Скользкая дорога

Глава четвертая. Плавно Амур свои волны несет…

Жареный сом — это, братцы мои, кулинарный восторг! А когда он зажарен с душой и старанием — восторг вдвойне! Белое мясо, слой за слоем, с хрустящей корочкой… А запах! И тот, кто впервые его пробует и те, кто не раз уже вонзал зубы в это чудо — вкушают с удовольствием! Даже предубежденные или разбалованные ресторанной кухней, снимающие пробу из вежливости или чтобы не огорчать повара, отведав кусочек-другой, мгновенно переходят от недоверия к восторгу. Мне не знакомы люди, кто откушав правильно приготовленного сома, не попросил бы еще!

… и я жарю свежепойманного на противне, Никанорыч через день просит. Мне не трудно, любой рыбы в обильном Амуре и в моем времени немало, а уж сомов сейчас — только удочки закидывай! Шпигую филе чесноком, (приправы и банка с солью ой как мне пригодились), крошу кубик Кнорра, смешиваю перец черный и красный, соли добавляю, перемешиваю с мукой и обваливаю в получившейся смеси. Нарезаю лук, но его в дело пущу позже, нехай рыба потомиться, пропарится. Теперь смотрю, чтобы не пригорел мой сом, таганок на дровах — не газовая плитка, а противень — не сковорода, тонкий, готовка вниманья требует! Егорка рядом сидит, запахами наслаждается, а Никанорыч травит военно-морские побывальщины:

… до Петропавловска-на-Камчатке чудом добрались, божьим промыслом, не иначе. Уж больно команда ослабла. Хворых матрозов и ахвицеров больше полкоманды было, да ишшо дюжина матрозов преставились. Даже капитан наш, его благородие капитан-лейтенант Изыльметьев Иван Николаич, долгие ему лета, слег, зацинговал. Я-то ишшо молодой был, сдюжил. В морях цинга дело обычное, ить еда — хлеб да солонина, остальное, сколь не запасай, пропадает. Хоть как закутывай, запирай — плесень заводится, гниет. Вахты стоять людей не хватало. Однако, дошли. Всех хворых в Паратунку отправили, лечить да откармливать, у местных мужиков ужо зелень в огородах пошла, лук дикий вырос, тунгусы пригнали оленей, голов сто — от цинги свежее мясо да лук первое дело. И оздоровели мы, веселее стало, но не все — девятнадцать моряков богу душу отдали, царствие им небесное.

Про Паратунку я знаю — поселок на Камчатке, где сейчас несколько санаториев с вулканическими минеральными источниками, но Васе Козыреву это известно быть не может, а название цепляет слух, и задаю естественный вопрос:

— А Паратунка че такое?

Никанорыч охотно отвечает:

— Село на горячих ключах. Шестьдесят верст от Петропавловска. В ключах тех вода целебная, хоть и зело вонючая. Не во всех, конечно. А хворым очень пользительно оказалась, иначе еще бы кто помер, а так оздоровели люди, поправились.

Месяц отъедались, отсыпались, фрегат ремонтировали, поистрепало в морях "Аврору"[24] нашу, по пути штормило оёёй как. Потом на берег нас отправили, укрепления делать и пушки корабельные устанавливать, что с "Авроры" и "Двины" поснимали.

— Как поснимали? — тут я в искреннем недоумении.

— Так. — Никанорыч снисходительно на меня смотрит. — В Петропавловске своих пушек почти што и не было, а город как оборонить? "Двина" привезла десяток, да порох с бонбами, ан все одно мало. Ну и решили командиры корабли на рейде развернуть одним бортом ко входу в гавань, а со второго борта пушки снять, свезти на берег и с берега стрелять! Как лето кончилось, аккурат в последние дни августа и приперся супостат на кораблях — англичаны да хранцузы. А мы их и встренули. Разбили морду, долго юшка брызгала, — Фролов довольно улыбается…

На барже нас трое — шкипер, Фролов Иван Никанорыч, хромой, но еще крепкий мужик лет сорока, списанный по здоровью с парусного фрегата "Аврора". Его помощник Егор, молодой парень из николаевских новоселов. Ну и я. Никанорыч с Егоркой управляют баржей, я как-то между делом прижился в роли повара. Никанорыч именует меня на морской манер коком. Я согласен, у моряков кок фигура уважаемая. Еще бы, в море обед сварить, при постоянной качке, где в кастрюлях кипяток штормит не хуже чем за бортом — задача весьма нетривиальная. Да еще и готовить надо так, чтоб морякам было вкусно, питательно или хотя бы съедобно, чтоб команда не заболела и не забузила. В море бывает всякое, а бунты случаются иногда вовсе из-за пустяков — но про пересоленый суп чистый звиздеж, тут соль — штука не дешевая, даже в море.

Мои достижения скромней, мне надо, чтобы шкипер был доволен и он моей стряпней вполне ублаготворен, а значит все в порядке! Я жив и здоров, следую, куда задумал, с малой, но постоянной скоростью и даже с некоторой долей комфорта. Учитывая, кто я и откуда, это немало!

Пятнадцатое октября 1866 года, Николо-Александровская волость Приморской области, река Амур, где-то недалеко от села Пермского… До моего рождения сто пять лет и четыре месяца. По здравому рассуждению такого быть не может. Тем не менее я здесь, во плоти и в сознании и сим фактом опровергаю все известные мне законы природы. Но, как я вижу, природе и здравому смыслу такой оборот ни в какое место не тилибумкает. Или… все еще впереди? Не знаю, не ведаю, ох грехи мои тяжкие, спаси господи и помилуй мя грешного… хорош стебаться, тоже мне, богомолец выискался! Итак, Василий Михайлович Козырев, 1826 года рождения, уроженец села Колесниково Сарапульского уезда, Вятской губернии, православный, крестьянин, инвалид, к вашим услугам!

Последний перед закрытием навигации пароход тянет в Николаевск баржу с рыбой и уже оплаченными ста тридцатью пудами красной и тридцатью черной икры. Ну и я на той барже бесплатным довеском. Выручку за икру мы с Михалычем поделили пополам. Вышло по полторы тыщи рублями. По местным меркам для крестьян — деньжищи агромадные. Тут лошадь — главная крестьянская ценность, стоит семьдесят целковых, корова — пятьдесят. А с моей помощью Михалыч сразу в тысячники[25] скаканул. Ему еще один сезон так отрыбачить и в купцы может запросто выйти. Если, конечно, не прогулеванит шальную деньгу. Однако сарапульский староста точно не из забубеных пропойц, абы кого старостой не назначат. Умен мужик и расчетлив, поведения самого трезвого. Хабаровского купчину, угощавшего "четвертью" казенной и сулившего семь гривенников за фунт, отшил сразу — не было с тобой про икру уговора. На уверения передать деньги с попутным пароходом ответил классическим "деньги на бочку", а нет — найдем другого торгована. Раздосадованный хабарчук[26] ушел ни с чем. Михалыч упрекнул меня, что зря эдак крутенко уперлись, может подешевше и выгорело бы все разом продать. Я его успокоил, мол, икра — не рыба, найдутся и другие охотники. Купчина не зря перед тобой, Михалыч, вытанцовывал, пытаясь купить рупь за гривенник! На это Михалыч пару дней хмыкал скептически (я его хмыкарем назвал, он потом еще два дня недовольный ходил) но мне удалось впарить икру заезжему датчанину. Под конец навигации они (пароходы, не датчане, конечно) ходили каждый день, да не по одному, и проезжего торгового люда на них оказалось немало. Сам удивился, в Николаевске икра подешевле быть должна, но я таки продал. А может, у меня в роду были евреи? Хотя откуда в Вятской губернии сыны израилевы? Какой Вятской губернии, очнись, самозванец, ты ж в Николаевске родился! Ладно, ладно, уже никто никуда не идет, то есть идет, нет, едет, в родной город, кстати. Тьфу, баламут, сам себя заболтал. Точно головой подвинешься, как недавно умерший михалычев брат, переселенческий билет которого сейчас удостоверяет мою личность. Или не мою? Или обе моих? Да ты натуральный шизофреник! Ну, шизофреник, ну и что? С нормальным такой херни, как попадание сюда, произойти не могло. Нормальные по трассе как гоняли так и гоняют. И счастливы, только не знают того… Ладно, не заводись, чего попусту нервы жечь.

Какой-то фертик голландский или датский, я точно не запомнил, увидев в натуре сколько это — сто тридцать пудов икры, купил её. А уж черную брал — ручонки подрагивали. Наверное, в своих Европах решил резко разбогатеть, может в поставщики дворцовые поступить. Почетно, наверное, стать поставщиком какого-нибудь императорского или королевского двора. Говорил, корабль у него свой. В Николаевске дожидается. В гости приглашал…

Не понравился он мне. Мутный мужичонка, этот датчанин или кто он там. Уж больно манерный, но взгляд… В натуре, волчий какой-то! Здорово для иностранца по русски шпарил. Как москвич из прибалтов. Может шпиён? Икру для прикрытия купил, а сам вовсе и не датчанин, не голландец, а француз небось, а то и вовсе англичанин. А мне с того какая выгода? Подальше от всяких мутных типов держаться, вот какая! С моей липовой историей надо жить тихо, как мышь и сомнительных знакомств не заводить. Пускай про шпиёнов голова болит у того, кому положено. Вооот, здравое и достойное рассуждение! Только дальше что? Пока не знаю… Живет в Николаевске Михалычев дядька, живет и здравствует, к которому я типа еду, но вот примет ли? Он настоящего Васю Козырева знал, хоть и видел парнишкой молоденьким. Идти к нему или нет — вопрос открытый. Дойдем до Николаевска, там будет видно. Как самый крайний вариант. Как сложится…

Как сложишь, так и сложится. Может, в Николаевске зазимую. Может, с другими купчиной договорюсь. С японцем. И в Японию — фьють! Там тепло, там Фудзияма, гейши… А зачем мне в Японию? Тачками бэушными они еще точно не барыжат. И Ямахи подвесные еще не придумали. Тогда зачем? Рыбки фугу скушать? Есть менее экзотический способ умереть. Японок потрахать? Дык нанайки с ними на одно лицо, ничем не хуже. Некоторые даже по русски объяснится могут, в остальном одинаковы, только в бане отмыть… Нет, Коля, ловить там нечего, русские японцам явно не ко двору. Ну их, нехристей узкоглазых, зарежут и фамилии не спросят. И язык ихний, ры да гры! Нафиг! Нечего мне в Японии делать. Лучше с американцами. Точно! В Калифорнию рвану. Сан-Франциско, Сакраменто, золотая лихорадка, ковбои, виски, револьверы, тепло и бабы в бикини. Только меня тут и видели…

Фантазер ты. Ох и фантазеер! Размечтался, виски тебе, револьверы, бабы в бикини… панталоны они сейчас носят! Пан-та-ло-ны! Ну, про баб в бикини тебе мозг от воздержания сигналит! Хе… будь честным, Колян, это не мозг, это совсем другой орган! Ну и ладно, причина уважительная, я уже два месяца монашествую… Оно бы полбеды, но клавкины ляжки и прочие части тела, неприкрыто сверкавшие по дому там и сям, п****ц как напрягали! Так и норовила подставиться, кобыла бесстыжая — чуть Михалыч из дому, так она то полы мыть затеет и юбку чуть ли не на голову задерет, то переодеваться начнет где ни попадя, то сиськой заденет, то вывалит их, как булки из печи, вроде как нечаянно, даже пару раз в баню приперлась — полотенце, мол, принесла… С трудом избежал греха влындить, сколь бы еще продержался… ну не железный же! Понять бабу можно, тут чистая физиология — сорок пять лет, муж на двадцать лет старше — классическая ситуация, когда шмонька рулит головой. А тут новый мужик, на фоне местных бармалеев весь такой из себя усатенький кроссавчег, нездешний, от того чуток загадочный… вот и заегозилась. Все Колян, уже все, выкинь грешные мысли из головы, больше не будет она тебя телесами дразнить. И радуйся, что оказался морально устойчивым, выдержанным и тэ дэ! А то мог на своей шкуре испытать, чем блядки с замужней бабой заканчиваются, вилы в спине еще никому здоровья не добавили…

И вообще, впереди еще шестьсот километров Амура и Тихий океан. Ну, это ежели в Калифорнию лыжи навострил! Совсем чуть-чуть, ага. Вот придем в Николаевск, определишься, что дальше делать, тогда и о расслабоне думать будешь. Только думать, а не расслабляться! А сейчас тихо сидеть! Ухи все время востро держать! И верить, что ты Вася Козырев, а старший брат тебя к дядьке в работники отправил. По причине слабоумия. И молчать.

На сам пароход я не пошел, хоть и есть там пару кают для лапотной публики. Ну, во первых, за каюту надобно платить, а откуда у крестьянина лишние деньги? Лишних денег ни у кого нету. А на барже тоже каюта, ну почти. С печкой, с нарами, есть где поспать и от непогоды схорониться. А во вторых, на пароходе уж больно много разного народа — офицеры, бабы ихние, господа важные, поп, какие-то монахи, еще публика непонятная. А я в местных реалиях еще плохо разбираюсь. Вдруг с какими расспросами полезут, стой, лупай глазами, как сказану чего не в тему, ну их…

Пока рыбу с икрой грузили, Михалыч сговорился со шкипером баржи. Так, мол, и так, брата мово до Николаевску свези, он за грузом присмотрит, да поможет, коль нужда в чем. Картошки в дорогу дал, лука, яиц вареных полведра… Шкипер согласился. А мне того и надо, с двумя мужиками проще роль отыграть, чем среди толпы на пароходе. Можно тупо сидеть и молчать. Или под дурака молотить, с дурней спросу нету.

За полтора месяца в Сарапульском я чуток сросся со средой — схуднул, к местному говору привык, мозоли натер, сам закосмател, да борода выросла. А то поначалу бритым лицом и прической "под ноль" светился, как прыщ на голой сиське. И всех знаний про тутэйшую обыденную жизнь — книжка "Амур-батюшка", да рассказы дедов с бабками. Жили они много позже сейчашнего, значит рассказывали с чужих слов. Фольклор, короче, мне негодный…

Михалыч сперва маялся, что непонятного человечка приютил. Он явно-то не показывал, однако все равно видать, что внапряг ему такой постоялец. Но общие дела сплачивают, ситуацию сглаживают да сдруживают.

Конечно, будь я откровенным нахлебником, мое появление в Сарапульском, особенно после стычки с мужиками, хреново бы закончилось. Но, кроме засолки рыбы и икры я научил Михалыча с Тимохой и Гришкой калугу и осетра сплавом ловить[27], сети правильно грузить, уши к сетям[28] вымерять и привязывать, наплава[29] резать, грохотА[30] для икры изладил. Клавке показал — какую рыбу на фарш пускать, а какую лучше жарить или варить… Сводил Гриху с Тимохой в ближайшее урочище, где растет лещина, манжурский орех[31] и местный виноград. Показал, что и как с ними делать, попутно нашел им клюкву с брусникой, лимонника с эллеутеррококом нарвал, да рассказал, для чего они годны. Объяснил, что тут под покосы острова выжигают, оно легче чем тайгу корчевать… Перед первым снегом сделал пожог — выше Сарапульского как раз удобно два острова стоят. Заодно островных зайцев в воде наловил целый мешок. Деревенские сначала бухтели — дым два дня душил деревню. Но обошлось. На островах выгорела трава и валежник, а снег с дождем затушил остатки пожара. Сено до деревни по течению сплавлять — милое дело, в случчего его и по льду можно возить, на санях. И Митька выздоровел. Рана у него через неделю затянулась, здорово помог пантенол с антибиотиками. Все-таки организм, не отравленый городской дрянью и поглощением лекарств по любому поводу — чудо! Митька тому пример! Еще пару недель он, по моему настоянию, сидел или лежал, хоть и на третий день ему обрыдло бездельничать. Потом начал мне помогать — сеточку на грохотА плел, да икру на грохоте тер — как раз болящему по силам. Потихоньку, помаленьку и выздоровел.

Уже перед самым отъездом взялся староста всерьез у меня выпытывать кто же я такой. Вопросики с подковырками и раньше задавал, а под финиш насел. Пришлось задвинуть ему телегу про секретную экспедицию, что по царскому указу от министерства финансов назначена и про которую только в Санкт-Петербурге ведают. Местному начальству про нее знать не положено, потому как экспедиция тайно их и проверяет — как и где переселенцев селят, все ли от казны назначенное дают, сколь земельки нарезают, да не обижают ли чем, нет ли поборов или утеснений каких. А то денег из казны на переселенцев трачено много, начальники местные ишшо просют, а девают куда? Сам я из бывших унтеров пограничной стражи[32], мой начальник и проводник на лодке перевернулись и утонули оба, а с ними все имущество, еда, инструмент и документы, а меня вынесло сюда с одним ружжом. Оголодал, вот хлеб и украл… наврал, в общем, с три короба. Еще и паспорт умершего брата выманил, типа, чтоб из экспедиции живым вернуться и дело завершить, хоть какой-то документ нужен. Иначе могу не доехать, не любят местные начальники ревизоров. Прознают, кто таков, пристукнут в темном уголку и скажут — так и было. Царь-батюшка и не узнает про народные чаяния да обиды крестьянские. А с докУментом поди меня ущучь!

Может и поверил… паспорт-то дал! А может, то сыграло, что царским повелением козырнул? Наверное… Не дай бог узнают, что соврал, точно на месте пришибут! Монарха крестьяне уважают всерьез. В каждом доме на божнице портреты Александра Второго! Наравне с иконами! Молятся люди на них с одинаковым почтением.

Так что не сдал меня Михалыч никому, даже шкиперу баржи сказал, что я, мол, евоный брат. Еще и приодел соответственно, указав, что в своей одёже я никак на крестьянина не похож. Пришлось снова привыкать к сапогам и портянкам, но кто в советской армии служил, тому портянки не в диковину. И, к моему счастью, нынче пристав в деревню не заезжал.

Загадка… а может проще все — люди сейчас лучше чем ты думаешь о них, это сейчас они испортились. Во, опять шиза поперла, для тебя и позапрошлый век — сейчас и двадцать первый. Лечится вам надо, гражданин!

Военно-морские байки и побывальщины Никанорыч рассказывает вечерами, когда пароход и баржа встают на стоянку. Еще не везде Амур размечен бакенами и створами, река коварная, мели гуляют по руслу год от года, не везде есть бакенщики, вот и приходится иногда пережидать ночь, отстаиваясь у сел. А днем… днем я смотрю и любуюсь проплывающими по сторонам пейзажами — эх, как же красив и величественен Амур. Он полноводен, еще не взнузданы плотинами его самые буйные притоки Зея и Бурея. Берега и сопки вдоль него еще не обезображены вырубками, привольно зеленеют на косах молодые побеги тальника, которыми лакомятся никем не пуганые тетерева, сопки залиты багряным и желтым цветом увядающей листвы, вперемешку с густой зеленью вековых ельников и кедрачей. Изюбры и лоси пьют воду в устьях проток, их скрадывают медведи. Тигры тропят стада кабанов, волки выслеживают косуль, в заливах кучкуются тысячные стада разнообразных уток, миллионы куликов вприпрыжку скачут по песчаным берегам и косам, готовясь к перелету на юг. Никто не тревожит это буйное изобилие. Чистейший воздух, напоенный запахом увядающих трав, опадающей листвы, созревших ягод и хвои. Небо, по осеннему белесое, но огромное. Простор. Несказанное чувство покоя и воли. Редкие деревеньки выглядят незначительно, они как будто придавлены величием и мощью сопок, огромного неба, могучей рекой, дикая природа царствует и торжествует. Я стараюсь увидеть и запомнить все то, что живущие в моем времени, увидеть не смогут — всю красоту первозданного, еще не тронутого людскими руками Приамурья. И благодарю силу, внезапно и безжалостно забросившую меня сюда, чем бы эта сила ни была, за эти минуты, за кусочек прошлого, ставший моим настоящим. И тут же с горечью ловлю себя на мысли, насколько мерзко и мертво сотворенное здесь людьми за сто пятьдесят лет… и мною в том числе — мосты, дороги, разъезды… и опустевшая тайга, загаженные речки и ручьи… вроде для людей делалось, но все-таки очень, очень многое оказалось сделано неправильно, не по уму, сикось-накось, в общем — через жопу, господа и товарищи…

Никанорыч к рефлексии не склонен, посмеивается надо мной, увлеченно любующимся окружающими пейзажами, дескать, темнота деревенская, лапотная. Мол, в своем Сарапуле ни речек больших, ни сопок крутых, ни зверья столько не видал, не снедал. Язык иногда аж чешется от язвительного замечания, но нельзя из образа скорбного умом Васи выпадать. Потому помалкиваю. Да и не только потому — Никанорыч по всем меркам крутой и тертый мен, заслуженный. Русский военный моряк, на корабле прошел Атлантический и Тихий океаны, Петропавловск оборонял, на англичан в штыковую ходил, пушечной картечи не кланялся, был ранен… Много чего видел и пережил простой русский мужик Фролов Иван Никанорыч. Посему я сношу его шутки и подколки без всяких обид. Он, кстати, знаток и любитель оружия. Родственная душа. Надо как-нибудь вечером его аккуратно раскрутить, чтобы он сундук свой отпер. У него там ух сколько всякого разного. И всё — раритеты! Для меня точно! На поясе Никанорыча револьвер всегда висит, не иначе Кольт. Уж больно рукоять похоже изогнута, как у ковбоев в вестернах. Посмотреть бы пушечку, да руками помацать. По мишенькам пострелять. Да узнать заодно — откуда тут Кольты, да почем. Я б купил, особенно если под унитарный патрон. Или еще шпилечные с капсюльными в ходу? Встанем на ночевку, ей-ей, настропалю нашего ветерана на показ оружейных мод. Шутю.

Гудок! Ого, а ведь мы к Пермскому подходим! К будущему Комсомольску! Точно! Ну чего, ты ж вроде как сюда стремился, Михалыч? Дык приехал, гы-гы! Иди ругаться! Только базу, где кабель уперли, построят лет через сто двадцать… Левый берег на нонешний вообще не похож, марь да болотина, а вот сопки правого точь в точь! Вон и Пивань. А напротив вход в Мылки![33] Уток-то, уток… стойбище нанайское, лодки на берегу, чумы, люди, собаки бегают. Эх, бинокль в сумке схоронен, доставать нельзя, а то поглазел бы… Так, Никанорыч зовет, трюм рассупонивать, пермяки тоже рыбу грузить будут, еще немного и подойдем.