Сказки здравомыслящего насмешника

Впервые: Revue de Paris. 1832. T. 44, novembre.

B 1783 году в «Лондонском журнале» («London Magazine») была напечатана заметка о произрастающем на острове Ява ужасном дереве, которое так ядовито, что даже стоять в его тени смертельно опасно. Заметка, как выяснилось впоследствии, оказалась мистификацией (предполагаемого автора, голландского врача Фурша, не существовало в природе, а сочинил эту «сказку» английский ученый Джордж Стивенс — нарочно ради того, чтобы доказать, что публика глупа и верит любой чепухе, которую ей преподносят в печатном виде). К середине 1820-х годов естествоиспытатели уже не один раз успели объяснить публике, что сведения о зловещем всемогуществе этого дерева, которое в самом деле растет на острове Ява и называется «упас» или «анчар», как говорится, сильно преувеличены: сок у него ядовитый, но из этого отнюдь не следует, что даже тот, кто остановится в его тени, обречен на гибель (см. подробнее: Долинин А. А. Пушкин и Англия. М., 2007. С. 54–94). Однако научная правда не могла тягаться в убедительности с красивой и страшной легендой, которая продолжала жить своей жизнью. Странное совпадение: в 1832 году одновременно были опубликованы как минимум три произведения знаменитых писателей, в которых идет речь о «древе яда». Одно русским читателям прекрасно известно: это стихотворение Пушкина «Анчар». Второе — очерк «Путешествие из Парижа на остров Ява», который опубликовал в «Парижском журнале» («Revue de Paris») Оноре де Бальзак (несколько страниц в «Путешествии» уделено ядовитому яванскому дереву). Текст этот известен несравненно меньше, но все-таки дважды — в 1833 и 1947 годах — был напечатан в русских переводах. И наконец, третье произведение — «Золотой сон» Нодье, увидевший свет в том же ноябрьском томе «Парижского журнала», что и очерк Бальзака. Пушкин свое стихотворение про древо яда написал четырьмя годами раньше, и тот факт, что оно появилось в печати тоже в 1832 году, — чистое совпадение. Бальзак же и Нодье приятельствовали, а вымышленное «путешествие» на остров Ява (где Бальзак никогда не бывал) написано, как признается в подзаголовке сам автор, «по методу господина Шарля Нодье». Метод же этот, описанный Нодье в романе «История Богемского короля и его семи замков» (1830), заключался в том, чтобы «писать с чужих слов», путешествовать во времени и пространстве с помощью чужих героев и чужих мотивов. Применен этот метод и в сказке «Золотой сон»: сочиняя ее, Нодье «позаимствовал» двух героев из продолжения арабских сказок «Тысячи и одной ночи», которое выпустил в 1788 году другой французский писатель, Жак Казот. Сюжет у сказки Казота «Дурачок, или История Ксайлуна» совсем другой, но в ней фигурируют и простак Ксайлун, и его «двоюродный братец» кардуон — «маленький зверек 14 дюймов [35 сантиметров] длиной, похожий по форме на нильского крокодила, но никому не причиняющий зла». Этих двоих, а также еще целый ряд персонажей Нодье и отправляет под сень ядовитого упаса, для того чтобы — в присущей ему манере, разом и простодушной, и иронической, — поиздеваться над жуликами и ворами и восславить бескорыстных идеалистов.

Глава 1 КАРДУОН

Кардуон, как всем известно, это самая хорошенькая, самая гибкая и самая ловкая из ящериц. Подобно знатному вельможе, кардуон носит золотые одежды; однако он робок и скромен, он живёт в тиши и уединении; потому-то он и слывет ученым. Кардуон никогда и никому не сделал зла, и нет никого, кто бы не любил кардуона. Молодые девушки гордятся, если он, высунув из пролома в старой стене шею, отливающую то голубым, то рубиновым цветом, или подставив яркому солнцу свою чудесную кожу, сверкающую всеми цветами радуги, бросает на них взгляд, исполненный любви и радости.

Девушки спорят между собой: «Сегодня кардуон посмотрел не на тебя, а на меня; больше всех ему нравлюсь я, и влюбится он в меня».

Кардуон об этом и не помышляет. Кардуон ищет повсюду вкусные корешки и угощает ими своих друзей; все вместе они пируют в полдень на раскаленном камне.

Однажды кардуон нашел в пустыне клад — множество прекрасно сохранившихся золотых монет, таких хорошеньких и таких гладких, словно они только что выкатились, звеня, из-под чеканочного пресса. Один царь, спасавшийся бегством, бросил их, чтобы бежать еще быстрее.

«Силы небесные! — воскликнул кардуон. — Вот, если я не ошибаюсь, драгоценная добыча, которая придется мне очень кстати нынешней зимой! Должно быть, это кусочки той свежей и сладкой морковки, которая так славно помогает скоротать время, когда мне становится скучно в одиночестве, а может быть, и кое-что получше: никогда еще я не видел таких аппетитных кружков».

И кардуон устремился к монетам, не прямо, потому что прямых путей он не любил, но со всевозможными предосторожностями; он то поднимал голову и принюхивался, встав на хвосте почти вертикально и вытянувшись в струнку; то замирал в нерешительности, склоняя к земле сначала глаза (сперва один, а потом другой), чтобы лучше слышать звуки пустыни своим чутким кардуоновым ухом, а затем уши (сперва одно, а потом другое), чтобы оторвать от земли свой взгляд; он смотрел то налево, то направо, ко всему прислушивался, во все вглядывался, понемногу успокаивался и устремлялся вперед, как и подобает кардуону-храбрецу, а затем тотчас съеживался от страха, как и подобает кардуону-бедняку, который чувствует себя спокойно только в своей укромной норе; а затем, счастливый и гордый, выгибал спину под лучами солнца, расправлял роскошные доспехи, топорщил золотистую чешую своей кольчуги, зеленел, переливался, ускользал, вздымал песок когтями и рассекал его хвостом. Вне всякого сомнения, это был красивейший из кардуонов[55].

Добравшись до клада, он бросил на него два зорких взгляда, напрягся всем телом, приподнялся и вонзил зубы в первую попавшуюся золотую монету.

Один из зубов сломался.

Кардуон отпрянул, потом возвратился к кладу уже не так стремительно, попытался раскусить монету уже не так резво.

«Они дьявольски сухие, — подумал он. — Ах! те кардуоны, которые копят вот такие кусочки морковки для своего потомства, напрасно не кладут их во влажное место, где морковь сохранила бы свои питательные свойства! Нужно признать, — добавил он, — что род кардуонов, пожалуй, отстает в развитии! Что же до меня, то я давеча пообедал и, благодарение Богу, не имею нужды набрасываться на скверную пищу, как какой-нибудь кардуон из простонародья, поэтому перетащу-ка я этот провиант под большое дерево посреди пустыни, в траву, смоченную небесной росой и родниковой влагой; я усну рядом на мягком и нежном песке, согреваемом первыми лучами восходящего солнца, а когда неуклюжая пчела вылетит спросонья из цветка, в котором провела ночь, и, кружась, как безумная, разбудит меня своим жужжанием, я примусь за царский завтрак — самый вкусный завтрак из всех, какие доводилось пробовать кардуону».

Кардуон, о котором я веду речь, не бросал слов на ветер. Как он сказал, так и сделал — а это немало. К вечеру весь клад, перетащенный монета за монетой на новое место, преблагополучно покоился на прекрасном ковре из мха, прогибавшемся под его весом. Огромное дерево, усыпанное цветами и листьями, простирало над ним пышные ветви, словно приглашая прохожих отдохнуть в покое и прохладе.

И утомившийся кардуон мирно уснул, мечтая о свежих корешках.

Такова история кардуона.

Глава 2 КСАЙЛУН

На следующий день забрел в те места бедный дровосек Ксайлун, привлеченный мелодичным журчанием ручейка и свежим, радостным шуршанием листвы. Этот приятный уголок пришелся по душе Ксайлуну, который был ленив от природы и, направляясь в лес, никогда не спешил до него добраться.

Поскольку немногие знали Ксайлуна, я скажу вам, что он был один из тех несчастных, которых природа, кажется, рождает на свет только для прозябания. Человек неуклюжего сложения и невеликого ума, но, впрочем, простодушный и добрый, он был неспособен творить зло, неспособен замыслить злое дело, неспособен даже упрекнуть в злом умысле других, чем с самого детства смущал и огорчал своих родных. Ксайлуна обучили ремеслу дровосека: ведь постоянные унижения с юных лет приохотили его к жизни уединенной, а слабость ума сузила круг доступных ему занятий. В городе беднягу прозвали «дурачок Ксайлун»; дети бегали за ним по улицам и донимали злыми насмешками; они кричали ему вслед: «Дорогу, дорогу честному Ксайлуну, самому любезному из всех дровосеков, когда-либо орудовавших топором, — он идет в лес толковать про разные премудрости со своим двоюродным братцем кардуоном. Ай да Ксайлун!»

Слыша эти речи, родные братья Ксайлуна прятались по домам, краснея от стыда и обиды.

Но Ксайлун не обращал на них никакого внимания, а детям отвечал улыбкой.

Ксайлун привык считать, что главной причиной этого презрения и ежедневных насмешек служит бедность его одежды; ведь ни один человек на свете не считает сам себя слабоумным; Ксайлун решил, что кардуон, красивейший между всех жителей земли в те часы, когда он греется на солнце, есть избранник Божий, и втайне надеялся, заручившись дружбой кардуона, раздобыть что-нибудь из его парадного платья и, как ни в чем не бывало пройдясь в новом наряде по улицам родного города, поразить воображение земляков.

«К тому же, — добавлял Ксайлун, размыслив обо всех этих материях так подробно, как только позволял ум Ксайлуна, — кардуон, говорят, приходится мне двоюродным братом; да я и сам это замечаю, недаром ведь я испытываю такую приязнь к этому почтенному созданию. Раз родные мои братья отталкивают меня и презирают, значит, нет у меня никого ближе, чем кардуон, и, если он примет меня, я хочу жить с ним, пусть даже я только на то и годен, чтобы каждый вечер готовить ему просторное ложе из сухих листьев, аккуратно подтыкать ему одеяло, когда он заснет, и разводить в его спальне ясный и жаркий огонь, когда наступят холода. Возможно, кардуон состарится раньше меня, — продолжал рассуждать Ксайлун, — ведь когда я был еще совсем мал, он был уже проворен и красив, и мать показывала его мне со словами: „Смотри, вот кардуон!“ Я знаю, слава Господу, как потребны больному уход и ласка. Жаль только, что кардуон такой гордец».

В самом деле, кардуон не отвечал Ксайлуну взаимностью. Завидев дровосека, он молниеносно спасался бегством и, лишь укрывшись в песке за холмиком или камнем, останавливался и устремлял на Ксайлуна глаза, сверкавшие ярче карбункулов.

Тогда Ксайлун, молитвенно сложив руки на груди, говорил ему с величайшим почтением:

— Ах, братец, зачем вы бежите от меня, ведь я вам друг и кум! Мне ничего другого не нужно, кроме как следовать за вами и вам служить; я бы рад был служить своим братьям и умереть за них, но они совсем не так красивы и не так любезны, как вы. Не уподобляйтесь же им, не отталкивайте от себя вашего верного Ксайлуна, если вам надобен хороший слуга.

Но кардуон все равно убегал, а Ксайлун возвращался домой в слезах оттого, что двоюродный братец кардуон опять не захотел с ним говорить.

В тот день, о котором мы ведем речь, мать рассердилась на Ксайлуна; она ударила его и выгнала из дома.

— Ступай прочь, негодник! — сказала она. — Иди к своему братцу кардуону, другой родни ты недостоин!

Ксайлун, по обыкновению, покорился и отправился на поиски своего братца кардуона.

— Ну и ну! — сказал он, подойдя к дереву с густой кроной. — Чудны дела твои, Господи… Братец кардуон заснул под сенью этого дерева, у родника, дающего начало множеству ручьев, а ведь это не в его правилах! Какой удобный случай дождаться, пока он проснется, и обсудить с ним все наши дела. Но что же такое он здесь хранит и для чего ему все эти забавные штучки из желтого свинца, если не для того, чтобы сделать еще красивее его наряд? Не иначе как он задумал жениться. Даю слово Ксайлуна, кардуоны тоже пускаются на хитрости; ведь все это железо с виду очень грубое, и любой кусочек старого камзола моего братца выглядит в тысячу раз лучше. А все ж таки, если кардуон будет нынче разговорчивее, чем обычно, я спрошу, что он сам думает обо всем этом; а покамест посплю-ка я здесь, подле него, ведь сплю я чутко и проснусь одновременно с ним.

Ксайлун уже собирался лечь, как вдруг в голову ему пришла одна мысль: «Ночь сегодня прохладная, а братец кардуон не то что я, он не привык спать на берегу ручья, под сенью деревьев. Утренняя свежесть может ему навредить».

Ксайлун снял куртку и тихонько, со всевозможными предосторожностями прикрыл ею кардуона, боясь, что тот проснется. Кардуон не проснулся.

После этого Ксайлун заснул глубоким сном, мечтая о дружбе с кардуоном.

Такова история Ксайлуна.

Глава 3 ФАКИР АБХОК[56]

На следующий день забрел в те места факир Абхок, который делал вид, будто совершает паломничество, а на самом деле искал себе какой-нибудь факировой поживы.

Подойдя к роднику, чтобы передохнуть, он заметил клад, окинул его взглядом и тотчас подсчитал на пальцах его стоимость.

— Вот нежданная милость, — воскликнул факир, — какою всемогущий и милосерднейший Господь вознаградил меня наконец после стольких лет испытаний: он привел меня к этому кладу, а чтобы мне легче было им завладеть, не дал ему других стражей, кроме безобидной ящерицы и слабоумного мальчишки!

Должен сказать, что факир Абхок прекрасно знал в лицо Ксайлуна и кардуона.

— Да будут благословенны небеса, — прибавил он, усевшись на песок в нескольких шагах от клада. — Прощай, платье факира, прощайте, долгие посты и жестокие умерщвления плоти. Я переменю страну и привычки и куплю в первом же царстве, которое придется мне по нраву, какую-нибудь богатую провинцию. Я поселюсь во дворце и стану наслаждаться жизнью в окружении красавиц-рабынь, среди цветов и благовоний, стану нежиться под звуки мелодичных инструментов и наполнять превосходным вином самую глубокую из моих золотых чаш, а больше ничего делать не буду. Я старею, а хорошее вино веселит сердца стариков. Однако мне кажется, что клад этот очень тяжел, а такому могущественному вельможе, как я, повелевающему толпою слуг и бесчисленным войском, не подобает опускаться до ремесла носильщика, пусть даже меня никто не увидит. Если государь желает добиться уважения подданных, он должен уважать сам себя. Вдобавок этого мужлана, судя по всему, как раз и послали сюда для того, чтобы он прислуживал мне, а поскольку он силен, как бык, ему не составит труда донести мое золото до ближайшего города, а там я подарю дурачку свое старое платье и дам ему мелких монет, какие в ходу у простолюдинов.

Произнеся этот прекрасный внутренний монолог, факир Абхок, твердо уверенный, что ему не стоит опасаться ни кардуона, ни жалкого Ксайлуна, который смыслит в кладах не больше кардуона, перестал сопротивляться одолевавшей его дремоте и заснул с гордым видом, мечтая о своей провинции, о своем гареме, населенном самыми восхитительными красавицами Востока, и о своем вине из Шираза, пенящемся в золотых чашах.

Такова история факира Абхока.

Глава 4 ДОКТОР АБХАК

На следующий день забрел в те места доктор Абхак, человек, весьма сведущий во всевозможных законах: он сбился с пути оттого, что слишком глубоко погрузился в размышления о запутанном тексте, которому юристы уже успели дать сто тридцать два различных толкования. Он как раз готовился пополнить этот перечень толкованием сто тридцать третьим, когда вид золота заставил его совершенно позабыть о законах и обратиться к таким деликатным вопросам, как право на вознаграждение, право собственности и право казны. Толкование же так прочно изгладилось из его памяти, что он не вспомнил бы его и за сотню лет. Это большая потеря.

— Из увиденного явствует, — сказал себе доктор Абхак, — что обнаружил клад кардуон, а уж он-то, ручаюсь, ничего не знает о праве на вознаграждение и не станет требовать законную долю находки. Итак, вышеупомянутого кардуона можно не принимать в расчет. Что же касается до казны и собственности, я утверждаю, что находка сделана на земле свободной, публичной, общедоступной, не принадлежащей ни государству, ни частному лицу, что в данном случае особенно уместно, ибо через этот родник, если я не ошибаюсь, проходит спорная граница, разделяющая владения двух воинственных племен, отчего мог бы произойти конфликт двух юрисдикций, чреватый долгими и кровавыми войнами. Следственно, я совершу поступок безгрешный, законный и даже мудрый, унеся отсюда этот клад, если, конечно, мне достанет сил взять его с собою. Что же до этих двух искателей приключений, один из которых, насколько я могу судить, неуклюжий лесоруб, а другой — дрянной факир, то они — люди без имени, без покровителя, без веса, улеглись же они здесь, весьма вероятно, лишь затем, чтобы завтра полюбовно разделить сокровище, ибо они не знают ни текста законов, ни комментария к ним, силу же свою сочли равной. Но без судебного процесса они клада не получат; иначе прощай, моя репутация. Однако меня клонит ко сну, ибо я слишком сильно напряг ум, размышляя об этом деле; я вступлю во владение кладом, положивши несколько монет в свой тюрбан, дабы при разборе дела в суде старшинство моего владения было засвидетельствовано явственно и неопровержимо; ведь закон именует собственником того, кто владеет вещью по влечению, традиции и праву завоевания.

И доктор Абхак принялся наполнять свой тюрбан вещественными доказательствами; бедняга трудился целый день, перетаскивая поклажу туда, где угасала в лучах заходящего солнца спасительная тень густых ветвей. Он вновь и вновь возвращался за очередными свидетелями своего права собственности, в самый же последний раз решился заполнить тюрбан доверху, а ко сну отойти с непокрытой головой, несмотря на вечернюю росу, грозящую простудой.

«Я знаю, чем займусь после пробуждения, — подумал он, опуская свежевыбритый затылок на тюрбан, набитый золотом, который служил ему подушкой. — Лишь только рассветет, эти люди начнут ссориться и будут счастливы прибегнуть к помощи знатока законов, что сулит мне и долю, и награду».

После чего доктор Абхак заснул беспробудным сном, мечтая о судах и золоте.

Такова история доктора Абхака.

Глава 5 ЦАРЬ ПУСТЫНИ

На следующий день к вечеру забрел в те места знаменитый разбойник, чьего имени история не сохранила, хотя он был грозой всех караванов, проходивших через тамошнюю пустыню; он брал с них огромную дань, и потому, если верить преданиям той далекой поры, его прозвали ЦАРЕМ ПУСТЫНИ. Никогда еще ему не случалось заходить так далеко в глубь пустыни, ибо путники редко выбирали эту дорогу; впрочем, вид родника под сенью густой листвы пленил его сердце, обычно безразличное к красотам природы, и он решил ненадолго остановиться здесь на отдых.

— По правде говоря, мне здорово повезло, — пробормотал разбойник, заметив клад. — Кардуон, как это и положено делать с незапамятных времен ящерицам и драконам, сторожит эту гору золота, которая ему вовсе не нужна, а эти три беспримерных дармоеда явились сюда, чтобы поделить золото меж собой. Если я завладею добычей, пока они спят, я непременно разбужу кардуона, а он разбудит этих несчастных, ибо кардуон-то всегда настороже, и в этом случае мне придется иметь дело с дровосеком, факиром и законником, а эти трое — люди жадные и способные себя защитить. Они, кажется, решили провести здесь ночь; осторожности ради мне лучше на время притвориться спящим, а когда совсем стемнеет, я заколю их ятаганом одного за другим. Места здесь такие безлюдные, что завтра я смогу спокойно унести сокровища; больше того, я не намерен уходить, не полакомившись этим кардуоном, ибо отец рассказывал мне, что мясо у кардуонов очень нежное.

И он уснул в свой черед, мечтая об ассигнациях, грабеже и жареных кардуонах.

Такова история ЦАРЯ ПУСТЫНИ, который был вором и которого звали царем, чтобы отличить его от прочих воров.

Глава 6 МУДРЕЦ ЛОКМАН[57]

На следующий день забрел в те места мудрец Локман, философ и поэт; Локман, любимец смертных, наставник народов и советник царей, Локман, часто искавший самые уединенные уголки, дабы без помех размышлять о природе и о Боге.

Локман шел медленным шагом, потому что был очень стар: в тот день ему исполнилось триста лет.

Локман остановился перед деревом пустыни, взглянул на всех, кто лежал под ним, и на мгновение задумался.

— Зрелище, которое твое божественное милосердие, о Творец всего сущего, явило здесь моему взору, — воскликнул он наконец, — исполнено неизъяснимой поучительности, и при виде его душу мою охватывают восторг, рожденный твоими уроками, и сострадание, рожденное бедствиями тех безумцев, что живут, о тебе не ведая.

Вот клад — как называют его люди, — который, быть может, не раз отнимал у своего хозяина покой ума и души.

Вот кардуон, который нашел эти золотые монеты и, ведомый тем слабым инстинктом, которым ты наделил его род, принял их за кусочки корешков, высохших на солнце.

Вот бедняга Ксайлун, которого ослепил сверкающий наряд кардуона, ибо ум его путался в потемках, словно новорожденный младенец в пеленках, и не мог постичь, что эта ослепительная чешуя — творение твоей всемогущей руки, которая вольна сообщать подобное великолепие самым жалким из созданий.

Вот факир Абхок, который счел, что природная робость кардуона и слабоумие Ксайлуна позволят ему завладеть всеми этими сокровищами и зажить богачом.

Вот доктор Абхак, который решил, что искатели этих обманчивых даров фортуны, проснувшись, непременно затеют спор, и вознамерился стать посредником между спорящими, чтобы присвоить себе двойную долю.

Вот ЦАРЬ ПУСТЫНИ, который пришел сюда последним, вынашивая роковые идеи и кровавые замыслы, по обычаю всех тех жалких людей, коих твоя высочайшая милость оставляет во власти земных страстей; судя по тому, с какой безнадежной яростью рука его сжимает ятаган, он, возможно, собирался зарезать остальных посреди ночи.

И все пятеро заснули в ядовитой тени упаса, чье гибельное семя дуновением твоего гнева принесено сюда из глубины лесов острова Ява!

Сказав все это, Локман пал ниц и принялся молиться Богу.

Поднявшись, Локман погладил рукою бороду и продолжал:

— Мы обязаны чтить мертвецов и не вправе оставлять их останки на растерзание диким зверям. Живые судят живых, но мертвые принадлежат Господу.

И он снял с пояса Ксайлуна кривой нож дровосека, чтобы вырыть три могилы.

В первую могилу он опустил тело факира Абхока.

Во вторую могилу он опустил тело доктора Абхака.

В третью могилу он опустил тело ЦАРЯ ПУСТЫНИ.

— Что же до тебя, Ксайлун, — сказал Локман, — я унесу тебя прочь от дерева смерти и его гибельной сени, чтобы твои друзья, если они у тебя остались после смерти кардуона, смогли оплакать тебя, не подвергаясь опасности; я поступлю так, брат мой, потому что ты укрыл своим плащом спящего кардуона, чтобы защитить его от холода.

И Локман унес Ксайлуна прочь от упаса и вырыл ему могилу в неглубоком овраге, заросшем цветами; воды родника омывали овраг, но не затопляли, а над могилой росли деревья, чьи ветви, шелестевшие на ветру, распространяли кругом одну лишь свежесть и благоухание.

Исполнив все это, Локман еще раз погладил рукою бороду и отправился за кардуоном, умершим под ядовитым деревом с острова Ява.

Локман вырыл кардуону могилу чуть повыше той, куда он положил Ксайлуна, на склоне, открытом солнечным лучам, тепло которых так радует ящериц.

— Не дай мне Господь, — сказал Локман, — разлучать в смерти тех, кто любили друг друга!

Произнеся эти слова, Локман в третий раз погладил рукою бороду и, подумав, снова возвратился под дерево упас.

Там он вырыл очень глубокую яму и закопал в землю клад.

«Эта предосторожность, — думал он, радуясь в душе своей, — может спасти жизнь человека или кардуона».

После этого Локман, хотя он очень устал, вновь направился к могиле Ксайлуна, однако по дороге почувствовал, что силы его оставляют, ведь он был очень стар.

Когда же он добрался до могилы Ксайлуна, силы оставили его окончательно, он упал на землю, обратился душою к Господу и умер.

Такова история мудреца Локмана.

Глава 7 ДУХ НЕБЕСНЫЙ

На следующий день прилетел в те места один из духов небесных, каких вы видели только во сне; он парил, взмывал вверх, исчезал, кажется, навсегда, в вечной лазури, а потом вновь устремлялся вниз и, взмахивая широкими синими крылами, словно гигантская бабочка, реял на тех высотах, которых не измерить мыслью.

Чем ближе он подлетал к земле, тем яснее можно было разглядеть, как развеваются его светлые кудри, сверкающие, точно золото в горниле, как он нежится в воздушных потоках, широко раскинув руки цвета слоновой кости и преклоняя голову то на одну, то на другую небесную тучку.

Наконец он подпрыгнул в воздухе и опустился на хрупкие ветви дерева, не придавив ни одного листка, не поколебав ни одного цветка, а затем подлетел к свежей могиле Ксайлуна и ласково взмахнул над ней крылами.

— Как, — вскричал он, — неужели Ксайлун, сама простота и невинность, тот Ксайлун, которого так ждут на небесах, умер?

И, нежно помавая широкими синими крылами над могилой Ксайлуна, он обронил на холмик, венчающий эту могилу, одно маленькое перышко, которое тотчас пустило корень и превратилось в такой пышный султан, каким не украшают даже могилы королей; дух небесный хотел, чтобы могилу Ксайлуна было легко отыскать.

Тут он заметил поэта, который забылся смертью, словно счастливым сном; черты его излучали покой и блаженство.

— Мой Локман, — сказал дух, — прожил совсем недолго среди людей, не успевших, увы, усвоить его уроки, а теперь решил помолодеть, чтобы стать ближе к нам. Идем же, брат мой, идем, очнись от смерти, чтобы последовать за мной; наш путь ведет в вечность, наш путь ведет к Господу!..

Он запечатлел поцелуй воскресения на лбу Локмана, легонько приподнял его с ложа из мха и взмыл с ним в небеса так стремительно, что не успел зоркий орел широко раскрыть глаза, чтобы проследить за их полетом, как тотчас потерял обоих из виду.

Такова история ангела.

Глава 8 КОНЕЦ ЗОЛОТОГО СНА

То, что я сейчас рассказал, произошло бесчисленное множество веков назад, но имя мудреца Локмана не изгладилось из памяти людской.

А дерево упас до сих пор стоит у родника, дающего начало множеству ручьев, и простирает над землей свои смертоносные ветви.

Такова история мира.