, что вы обменяли его на мыльный пузырь. У вас останутся лишь угрызения совести из-за того, что вы поступили так жестоко и несправедливо.

— Вороной конь, — сказали родители, — ты нас очень обидел. На самом деле мы вовсе не такие злые, как можно подумать. Пойми нас правильно: предлагая место в нашей конюшне, мы только хотели оказать тебе услугу, ведь ты, наверное, устал после долгого пути и честно заслужил свой отдых…

Ведя такие речи, они осторожно продвигались вперед чтобы надеть на коня уздечку. Конь не заметил их уловки и неминуемо попался бы им в руки. Девочки ушли в дом накрывать на стол к обеду, а животные разошлись, как им было велено, по местам. К счастью, селезень, тот самый, что спрятался за колодцем, высунул голову из-за сруба и сразу же понял, что коню грозит опасность. Забыв об осторожности, он поднялся на лапках и крикнул, захлопав крыльями:

— Берегись, вороной конь, остерегайся родителей. Они прячут за спиной уздечку и удила.

Услышав это предостережение, конь тотчас же рванулся прочь, так что засверкали подковы, и спрятался в глубине двора.

— Селезень, я не забуду об услуге, которую ты мне оказал, — произнес он. — Если бы не ты, конец моей свободе. Скажи мне, может быть, я тоже смогу быть для тебя чем-нибудь полезным?

— Это очень любезно с твоей стороны, — ответил селезень, — но я пока что не могу себе представить, о чем тебя попросить. Мне нужно подумать.

— Не спеши, селезень, не спеши. Я на днях снова сюда загляну.

С этими словами конь выскочил на дорогу и скрылся легкой рысцой. Родители с грустью глядели ему вслед. За обедом они не перемолвились ни словом и сидели насупившись, с вполне объяснимой тревогой думая о том, как рассердится дядя Альфред, когда узнает, что, затеяв обменять подаренного девочкам барана, они остались с носом. Дельфина и Маринетта не слишком им сочувствовали, сами они никак не могли утешиться, лишившись своего лучшего друга, и сразу же после обеда убежали на луг, чтобы наплакаться вволю. Мимо проходил селезень. Когда он узнал, в чем дело, ему только оставалось присоединиться к девочкам и поплакать вместе с ними.

— О чем вы, трое, плачете? — спросил кто-то у них за спиной. Это был вороной конь, который пришел узнать, как идут дела. Он осведомился у селезня, чем можно его утешить.

— Эх, — вздохнул селезень, — вот если бы ты привел назад барашка двум сестрам, я был бы самым счастливым из селезней…

— Я бы с радостью выполнил твою просьбу, — ответил конь, — но не знаю, как взяться за дело. Догнать барана и всадника проще простого. С такой скоростью вряд ли они успели далеко отъехать. Труднее будет убедить моего бывшего хозяина вернуть барана.

— Размышлять будем, когда догоним их, — сказал селезень. — Сперва отвези нас к ним.

— Все это прекрасно, допустим даже, девочки получат обратно своего барана. Но смогут ли они привести его домой? Утром мне показалось, что родители только и мечтают отделаться от несчастного животного.

— Верно, — подтвердила Маринетта, — но я бы не удивилась, если бы они раскаялись.

— Во всяком случае, — заметила Дельфина, — лучше предупредить дядю Альфреда, чтобы он ждал нас на ферме, когда мы вернемся.

Конь поинтересовался, далеко ли отсюда живет дядя Альфред. Оказалось, что примерно в двух часах ходьбы быстрым шагом, и он пообещал поскакать к нему галопом, когда найдется баран.

— А пока что нужно догнать нашего всадника. Не будем терять ни минуты.

Девочки и селезень забрались на спину коню и, промчавшись во весь опор перед носом у изумленных родителей, исчезли в облаке пыли. Через полчаса они уже въезжали в какую-то деревню.

— Не будем спешить, — сказал конь, перейдя на шаг. — И раз уж мы должны проехать по деревне, воспользуемся случаем и расспросим жителей.

Когда они поравнялись с первыми домами, Дельфина увидела в окне девушку с шитьем в руках, сидевшую перед горшком с геранью, и вежливо спросила:

— Мадемуазель, я ищу барана. Не видели ли вы всадника…

— Всадника? — воскликнула, перебив ее, девушка. — Еще бы! Он промчался мимо на адской скорости, весь сверкая золотом и ужасно красиво звеня оружием. Он был верхом на огромном коне с волнистой, почти вьющейся шерстью. Из ноздрей коня вылетал огонь, и моя бедная герань сразу пожухла.

Дельфина поблагодарила девушку и заметила своим спутникам, что речь идет явно о ком-то другом.

— Вы ошибаетесь, — возразил ей конь, — Как раз о нем. Конечно, портрет несколько приукрашен, но ведь именно так девушки представляют себе военных. Я, например, сразу же понял, что она описывала вашего барана, когда упомянула об огромном коне с вьющейся шерстью.

— А огонь, вылетавший из ноздрей? — возразила Маринетта.

— Поверь мне, просто-напросто солдат курил трубку. Очень скоро они убедились, что конь был прав. Немного дальше фермерша, которая развешивала белье на изгороди своего сада, сказала, что видела, как мимо проезжал солдат верхом на бедном изнуренном баране.

— Я была у источника, полоскала цветное белье, когда они свернули на Синюю Дорогу. Вам бы тоже стало жаль бедняжку барана, если бы вы увидели, как он с трудом взбирается по склону с этим здоровенным олухом на спине, а тот еще колотит его по голове, чтобы он двигался побыстрее.

Услышав эти печальные новости, девочки с трудом сдержали слезы, а селезень тоже пришел в сильное волнение. Вороной конь, которому на войне доводилось видеть и не такое, не поддался панике и спросил у фермерши:

— А Синяя Дорога, по которой поехал всадник, далеко отсюда?

— На том конце деревни, но ее не так просто найти. Нужно, чтобы кто-нибудь вам ее показал.

Из-за дома вышел пятилетний мальчик, сын фермерши, волоча за собой на веревочке красивую деревянную лошадку на колесиках. Он с завистью смотрел на девочек, которым удалось покататься на гораздо более высокой лошади, чем у него.

— Жюль, — сказала ему мать, — проводи приезжих до Синей Дороги.

— Хорошо, мама, — ответил Жюль и пошел вперед, не выпуская лошадки.

— Спорим, ты бы с удовольствием сел ко мне на спину, — сказал конь.

Жюль покраснел, потому что только об этом и мечтал. Маринетта уступила ему место и предложила тянуть за веревочку лошадку Жюля, чтобы та тоже прогулялась. Дельфина посадила проводника перед собой и, крепко обхватив его руками, стала рассказывать о злоключениях барана. Тем временем конь старался двигаться как можно более плавно. Жюль, исполненный сочувствия, от всей души желал, чтобы все завершилось успешно, и уверял, что и на него, и на его деревянную лошадку можно целиком положиться. Оба они готовы пуститься в самые рискованные приключения, если речь идет о несчастном, которому требуется помощь.

Между тем Маринетта шла чуть-чуть впереди и тянула за собой деревянную лошадку, на спине которой восседал селезень. Поднявшись на холм, Маринетта заметила харчевню и привязанного у дверей барана. Сначала она очень обрадовалась, селезень тоже, но, вглядевшись, они поняли, что это совсем не их друг. Баран возле харчевни был слишком маленьким.

— Нет, — вздохнула Маринетта, — это не наш.

Они остановились, поджидая спутников, селезень, воспользовавшись передышкой, забрался на голову деревянной лошадки, чтобы получше рассмотреть харчевню и окрестности. Ему показалось, что он различает на шее барана какой-то блестящий предмет, похожий на саблю. Неожиданно он начал прыгать на голове коня и закричал так громко, что чуть было не свалился на землю:

— Это он! Это наш баран! Говорю вам, это наш баран!

Остальные очень удивились. Наверняка селезень ошибся. Такой маленький барашек, нет, нет, это чужой. Тогда селезень пришел в ярость.

— Вы что, не понимаете, новый хозяин велел его обстричь, и если он выглядит не больше ягненка, то потому, что лишился руна. Наверное, солдат продал шерсть, чтобы промочить горло в харчевне.

— Честное слово, — сказал вороной конь, — это похоже на правду. Сегодня утром у него в кармане не было ни гроша и вряд ли ему дали выпить в долг. Зная этого пьянчугу, я так и думал, что мы нагоним его в первой же харчевне. Во всяком случае, нужно удостовериться, что это наш баран.

Требуемое доказательство представил сам баран, который тоже заметил группу на вершине холма и ясно дал понять девочкам, что он узнал их. Он несколько раз прокричал:

— Я ваш баран! — показывая при этом жестами, что нужно соблюдать осторожность.

После того как он крикнул в третий раз, на пороге харчевни показался солдат. Наверное, он вышел узнать, что это за крики. Прежде чем вернуться, он погрозил барану. К счастью, ему не пришло в голову взглянуть на вершину холма, потому что на таком близком расстоянии он легко узнал бы вороного коня, а тогда у солдата возникли бы подозрения… Правда, он уже порядком выпил и плохо различал окружающие предметы.

— Насколько я понимаю, — сказал селезень, — барашка неусыпно стерегут. А это не облегчает нашу задачу.

— Что же ты собираешься предпринять? — спросил вороной конь.

— Что я собираюсь предпринять? Незаметно отвязать барана и привести его на ферму. Я так и сделаю.

— Боюсь, ничего не выйдет. Даже если этот план удастся, ты думаешь, что спасешь барана? Выйдя из харчевни и обнаружив пропажу, солдат решит, что баран убежал назад, к бывшим хозяевам, и тут же отправится на ферму требовать его обратно. Придется возвращать его. Можно даже побиться об заклад, что баран получит хорошую порку и еще, наверное, будет счастлив, если не пустят в ход саблю и он не лишится головы. Нет, селезень, поверь мне, нужно придумать что-нибудь другое.

— Легко сказать — придумать что-нибудь другое. Но что?

— Вот ты и раскинь мозгами. Я ничем не могу вам помочь, и мое присутствие, увы, может только навредить. Побегу-ка я лучше к дяде Альфреду, как и договорились, и вернусь обратно вам навстречу. Может быть, баран уже будет с вами…

Дельфина и Жюль спешились, конь умчался галопом, а те, кто остался, стали держать совет. Девочки еще не потеряли надежду разжалобить солдата, но Жюль считал, что вернее будет запугать его.

— Жаль, что я не прихватил с собой трубу, — говорил он. — Я бы сыграл «тра-та-та» у него под носом и сказал бы ему: «Отдайте барана».

Несмотря на доводы коня, селезень не отказался от плана похищения барашка и как раз обсуждал его с друзьями, когда солдат, покачиваясь, вышел из харчевни. Казалось, сначала он не знал, на что решиться, но потом нахлобучил на голову каску и направился к барану, явно намереваясь пуститься в путь. Селезню тотчас же пришлось отказаться от своего плана, и когда опасность уже казалась неминуемой, ему в голову пришла одна мысль… Он влез на деревянную лошадку и сказал спутникам:

— Может быть, нам повезет, и он не обернется в нашу сторону. А вы тем временем столкните меня изо всех сил вниз с горы, чтобы мне хватало разгона подняться на несколько метров вверх к харчевне.

Маринетта пустилась со всех ног вниз, волоча лошадь за веревочку, а Дельфина и Жюль подталкивали ее сзади. Они отпустили лошадку где-то на середине спуска и провожали взглядами, спрятавшись за забором. Селезень верхом на деревянной лошади преодолел спуск, крича во все горло:

— С дороги! С дороги!

Солдат оглянулся на шум и застыл в изумлении посередине двора харчевни, глядя, как приближается, мчась во весь опор, всадник верхом на скакуне. Достигнув конца спуска, селезень сделал вид, что с трудом сдерживает коня.

— Эй, — кричал он, — проклятое животное, ты остановишься или нет? Эй, бешеный!

Деревянная лошадь, словно повинуясь приказу, преодолела более медленным аллюром участок дороги, ведущий к харчевне, и наконец остановилась у края канавы. По счастью, колесики запутались в траве, и благодаря этому она не скатилась назад с горы. Не теряя времени, селезень спрыгнул с лошади и обратился к солдату, смотревшему на него во все глаза:

— Мое почтение, служивый. Харчевня здесь приличная?

— Не могу сказать. Во всяком случае, выпить тут дают, — ответил солдат, который и в самом деле так набрался, что едва стоял на ногах.

— Я приехал издалека, — сказал селезень, — и хочу отдохнуть. Я совсем из другого теста, чем это животное, не ведающее усталости. По правде сказать, равной этой лошади не сыщешь во всем свете. Она несется, как ветер, и останавливается, только если хорошенько попросишь. Для нее сотня километров — пустяк, каких-нибудь два часа, и она на месте.

Солдат едва верил своим ушам и с завистью поглядывал на лихого скакуна, который, честно говоря, казался ему довольно смирным на вид. Но после пребывания в харчевне его взор был несколько затуманен, и потому он не слишком полагался на свое зрение, а больше доверял словам селезня.

— Вам везет, — вздохнул он. — Да, если повезет, так уж повезет.

— Вы находите? — спросил селезень. — Понимаете, в чем дело, сам-то я не слишком доволен своей лошадью. Вы удивлены, не правда ли? Но я путешествую ради удовольствия, и для меня эта лошадь чересчур резва. Она не дает мне остановиться, вволю полюбоваться пейзажем. Мне бы больше подошла неторопливая лошадь.

Солдат почувствовал, как вино все сильнее и сильнее ударяет ему в голову, и ему показалось, что деревянная лошадь дрожит от нетерпения.

— А если б я осмелился предложить вам поменяться со мной? — спросил он с хитроватой усмешкой. — Я тороплюсь, а медлительность моего барана просто приводит меня в ярость.

Селезень подошел к барану, недоверчиво оглядел и клювом пощупал его ноги.

— Он очень мал, — заметил он.

— Это потому, что я совсем недавно отдал его обстричь. На самом деле это вполне рослый баран. Он достаточно велик, чтобы везти вас на себе. Об этом не беспокойтесь. Он прекрасно выдерживает даже меня и при этом еще скачет галопом.

— Галопом! — воскликнул селезень. — Галопом! Знаете, служивый, ваш баран похож на неукротимого рысака, который летит по дорогам так, что в глазах мелькает. Если он таков, то что я выигрываю от этого обмена?

— Я плохо выразился, — ответил солдат сконфуженно. — Скажу вам все, как есть: мой баран — само спокойствие, он ленив, да к тому же с одышкой. Да он движется медленнее, чем улитка или черепаха.

— Прекрасно, — сказал селезень, — хотя я с трудом в это верю. Но знаете, служивый, у вас такие правдивые, внушающие доверие глаза…

Так и быть, я согласен. Давайте меняться.

Боясь, как бы селезень не передумал, солдат бросился отвязывать барана и посадил ему на спину селезня. Тот уже не заводил речи о том, что хочет отдохнуть в харчевне, и торопил нового скакуна побыстрее трогаться в путь.

— Эй, — крикнул солдат, — не так быстро! Вы чуть не уехали с моей саблей.

Солдат освободил барана от длинной сабли, лежащей поперек туловища, и пристегнул ее у себя на боку.

— А теперь, — сказал он, обращаясь к деревянной лошади, — приготовились…

— Прежде всего, — посоветовал селезень, — дайте ей напиться. Видите, как она высовывает язык?

— И правда, об этом я не подумал.

Пока солдат ходил доставать воду из колодца, селезень и баран перебежали через дорогу и бросились к девочкам и Жюлю, спрятавшимся в поле ржи, откуда они могли наблюдать за происходящим во дворе харчевни. Дельфина и Маринетта едва не задушили барана в объятиях, и все рыдали от умиления. Излияния чувств могли бы продолжаться еще дольше, если бы их не отвлекла сцена, разыгравшаяся возле харчевни.

Солдат принес ведро воды деревянной лошади и, видя, что та не собирается пить, раздраженно закричал:

— Ты будешь пить, чертова кляча? Считаю до трех. Раз, два, три! Нет? Значит, подождешь до другого раза.

Поддав ведро ногой и опрокинув его, он уселся верхом на деревянную лошадь и возмутился, что она не трогается с места. Сперва он стал браниться, потом, видя, что та все равно не двигается, решил спешиться, приговаривая:

— Хорошо же, я знаю, что нужно сделать.

Вытащив длинную саблю, он одним махом отсек бедной деревянной лошадке голову, и она покатилась в пыль. Затем он вложил саблю в ножны и отправился на войну пешком. Может быть, теперь он уже стал генералом, но об этом ничего не известно.

На обратном пути Дельфина несла голову деревянной лошадки, а Маринетта тащила за веревочку обезглавленное туловище. Увидев, какой участи подверглась его лошадь, Жюль сперва очень расстроился, но быстро утешился, потому что девочки и барашек были вне себя от радости. К тому же больше всего его удручала мысль, что ему придется расстаться с новыми друзьями, которые собирались домой. И хотя мама пообещала ему приклеить голову его лошади, он все равно начал шмыгать носом, когда они скрылись из виду.

Дельфина и Маринетта были не вполне уверены, что встретят дома радушный прием. Родители и впрямь без конца говорили о дочерях, и говорили следующее:

— Оставим без сладкого. Посадим на черствый хлеб. Оттаскаем за уши. Пусть знают, как убегать из-под самого носа верхом на малознакомом коне.

И каждую минуту они выходили на крыльцо и смотрели туда, куда уехали девочки. Внезапно до них донесся цокот лошадиных копыт, но совсем с другой стороны. Вздрогнув, они воскликнули:

— Дядя Альфред!

Это и впрямь был дядя Альфред, который прискакал на ферму верхом на вороном коне, и, насколько можно было судить издали, лицо у него было свирепое. Бедные родители побледнели и шептали, сжимая руки:

— Мы погибли, он все узнает. Ему все станет известно. Как обидно, что мы лишились такого барана. Какая жалость! Ах, милый барашек!

— Вот и я, — произнес тогда голос барана, и он показался из-за дома, а следом за ним селезень и девочки.

Родители были так рады, что тотчас же принялись прыгать и смеяться. Вместо того чтобы наказать малышек, они неожиданно пообещали купить им по паре красивых домашних туфелек и по новому переднику. Затем в присутствии дяди Альфреда, который еще с недоверием поглядывал на них сверху вниз — со спины коня, они сами привязали на оба бараньих рога розовые банты. Более того, за ужином селезню было разрешено сесть за стол между девочками, и он вел себя не хуже, чем любая благовоспитанная особа.

ЗЛОЙ ГУСАК

Дельфина и Маринетта играли на скошенном лугу в мячик, когда там объявился большой белый гусак и запыхтел себе под огромный клюв. Вид у него был разъяренный, но девочки не придали этому значения. Они кидали друг дружке мячик и думали только о том, как бы не пропустить его в воздухе и вовремя поймать. «Пш-пш-пш», — шипел гусак себе под нос, а поскольку его оскорбляло, что никто не обращает на него внимания, то с каждой минутой он шипел все громче. Прежде чем сделать ту или иную фигуру, девочки называли ее. «Хлопок спереди!» — кричали они, или «коленочки», или «двойной оборот». Как раз во время двойного оборота Дельфина и получила мячиком по носу. Сначала она ничего не могла понять и только терла нос, как будто хотела убедиться, что он в целости и сохранности, а потом начала смеяться, Маринетта — за ней, от смеха она закидывала голову, да так резко, что ее светлые волосы совсем растрепались. Тут гусак решил, что девочки смеются над ним. Вытянув шею, хлопая крыльями и распушив перья, он с гневным видом начал на них наступать.

— Я запрещаю вам находиться на моем лугу, — заявил он.

Гусак встал между девочками и в ярости переводил взгляд маленьких злых глаз с одной на другую. Дельфина приняла серьезный вид, а Маринетта никак не могла остановиться — уж очень смешно этот пентюх переваливался на перепончатых лапах.

— Это уж слишком, — воскликнул гусак, — я повторяю…

— Ты нам надоел, — оборвала его Маринетта. — Ступай к своим гусятам и дай нам спокойно поиграть.

— Я как раз и жду своих гусят и не желаю, чтобы рядом с ними оказались две плохо воспитанные девчонки. Проваливайте отсюда.

— Неправда, — обиделась Дельфина. — Мы не плохо воспитанные девчонки.

— Да пусть себе ворчит, — сказала Маринетта. — Разве от этой перины на ножках что-нибудь умное услышишь… И вообще, о каком это своем луге он говорит? Можно подумать, что у какого-то гусака может быть собственный луг! Хватит, кидай мне мячик, двойной поворот…

Она завертелась, и голубой клетчатый фартучек описал точный круг над ее коленками. Дельфина приготовилась бросить мячик.

— Ах так! — воскликнул гусак.

Раскрыв огромный клюв, он со всех ног бросился к Маринетте, схватил ее за щиколотку и сжал изо всех сил. Маринетте было так больно, что она решила, будто гусак ее сейчас съест, и очень испугалась. Она кричала, отбивалась, но гусак только крепче сжимал клюв. Подбежавшая Дельфина попыталась отогнать его. Она била гусака по голове, дергала за крылья и лапки, но это только злило его еще больше. В конце концов гусак разжал клюв, но только для того, чтобы схватить за щиколотку Дельфину, и тут уж заплакали обе девочки. А на соседнем поле щипал траву серый ослик, он все время вытягивал шею из-за загородки и прядал ушами. Это был очень добрый ослик, ласковый и выносливый, как почти все ослы. Детей он очень любил, особенно маленьких девочек, и хотя их насмешки над его ушами доставляли ему много неприятных минут, он никогда не обижался, наоборот, ласково поглядывал на детей и притворялся, будто ему самому смешно, что у него такие длинные и заостренные уши. Ослик все видел и слышал из-за загородки, и его просто возмутили высокомерие и злоба гусака. Пока девочки отбивались от него, ослик подавал советы издали:

— Хватайте его двумя руками за голову и хорошенько раскручивайте… Ах ты, господи, кто поставил тут эту загородку… Да за голову, я вам говорю…

Но девочки совсем растерялись и не понимали, что им говорил ослик. Но по тому, как он говорил, они чувствовали, что он за них, и как только смогли убежать от гусака, тут же оказались с ним рядом.

Догонять малышек гусак не стал, только прокричал вдогонку:

— А мяч я конфискую, будете знать, как не уважать гусака!

И он действительно схватил клювом мячик, завертелся с ним посреди луга и при этом так раздул шею, что превратился в какой-то ходячий зоб, а голова его затерялась где-то между крыльями. В конце концов, этот спектакль стал действовать всем на нервы. Ослик, уж на что терпеливое животное, и то, не выдержав, крикнул:

— Вы только посмотрите на этого толстого болвана, как он выпендривается с мячом в клюве! Хорош, нечего сказать… Ты так не важничал, когда месяц назад хозяйка щипала тебя на подушку!

Гусак чуть не задохнулся от ярости и унижения. Осел испортил ему радость победы, напомнив, что скоро очередная пытка: дважды в год фермерша выщипывала у гусака самый нежный пух, и тогда он ходил с такой голой шеей, что цыплята делали вид, будто принимают его за индюка.

Вертеться, правда, гусак перестал, поскольку на подходах к лугу уже показалось его семейство и надо было идти их встречать. Полдюжины гусят вышагивало под предводительством матушки гусыни. Гусята были совсем не вредными, разве что слишком серьезны для своих лет, но это не недостаток, а их легкие желто-серые перышки так и пенились на ветру. Матушка гусыня тоже была вполне добродушной особой. Судя по всему, ей даже было неловко за важничанье своего супруга, и она подталкивала его иногда крылом, говоря при этом:

— Оставьте, мой друг, да оставьте же…

Но гусак делал вид, что эти увещевания к нему не относятся. Он по-прежнему не выпускал мячик из клюва и вел свой выводок к середине луга. Наконец гусак остановился, положил мячик на траву и сказал гусятам:

— Вот эту игрушку я конфисковал у, двух противных девчонок, которые на моем собственном лугу посмели не оказать мне должного уважения. Я отдаю ее вам. Играйте, пока мы не пошли на пруд купаться.

Гусята с опаской приблизились к мячу, поскольку никак не могли взять в толк, что им с этой игрушкой делать. Решив, что перед ними яйцо, они тут же потеряли к нему всякий интерес. Гусак остался весьма недоволен детьми.

— Я никогда не видел таких бестолковых гусят, — бранился он. — Вот она, награда за все усилия найти детям занятие. Какая все-таки несправедливость!

Но я научу вас играть в мяч! Или я не гусак, или вы будете у меня развлекаться как люди.

— Оставьте, друг мой, ну оставьте же…

— Ах, ты еще их защищаешь! Хорошо же, будешь играть в мяч вместе с ними.

Как видите, с близкими гусак был ничуть не любезнее, чем с посторонними. Пока он показывал матушке гусыне и гусятам правила игры, девочки уже проскользнули за загородку к ослику. Гусак так их ущипнул, что они все еще хромали. Плакать они, вообще-то, перестали, только Маринетта еще иногда всхлипывала.

— Ну подумайте, — сказал осел, — что за противная тварь! Нет, я не могу успокоиться! А я-то как радуюсь, когда рядом со мной играют маленькие девочки… О грубиян!.. Признайтесь, он сделал вам больно?

Маринетта показала ему красную отметину на левой ноге. У Дельфины такая же отметина была на правой.

— Конечно, больно. Горит, как ошпаренная.

Тогда ослик наклонил голову, подул малышкам на ноги, и у них почти все прошло. Это потому, что ослик был добрым. Девочки стали его благодарить, ласково обнимая за шею. Ослик был доволен.

— Можете потрогать мои уши, — разрешил он девочкам. — Я чувствую, вам этого хочется.

Девочки гладили ему уши, и всё удивлялись, что они такие мягкие.

— Они ведь длинные, да? — глухо спросил осел.

— Немножко, — ответила Маринетта, — но не настолько… во всяком случае, они тебе очень идут.

— Если бы они не были такими длинными, — добавила Дельфина, — мне кажется, что ты бы мне меньше нравился…

— Правда? Пусть так. Только вот…

Ослик замялся, потом, испугавшись, что надоел девочкам со своими ушами, он решил переменить тему.

— Сейчас, когда на вас нападал этот гусак, вы меня не поняли. Я вам кричал, что его надо схватить за голову и несколько раз крутануть вокруг себя. Да, схватить его двумя руками и крутить вокруг себя на вытянутых руках. Это лучшее средство привести его в чувство. Оказавшись на земле, он ничего не будет понимать: голова кружится, сам еле держится на ногах. А потом ему будет так неприятно об этом вспоминать, что он больше никогда не пристанет к тому, кто его так проучит.

— Здорово, — сказала Маринетта, — но сначала надо его схватить, а он в это время может ущипнуть за руку…

— Я и забыл, что вы маленькие, но я бы на вашем месте все равно попробовал.

Девочки только покачали головами и сказали, что слишком боятся гусака. Осел неожиданно рассмеялся, извинившись перед девочками: он указал им на гусака, который играл на лугу в мяч со всем семейством. Гусак важничал, толкал матушку гусыню, бранил гусят за неуклюжесть и, хоть самым неуклюжим во всей компании был он сам, каждую минуту повторял: «Смотрите, как делаю я… берите пример с меня…» Конечно, о том, чтобы кинуть мячик, и речи не было, толкнуть бы лапкой. Дельфина, Маринетта и осел умирали со смеху и кричали при каждом удобном случае: «Мазила!» Гусак делал вид, что не слышит ни смеха, ни издевок: так ему не хотелось признаваться в том, что у него ничего не получается. А так как после десяти пропущенных мячей он сумел наконец поймать одиннадцатый, то решил, что может всё, и заявил гусятам:

— Теперь я покажу вам двойной оборот… Ты, матушка гусыня, кидаешь мне мяч… Смотрите хорошенько.

Он отошел на несколько шагов от супруги, которая уже приготовилась толкнуть ему мячик. Удостоверился, что все взгляды устремлены на него, напыжился и крикнул:

— Готовы? Двойной оборот!

Пока матушка гусыня поддавала мячик лапкой, он закрутился на одном месте, как это делали девочки. Сначала гусак крутился медленно, но так как осел подначивал его, то заторопился и обернулся вокруг себя трижды, не в силах остановиться. Несчастный полуживой гусак принялся трясти головой, покачиваясь, сделал несколько шагов, повалился на правый бок, потом на левый, да так и остался лежать на земле, бессильно откинув шею и закатив глаза. Осел со смеху катался по траве, тряся копытами в воздухе. Девочки вторили ему, и даже гусята, несмотря на все уважение к своему папаше, не смогли удержаться от смеха. Только матушка гусыня чуть не плакала. Она наклонилась над супругом и торопилась поднять его, приговаривая вполголоса:

— Друг мой, вставайте же… так не пристало… На нас смотрят…

Гусаку удалось прийти в себя, но голова у него еще кружилась. И на несколько минут он лишился дара речи. Стоило ему открыть клюв, как он начал оправдываться.

Тут Маринетта опять потребовала у него мячик:

— Ты сам видишь, что эта игра не для гусей…

— И тем более не для гусаков, — подхватил осел, — мы имели счастье наблюдать за тобой, и ты показал себя в достаточно смешном виде.

Хватит, отдавай мяч.

— Я уже сказал, что конфискую его, — заупрямился гусак. — И довольно об этом.

— Я знал, что ты грубиян и лжец. Не хватало только стать вором.

— Я ничего не крал, все, что находится на моем лугу, принадлежит мне. Так что оставьте меня в покое. Буду я еще слушать нравоучения от каких-то ишаков.

При этих словах осел замолчал и потупился. Стыд и унижение снедали его, и он украдкой поглядывал на девочек, не зная, как вести себя дальше. Но Дельфина и Маринетта не обращали на ослика внимания, потому что слишком огорчились из-за мяча сами.

Они еще раз попросили гусака вернуть им мячик, но он даже не стал слушать. Гусак готовился вести все семейство на пруд и наказывал матушке гусыне нести мячик в клюве. А поскольку пруд находился за лугом, на опушке леса, то он с гусятами проследовал перед загородкой, где стояли девочки со своим другом ослом. В это время один любознательный гусенок поинтересовался, указывая на мячик, который несла в клюве его мама, что за птица снесла это яйцо. Братья засмеялись, а гусак строго оборвал сына:

— Замолчи сейчас же. Осел!

Гусак специально говорил очень громко, украдкой поглядывая в сторону загородки. Удар был нанесен ослу прямо в сердце. Однако, видя, что девочки вот-вот расплачутся, уже слыша всхлипывания Маринетты, осел решился забыть свое горе в их утешении:

— Ваш мяч никуда не денется. Знаете, что вам надо сделать? Как только гусак окажется в воде, идите к пруду. Он, наверняка, оставит мяч на берегу, и вы просто возьмете его, и все. Я скажу вам, когда надо идти. А пока давайте немного поболтаем! Я как раз хотел вам сказать…

Осел вздохнул, откашлялся, чтобы прочистить горло. Казалось, что он стесняется.

— Ну так вот, — сказал он. — Только что гусак обозвал меня ишаком… Я, конечно, знаю, что ослов так называют, но как он это произнес! И потом, проходя мимо нас, вы помните, он сказал гусенку: «Осёл» — в смысле дурак. Вот я и хотел бы узнать, почему дураков называют «ослами»…

Малышки залились краской, потому что сами часто так обзывались.

— И это еще не все, — продолжал осел, — я слышал даже, что в школе, когда ребенок ничего не понимает, учитель ставит его в угол в колпаке с ослиными ушами.

Как будто глупее осла уже и нет никого на свете! Согласитесь, малоприятно.

— Я думаю, что это действительно не очень справедливо, — сказала Дельфина.

— Значит, вы не думаете, что я глупее этого гусака? — спросил осел.

— Ну конечно же нет… нет конечно…

Девочки протестовали вяло — они так привыкли слышать об ослиной глупости, что не могли в ней серьезно усомниться. Осел понял, что ему не удалось доказать им несправедливость, жертвой которой он был. Они никогда не поверят ему на слово.

— Ну что ж, пусть так, — вздохнул он, — пусть так… Девочки, я думаю, вам пора отправляться к пруду. Желаю удачи! И если у вас ничего не выйдет, дайте мне знать.

Но когда девочки подошли к пруду, им пришлось распроститься с надеждой получить свой мячик обратно. Гусак определенно не был так глуп, как выходило по ослиным словам, и предусмотрительно забрал мячик с собой на середину пруда. Мячик плавал около гусят, и те играли с ним с большей ловкостью, чем только что на лугу. Они плавали за ним наперегонки, прятали его под крыльями, и при других обстоятельствах девочки с удовольствием понаблюдали бы за их шалостями. Да и гусак не был похож на того увальня, над которым они потешались на лугу. Он плыл свободно, движения его были преисполнены гордости и изящества. Гусак просто преобразился, и малышки, несмотря на свою обиду, вынуждены были отдать ему должное. Но злобного нрава гусак не утратил и, указывая на мячик, прокричал девочкам:

— Ха-ха! Вы-то небось поверили, что я оставлю его на берегу? Но я не так глуп! Я нашел, куда его деть, и вы своего мяча не получите!

Правда, он умолчал о том, что мяч ему просто опротивел по дороге к пруду и он кинул его в воду, надеясь, что он пойдет ко дну, как обыкновенный камень. То, что мяч не тонет, удивило его самого, но гордость не позволила гусаку признаться в этом перед девочками. Дельфина попробовала еще раз поколебать его упрямство и вежливо попросила гусака:

— Ну гусак, ну будь умницей, отдай нам мячик… А то родители будут нас бранить.

— И правильно сделают. Будете знать, как делать всякие выкрутасы на чужом лугу. А встречу ваших родителей, обязательно скажу им, чтобы получше воспитывали дочек. Хотел бы я посмотреть на них, если бы мои гусята заявились к ним во двор без спросу.

К счастью, мои дорогие крошки умеют вести себя и обязаны этим мне.

— Да замолчи ты, только и знаешь орать, как осел, — бросила ему Маринетта, передернув плечами.

Она тут же прикусила язык и пожалела, что так неучтиво отозвалась об осле.

— Орать, как осел? — воскликнул гусак. — Бесстыжие! Сейчас я доберусь до ваших ног! Вот только выйду из воды.

Он уже плыл к берегу, но малышки, на щиколотках которых еще краснели отметины от его щипков, поспешили спастись бегством.

— Ага, правильно делаете, что убегаете, — сказал гусак, — я бы на вас живого места не оставил! А с мячиком проститесь навсегда! Я придумал для него отличное местечко. Посмотрим, у кого хватит ума его найти.

Девочки вернулись домой, не посмев пройти мимо осла, поскольку Маринетте было стыдно за то вырвавшееся у нее несчастное слово. Между тем погода вдруг испортилась, и резко похолодало. Небо было безоблачно, с севера дул ледяной ветер, щипавший за коленки. Дельфина и Маринетта ждали, что их будут ругать, но родители не заметили, что девочки вернулись без мячика.

— Виданное ли дело, такие холода об эту пору, — говорил отец. — Уверен, ночью хватит морозец.

— Слава богу, это ненадолго, — отвечала ему мать. — Еще рано.

После купания гусак с семейством вновь прошествовал мимо ослиной загородки. Матушка гусыня несла в клюве мяч, а гусята жаловались папаше на погоду.

— Так, так, значит, кое-кто не захотел вернуть мячик, — сказал осел. — Однако, надеюсь, завтра это желание появится.

— Ни завтра, ни послезавтра, — возразил гусак. — Я оставляю мяч у себя и отныне буду держать его в надежном месте, в тайнике, который выберу сам.

— Гусиный тайник — не велика премудрость.

— Во всяком случае, таким ишакам, как ты, она не по зубам.

— Пф! — ответил осел. — И не подумаю его искать. Ты как миленький вернешь мячик сам.

— Интересно, как это, — усмехнулся гусак.

Он отправился догонять свое семейство, но, сделав несколько шагов, остановился, на минуту задумался и злобно проговорил:

— Эти девчонки совершенно невыносимы. Только что я слышал, как они сказали кому-то, кто болтал всякую чепуху: «Замолчи, ты орешь, как осел». Да, да, так именно и сказали.

— А тот, кто болтал всякую чепуху, был, конечно, ты…

Гусак зашагал прочь, не удостоив осла ответом, но было видно, что он раздосадован. Оставшись один, осел долго думал над словами девочек.

Вдруг он громко засмеялся, потому что в голову ему пришла одна идея, проделавшая солидный путь от замерзших кончиков ушей до макушки.

На следующее утро осел уже спозаранку занял пост на своем лугу. Было очень холодно, таких холодов и не припомнить. Осел встал у самой загородки, пританцовывая на всех четырех ногах, чтобы немного согреться. Первыми он увидел девочек, идущих в школу, и окликнул их. Удостоверившись, что гусака на лугу нет, они подбежали к ослу поздороваться.

— Вам попало, девочки? — спросил осел.

— Нет, — ответила Маринетта. — Родители еще не знают, что мячик потерялся.

— Вот и хорошо, не беспокойтесь. Могу вас заверить, что завтра вечером вы получите свой мячик.

Не прошло и пяти минут после ухода девочек, как осел увидел гусака, выступающего во главе выводка. Осел поздоровался со всем семейством и поинтересовался у матушки гусыни, куда они направляются в такую рань.

— Мы идем на утреннее купание, — ответила она.

— Милая моя, добрая гусыня, — сказал осел, — мне весьма жаль, но я решил, что сегодня утром вы купаться не будете.

Гусак расхохотался и с издевкой спросил:

— Ты что, решил, будто стоит тебе захотеть, и я подчинюсь?

— Думай, что хочешь, но подчиниться придется, поскольку ночью я заткнул пруд пробкой и не раскупорю его до тех пор, пока ты не вернешь девочкам мячик.

Гусак решил, что осел совсем потерял голову, и сказал гусятам:

— Не обращайте внимания, идем купаться. Не вижу причины слушать какого-то осла.

Едва завидев пруд, гусята закричали от радости, гогоча, что еще никогда поверхность пруда не была такой гладкой и блестящей. Гусак никогда не видел льда и даже не слышал про него, поскольку прошлая зима была такой теплой, что вода в пруду не замерзла.

Ему тоже показалось, что вода красивее, чем обычно, и это вернуло ему прекрасное расположение духа.

— Купание обещает быть отличным, — сказал он.

Он, как обычно, первым спустился к пруду и от удивления загоготал. Вместо того чтобы погрузиться в воду, он по-прежнему шагал по какой-то поверхности, твердой, как камень. Позади него толпились онемевшие от изумления гусята с матушкой гусыней.

— Что это он, действительно заткнул пробкой пруд? — ворчал гусак. — Да нет же, не может быть… Найдем воду немного подальше.

Они несколько раз прошлись по пруду туда, обратно, но всюду под лапами оказывалась та же холодная металлическая поверхность.

— Однако он действительно заткнул пробкой наш пруд, — вынужден был признаться гусак.

— Какая неприятность! — проговорила матушка гусыня. — День без купания теряет всю свою прелесть, особенно для детей… Тебе действительно надо вернуть мячик.

— Оставь меня в покое, сам знаю, что мне делать. И больше — ни слова об этом… Еще не хватает, чтобы подумали, что мне могут приказывать какие-то ослы.

Семейство вернулось на ферму и укрылось в углу двора. Чтобы миновать ослиную загородку, они сделали изрядный крюк, но осел прокричал им:

— Так ты возвращаешь мячик? Мне вытаскивать пробку из пруда?

Гусак не ответил, поскольку уступить с первого раза значило попросту уронить свое достоинство. Все утро он пребывал в убийственном настроении и не притрагивался к корму. Когда день перевалил за половину, гусак усомнился: а впрямь ли сосед заткнул пробкой пруд и возможно ли вообще такое? После долгих колебаний гусак решил снова посетить пруд. Ему необходимо было удостовериться, что все это было на самом деле. Пруд был заткнут накрепко. И когда гусак направлялся к пруду, и на обратном пути осел спросил, готов ли он вернуть девочкам мячик.

— Поостерегись, а то будет поздно!

Но гусак проследовал мимо с гордо поднятой головой. Наконец на следующее утро, не желая лично вступать в переговоры, он направил к ослу матушку гусыню. Дельфина и Маринетта как раз оказались рядом. Потеплело, и на пруду уже трещал вчерашний лед.

— Милая моя душечка гусыня, — провозгласил осел (и сделал вид, что сердится), — я и слышать ничего не хочу до тех пор, пока не получу мячик.

Можете сообщить это своему супругу. Вас, добрейшее создание, мне жаль, но этого твердолобого гусака, который не жалеет свою семью, — нисколько.

Матушка гусыня вразвалку удалилась восвояси, и малышки, которые едва удерживались от смеха, смогли веселиться в свое удовольствие.

— Только бы гусак не наведался к пруду раньше, чем решится отдать мячик, — сказала Дельфина. — Иначе он увидит, что пробка вот-вот откроется.

— Не бойтесь, — ответил осел, — сейчас он явится вместе с мячиком.

И действительно, гусак не замедлил явиться во главе своего выводка. Мяч он держал в клюве и злобно перекинул его через загородку. Маринетта подняла мячик, и гусак уже намеревался прошествовать к пруду, как осел окликнул его официальным тоном.

— Это не все, — сказал он. — Теперь необходимо принести свои извинения этим двум девочкам, которых ты третьего дня обидел.

— Да не нужно, необязательно, — запротестовали девочки.

— Нет, нужно, я требую извинений. Я не откупорю пруд, пока не услышу извинений в ваш адрес.

— Чтобы я извинялся? — возмутился гусак. — Да никогда! Да я лучше ни разу в жизни больше не окунусь в воду!

В тот же момент он со своим семейством развернулся и возвратился на ферму, где, шлепая по грязной воде дворовой лужи, постарался забыть купание в пруду. Гусак держался целую неделю, лед на пруду уже давно лопнул, и на дворе было тепло, как весной, когда он наконец смирился со своей участью.

— Я прошу прощения, что щипал вас за ноги, — заикаясь от ярости, проговорил гусак, — клянусь, это не повторится.

— Ну вот и хорошо, — сказал осел. — Я вынимаю из пруда пробку. Идите купаться.

В тот день гусак никак не мог вылезти из воды. Но когда он вернулся на ферму, о его злоключениях знали уже все, и над гусаком потешался весь двор. Всем было приятно, что он оказался так глуп, а осел так хитер. С тех пор и речи нет об ослиной глупости, напротив, если хотят кого-нибудь похвалить за находчивость, то говорят, что он хитер, как осел.

КОРОВЫ

Дельфина и Маринетта выгнали коров из хлева, чтобы вывести их на заливные луга по берегу реки на другом конце деревни. Раньше вечера им домой не вернуться, вот они и положили в корзину обед для себя, обед для собаки и две тартинки со смородиновым вареньем на полдник.

— Идите, — напутствовали их родители, — смотрите хорошенько, чтобы коровы не забирались в клевера и не срывали яблок с придорожных яблонь. Помните, вы уже не дети. На двоих вам почти двадцать.

Следующее напутствие получила собака, которая в это время заинтересованно обнюхивала корзину с провизией.

— И ты, лентяйка, тоже смотри не зевай.

— Сплошные комплименты, — пробурчала собака. — Придумали бы что-нибудь новенькое.

— И вы, коровы, учтите, ведут вас на дармовую траву. Жуйте, не стесняйтесь.

— Не волнуйтесь, родители, — ответили коровы. — Что до еды, то мы уж не растеряемся.

Одна из коров язвительно добавила:

— И есть мы могли бы еще лучше, если бы нас все время не дергали.

Небольшую серую коровенку, которая так высказалась, звали Бодуньей. Ей удалось войти в доверие к родителям, и она никогда не упускала случая донести им, что делали девочки.

И даже о том, чего они и не думали делать, Бодунья тоже сообщала родителям, потому что испытывала злобное удовлетворение, когда их бранили или сажали на хлеб и воду.

— Все время не дергали? — переспросила Дельфина. — Кто же это тебя дергает?

— Я уже все сказала, — ответила Бодунья, следуя своей дорогой.

За ней потянулось все стадо, а родители остались стоять посреди двора, ворча себе под нос.

— Хм, нужно их вывести на чистую воду. Да и нечему удивляться. У девчонок на уме одни глупости. Счастье еще… Да, счастье, что у нас есть Бодунья, она такая рассудительная, а уж преданная…

Родители посмотрели друг на друга и, утирая слезы умиления, склонили головы вправо со словами:

— Ну что за умница наша Бодунья.

И родители вернулись в дом, пеняя дочкам за беззаботность.

Стадо не прошло по дороге и двухсот метров, как наткнулось на обломанную ночной бурей ветку яблони. Коровы набросились на яблоки с такой жадностью, что чуть не подавились. Бодунья же, спеша на луг, промчалась мимо, не заметив находки. А когда опомнилась и вернулась назад, было уже поздно. И яблочка не осталось.

— Ну-ну, — усмехнулась она. — Вам все позволяют, даже яблоки есть. Загнетесь от них, и хорошо, да?

— Нет, — ответила Маринетта, — не хорошо, а ты бесишься, потому что тебе не досталось.

Девочки засмеялись, а коровы и собака вместе с ними. Бодунья пришла в такую ярость, что еле устояла на месте. Задыхаясь от бешенства, она проговорила:

— Я все скажу.

Бодунья уже повернула обратно к ферме, когда собака, встав поперек дороги, предупредила ее:

— Еще один шаг, и я вцеплюсь тебе в морду.

Собака оскалилась, и шерсть у нее на загривке поднялась дыбом. Собака не шутила, и Бодунья это поняла, поскольку тут же отступила.

— Ну-ну, — сказала она, — все станет известно. Смеется тот, кто смеется последним.

Коровы двинулись дальше, пощипывая траву на обочинах, но Бодунья, которая тоже не пренебрегала травой, ухитрилась все же всех обогнать. Когда показались заливные луга, она задержалась около стоящей на отшибе фермы и долго что-то обсуждала с хозяйкой, которая развешивала на изгороди белье.

По другую сторону дороги, метрах в ста от фермы, цыгане выпрягли из повозки лошадь и устроились на краю овражка плести корзины. Когда все стадо догнало Бодунью, фермерша остановила девочек и сказала, указывая на повозку:

— Поосторожнее вы с этими людьми. Гроша ломаного не стоят, но ожидать от них можно всего. Если кто из них с вами заговорит, не отвечайте и идите своей дорогой.

Дельфина и Маринетта вежливо, но весьма сдержанно поблагодарили фермершу. Она им не нравилась. Девочки считали, что фермерша хитрая и себе на уме, как Бодунья, а единственный длинный и желтый зуб, который торчал у нее во рту, их просто пугал. И фермер, который поглядывал на них с порога, им тоже не понравился. До сегодняшнего дня эти люди еще ни разу не заговаривали, с девочками, только упрекали, что девочки недоглядывают за коровами, и грозились пойти пожаловаться к родителям. И все-таки, поравнявшись с повозкой, девочки заторопились и еле решились поднять глаза. Цыгане вроде и не обратили на них внимания, — они пели, и работа у них спорилась.

День в заливных лугах прошел хорошо, если не считать, что Бодунью то и дело приходилось выгонять из люцерны, посеянной по краю луга. Она занималась грабежом с таким упрямством и высокомерием, что ей пришлось отведать палки. Поскольку Бодунья вылетела тогда из люцерны как ошпаренная, собаке пришлось вцепиться ей в хвост и висеть на нем добрых два десятка метров.

— Это им будет дорого стоить, — сказала Бодунья, когда присоединилась к стаду.

После обеда девочки спустились к реке поболтать с рыбами, и собака, которой не следовало оставлять стадо, увязалась за ними. Правда, на этот раз ничего интересного девочки не узнали. Им встретилась только толстая, выжившая из ума щука, у которой на все был один ответ: «Я не устаю повторять, что хорошая еда и здоровый сон — вот то, ради чего еще стоит жить». Отчаявшись услышать от нее что-нибудь новое, пастушки с собакой повернули назад. Стадо безмятежно паслось на лугу, но Бодунья исчезла. Коровы, которые были заняты только тем, как бы набить себе брюхо, не заметили ее исчезновения.

Дельфина и Маринетта не сомневались, что Бодунья направилась прямым ходом домой, чтобы прийти домой первой и заранее настроить родителей. Надеясь, что они нагонят ее раньше, девочки сразу же погнали стадо с заливных лугов, задав коровам хороший темп.

Родители еще не вернулись домой с полей.

Бодуньи и в помине не было, ни одна живая душа ее не видела. Девочки терялись в догадках, и собака, представив себе, что ее ждет, тоже потеряла присутствие духа. На птичьем дворе жил один селезень, обладавший завидным хладнокровием и очень красивыми перышками.

— Не из-за чего терять голову, — сказал он девочкам. — Идите-ка сначала подоите коров и отнесите молоко в погреб. А потом посмотрим.

Девочки последовали его совету. Они уже возвращались из погреба, когда появились родители. Темень была непроглядная, только на кухне горел огонь.

— Добрый вечер, — сказали родители. — Все в порядке? Ничего не случилось?

— Клянусь, ничего, — ответила собака. — Все в порядке.

— Когда тебя спросят, тогда и говори. Бестолковая тварь! Отвечайте, девочки, ничего не случилось?

— Нет, ничего, — ответили они срывающимися голосами и покраснели. — Все было почти…

— Почти? Хм… Послушаем-ка, что скажут сами коровы.

Родители вышли из кухни, но собака сумела опередить их и прибежала к селезню, который уже ждал ее в глубине хлева на том месте, где обычно стояла Бодунья.

— Добрый вечер, коровы, — сказали родители. — Хорошо ли прошел день?

— Великолепно, родители. Еще никогда трава не была такой вкусной.

— Вы только их послушайте! Однако это хорошо. И значит, никаких происшествий?

— Нет, никаких.

В темноте, на ощупь, родители сделали шаг в глубь хлева.

— Ну а ты что молчишь, умница Бодунья? Селезень подсказал собаке все, что надо говорить, и собака ответила жалобным голосом.

— Я так наелась, что просто умираю, хочу спать.

— Ну что за корова! Вот кого одно удовольствие слушать! Значит, сегодня тебя никто не дергал?

— Мне не на кого жаловаться.

Собака замялась, но по настоянию селезня добавила, скрепя сердце:

— Да, мне не на кого жаловаться, разве что на мерзавку собаку, которая висела на моем хвосте. Можете говорить, что хотите, родители, но хвост у коровы — не качели для каких-то собак.

— Ну конечно, не качели. Ах она, мерзкая тварь! Не волнуйся, сейчас мы пересчитаем ей ребра деревянным сабо. Она небось уже поняла, что ее ждет.

— Очень-то не усердствуйте. Если разобраться, она тогда немного пошутила.

— Нет, никакой пощады плохим пастухам! Собака получит по заслугам!

С этими словами родители вернулись на кухню. Собака уже ждала их там, свернувшись у очага.

— Иди сюда, — приказали ей хозяева.

— Сию минуту, — ответила собака. — Можно подумать, что я в чем-то провинилась перед вами. Знаете, часто представляешь себе…

— Ты идешь?

— Иду, иду. Во всяком случае, я делаю что могу. А надо вам сказать, что ревматизм в правой лопатке меня мучает по-прежнему.

— Вот, вот, мы и приготовили тебе отличное лекарство.

Говоря это, родители не отрывали хмурого взгляда от своих сабо. Девочки заступились за собаку, а так как упрекнуть их родителям было не в чем, то они дали собаке лишь по одному пинку.

На следующее утро, когда родители пришли доить коров, они не увидели в хлеве Бодуньи.

На ее месте стояло полное ведро парного, молока, которое дали другие коровы.

— Когда вы спускались с чердака, Бодунья жаловалась на головную боль, — объяснил родителям селезень. — Она попросила девочек подоить её, и Маринетта только что погнала ее на заливные луга.

— Раз Бодунья так просила, значит, девочки правильно сделали, — сказали родители.

А в это время Маринетта шагала к заливным лугам одна-одинешенька. Однозубая фермерша была во дворе. Вот уж она удивилась, что у пастушки — ни собаки, ни стада.

— Ах, если бы вы только знали, что у нас случилось, — сказала ей Маринетта. — Вчера вечером мы потеряли одну корову.

Фермерша заявила, что Бодуньи не видела. И, показывая на цыган, завтракавших подле повозки на другой стороне дороги, добавила:

— Сейчас не время терять животных или что бы то ни было. Кто-то потеряет, а кто-то и найдет.

Уходя, Маринетта отважилась посмотреть в сторону повозки, но заговорить с цыганами она не рискнула.

Да и не верила она, что цыгане могли украсть Бодунью. Куда бы они ее дели? В повозку корова не поместится. Пока стадо не пришло в заливные луга, Маринетта спустилась к реке расспросить рыб, не утонула ли вчера какая-нибудь корова, попав в водоворот. Но кого бы из рыб она ни спрашивала, никто ничего подобного не слышал.

— Все уже были бы в курсе дела, — заметил один карп. — Новости в реке расходятся быстро. Кроме того, мой сын знал бы об этом еще вчера вечером. Он, знаете, выведает и брод, и мелководье.

У Маринетты отлегло от сердца, и она вернулась к стаду, которое уже паслось на заливных лугах. Дельфине не понравился разговор сестры с фермершей. Ведь фермерша обязательно проболтается родителям про Бодунью, если встретит их.

— Ты права, — согласилась Маринетта. — Я об этом не подумала.

До полудня девочки еще надеялись, что, проведя ночь под открытым небом, Бодунья охладит свой пыл и вернется. Но время шло, и никто не появлялся. Коровы разделяли беспокойство пастушек и от огорчения забыли даже пощипать траву. В полдень всякая надежда на возвращение Бодуньи исчезла. Быстро позавтракав, девочки решили идти искать ее в соседний лес. Им не верилось, что Бодунью украли, просто она заблудилась в лесу, ища пристанища на ночь, решили они.

— Вы будете на лугах одни, — сказала Дельфина коровам. — Мы могли бы оставить вам собаку, но она нам больше пригодится в лесу. Обещайте, что будете благоразумны. Не лезьте в клевера и не ходите без нас на водопой к реке.

— Не беспокойтесь, — заверили ее коровы. — Вы можете рассчитывать на нас. Нас не будет ни в клеверах, ни у реки. У вас и без нас хватает неприятностей.

Перейдя реку, девочки вошли в лес, откуда долго не показывались. Собака бегала по тропкам туда и сюда, ломая кусты и молодые деревца. Но сколько они ни искали Бодунью, сколько ни звали ее, все напрасно. Расспросили они и обитателей леса, но ни зайцы, ни белки, ни косули, ни сойки, ни вороны, ни сороки — никто ничего про заблудившуюся в лесу корову не слышал. Ворон даже взял на себя труд слетать на другой конец леса за справками, но и там тоже никто не слышал о такой корове. Продолжать поиски дальше было бессмысленно. Бодуньи в лесу не было.

Не зная, что им делать дальше, Дельфина и Маринетта повернули назад. Было уже около четырех — и почти никакой надежды, что Бодунья найдется до вечера.

— Придётся вечером снова хитрить, — вздыхала собака. — И без пинка не обойтись, как пить дать.

В заливных лугах путников ждала неприятная новость. Коров там не было. Исчезло все стадо, и невозможно было даже предположить, куда оно подевалось. От этого нового удара судьбы девочки разревелись, да и собака не смогла сдержать слез, поскольку будущее предстало перед ней в виде бесконечной вереницы пинков. В лугах теперь делать было нечего, и решили идти домой.

Цыган у повозки они не увидели, и это показалось девочкам немного подозрительным. Фермерша, которую они расспросили, ничего не смогла сказать им о коровах, но дала понять, что цыганам об этом кое-что известно. Она тоже пожаловалась на потерю — вчера вечером у неё не вернулась домой курица — и добавила, что, по всей видимости, эта курица не смогла далеко уйти, если, конечно, ее еще не съели.

Родителей дома не было, селезень, кот, курицы, гуси и боров поджидали девочек у ворот, им не терпелось узнать, что сталось с Бодуньей, и удивлению их не было предела, когда они увидели лишь девочек и собаку. Известие об исчезновении стада привело их в большое волнение. Гусыни стали причитать, куры — носиться во все стороны, боров — визжать так, будто с него содрали шкуру, а петух, чтобы выразить свое дружеское расположение к собаке, чей унылый вид нагонял тоску, залаял. Кот, который кусал губы, чтобы не выдать своего волнения, проглотил ус и чуть не подавился. От этого шумного сочувствия девочки снова разревелись, и их рыдания потонули в общем гаме. Лишь селезень сохранял спокойствие. Он еще и не такое видел.

— Слезами делу не поможешь, — сказал он, потребовав тишины. — Если родители вернутся, как вчера, в темноте, все еще может обойтись, только нам надо не теряя ни минуты приготовиться к их встрече.

Он дал каждому точные инструкции и проверил, все ли их поняли. Боров слушал его нетерпеливо и каждую минуту старался сам влезть в разговор.

— Все это очень мило, — сказал он наконец, — но есть кое-что поважнее.

— Что же, скажи пожалуйста?

— Найти коров.

— Никто не спорит, — вздохнули Дельфина и Маринетта, — но где их найти?

— Этим займусь я, — объявил боров. — Можете на меня положиться. Я найду их завтра до полудня.

Несколько недель назад боров побывал с визитом у собаки-ищейки, которая вместе с хозяином проводила в этой деревне отпуск. Наслушавшись рассказов о ее приключениях, боров только и мечтал с тех пор о подобных подвигах.

— Завтра на рассвете я выхожу на поиски. Думаю, я напал на след. Единственно, о чем я вас попрошу, девочки, это приделать мне бороду.

— Бороду?

— Да, чтобы меня не узнали. С бородой меня никто нигде не узнает.

Надежды селезня оправдались. Родители действительно появились глубокой ночью. Поговорив с девочками, они отправились в хлев, где не было видно ни зги.

— Здравствуйте, коровы. Хорошо ли прошел день? Тогда петух, гуси, кот и боров, сидевшие на месте коров, ответили не своими голосами:

— Лучше и быть не может, родители. Погода ясная, трава нежная, компания приятная, что можно еще пожелать?

— Что правда, то правда, хороший денек.

Теперь родители обратились к корове, на месте которой сидел кот:

— Ну а ты как, Рыжуха? Утром ты что-то неважно выглядела. С аппетитом все в порядке?

— Мяу! — ответил кот, который, вне всякого сомнения, был немного рассеян или взволнован.

Дельфина и Маринетта, стоявшие на пороге, задрожали от страха, но кот тут же нашелся:

— И еще этот недоумок кот вертится под ногами, я, кажется, наступила ему на хвост, и правильно сделала. Вы спрашиваете, какой был у меня аппетит. Ах, родители! Я наелась так, как никогда в жизни, так, что брюхо просто волочится по земле.

Родителям очень понравился такой ответ, и им захотелось пощупать так хорошо наевшийся живот. Еще чуть-чуть, и все раскрылось бы. К счастью, собака окликнула их из глубины хлева, и родители тут же повернулись на ее голос.

— Умница, крошка Бодунья. Как твоя голова?

— Благодарю вас, родители, я чувствую себя лучше. Можете себе представить, с каким тяжелым сердцем я уходила сегодня утром, не попрощавшись с вами. Я страдала из-за этого весь день.

— Ах, что за чудное животное нам досталось! — воскликнули родители. — От одного воспоминания о Бодунье становится радостно на душе.

И действительно, их родительские сердца настолько переполнились нежностью, что они захотели тут же обнять Бодунью или хотя бы дружески похлопать ее по бокам. Но стоило им ступить на подстилку, как ссора в другом конце хлева заставила их обернуться.

— Я ему намну бока, — кричал кот голосом коровы. — Я вырву ему всю шерсть и усы, этому заморышу!

— Поосторожнее, — продолжал кот своим голосом. — Каким бы заморышем я ни был, я научу тебя, как надо вести себя в обществе.

На вопрос родителей, что произошло, боров взялся им объяснить:

— Этот кот, он забрался под ноги к коту. То есть, я хочу сказать, корова… нет, кот…

— Ну хватит! — сказали родители. — Все ясно. Коту здесь делать нечего. Пусть убирается.

Уже выходя из хлева, родители спохватились и спросили, обернувшись в темноту:

— Кстати, Бодунья, что, сегодня все было тихо в заливных лугах? Не скрывай от нас ничего.

— Клянусь, родители, мне нечего вам сообщить. Я должна даже сказать вам, что собака вела себя хорошо.

— Не может быть! Просто удивительно.

— Я еще никогда не видела ее такой разумной и спокойной. Можно подумать, она проспала с утра до вечера.

— Проспала с утра до вечера? Это еще что за новости! Уж не думает ли эта лентяйка, что ее для того кормят, чтобы она спала и бездельничала? Мы с ней еще поговорим…

— Но, родители, послушайте, надо быть справедливыми…

— Она и получит по справедливости.

Когда родители вошли в кухню, собака уже лежала подле очага. Они приказали ей: «Иди сюда, бездельница». Как накануне, в дело вмешались девочки, и, как накануне, собака отделалась парой пинков.

На следующее утро все устроилось хорошо и просто. Родители обычно просили петуха разбудить их. Этим утром селезень приказал петуху молчать, и родители проспали за закрытыми ставнями. Тихо одевшись, девочки зашли на кухню за корзинкой с провизией и вышли оттуда на цыпочках, как и вошли. Боров уже не находил себе места, поджидая их во дворе.

— Вы не забыли про мою бороду? — приглушенно спросил он.

Девочка приделали ему светлую, местами переходящую в рыжину, соломенную бороду, которая была такой густой, что скрывала всю морду до глаз. Боров ликовал.

— Ждите меня в заливных лугах, — сказал он, — и еще до полудня я вам приведу стадо живым или мертвым.

— Лучше живым, — заметил селезень.

— Само собой, но факты — упрямая вещь, и не мне их менять. Кроме того, если мой дедуктивный метод верен, ваши коровы еще не должны погибнуть.

Боров проводил девочек с собакой. Не прошло и пяти минут, как он тоже отправился в путь. Боров шел не торопясь, будто гулял, чтобы не привлекать внимания.

Родители проснулись только в восемь утра. Они не поверили глазам.

— Я зря драл горло целый час, — сказал петух, — но вы и не шелохнулись. В конце концов я отказался от этой затеи.

— Девочки не осмелились вас будить, — подхватил селезень. — Они вывели коров как обычно, и все обошлось без приключений. И пока я не забыл, Бодунья просила вам передать, что голова у нее прошла.

Родители никогда в жизни не вставали так поздно и были настолько смущены этим обстоятельством, что даже не пошли в поле, решив, что заболели.

Часам к десяти утра, набродившись вдоволь по деревне, боров окольными путями пришел к девочкам в заливные луга. Сердца у девочек радостно забились, когда они увидели, как гордо несет он свое рыло с развевающейся бородой.

— Ты нашел их?

— Само собой. То есть я хочу сказать, что знаю, где их искать.

— Где же они?

— Не торопитесь, — оборвал их боров. — Потерпите минутку. Дайте я хоть присяду. Сил больше нет.

Боров устроился на траве перед девочками и собакой и произнес, проведя копытцем по бороде:

— С первого взгляда это дело кажется сложным, но стоит немного подумать, как оно оказывается чрезвычайно простым. Следите внимательно за ходом моих рассуждений. Поскольку коров украли, то сделать это могли только воры.

— Несомненно, — согласились девочки.

— Это с одной стороны, а с другой — известно, что ворами бывают только плохо одетые люди.

— Истинная правда, — согласилась с ним собака.

— Следовательно, напрашивается вопрос: кто в деревне одет хуже всех? Попробуйте-ка ответить.

Девочки называли имя за именем, но боров только качал головой и хитро улыбался.

— Как и следовало ожидать, ничего похожего, — сказал он наконец. — Хуже всех одеты цыгане, что уже два дня стоят у нашей дороги. Отсюда вытекает, что они и украли наших коров.

— Мы так и думали! — в один голос воскликнули пастушки и собака.

— Ну конечно, — не преминул заметить боров. — Теперь вам кажется, что вы додумались до этого сами. Скоро же вы забыли, что истина была явлена вам посредством моих рассуждений. Люди неблагодарны. С этим нужно мириться.

Боров впал в меланхолию, но ему начали петь такие дифирамбы, что к нему вскоре вернулось прекрасное расположение духа.

— Теперь мне остается только пойти к ворам и принудить их полностью признать свою вину. Для меня это уже детские игрушки.

— Я могу сопровождать тебя, — предложила собака.

— Нет, дело слишком деликатное. Твое присутствие может все испортить. На этот раз я управлюсь сам.

Боров повторил свое обещание привести стадо еще до полудня и, покинув заливные луга, быстро скрылся из виду. Когда боров подошел к цыганам, они сидели кружком на земле и плели корзины. Они действительно были очень плохо одеты, и лохмотья еле прикрывали их тела. В нескольких шагах от повозки паслась старая кляча, такая же несчастная с виду, как и ее хозяева. Боров уверенно приблизился и произнес жизнерадостным голосом:

— Добрый день всей компании!

Цыгане смерили взглядом незнакомца, и один за всех холодно ответил на произнесенное приветствие.

— У вас все здоровы? — спросил боров.

— Не жалуемся, — ответил цыган.

— И дети тоже?

— Не жалуемся.

— И бабушка?

— Не жалуемся.

— И лошадка?

— Не жалуемся.

— И коровы?

— Не жалуемся.

Цыган отвечал, не думая, и тут же поправился:

— Что до коров, — сказал он, — то им болезни и не грозили. Их у нас нет.

— Поздно! — ликовал боров. — Вы признались. Это вы увели коров.

— Что это еще значит? — спросил цыган, нахмурив брови.

— Достаточно, — ответил боров. — Верните мне коров, которых вы украли, или…

Продолжить фразу борову не удалось. Цыгане поднялись с земли и задали ему такую взбучку, что он чуть не потерял бороду. Угрозы и возмущение борова только подливали масла в огонь. Ему наконец удалось вырваться, и, посыпая землю соломой из бороды, горемычный боров нашел прибежище на соседней ферме, где его радушно встретили хозяева.

Было уже два часа пополудни, когда отчаявшиеся в заливных лугах девочки увидели, что вместо борова к ним направляется селезень, который хотел узнать, как идут дела. Селезень высоко оценил ход рассуждений борова, который привел его к обвинению цыган в воровстве.

— Конечно, нужно всегда судить людей по одежке, — сказал он. — Важно только не ошибиться. А что до нашего дружка, то думаю, он далеко не ушел. Наслаждается, наверное, сейчас компанией Бодуньи и остальных коров. Пойдем-ка за ними.

Девочки в сопровождении селезня с собакой подошли к повозке, но цыган около нее не застали, поскольку они ушли в деревню продавать сплетенные утром корзины. Селезня их отсутствие ничуть не смутило. Опустив голову, он, казалось, погрузился в изучение камней на дороге.

— Обратите внимание, — сказал он, — вот эти желтые стебельки лежат на одинаковом расстоянии друг от друга. Боров лучше и придумать не мог, чем представиться мальчиком-с-пальчиком, который посыпает дорогу волосками из своей бороды вместо камешков. Теперь мы придем куда нужно.

Вскоре соломенная дорожка привела четырех друзей во двор соседней фермы. Прямо к хозяевам.

— День добрый, — приветствовал их селезень. — Что-то вы не стали краше за последнее время. И как такие гнусные рожи разгуливают на свободе?

Пока хозяева изумленно смотрели друг на друга, селезень обратился к Дельфине с Маринеттой.

— Девочки, — сказал он, — откройте хлев и спокойно входите внутрь. Там, ожидая вас, томятся некоторые ваши знакомые, глоток свежего воздуха им не помешает.

Хозяева бросились было к хлеву, но селезень предупредил их:

— Стоит вам только шевельнуть пальцем, и я не отвечаю за своего друга.

Пока собака удерживала фермеров, девочки вошли в хлев и вскоре оттуда вышли, гоня перед собой борова и стадо коров. От победного вида Бодуньи не осталось и следа, она старалась не привлекать к себе особого внимания. Фермеры пристыженно опустили голову.

— Похоже, вы очень любите животных, — сказал селезень.

— Да мы просто пошутили, — начала уверять его хозяйка. — Позавчера Бодунья попросила меня приютить ее на пару дней. Мы хотели немного проучить девочек.

— Это ложь, — начала оправдываться Бодунья. — Я попросилась у вас только на ночлег, а на следующее утро вы задержали меня силой.

— А остальные коровы? — спросила Дельфина.

— Я боялась, что Бодунье станет скучно. Тогда решила сходить за ее подругами.

— Она пришла за нами в заливные луга, — объяснили коровы, — сказала, что Бодунья заболела и хочет нас видеть. Мы пошли за ней без тени сомнения.

— И я тоже, — проворчал боров. — Я ничегошеньки не заподозрил, когда она загнала меня в хлев.

Отчитав их как следует, селезень пообещал фермерам, что они кончат свои дни в тюрьме, и увел всех со двора. По дороге он отстал от девочек, которые погнали коров в заливные луга, и вместе с боровом вернулся домой. Тот с горечью вспоминал свои злоключения и тщетность самых благих намерений.

— Скажи мне, селезень, — попросил он, — как ты угадал, что эти люди — воры?

— Сегодня утром фермер появился на дороге перед нашим домом. Родители были во дворе, и поэтому он остановился на минутку поболтать с ними, однако об исчезновении коров он и словом не обмолвился, хотя знал об этом от девочек еще с вечера.

— Он мог знать, что девочки ничего не сказали родителям, и не хотел их выдавать.

— Обычно они с женой никогда не упускают возможности наговорить на девочек всякую всячину. И потом выглядят они как настоящие воры.

— Это не доказательство.

— Для меня доказательство вполне достаточное. Но когда твоя борода привела меня прямо к порогу хлева, ни малейших сомнений уже не оставалось.

— И все же, — вздохнул боров, — одеты они лучше, чем цыгане.

Вечером, когда девочки пригнали стадо домой, во дворе их уже ждали родители. Заметив их еще издали, Бодунья вырвалась вперед и бросилась к ним с рассказом:

— Я сейчас вам все объясню, — начала она. — Во всем виноваты девочки.

Она начала говорить о своем отсутствии и об исчезновении стада. Родители помнили, что вчера вечером разговаривали со скотиной, и не могли взять в толк, о чем это она. А когда другие коровы и боров не поддержали Бодунью, она чуть не задохнулась от злости.

— Вот уже несколько недель, как наша бедная Бодунья стала сама не своя. У нее навязчивая идея возвести на девочек и собаку напраслину, чтобы их наказали.

— И правда, — согласились родители, — нам тоже так показалось.

С этих пор родители больше не обращают внимания на наветы Бодуньи. Она так расстраивается из-за этого, что совсем потеряла аппетит и почти не дает молока. И сейчас уже подумывают, не пустить ли Бодунью на мясо.

СОБАКА

Дельфина и Маринетта возвращались с покупками домой. До дома было около километра. В корзинке у них было три куска мыла, головка сахару, кусок телятины и на пятнадцать су гвоздики. Они вдвоем несли корзинку, держа ее за ручки, размахивали ею и пели веселую песенку. И вот, на повороте дороги, как раз когда они пели: «Миронтон, миронтон, миронтен», они увидели большую лохматую собаку, которая шла понурив голову. Видно было, что настроение у нее неважное: из-за отвислой губы выглядывали острые клыки, а высунутый язык едва не волочился по земле. Вдруг она быстро вильнула хвостом и бросилась бежать по обочине дороги, но так неловко, что налетела прямо на дерево. От неожиданности она отскочила назад и раздраженно заворчала. Девочки остановились посреди дороги и прижались друг к другу, рискуя раздавить телятину. Маринетта, впрочем, все еще напевала: «Миронтон, миронтон, миронтен», но голос у нее дрожал и был еле слышен.

— Не бойтесь, — сказала собака. — Я не опасна. Совсем напротив. Я ослепла и поэтому так печальна.

— О! Бедная собака! — сказали девочки. — Мы же не знали!

Собака подошла к ним, еще сильнее виляя хвостом, потом стала лизать им ноги и дружески обнюхала корзину.

— Со мной приключилась беда, — повторила она, — но дайте я сначала на минутку присяду, я совершенно разбита, сами видите.

Девочки уселись на траву напротив собаки, и Дельфина предусмотрительно подвинула корзинку к себе.

— Ах, как хорошо отдохнуть! — вздохнула собака. — Итак, чтобы ввести вас в курс дела, скажу, что, до того как ослепнуть, я состояла на службе у одного слепого. Еще вчера поводок, который вы видите у меня на шее, был для него путеводной нитью, когда мы шли с ним по дороге, и теперь только я понимаю, как была ему нужна. Я водила его по самым лучшим дорогам, там, где цветут самые красивые цветы боярышника. Когда мы проходили мимо какой-нибудь фермы, я говорила ему: «Вон ферма». Фермеры давали ему кусок хлеба, а мне бросали кость, а иногда мы укладывались вместе с ним на ночлег где-нибудь в углу сарая. Часто у нас бывали неприятные встречи, и тогда я защищала его. Вы же знаете, как это бывает: хорошо откормленные собаки, как, впрочем, и люди, не очень жалуют тех, у кого несчастный вид. Но я, я злобно скалилась, и они давали нам пройти. Я ведь могу быть не очень приветливой, когда захочу, сейчас я покажу вам, вот, смотрите…

Она зарычала, оскалив клыки и сердито поводя глазами. Девочки испугались.

— Хватит, не надо больше так, — сказала Маринетта.

— Это я только, чтобы вам показать, — сказала собака. — В общем, вы видите, я оказывала хозяину маленькие услуги. Кроме того, ему нравилось беседовать со мной. Конечно, я всего лишь собака, это понятно, но за разговором коротаешь время…

— Вы говорите не хуже человека.

— Вы очень любезны, — сказала собака. — Боже мой, как вкусно пахнет ваша корзина!.. Да, так о чем я говорила?… Ах, ну да! Мой хозяин! Я старалась облегчить ему жизнь, но он всегда был недоволен. Он ни за что ни про что мог надавать мне пинков. Так что можете себе представить, как я была удивлена, когда позавчера он стал меня гладить и дружески разговаривать со мной. Знаете, я была так взволнована. Больше всего на свете я люблю, когда меня гладят, я чувствую себя такой счастливой. Погладьте меня, увидите сами…

Собака вытянула шею, подставляя голову девочкам, и они погладили лохматую шерсть. И в самом деле, она радостно завиляла хвостом и тихо повизгивала: «y-y, y-y, у-у!»

— Вы так внимательно слушали меня, — снова заговорила она, — но я закончу свою историю. Наласкав меня вдоволь, хозяин вдруг сказал мне: «Ты бы хотела взять на себя мою слепоту, стать слепой вместо меня?» Такого я не ожидала! Ослепнуть вместо него — тут заколебался бы самый близкий друг. Можете думать обо мне что угодно, но я отказалась.

— Еще бы! — вскричали девочки. — Конечно же! Только так и можно было ответить.

— Правда? Ну вот, я рада, что вы думаете точно так же, как я. А то у меня даже были некоторые угрызения совести, почему я не согласилась сразу.

— Сразу? Собака, неужели вы все-таки…

— Постойте! Позавчера он был необыкновенно мил со мной, еще больше, чем накануне. Он выказывал мне такую нежную дружбу, что я устыдилась своего отказа. В конце концов, что же вы думаете, мне захотелось сказать ему это, и дело кончилось тем, что я согласилась. О! Он поклялся мне, что я буду очень счастливой собакой, что он будет водить меня по дорогам, как я водила его, будет защищать меня, как защищала его я… Но на другой день после того как я ослепла вместо него, он бросил меня, не сказав ни единого слова на прощание. И вот со вчерашнего вечера я осталась одна среди полей, я натыкаюсь на деревья и раню ноги о камни на дорогах. И вдруг я учуяла, что пахнет как будто телятиной, потом услышала голоса двух девочек, распевающих песенку, и подумала, что, может быть, вы не прогоните меня…

— О, нет! — сказали девочки. — Вы очень хорошо сделали, что подошли.

Собака вздохнула и сказала, потянув носом у корзины:

— Я так проголодалась… Ведь у вас там, наверно, телятина?

— Да, это телятина, — сказала Дельфина. — Но понимаете, собака, это покупки, которые мы несем родителям… Это не наше…

— Что ж, тогда о ней нечего и думать. Все равно, она, должно быть, очень вкусная. Скажите мне, малышки, не могли бы вы отвести меня к своим родителям? Если они не захотят, чтобы я осталась, может быть, они не откажут мне в косточке или тарелке супа и позволят мне переночевать?

Девочки только того и хотели, чтобы увести ее с собой; и может быть, даже навсегда оставить ее в доме. Их только немного беспокоило, как на это посмотрят родители. Кроме того, нужно было учесть мнение кота, с которым в доме очень считались и которому могло не понравиться, что у них завелась собака.

— Пошли, — сказала Дельфина, — мы постараемся, чтобы вас оставили.

Как только они отправились в путь втроем, девочки увидели на дороге окрестного грабителя, который занимался тем, что поджидал детей, возвращающихся с покупками, и отбирал у них корзинки.

— Вот он, — проговорила Маринетта, — человек, который отбирает корзинки.

— Не бойтесь, — ответила собака, — я сделаю так, что у него пропадет всякое желание вспоминать о вашей корзинке до конца своих дней.

Человек быстро приближался и уже потирал руки, предвкушая добычу, как вдруг он увидел собаку, услышал ее рычание и перестал потирать руки. Он перешел на другую сторону дороги и поздоровался с девочками, приподняв шляпу. Девочки едва удержались, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

— Видите, — сказала собака, когда человек скрылся из виду, — я хоть и слепая, но все равно могу быть полезной.

Собака была очень довольна. Она шагала по дороге рядом с девочками, которые по очереди вели ее за поводок.

— Как мне хорошо с вами! — воскликнула она. — Но как же вас зовут, малышки?

— Мою сестру, которая ведет вас за поводок, зовут Маринетта, у нее волосы посветлее.

Собака остановилась, обнюхивая Маринетту.

— Так, запомнила. Она — Маринетта. Теперь я буду узнавать ее. Дальше!

— А мою сестру зовут Дельфина, — в свою очередь проговорила блондинка.

— Так, Дельфина, что ж, теперь я не забуду. Когда я бродила по дорогам с прежним хозяином, я знавала много маленьких девочек, но должна откровенно признать, что ни у одной из них не было такого красивого имени, как Дельфина или Маринетта.

Девочки покраснели от смущения, но собака этого не видела и продолжала говорить комплименты. Она сказала, что у них красивые голоса и что они, должно быть, очень умные девочки, если родители доверяют им такое важное дело, как покупка телятины.

— Уж не знаю, сами ли вы ее выбирали, но уверяю вас, пахнет она…

Под любым предлогом она возвращалась к телятине. То и дело поворачивалась к корзинке, а так как она была слепая, то постоянно тыкалась в ноги Маринетте, рискуя сбить ее с ног.

— Знаете что, собака, — сказала ей Дельфина, — будет лучше, если вы забудете о телятине. Честное слово, если бы она была моей, я бы угостила вас от всего сердца, но вы же видите — я не могу. Что скажут родители, если мы не принесем телятину?

— Конечно, они будут вас ругать…

— Придется сказать им, что вы ее съели, и тогда, вместо того чтобы пустить вас на ночлег, они вас выгонят.

— А может, даже и поколотят, — добавила Маринетта.

— Вы правы, — согласилась собака, — но не думайте, пожалуйста, что я говорю о ней, потому что хочу полакомиться. Я говорю о телятине вовсе не для того, чтобы вы меня угостили. Да она меня, кстати, и не интересует. Конечно, это прекрасная вещь, но разве можно сравнить ее с костью? Когда на столе телятина, люди съедают ее всю, а собаке ничего не остается.

Беседуя, девочки вместе со слепой собакой подошли к дому. Первым их увидел кот. Он выгнул спину, как делал всегда, когда сердился; шерсть у него поднялась дыбом, а хвостом он забил по земле. Потом бросился в кухню и сказал родителям:

— Там пришли девочки и привели за поводок какую-то собаку. Мне это не нравится!

— Собаку? — сказали родители. — Еще не хватало! Они вышли во двор и убедились, что кот не соврал.

— Где вы нашли эту собаку? — грозно спросил отец. — И почему привели ее сюда?

— Это бедная слепая собака, — сказали девочки. — Она налетела на дерево у дороги и была такая несчастная…

— Не имеет значения. Я запретил вам разговаривать с незнакомыми.

Тогда собака сделала шаг вперед, поклонилась родителям и сказала:

— Я прекрасно понимаю, что в вашем доме нет места для слепой собаки, я не стану вас долго задерживать и пойду своей дорогой. Но, прежде чем уйти, разрешите мне сказать вам, что у вас очень умные и послушные дети. Я шла себе по дороге, не видя девочек, как вдруг до меня донесся запах телятины. Поскольку я не ела со вчерашнего дня, то была очень голодна, но девочки не разрешили мне притронуться к корзинке. Тогда я напустила на себя грозный вид. И знаете, что они мне сказали?

«Телятину мы несем родителям, а все, что принадлежит родителям, — не для собак». Вот как они мне ответили. Не знаю, согласитесь ли вы со мной, но, когда мне случается встретить двух таких разумных и послушных девчушек, как ваши, я забываю о голоде и думаю, что их родителям здорово повезло…

Мать улыбалась, глядя на девочек, и было видно, что отец тоже гордится ими.

— Что ж, очень рад, если так, — сказал он, — раз у меня такие хорошие девочки. Я бранил их только для того, чтобы они помнили об осторожности и не заводили опасных знакомств, но сейчас я рад, что они привели вас к нам домой. Вы получите тарелку хорошего супа и можете остаться здесь на ночь. Но как же случилось, что вы ослепли и бродите одна по дорогам?

Тогда собака еще раз поведала им свою историю о том, как она взяла на себя болезнь своего хозяина, а он покинул ее. Родители слушали с интересом, не скрывая волнения.

— Вы самая замечательная собака, — сказал отец, — единственное, в чем вас можно упрекнуть, — в том, что вы слишком добры. Вы проявили столько милосердия, и я тоже кое-что сделаю для вас. Оставайтесь у нас жить сколько захотите. Я сделаю вам прекрасную будку, и каждый день вы будете получать тарелку супа, не говоря о костях. А поскольку вы исходили много дорог, вы расскажете нам о далеких краях — для нас это будет лишняя возможность что-то узнать.

Девочки покраснели от удовольствия, и каждая поздравила себя с таким исходом дела. Даже кот умилился, и, вместо того чтобы топорщить шерсть и ворчать себе в усы, дружески поглядывал на собаку.

— Я так счастлива, — вздохнула собака. — Я не надеялась, что найду дом, где меня так хорошо примут, после того как меня покинули…

— У вас был плохой хозяин, — сказал отец. — Он злой человек, эгоистичный и неблагодарный. Но пусть он только когда-нибудь сунет сюда нос, я встречу его, как он того заслуживает, потому что мне стыдно за его поведение.

Собака тряхнула головой и грустно сказала:

— Мой хозяин уже сейчас получил по заслугам. Я вовсе не имею в виду угрызения совести из-за того, что он меня оставил, но я знаю, как он ленив. Теперь, когда он уже не слепой и ему нужно зарабатывать себе на жизнь, я уверена, он сожалеет о прекрасных временах, когда ему ничего не нужно было делать, — его водили по дорогам, и ему только и оставалось, что получать свой кусок хлеба и сострадание людей. Признаюсь, я даже обеспокоена его судьбой, поскольку нет на свете человека более ленивого, чем он.

И тогда кот прыснул в усы. Он находил довольно глупым беспокоиться о хозяине, который тебя бросил. Родители были согласны с котом и не постеснялись об этом сказать.

— Полноте! Неприятности ничему не научат его, он всегда будет таким, какой есть.

Собаке было стыдно, и она слушала их, опустив голову. Но девочки обняли ее за шею, а Маринетта сказала коту, глядя ему в глаза:

— Это потому, что она очень добрая! А ты, кот, чем хихикать в усы, тоже мог бы быть подобрее.

— А когда с тобой играют, — добавила Дельфина, — поменьше царапайся, чтобы потом нас не ставили в угол.

— Как вчера вечером!

Кот приуныл, теперь ему стало стыдно. Он повернулся к девочкам спиной и вразвалку, с хмурым видом направился к дому. Он ворчал, что к нему несправедливы, что если он царапается, так только для того, чтобы их развлечь или нечаянно, но что на самом деле он тоже добрый, как собака, а может, и еще добрее.

Общество собаки девочкам очень нравилось. Когда они шли за покупками, то говорили ей:

— Ты пойдешь с нами за покупками, собака?

— О, конечно! — отвечала собака. — Скорее надевайте мне ошейник.

Дельфина надевала ей ошейник. Маринетта брала за поводок (или наоборот), и они втроем отправлялись за покупками.

По дороге девочки говорили, что вот там, на лугу, пасется стадо коров, а на небе туча, и собака, которая не могла всего этого видеть, радовалась и стаду и туче. Правда, они не всегда знали, как называется то, что они видели, и тогда собака спрашивала их:

— Скажите мне, какого цвета эти птицы и какой формы их клювы?

— Слушай: у самой большой перья на спине желтые, а крылья черные, а хвостик и желтый и черный…

— А-а, тогда это иволга. Вы сейчас услышите, как она поет.

Иволга не всегда тут же начинала петь, и собака, чтобы показать девочкам, как она поет, подражала ее пению, но ничего, кроме лая, у нее не выходило, и это было так смешно, что они даже останавливались — насмеяться всласть.

Иногда им встречался заяц или лиса, пробегавшие по опушке леса; тогда собака предупреждала девочек. Она утыкалась мордой в землю и говорила, поводя носом:

— Я чувствую, где-то тут заяц… посмотрите-ка вокруг…

Они веселились чуть не всю дорогу. Соревновались, кто быстрей проскачет на одной ноге, и собака всегда выигрывала, потому что скакала на трех лапах.

— Это несправедливо, — говорили девочки, — мы-то ведь на одной ноге.

— Еще бы! — отвечала собака. — С такими длинными ногами, как у вас, это не так уж трудно!

Кот всегда немного огорчался, когда видел, что собака отправляется с девочками за покупками. Он так подружился с ней, что готов был с утра до вечера мурлыкать, устроившись возле нее. Пока Дельфина и Маринетта были в школе, кот с собакой почти не разлучались. В дождливые дни они сидели в собачьей будке, болтая о том о сем, или дремали один подле другого. Но когда погода была хорошая, собака могла хоть целый день бегать по полям, и тогда она говорила своему другу:

— Великий лентяй кот, поднимайся и иди прогуляться.

— Мур-мур, — говорил кот.

— Пошли, пошли. Покажешь мне дорогу.

— Мур-мур, — говорил кот (это он так играл).

— Не притворяйся спящим, я-то знаю, ты не спишь. А-а, понимаю, чего ты хочешь… Ну-ка полезай!

Собака пригибалась, кот вспрыгивал ей на спину, устраивался поудобнее, и они шли гулять.

— Иди все время прямо… — говорил кот, — теперь поворачивай налево… Знаешь, если ты устала, я могу и сам идти.

Но собака почти никогда не уставала. Она говорила, что кот весит не больше голубиного пуха. Вот так, гуляя по полям и лугам, они беседовали о жизни на ферме, о девочках и их родителях. Хотя кот иногда все-таки царапал Дельфину и Маринетту, но на самом деле он стал очень добрым. Его заботило, довольна ли собака своей судьбой, сыта ли она, хорошо ли спала.

— Хорошо тебе на ферме, собака? — спрашивал он.

— О, конечно! — вздыхала она. — Мне не на что жаловаться, все так милы со мной…

— Ты говоришь да, но я вижу — что-то тебе мешает.

— Да нет же, уверяю тебя, — возражала собака.

— Скучаешь по своему хозяину?

— Нет, кот, правда, не скучаю, я даже немного сердита на него… Как бы ни был счастлив и каких хороших друзей ни имел, но ведь глаза-то теперь не вернешь…

— Конечно, — вздыхал кот, — конечно…

Однажды, когда девочки спросили собаку, пойдет ли она с ними за покупками, кот выразил явное недовольство и сказал им, чтобы они шли одни и что это не дело, когда слепая собака бродит по дорогам в компании двух легкомысленных особ. Сначала девочки просто рассмеялись, потом Маринетта предложила коту идти с ними. Кот почувствовал себя уязвленным и надменно ответил:

— Чтобы я, кот, пошел за покупками!

— Я думала, тебе будет приятно, — сказала Маринетта, — но если ты предпочитаешь остаться — дело твое!

Видя, как он рассердился, Дельфина наклонилась, чтобы его погладить, но он до крови расцарапал ей руку. Маринетта рассердилась на него за то, что он поцарапал сестру, тоже наклонилась, и, дернув его за усы, сказала:

— В жизни не видела такого скверного животного, как этот старый кот!

— Смотри-ка! — сказал кот в ответ и сильно царапнул ее. — Сама напросилась!

— Ах! Он и меня оцарапал!

— Да, оцарапал, а сейчас пойду скажу родителям, что ты дернула меня за усы — пусть тебя поставят в угол.

Он уже было направился к дому, но собака, которая ничего не видела и отказывалась верить своим ушам, строго сказала ему:

— И правда, кот, я не знала, что ты такой злой. Вынуждена признать, что девочки правы и что ты действительно плохой кот. Ох-ох-ох! Уверяю тебя, все это мне совсем не нравится… Пусть себе остается, пойдемте, девочки, нам нужно идти за покупками.

Кот страшно смутился, не нашелся даже что ответить, и они ушли, не услышав от него ни слова раскаяния. Уже на дороге собака обернулась и крикнула ему:

— Все это мне очень не нравится!

Кот остался посреди двора — он уже сожалел о том, что сделал. Теперь он прекрасно понимал: не нужно было царапаться, он вел себя очень плохо. Но что особенно огорчало — собака больше не любит его и считает плохим котом. Он так расстроился, что целый день просидел на чердаке. «Ведь я, вообще-то, добрый, — думал он, — если я и царапаюсь, так ведь ненамеренно. Я все время думаю о том, что натворил, — значит, я добрый.

Но как доказать ей, что я добрый?» Вечером, когда девочки вернулись с покупками, он не посмел выйти и сидел на чердаке. Высунув нос в чердачное окно, он увидел собаку, которая кружила по двору и говорила, нюхая носом воздух:

— Я не слышу кота, не чувствую его запаха. Вы не видели его, девочки?

— Нет, — ответила Маринетта, — и предпочитаю не видеть. Он такой злой.

— Это правда, — вздохнула собака, — после того, что он сегодня устроил, иначе не скажешь.

Кот чувствовал себя несчастным. Ему хотелось высунуть голову в слуховое окно и крикнуть: «Это неправда! Я добрый!» — но он не осмелился это сделать, думая, что теперь, после всего, что он натворил, собака ему не поверит. Он плохо провел ночь, просто не мог сомкнуть глаз. На следующее утро, очень рано, он спустился с чердака с покрасневшими глазами и растрепанными усами и пошел к собачьей будке. Он уселся перед ней и робко сказал:

— Здравствуй, собака… Это я, кот…

— Здравствуй, здравствуй, — проворчала собака хмуро.

— Ты плохо спала эту ночь, собака? Ты какая-то грустная…

— Нет, я спала хорошо… Но когда я просыпаюсь, всякий раз бываю неприятно удивлена тем, что не вижу света.

— И то правда, — сказал кот, — мне тоже очень грустно, что ты не видишь света; я подумал, если бы ты захотела отдать мне свою болезнь, я бы стал слепым вместо тебя и сделал бы для тебя то, что ты сделала для своего хозяина.

Сначала собака не могла вымолвить ни слова, так она была потрясена, а потом ей захотелось плакать.

— Кот, какой же ты добрый, — пробормотала она, — я этого не хочу… ты слишком добр…

Услышав такой ответ, кот просиял. Он никогда не думал, что быть добрым так приятно.

— Так и сделаем, — сказал он, — я беру твою болезнь.

— Нет, нет, — запротестовала собака, — я не хочу… Она стала отказываться, говоря, что уже почти привыкла так жить и что для счастья достаточно просто иметь хороших друзей. Но кот не уступал и отвечал ей так:

— Тебе, собака, глаза необходимы, для того чтобы быть полезной в доме. А мне зачем смотреть на белый свет, я тебя спрашиваю? Я — существо ленивое, мне бы только спать на солнышке или у камелька.

Верно говорю, у меня и так глаза почти все время закрыты. Даже если ослепну, так не замечу.

Он говорил так складно и проявил такую твердость, что собака наконец уступила его настояниям. Тут же и произошел обмен, прямо возле будки, где они сидели. Снова увидев свет, собака закричала во все горло:

— Кот очень добрый! Кот очень добрый!

Девочки выбежали во двор и, когда узнали, что произошло, стали плакать и обнимать кота.

— Ах, до чего же он добрый! — говорили они. — Какой он добрый!

А кот склонил голову и был счастлив оттого, что он такой добрый; он не видел даже того, что теперь он ничего не видит.

С тех пор как к ней вернулось зрение, собака была очень занята, у нее минутки не было, чтобы отдохнуть у себя в будке, разве только в самый полдень или ночью. Остальное время то ее посылали охранять стадо, то хозяева брали ее с собой, когда уходили по делам или в лес, в общем, всегда находился кто-нибудь, кто брал ее на прогулку. Она не жаловалась — наоборот. Никогда она не была так счастлива, а, вспоминая времена, когда она бродила по дорогам со своим хозяином, от поселка к поселку, она радовалась, что случай привел ее на ферму. Ее только огорчало, что у нее так мало времени для кота, который оказался таким добрым. По утрам она поднималась очень рано и возила его на спине по окрестным полям. Для кота это было лучшее время дня. Собака рассказывала ему обо всем, что делает, и никогда не упускала случая поблагодарить его и пожалеть. Кот хоть и говорил, что это, мол, ничего, об этом и говорить не стоит, но с грустью вспоминал о том, как все-таки хорошо видеть белый свет. Теперь, когда он ослеп, на него не так уж много обращали внимания. Конечно, девочки то и дело гладили его, но им было куда приятнее бегать и прыгать вместе с собакой, а такой игры, в которую можно было бы поиграть с бедным слепым котом, не было.

И все-таки кот ни о чем не жалел. Он думал о том, что собака, его приятельница, очень счастлива и что это самое главное. Это был очень добрый кот. Днем, когда ему не с кем было поговорить, он спал вволю на солнышке или в кухне, у огня, и мурлыкал:

— Мур-мур… я добр… мур-мур… я добр.

Однажды летом, в жаркий день, когда он, ища прохлады, устроился на последней ступеньке лестницы, ведущей в подвал, и, по обыкновению, мурлыкал, он почувствовал, как что-то шуршит рядом с ним. Ему незачем было видеть — он и так понял, что это мышь, и тут же схватил ее лапами. Она так перепугалась, что даже не пыталась убежать.

— Господин кот, — сказала она, — отпустите меня. Я совсем маленькая мышка, и я заблудилась…

— Маленькая мышка? — сказал кот. — Очень хорошо. Вот я тебя и съем.

— Господин кот, если вы меня не съедите, я обещаю сделать для вас все, что захотите.

— Нет, лучше я тебя съем… Хотя…

— Что хотя, господин кот?

— А вот что: я слепой. Если ты станешь слепой вместо меня, я отпущу тебя на волю. Ты сможешь свободно разгуливать по двору, даю тебе слово, что я тебя не съем. Поручается, что быть слепой тебе даже выгодно. Ты всегда дрожишь, как бы не попасть мне в когти, а теперь будешь жить совершенно спокойно.

Мышь колебалась, но поскольку она извинилась за свои колебания, он великодушно ответил:

— Подумай как следует, мышка, не решай сплеча. Я не так уж тороплюсь, могу и подождать несколько минут. Главное, чтобы ты самостоятельно приняла решение.

— Понимаю, — сказала мышь, — но если я скажу «нет», вы меня съедите?

— Разумеется, мышка, разумеется.

— В таком случае предпочитаю быть слепой, чем съеденной.

В полдень, когда Дельфина и Маринетта вернулись из школы, они очень удивились, увидев мышь, разгуливающую по двору прямо перед носом у кота. Но они удивились еще больше, когда узнали, что мышка ослепла, а кот уже больше не слепой.

— Это доброе маленькое животное, — сказал кот, — у нее золотое сердце, и я советую вам заботиться о ней.

— Можешь быть спокоен, — ответили девочки, — она ни в чем не будет нуждаться. Мы будем кормить ее и устроим ей постельку.

Когда в свою очередь вернулась домой собака, она была так счастлива, узнав об излечении своего друга, что не могла скрыть свою радость от мышки.

— Кот очень добрый, — сказала она, — и смотрите, что получилось: сегодня ему воздалось за его доброту!

— И правда, — сказали девочки, — он такой добрый…

— И правда, — прошептал кот, — я такой добрый…

— Гм, — хмыкнула мышь, — гм, гм…

Однажды утром в воскресенье собака дремала у себя в будке рядом с котом. Девочки гуляли во дворе с мышкой. Вдруг собака беспокойно потянула носом воздух, ворча встала и пошла к дороге, где уже были слышны человеческие шаги. По дороге устало тащился бродяга с изможденным лицом и в драной одежде. Проходя мимо дома, он бросил взгляд во двор и внезапно удивился, увидев собаку. Он быстро приблизился и забормотал:

— Собака, обнюхай меня… Ты меня не узнаешь?

— Узнаю, — сказала собака, опустив голову. — Вы мой бывший хозяин.

— Я плохо поступил с тобой, собака… Но если бы ты знала, какие муки совести пришлось мне вытерпеть, ты бы меня наверняка простила…

— Я прощаю вас, но прошу вас, уйдите отсюда.

— С тех пор как я стал зрячим, я очень несчастен. Я так ленив, что не могу заставить себя работать, и мне удается поесть в лучшем случае раз в неделю. Когда я был слепым, мне не нужно было работать. Люди давали мне еду и кров и жалели меня… Помнишь? Нам было хорошо с тобой… Если хочешь, собака, я верну свою болезнь, снова буду слепым, и ты опять поведешь меня по дорогам…

— Вам-то, может, и было хорошо, — ответила собака, — но мне-то не слишком. Наверное, вы забыли о пинках, которыми награждали меня за усердие и доброту? Вы были плохим хозяином, я поняла это теперь, когда нашла хороших хозяев. Я злобы на вас не держу, но не ждите, что снова пойду с вами по дорогам. К тому же теперь вы не можете ослепнуть вместо меня, потому что я больше не слепая. Кот был так добр, что взял на себя слепоту, а потом…

Но человек уже не слушал и отошел, бормоча что-то о неблагодарных животных; он подошел к коту, который мурлыкал около будки, и сказал ему, гладя по спинке:

— Бедный старый кот, ты так несчастен.

— Мур-мур, — ответил кот.

— Уверен, ты много бы дал, чтобы снова видеть. Если хочешь, я буду слепым вместо тебя, а взамен ты будешь водить меня по дорогам, как некогда это делала собака.

Кот широко открыл глаза и, не сдвинувшись с места, ответил:

— Если бы я был слепым, я, может, и согласился бы на ваше предложение, но я теперь зрячий — после того как мышь по доброй воле взяла на себя мою болезнь.

Это очень доброе животное, и если вы обратитесь к ней с вашим предложением, она не откажется служить вам. Пожалуйста, вон она спит на камушке — девочки уложили ее спать после прогулки.

Некоторое время человек колебался, прежде чем подойти к мышке, но мысль о том, что ему нужно трудом зарабатывать себе на хлеб, была для него невыносима. В конце концов он решился, наклонился к ней и тихо сказал:

— Бедная мышка, ты достойна сочувствия…

— О, месье, конечно! — сказала мышь. — Девочки очень хорошо относятся ко мне, и собака тоже, но я так хотела бы снова видеть.

— Хочешь, я ослепну вместо тебя?

— Да, месье.

— Взамен ты будешь моим поводырем. Я привяжу тебе на шею веревочку, и ты будешь водить меня по дорогам.

— Это не так уж трудно, — сказала мышь, — я поведу вас, куда захотите.

Девочки, стоя у ворот вместе с собакой и котом, видели, как слепой отправился в путь следом за мышкой, держась за кончик веревки. Он шел медленно и очень осторожно, потому что мышь была такая маленькая — все ее силы уходили только на то, чтобы натягивать веревку, малейшее движение слепого отбрасывало бедного зверька назад, а слепой этого даже не замечал. У Дельфины, Маринетты и кота вырвался сочувственный вздох — на душе у них было неспокойно. А собака дрожала всем телом, видя, как человек спотыкается о камни на дороге и шатается на каждом шагу. Девочки взяли ее за ошейник и погладили по голове, но она резко вырвалась и побежала вслед за слепым.

— Собака! — закричали девочки.

— Собака! — крикнул кот.

Она продолжала бежать, будто ничего не слышала, и когда слепой привязал веревку к ее ошейнику, она все шла, не оборачиваясь, чтобы не видеть девочек, которые плакали вместе с ее другом котом.

КОРОБКА С КРАСКАМИ

Однажды утром, во время каникул, Дельфина и Маринетта взяли коробку с красками и пошли на луг, за фермой. Краски были совсем новенькие. Накануне их принес дядя Альфред, потому что Маринетте исполнилось семь лет. Девочки в знак благодарности спели ему веселую песенку о весне. Дядя Альфред радовался вместе с ними и то и дело подпевал, не радовались только родители. Весь остаток вечера они ворчали: «Надо же выдумать такое! Краски! Этаким-то двум озорницам! Теперь в кухне непременно будет кавардак, а все платья перепачканы. Краски. И что с ними делать, с этими красками? Короче говоря, и не думайте утром заниматься малеваньем. Пока мы будем в поле, соберите фасоль в огороде и нарвите клевера для кроликов». Как ни печально, девочкам пришлось пообещать выполнить все, что им поручили. Но на следующее утро, когда родители ушли, а они отправились на огород собирать фасоль, им повстречался селезень, который заметил, что они расстроены. У селезня, надо заметить, было доброе сердце.

— Что случилось, малышки? — спросил он.

— Ничего, — ответили они, при этом Маринетта шмыгнула носом, и Дельфина вслед за ней сделала то же самое.

Но селезень продолжал дружески расспрашивать их, и они рассказали ему про краски, фасоль и клевер для кроликов.

Собака и боров, которые были неподалеку, подошли послушать, в чем дело, и возмущению их не было конца, как, впрочем, и негодованию селезня.

— Это возмутительно, — объявил он. — Родители — вот кто виноват во всем. Но не надо так отчаиваться, мои маленькие, идите и раскрашивайте все, что хотите. А мы с собакой займемся фасолью.

— Правда? — спросили девочки собаку.

— Конечно, — ответила та.

— Что касается клевера, — сказал боров, — можете рассчитывать на меня. Я обеспечу кроликам прекрасный провиант.

Девочки очень обрадовались. Уверенные, что родители ничего не узнают, они расцеловали своих друзей, взяли краски и пошли на луг. Едва они налили в стаканчики чистой воды, с другого края луга к ним подошел осел.

— Здравствуйте, девочки. Что вы собираетесь делать с этой коробкой?

Маринетта ответила ему, что они собираются рисовать красками, и объяснила, как и что.

— Если хочешь, — добавила она, — я нарисую твой портрет.

— О, конечно! Очень хочу, — сказал осел. — Мы, животные, лишены возможности видеть себя.

Маринетта велела ослу повернуться в профиль и принялась рисовать. Дельфина в это время рисовала кузнечика, сидевшего на травинке. Увлекшись, девочки некоторое время молча трудились, высунув языки и склонив головы набок.

Через некоторое время осел, который стоял не шевелясь, спросил:

— Можно посмотреть?

— Подожди, — ответила Маринетта, — я как раз рисую уши.

— А-а, тогда ладно. Смотри не торопись. Что касается ушей, я вот что хочу сказать. Конечно, они длинные, спору нет, но уж не настолько, сама понимаешь.

— Да, да, стой спокойно, я делаю, как надо.

В это время Дельфину постигло разочарование. Она нарисовала кузнечика на стебельке травы и увидела, что оба они совершенно потерялись на большом белом листе бумаги, и, поскольку недоставало чего-то еще, она сделала зеленый фон. Но, к несчастью, кузнечик был тоже зеленый, так что он совсем исчез среди зелени. Это было очень досадно.

Маринетта закончила портрет осла и позвала его посмотреть. Он не заставил себя упрашивать. То, что он увидел, невероятно удивило его.

— Как мало себя знаешь, — сказал он с грустью. — Никогда не думал, что у меня голова, как у бульдога.

Маринетта покраснела, а осел продолжал:

— Мне всегда говорили, что у меня длинные уши, но я бы никогда не подумал, что они такие, как здесь.

Маринетта смутилась и покраснела еще больше. И правда, уши на портрете занимали почти столько же места, сколько туловище. Осел продолжал рассматривать рисунок, и взгляд его становился все печальнее. Вдруг он с криком подскочил на месте:

— Что это значит? У меня только две ноги!

На этот раз Маринетта почувствовала себя увереннее и ответила:

— Ну конечно. Ведь я вижу только две ноги. И могу нарисовать только две.

— Да, но у меня-то их все-таки четыре!

— Нет, — вмешалась в разговор Дельфина. — В профиль у тебя только две.

Осел больше не возражал. Он чувствовал себя оскорбленным.

— Хорошо, нечего сказать, — проговорил он, отступая, — значит, у меня только две ноги.

— Но подожди, подумай сам…

— Нет уж, у меня две ноги, и разговор окончен.

Дельфина и Маринетта рассмеялись, хотя их несколько мучили угрызения совести. Потом, забыв об осле, они стали думать, кого бы им нарисовать еще. Из-за дома появились два вола и через луг отправились на водопой к реке. Оба были совершенно белые, без единого пятнышка.

— Доброе утро, девочки! Что это у вас такое?

Им объяснили, что это краски для рисования, и тогда оба вола заявили, что им очень хотелось бы посмотреть на свои портреты. Однако Дельфина, наученная горьким опытом с кузнечиком, с сомнением покачала головой:

— Ничего не получится. Вы же совершенно белые, такого же цвета, как бумага. Вас не будет видно. Белое на белом — это все равно как будто вас вообще нет.

Волы переглянулись, и один из них обиженно сказал:

— Ну что ж, раз нас нет вообще, тогда до свидания.

Девочки растерялись. В это время за спиной у них послышались чьи-то голоса, и, обернувшись, они увидели, что к ним подходят лошадь и петух — они громко бранились.

— Так вот, — раздраженно говорил петух, — было бы неплохо, если бы у вас было хоть чуточку ума. И сделайте одолжение, перестаньте усмехаться, я в два счета мог бы поставить вас на место.

— Жалкое ничтожество! — небрежно бросила лошадь.

— Ничтожество! Вы тоже не бог весть какое величие! И в один прекрасный день я докажу вам это, вот увидите!

Девочки хотели вмешаться, но заставить петуха замолчать было нелегко. Это удалось Дельфине, которая все уладила, предложив обоим спорщикам написать их портреты. И вот сестра принялась рисовать петуха, а она лошадь. Казалось, ссора утихла. В восторге от того, что ему нужно позировать, петух гордо поднял голову, увенчанную гребешком, расправил жабо и распушил свои самые красивые перья. Но долго молчать он не мог.

— Должно быть, очень приятно рисовать мой портрет, — сказал он Маринетте. — Ты хорошо сделала, что выбрала меня. Я не хочу себя хвалить, но у меня действительно очень красивые перья.

Он еще долго расхваливал свое оперение, гребешок, пышный хвост и добавил, искоса взглянув на лошадь:

— Конечно, лучше рисовать меня, чем некоторых бедных животных, у которых такая невзрачная и унылая шкура.

— Мелкие животные и должны быть ярко раскрашены, — сказала лошадь. — Иначе их можно вообще на заметить.

— Сами вы мелкое животное! — выкрикнул взъерошенный петух и стал сыпать оскорбления и угрозы, в ответ на которые лошадь только улыбалась.

Девочки с увлечением рисовали. И вскоре обе модели уже могли любоваться своими портретами. Лошадь, видимо, была довольна своим. Дельфина нарисовала ей очень красивую гриву, на удивление длинную и будто утыканную колючками, что делало ее похожей на дикобраза, а хвост состоял из обилия толстых волосин; некоторые из них по толщине и красоте не уступали, пожалуй, ручке от мотыги. Наконец, поскольку лошадь стояла в пол-оборота, ей повезло, и у нее были все четыре ноги. Петух тоже не жаловался. Правда, он не преминул заметить, что его хвост напоминает метлу, бывшую в употреблении. Лошадь, которая все еще разглядывала свой портрет, бросила взгляд на портрет петуха и вдруг увидела нечто бесконечно ее огорчившее.

— Что я вижу? — сказала она. — Петух больше меня?

И действительно, на рисунке Дельфины, которая, возможно, была расстроена неудачным опытом с кузнечиком, лошадь едва занимала половину листа, в то время как петух, размашисто нарисованный Маринеттой, заполнял все пространство.

— Петух больше меня, это уж слишком.

— Ну да, конечно, больше, моя дорогая, — обрадовался петух. — Разумеется. Откуда вы свалились? Что касается меня, я и не надеялся, что сведу с вами счеты, всего-навсего поставив рядом наши портреты.

— А ведь и правда, — сказала Дельфина, сравнивая рисунки, — ты получилась меньше петуха. Я и не заметила, когда рисовала, но это неважно.

Она спохватилась, но было поздно, — лошадь обиделась. Она повернулась спиной, а когда Дельфина позвала ее, сухо ответила, не поворачивая головы:

— Ну что ж, пусть будет так. Я меньше петуха, но это неважно.

Не слушая объяснений девочки, она ушла, а на некотором расстоянии за ней следовал петух, все время повторяя: «А я больше тебя! А я больше тебя!»

В полдень, когда родители вернулись с поля, они увидели, что дети в кухне, и взгляды их сразу же обратились на передники девочек. К счастью, обе тщательно следили за тем, чтобы не посадить ни одного пятнышка на свою одежду. Когда родители спросили, чем они занимались, девочки ответили, что нарвали большую охапку клевера для кроликов и собрали две полные корзины фасоли. Родители убедились в том, что все это правда, и остались очень довольны, судя по их широким улыбкам. Если бы они взглянули на фасоль поближе, то несомненно были бы удивлены, обнаружив там собачью шерсть и утиные перья, но им не пришло это в голову. Они никогда не были в таком прекрасном настроении, как в тот день за обедом.

— Ну что ж! Мы очень довольны вами, — сказали они девочкам. — Вы собрали прекрасную фасоль, а кроликам теперь хватит еды по крайней мере на три дня, а поскольку вы так хорошо поработали…

В этот момент из-под стола донеслось какое-то бульканье; наклонившись, родители увидели под столом собаку, похоже было, что ей трудно дышать.

— Что с тобой?

— Ничего, — ответила собака (на самом деле она едва удерживалась, чтобы не рассмеяться, девочки испугались, что так оно и будет), — абсолютно ничего. Я просто подавилась. Знаете, как это бывает? Попадет не в то горло…

— Ну ладно, ладно. Довольно об этом. Так о чем мы говорили? Ах, да! Вы хорошо поработали.

Но и на этот раз они умолкли, потому что из дверей, к которым они стояли спиной, послышались какие-то сдавленные звуки, только более сдержанные. Это был селезень, который просунул голову в полуоткрытую дверь и так же, как и собака, не мог удержаться от смеха. Стоило родителям повернуть голову, как он исчез, но девочкам стало жарко.

— Это, должно быть, дверь скрипит от ветра, — сказала Дельфина.

— Очень возможно. Так, о чем это мы? Ах, да, о клевере и фасоли. Мы и вправду гордимся вами. Так приятно иметь послушных и трудолюбивых детей. Вы заслужили вознаграждение. Вы должны понять, что у нас и в мыслях не было отбирать у вас коробку с красками. Сегодня утром мы только хотели убедиться, что вы достаточно умные дети и поймете, что все это только для вашей же пользы. Мы довольны вами. А теперь можете идти рисовать до вечера.

Девочки поблагодарили родителей таким тихим голосом, который едва долетел до края стола. Родители же были в таком прекрасном настроении, что не обратили на это внимания и до конца обеда только и делали, что шутили, пели и загадывали загадки.

Потом все вышли из-за стола, и, пока девочки убирали посуду, родители пошли в хлев почистить осла, который должен был везти на поле мешки посевного картофеля.

— Осел, пора в путь.

— Очень сожалею, — сказал осел, — но у меня только две ноги, и я не могу быть вам полезен.

— Две ноги? Что ты плетешь?

— Увы! Это так. Две ноги. Мне и стоять-то трудно. Не знаю, как это удается вам, людям.

Родители подошли поближе и, внимательно оглядев осла, увидели, что у того действительно только две ноги — одна передняя и одна задняя.

— Однако странно. Еще утром у него были все четыре. Хм! Посмотрим-ка волов.

В хлеву было тёмно, и все сразу разглядеть было трудно.

— Эй, волы, где вы? — крикнули родители в глубину. — Не пойдете ли вы с нами в поле?

— Нет, не пойдем, — послышались из темноты их голоса. — Не хочется вас огорчать, но на самом деле нас вообще нет!

— Вас вообще нет?

— Посмотрите сами.

В самом деле, когда родители подошли ближе, то увидели, что в стойле никого нет. Если приглядеться, виднелись только две пары рогов, которые будто висели в воздухе над яслями для сена.

— Да что же это такое творится в хлеву? Можно с ума сойти. Пойдем посмотрим, как там лошадь.

Лошадь помещалась в глубине, где было темнее всего.

— Ну так что же, наша лошадка, ты пойдешь с нами в поле?

— С радостью, — ответила лошадь, — но если вы собираетесь меня запрягать, то хочу предупредить вас, что я стала совсем маленькой.

— Вот тебе раз! И тут новости. Совсем маленькой!

Пройдя в глубь хлева, родители ахнули. В полутьме, на соломенной подстилке, они увидели крошечную лошадку, которая была в два раза меньше петуха.

— Не правда ли, я очень мила? — спросила она со скрытой издевкой.

— Какое несчастье! — вырвалось у родителей. — Такая прекрасная лошадь и так хорошо работала. Что все-таки произошло?

— Не знаю, — уклончиво ответила лошадь, что наводило на размышления. — Я ничего не видела.

Они спросили остальных, но осел и волы ответили то же самое. Родители чувствовали — все что-то скрывают. Они вернулись в кухню и некоторое время подозрительно смотрели на девочек. Когда на ферме происходило нечто необычное, их первым побуждением было спрашивать именно с них.

— Ну-ка отвечайте, — сказали они детям, и голоса их были похожи на рычание страшного великана. — Что произошло сегодня утром, пока нас не было дома?

— Фасоль… мы собирали фасоль, — решилась прошептать Дельфина.

— И рвали клевер, — едва слышно проговорила Маринетта.

— Как получилось, что у осла только две ноги, волов вообще нет, а лошадь стала величиной с трехнедельного кролика?

— Вот именно, как это получилось? Сейчас же выкладывайте правду!

Девочки, которые не знали еще ужасной новости, были сражены, но тут же прекрасно поняли, почему все так произошло: сегодня утром они рисовали с таким усердием, что их представление о тех, кого они хотели запечатлеть, перешло на живые модели; это часто случается, когда рисуют впервые; со своей стороны, животные приняли все происходящее на лугу так близко к сердцу, они так долго и обстоятельно все обдумывали, что их новый облик быстро стал реальностью.

И наконец — в этом девочки были убеждены — большую роль сыграло их непослушание. Они были готовы броситься перед родителями на колени и во всем признаться, но тут увидели селезня, который стоял в дверях и подмигивал им, покачивая головой. Набравшись храбрости, они пробормотали, что сами ничего не понимают.

— У вас упрямые деревянные лбы. Ну что ж, прекрасно. Мы идем за ветеринаром.

Девочки задрожали. Ветеринар был человеком необыкновенно ученым. Можно было не сомневаться — он сразу же распознает причину. Девочкам так и слышалось: «Так, так, причину этого несчастья я усматриваю в рисовании; не рисовал ли кто-нибудь у вас сегодня утром?» Ну а дальше все ясно.

Как только родители ушли, Дельфина объявила селезню, что из всего этого может выйти и почему нужно опасаться ветеринарской учености. Селезень мигом нашел выход.

— Не будем терять время, — сказал он. — Берите краски и выпустите животных на луг. Что красками испорчено, красками должно быть и исправлено.

Прежде всего девочки решили вывести осла, но оказалось, это не так-то просто, поскольку ему было весьма трудно идти на двух ногах, не теряя равновесия, а когда они наконец пришли на луг, пришлось приладить ему под брюхо табурет, иначе он бы просто упал. С волами все было гораздо проще, нужно было только идти вместе с ними. Если бы в тот момент кто-то проходил по дороге, то был бы порядком удивлен, увидев в воздухе две пары рогов, которые пересекают двор, и, должно быть, решил, что у него плохо со зрением. Лошадь же, выйдя из хлева, сначала все боялась оказаться рядом с собакой, которая казалась ей огромным чудовищем, но вдруг расхохоталась.

— Какое все огромное вокруг меня, — воскликнула она, — все-таки забавно быть такой маленькой!

Однако настроение у нее тут же испортилось: как только бедную лошадку увидел петух, он с разъяренным видом подскочил к ней и прокричал в самое ухо:

— А-а, вот мы и встретились, сударыня! Надеюсь, вы не забыли, что я обещал задать вам трепку?

Лошадка задрожала всем телом. Селезень хотел уладить ссору, но не тут-то было; девочкам это тоже не удалось.

— А вот я его сейчас съем, — сказала собака.

Оскалив клыки, она бросилась на петуха, и тот удрал так поспешно и так далеко, что еще три дня его никто не видел, а если и видели, то с понурой головой.

Как только все собрались на лугу, селезень откашлялся, прочищая горло, и обратился к лошади, ослу и волам:

— Дорогие старые друзья, вы и представить себе не можете, как мне горько видеть вас в подобном положении. Грустно думать, что такие прекрасные белые волы, которые всегда радовали глаз, нынче как бы не существуют; что наш осел, прежде такой грациозный, влачит жалкое двуногое существование, а наша прекрасная большая лошадь превратилась в какую-то скорченную фитюльку. У меня от всего этого сердце щемит, однако заверяю вас — ия совершенно уверен в том, что говорю, — эта нелепая история — результат плохого взаимопонимания. Да, да, именно так, плохого взаимопонимания. У девочек и в помине не было обижать кого бы то ни было — напротив. То, что все произошло по их вине, печалит их не меньше, чем меня, и я уверен, что и вы со своей стороны пребываете в сильном унынии. Так не упрямьтесь же! Пусть девочки вернут вам обычный вид.

Но животные враждебно молчали. Вперив глаза в землю, осел хмуро разглядывал свое единственное переднее копыто. Лошадь, у которой сердце все еще колотилось от страха, казалось, вообще не была способна что-либо понять. Волы же, поскольку их не было вовсе, выглядели никак — одни рога, но хоть эти рога и были лишены какого бы то ни было выражения, они хранили многозначительную неподвижность. Первым отозвался осел.

— У меня две ноги, — сухо сказал он. — Что ж, две так две. Незачем что-либо менять.

— А нас вообще нет, — сказали волы, — а потому — что мы можем?

— А я совсем маленькая, — сказала лошадь. — Это еще хуже.

Дело не сдвигалось с места, наступило гнетущее молчание. Тут собака, разозлясь на них за несговорчивость, обернулась к девочкам и проворчала:

— Вы слишком добры к этим скверным животным. Предоставьте действовать мне. Я сейчас возьму да хорошенько их искусаю!

— Искусать нас? — сказал осел. — О! прекрасно! Посмотрим, как у нее получится!

И он засмеялся, а волы и лошадь присоединились к нему.

— Вы, конечно, понимаете, что это шутка, — поспешил уладить дело селезень. — Собака просто решила всех нас развеселить. Но вы не знаете всего. Слушайте же! Родители отправились за ветеринаром. Меньше чем через час он будет здесь и осмотрит вас — он без труда поймет, что произошло. Родители запретили девочкам рисовать сегодня утром. И если вы будете продолжать вести себя таким образом, на них будут кричать, их накажут, а может, даже выпорют.

Осел посмотрел на Маринетту, лошадь на Дельфину, а рога повернулись в воздухе в сторону девочек.

— Конечно, — прошептал осел, — лучше ходить на четырех ногах, чем на двух. Куда удобнее.

— Когда вместо тебя видят только пару рогов, в этом тоже ничего хорошего нет, — сознались волы.

— Смотреть на всех немножко свысока — все-таки довольно приятно, — вздохнула лошадь.

Увидев, что дело приняло нужный оборот, девочки открыли краски и принялись за работу. Маринетта нарисовала осла и на этот раз была внимательнее — изобразила все четыре ноги. Дельфина нарисовала лошадь во весь рост, а петуха уменьшила до его настоящих размеров. Работа продвигалась. Селезень очень радовался. Когда портреты были закончены, оба — осел и лошадь — заверили всех, что теперь они очень довольны рисунками. Однако недостающие две ноги у осла не появлялись, а лошадь не увеличилась в размерах. Это было большим разочарованием, а селезень стал беспокоиться. Он спросил у осла, не чувствует ли тот хотя бы зуда в том месте, где должны быть недостающие ноги, а у лошади — не тесно ли ей в ее шкуре. Но они ничего не чувствовали.

— Нужно подождать, — сказал селезень девочкам. — Пока вы рисуете волов, все будет в порядке, я уверен.

Дельфина и Маринетта стали рисовать каждая одного вола, начиная с рогов, а затем просто по памяти, надеясь, что она их не подведет. Они взяли для этого серую бумагу, на которой белые волы были прекрасно видны. Волам тоже очень понравились их портреты — они нашли их очень похожими. Тем не менее, по-прежнему, кроме рогов, ничего не было видно. Лошадь и осел не чувствовали никаких признаков того, что скоро они приобретут свой обычный вид. Селезень с трудом скрывал тревогу, даже его красивые перья потускнели.

— Подождем еще, — говорил он, — подождем.

Прошло четверть часа, но все оставалось по-прежнему. Увидев голубя, что-то клевавшего на лугу, селезень направился к нему переговорить.

Голубь улетел, но скоро вернулся и уселся на рог одного из волов.

— Я видел машину, которая проезжала мимо высокого тополя, — сказал он. — В ней родители и какой-то человек.

— Ветеринар! — вскричали девочки.

Конечно, это мог быть только он, и машина скоро будет здесь. Дело нескольких минут. Видя испуг девочек и представив себе, как рассердятся родители, животные совсем загрустили.

— Ну давайте же, — уговаривал селезень, — еще одно усилие. Подумайте о том, что все произошло по вашей вине, просто потому, что вы слишком обидчивые.

Осел сильно встряхнулся, чтобы вытрясти еще две ноги, волы напряглись изо всех сил, чтобы стать видимыми, а лошадь сделала глубокий вдох, чтобы раздуться, но ничего не помогало. Бедные животные чувствовали себя очень неловко. И тут они услышали шум машины на дороге — надеяться больше было не на что. Девочки побледнели и дрожали от страха в ожидании всезнающего ветеринара. Осел так расстроился, что приковылял на двух ногах к Маринетте и стал лизать ей руку. Ему хотелось попросить у нее прощения, сказать какие-нибудь ласковые слова, но он был слишком взволнован, голос у него срывался, из глаз потекли слезы и закапали на портрет. Эти слезы шли из глубины сердца. Едва они упали на бумагу, как осел почувствовал боль в правом боку и тут же оказался на всех четырех ногах. Это очень подбодрило всех остальных, и у девочек появилась надежда. По правде сказать, времени почти не оставалось, потому что машина была метрах в ста от фермы. Но селезень понял, что надо делать. Он взял в клюв портрет лошади, сунул ей под самый нос и очень обрадовался, когда на него упала слеза. Лошадь стала увеличиваться в размерах прямо на глазах, и не успели они сосчитать до десяти, как она стала такой же большой, как прежде. Машина была уже метрах в тридцати от фермы.

Волы, всегда немного медлительные, неторопливо подошли к своим портретам. Один из них, которому удалось уронить слезу, обрел очертания в тот самый момент, когда машина въезжала во двор. Девочки захлопали в ладоши, но селезень все еще был обеспокоен. Другой-то вол оставался невидимым. Он бы и рад был помочь, но не мог выжать ни слезинки. Всех его чувств и стараний хватило лишь на одну капельку, едва увлажнившую ресницы.

Времени было в обрез, поскольку пассажиры уже выходили из машины. По указанию селезня собака побежала им навстречу, чтобы как-то оттянуть время; она так радушно бросилась к ветеринару, что сбила его с ног и тот плюхнулся носом в пыль.

Родители бегали по двору в поисках палки, которую они поклялись сломать о спину собаки. Потом они заботливо помогли ветеринару встать на ноги и отряхнули с него пыль. Все это заняло несколько минут.

А в это время на лугу все собравшиеся с тревогой смотрели на рога второго вола, которого так и не было. Бедняга хоть и старался от всего сердца, но никак не мог заплакать.

— Простите меня, — сказал он девочкам, — у меня ничего не получится.

Все растерялись. Даже селезень и тот не знал, что делать. Сохранял хладнокровие лишь другой вол, уже имевший обычный вид. Ему пришла в голову мысль спеть своему другу песенку, которую они когда-то распевали вместе, в те времена, когда оба были телятами. Эта песенка начиналась так:

Песенка была такая тоскливая, что навевала на слушателей печаль. В самом деле, уже с первого куплета появился кое-какой результат. У вола, для которого пелась песенка, вздрогнули рога. Когда были пропеты последние строчки, у него появилась в глазу одна-единственная слезинка, но такая крохотная, что она никак не могла пролиться. К счастью, Дельфина заметила ее и, сняв кончиком кисточки, перенесла на портрет. В ту же секунду вол появился — его можно было увидеть и потрогать. И вовремя. Родители с ветеринаром были уже на лугу. Увидев волов, осла, прочно стоящего на четырех ногах, и лошадь натуральной величины, они остолбенели от удивления. Ветеринар, у которого, после того как его сбили с ног, испортилось настроение, спросил, усмехаясь:

— Так-так, значит, это и есть волы, которых нету, осел, у которого исчезли две ноги, и лошадь, которая стала величиной с кролика? Судя по тому, что я вижу, не похоже, чтобы они мучились от того, что с ними произошло.

— Мы ничего не можем понять, — бормотали родители. — Только что в хлеву…

— Вам это пригрезилось, а может, вы так плотно поужинали, что вам изменило зрение.

Мне кажется, вам стоит вызвать врача. Во всяком случае, не могу понять, зачем побеспокоили меня. Никак не могу понять!

Поскольку бедные родители стояли понурив головы и твердили извинения, ветеринар смягчился и добавил, показывая на Дельфину и Маринетту:

— Ну что ж, на этот раз, пожалуй, простим вас — я смотрю, у вас две такие славные девочки. Сразу видно — умные и послушные. Правда, малышки?

Девочки покраснели и собрались вроде что-то сказать, но тут селезень, нисколько не смущаясь, ответил:

— О да, месье! Послушней не бывает.

ЛЕБЕДИ

Родители собрались в путь рано и, уезжая, сказали дочерям:

— Мы вернемся поздно вечером. Не шалите тут без нас, а главное — не уходите далеко от дома. Можете играть во дворе, на лугу и в саду, но ни в коем случае не переходите через дорогу. А не то — берегитесь! — И посмотрели на девочек ужасно строго.

— Не беспокойтесь, — ответили им Дельфина и Маринетта, — мы не будем переходить через дорогу.

— Ну посмотрим! — сказали родители. — Посмотрим!

Они уехали, напоследок бросив на своих дочерей взгляд суровый и подозрительный. Девочкам поначалу было немного не по себе, но, поиграв во дворе, они обо всем забыли. Около девяти часов утра девочки — разумеется, совершенно случайно! — оказались возле самой дороги, которую, впрочем, ни та, ни другая переходить не собирались. Но вдруг Маринетта заметила маленького белого козленка, который шагал по ту сторону дороги. И не успела Дельфина остановить сестру, как та быстро перескочила через дорогу и оказалась возле козленка.

— Здравствуй, — сказала Маринетта.

— Здравствуй, здравствуй, — ответил козленок, не останавливаясь.

— Как ты быстро! Куда ты идешь?

— Я иду на Место Встречи Ничьих Детей. Некогда мне разговаривать.

И белый козленок вошел в поле пшеницы, которая была такой высокой, что совершенно его скрыла. Девочки были очень озадачены. Они бы, конечно, вернулись к дороге, но вдруг увидели недалеко двух маленьких, желтых и пушистых утят. Они, казалось, очень спешили.

— Здравствуйте, утята, — сказали девочки, подбегая к ним.

Утята остановились, припав к земле. Казалось, они были не прочь отдохнуть.

— Здравствуйте, девочки, — сказал один из них. — Не правда ли, хорошая погода? Жарковато, правда. Мы с братцем так устали!

— Да и правда. А вы издалека?

— Издалека! А осталось идти еще больше.

— Но куда вы идете?

— Мы идем на Место Встречи Ничьих Детей. Ну вот отдохнули — и в путь. Опаздывать никак нельзя!

Дельфина и Маринетта, по правде говоря, ничего не поняли, но утята были уже далеко и вскоре тоже скрылись в поле пшеницы. Девочкам очень хотелось пойти за ними, и они минутку колебались, но вспомнили о родителях и о том, что дорогу-то переходить нельзя! По правде говоря, вспомнили они об этом довольно поздно, потому что дорога была уже далеко. А когда они совсем было решили вернуться, Дельфина показала сестре белое пятнышко, которое перемещалось по лугу вдоль кромки леса. Разве можно было не посмотреть, что это там такое? А это оказался белый щенок, совсем маленький, размером в полкошки, он изо всех сил ковылял в траве. Но его лапы были еще очень слабыми, он спотыкался на каждом шагу. Девочкам он ответил:

— Я иду на Место Встречи Ничьих Детей, но боюсь, что не успею. Представляете, нужно прийти в полдень, а на таких лапах, как у меня, я иду медленно и очень устал.

— А что ты будешь делать, когда придешь на Место Встречи Ничьих Детей?

— Сейчас расскажу. Когда нет родителей, как вот у меня, то там можно найти семью. У меня есть один знакомый щенок, так его в прошлом году усыновил лис. Но я, кажется, все равно опаздываю.

Вдруг белый щенок заметил стрекозу и, вскочив, стал лаять и прыгать, три раза перевернулся через голову, покатился по траве и в конце концов остановился, тяжело дыша и высунув язык.

— Вот видите, — сказал он, отдышавшись, — я еще и отвлекаюсь на каждом шагу. Но что я могу поделать.

Я же не нарочно. Я ведь еще маленький. Только из-за этого я уже и не надеюсь прийти вовремя. И думать нечего. Если бы мне такие большие ноги, как у вас, тогда другое дело.

Щенок грустно вздохнул, а Дельфина и Маринетта посмотрели друг на друга, потом — на дорогу, которая была уже далеко.

— Послушай, щенок, — сказала наконец Дельфина, — а если я отнесу тебя на Место Встречи Ничьих Детей, тогда ты успеешь?

— Еще бы! — обрадовался белый щенок. — С такими-то ногами!

— Ну тогда в путь! Чем быстрее мы пойдем, тем быстрее вернемся. А где это твое Место Встречи?

— Не знаю, я там еще никогда не был. Видите, перед нами летит сорока? Вот она мне и показывает дорогу. Вы можете идти за ней. Она приведет вас прямо на место.

Дельфина и Маринетта пустились в путь, по очереди неся щенка. Сорока летела перед ними, она то вдруг садилась на тропинку или на луг, то опять поднималась. Белый щенок заснул сразу, как только Дельфина взяла его на руки, и спал всю дорогу. Он проснулся только часа через два, когда девочки подошли к большому пруду. Сорока села на плечо Маринетте и сказала:

— Стойте там, в камышах. За вами придут. Ну, счастливо!

Сорока улетела, а девочки, осмотревшись, увидели, что они здесь были не одни. На берегу пруда стояло много молодых животных, и постоянно подходили все новые. Тут были ягнята, козлята, котята, утята, цыплята, щенки, зайчата и много других. Уставшие от долгого пути девочки присели на траву, и Дельфина начала уже было дремать, как вдруг Маринетта закричала:

— Смотри-ка, лебеди!

Дельфина открыла глаза и увидела сквозь камыши, как два лебедя плыли к ним от острова, а навстречу этим лебедям плыли другие, и у каждого на спине сидел утенок. Немного дальше два других лебедя тащили плот, на нем стоял ревущий от страха теленок. По всему пруду плыли большие белые птицы. Девочки не переставали ими любоваться. Вдруг из камышей вынырнул большой белый лебедь. Подплыв к девочкам, он строго посмотрел на них и сухо спросил:

— Ничьи Дети?

— Да, — ответила Маринетта, показав на белого щенка, спавшего у нее на коленях.

Повернув голову, лебедь издал свистящий звук, и почти тотчас к ним подплыли два других лебедя с плотом.

— Поднимайтесь, — скомандовал тот, который, видимо, должен был следить за погрузкой.

— Но… послушайте, — попыталась было возразить Дельфина, — я вам сейчас все объясню…

— Некогда сейчас, — отрезал лебедь. — Объясните на острове, если захотите. Ну быстрее!

— Но, позвольте сказать…

— Молчи!

Лебедь вытянул свою длинную шею и, казалось, готов был укусить девочек за ноги.

— Ну быстрее, — сказал один из лебедей, впряженных в плот, — будьте умницами. Нам нельзя терять ни минуты.

Испуганные девочки не осмеливались больше возражать и поднялись на плот. Лебеди поплыли к острову. Поездка, впрочем, была довольно приятной, и девочки уже ни о чем не жалели. Навстречу им с острова плыли лебеди, которые, без сомнения, только что высадили там своих пассажиров. Другие лебеди с котенком или поросенком на спине плыли к острову. Белый щенок так был рад прогулке, что несколько раз чуть не свалился с плота, намереваясь, видимо, немного порезвиться в воде.

Путешествие длилось немногим более четверти часа. Оказавшись на острове, девочки слезли с плота, и лебедь отвел их к большой березе, запретив куда-либо уходить без разрешения. В группе животных, которые стояли там же, Дельфина и Маринетта увидели знакомого козленка, двух утят и еще многих других. Маринетта насчитала около сорока малышей, а лебеди подвозили все новых и новых. Малыши мечтали о семье и от волнения стояли тихо-тихо.

На другом конце острова виднелась группа других животных. Было ясно, что они уже большие и взрослые, хотя кусты мешали рассмотреть их как следует. Зато девочкам хорошо было слышно, как они болтают.

Вскоре Дельфина увидела старого лебедя, который топтался перед малышами и, видимо, должен был их опекать. Он ходил, покачивая головой, и вид у него был довольно добродушный. Видя, что его подзывает Дельфина, он подошел и ласково произнес:

— Здравствуйте, дети. Какой славный весенний денек, не правда ли? Вам нравится?… Но должен вас предупредить, я не очень хорошо слышу.

— Мне нужно вам сказать, что мы с сестрой хотели бы вернуться домой.

— О спасибо, для моего возраста я чувствую себя превосходно, — ответил лебедь, который и в самом деле слышал не очень хорошо.

— Нам нужно вернуться домой, — сказала Дельфина как можно громче.

— В самом деле начинает припекать.

Тогда Дельфина прокричала изо всех сил прямо в ухо старому лебедю:

— Нам некогда ждать! Нам нужно вернуться домой!

Она еще не кончила, как тот самый лебедь, который вез их на плоту, выглянул из-за кустов и проворчал:

— Опять эти девчонки! Только их и слышно, боже мой! Они уже начинают надоедать.

— Моя сестра хотела сказать… — начала было Маринетта.

— Да замолчите вы, невоспитанные девчонки! А то я брошу вас рыбам в пруд. На место, обе!

Лебедь удалился, оборачиваясь время от времени и бросая свирепые взгляды. Девочки не надеялись уже, что их услышат, и, разморенные жарой, уснули под березой.

Проснувшись, они были очень удивлены. В нескольких шагах от группы малышей, повернувшись к ним спиной, полдюжины лебедей — три справа и три слева — сидели на холмике, который образовал нечто вроде эстрады. Перед ними, выстроившись в ряд, стояли взрослые животные, которые только что болтали на другом конце острова. Свиньи, зайцы, утки, кабаны, олени, быки, козы, лисы, журавль и даже одна черепаха. Все они смотрели на холм и, казалось, кого-то ждали. И вот наконец вышел лебедь, сел между своими братьями и, поприветствовав собравшихся, сказал:

— Друзья, вот мы опять собрались с вами на Встречу Ничьих Детей. Благодарю, что вы не забыли о ней. Выбор большой, думайте не только о своих вкусах, но и о своих возможностях! Итак, начинаем.

Первым на холм поднялся ягненок, которого тут же усыновил большой бык, стоявший в самом первом ряду. Потом семейство кабанов решило взять поросенка. И все шло своим чередом, без происшествий, до тех пор пока какой-то старый лис не пожелал усыновить двух утят, тех самых, которых девочки встретили утром.

— Им не найти лучшего отца, чем я, — провозгласил он, — вы можете поверить, что я окружу их самой большой заботой!

Лебедь, который открыл собрание, шепотом посовещался со своими братьями и ответил ему:

— О лис, я не хочу сомневаться в твоих намерениях по отношению к этим малышам. Более того — я даже убежден, что ты готов окружить их самой большой заботой, боюсь только, что их счастье будет недолгим. Два утенка — это слишком большое искушение для лиса.

При этих словах Дельфина и Маринетта почувствовали большое облегчение, — ведь если никто не захочет их удочерить, значит, их отпустят домой. В последнем ряду они заметили белого щенка, который спал в окружении своей новой семьи, и девочки подумали: хорошо, что он уснул, а то бы, чего доброго, упросил своих приемных родителей-бульдогов, чтобы те их тоже удочерили!

— Ну что, — спросил лебедь, — так никто и не решится их взять? Но нельзя же в самом деле, чтобы две маленькие девочки остались без семьи. Послушай, лис, ты так хотел усыновить утят, может быть, ты лучше что-нибудь сделаешь для этих детей?

— Я бы с радостью, — ответил лис, — но, видите ли, я слишком добрый. Боюсь, что мне не хватит строгости, чтобы правильно воспитать двух таких непоседливых девочек. Нет, я, пожалуй, их не возьму. Мне очень жаль, но, право же, так будет лучше для них.

Тогда лебедь обратился к оленю, который только что усыновил олененка.

— Я было подумывал о том, чтобы взять их, — ответил олень, — но с моей стороны это было бы безумием. Подумайте только: я живу на бегу, спасаясь от людей, собак и ружей. Нет, не могу. Очень сожалею. Они так очаровательны.

Лебедь спрашивал и других, но никто так и не решился взять девочек. Тогда черепаха, сидевшая в первом ряду, вытянула шею из панциря и медленно сказала:

— Раз никто не хочет, тогда я их беру.

Это предложение вызвало взрыв смеха у животных. И сами девочки не могли не улыбнуться при мысли о том, что могли бы стать дочерьми черепахи. Успокоив всех, лебедь сердечно поблагодарил черепаху за доброту и все же, стараясь не обидеть, дал ей понять, что она слишком мала, чтобы воспитывать таких больших девочек, и слишком медленно ходит. Черепаха ничего не возразила, но втянула голову в панцирь с таким видом, что всем стало понятно: она все-таки обиделась. Никто не хотел брать девочек себе, и лебедь стал тихо совещаться со своими братьями. Дельфина и Маринетта, которые видели себя уже свободными, только радовались этому замешательству. Лебедь вернулся на место и провозгласил:

— Мои братья и я, мы сами удочерим этих девочек. Мы постараемся справиться с этими непослушными и невоспитанными детьми. Я думаю, в будущем году, когда мы все снова соберемся на нашу Встречу Ничьих Детей, вы их просто не узнаете.

Девочки попытались было снова объясниться, но их не стали слушать, а велели спуститься с холма и отвели в дальний конец острова, где они снова попали под наблюдение старого лебедя. Издалека они могли видеть, как другие звери разъезжаются, переправляются через пруд.

— Когда переправа окончится, — сказала Дельфина своей сестре, пытаясь ее успокоить, — лебеди вернутся на остров и, наверное, выслушают нас. Ну сколько можно затыкать нам рот!

— А время идет, — ответила Маринетта. — Родители скоро отправятся в обратный путь и наверняка вернутся домой раньше нас… А они запретили нам переходить дорогу. Ох, лучше об этом и не думать.

Часам к четырем вечера все животные переправились на берег, но лебеди, похоже, возвращаться не спешили. Они ловили рыбу вдалеке, а остров был по-прежнему пуст. Дельфина и Маринетта беспокоились все больше и больше. Видя, что девочки загрустили, старый лебедь попытался их развеселить.

— Вы не можете себе представить, как я вам рад, — говорил он. — Я уже чувствую, что мы с вами поладим. Может быть, сегодня вам и не очень весело. Но вас оставили на острове, чтобы вы отдохнули, а завтра мы будем плавать, ловить рыбу. Сами увидите, как здесь чудесно. Но вы, наверное, хотите есть?

В самом деле девочки были голодны — они ведь ничего не ели с самого утра. Лебедь попросил их немного подождать и через несколько минут вернулся с рыбиной в клюве.

— Вот, — сказал он, кладя ее перед девочками. — Ешьте, пока она живая. А я вам еще поймаю.

Но девочки попятились, дружно тряся головами, а Маринетта взяла рыбину и выпустила ее обратно в пруд. Лебедь очень удивился.

— Ну как можно не любить рыбу? — воскликнул он. — Так приятно чувствовать, как она трепещет в горле. Ну ладно, придется предложить вам что-нибудь другое.

Но девочки были так обеспокоены, что уже не чувствовали голода. Они видели, как на том берегу пруда солнце уже заходит за лес. Наверное, было часов шесть вечера, и родители уже направлялись к дому. Испуганные Дельфина и Маринетта стали плакать.

При виде их слез старый лебедь, совершенно потеряв голову, стал кружить вокруг них.

— Ну что с вами? Что случилось? Как плохо быть старым и ничего не слышать! Такие хорошенькие девочки! Но постойте: у меня есть идея. Пошли за мной. На воде я слышу все, что мне говорят!

Лебедь вошел в пруд, и пока он стоял, опустив клюв в воду, Дельфина рассказала ему, как, не послушав родителей, они с Маринеттой перешли через дорогу и что из этого вышло. Когда лебедь все это услышал, он выплыл на середину пруда и зашипел изо всех сил. И тут же лебеди, ловившие неподалеку рыбу, собрались в кружок вокруг него.

— Несчастные бездельники! — закричал им старый лебедь, весь дрожа от гнева. — Гнать вас всех отсюда надо. Вы — позор нашего рода. Вот две девочки, которые были так добры, что принесли сюда маленького несчастного щенка, а вы отблагодарили их тем, что не выпускаете отсюда и не даете им рта раскрыть!

Лебедям стало стыдно, они опустили головы.

— Если только девочкам из-за вас попадет от родителей — берегитесь! — произнес старый лебедь, увлекая всех остальных к острову.

Когда все приблизились к Дельфине и Маринетте, он закричал:

— А ну просите прощения!

Поднявшись на берег, лебеди встали перед девочками и одновременно склонили свои длинные шеи. Дельфине и Маринетте стало даже неловко.

— А теперь приготовьте плот и не теряйте ни минуты. Мы повезем девочек по каналу до реки и поднимемся по реке до моста, как можно ближе к дороге. Не бойтесь, мы проводим вас до дома. Ну быстрее, бездельники!

Лебеди очень торопились, и вскоре плот был готов. В него было запряжено пять лебедей, а шесть других плыли впереди, расчищали путь и отклоняли ветки, которые могли бы помешать переправе. Старый лебедь плыл возле плота и за всем наблюдал. Когда лебеди вошли в канал, они, обеспокоенные тем, что старый лебедь очень устал, хотели было отсоветовать ему плыть со всеми. «В таком возрасте, — говорили они, — путешествие может стать опасным!» Дельфина и Маринетта тоже стали просить его вернуться на остров.

— И не пытайтесь остановить меня, — отвечал тот. — Какое значение имеет жизнь старого лебедя, если у двух девочек могут быть неприятности? Ну быстрее, быстрее, скоро уже будет темно.

В самом деле солнце скрылось, и над прудом опустился вечер. Идя по течению, плот быстро прошел канал. Пять лебедей не жалели сил. Старый лебедь совсем запыхался, но, когда его пытались остановить, сердито кричал:

— А ну быстрее, копуши, а то девочек из-за вас будут ругать.

Когда плот вошел в реку, было уже совсем темно. Лебедям пришлось бороться против сильного течения. К счастью, вскоре взошла луна, и плыть стало легче. Наконец старый лебедь дал команду пристать к берегу. Видя, как он устал, Дельфина и Маринетта стали уговаривать его, отдохнуть, но тот и слушать ничего не хотел.

— Нельзя терять времени, боюсь, как бы мы не опоздали.

Девочки вышли на дорогу и чуть было не вскрикнули: в ста метрах впереди них по направлению к дому шли родители. В руках они несли корзинки.

Старый лебедь сразу все понял. Он провел девочек к другой стороне дороги, вдоль которой тянулась изгородь, и тихо сказал:

— Если вы пойдете вдоль этой изгороди, то вскоре опередите родителей. Когда будете рядом с домом, мы постараемся отвлечь их как-нибудь, чтобы вы могли перейти дорогу. А сейчас главное — уйти вперед.

Девочки и хотели бы послушаться его совета, но они так устали и были так голодны, что ноги их совсем не слушались. Дельфина и Маринетта шли гораздо медленнее, чем их родители. Расстояние между ними увеличивалось.

— Да, это усложняет дело, — прошептал старый лебедь. — Нужно выиграть время. Позвольте мне!

И он побежал за родителями, крича им:

— Добрые люди! Вы ничего не потеряли по дороге? Родители остановились и при свете луны стали рыться в корзинках, проверяя, все ли на месте. Старый лебедь больше не бежал, наоборот, он старался идти как можно медленнее, чтобы девочки смогли наконец перегнать родителей. А те уже начинали нервничать.

— Ничего не потеряли? — спрашивал их лебедь. — А то я нашел на дороге красивое белое перо, а раз оно не мое, я подумал, что, может быть, это вы его потеряли?

— Ты что, считаешь нас дураками вроде тебя? Думаешь, мы носим перья? — сказали рассерженные родители, удаляясь.

Старый лебедь перешел на другую сторону дороги. Девочки теперь были немного впереди родителей, но те шли гораздо быстрее и вскоре должны были догнать и перегнать детей. Лебедь уже шатался от усталости. Но, подбодрив Дельфину и Маринетту, он еще нашел в себе силы бежать впереди всех. Девочки увидели, что молчаливая стая больших птиц вдруг исчезла. А родители продолжали свой путь и разговаривали о дочерях, которые ждут их дома.

— Надеемся, что они вели себя хорошо и не выходили на дорогу, — говорили они.

У Дельфины и Маринетты, которые все это слышали, ноги подкосились от страха. Вдруг родители остановились и открыли рты от изумления: впереди них посреди дороги двенадцать белых лебедей танцевали при свете луны. Они расходились по двое, кружились, взмахивали крыльями, выстраивались в круг, их длинные шеи вытягивались, и двенадцать голов касались друг друга кончиками клювов. Птицы вращались так быстро, что сливались в большое белое облако. Или это был снежный вихрь?

— Как красиво! — сказали родители. — Жаль только, времени нет. И так уже поздно.

Пройдя мимо лебедей, они продолжали свой путь, не оборачиваясь. По другую сторону изгороди девочки, ушедшие немного вперед, опять слышали шаги родителей и уже потеряли всякую надежду вернуться домой раньше них. Старый лебедь оторвался от своих товарищей и пытался бежать рядом с девочками, чтобы их подбодрить, но он так устал, что спотыкался на каждом шагу и чуть было не падал. После долгого пути этот танец совсем измучил его. Когда наконец, на исходе сил, он догнал девочек, родители уже были недалеко от дома.

— Не бойтесь, — сказал он, — вас не будут ругать. А я сейчас должен уйти. Мои друзья станут вас охранять. Обещайте слушаться их во всем. Они помогут вам перейти дорогу, когда наступит подходящий момент.

Он отошел от изгороди, затем, собрав последние силы, перебежал через дорогу. Старый лебедь чувствовал, что ноги становятся ватными, и, дойдя до луга, он упал, чтобы уже никогда не подняться. Тогда — как все лебеди перед смертью — он запел. Песня его была такой прекрасной, что у всех, кто ее слышал, наворачивались на глаза слезы. Родители, взявшись за руки, повернулись спиной к дому. Они шли по лугу и слушали этот голос. И уже после того как затих последний звук, они все шли по росе и не думали возвращаться.

Дельфина и Маринетта шили на кухне при свете лампы. Стол был накрыт к ужину, и в очаге горел огонь. Войдя, родители поздоровались так тихо, что девочки едва их услышали. Глаза родителей были влажными и — что совсем странно — смотрели куда-то вверх.

— Какая жалость, — сказали они девочкам. — Какая жалость, что вас сейчас не было на дороге. Лебедь пел на лугу.

ЛОШАДЬ И ОСЛИК

Дельфина и Маринетта уже лежали в своих кроватках, но луна так ярко светила в окно что девочки никак не могли уснуть.

— А знаешь, кем я хочу быть? — спросила Маринетта, приподняв светловолосую головку с подушки. — Лошадкой! Да, белой лошадкой. У меня будет четыре хорошеньких копыта, грива, настоящий хвост, и я буду быстрее всех бегать. Хорошо я придумала?

— А я… — задумалась Дельфина. — Нет, мне что-нибудь другое. Я буду просто серым осликом с белым пятнышком на голове. Но у меня тоже будет четыре копыта, а еще длинные уши — я научусь ими шевелить! — и добрые глаза.

Они еще немножко поговорили и уснули, и очень им хотелось, чтобы Маринетта стала лошадкой, а Дельфина осликом с белым пятнышком на голове. Через час спряталась и луна. Настала ночь, такая темная и страшная, какой раньше никогда не бывало. Назавтра многие в деревне говорили, что слышали в темноте тихую музыку и завывание бури, хотя никакого ветра и в помине не было. Кот, которому на самом деле многое было известно, ночью несколько раз подходил к окнам девочек и громко-громко звал их. Но они спали так крепко, что ничего не слышали. Кот посылал и собаку, но у той тоже ничего не вышло.

Утром, когда Маринетта открыла глаза, ей вдруг почудилось: на подушке, там, где должна быть голова сестры, лежали два длинных серых уха. А сама Маринетта чувствовала себя как-то странно, словно плохо выспалась, и ей почему-то мешали простыни и одеяло. Но все же сон взял верх над любопытством, и она снова закрыла глаза. А потом и Дельфина спросонок взглянула на кровать сестры, какую-то невероятно огромную, и тоже уснула. Но вскоре девочки проснулись окончательно и прежде всего покосились на свои ноги, которые как-то странно удлинились и вообще были не такими, как раньше. Повернув голову к кровати Маринеты, Дельфина вскрикнула: вместо светловолосой головки сестры на подушке лежала лошадиная голова! Но и Маринетта очень удивилась, когда увидела перед собой морду ослика. И тоже вскрикнула. Две сестрички, вытянув шеи, во все глаза всматривались друг в друга и с трудом понимали, что с ними произошло. Каждая думала: что за странное животное лежит в кровати сестры? Маринетта даже засмеялась, но, когда взглянула на себя и увидела лошадиные ноги с копытами, она сразу поняла, что желания, о которых они говорили вечером — увы! — осуществились. Дельфина разглядела свою серую шерстку, копыта, а на белом одеяле тень ушастой головы и тоже все поняла. И тяжело вздохнула.

— Это ты, Маринетта? — спросила она сестру таким слабым и дрожащим голоском, что сама его не узнала.

— Да, — ответила Маринетта. — А это ты, Дельфина? Не без труда они вылезли из кроватей и встали на свои копыта. Дельфина, превратившаяся в хорошенького ослика, была на целую голову меньше своей сестры, которая стала крупной и сильной лошадью.

— Какая у тебя красивая шерстка, — сказала Дельфина сестре, — а если бы ты видела свою гриву, она бы тебе понравилась.

А бедная лошадь грустно смотрела на платье, которое вечером повесила на спинку стула у своей кровати, и когда она подумала, что, может быть, никогда уже не сможет его надеть, то задрожала всем телом. Ослик пытался ее успокоить, но, видя, что никакие слова не помогают, просто пощекотал лошадиную шею большими мягкими ушами. Когда мама вошла в комнату, они стояли совсем рядом, лошадь склонила шею к голове ослика, глаза их были опущены. Маме показалось странным, что ее дочери додумались привести в свою комнату этих животных. Да чьи они? Мама была очень недовольна.

— И где же мои глупышки? Наверное, спрятались где-нибудь.

А вот их платья висят на стульях. Ну выходите! Некогда мне с вами играть…

Никого не увидев, она стала ощупывать кровати и, когда наклонилась, чтобы заглянуть под них, услышала тихий шепот:

— Мама… мама…

— А, слышу, слышу. Ну выходите. Я не очень-то вами довольна!

— Мама… — Снова услышала она.

Это были слабые, хриплые голоса, которые она с трудом узнала. Не найдя дочерей в комнате, она повернулась, чтобы расспросить странных животных, но лошадь и ослик смотрели на нее такими грустными глазами, что она очень удивилась. Ослик заговорил первым.

— Мама, — сказал он, — не ищи здесь ни Маринетты, ни Дельфины. Видишь лошадь? Это Маринетта, а я — Дельфина.

— Это что еще за глупости? Неужели я не вижу, что вы вовсе не мои дочери!

— Мама, — сказала Маринетта, — мы и есть твои дочери.

Но наконец бедная мать и сама узнала голоса Маринетты и Дельфины. Низко опустив голову, она заплакала вместе с ними.

— Постойте-ка тут немного, — сказала она. — Сейчас схожу за отцом.

Пришел папа и тоже заплакал, а потом стал думать, что же теперь делать, раз уж такое случилось. Ну прежде всего им нельзя было больше жить в своей комнатке, она была слишком мала для таких больших животных. Значит, их нужно будет отвести в конюшню, там есть свежая подстилка и кормушка с сеном. Отец вывел их во двор и, взглянув на лошадь, рассеянно пробормотал:

— Красивое все-таки животное…

Погода была солнечная, ослик и лошадь не захотели долго оставаться в конюшне, а пошли на луг, там они щипали траву и говорили о том, какими были раньше.

— А помнишь, — сказала лошадь, — когда мы еще были девочками и играли на этом лугу, однажды пришел гусь и отнял у нас мячик.

— Да, и стал щипать нас за ноги.

И они опять горько заплакали.

Во время обеда, когда родители сидели за столом, ослик и лошадь приходили на кухню, устраивались рядом с собакой и грустно смотрели на маму и папу. Но уже через несколько дней им сказали, что для кухни они слишком большие и вообще — нечего им там делать.

Тогда им пришлось стоять во дворе, просунув голову в окно. Родители, конечно, были очень огорчены тем, что случилось с Дельфиной и Маринеттой, но через месяц они вполне привыкли к лошади и ослику. И, честно говоря, не очень-то обращали на них внимание. Мама больше не заплетала Маринетте в лошадиную гриву ленточку, как в первые дни, и не надевала браслет на ногу ослику. А однажды, когда родители завтракали на кухне в плохом настроении, папа, увидев головы в раскрытом окне, закричал:

— Эй, вы, убирайтесь отсюда оба! Нечего глазеть. И вообще — хватит таскаться по двору с утра до вечера! Во что дом превратили? А вчера я вас в саду видел, это уж совсем ни на что не похоже! Ну, ничего, с сегодняшнего дня вы будете у меня ходить только из конюшни на луг и обратно!

Лошадь и ослик ушли, низко опустив головы, несчастные, как никогда. И с этого дня старались не показываться на глаза отцу и видели его только в конюшне, когда он приходил сменить подстилку. Родители были такими строгими и сердитыми, что животные чувствовали себя виноватыми, хотя и не понимали, в чем же они провинились.

Однажды в воскресенье, когда лошадь и ослик паслись на лугу, они увидели, что приехал дядя Альфред. Еще издалека он закричал родителям:

— Добрый день! Это я, дядя Альфред. Я пришел вас навестить и обнять малышек… Где же они?…

— Вот незадача! — ответили родители. — А они как раз уехали к тете Жанне!

Ослик и лошадь хотели было сказать дяде Альфреду, что малышки никуда не уезжали и что они просто превратились в двух несчастных животных, которых он видит перед собой. Конечно, помочь он ничем не мог, он бы просто поплакал вместе с ними, и им бы стало легче. Но они ничего не сказали, потому что очень боялись рассердить родителей.

— Вот жалость-то, — сказал дядя Альфред, — так я их и не увижу… Но какие у вас красивые лошадь и ослик! Я никогда их раньше не видел, да и в последнем письме вы ничего о них не писали.

— Да они только месяц у нас.

Дядюшка Альфред поглаживал животных и был очень удивлен, какие у них грустные глаза. Но он удивился еще больше, когда лошадь склонила перед ним колени и сказала:

— Вы, наверное, очень устали, дядя Альфред. Садитесь ко мне на спину, я довезу вас до кухни.

— А мне дайте ваш зонтик, — сказал ослик, — он, наверное, вам мешает. Прицепите мне его за ухо.

— Вы очень любезны, — ответил дядя, — но идти совсем недалеко, и мне бы не хотелось вас беспокоить.

— Нам было бы это так приятно, — вздохнул ослик.

— Ну, хватит, — прервали их родители, — оставьте дядю в покое и ступайте себе на луг. Ваш дядя уже вполне на вас насмотрелся.

Дядю, право, немного удивило, что ослику и лошади сказали про него «ваш дядя», но животные были такие славные, что ему это не было неприятно. И когда он шел к дому, то несколько раз оборачивался и махал им зонтиком. Вскоре кормить стали хуже. Сена стало меньше, его берегли для волов и коров, — ведь волы работали, а коровы давали молоко. Овса лошадь и ослик не видели уже давно, а теперь им даже не разрешали ходить пастись на луг, потому что берегли траву для нового урожая сена. Они лишь изредка могли пощипать травы в канавах и на пригорках.

Родители, которые были не так богаты, чтобы даром кормить всех этих животных, решили волов продать, а ослика и лошадь заставить работать. Однажды утром отец запряг лошадь в повозку, а мать погнала на рынок ослика, повесив ему на спину две тяжелые корзины с овощами. В первый день родители были еще терпеливы. Да и назавтра только делали замечания. Но уж потом стали так ругаться и кричать, что лошадь обиделась и вообще перестала понимать, куда ей идти, тянула повозку вкривь и вкось. Отец так свирепо хлестал ее вожжами, что она даже заржала от боли.

Однажды им нужно было подняться на очень крутую гору. Лошадь совсем запыхалась, шла с трудом и каждую минуту останавливалась. Груз был очень тяжелым, она еще не привыкла к такому. Сидя на повозке с вожжами в руках, отец был очень недоволен такой медленной ездой. Сначала, подгоняя лошадь, он щелкал языком. Это не помогало, тогда он стал ругаться и кричать, что в жизни не видел такой противной клячи. От испуга лошадь споткнулась и вовсе остановилась.

— Но! — кричал отец. — Но, проклятая! Ну я тебе покажу!

И от злости схватил свой кнут и отхлестал ее по бокам. Лошадь не заплакала, а только повернула к нему голову и посмотрела так грустно, что отцу стало стыдно. Он спрыгнул с повозки и, прижавшись к лошадиной шее, попросил прощения за то, что был таким жестоким.

— Я забыл, кто ты для меня. Мне все кажется, что ты самая обыкновенная лошадь.

— Все равно, — ответила лошадь. — Даже если бы я была обыкновенная лошадь, нельзя же так больно стегать кнутом.

Папа обещал, что он так больше не будет, и в самом деле долго не пользовался своим кнутом. Но однажды, когда очень торопился, он не сдержался и снова отхлестал ее.

Дальше — больше, он бил свою лошадь не задумываясь. Иногда, когда ему все же бывало немножко стыдно, он пожимал плечами и говорил:

— Или ты лошадь, или ты не лошадь. Надо же в конце концов слушаться!

Нужно сказать, что ослику тоже приходилось несладко. Каждое утро в любую погоду ему надевали на спину тяжелую корзину и заставляли ехать в город. Когда начинался дождь, мать открывала зонтик, нисколько не заботясь, что там с осликом. Однажды он сказал:

— Раньше, когда я была девочкой, ты не позволяла мне мокнуть под дождем.

— Ну если с ослами нянчиться так же, как и с детьми, — ответила мать, — зачем ты мне вообще был бы нужен?

Его тоже часто били. Как и все ослы, этот был иногда очень упрямым. На некоторых перекрестках он непонятно почему останавливался и отказывался идти дальше. Сначала мать пыталась договориться по-хорошему.

— Ну, пожалуйста, — говорила она, лаская его, — будь умницей, моя маленькая Дельфина. Ты же всегда была такой хорошей, такой послушной девочкой.

— А я не маленькая Дельфина, — отвечал он спокойно. — Я осел и не хочу никуда идти!

— Не упрямься, тебе же будет хуже. Ну, считаю до десяти. Думай!

— Я уже подумал!

— Раз, два, три, четыре…

— Все равно не пойду!

— …пять, шесть, семь…

— Пускай мне отрежут уши!

— …восемь, девять, десять! Ну, я тебя заставлю, глупая тварь!

Она начинала колотить ослика палкой по спине, и тот в конце концов трогался с места.

Но больше всего лошадь и ослик страдали оттого, что их разлучили.

Раньше ни в школе, ни дома Дельфина и Маринетта не расставались ни на минуту. А теперь лошадь и ослик не виделись целыми днями, а к вечеру, когда приходили в конюшню, так уставали, что только-только успевали пожаловаться друг другу на своих жестоких хозяев. Зато с каким нетерпением ждали они воскресенья! Они были совершенно свободны и, выйдя из конюшни, вместе гуляли. Они попросили разрешения у родителей играть со своими старыми куклами, укладывали их спать в кормушках на соломе. Рук у них не было, и поэтому они не могли укачивать своих кукол, одевать их, причесывать и вообще играть как раньше. Они могли только смотреть на своих кукол и разговаривать с ними.

— Это я, твоя мама Маринетта, — говорила лошадь. — Видишь, я теперь совсем другая.

— Это я, твоя мама Дельфина, — говорил ослик. — Не обращай внимания на мои уши.

Вечерами они паслись вдоль дороги и разговаривали о своих несчастьях. Лошадь, которая вообще была энергичнее, чем ее спутник, говорила очень возмущенно.

— Главное, что меня удивляет, — говорила она, — почему это другие животные не жалуются, когда с ними так жестоко обращаются! Нам еще повезло, что мы домашние! Знаешь, не будь они нашими родителями, я бы давным-давно сбежала отсюда.

При этом лошадь плакала, и ослик тоже начинал шмыгать носом.

Однажды в воскресенье родители вошли в конюшню с каким-то незнакомым человеком. Голос у него был очень грубый. Он остановился возле лошади и сказал:

— Вот она! Это ее я видел на дороге. О! Память у меня отменная: если я однажды увидел лошадь, я узнаю ее из тысячи. Такая уж у меня работа. — Он засмеялся и легонько похлопал лошадь. — А она не так безобразна, как другие! Вполне в моем вкусе.

— Мы показали ее вам просто так, чтобы вам было приятно, — сказали родители, — об остальном и думать нечего!

— Все так сначала говорят, — ответил незнакомец. Он все ходил и ходил вокруг лошади, осматривал ее со всех сторон, ощупывал бока и ноги.

— Простите, вы скоро кончите? — спросила его лошадь. — Знаете, мне не очень нравится, когда со мной так обращаются.

Человек расхохотался и полез лошади в рот, чтобы рассмотреть зубы. Потом повернулся к родителям.

— Сто франков вас устроит? — спросил он.

— Нет, нет, — закачали те головами, — ни двести, ни триста! И не будем больше об этом.

— А пятьсот?

Родители помолчали. Оба они покраснели и не решались взглянуть друг на друга.

— Нет, — прошептала наконец мать так тихо, что ее едва было слышно. — О, нет!

— А тысяча? — вскричал незнакомец своим людоедским голосом, который начинал уже пугать лошадь и ослика, — А? Если тысяча?

Отец хотел было что-то ответить, но голос его не послушался, он закашлял и знаками стал показывать, что им было бы удобнее поговорить на улице. Они вышли из конюшни и очень быстро обо всем договорились.

— С ценой все ясно, — сказал человек, — но сначала надо посмотреть, как она бегает.

Едва только кот, дремавший у колодца, услышал эти слова, как прибежал в конюшню и зашептал лошади на ухо:

— Когда тебе велят выйти во двор, притворись, что хромаешь.

Лошадь послушалась совета и, едва вышла из дверей конюшни, принялась хромать, как будто у нее болела нога.

— Э, нет! — закричал покупатель. — Так не пойдет. Вы не сказали мне, что у нее больная нога. Это меняет дело.

— Да это она так, притворяется, — уверяли его родители. — Еще утром она была совершенно здорова.

Но тот ничего не хотел слушать и уехал, даже не взглянув на лошадь. Родители, очень недовольные, привели ее обратно в конюшню.

— Это ты нарочно, проклятая кляча! — ругался отец. — Я знаю, это ты нарочно!

— Проклятая кляча! — вздохнул ослик. — И так вы называете свою младшую дочку! Нечего сказать — любящие родители.

— Буду я еще слушать всяких ослов, — ответил отец. — Но давайте уж разберемся раз и навсегда. Можно подумать, что мы и впрямь родители лошади и осла. Вы что, думаете, мы готовы проглотить такую глупость? Кому рассказать, что две девочки превратились — одна в лошадь, а другая в осла! Да если уж по правде — вы оба животные, и все тут! И больше того — не могу сказать, чтобы вы были примерными животными!

Ослик даже не нашел что ответить, так он был огорчен, что собственные родители их не признают.

И потерся головой о шею лошади, он хотел ей сказать, что если родители и забыли ее, то на своего товарища по конюшне она всегда может рассчитывать.

— С моими копытами и большими ушами я все равно остаюсь твоей сестрой Дельфиной, пусть они говорят, что хотят!

— Мама, — спросила тогда лошадь, — а ты тоже думаешь, что мы не твои дочки?

— Вы, конечно, животные неплохие, — ответила мать не очень уверенно, — но я твердо могу сказать: вы не мои дочери!

— И совершенно на них не похожи, — отрезал отец. — И вообще, хватит об этом! Пойдем отсюда, жена.

— Раз вы так уверены, что мы не ваши дочери, почему же вы ни о чем не беспокоитесь? Вот странные родители: в один прекрасный день две ваши дочери исчезли, а вам хоть бы что! А вы искали их в колодце, в пруду, в лесу? А в полицию заявляли?

Родители ничего не ответили, но как только они вышли во двор, мать сказала, вздохнув:

— Ну а все-таки, а если это наши малышки?

— Нет и нет! — закричал отец. — Ну что ты говоришь? Давай кончать с этими глупостями. Ну виданное ли это дело, чтобы ребенок — да хотя бы и взрослый — превратился в осла или еще в кого-нибудь! Мы поначалу еще наивно верили в то, что они нам тут порассказали. Но сколько можно? Это уже смешно, в конце концов.

И родители сделали вид, что совершенно не верят в подобные глупости, а может быть, и вправду не верили. Во всяком случае, они никогда не спрашивали, видел ли кто-нибудь Дельфину и Маринетту, и сами никому не рассказывали об их исчезновении и всем говорили, что дочери гостят у тетушки Жанны. Иногда, когда родители приходили в конюшню, ослик и лошадь принимались петь песенку, которой когда-то отец научил своих дочек.

— Ты не узнаешь песенку, которую сам нам пел? — спрашивали они его.

— Узнать-то узнаю, — отвечал отец, — но эту песенку можно услышать где угодно.

А через несколько месяцев тяжелой работы лошадь и ослик уже и сами не помнили, кем они когда-то были. А если и вспоминали иногда случайно, то словно о какой-то сказке, в которую и сам не очень-то веришь. Да и воспоминания эти были какими-то странными. Например, им казалось, что обе они были Маринеттами, однажды лошадь и ослик даже поссорились из-за этого, а потом решили никогда больше не вспоминать ни о чем.

И нужно сказать, что с каждым днем работа интересовала их все больше и больше, им даже нравилось быть домашними животными, а то, что попадало иногда от хозяев, тоже казалось вполне справедливым.

— Сегодня утром, — говорила лошадь, — мне опять задали взбучку. Что-то я стала слишком рассеянной.

— И со мной вечно такая же история, — говорил ослик. — Мне часто достается из-за моего упрямства. Пора уже исправляться.

Они больше не играли в куклы и вообще не могли понять, как в них играют. И воскресений больше не ждали. Отдых казался таким длинным, им нечего было даже сказать друг другу. Они теперь постоянно спорили: что лучше — реветь по-ослиному или ржать. В конце концов они поссорились и обозвали друг друга упрямым ослом и противной клячей.

А родители были вполне довольны своими лошадью и осликом. Они говорили, что никогда в жизни не видели таких послушных животных. В самом деле — лошадь и ослик так хорошо работали, что родители разбогатели и даже могли купить две пары башмаков.

Но однажды утром отец вошел в конюшню, чтобы дать овса лошади, и был очень удивлен: на том месте, где обычно спали животные, лежали две девочки, Дельфина и Маринетта. Бедняга не мог поверить своим глазам, он подумал о своей милой лошади, которую больше никогда не увидит. Он позвал жену, и они вдвоем отнесли спящих девочек домой и положили в кроватки.

Когда Дельфина и Маринетта проснулись, было уже пора идти в школу. Девочки ужасно растерялись, они не знали, что делать с руками. В школе они наделали очень много глупостей и отвечали совершенно неправильно. Учительница сказала, что никогда еще не видела таких глупых детей, и поставила им по десять двоек. Увидев столько плохих отметок, родители рассердились и оставили девочек без обеда.

Но, к счастью, Дельфина и Маринетта все быстро вспомнили. Они очень старались в школе и стали получать только хорошие отметки. Дома они вели себя превосходно, и ругать их было совершенно не за что. А родители были очень рады, что наконец нашлись их девочки, которых они нежно любили. Ведь, по правде говоря, это были очень хорошие родители.

КОШАЧЬЯ ЛАПА

Вечером, когда родители вернулись с поля, они увидели кота, который сидел на колодезном срубе и приводил себя в порядок.

— Ну вот — сказали они, — если кошка водит лапой за ухом, значит, завтра будет дождь.

И правда, на следующий день дождь лил не переставая. Нечего было и думать идти работать в поле. Вынужденные не высовывать носа за дверь, родители были раздражены и не очень-то ласковы с девочками. Дельфина, старшая, и Маринетта, та, у которой волосы были посветлее, играли в кухне в «птица летает», в бабки, в куклы, в «волк, ты где?» и прыгали через веревочку.

— Только бы играть, — ворчали родители, — только бы развлекаться. А ведь уже большие девочки. Похоже, и в десять лет они все еще будут играть. Вместо того чтобы заняться шитьем или написать письмо дяде Альфреду. Всё больше пользы.

Поворчав на девочек, они принимались выговаривать коту, который сидел на подоконнике и смотрел на дождь.

— И этот тоже. Целый день только и делает, что бездельничает. А мыши то и дело шмыгают из подвала на чердак. Но этот господин предпочитает, чтобы его кормили за безделье. Так проще!

— Вы только и знаете — твердить одно и то же, — отвечал кот. — День для того и существует, чтобы спать или развлекаться.

Зато ночью, когда я бегаю туда-сюда по чердаку, тут вас нет, чтобы меня похвалить.

— Ах, вот как! Еще бы, ты, как всегда, прав!

К вечеру дождь так и не перестал, а поскольку у родителей были дела на конюшне, девочки играли в пятнашки, бегая вокруг стола.

— Вам бы не следовало так играть, — сказал кот. — Вполне может случиться, что вы что-нибудь разобьете. И родители потом будут кричать.

— Тебя послушать, — сказала Дельфина, — вообще ни во что нельзя играть.

— Да уж, — поддержала Маринетта. — Нашему Альфонсу (такое имя они придумали коту) только бы спать.

Альфонс больше не настаивал, и девочки снова принялись бегать. На столе стояло фаянсовое блюдо, которое было в доме с незапамятных времен и которым родители очень дорожили. Бегая, девочки задели ножку стола, и он немного накренился, а они даже не заметили этого. Фаянсовое блюдо тихо соскользнуло, упало на каменные плиты пола и разбилось вдребезги. Кот, который так и сидел на подоконнике, даже головы не повернул. Девочкам сразу расхотелось бегать, уши у них так и горели.

— Альфонс, тут было фаянсовое блюдо, а теперь оно разбилось. Что же делать?

— Соберите осколки и выбросьте их в сточную канаву. Может, родители ничего и не заметят. Впрочем, нет, уже поздно. Они возвращаются.

Увидев осколки фаянсового блюда, родители пришли в ярость и как блохи запрыгали по кухне.

— Несчастные! — кричали они. — Фамильное блюдо, которое в семье с незапамятных времен! Вы разбили его вдребезги! Ничего другого от вас и не дождешься, от этаких чудовищ! Но вы будете наказаны. Никаких игр и сидеть на черством хлебе!

Сочтя наказание недостаточно суровым, родители немного подумали и продолжали, глядя на девочек с жестокой улыбкой:

— Нет, не нужно черствого хлеба. Но завтра, если не будет дождя… завтра… так-так-так… завтра вы отправитесь навестить тетю Мелину!

Дельфина и Маринетта побледнели как полотно и умоляюще сложили руки, глядя на родителей.

— И нечего нас упрашивать, ничего не выйдет! Если не будет дождя, вы отправитесь к тете Мелине и отнесете ей банку варенья.

Тетя Мелина была очень старая и злая, рот у неё был беззубый, а подбородок зарос бородой.

Когда девочки приезжали к ней в деревню, она все время целовала их, что было не очень приятно из-за ее бороды, а она так и старалась лишний раз их уколоть или дернуть за волосы. Большое удовольствие также ей доставляло пичкать их хлебом и сыром, который она специально хранила до тех пор, пока он не заплесневеет, в ожидании их приезда. Кроме того, тетя Мелина находила, что обе маленькие племянницы очень похожи на нее, и утверждала, что еще до конца года обе превратятся в две точные ее копии, а об этом было даже подумать страшно.

— Бедные дети, — вздохнул кот, — за какое-то старое выщербленное блюдо такое суровое наказание.

— А ты что вмешиваешься? Может, раз ты их защищаешь, ты им и блюдо помог разбить?

— О нет, нет! — сказали девочки. — Альфонс все время сидел на окне.

— Помолчите! А-а, вы тут все хороши. У вас тут круговая порука. Стоит одному что-нибудь натворить, как другой тут же спешит на выручку. Даже кот, который целыми днями только и делает, что спит…

— Ну, раз вы заговорили в таком тоне, мне лучше уйти. Маринетта, открой мне окно!

Маринетта открыла окно, и кот спрыгнул во двор. Дождь к этому времени перестал, и легкий ветерок разогнал облака.

— Похоже, небо очищается, — довольно заметили родители. — Завтра будет прекрасная погода, как раз, чтобы идти к тете Мелине. Вот как повезло. Ну ладно, хватит плакать! Блюда этим не склеишь. А теперь принесите-ка побыстрее дров из сарая.

В сарае девочки увидели кота, который сидел на поленнице дров. Сквозь слезы Дельфина смотрела, как он сидит и умывается.

— Альфонс, — сказала она с радостной улыбкой, удивившей ее сестру.

— Что тебе, моя маленькая?

— Я вот о чем подумала. Завтра, если ты захочешь, никто к тете Мелине не пойдет.

— Меня не надо упрашивать, я согласен, но что бы я ни сказал родителям, они все равно не послушают, к нашему несчастью.

— Конечно, но родители здесь ни при чем. Помнишь, как они сказали? Что мы пойдем к тете Мелине, если не будет дождя.

— Ну и что же?

— Вот тебе раз! Ведь стоит тебе провести лапкой за ухом, как завтра пойдет дождь, и не надо будет идти к тете Мелине.

— А ведь и правда, — сказал кот, — я об этом не подумал. Клянусь честью, это прекрасная мысль.

И он тут же стал водить лапой за ухом. Он проделал это больше пятидесяти раз.

— Сегодня вы можете спать совершенно спокойно. Завтра будет такой дождь, что хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.

За ужином родители много говорили о тете Мелине. Они уже приготовили для нее банку варенья.

Девочкам стоило большого труда сохранять серьезность, и Маринетта, встречаясь взглядом с сестрой, то и дело вынуждена была делать вид, будто она поперхнулась, чтобы родители не заметили, как ей смешно. Перед тем как идти спать, родители высунулись в окно.

— Что за прекрасная ночь! — сказали они. — Замечательная ночь. Никогда еще звезды так ярко не сверкали на небе. Отличная погода будет завтра, как раз, чтобы отправиться в дорогу.

Но назавтра погода была пасмурная, и с самого раннего утра пошел дождь. «Ничего, ничего, — сказали родители, — это ненадолго». Они нарядили девочек в воскресные платья и повязали им розовые банты. Но дождь шел все утро и целый день, до самого вечера. Пришлось в конце концов снять воскресные платья и розовые банты. Однако родители не унывали.

— Будем считать, что дело откладывается. Вы пойдете к тете Мелине завтра. Небо начинает проясняться. Было бы очень странно, если бы в середине мая дождь шел не переставая три дня подряд.

В этот вечер, умываясь, кот опять водил лапкой за ухом, и на следующий день опять шел дождь. Нечего было и думать о том, чтобы послать девочек к тете Мелине. Настроение у родителей начало портиться. Мало того, что из-за плохой погоды наказание все откладывалось и откладывалось, так и в поле нельзя было работать. Ни с того ни с сего они напустились на детей и кричали, будто они только на то и годны, чтобы бить посуду. «Так или иначе, вы все равно пойдете к тете Мелине, — добавили они. — В первый же погожий день отправитесь к ней с самого раннего утра». Когда их раздражение достигло предела, они натолкнулись на кота, которому сначала наподдали метлой, потом деревянным башмаком и при этом обозвали бесполезным лодырем.

— О-о! — сказал кот. — Вы еще злее, чем я думал. Ни за что побили меня, но, честное слово кота, вы еще пожалеете об этом.

Если бы родители не побили его, кот, вероятно, не стал бы больше вызывать дождь, потому что он любил лазать по деревьям, бегать по полям и лесам, и это было уж слишком — приговорить себя к такому длительному заточению, только чтобы избавить своих подружек от унылого визита к тете Мелине. Но воспоминания о метле и башмаке были так живы в его памяти — малышкам даже не пришлось просить его провести лапкой за ухом. Отныне и впредь это стало его личным делом. Всю неделю подряд с утра до вечера, не переставая лил дождь. Родители, вынужденные сидеть дома и смотреть, как их посевы гниют на корню, были вне себя от досады. Они забыли про фаянсовое блюдо и про тетю Мелину, но мало-помалу стали искоса поглядывать на кота. Они часто совещались между собой, причем шепотом, чтоб никто не мог догадаться, о чем они говорят.

Однажды рано утром, когда пошла вторая неделя дождей, родители решили пойти на станцию и, несмотря на плохую погоду, отправить в город мешки с картошкой. Проснувшись, Дельфина и Маринетта увидели, что они шьют в кухне еще один мешок. На столе лежал большой камень весом не менее трех фунтов. На вопрос девочек, что они делают, родители ответили с несколько смущенным видом, что они готовят еще один мешок с картошкой. Затем в кухню вошел кот и вежливо всех приветствовал.

— Альфонс, — сказали ему родители, — около плиты тебя ждет большая миска парного молока.

— Благодарю вас, хозяева, вы очень любезны, — ответил кот, несколько удивленный подобным обращением, к которому он не слишком привык.

Когда он лакал приготовленное для него парное молоко, родители схватили его за лапы — один за передние, другая за задние, — запихнули головой в мешок, сунули туда трехфунтовый камень и затянули мешок крепкой веревкой.

— Что это на вас нашло? — кричал кот и метался в мешке. — Вы совсем голову потеряли, хозяева!

— А то, что никому не нужен кот, который водит лапой за ухом каждый вечер. Хватит с нас дождя. Ты так любишь воду, дорогой, — теперь у тебя ее будет вдоволь. Через пять минут будешь умываться на дне реки.

Дельфина и Маринетта стали кричать, что они не позволят бросить Альфонса в реку.

А родители кричали, что никто не помешает им утопить эту гнусную тварь, которая специально устраивает дождь. Альфонс мяукал и метался в своей тюрьме как безумный. Маринетта через мешковину обняла его, а Дельфина на коленях умоляла сохранить жизнь коту. «Нет, ни за что! — жестко отвечали родители. — И нечего просить и умолять за такого скверного кота!» Вдруг они увидели, что уже почти восемь часов и они могут опоздать на вокзал. Второпях они застегнули крючки на своих накидках, подняли капюшоны и сказали детям, выходя из кухни:

— Сейчас у нас нет времени идти на реку. Мы пойдем туда в полдень, когда вернемся. Имейте в виду, не смейте развязывать мешок. Если к полудню Альфонса там не будет, вы тут же отправитесь к тете Мелине на полгода, а может быть, на всю жизнь.

Едва родители успели выйти на дорогу, как Дельфина и Маринетта развязали веревку. Кот высунул голову из мешка и сказал им:

— Малышки, я всегда знал, что у вас золотое сердце. Но я был бы жалким котом, если бы, спасая себя, обрек вас жить полгода, а может, и больше, у тети Мелины. Такой ценой — никогда, лучше пусть меня сто раз бросят в реку.

— Тетя Мелина не такая уж и злая, как все говорят, а полгода пролетят быстро.

Но кот ничего не желал слушать и, чтобы показать, как непреклонно его решение, засунул голову обратно в мешок. Дельфина все пыталась уговорить его, а Маринетта пошла во двор — посоветоваться с селезнем, который барахтался в луже под дождем. Это был весьма опытный селезень, характера очень серьезного. Чтобы лучше думалось, он даже спрятал голову под крыло.

— Я тут изрядно поломал мозги, — сказал он наконец, — но я не представляю себе, как убедить Альфонса выйти из мешка. Я его знаю, он очень упрям. Если его выгнать оттуда насильно, ничто не помешает ему предстать перед родителями, когда они вернутся. И должен сказать, он абсолютно прав. Что касается меня, я бы не мог жить в мире с собственной совестью, если бы вы по моей вине попали в подчинение к тете Мелине.

— А как же мы? Если Альфонса утопят, разве наша совесть сможет оставаться спокойной?

— Конечно, нет, — сказал селезень, — и говорить нечего. Надо найти какой-то выход. Правда, я уж тут искал-искал, но ничего найти не удалось.

Тогда Маринетта решила посоветоваться со всеми животными фермы, и, чтобы не терять времени, она пригласила в кухню всех сразу. Лошадь, собака, волы, коровы, боров, домашние птицы — все пришли в кухню и заняли места, отведенные им девочками. Кот, который оказался посередине образованного круга, согласился высунуть голову из мешка, и селезень, который был рядом с ним, взял слово, чтобы ввести присутствующих в курс дела. Когда он закончил, все погрузились в молчание и стали думать.

— У кого какие мнения? — спросил селезень.

— У меня, — сказал боров. — Так вот. В полдень, когда родители вернутся, я с ними поговорю. Я скажу им, что, несмотря на недобрые замыслы, они в душе порядочные люди. Я объясню им, что жизнь животных священна и что они совершат тяжкое преступление, если бросят Альфонса в реку. Они наверняка меня поймут.

Селезень сочувственно покивал, хотя было видно, что его это не слишком убедило. По мнению родителей, боров — это не более чем кадка с солониной, и его доводы вряд ли могли иметь для них такой уж большой вес.

— Кто еще хочет высказаться?

— Я, — сказала собака. — Единственное, что вы можете сделать, это предоставить мне свободу действий. Как только родители возьмутся за мешок, я стану кусать их за икры до тех пор, пока они не освободят кота.

Эта мысль всем понравилась, но Дельфина и Маринетта, хотя и испытывали некоторое искушение, все-таки не хотели, чтобы собака кусала за икры их родителей.

— Верно, — вздохнула собака, — я слишком послушна.

— Есть еще выход — лучше и проще, — сказал белый вол. — Нужно только, чтобы Альфонс вышел из мешка, а мы положим туда обыкновенное полено.

После этих слов по рядам прошел гул восхищения, но кот отрицательно покачал головой.

— Это невозможно. Родители почувствуют, что в мешке никто не шевелится, не говорит, не дышит, и тут же обнаружат обман.

Пришлось признать, что Альфонс прав. Все чувствовали некоторую растерянность. Среди всеобщего молчания слово взяла лошадь. Это была очень старая лошадь, облезлая, на трясущихся ногах, которую уже не использовали на работах. Стоял даже вопрос, не продать ли ее на бойню.

— Я все равно долго не проживу, — сказала она. — Так как дни мои сочтены, будет лучше, если я хоть на что-то пригожусь.

Альфонс молод. Альфонса ждет прекрасное кошачье будущее. Будет совершенно естественно, если я займу его место в мешке.

Предложение лошади растрогало всех. Альфонс был так взволнован, что вылез из мешка и стал тереться о ее копыта, выгибая спину.

— Ты — лучший из друзей и великодушнейшее из животных, — сказал он старой лошади. — Если мне повезет и меня сегодня не утопят, я никогда не забуду ту жертву, на которую ты пошла ради меня, и благодарю тебя от всего сердца.

Дельфина и Маринетта захлюпали носом, а боров — ведь и он обладал чрезвычайно чувствительной душой — зарыдал. Кот вытер глаза лапой и продолжал:

— К несчастью, то, что ты предлагаешь, невозможно, и я сожалею об этом, потому что уже был готов принять твою жертву, на которую ты шла из самых дружеских чувств. Но мешок сшит в расчете на меня, и даже речи быть не может, чтобы ты заняла мое место. Г олова — и та не пролезет.

И тут стало совершенно очевидно — и для девочек, и для всех животных, что замена действительно невозможна. Рядом с Альфонсом старая лошадь выглядела великаншей. Петуху, который не отличался хорошими манерами, такое сопоставление показалось смешным, и он громко рассмеялся.

— Замолчите! — сказал ему селезень. — Нам не до смеха, я думал, это понятно. А вы, оказывается, просто безобразник, и больше ничего. Сделайте одолжение, выйдите за дверь.

— Вот еще! — ответил петух. — Занимайся своими делами и не суй нос в чужие! Разве я к вам лезу?

— Боже мой, как он груб, — прошептал боров.

— Вон! — закричали животные. — Выйди вон! Вон, грубиян! Вон!

Петух, у которого покраснел гребешок, прошел через кухню под неодобрительные возгласы и поклялся, что еще отомстит. Поскольку на улице лил дождь, он укрылся в конюшне. Немного погодя из дома вышла Маринетта и стала тщательно выискивать подходящую деревяшку в поленнице.

— Не могу ли я помочь тебе найти то, что ты ищешь? — любезно спросил петух.

— Нет, нет. Мне нужна деревяшка в форме… ну, словом, определенной формы.

— В форме кота, вероятно. Но, как правильно заметил Альфонс, родители сразу догадаются, что деревяшка лежит неподвижно.

— А вот и нет, — ответила Маринетта. — У селезня появился план…

Вспомнив, как в кухне говорили, что петуху доверять нельзя, и испугавшись, что она и так слишком много сказала, Маринетта умолкла и вышла из конюшни, прихватив полено, показавшееся ей подходящим. Петух видел, как она пробежала под дождем через двор и скрылась в кухне. Через некоторое время Дельфина вышла вместе с котом и, открыв ему дверь, ведущую в амбар, остановилась, ожидая его возвращения. У петуха округлились глаза, он напрасно пытался понять, что все это означает. Время от времени Дельфина подходила к окну кухни и в тревоге спрашивала, который час.

— Половина двенадцатого, — ответила Маринетта первый раз. — Без десяти двенадцать… Без пяти двенадцать…

Кот больше не появлялся.

За исключением селезня, все животные вышли из кухни и попрятались кто где.

— Который час?

— Двенадцать. Все пропало. Кажется… Ты слышишь? Машина едет. Значит, возвращаются родители.

— Ничего не поделаешь, — сказала Дельфина. — Пойду закрою Альфонса в амбаре. В конце концов ну не умрем же мы оттого, что полгода проживем у тети Мелины.

Только она протянула руку, чтобы закрыть дверь, как Альфонс появился на пороге, с живой мышью в зубах. Машина родителей, которая ехала на самой большой скорости, показалась в конце дороги.

Кот, а следом за ним Дельфина поспешили в кухню. Маринетта открыла горловину мешка, где уже лежало полено, завернутое в тряпки, чтобы на ощупь казалось помягче. Альфонс бросил туда мышь, которую держал за шкирку, и мешок тут же завязали. Машина подъехала к саду.

— Мышь, — сказал селезень, наклонившись над мешком, — кот был так великодушен, что подарил тебе жизнь, но при одном условии. Ты меня слышишь?

— Слышу, — ответил тоненький голосок.

— От тебя требуется только сновать туда-сюда по полену, которое лежит в мешке, так, чтобы думали, что оно живое.

— Это очень просто. А потом?

— Потом придут люди, которые возьмут мешок и понесут его, чтобы бросить в реку.

— Да, но тогда…

— Никаких но. На дне мешка есть маленькая прореха. Ты прогрызешь ее, чтобы она стала побольше, если это понадобится, и когда услышишь, что поблизости залаяла собака, выпрыгнешь. Но не раньше, чем залает собака, иначе тебя убьют. Поняла? В любом случае, что бы ни случилось, не произноси ни слова и не смей кричать.

Машина родителей въехала во двор. Маринетта спрятала Альфонса в сундук, а мешок положила сверху. Пока родители ставили машину под навес, селезень вышел из кухни, а девочки терли себе глаза, пока они не покраснели.

— Что за мерзкая погода! — сказали родители, входя в кухню. — Даже накидки промокли. И подумать только, все из-за какого-то паршивого кота!

— Если бы я не сидел в завязанном мешке, — сказал кот, — я, может, и посочувствовал бы вам.

Кот, съежившийся на дне сундука, сидел как раз под мешком, так что казалось, его приглушенный голос идет именно оттуда. А мышь, посаженная в мешок, бегала туда-сюда по полену, так что видно было — в мешке кто-то есть.

— Мы-то здесь хозяева, и нечего нас жалеть. Кого надо пожалеть, так это тебя. И поделом тебе.

— Что ж, хозяева, посмотрим. Вы не такие злые, какими хотите казаться. Выпустите меня из мешка, и я, так и быть, прощу вас.

— Он нас простит! Это уж слишком! Или, может, это из-за нас всю неделю не переставая идет дождь?

— О нет! — сказал кот. — Это не в ваших силах. Но, с другой стороны, именно вы ни за что ни про что меня побили. Чудовища! Палачи! Бессердечные люди!

— Ах ты, сквернейший из котов! — вскричали родители, — Он еще нас оскорбляет.

Они так разозлились, что стали колотить по мешку ручкой от метлы. Удары приходились по закутанному в тряпки полену, перепуганная мышь металась в мешке, а Альфонс завывал, изображая, как ему больно.

— Вот тебе, получай еще раз! Ты и теперь будешь говорить, что мы бессердечные люди?

— Я больше ничего не скажу, — ответил Альфонс. — А вы можете говорить, что хотите. Я рта больше не раскрою ради таких злых людей, как вы.

— Как тебе будет угодно, дорогой ты наш. И вообще, пора с этим кончать. Хватит, мы идем на реку.

Родители взялись за мешок и, не обращая внимания на крики девочек, вышли из кухни. Собака, которая ждала во дворе, отправилась вместе с ними с таким горестным видом, что они даже немного растерялись.

Когда они проходили мимо конюшни, к ним обратился петух:

— Так что же, хозяева, идете топить бедного Альфонса? Но знаете ли, он, наверное, уже умер. Он совсем не шевелится, будто в мешке не он, а деревяшка.

— Очень возможно. Он получил такую взбучку метелкой, что вряд ли еще жив.

С этими словами родители покосились на мешок, который несли под накидкой.

— Однако он мог хотя бы пошевелиться.

— И то правда, — сказал петух, — но мудрено этого дождаться, если у вас в мешке деревяшка вместо кота.

— Вообще-то он сказал нам, что рта больше не раскроет, даже отвечать нам ничего не будет.

Тут уж петух не решился больше высказывать свои сомнения и пожелал им доброго пути.

В это время Альфонс вышел из сундука и кружился в хороводе с девочками посреди кухни. Селезень, смотревший на их шалости, игре не мешал, но встревоженно думал о том, что будет, если родители обнаружат подмену.

— А теперь, — сказал он, когда танцы наконец прекратились, — надо подумать об осторожности. Я имею в виду, что родители могут вернуться и увидеть в кухне кота. Альфонсу нужно укрыться на чердаке и сидеть там целый день.

— Каждый вечер, — сказала Дельфина, — ты найдешь на прежнем месте еду и миску молока.

— А днем, — пообещала Маринетта, — мы будем подниматься на чердак, чтобы тебя проведать.

— А я буду приходить к вам в комнату повидаться. Вечером, перед тем как лечь спать, оставьте окно приоткрытым.

Девочки вместе с селезнем проводили кота до амбара. Они пришли туда как раз в тот момент, когда мышь, выскользнувшая из мешка, возвращалась к себе на чердак.

— Ну что? — спросил селезень.

— Я совершенно промокла, — сказала мышь. — Это возвращение под дождем длилось не знаю, сколько времени. И представьте себе, меня чуть не утопили. Собака залаяла в самый последний момент, когда хозяева были уже на берегу реки. Им ничего не стоило бросить меня в воду вместе с мешком.

? — Ну ладно, все кончилось благополучно, — сказал селезень. — Однако не задерживайся, скорее беги на чердак.

Когда родители вернулись домой, то увидели, что девочки накрывают на стол, распевая песни, и были страшно возмущены.

— По правде сказать, не видно, чтобы смерть бедного Альфонса вас слишком огорчила. Уж, наверно, вы так громко распелись не из сострадания к тому, кто ушел от нас. Он, в любом случае, заслуживал большей преданности от друзей. В сущности, он был прекрасным котом, и нам будет очень недоставать его.

— О, мы так скорбим, — возразила Маринетта, — но раз он умер, как ни крути, его больше нет. И ничего тут не поделаешь.

— И кроме того, он это заслужил, — добавила Дельфина.

— Не нравится нам ваш тон, — проворчали родители. — Вы — бессердечные дети. Все-таки очень хочется, да, да, очень хочется, отправить вас к тете Мелине.

В тот момент, когда говорились эти слова, стол уже был накрыт, но родители были такие грустные, что едва притронулись к еде, и сказали девочкам, которые ели за четверых:

— Скорбь не убавила вам аппетита. Если бы бедный Альфонс мог видеть всех нас, он понял бы, кто его настоящие друзья.

После обеда они больше не могли сдержать слез и рыдали, прижимая платки к глазам.

— Ну же, — говорили девочки, — ну перестаньте, будьте мужественны. Надо взять себя в руки. Слезами Альфонса не воскресишь. Конечно, вы сунули его в мешок, побили палкой от метлы и бросили в реку, но все это вы сделали для общего блага, чтобы солнышко вернулось на наши поля. Будьте же благоразумны. Ведь только что, отправляясь на реку, вы были такие смелые и веселые!

Весь остаток дня родители были печальны, но на следующее утро небо было чистым, солнце светило вовсю, и они больше не вспоминали о коте.

В последующие дни и того меньше. Солнце все пригревало, и работа в поле не оставляла им времени на сожаления.

Что касается девочек, им не надо было думать об Альфонсе. Он с ними почти не расставался. Пользуясь тем, что родителей целый день не было дома, он с утра до вечера был во дворе и прятался только на время обеда и ужина.

Поздно вечером он приходил в комнату девочек.

Однажды вечером, когда родители вернулись на ферму, к ним подскочил петух и сказал:

— Не знаю, что и думать, но, кажется, я видел во дворе Альфонса.

— Этот петух просто идиот, — проворчали родители и даже не остановились.

Но назавтра петух опять попался им навстречу:

— Если бы Альфонс не был на дне реки, я мог бы поклясться, что сегодня днем видел, как он играет с девочками.

— Он дуреет с каждым днем, совсем помешался со своим Альфонсом.

После этого родители стали относиться к петуху с участливым вниманием. Они говорили при нем шепотом, следя за ним взглядом.

— Бедный петух повредился в уме, — говорили они, — но выглядит он прекрасно. Он постоянно у нас перед глазами, вот мы и не заметили перемены. Сказать по правде, он откормлен в самый раз, и вряд ли имеет смысл тратить на него корм и дальше.

На следующий день, рано утром, петуха зарезали как раз в тот момент, когда он собирался сказать об Альфонсе. Из него сварили куриный суп, и всем он очень понравился.

Прошло две недели, с тех пор как Альфонса сочли погибшим, и погода все это время была прекрасная. Ни одной капли дождя не упало. Родители все повторяли, что это большое везение, но в их словах начало проявляться легкое беспокойство.

— Если и дальше так пойдет, то это уже ни к чему. Тогда будет засуха. Хороший дождь был бы очень кстати.

Прошло больше трех недель, а дождя все не было. Земля так засохла, что ее было невозможно обрабатывать. Пшеница, рожь, овес — все перестало расти и начало жухнуть.

— Если такая погода постоит еще неделю, — говорили родители, — все сгорит. — Они жаловались, громко сожалея о погибшем Альфонсе, и во всем винили детей.

— Если бы вы не разбили фаянсовое блюдо, не случилась бы вся эта история с котом, и он был бы сейчас с нами и помог бы нам с дождем.

Вечером, после ужина, они сидели во дворе и, глядя в небо, где не было ни облачка, в отчаянии ломали руки и громко призывали Альфонса.

Утром родители вошли в комнату девочек, собираясь их разбудить. Кот, который допоздна играл с детьми, задремал в кровати Маринетты. Когда он услышал скрип открывающейся двери, у него хватило времени только на то, чтобы залезть под одеяло.

— Пора вставать, — сказали родители, — просыпайтесь. Солнце уже светит вовсю, и сегодня опять не будет дождя… О! Но что это?…

Они замолчали и, вытянув шеи, округлившимися глазами смотрели на кровать Маринетты. Альфонс, который решил, что он хорошо спрятался, не подумал о том, что его хвост торчит из-под одеяла. Дельфина и Маринетта, еще не совсем проснувшиеся, натянули одеяла на головы. Родители осторожно подкрались к кровати и двумя парами рук ухватились за хвост, который все так же свисал из-под одеяла.

— Ах, вот оно что! Это же Альфонс!

— Да, я, но отпустите же меня, мне больно. Сейчас вам все объяснят.

Родители посадили кота на постель. Дельфина и Маринетта вынуждены были рассказать обо всем, что произошло в день, когда утопили Альфонса.

— Это для вашего же блага, — заключила Дельфина, — чтобы вы не были виноваты в смерти бедного, ни в чем не повинного кота.

— Вы не послушались нас, — сердились родители. — Сказано — сделано. Вы отправляетесь к тете Мелине.

— Ах так? — вскричал кот, прыгая на подоконник. — Ну хорошо же! Тогда я тоже пойду к тете Мелине, причем сейчас же!

Понимая, что они поступили неправильно, родители стали просить Альфонса остаться на ферме — ведь от него зависит судьба будущего урожая. Но кот ни за что не соглашался. Наконец после продолжительных уговоров и получив с родителей обещание, что девочек никуда с фермы не отправят, он согласился остаться.

Вечером того же дня — самого жаркого, который когда-либо был, — Дельфина, Маринетта, родители и все животные фермы встали во дворе в большой круг. Посередине на табурете сидел Альфонс. Не торопясь, он занялся своим туалетом и, моясь лапкой, провел за ухом больше пятидесяти раз. На следующее утро, на двадцать шестой день засухи, выпал обильный дождь, освеживший и животных и людей. В саду, в поле — везде — все возродилось к жизни и зазеленело. А на следующей неделе произошло еще одно радостное событие. Тетя Мелина, которой пришла в голову замечательная мысль сбрить бороду, без труда нашла себе мужа и уехала жить с новым супругом за тысячу километров от фермы, где жили девочки.

ПАВЛИН

Как-то раз Дельфина и Маринетта сказали родителям, что не желают больше носить сабо. А началось все вот с чего. Недавно у них на ферме целую неделю гостила Флора, их взрослая кузина из города. Флоре скоро должно было исполниться четырнадцать лет. Месяц назад она сдала выпускные экзамены, и папа с мамой купили ей часы, серебряное колечко и туфли на высоком каблуке. Одних только нарядных платьев у нее было целых три. Одно розовое с золотым пояском, другое зеленое с шелковыми оборками на плечах, а третье — кружевное. Флора никогда не выходила без перчаток. Она то и дело смотрела на свои часы, изящно оттопыривая локоток, и все время болтала о нарядах, шляпках и прическах.

Так вот, как-то раз, когда Флора уже уехала, девочки и завели этот разговор, подталкивая друг друга в бок для храбрости. Начала Дельфина.

— Ходить в сабо не так уж и удобно, — сказала она. — Во-первых, все пятки отобьешь, во-вторых, вода заливается. Туфли куда надежнее. Да и красивее все-таки.

— Между прочим, это и платьев касается, — сказала Маринетта. — Чем ходить каждый день в старье да надевать фартуки, не лучше ли почаще доставать из шкафа наши нарядные платья?

— Между прочим, это и причесок касается, — сказала Дельфина. — Гораздо удобнее, когда волосы не болтаются, а зачесаны наверх. Да и красивее.

Родители ахнули, сердито посмотрели на дочек и сказали страшным голосом:

— Это еще что за разговоры! Сабо им не годятся, нарядные платья им понадобились! С ума вы, что ли, сошли? Ишь выдумали — подавай им каждый день туфли и хорошие платья! Да на вас все горит, этак не останется ничего приличного, и не в чем будет пойти к дяде Альфреду. Ну а высокие прически — это еще почище! В вашем-то возрасте! Попробуйте только заикнуться о прическах…

Что ж, больше девочки не смели заговаривать о прическах, платьях и туфлях. Но как только они оставались одни — например, шли в школу или из школы, пасли коров на лугу, собирали землянику в лесу, — они тут же подкладывали под пятку камешек, будто ходили на каблуках, надевали платья наизнанку и воображали, что они новые, или стягивали волосы на затылке веревочкой. И то и дело спрашивали друг друга: «А талия у меня тонкая?», «А походка у меня изящная?», «А нос, как по-твоему, не вытянулся в последнее время? А рот? А зубы?», «Как ты думаешь, что мне больше к лицу, розовое или голубое?»

Дома они без конца смотрелись в зеркало, мечтая об одном: быть красивыми и носить красивые платья. Порой они даже краснели, ловя себя на мысли о том, какой чудесный воротник выйдет из шкурки их любимца белого кролика, когда его съедят.

Однажды Дельфина и Маринетта сидели перед домом в тени плетня и подрубали платочки. А рядом стояла большая белая гусыня и глядела, как они работают. Это была степенная птица, любительница обстоятельных бесед и здоровых развлечений. Она спрашивала, для чего подрубают платочки и как это делают.

— Мне бы, наверно, понравилось шить, — сказала она задумчиво, — особенно подрубать платочки.

— Нет уж, спасибо, — сказала Маринетта, — по-моему, куда лучше шить платья. Ах, будь у меня, скажем, метра три сиреневого шелку, я бы сшила платье с круглым вырезом, присборенное по бокам.

— А я, — сказала Дельфина, — сделала бы такое красное, вырез мысочком, и белые пуговицы в три ряда до самого пояса.

Слушая их, гусыня качала головой и приговаривала про себя:

«Вы как хотите, а по мне, лучше всего подрубать платочки».

В это время по двору трусила толстенная свинья. Родители — они как раз вышли из дому и собрались идти в поле — остановились перед ней и сказали:

— Она жиреет с каждым днем. Красота, да и только!

— Правда? — спросила свинья. — Я так рада, что вы считаете меня красивой. Я и сама так думаю…

Родители слегка смутились, но промолчали и пошли своей дорогой. Проходя мимо дочек, они похвалили их за усердие. Дельфина и Маринетта склонились над лоскутками и с головой ушли в работу, они шили молча, словно забыв обо всем на свете. Но как только родители отошли подальше, они снова принялись болтать о платьях, шляпках, лакированных туфлях, прическах, золотых часиках, и иголки то и дело замирали у них в пальцах. Они стали играть в гости, и Маринетта, поджав губки, как настоящая дама, спрашивала Дельфину:

— Ах, сударыня, где вы шили этот прелестный костюм?

Гусыне все это было малопонятно. От их трескотни она совсем одурела и уже было задремала, но тут прямо перед ней остановился праздно разгуливавший по двору петух и сказал:

— Не в обиду тебе будь сказано, но до чего же у тебя дурацкая шея!

— Дурацкая шея? — удивилась гусыня. — Почему это дурацкая?

— Она еще спрашивает! Да потому что слишком длинная! Вот посмотри на мою…

Гусыня оглядела его и ответила, качая головой:

— Что ж, у тебя и в самом деле шея коротковата. И ничего красивого в этом, на мой взгляд, нет.

— Коротковата! — закричал петух. — Выходит, это моя шея плоха? Ну уж, во всяком случае, покрасивее твоей будет.

— Не думаю, — возразила гусыня. — Впрочем, что тут спорить? У тебя слишком короткая шея, это всякому ясно.

Если бы девочки не были так увлечены нарядами и прическами, они бы заметили, что петух страшно обиделся, и постарались бы все уладить. Петух же усмехнулся и язвительно сказал:

— Ладно, не будем спорить. Да и не в шее дело, я все равно красивее тебя. Взглянуть хотя бы на мои перья: синие, черные, даже желтые есть. А главное, у меня на голове роскошный султан, а у тебя и посмотреть не на что.

— Сколько я на тебя ни гляжу, — отвечала гусыня, — вижу только какой-то пучок растрепанных перьев, и больше ничего.

А уж что до этого красного гребня у тебя на голове, так любому, у кого есть хоть капля вкуса, на него и смотреть-то противно. Впрочем, тебе этого не понять. Тут петух рассвирепел. Он подскочил к гусыне и заорал во все горло:

— Старая дура! Я красивее тебя! Ясно? Красивее тебя!

— Врёшь! Фитюлька несчастная! Это я красивее!

Наконец шум отвлек девочек от беседы о платьях, и они уж было собрались вмешаться, как вдруг свинья, услышавшая этот спор, примчалась с другого конца двора к гусыне с петухом и сказала, отдуваясь:

— Да вы что? В своем уме? Самая красивая — я!

Девочки и даже петух и гусыня покатились со смеху.

— Не понимаю, что тут смешного, — сказала свинья. — Но теперь-то вы сами видите, кто красивее всех.

— Ты шутишь, — сказала гусыня.

— Бедная свинья, — сказал петух, — если бы ты только могла видеть, как ты безобразна!

Свинья сокрушенно взглянула на них и сказала со вздохом:

— Мне все понятно, да-да, все понятно. Вы оба просто завидуете. Нет никого красивее меня. Вот и родители так говорят. Ну не притворяйтесь. Признайтесь, что я красивее всех.

Спор был в самом разгаре, когда в воротах появился павлин, и при виде его все замолчали. Его крылья отливали медью, сам он был синий, а длинный зеленый шлейф весь усыпан синими пятнышками с золотым ободком. Он гордо вышагивал, высоко держа увенчанную хохолком голову. Павлин мелодично рассмеялся и, повернувшись боком, чтобы предстать во всей своей красе, сказал, обращаясь к девочкам:

— Я слышал их спор из-за плетня, и, не скрою, он меня безумно рассмешил. Просто безумно… — Он снова сдержанно засмеялся и продолжал: — Да, вот вопрос так вопрос: кто из этой троицы самый красивый. Взять хотя бы свинью: как хороша ее гладкая розовая кожа! Недурен и петух со своим огрызком на голове и с перьями, которые торчат во все стороны, как иголки у дикобраза. А с какой непринужденной грацией движется наша почтенная гусыня, с каким достоинством держит голову!.. Ох, сил нет, как смешно! Но шутки в сторону. Скажите-ка, барышни, не кажется ли вам, что тем, кто так далек от совершенства, следовало бы поменьше говорить о своей красоте?

Девочки покраснели от стыда за свинью, петуха и гусыню, да, пожалуй, и за себя.

Но упрекать павлина в бестактности они не решились, к тому же им было так приятно, что он назвал их барышнями.

— Впрочем, — продолжал павлин, — разумеется, если не имеешь представления о настоящей красоте, это вполне простительно.

И он стал медленно поворачиваться на месте, принимая разные позы, чтобы каждый мог вдоволь на него насмотреться. Свинья и петух, онемев от восхищения, глядели на него во все глаза. Гусыня же, казалось, не слишком удивилась. Она спокойно окинула павлина взглядом и сказала:

— Что ж, вы, конечно, недурны, но мы видали красавцев не хуже вас. Вот, к примеру, я сама знала одного селезня с таким же красивым опереньем. И он не важничал. Правда, у него не было ни хохолка, ни этого длиннющего хвоста, которым вы сгребаете всю пыль с дороги. Но к чему, скажите на милость, порядочной птице такие украшения? Только представьте себе меня с кисточкой на голове и с метровым хвостом! Нет-нет. Вздор.

Пока она говорила, павлин еле сдерживал зевоту, а когда кончила, даже не дал себе труда ответить. Тут и петух снова расхрабрился и уже открыл было рот, чтобы сравнить свои перья с павлиньими, но в ту же минуту у него захватило дух: павлин распустил длинные перья своего хвоста и раскрыл его огромным веером. Даже гусыня была ослеплена этим зрелищем и невольно вскрикнула от восторга. А изумленная свинья шагнула вперед, чтобы получше рассмотреть перья, но павлин отскочил от нее.

— Пожалуйста, не подходите ко мне, — сказал он. — Я птица исключительная, я не привык якшаться с кем попало.

— Простите, — пробормотала свинья.

— Нет, это вы меня простите за то, что я высказался столь резко. Видите ли, для того чтобы быть таким красивым, как я, приходится прикладывать немало усилий. Сохранять красоту почти так же трудно, как и приобрести ее.

— Как? — удивилась свинья. — Разве вы не всегда были красивы?

— Конечно, нет. Когда я родился, мою кожу покрывал только жалкий пушок, и ничто не обещало, что когда-нибудь все будет по-другому. Лишь постепенно я изменился и стал таким, как сейчас, и это стоило мне большого труда. Я шагу не мог ступить, без того чтобы мать не напомнила мне: «Не ешь червяков, хохолок будет плохо расти. Не прыгай на одной ножке: хвост покривится. Не объедайся. Не пей за едой. Не ходи по лужам».

И так без конца. Мне не разрешали водиться с цыплятами и с другими животными в замке. Я ведь живу в замке, вон там — видите? Да, было не очень-то весело. Только иногда хозяйка замка брала с собой на прогулку меня да еще борзую, а все остальное время я был один. А стоило матушке лишь заподозрить, что я развлекаюсь или думаю о чём-нибудь веселом, как она принималась в отчаянии кричать: «Ты с ума сошел! Смеешься, развлекаешься, посмотри на себя: ведь у тебя уже и в походке, и в хохолке, и в хвосте появилось что-то вульгарное!» Так и говорила.

Ох, туго мне приходилось! И даже теперь, поверите ли, я все еще соблюдаю режим. Чтобы не потолстеть и не утратить яркость оперения, я должен придерживаться строгой диеты, делать зарядку, заниматься спортом… Не говоря уж о том, сколько часов отнимает туалет.

По просьбе свиньи павлин стал подробно перечислять все, что нужно делать, чтобы быть красивым, и, проговорив целых полчаса, не рассказал еще и половины. Между тем с каждой минутой подходили все новые животные, и все толпились вокруг павлина. Сначала пришли волы, потом овцы, за ними коровы, кот, куры, осел, лошадь, утка, теленок-все, включая даже мышку, которая проскользнула между лошадиных копыт. Все напирали друг на друга, чтобы лучше видеть и слышать.

— Не толкайтесь! — кричал то теленок, то осел, то баран, то еще кто-нибудь. — Не толкайтесь! Тише! Да не наступайте же мне на ноги… Кто повыше, станьте сзади… Подвиньтесь-ка… Тише, вам говорят… Вы у меня дождетесь…

— Успокойтесь, — говорил павлин. — Повторяю еще раз: утром, как встанете, съесть семечко райского яблочка и выпить глоток воды. Поняли? Тогда повторите.

— Семечко райского яблочка и глоток воды, — хором сказали все домашние животные.

И хотя Дельфина и Маринетта постеснялись повторять вместе с ними, но ни один школьный урок не слушали они так внимательно, как этот, преподанный павлином.

Следующее утро принесло родителям одни неожиданности. Началось это в хлеву, когда они принялись, как обычно, наполнять ясли и чаны. Лошадь и волы вдруг недовольно заявили:

— Не надо, не надо, зря стараетесь! Если уж хотите угодить, дайте нам семечко райского яблочка и глоток воды.

— Что, что? Семечко? Какое еще семечко?

— Ну да, семечко райского яблочка.

Ничего другого мы в рот не возьмем до самого обеда, и так будет каждый день.

— Ждите, как же! — сказали родители. — Так вам и станут подавать семечко райского яблочка! Нечего сказать, сытная пища! Самая подходящая для рабочего скота! Ну, хватит. Вот сено, вот овес и ботва. Извольте есть. И не морочьте нам голову.

Из хлева родители пошли во двор задать корму курам и прочим птицам. Корм был отличный, но никто к нему даже не притронулся.

— Мы хотим, — сказал родителям петух, — семечко райского яблочка. Ничего другого нам не надо.

— Опять это семечко! Что это вам всем вдруг приспичило питаться яблочными семечками? Послушай, петух, в чем дело?

— Скажите-ка, родители, — отвечал петух, — хотите видеть меня с хохолком на голове и с пышным веером длинных разноцветных перьев?

— Нет, — мрачно ответили родители. — Мы хотим тебя видеть в супе. Суп — это да. А он от перьев вкуснее не станет.

Петух отвернулся и громко сказал птицам:

— С ними вежливо разговариваешь, а они вон как отвечают!

Родители пошли кормить свинью. Но, едва учуяв запах мятой картошки, она закричала из своего закута:

— Уберите сейчас же это месиво! Я хочу только семечко райского яблочка и глоток воды!

— И ты туда же! — сказали родители. — Да что случилось?

— Просто я хочу быть красивой — такой стройной, такой ослепительной, чтобы каждый встречный останавливался и говорил мне вслед: «Посмотрите, как хороша! Как бы я хотел быть такой бесподобной свиньей!»

— Бог с тобой, свинья, — сказали родители, — понятно, что ты заботишься о своей красоте, но только зачем же отказываться как раз от самого главного? Разве ты не понимаешь, что быть красивой — это значит быть жирной?

— Расскажите это кому-нибудь другому! — сказала свинья. — Ну так как же? Дадите вы мне семечко райского яблочка и глоток воды?

— Ладно. Мы подумаем об этом и, может, когда-нибудь…

— Не когда-нибудь, а сейчас же. И это еще не все. Каждое утро меня надо выводить на прогулку. И еще следить, чтобы я занималась спортом, следить за моим рационом, сном, за моими знакомствами, за моей походкой… в общем… за всем…

— Ладно. Вот наберешь еще килограммов десять — и начнем. А пока ешь, что дают.

Наполнив чан свиньи, родители вернулись на кухню и увидели, что Дельфина и Маринетта уже собрались идти в школу.

— Уже уходите? Но… но ведь вы еще не завтракали? Девочки вспыхнули, и Дельфина, запинаясь, пробормотала:

— Что-то не хочется. Наверно, объелись вчера вечером.

— Нам лучше выйти на воздух, — прибавила Маринетта.

— Ну и ну! — сказали родители. — Такого еще не бывало! Что ж, как хотите…

А когда девочки были уже на полдороге к школе, родители заметили в кухне на столе разрезанное пополам райское яблочко, в котором не хватало двух семечек.

Обитатели хлева недолго соблюдали предписанную павлином диету. Яблочное семечко в желудке вола или лошади — это все равно что ничего. И, отказавшись от погони за красотой, они на следующее же утро вернулись к своей обычной пище. Дольше продержались обитатели птичьего двора, и какое-то время казалось, что такая жизнь им очень подходит. Несколько дней кокетство превозмогало колики в животе. Куры, цыплята, петух, утка, даже гусыня только и говорили, что о посадке головы да цвете перьев, а кое-кто из молодежи, возомнив о себе бог весть что, стал сетовать на ужасные условия, в которых приходится жить птицам такой необыкновенной красоты. Услышав эти бредни, гусыня сразу опомнилась и заявила, что скудная пища, которой довольствуются птицы, уже I довела некоторых из них до умопомрачения, а скоро спятит и весь птичник. Что же до обещанной красоты, то она, гусыня, видит пока только запавшие глаза, поникшие перья да тощие шеи. Одни птицы, поразумнее, тут же согласились с гусыней. Другие сдались не сразу. Самым стойким сторонником павлиньей диеты остался петух да с ним кучка его обожателей-цыплят. Они крепились до тех пор, пока однажды петух не свалился от голода посреди двора и не услышал, как родители сказали: «Надо его поскорее, пока не поздно, зарезать». Перепуганный петух вскочил и бросился поедать зерно и кашу, да так объедался, бедняга, несколько дней подряд, что у него расстроился желудок. Та же участь постигла цыплят.

Через две недели от павлиньей диеты отказались все, кроме свиньи. Тем, что она съедала за день, не насытился бы и крохотный цыпленок, а она к тому же совершала долгие прогулки, делала зарядку и занималась разными видами спорта. За неделю она похудела на тридцать фунтов. Остальные животные уговаривали ее поскорее вернуться к сытной пище, но она как будто и не слышала и только спрашивала:

— Ну, как я выгляжу?

И животные грустно отвечали:

— Ты совсем отощала, бедная свинья. Кожа на тебе так сморщилась и обвисла, что просто смотреть жалко.

— Вот и хорошо, — говорила свинья. — Вы еще не так удивитесь! — И она хитро подмигивала и продолжала, понизив голос: — Да, кстати! Сделайте одолжение, взгляните мне на макушку… Видите?

— Что?

— Там что-то растет, что-то наподобие хохолка.

— Да ничего там нет.

— Странно, — говорила свинья. — Ну а шлейф? Его-то вы видите?

— Ты имеешь в виду свой хвостик? Хорош шлейф! Он у тебя еще больше стал похож на штопор.

— Странно. Может, я мало занимаюсь спортом?… Или все еще слишком много ем… Ну ничего, я подтянусь.

Глядя, как свинья все худеет и худеет с каждым днем, Дельфина и Маринетта потеряли охоту быть красивыми. И уж, во всяком случае, решили не голодать. Павлинья диета, которую они пытались соблюдать тайком от родителей, уже не соблазняла их. Тут помогли и советы гусыни. Когда девочки при ней обсуждали, какие у них талии да сколько граммов им надо сбросить, она твердила:

— Поглядите, до чего дошла несчастная свинья из-за того, что не ест досыта. Вы что, хотите, чтобы и ваша кожа повисла складками, а ваши славные ножки превратились в дрожащие прутики? Нет, поверьте мне, все это глупости. Уж я-то, кажется, недурна собой, и перья у меня отличные, так вот — что я вам скажу: красота не самое главное в жизни, куда важнее подрубать платочки, чем щеголять пестрым хвостом.

— Конечно, — отвечали девочки, — вы совершенно правы.

Однажды свинья отдыхала после гимнастических упражнений у колодца; рядом, на краю сруба, лежал и мурлыкал кот. И вот, когда свинья стала спрашивать его, не видно ли еще ее хохолка, коту стало жаль ее, и, притворившись, будто что-то пристально разглядывает, он ответил:

— В самом деле, кажется, что-то заметно. Чуть-чуть, но заметно.

— Наконец-то! — вскричала свинья. — Растет! Уже заметно! Вот счастье… А шлейф… Ну-ка, котик, шлейф тоже виден?

— Еще и шлейф! Ох ты, господи… Нет, мне очень жаль, но…

— Не может быть! Не может быть!

Свинья пришла в такое отчаяние, что кот не выдержал.

— Честно говоря, — сказал он, — до шлейфа еще далеко, но уже пробивается этакий хорошенький маленький веничек.

— Ну да, он еще должен вырасти, — согласилась свинья.

— Вот именно, — подхватил кот. — Но чтобы он вырос, тебе надо побольше есть. Это и к хохолку относится. Павлинья диета была очень хороша для начала, но теперь, когда хохолок и хвост уже прорезались, им необходимо питание.

— А ведь верно, — сказала свинья. — Об этом я и не подумала.

И она тотчас же понеслась к своему чану, съела все, что в нем было, и побежала к родителям за добавкой.

Наконец, наевшись, она принялась скакать по двору и горланить:

— У меня хвост и хохолок! У меня хвост и хохолок!

Животные пытались образумить ее, но она говорила, что все они ей завидуют и что у них глаза не на месте. На другой день она долго спорила с петухом, пока, измученный ее упрямством, он не отступился, сказав со вздохом:

— Да она ненормальная… просто ненормальная…

Свидетели спора, а их было немало, громко расхохотались, и от этого смеха свинье стало не по себе. Целый час за ней по пятам ходила орава цыплят и пищала:

— Ненормальная пошла! Ненормальная! Держите ее! Держите!

Да и другие птицы не могли устоять, чтобы не захихикать или не отпустить ей вслед какое-нибудь обидное словечко. С тех пор свинья ни с кем не говорила о своем хохолке и шлейфе. Но ходила по двору, высоко задрав голову и выпятив грудь, будто аршин проглотила, а если кто-нибудь проходил у нее за спиной, пусть даже на некотором расстоянии, она сейчас же отпрыгивала, словно боялась, как бы ей не наступили на хвост. В таких случаях гусыня указывала на нее девочкам и говорила:

— Вот что бывает с теми, кто слишком занят своей красотой. Они сходят с ума, как наша свинья.

А девочки при этих словах жалели бедную кузину Флору — уж она-то, верно, давно свихнулась. И все-таки Маринетта, та, что посветлее, в глубине души восхищалась свиньей.

Однажды погожим утром свинья пошла гулять и забрела довольно далеко. На обратном пути сгустились тучи, и прямо над головой у свиньи засверкали молнии; ее это ничуть не удивило — она решила, что это трепещет на ветру и поблескивает ее хохолок. И только отметила, как он вырос: таким большим стал, что лучше и не надо. Между тем дождь все усиливался, и свинья укрылась под деревом, пригнув голову, чтобы не повредить хохолок.

Скоро дождь и ветер поутихли, и она пошла дальше. А когда она подходила к ферме, падали уже последние капли, и сквозь тучи пробивалось солнце. Дельфина и Маринетта вместе с родителями вышли из кухни, птицы выбрались из сарая, где пережидали дождь. И в тот самый миг, когда свинья показалась в воротах, девочки закричали, указывая пальцем в ее сторону:

— Радуга! Какая красивая!

Свинья обернулась и тоже вскрикнула. Она увидела у себя за спиной развернутый громадным веером хвост.

— Глядите! — сказала она. — Я распустила хвост!

Дельфина и Маринетта печально переглянулись, а животные зашептались и закачали головами.

— Ну, довольно кривляться, — сказали родители. — Ступай на место, в свой закут. Уже поздно.

— На место? — сказала свинья. — Но вы же видите, что я не могу. Мой хвост так широк, что и во двор-то не влезает. Никак не пройдет между этими деревьями.

Родителям это надоело, и они уже поговаривали, не взять ли палку, но тут девочки подошли к свинье и ласково сказали ей:

— Да ты сложи хвост. И он легко пройдет.

— В самом деле, — сказала свинья. — А я и не догадалась. Знаете, с непривычки…

Она напрягла спину, так что хрустнули кости. И в тот же миг радуга исчезла с неба и заиграла на ее коже такими нежными и яркими красками, рядом с которыми померкли бы даже павлиньи перья.

ВОЛЫ

Дельфина получила похвальный лист, а Маринетта почетную грамоту. Учитель расцеловал обеих сестричек, стараясь не измять их нарядные платьица, а специально прибывший из города супрефект в мундире, расшитом серебром, произнес речь.

— Дорогие мои дети, — сказал он, — образование — вещь хорошая, и те, кто его не имеют, достойны сожаления. По счастью, к вам это не относится. Вот, например, здесь две девочки в розовых платьях, на их белокурых головках я вижу золотые короны. Это значит, что они хорошо поработали. Сегодня девочки вознаграждены за свои труды. И посмотрите на их родителей, они горды не меньше детей. Да, да… Вот еще что: взять, к примеру, меня, не хочу хвалиться, но если бы в свое время я не делал как следует уроки, то никогда не был бы супрефектом и не носил бы этого мундира. Вот почему надо прилежно учиться, а невеждам и лентяям внушать, что без образования не обойтись.

Супрефект поклонился, ученики спели песенку, и все разошлись. Вернувшись домой, Дельфина и Маринетта сменили свои выходные платьица на будничные. Но, вместо того чтобы играть в лапту, в чехарду, в кошки-мышки или в дочки-матери, в классики или в прятки, они принялись обсуждать речь супрефекта. Им очень понравилась эта речь. Они даже расстроились, что под рукой нет ни одного невежды, которому можно было бы внушить, какие блага несет образование.

Дельфина вздохнула.

— Только подумай! У нас два месяца каникул, два месяца, которые мы могли бы провести с большой пользой. Но что поделаешь? Никого нет…

В хлеву у них на ферме было два вола одного роста и возраста, один белый, другой в рыжих пятнах. Волы — как туфли: их всегда бывает пара, потому и говорят — пара волов. Маринетта подошла сначала к рыжему, погладила его и спросила:

— Послушай, вол, а ты не хочешь научиться читать? Сначала большой рыжий вол не ответил. Он решил, что это просто шутка.

— Образование — вещь хорошая! — поддержала сестренку Дельфина. — Нет ничего приятнее, сам увидишь, когда научишься читать…

Рыжий еще некоторое время двигал челюстями, пережевывая эту мысль, хотя у него уже было свое мнение на сей счет.

— Зачем мне учиться читать? Повозка моя, что ли, от этого станет легче? Что, мне еды больше дадут? Разумеется, нет. Стало быть, я буду надрываться попусту? Благодарю покорно, не такая уж я глупая скотина, как вы считаете, милые. Нет, учиться читать ни за что не буду, боже упаси!

— Подожди, — возразила Дельфина, — ты, Рыжий, рассуждаешь неразумно и даже не представляешь себе, сколько теряешь! Подумай только!..

— Все обдумано, красавицы, я отказываюсь. Вот если бы вы предложили мне учиться играть, тогда дело другое.

Маринетта, у которой не только волосы были чуть-чуть посветлее, чем у сестры, но и ум чуть поживее, заявила, что тем хуже для него, пусть прозябает в невежестве и на всю жизнь останется дурным волом.

— Неправда, — сказал Рыжий, — я не дурной вол. Я всегда хорошо делал свое дело, и упрекнуть меня не в чем. Ну и смешны же вы мне со своим образованием. Будто без него не проживешь! Заметьте, я не против образования вообще, я просто говорю, что оно не для волов, вот и все. Вам нужны доказательства? Да кто когда видел образованного вола?

— Это вовсе не доказательство, — быстро нашлась Маринетта. — Волы ничего не знают только потому, что никогда ничему не учились.

— Уж я-то, во всяком случае, учиться не буду, можете быть спокойны.

Дельфина опять попыталась заставить его внять голосу разума, но тщетно: он не желал ничего понимать. Девочки отвернулись от него, удрученные его постыдной нерадивостью и равнодушием. Когда они обратились к белому волу, тот, казалось, был тронут их вниманием. Белому нравились девочки, и он очень не хотел огорчать их своим отказом.

К тому же его самолюбию льстила мысль, что со временем он сможет выделиться среди своих жвачных собратьев. Это был славный вол, даже очень славный, ласковый, кроткий, работящий, но немного заносчивый и честолюбивый.

Его надменность проявлялась даже в том, как он поводил ушами, когда хозяин в поле делал ему замечание. Но у всех волов свои слабости, идеальных нет, а у Белого, несмотря на некоторые недостатки, был очень хороший характер.

— Послушайте, — сказал он, — в общем, я бы ответил, как Рыжий: зачем мне читать? Но мне хочется сделать вам приятное. И в конце концов, если образование волу не приносит пользы, то и вреда от него не будет, а иной раз оно, может, и развлечет. Если это не очень хлопотно, я согласен попробовать.

Девочки очень радовались, что удалось найти вола-добровольца, и хвалили его за благоразумие.

— Мы уверены, что ты будешь хорошо учиться и добьешься блестящих успехов.

Он гордо втягивал голову, слушая эти комплименты, отчего шея его собиралась в складки, словно мехи аккордеона, ну почти как у нас с вами, когда мы пыжимся, важничая.

— В самом деле, — бормотал он, — пожалуй, у меня есть способности.

Дельфина и Маринетта пошли уже было за букварем, когда Рыжий остановил их своим серьезным вопросом:

— Скажите, девочки, а вы не хотите научиться пережевывать жвачку?

— Пережевывать жвачку? — прыснули они. — А зачем?

— Вот то-то и оно, — сказал Рыжий. — Зачем?

Дельфина и Маринетта решили хранить в тайне занятия с белым волом, чтобы устроить родителям сюрприз. Зато потом, когда вол станет ученым, то-то отец удивится!

Девочки и не мечтали, что первые шаги окажутся такими легкими. Вол и в самом деле проявлял незаурядные способности, а кроме того, был страшно самолюбив.

Из-за насмешек Рыжего он притворялся, что ему доставляет несказанное удовольствие повторять буквы. Меньше чем за полмесяца он стал узнавать их и даже выучил алфавит. По воскресеньям, в дождливые дни и почти каждый вечер после возвращения волов с поля Дельфина и Маринетта тайком от родителей занимались с Белым. У бедняги из-за этого ужасно болела голова, а иногда он просыпался посреди ночи и громко повторял:

— Б, а — ба; б, е — бе; б, и — би…

— Ну и надоел же ты своим «б, а — ба», — ворчал рыжий вол. — С тех пор как из-за этих девчонок у тебя мания величия, и поспать спокойно нельзя. Добро бы еще знать, что потом об этом не пожалеешь.

— Да ты и представить себе не можешь, — возражал белый вол, — какое блаженство знать гласные и согласные, читать слоги. Это украшает жизнь, и теперь я понимаю, почему так расхваливают образование. Я себя чувствую совсем другим волом, не то что три недели назад. Какое счастье учиться! Ну да ничего не поделаешь, это ведь не каждому дано. Нужны способности.

Видя, как счастлив Белый, рыжий вол порой сомневался, разумно ли с его стороны так упорствовать в своем невежестве. Но в тот год у корма был чудесный вкус лесного орешника, солому подстилали неколкую, и он легко обошелся без духовной пищи.

На первых порах Дельфина и Маринетта могли гордиться своей затеей. Их ученик делал поразительные успехи. К концу месяца он начал считать, читал довольно бегло и даже выучил маленькое стихотворение. Белый вол столь усердно занимался, что в кормушке перед ним всегда стояла раскрытая книга, страницы ее он переворачивал языком. То это была «Арифметика», то «Грамматика», то «История» или «География», а иногда даже и сборник стихов. Любознательность Белого была под стать его прилежанию: всякое печатное слово казалось ему интересным.

— Как только я мог жить, не ведая об этих прекрасных вещах! — бормотал он каждую минуту.

В поле или на пастбище, просто на дороге — везде и всюду не переставал он размышлять о прочитанном. Надо сказать, что ему было шесть лет, а волы в этом возрасте столь же разумны, сколь иные люди бывают лет в двадцать пять, а то и в тридцать. Только, к несчастью, учеба его очень утомляла: во-первых, он был чересчур старательным; во-вторых, эти новые занятия не избавляли его от работы в поле, а, наоборот, добавлялись к ней.

Ужаснее всего было то, что, постоянно погруженный в свои мысли, он сплошь и рядом забывал попить и поесть. Девочки, видя, как он отощал и осунулся, как запали и потускнели его желтые глаза, не на шутку тревожились.

— Мы очень довольны твоими успехами, — сказали они. — Ты теперь знаешь почти столько же, сколько мы сами, а может, еще больше, если это возможно… Так что ты заслужил отдых, да и для здоровья твоего он необходим.

— Плевать я хотел на свое здоровье. Я думаю только о духовной красоте.

— Но послушай, будь благоразумным. Если бы ты ходил, как мы, в школу, то увидел бы, что так много заниматься нельзя, всему свое время. Недаром же есть переменки, чтобы передохнуть, и, наконец, каникулы.

— Ах, каникулы? Что ж, давайте поговорим о каникулах, я вовсе не прочь о них поговорить!

Девчушки, не вполне понимая, к чему он клонит, исподтишка толкали друг друга локтями и словно спрашивали: «Что это с ним? Какая муха его укусила?»

— Я вас насквозь вижу, — сказал вол. — Нечего друг друга в бок пихать. Я вовсе не спятил и отдаю себе отчет в том, что говорю. Вы тут про каникулы толкуете, про то, про се, дескать, мне нужно отдохнуть. Могу ответить, что и я того же мнения. Каникулы — это прекрасно, но тогда уж настоящие каникулы, чтобы можно было заниматься тем, чем хочешь, сообразно своим вкусам и склонностям. О, иметь возможность посвятить свой досуг поэзии, познакомиться с трудами ученых… вот это настоящая жизнь!

— Но поиграть когда-то ведь тоже нужно, — сказала Маринетта.

— С вами невозможно разговаривать, — вздохнул вол, — вы же дети.

И он вновь погрузился в учебник географии, помахивая хвостом, чтобы дать понять девочкам, что их присутствие его раздражает. Дальше разговаривать не имело смысла: вол уперся на своем.

— Раз уж ты отказываешься от каникул, — сказала Маринетта, — по крайней мере постарайся, чтобы тебя не застигли врасплох за учебой. Когда я думаю, что ты не расстаешься с книгой и что наши родители могут застать тебя врасплох…

Нетрудно догадаться: давая такой совет, наши беляночки теперь вовсе не были уверены, что их затея так уж хороша.

Во всяком случае, своими успехами они не хвастались.

Разумеется, хозяин не мог не заметить перемен в поведении белого вола. Однажды под вечер он ахнул, увидев его сидящим на пороге хлева. Было похоже, что вол созерцает природу.

— Вот еще новости, — сказал хозяин, — что это ты здесь делаешь? И почему это ты сидишь?

Вол, раскачивая головой и полуприкрыв веки, отвечал нараспев:

Хозяин не знал или забыл, что это стихи Виктора Гюго, и сначала только удивился:

— Складно этот вол говорит. — Но заподозрил, что за такой красивой речью что-то таится, и добавил: — Гм, не знаю, в чем тут дело, но в последнее время он какой-то странный, очень странный.

Он не видел, как смутились и покраснели Дельфина и Маринетта, присутствовавшие при этой неприятной сцене. Но когда отец закричал: «Ну-ка, пошел в стойло! Не хватало еще, чтобы вол ломался!» — они совсем залились краской и чуть не заплакали.

Вол поднялся, бросив на хозяина взгляд, полный грусти и гнева, и встал на свое место рядом с рыжим собратом. Вскоре ученые бдения Белого сказались и на работе в поле. Голова его была настолько забита стихами, историческими датами и афоризмами, что он весьма рассеянно слушал приказания хозяина. Иногда и вовсе их не слушал, и плуг заносило к самой меже, а то и прямо на нее.

— Будь внимательней, — шептал ему на ухо Рыжий, толкая его плечом, — нам же влетит из-за тебя.

Белый гордо встряхивал ушами и, едва выровнявшись, тут же снова тащил упряжку вбок.

Как-то утром посреди борозды он вдруг остановился, хотя хозяин ничего такого не приказывал, и принялся рассуждать вслух. Вот что он говорил:

— Цилиндрический резервуар высотой семьдесят пять сантиметров наполняется из двух кранов со скоростью двадцать пять кубических дециметров в минуту. Зная, что один из кранов наполнил бы емкость за тридцать минут, тогда как другой сделал бы это втрое быстрее, чем если бы оба крана были открыты одновременно, определите объем резервуара, его диаметр и время заполнения. Интересно… Очень интересно…

— Что это он там лопочет? — спросил хозяин.

— Ну-ка, ну-ка, допустим, что оба крана закрыты. Что же тогда происходит?

— Да разъясни ты мне наконец, о чем ты?

Но вол так глубоко ушел в поиски решения, что ничего не услышал и продолжал, не сдвигаясь с места, бормотать цифры. Во все времена волы славились кротостью, не в пример мулам и ослам. Видано ли, чтобы вол не сходил со своего места? Хозяин был на редкость удивлен подобным капризом. «Должно быть, животина заболела», — подумал он. Оставив ручку плуга, он подошел к упряжке и очень дружелюбно спросил:

— Тебе, кажется, нехорошо. Скажи мне честно, что с тобой творится?

Но вол, топнув копытом, злобно ответил:

— Что, право, за несчастье, нет никакой возможности хоть минутку спокойно подумать! Сам себе не принадлежишь! Будто на их плуге у меня свет клином сошелся. Да мне это ярмо поперек горла!

Хозяин застыл в оцепенении, решая, не рехнулся ли вол. Рыжий очень расстроился из-за этого случая, однако виду не подал. Он-то знал, чем вызвана эта вспышка, но был хорошим товарищем и не хотел выдавать друга, выслуживаясь перед хозяином. Наконец белый вол опомнился и уныло извинился:

— Ладно, я был рассеян. Не будем больше об этом, вернемся к работе.

В тот день за обедом девочки всерьез испугались, услышав слова отца.

— Наш белый вол совсем спятил, — говорил он, — сегодня я опять чуть из себя не вышел из-за его выходок. Он в упряжке плохо идет и отвечает, как последний нахал. Я, видите ли, и замечания ему сделать не могу. Как вам это нравится, а? Если он не перестанет валять дурака, продам его мяснику…

— Мяснику? — переспросила Дельфина. — Зачем это?

— Что за вопрос! Да чтобы его просто-напросто съели! Дельфина зарыдала, а Маринетта запротестовала:

— Съесть белого вола? Но я не согласна.

— И я, — заявила Дельфина. — Не есть же его за то, что у него плохое настроение, или за то, что ему грустно…

— Может, его надо было утешить?

— Конечно! Во всяком случае, есть его никто не имеет права!

— И его не съедят!

Поняв наконец, в какую опасную историю они втравили своего друга, девчонки разбушевались: стали топать ногами, кричать и подняли такой рев, что отец сердито заорал на них:

— Тише вы, болтушки! Такие дела девчонок не касаются. Упрямый вол годится только на мясо. Если наш не исправится, его съедят, как он того и заслуживает!

Как только девочки вышли, отец сказал матери, смеясь и уже совсем беззлобно:

— Послушать их, так пусть вся скотина подыхает от старости… А что до белого вола, так его еще долго не продашь: он сейчас такой тощий, что за него много не возьмешь. Кстати, нехудо бы узнать, с чего это он все худеет. Тут что-то не так.

Тем временем Дельфина и Маринетта побежали в хлев предупредить несчастного о том, что ему грозит.

Белый вол как раз зубрил грамматику. Увидев их, он закрыл глаза и без единой ошибочки выпалил очень трудное правило образования причастий.

Но Маринетта отобрала у него учебник, а Дельфина бухнулась перед ним в солому на колени:

— Миленький, похоже на то, что, если ты не перестанешь борозду кривить и папе дерзить, тебя продадут.

— Какая разница, девочка? На этот счет я совершенно согласен с Лафонтеном: «Хозяин — вечный враг наш».

Малышки нашли, что это неблагородно с его стороны. Уж с ними-то ему должно быть грустно расставаться.

— Видите, какой он стал, — заметил Рыжий. — Что ему теперь родственники, что друзья!

— Какая мне разница? — снова заговорил Белый. — Может, на новом месте меня даже будут больше ценить.

— Бедный, — сказала ему Дельфина, — тебя же продадут мяснику.

— И съедят, — добавила Маринетта, обиженная его неблагодарностью. — Тебя съедят, а мы будем виноваты, потому что дали тебе образование, а оно — тут никуда не денешься — тебя испортило. Если не хочешь, чтобы тебя съели, немедленно забудь все, что выучил.

— Я же говорил, что волам это ни к чему, — вздохнул рыжий вол, — но меня и слушать не стали.

Белый посмотрел на своего напарника сверху вниз и сухо ответил ему:

— Да, сударь, я презрел ваши советы, как презираю их и сегодня. Знайте, что я ни о чем не жалею и забывать что бы то ни было отказываюсь.

Мое единственное желание, единственное стремление — учиться еще и учиться всегда. Погибну, но не отступлю.

Рыжий вол вовсе не рассердился на него, а дружески сказал:

— Если ты умрешь, знаешь, мне будет очень грустно.

— Да, да… Все так говорят, а на самом деле…

— Не говоря уже о том, — продолжал Рыжий, — что и тебе несладко придется… Однажды в городе я проходил мимо мясной лавки и видел там быка со вспоротым брюхом, подвешенного за ноги. А голова его лежала отдельно на блюде. С него содрали шкуру, и мясник ножом отрезал куски мяса от его окровавленной туши. Вот до чего и тебя может довести образование, если вовремя не спохватишься.

Белому совсем расхотелось умирать, и он уже был вполне согласен с девочками, хотя для виду все еще артачился.

— Понимаешь, — говорили они ему, — супрефект не имел в виду волов. Если бы мы толком подумали, то научили бы тебя играть в разные игры: в горелки, в кошки-мышки, в салочки, в куклы, в прятки…

— Ну, знаете!.. — возмутился белый вол. — Игры — это для детей.

— А по-моему, — сказал Рыжий, громко смеясь, — мне, по-моему, понравится играть. Например, в салочки или в прятки; не знаю, что это такое, но наверняка что-нибудь очень веселое.

Девочки пообещали научить его разным играм, а Белый поклялся, что отныне будет прилежно работать в поле и в присутствии хозяина не позволит себе отвлекаться.

За целую неделю вол не прочел ни строчки, но был так несчастен, что похудел за это время на двенадцать килограммов и двести граммов, а это даже для вола не пустяк. Дельфина и Маринетта сами поняли, что так он долго не протянет, и принесли ему несколько книжек, выбрав, по их мнению, самые скучные: научный труд о производстве зонтов и очень старый трактат о лечении ревматизма. Волу обе книги показались такими замечательными, что он не только перечитал их несколько раз, но и выучил обе наизусть.

— Дайте еще, — попросил он девочек, когда покончил с этими двумя, и им пришлось уступить.

С тех пор его вновь захватила пагубная страсть к учению, и ничто не могло ее истребить: ни опасность угодить в мясную лавку, ни хозяйский гнев, ни дружеские предостережения Рыжего, который тоже сильно изменился в последнее время.

Дельфина и Маринетта в надежде, что ученый вол не устоит против соблазна сыграть в салочки, в прятки или в жмурки, научили всем этим играм Рыжего. Тот очень увлекся ими, даже чуть-чуть больше, чем пристало взрослому волу; он стал легкомысленным и смешливым. Так что теперь напарники оказались вовсе не парой и ссорились на каждом шагу.

— Не понимаю, — строгим голосом говорил белый вол, печально поглядывая на товарища, — не понимаю…

— Погоди, дай отсмеяться, — перебивал его Рыжий. — Ой, как смешно! Сил моих нет!..

— Не понимаю, как можно быть настолько несерьезным и совсем потерять достоинство. Когда знаешь, что площадь прямоугольника равна произведению его сторон, что Рейн берет свое начало в горах Сен-Готарда, что Карл Мартелл разбил арабов в семьсот тридцать втором году, тебя охватывает отчаяние при виде взрослого шестилетнего вола, который целиком отдался каким-то идиотским играм и сознательно отказался приобщиться к чудесам…

— Ха-ха-ха! — веселился Рыжий.

— Дурак! Если бы хоть тихо играл и не мешал моим занятиям. Замолчи ты!

— Послушай, старина, отложи-ка ты свои книжонки и давай-ка сыграем во что-нибудь!

— Он совсем с ума сошел! Будто у меня на это есть время…

— В «колечко, колечко, выйди на крылечко», ну хоть полчасика, ну пять минуток!

Иногда белый вол поддавался на уговоры, вырвав у Рыжего обещание, что тот даст ему потом спокойно позаниматься. Но, вечно поглощенный своими мыслями, он играл плохо и, как правило, сдавался. Случалось даже, что это выводило Рыжего из себя, и он очень злился, говоря, что Белый нарочно проигрывает.

— Всякий раз ты сбиваешься, и с первого же раза. Ты что, не знаешь, что такое крыльцо, ты, такой ученый? А если знаешь, почему говоришь: «Крылечко, крылечко, выйди на колечко?» Не очень-то ты хорошо соображаешь, как я погляжу.

— Не хуже твоего, — отвечал Белый, — только я не способен принимать всерьез всякие глупости и этим горжусь.

Игры их по большей части заканчивались взаимными оскорблениями, если не пинками.

— Ну и манеры! — сказала им Маринетта, застав их однажды вечером в разгар ссоры. — Вы не можете разговаривать повежливее?

— Это он виноват, вынудил меня играть с ним в «колечко, колечко, выйди на крылечко».

— Да нет, это все он! С ним и пошутить нельзя!

Дошло до того, что они не могли больше выносить друг друга, и упряжка стала из рук вон. Белый вол, день ото дня все более рассеянный, пятился, когда надо было идти вперед, тянул направо, когда надо было налево, а Рыжий на каждом шагу останавливался и хохотал во все горло или оборачивался к хозяину, предлагая разгадать какую-нибудь загадку.

— Две ноги на трех ногах, а четвертая в зубах. Что это такое?

— Пошли, пошли, мы здесь не для того, чтобы глупости болтать. Н-но!

— Да, — хохотал рыжий вол, — вы так говорите, потому что не знаете ответа.

— И знать не хочу. За работу!

— Две ноги на трех ногах — это совсем нетрудно. Хозяину приходилось бить его кнутом, чтобы заставить работать, но тогда останавливался другой вол, раздумывая, верно ли, что прямая линия есть наикратчайшее расстояние между двумя точками, а Наполеон — величайший полководец всех времен (случались дни, когда он решал этот вопрос в пользу Цезаря).

Фермер огорчался, что его волы теперь совсем не работники, и грустно глядел, как один тянет вкривь, а другой — вкось. Иногда целое утро они прокладывали одну борозду, а после обеда вновь принимались за нее.

— Эти волы с ума меня сведут, — говорил он, приходя домой. — Ах, если б можно было их продать, но ведь о продаже Белого нечего и мечтать, он все худеет и худеет. Ну а если я избавлюсь от Рыжего, который тоже стал никудышным, что мне делать с Одним-единственным волом?

Дельфина и Маринетта испытывали угрызения совести, слушая все это, но очень радовались, что ни одного из волов мяснику не продадут.

Они и не знали, что Белый, не умевший держать язык за зубами, все испортит.

Однажды вечером, вернувшись с поля, Рыжий играл с девочками в «выше ноги от земли» во дворе фермы.

Вообще-то, он не взбирался ни на дно перевернутой кадки, ни на верхнюю ступеньку лестницы во дворе, ни на бельевой бак. Для этого он был слишком большим. Но его — по уговору — уже нельзя было осалить, если он успевал поставить копыто хотя бы на краешек. Хозяин неодобрительно глядел на эти забавы.

Когда большой рыжий вол коснулся копытом края колодца, изображая, что забрался на него, хозяин грубо потянул его за хвост и сердито сказал:

— Кончил валять дурака? Нет, вы только посмотрите, как этот болван развлекается!

— Ну и что, — сказал вол, — уж и поиграть нельзя?

— Я разрешу тебе играть, когда работать будешь как следует. Иди в хлев.

Потом он увидел белого вола, ставившего опыт по физике в чане, из которого только что пил.

— И тебе тоже советую быть поприлежнее, — сказал хозяин. — Я уж найду средство заставить тебя работать! А пока и ты иди в хлев! Ну на что это похоже — возиться в воде? Проваливай отсюда!

Белый вол, раздраженный тем, что прервали его опыты, а еще более того оскорбленный хозяйским тоном, решил дать отпор:

— Я еще допускаю, что вы могли так грубо разговаривать с волом невежественным, вроде моего коллеги, — эти существа другого языка и не разумеют. Однако с таким волом, как я, с ученым волом, следовало бы обращаться иначе.

Подошедшие поближе девочки делали знаки, чтобы он прикусил язык, но Белый продолжал:

— Так вот, говорю я, с волом, сведущим в науках, изящной словесности и философии…

— Как? Вот уж не знал, что ты такой образованный…

— Тем не менее, это так. Я прочел больше книг, чем вы прочтете за всю свою жизнь, месье, и знаю гораздо больше, чем вся ваша семья, вместе взятая. Неужели вы считаете, что столь выдающемуся волу к лицу заниматься полевыми работами? И полагаете, что место философии — у плуга? Вы ругаете меня за плохую работу в поле, но ведь я создан для дел более важных!

Хозяин слушал внимательно, время от времени качая головой. Девочки думали, что он очень сердит и, конечно, когда Белый расскажет все, рассердится еще больше, и им было очень не по себе, но вдруг они услышали, как отец сказал:

— Что же ты раньше мне ничего не говорил? Если бы я знал, то уж, будь уверен, не заставил бы тебя заниматься такой тяжелой работой: я слишком уважаю науку и философию.

— И изящную словесность, — добавил вол. — Вы, похоже, забыли про изящную словесность.

— Разумеется, и изящную словесность тоже. Конечно, пусть будет так: отныне ты останешься дома для завершения образования в полном покое. Я больше не хочу, чтобы ты отрывал от сна часы для чтения и раздумий.

— Вы замечательный хозяин. Чем отблагодарить вас за великодушие?

— Заботой о своем здоровье. Наука, философия и изящная словесность хороши, когда они пышут здоровьем. Теперь твое дело — учиться, есть и спать. А Рыжий будет работать за двоих.

Вол не уставал восхищаться таким хозяином и нахваливал его за ум, а девочки гордились отцом.

Только рыжему волу радоваться было нечему.

Впрочем, он тоже приноровился к новым порядкам, и, хотя работал он не безупречно, ему все-таки легче было тянуть лямку, чем прежде, когда его собрат по рассеянности или просто назло портил ему всю работу.

Что до белого вола, то он, можно сказать, зажил совершенно счастливо.

Решительным образом он сосредоточился на философии, и так как свободного времени у него было хоть отбавляй, а корм был преотличный, мысли его текли безмятежно. Он нагуливал все больше жира и выглядел отменно. Как раз к тому времени, когда вол создал очень стройную философскую систему, хозяин заметил, что он прибавил семьдесят пять килограммов, и решил продать его мяснику вместе с рыжим волом. По счастью, в тот день, когда он отвел быков в город, большой цирк разбил шатер на центральной площади. Владелец цирка, проходя мимо, услышал, как белый вол разглагольствовал о науке и поэзии. Подумав, что ученый вол пригодится ему в цирке, он предложил за него хорошую цену. Вот тут-то рыжий вол и пожалел, что не стал учиться.

— Возьмите и меня, — сказал он, — я, правда, неученый, но знаю забавные игры и смогу смешить публику.

— Возьмите его, — попросил белый вол, — это мой друг, я не могу с ним разлучиться.

После некоторых колебаний владелец цирка согласился купить и Рыжего, и жалеть об этом ему не пришлось, потому что волы имели большой успех.

Назавтра девочки пришли в цирк и хлопали своим друзьям, показавшим замечательный номер. Им было чуть-чуть грустно думать, что они видят волов в последний раз, и даже Белый, который раньше только и мечтал о путешествиях для расширения кругозора, едва удержался от слез.

Родители купили другую пару волов, но девочки уже не собирались учить их читать: теперь они знали, что волам грамота ни к чему (разве что посчастливится устроиться в цирк!) и что самые прекрасные книги сулят им самые ужасные беды.