Сказки французских писателей

ОСОБНЯК ХVII ВЕКА

Это был на редкость ветреный год. Ночью в спальне невозможно было отделаться от впечатления, что вы находитесь на борту корабля или на острове, со всех сторон омываемом волнами. День-другой длилось затишье, потом все начиналось снова. В первое время довольно часто случалось, что черепица, обломок водосточной трубы или стекло едва не пробивали голову какому-нибудь прохожему, но не прошло и месяца, как у всех выработалась привычка ходить преимущественно по мостовой, где, к счастью, не так уж много встречалось машин, и печальные происшествия сделались реже.

В бедных кварталах несколько домов все же обвалилось.

«Неплохое начало для нашего дела», — толковали между собой высокопоставленные городские чиновники, в обязанности которых входило разрушение непригодных для жилья зданий и возведение на их месте новых построек. Итак, они, казалось, возрадовались такой поддержке стихий, а в это самое время многочисленные времянки, где теснилась большая часть оставшихся без крова семейств, появлялись в разных концах пустырей и подступали к городским паркам.

Заметив, что это портит вид улиц, все дружно признали необходимость ускорить проведение в жизнь плана реконструкции, и настал день, когда решено было, что специальные службы займутся работами по сносу домов сразу после рождественских праздников.

В ту пору ветер стих и начались снегопады. Никого не беспокоили ни холод, ни сырость, не беспокоило то, что рабочие заболеют или даже станут умирать. Ибо высокопоставленные чиновники, побуждаемые к этому женами и взрослыми дочерьми, внезапно поддались желанию пожить в обновленном городе, сияющем белизною, по которому приятно прокатиться воскресным днем в открытом автомобиле и которым они могли бы похваляться за границей.

В одном из кварталов центра, где когда-то насчитывалось около двадцати домов, к началу декабря их сохранилось не больше пяти-шести. В их числе — особняк XVII века, давно уже нежилой и довольно ветхий, однако заслуживавший из-за своей красоты бережного отношения и ухода.

Сначала хотели, для создания небольшого музея филателии, камень за камнем перенести его к зданию мэрии, которое сохранилось лучше, хоть и простояло почти столько же лет. Однако на это потребовалось бы много трудов, времени и крупные денежные средства. Вот почему в конце концов решено было уничтожить старинное здание.

Те, кто занимался сносом домов, не остались равнодушными к его чарам, особенно дававшим о себе знать, когда они работали поблизости, и договорились ломать его в последнюю очередь.

Ужасающий грохот обрушивался на него со всех сторон. Помимо того, что без передышки стучали ломы, подгнившие стены соседних домов иногда обваливались сами собой — от малейшего сотрясения, часто от одного лишь звука шагов. Гулять неподалеку, да еще не упрятав носа в платок, стало не очень-то приятно.

Скоро все обратили внимание, что, несмотря на завесу из пыли, шиферных, кирпичных крошек и снежных хлопьев, особняк XVII века решительно выделяется на фоне своего окружения и выглядит совершенно идиллически, словно бы находится он на лоне природы, среди деревьев и кустов.

Рядом все время, любуясь им, толпились зеваки, одни полны были сочувствия, другие мысленно подбирали слова для петиции, которую они собирались предложить на подпись своим друзьям, а потом вручить ее властям, с тем чтобы они сберегли это строение, непохожее на прочие.

Но их порыв угасал, как только они сворачивали за угол ближайшей улицы, и пришло время, когда старинному дому суждено было погибнуть.

Первый удар киркой нанесли с сожалением. И вот что любопытно: он не оставил ни малейших следов на стене дома. «Ну и устал же я, — сказал своему напарнику рабочий после этого удара. — Смотри-ка, — продолжал он, указывая на то место, по которому только что бил, — я даже царапины на камне не оставил. Совсем я выдохся, это уж точно». И он отправился пропустить стаканчик вина, сгибаясь под бременем лет и невзгод.

Тогда кирку схватил другой рабочий и с размаху ударил по дому. С тем же результатом. А ведь он-то был молод и отменно здоров. Взялись за дело всей бригадой, но и из этого проку не вышло. Тогда решили пока, в ожидании завтрашнего дня, когда прибудет подкрепление, выбить оконные стекла. Однако ни одно из них даже не дрогнуло под ударами. Поскольку до конца работы оставалось всего пять минут, мастер дал сигнал расходиться.

На другой день все стены, одна за другой подвергнутые нападению, с одинаковой стойкостью выдержали натиск. Пожаловались руководителю работ, и он явился, чтобы самому разобраться в обстановке. «Такие хибары, как эта, — сказал он, с восхищением постукивая костяшкой пальца по стене, — отличаются первостатейной прочностью. Нужен приличный заряд динамита, чтобы с ней покончить. Но здесь так не поступишь, могут пострадать соседние здания. Давайте пока перейдем на северо-восточную площадку. А к этому делу вернемся, когда узнаем мнение начальства».

И старинный особняк выиграл еще несколько месяцев отсрочки.

Среди обломков окрестных строений он выглядел более величественно, чем когда-либо, и по тому, как замечательно оттенил простор его красоту, сразу ясно стало, что по замыслу создателей он призван был господствовать над огромным парком во французском стиле, с прямыми аллеями и симметричными клумбами.

По ночам его темная громада внушала страх, каждый старался держаться от него подальше, особенно с тех пор, как прошел слух о его непокорстве.

Тогда же после школы в нем стали собираться ребятишки из ближайших домов. До позднего вечера шум их игр звучал на лестницах, в коридорах и в дальних комнатах.

Однако уже через неделю они заметно притихли, в иные дни не шумели совсем, и родным теперь часто случалось хвалить их за примерное поведение дома.

И ведь никто не заметил, что малыши стали более задумчивыми и рассеянными, а во время ужина, когда они нехотя глотали суп, в их глазах вспыхивал иногда необычный блеск.

Один из них, который имел обыкновение разговаривать вслух во сне, несколько ночей кряду повторял одни и те же слова. «Хотелось бы мне знать, что у него на уме, — говорила его мать, — он все время твердит что-то о клятвах да секретах».

Тем временем назначили эксперта, которому поручено было основательно изучить материалы о способах строительства, которыми пользовались в XVII веке, составить подробную опись всех внутренних и наружных частей здания, упорно не желавшего погибнуть. Это был работяга, чуждый страстям и лишенный воображения. Сначала он, как таракан, обежал во всех направлениях тысячи квадратных метров, пересчитал окна, измерил балки, взял кое-где на пробу соскобы штукатурки, раскрыл секреты потайных дверей, бисерным почерком исписал несколько пронумерованных блокнотов, потом наконец добрался до самого верхнего этажа.

Было, по-видимому, около пяти часов, начинало темнеть, и эксперт готовился уже зажечь электрический фонарик, когда у себя над головой услышал шум. «Какой-то зверек», — подумал он, нимало не испугавшись, но, поскольку этот шум все же скорее напоминал человеческий голос, он прислушался внимательнее и сообразил, что разговор доносится со стороны чердака.

Голос казался странным — невозможно было определить, принадлежит он мужчине или женщине, молодому человеку или пожилому. Приглушенный расстоянием, он звучал совсем неразборчиво и настолько лишен был всякой выразительности, что его невнятное звучание наводило на мысли о языке потустороннего мира, если допустить, будто такой мир существует. По интонации можно было догадаться, что это либо произносят речь, либо рассказывают какую-то историю.

Эксперт стал не спеша подниматься по высокой винтовой лестнице. Когда он готовился одолеть последние ступеньки, на лестничной площадке, в проеме узкой двери, возникла процессия из пяти-шести ребят. Как в ночном карнавале. Каждый держал зажженную свечу, пламя которой выхватывало из темноты нос, затейливо искажало детское лицо. Они были словно погружены в сон, но держались прямо, шествовали в молчании и беспричинно улыбались.

Когда они, Как слепые, спустились вниз, эксперт зашел в комнату, из которой они появились.

Там, спиной к нему, стоял мальчик лет пятнадцати, с массивными, как у взрослого, бедрами, обтянутыми короткими штанами. Он тоже сжимал в руке свечу.

— Клянусь! — проговорил он торжественным, срывающимся голосом, и когда повернулся, чтобы выйти, то эксперт скользнул взглядом по его мертвенно бледному лицу, красиво оттененному шелковистыми усиками.

— С кем ты разговаривал? — изумленно спросил он.

Но подросток, словно не заметив пришельца, умчался прочь с грацией и быстротой испуганной кошки.

Этот уголок дома был настолько особенным, непохожим на другие, что даже такому бездушному служаке, как эксперт, стало здесь не по себе. Потускневшая золотая парча, которой отделаны были стены, обвисла широкими рваными лоскутами, скрепленными кое-где английскими булавками. Три кресла, обитых атласом, который, вероятнее всего, прежде был розовым, а теперь протерся, изодрался и лоснился от грязи, растеряли почти все пружины, а те, что уцелели, оказались небрежно привязанными к подлокотникам выцветшими лентами. В углу, под заколоченным круглым оконцем, небольшой туалетный стол с высокой створкой открывал взгляду потемневшее зеркало, где, словно звезды, мерцали несколько серебристых блесток. Любой другой, окажись он на месте ледышки-эксперта, заметил бы, как мелькнула в нем посторонняя, чужая тень. Правда, совсем крохотная тень…

При взгляде на упрятанный в стене кукольный альков с ветхими занавесками, со старыми сбитыми простынями, где отпечатался посреди перины след тела, невозможно было сдержать дрожь. Ибо всякому ясно, что не могла бы так примять постель фарфоровая или тряпичная кукла и не могли бы исходить от нее, как от человека, запах и тепло.

Прошло время. Эксперт долго готовил отчет, потом передал его в контору, выбранную для детального ознакомления с ним. Медленно тянулись недели, пока наконец группа лучших инженеров не осуществила разработку новейшего устройства, которое позволит, при помощи простого рычага, обратить в пыль старинное жилище. Оставалось лишь построить этот аппарат.

Случилось так, что в это самое время ребенок, разговаривавший во сне, один из тех, кто принадлежал к завсегдатаям особняка XVII века, серьезно заболел. В бреду он беспрестанно поминал незнакомку, которая его убьет, если он выдаст ее тайну. Встревоженные родители приступили с расспросами к товарищам сына, но им ничего не удалось выведать.

Мальчики делали удивленные глаза и всеми святыми клялись, что понятия не имеют, о чем говорит больной.

Но однажды подросток из их ватаги, внезапно повзрослевший, которого дядюшка — секретарь министерства — устроил в свое учреждение посыльным, явился к отцу мальчика, говорившего во сне, и сказал ему такие слова. «Говоря по правде, — тоном превосходства молвил он, — есть в особняке, где собираются ребятишки из соседних домов, нечто или некто, кому лучше бы оттуда убраться». По виду и по голосу он уже был точной копией старших членов семьи — высокопоставленных чиновников, на которых стремился походить. Он подбривал усы, которые утратили шелковистость и сделались жесткими, как конский хвост, прилизывал волосы, на голове носил мягкую шляпу, а в руке — тросточку. Хоть он еще совсем недавно вышел из детского возраста, никто про это больше не вспоминал, — так много уже в нем было черт того, кем он желал бы стать.

Узнав обо всем, несколько отцов семейств собрались как-то после работы в старом доме. Решено было спрятаться и проследить за детьми. Был среди них и один старый врач, человек умный, добросердечный, любознательный и способный тонко чувствовать, которого приключение увлекло куда больше, чем ему хотелось бы сознаться в этом.

Собравшиеся зрители и помыслить бы себе не могли о зрелище более загадочном, чем то, которое увидели собственными глазами, но они вынуждены были признать, что бессильны подыскать ему хоть какое-то объяснение. Одни утверждали, что очарованы способностью детей изобретать совершенно необыкновенные игры. Они вернулись домой задумчивыми, полными сожалений о днях юности, уважения и даже зависти к своим малышам. Другие пришли в негодование, потому что неспособны были взять в толк, как это можно тратить время на такие пустые забавы.

Что же касается старого доктора, то он думал иначе. Ничто не укрылось от его зорких глаз, привлекло его внимание и темное зеркало туалетного столика. Он остерегся бы поклясться в этом, но в иные моменты ему там виделось нечто, какая-то тень, мимолетное отражение поразительного лица.

Той же ночью со сложенным листом белой бумаги в кармане он вышел из дома и зашагал по дороге, ведущей на строительную площадку. На улице ничего почти не было видно. На небе — ни единого проблеска света. Там медленно клубились тучи, и чудилось, что слышится глухой гул, словно от мерной поступи стада волов.

Издалека заметен был один лишь особняк XVII века. Дивный свет, струившийся из его окон, бледный, голубоватый, холодный, как блеск клинка, навел старого доктора на мысль, что сама луна могла оказаться заточенной в нем.

Стоило ему, однако, подойти к двери, как все погасло, и он обрадовался, что захватил с собой свечу и спички. Доктор поднялся на чердак и вошел в комнату, где, как он заметил, собирались дети. Не колеблясь, направился к туалетному столику, достал белую бумагу и с задней стороны приложил ее к зеркалу, в котором тотчас появилось отражение: кукольный альков с ветхими прозрачными занавесками, и в нем — не фарфоровая или тряпичная игрушка, а живое, дышащее, крохотное создание женского пола, совсем юное и совсем старое, и привлекательное, и отталкивающее на вид.

Она погружена была в сон, так что доктор смог взять ее на руки и внимательно рассмотреть. Кожа у нее была желтоватой, ломкой, прохладной и шершавой на ощупь, как грубая бумага. Ночной чепец, отделанный рюшем с дырочками, забитыми пылью и всякой микроскопической живностью, спускался на глаза. Руки похожи были на листочки. Потом она проснулась и, несмотря на почтенный возраст, стала рваться из его рук с такой силой, что упала на пол. Доктор посчитал ее умершей, но, к счастью, она была лишь ошеломлена своим пленением. Странным голосом, который он уже слышал накануне, она принялась лепетать непонятные для него слова. Он, с подчеркнутым уважением, выслушал ее, а потом в свою очередь объяснил, что не причинит ей никакого вреда, что желает всего лишь спасти ее, вызволить из этого дома, обреченного на гибель. Она опять стала метаться и кричать, размахивая кинжалом, величиною не больше вязальной спицы, тогда он вынул из кармана носовой платок, пропитанный эфиром, и ловко прикрыл ей нос и рот.

Дальше все было просто. Старый доктор возвратился домой вместе с крошечным существом, укутанным в занавески алькова. Все, что случилось потом, тоже кажется мне предельно простым.

Назавтра наступил великий день: день, когда машина для истребления строптивых домов была торжественно доставлена на строительную площадку. Высокопоставленные чиновники после праздничного обеда должны были явиться сюда в сопровождении всех своих служащих, чтобы личным присутствием почтить триумф лучших инженеров. Инженеры знали, что в их честь приготовлена речь, с удовлетворением ожидали ее, но надеялись, в вознаграждение за свои труды, получить еще кое-что.

Бывшему подростку, сделавшемуся служащим конторы своего дядюшки, как самому юному, доверили нажать на рычаг, приводящий в действие механизм разрушения. Он сильно волновался.

Час пробил. Все как положено выстроились в ряд на площадке, в некотором отдалении от дома. Фотограф пожелал запечатлеть на одном снимке представителей властей и чудо-машину. Прозвучала речь, получили свои медали инженеры.

Бывший подросток приготовился. Аппарат, очень сложный, но легкий по весу, смонтировали на колесах. Оставалось только ввести его продолговатый конец в подвальное окошко, расположенное возле входной двери, и нажать на пресловутый рычаг.

В последний момент юноша заколебался, как-то странно взглянул на дядюшку из министерства, еще более странный взгляд устремил на мать, стоявшую поодаль, которая пришла полюбоваться на него. И по-моему, даже на какое-то мгновение лицо и глаза у него стали совсем детскими. Он все же овладел собой, подбадриваемый коллегами. Стыдясь минутной слабости, гордо двинулся к старинному жилищу, толкая перед собой машину.

Не сделал он и десяти шагов, как послышался грозный гул. В тот же миг собравшиеся увидели, что фундамент особняка искривился, приняв выражение плачущего человеческого лица, потом раскололся сразу по всем направлениям, и трещины, протянувшись, как лапы гигантского паука, быстро охватили второй, а затем третий, четвертый этаж и крышу; наконец все рухнуло и разлетелось на куски, на великое множество больших и малых обломков, которые, падая, погребли под собою диковинную машину и ребенка, прежде времени захотевшего стать взрослым.

Старый доктор, вернувшись вечером домой, после того как оказал помощь всем жертвам катастрофы, решил навестить плененное им древнее существо, которое он уложил в свою постель и запер в спальне.

Он вставил ключ в замочную скважину и, собравшись с духом, вошел. Когда он приподнял одеяло, чтобы взглянуть на тело и лицо трехсотлетнего существа, которое вызвало в нем такой интерес, то не обнаружил под ним ничего, кроме кучки битых камней, словно и здесь, на его постели, только что испустил дух особняк XVII века.