Сказки о воображаемых чудесах

Воплощенная Нэнси Спрингер

И вот она материализовалась. Стоя на привычно мягких подушечках, она огляделась вокруг. Место было чрезвычайно странное. Всякий раз после долгого сна мир менялся все больше, и после каждого воплощения следующая жизнь казалась все чуднее. В последний раз это была норвежская крестьянка, которая, спасаясь от «священных» войн, уплыла в края, что зовутся Новым Светом. А теперь все казалось таким новым, что она едва узнавала саму Землю. Под ее лапами лежала большая серая плита, на ощупь напоминавшая камень, но пахла она не тем старым добрым каменным запахом. Мимо нее с визгом проносились на какой-то совершенно невероятной скорости раскаленные колесницы из стекла и металла, и от них ужасно воняло. Повсюду высились чудовищные строения, и она чувствовала, что там живут люди, и людей было больше, чем когда-либо вмещал мир. То были новые люди: они тревожили воздух своими страхами, своим ничтожеством, своими сомнениями в богах и в себе самих.

Как и всегда после пробуждения от долгого сна, она была очень голодна, но нужна ей была не еда. Место это, однако, совсем не подходило для охоты, оно приводило ее в ужас. Пустившись бегом, точно золотой ручеек (так умеют лишь кошки), она неслась прочь от колесниц с их невыносимым смрадом, от зданий, от носившихся в воздухе мелочных мыслей. Остановилась она лишь тогда, когда увидела нечто, напоминавшее деревню. За чертой города было место с деревьями и травой.

И на траве расположились люди, чьи мысли и чувства не зависали в воздухе, притягивая его к земле, но порхали и смеялись, точно сороки. Нам плевать, что думает мир, пели эти сороки. Среди нас есть воры, есть и проповедники. Есть чудаки, и есть звезды, у некоторых по три головы, а другие и с одной-то управиться не могут, но какая разница? Мы все хорошо ладим. Мы все — люди карнавала. Будь ты сутенером, будь ты шлюхой, будь ты странным, будь ты аферистом, если ты один из нас — у тебя есть дом, а мир пусть идет к чертям.

Кошка, конечно, гуляет сама по себе. Но, ох, карнавал! Да, подумала она, золотой карнавал. Вот так-то лучше. Здесь я, может, найду его. Ибо она была очень голодна, и запахи карнавала ей понравились. В конце концов, она была плотоядной, а карнавал весь сделан из мяса. День клонился к серебристым сумеркам, огни карнавала уже освещали небо, а рев его поднимался в воздух, словно сорочьи крики. Кошка резво пробежала в ворота и попала в парк развлечений, где траву уже втоптали в грязь.

— Зайдите посмотреть на окаменевшего карлика! — кричали зазывалы. — Зайдите посмотреть на ружье, которое убило Джесси Джеймса! Взгляните на гуттаперчевую женщину, на девочку с ослиной головой, на железного человека-тайпана!

Измерьте силу своего удара, прокатитесь на чертовом колесе, вот мотодром, а вот комната смеха. Все это было для нее так ново, и все же в воздухе разносилось знакомое ей, почтенное чувство: жадность. Карнавал — это карнавал, он оставался неизменным с тех времен, как появились похоть и праздники. Картошка фри, колбасные огрызки, крошки коричного пирога падали на землю, но она к ним и не притрагивалась. Вместо этого кошка прогуливалась по парку развлечений, мимо клоуна Бозо и электромобилей, мимо рулеток и кольцебросов, она выискивала мужчину, любого мужчину, который был бы молод, силен и не уродлив. Как только она соблазнит его и получит, что ей нужно, она прогонит его прочь. Таков был священный обряд, и ей необходимо было его исполнить. Несколько раз в предыдущих жизнях она была неверна себе, вышла замуж и оказалась в распоряжении человека, который пытался ею управлять. Она поклялась себе, что такого больше не повторится. Восемь из ее жизней прошли. Осталась лишь одна, и в этот раз она уж точно не сделает ничего, о чем смогла бы пожалеть.

Во время охоты ей оказалось сложно разобраться в людях, которые толпились на карнавале. И мужчины, и женщины носили брюки, хлопковые рубахи и бесформенные матерчатые ботинки. И кожаные пиджаки. Волосы их были либо короткими и торчали в разные стороны, либо вились длинными локонами. Она была сбита с толку и злилась. Да, в некоторых можно было опознать мужчин, и некоторые мужчины были молоды, но все они ходили обезьяньей походкой, и пахло от них чем-то странным, какой-то химией. Такой запах вовсе ее не привлекал.

— Эй, котенок! Хочешь, я угадаю твой возраст, твой вес и дату рождения?

Кошка вздрогнула и припала к земле. Хотя слова этого языка, на котором говорили в новом мире, для нее не значили ровным счетом ничего, обычно она понимала мысли, что стояли за ними, и на секунду ей показалось почему-то, что возглас прорицателя был обращен к ней. Сузив глаз и приготовившись бежать, она уставилась на него.

— Да, мамаша! Мои поздравления. — Он стоял лицом к пухлощекой женщине с большим животом. — Что прикажете мне угадать? Имя? Возраст? Дату свадьбы? Да? Хорошо. Пятьдесят центов, пожалуйста. Если я ошибусь, то вы получите одну из этих прекрасных фарфоровых кукол.

Он все-таки говорил не с кошкой. Да и с какой бы стати? — мысленно осадила она себя. Он обращался со своим предложением к десяткам прохожих, и многие останавливались. Может, потому, что в его голосе была какая-то ироническая поэзия, а возможно, потому, что он был молод и не уродлив. Стройный, одетый в джинсы и сапоги, он казался высоким, хотя на самом деле был среднего роста. Перед кабинкой, которая отмечала его место в парке, он стоял, точно бард во внутреннем дворе замка. В нем было что-то такое, что вызывало у нее желание взглянуть ему в глаза, но она не могла: на нем были темные очки. Его лицо было спокойным и невыразительным, но чувствовалось, что ему есть что предложить, помимо мускулов и мужественности.

Не то чтобы ей было нужно что-то еще… Было достаточно того, что он молод и не уродлив. Он вполне сгодится.

Она продолжила путь, ища укромного места. Чтобы обратиться, ей потребуется не больше минуты.

Через несколько шагов ее вибрисс коснулся знакомый мускусный запах: похоть. Тонкая губа обнажила крошечные острые зубки, и она скользнула под полог шатра. Она пришла в заведение «Богини в бикини: представления у Хинкльмана».

Сгодится.

Внутри все заполняла жара, москиты, тусклый свет и запах потеющих мужчин. Здесь их столпилось около сорока. Они наблюдали, как на крохотной сцене работает стриптизерша. Золотая посетительница вскочила на спинку стула и тоже стала смотреть. Никто ее не заметил. Она села, обернув длинный хвост вокруг стройных ног, и его кончик, покрытый нежным мехом, подрагивал от презрения к тому, что она видела.

Тупая деревенская корова. Она пользуется телом, словно дубинкой. Не знает, как ходить, как двигаться, как дразнить. Груди у нее размером с арбуз, а больше похвастаться и нечем.

Мысли зрителей гудели в воздухе громче, чем москиты. Поэтому кошка быстро узнала, что стриптизерша должна была не просто слегка возбудить мужчин, которых здесь звали клиентами. Она знала, что репертуар этой девушки ограничен вследствие скудных талантов и что она собиралась вылезти из стрингов, чтобы достичь максимального эффекта. Она знала, что некоторые из клиентов подумывали о том, что неплохо бы и зрителям участвовать в представлении. Она знала, что позади шатра находится трейлер, и, если у вас было пятьдесят долларов, вы могли уединиться там для приватной встречи со стриптизершей.

Мужчины взревели. Девушка демонстрировала свои гениталии. Соскочив со своего сиденья, кошка метнулась за сцену, вся пылая от презрения и гнева.

И вот что теперь называют женщиной? Им что, никто не мог показать, как это делается?

За сценой были еще две полуобнаженные стриптизерши. Они обрызгивали друг друга спреем от насекомых. Мистер Хинкльман, владелец, тоже находился там: сидел, откинувшись, в кресле меж горячих и шершавых стен. Он потягивал джин и явно скучал. Немного в стороне стояла кабинка с подобием занавески. Она предназначалась для переодевания, и женщины, которым и так предстояло раздеваться перед зрителями, пользовались ею редко. Золотая кошка вошла внутрь, и через мгновение наружу вышла золотая женщина.

— Карамба!

Мистер Хинкльман многое повидал за двадцать три года работы на карнавалах, и все же ножки его кресла стукнули о землю, и он вскочил, выпрямившись:

— Хо-хо! Откуда ты, милашка?

Она ответила ему слабой улыбкой. В прежние времена в ней было больше от человека, и тогда она могла говорить. Но эта способность была утрачена тысячу лет и четыре жизни назад. И она не сожалела о потере. С каждым воплощением людей, с которыми ей хотелось бы поговорить, становилось все меньше. Разговоры значили мало, а вот мысли говорили ей правду.

— Как тебя зовут?

Она одарила его таким взглядом, что он вмиг — и безо всякой горечи! — вспомнил о маминых уроках вежливости, которые, казалось, давным-давно позабыл. Он встал, чтобы поприветствовать свою нагую посетительницу.

— Здравствуйте, мэм, и добро пожаловать в… ну, как бы там ни называлась эта дыра. Меня зовут Фред Хинкльман. — Его рука зависла в воздухе, а затем скользнула к голове, словно он снимал невидимую шляпу. — Чем могу быть полезен? Вы хотите поучаствовать в моем представлении?

— Да у нее сиськи крошечные, — вставила презрительно одна из стриптизерш. Девушка со сцены вернулась за кулисы, и все три Богини Хинкльмана сбились в кучку, точно лоси, заслышавшие запах пантеры.

— Знаю, почему она вся так сверкает, — пожаловалась темненькая, которая выдавала себя за индианку. — Просто морковку ест, вот и все. Так каждая может. Ешь морковку, пока из задницы не полезет.

Фред Хинкльман, казалось, вовсе ее не слышал. Его взгляд был прикован к новенькой.

— Знаете что, — сказал он ей. — Идите на сцену и покажите, что у вас там. А я прямо сейчас объявлю ваш выход. Как вас представить?

Ее улыбающийся рот раскрылся в беззвучном мяуканье.

— Кошка? Хорошо. Вам подходит. — Он вышел, и мгновение спустя можно было услышать, как он обещает клиентам «самый горяченький талант в сфере развлечений для взрослых. Изящную и грациозную мисс Кошку, м-м-м, мисс Кошку Язычницу!»

— Еще одна киска, — пробормотала какая-то из стриптизерш.

Она взошла на сцену. Вопреки смыслу слова «стриптизерша», было вовсе не обязательно надевать на себя что-то перед выступлением. Кошка была нага, но пресыщенные клиенты посходили с ума и запрыгнули на свои сиденья не поэтому. Дело было в том, как она носила свою наготу.

Она не делала резких движений, не терлась о шест, не светила своим телом. Она просто проходила, останавливалась в грациозных позах, намекала на возможности и завладела сценой так же, как когда-то обладала целым миром. Достоинство облачило ее в золотые одежды. Ни один клиент и не подумывал притронуться к ней. Все знали, что на свидание с ней у них не хватит никаких денег.

Глядя на них сверху вниз, она знала, что любой из них может принадлежать ей — и многие были молоды и хорошо сложены, у многих было куда больше мускулов, чем у мужчины в темных очках из парка. Но нет. Ей был нужен он. Дело было в том, как он стоял. В нем тоже было достоинство.

Когда она решила, что клиенты уже увидели достаточно, она прошла за кулисы и взяла себе платье: красное, без лямок и с юбкой-клеш. Она прихватила немного кружев, чтобы набросить на плечи, и большую нарядную шляпу. Прочие девушки из шоу «Богини в бикини: представления у Хинкльмана» молча смотрели на нее, не пытаясь остановить. Теперь, когда она показала, на что способна, она была одной из них. За сценой она с удивлением почувствовала их стоическое принятие. Она ожидала, что вызовет недовольство, а может, и ненависть. Но эти женщины все были из карнавала. Они завтракали с глотателями змей и шпаг, они мылись в бочках, ночевали в грязи, и каждый день от них ожидали чудес, ждали, что они сотворят роскошь из праха. Что им была еще одна чудачка, еще одно странное происшествие? Если незнакомке захотелось появиться ниоткуда, ну и ладно. Они и не такое видали.

— Кошечка-душечка, да ты просто ходячая реклама, — заметил Хинкльман, увидев ее. — Иди в парк, повеселись.

Стриптизерша с арбузами вместо грудей пошла вместе с ней. Девушке хотелось, чтобы их видели вместе, догадалась Кошка. Мысли другой женщины она замечала, не обращая на них особого внимания, как замечают носящуюся в воздухе мошкару. Арбузики хотела извлечь из сложившейся ситуации максимум возможного. Не такая уж она и дурочка.

— Обошла пару раз вокруг карусели, милочка? — прощебетала Арбузики.

То есть была ли она замужем. Проигнорировав вопрос, Кошка направилась прямо к будке Предсказателя. Теперь, когда она была в своем человеческом обличье, она должна была убедиться, что мужчина ее заметил. По опыту она знала, что больше ничего и не понадобится. Она просто слегка улыбнется, посмотрит ему в глаза, и потом, когда уйдет, он последует за ней, словно она поведет его на невидимой золотой цепи.

Вокруг его кабинки собралась толпа. Прорицатель пользовался успехом. Когда его спрашивали об обычных вещах вроде возраста или веса, он часто ошибался. Но если вопросы были посложнее, например, о семейном положении, количестве детей или внуков, домашнем адресе, или где находилась первая школа клиента, или ясли, или тюрьма, он почти всегда отвечал правильно, и в этом было что-то сверхъестественное. А еще в нем было какое-то тихое обаяние. Люди стояли и завороженно слушали его, и вновь и вновь приносили ему свои деньги.

Чуть поодаль от толпы Кошка ждала своей очереди, едва сдерживая терпение. Она была не так уж далеко; он просто должен был ее увидеть… Желая насладиться его реакцией, она на ощупь нашла его разум. На самом деле он ждал ее. И да, он осознавал ее присутствие в своих мыслях, но это не было похоже на настороженность, которую она раньше чувствовала в людях. Он осознавал, что она здесь, но не испытывал похоти. Несмотря на ее гибкую босоногую красоту в алом платье, ее присутствие никак не влияло на него. Вообще никак.

— Кто следующий? — Он взял деньги клиента и отдал их мальчику в кабинке. Симпатичный паренек. Его сын, поняла Кошка, прикоснувшись на мгновение к его разуму. Мать давно умерла, но по ней все еще сильно скучали. Он сам воспитывал ребенка.

Мальчик вернул клиенту сдачу. Отец наугад назвал возраст и вес клиента, оба раза неправильно, и с улыбкой протянул ему дешевый керамический приз. Улыбка была теплая и необычная, в ней сквозило веселое недоумение: «прекрасные фарфоровые куклы» были такими никчемными, что он зарабатывал, даже отдавая их бесплатно. Но еще в улыбке была сердечность: ему нравилось радовать людей. Кошка внезапно поняла, что ей ужасно нравится эта улыбка.

— Кто следующий?

— Мы здесь, Олли, — сказала Арбузики, толкая Кошку вперед. — Привет, Олли, познакомься: это Кошка.

— Я знаю. Мы уже виделись. — Он повернулся к ней лицом. У него была чудесная улыбка, но темные очки он так и не снял, несмотря на то что настала ночь. Она не видела его глаз. — Привет, Кошка, — сказал он. — Добро пожаловать.

— Наверно, она хочет, чтоб ты угадал ее возраст, — сказала Арбузики. — Не знаю. Она, похоже, совсем не разговаривает. Словно ей кошка язык откусила. — Она расхохоталась над собственной несмешной шуткой, запрокинув голову к небу, колыша грудями. Олли улыбнулся, но смеяться не стал.

— Как-нибудь в другой раз я отгадаю все, что она захочет. Но не сейчас. Не думаю, что тебе сейчас нужно именно это, не так ли, Кошка? — он говорил мягким дружелюбным тоном. И совсем не заигрывал с ней.

В замешательстве она подумала: Я хочу, чтобы ты снял эти преграды со своих глаз. Я хочу посмотреть в твои глаза и заставить тебя пойти за мной. Я хочу познать тебя плотью, хочу узнать, что ты такое.

Нет, ответила его мысль на ее мысль. Нет, прости, я не могу сделать ничего из этого. Даже для вас, миледи Кошка.

Вернувшись часом позже в палатку стриптизерш, она поняла, что все еще дрожит. Этот человек заставил ее почувствовать себя обнаженной, незащищенной, беззащитной гораздо больше, чем если бы на ней просто не было одежды. Кем бы, чем бы он ни был, он мог прикасаться к ее разуму. Возможно, он даже мог сказать, кто она. Или кем была раньше.

Отчасти она чувствовала злость, унижение, досаду. Она хотела его, как не хотела ни одного мужчину до него, и он не отозвался так, как должен был. Он отказал жаждущей богине плодородия, а это не шутки.

А еще она очень испугалась. Боги старых религий в новых всегда становятся бесами. Однажды за ее трижды три жизни Кошку вывели на чистую воду и приговорили к сожжению, пока она еще была в своем зверином обличье. Она хорошо помнила даже не столько ужасную боль, сколько беспомощность ее хитрого тела, скованного ремнями из сырой кожи, и прыжки алчного огня, вонь собственной горящей кожи, горящей шерсти. Снова испытать такую смерть ей совсем не хотелось.

Проплывая по сцене и позируя на следующем стриптиз-шоу, она выцепила из толпы широкоплечего привлекательного юнца и призвала его взглядом. По ее беззвучному приказу он ждал ее в задней части шатра после представления. Он сам не вполне верил своему счастью, и рот его двигался неуверенно, как у младенца. Она провела его во тьму за пределы карнавала, и он сделал, что она хотела, все, чего ей хотелось, и был очень, очень хорош. А потом она прогнала его взмахом когтистых рук. Зачем наказывать его еще? Она знала, что через несколько дней мысли о ней сведут его с ума.

Она должна быть довольна. Раньше ей всегда было достаточно простого и священного акта похоти. Но все же чего-то ей не хватало. Из места, где кто-то понял ее истинную сущность, нужно было сразу нестись на четырех не связанных лапах. Но все же, к своему удивлению, она этого не сделала.

Нелегкая забери этого Олли. Он опозорил меня и напугал, но все равно меня не одолел. Посмотрим, будет ли он презирать меня в итоге.

Хотя «презирать» — это слишком сильно сказано, наверное: когда она вернулась на карнавал в одиночестве, то обнаружила, что он ждет ее у трейлера Хинкльмана.

— Я просто хочу попросить прощения, если обидел тебя, Кошка, — сказал он вслух. — Я не хотел.

Слова ничего для нее не значили. Но мысль, что таилась за словами, была прозрачной, словно слеза: Я не хотел вызывать твой гнев, и мне не нужны враги. Я просто хочу, чтобы меня оставили наедине с моим сыном и моей скорбью.

Это чувство возмутило ее. Она оскалила зубы и едва не зашипела, прошла мимо него в трейлер, где девочки уже освободили для нее койку. Через несколько минут вошел сам Хинкльман. Он хотел воспользоваться негласным правом хозяина шоу и разделить с ней ложе, но она ударила его, оставив четыре длинных алых царапины на лице. А затем она с отвращением слушала, как он утешается с индианкой. Этот стареющий козел с пивным брюшком и смрадным дыханием… Отвратительный. Почему он так распален, в то время как единственный мужчина, который привлекает ее, этот Олли, так равнодушен?

Мужчины. Пропади они все пропадом. Так Олли хочет, чтобы его оставили в покое? Ну что ж, как-нибудь переживу.

И все же на следующий день, когда огни карнавала зажглись на закате, она сначала подошла к цветочному ларьку и взяла цветок; пожилая итальянка отдала его с улыбкой. Обитатели карнавала делились друг с другом, чем могли. Этот цветок был похож на женскую юбочку: весь гофрированный, в оборочках и складках. Казалось, раньше он был белым, а потом его окунули в краску, которая разлилась от кончиков лепестков по его венам в центр, и теперь он алел, словно кровь. Очень красивый. Кошка воткнула его в золотые волосы, а потом снова прошла по парку в своем красном платье и вышла к кабинке, к его кабинке, и встала там, глядя на него. Она снова пришла к нему, говорила себе Кошка, из любопытства. И она знала, что отчасти это была правда.

— Привет, Кошка, — поздоровался он с ней, не говоря ни слова и не смотря в ее сторону.

— Привет.

— Ты — единственная, с кем я могу говорить так.

— Ты — единственный, с кем я вообще могу говорить.

Наступила пауза. Потом он подумал очень, очень мягко:

— Да, да, понимаю. Мне не приходило в голову, но ведь правда одиночества может быть слишком много.

— Да нет, не сказала бы. Мне нравится бывать одной.

— И все же… Если ты захочешь поболтать, мне будет приятно поговорить с тобой.

Так, пожалуй, можно разузнать, сколько он на самом деле о ней знает. А что касается того другого, чего она хотела от него… она все еще изнывала от желания, но все же не чувствовала в нем никакого отклика. Но даже сама ледяная преисподняя не заставила бы ее попросить снова. Цветок в волосах был и так достаточно красноречив. И этот призыв в ее взгляде…

Она разговаривала с ним при помощи разума так же небрежно, как если бы вела придворные беседы с вассалами. Так ты понимаешь мысли. Когда люди приходят к тебе и задают вопросы, ты всегда можешь найти ответы в их сознании?

Да. И еще многое из того, что они не хотели бы открывать. Иногда что-то очень прекрасное, иногда что-то очень уродливое. В его тоне ей слышалась тоска поэта. Из того, что он видел в людях, он хотел создать песню или сагу, нечто настолько великое, чтобы в нем содержалось все, что он услышал и узнал. Но ей не хотелось оказаться в его песне.

Она не могла спросить его, сколько ему известно о ней. Да и почему бы ему говорить ей правду? Он постоянно лгал.

— Получается, что какой бы тебе ни задали впрос, ты можешь ответить правильно? Каждый раз?

— Да.

— Зачем же ты так часто даешь неверные ответы?

— Чтобы они были довольны. Людям нравится побеждать. Я позволяю им выиграть, и тогда они приходят снова. Понимаешь? И снова пытаются.

Она развернулась и пошла прочь. За спиной она слышала его голос. Он зазывал клиентов: «Я могу угадать ваш возраст, ваш вес, вашу профессию! Испытайте мое умение, дамы и господа! Задайте мне любой вопрос. Посмотрим, смогу ли я ответить».

Кошка отошла на безопасное расстояние и лишь затем разрешила себе подумать: Он делает так, чтобы они приходили снова. Он делает так, чтобы я приходила снова.

А потом она подумала: Если я выиграю, может, это просто он позволит мне выиграть?

И еще она подумала: Кто он такой? Что он такое?

Однако страх несколько ослабел. Если она, прикоснувшись к его разуму, не узнала, кем он был, то вряд ли ему о ней ведомо больше.

Той ночью она снова возлегла с клиентом, но обнаружила, что ей противен и он сам, и то, что она с ним делала.

— Почему они тебе не платят? — рассерженно объявила ей Арбузики после того, как мужчина ушел. — Это же просто глупо. И нам ты жизнь не облегчаешь.

Она гневно уставилась на стриптизершу, но если бы она и правда исполняла священный акт за плату, то все равно не смогла бы ненавидеть себя больше. Ее не утешала даже мысль о том, что мужчина поплатится за свою дерзость рассудком.

На следующее утро она пришла к Олли в трейлер, где с ним жил его сын. Часами она сидела у них на кухне и молчаливо беседовала с Олли. А еще она приготовила им обоим на завтрак свежепойманную форель. Обычно завтраками занимался мальчик. Он же помогал отцу по вечерам в кабинке, разменивая клиентам купюры. Причина была проста: Прорицатель не мог делать это самостоятельно.

Олли был слепым.

— Слепым? Но… я не знала!

— Мало кто знает. Не рассказывай никому, ладно?

Его улыбка сказала ей, что это была шутка: он знал, что она не сможет никому рассказать. И все же вопрос был нешуточный. Предполагалось, что прорицатель видит подсказки, догадывается, но не знает. Иначе дар его был бы слишком пугающим. Если бы клиенты знали правду, Олли лишился бы работы.

Конечно.

Кошка чувствовала себя глупой — но на душе у нее было удивительно легко. Так, выходит, он ни разу не видел ее в красном платье, не знал, каким золотистым светом сияют ее волосы в огнях карнавала, он не видел, как качалась у ее виска гвоздика, не мог разглядеть, как она была прекрасна. И все же ему было жаль огорчать ее. И все же он поприветствовал ее, как только почувствовал, что она прошла мимо.

— Твои глаза… как это случилось?

— Несчастный случай.

Та же огненная трагедия, что убила его жену. После нее он продал свой дом, бросил работу и отправился путешествовать с карнавалом. Зажил так, как ему нравилось. Позволял людям выигрывать. Дарил им счастье.

Или — прикасался к их разуму, узнавал о них всю правду, а потом лгал им.

Наступила тишина. А потом Кошка спросила мягко: Можно мне теперь посмотреть в твои глаза?

Он помедлил, но лишь секунду, а потом поднял руки и снял темные очки. Глаза у него были нестрашные. Она и так знала, что они не могут быть уродливыми. Серые, затуманенные, будто смотрят куда-то вдаль. Глаза прорицателя. И его лицо без этих темных барьеров, мешавших увидеть его целиком… Как она могла подумать, что у него было обычное лицо? Оно было изысканным: высокие скулы, мечтательный изгиб бровей…

— Ты очень красив.

— Ты… они говорят мне, что и ты очень красива, Кошка. Я знаю… это чувство, что остается у меня от твоего разума… оно кажется мне прекрасным. Что-то горделивое, словно вещь из золота, словно закат.

— Ты знал все. С самого начала.

Молчание. А потом он признал вслух:

— Да. Я знаю.

— Я не понимаю этого странного варварского языка. Я понимаю лишь то, что чувствую в твоем разуме. И сейчас там великая скорбь. Ты знаешь, что я хочу тебя. Но ты все еще влюблен в свою жену.

— Мне кажется… Сейчас я влюблен только в память о моей жене.

— Значит, ты боишься. Ты думаешь, я накажу тебя, как наказывала других.

— Нет, я не боюсь. Опасность — это часть твоей красоты. Все прекрасное исполнено риска.

— Но, когда я пришла призвать тебя, ты не хотел меня.

— Я не знаю… Я упрямый. Наверно, мне не понравилось, как ты планировала взять меня.

— Ты не хотел меня.

— Сейчас я хочу тебя.

Она победила. Но, может, это он позволил ей победить.

Мальчик, закончив оттирать тарелки, улыбнулся отцовской приятной улыбкой и вышел побродить по территории карнавала, посмотреть на новый «харлей» мотоциклиста-каскадера, и на то, как большеголовые играют в покер, и поговорить с Бородатой Дамой, и с Грудастым Мужчиной, и с Дикаркой с Борнео, и с Восхитительной Девушкой-Аллигатором.

Кошка дотронулась до дивно изваянного лица Олли. Он потянулся к ней и, позволив ее прикосновениям вести его, поцеловал.

Его тело, как она обнаружила в следующий час, было столь же прекрасно, как и лицо. Оно было пылким и неловким, словно он снова стал мальчиком. Действительно, прошли многие годы с того времени, как он отдавался женщине, и эта верность делала его дар еще более драгоценным. Она обнимала его, она баюкала его голову, она целовала его, она боготворила его неловкость, она чувствовала, как сердце ее раскрывается подобно красному-красному цветку и расцветает любовью к нему.

А позже она испугалась. Она испугалась. Любовь терзала ее страхом. Она поклялась больше никогда не отдавать своего сердца мужчине.

Он сказал мягко:

— Карнавал завтра переезжает.

Да.

— Суть карнавала в том, что он захватывает самых разных людей. Преступников, шлюх, уродцев, чудаков, святош, игроков в кости, все это не важно, мы все — жители карнавала. Наше место здесь. И твое тоже.

Да. Мне это по душе.

— Но при этом мы похожи на диких гусей, мы, карнавальцы. Мы движемся вслед за временами года, все постоянно меняется. Мы привыкли переезжать, покидать людей, а возможно, терять какие-то частички себя. Моя беда в том, что я слишком часто оглядываюсь назад. Мне нужно научиться не делать этого.

Ей уже было безразлично, что он позволил ей победить. Это был его дар. Он предложил ей выбор. Он знал, чем она была. Она знала, что кошка должна гулять сама по себе.

И, возможно, он надеялся, что так она будет приходить снова и снова.

Но она еще не спешила его покидать. Она надела платье, но снова легла к нему на кровать. Умирающий цветок выпал из ее волос. Она переплела свои пальцы с пальцами Олли. Она тихо подумала ему: Угадай мое имя и возраст?

— Зачем, Кошка?

— Ты сказал, что когда-нибудь попробуешь угадать.

— Ну, ладно. Раз ты просишь. — Он сделал глубокий вдох. Или, может, вздохнул. — Тебя зовут Фрейя. Во всяком случае, это одно из твоих имен. Ты была великой богиней плодородия, и в разных странах тебе давали разные имена.

— Да.

— Твой возраст? Гораздо старше, чем я могу помыслить. Около четырех тысяч лет?

— Да. Хотя большую часть этого времени я спала.

— Урывками, как спят кошки.

Она почувствовала, что он мягко улыбается разумом, и поняла, что он никогда ее не предаст.

— Да.

Она молча полежала, а потом попросила его: А теперь ты расскажи. Кто ты такой?

— Кошка, — в его мыслях звучали одновременно горечь и веселье, — я должен отдать тебе приз, маленькую фарфоровую куколку. Это — единственный вопрос, на который у меня нет ответа.

Ну конечно. Иначе она нашла бы этот ответ в его разуме. Ты не знаешь?

— Миледи… Я чувствую, что мне снился сон, который я позабыл. Я пытаюсь найти слова песни, но они исчезли. Я правда не знаю.

Она лежала, положив голову ему на плечо и нежно поглаживая его щеку, висок и шею. Находясь в ее власти и в ее объятиях, он поддался прикосновениям и заснул, как ей и хотелось. И тогда она мягко отстранилась и обратилась кошкой. Ее платье лежало на кровати. Она, золотая кошка, стояла у подушки своего любовника.

Есть какая-то магия в мягком подергивающемся пушистом кончике кошачьего хвоста. Деревенские жители знают это и порой отрезают кошкам хвосты, чтобы использовать в своих заклинаниях. Но это кощунство. Мир, в котором больше не помнят о священных обычаях золотой богини, опасен для кошки.

Фрейя свернула кончик хвоста так, что он напоминал тяжелый и зрелый колос пшеницы. Ее символ. Она мягко провела им по глазам спящего мужчины.

Олли, мой милый вероломный любовник, когда ты проснешься, то снова сможешь видеть. Пусть мне не будет места в твоей песне, не надо вспоминать обо мне. И не надо больше тебе висеть на древе печали, о прекрасный мой. Будь счастлив.

Невдалеке, с карусели, раздался звук каллиопы. Кошка спрыгнула на пол и мягко приземлилась на подушечки лап.

Еще не поздно остаться. Буду ли я сожалеть, что покидаю его?

Но, может, не бывает жизни без сожалений. И странный новый мир ожидал ее странствий. Она протиснулась сквозь неплотные занавески на кухонном окне, тихо ступила на землю и заспешила прочь.

Этот мужчина, осененный ее благословением, проживет долгую жизнь. И — вот странно — теперь она наконец почувствовала, что довольна.

Она скользнула в серебряные сумерки, эта золотая тень, быстрая, словно мысль. Но, уходя, она ощущала, как за ее спиной в воздухе дрожит песня карнавала: шальная и пронзительная сорочья песня. Нам наплевать, что думает мир, пели разумы уродов, зазывал и продавцов. Мы стары, мы давно уже странствуем по миру, точно цыгане. Приходите посмотреть на щепку от Истинного Креста! Приходите посмотреть на маринованные мозги инеистого великана Имира! Приходите посмотреть на мизинец Наполеона! Приходите посмотреть на засушенный цветок из Эдемского сада, с самого Древа Жизни.

Прожив в Пенсильвании сорок шесть лет и попробовав себя в жанрах фэнтези, ужасов и детектива (она опубликовала пятьдесят романов для детей, взрослых и подростков), Нэнси Спрингер переехала в штат Флорида, где теперь наслаждается красотой нетронутой природы. Там она закончила детективный роман «Случай с цыганским прощанием» («The Case of the Gypsy Good-bye»), шестой по счету том ее серии о младшей сестре Шерлока Холмса. Два ее предыдущих детективных романа получили премию Эдгара Аллана По.

Нэнси Спрингер рассказывает о своих отношениях с кошками:

«В детстве у меня не было кошки, потому что мой отец их не любил, а когда я выросла, у меня не было кошки, потому что у мужа была на них аллергия. Глаза у него распухали до размера мячиков для гольфа. Когда я написала „Воплощенную“, у меня тоже не было кошек, но, возможно, тут вмешалась интуиция или предвидение, потому что, стоило мне избавиться от мужа с мячиками, я обзавелась сразу пятью кошками, и одной из первых стала девочка по имени Демоническая Амазонка, Принцесса-Воительница с Дальних Окраин Мрачнейшей Преисподней. Она все еще со мной и все еще властвует. Я умею распознавать богинь».