Уитни Гаскелл Скоро тридцать

С любовью, Джорджу

Глава 1

Сразу признаюсь: я – классическая пай-девочка. Каждый вечер я обязательно смываю макияж, даже если валюсь с ног от усталости. Рождественские открытки родным и друзьям отсылаю после Дня благодарения, а получив подарок, строго в трехдневный срок отправляю коротенькое письмо со словами признательности. Я всего однажды соврала и не вышла на работу, сказавшись боль ной, да и то не получила никакого удовольствия, потому что целый день терзалась угрызениями совести. Я верный и надежный товарищ, никогда не изменяла своим парням и не пыталась отбить чужого жениха. Я никогда – слышите, никогда! – не скажу «да», если подружка спросит меня, не растолстела ли она за последнее время, особенно если у нее разбито сердце и она глушит душевную боль, нале гая на пломбир и сливочный ликер. Я считаю, что женщины должны держаться вместе и не заставлять друг друга переживать из-за лишнего веса. Однако у меня, как у пай-девочки, есть одна проблема: совершенно не умею ссориться и ругаться. Ненавижу конфликты и всеми силами стараюсь их избегать. Если дело доходит до выбора «дерись или сматывайся», варианта «дерись» для меня не существует, его просто нет, так же как нет денег у морячка Попая. К счастью, я спринтер мирового класса и только так удираю от всего, что хотя бы отдаленно связано с выяснением отношений.

Именно поэтому я и сидела в обшитом деревянными панелями зале бара «Маккормик и Шмик», что на Кей-стрит, вертела в руках бокал мерло и с ужасом ждала, когда придет мой приятель (надеясь, что после этой встречи он перейдет в категорию бывших приятелей), Эрик Лейхи. Несколько недель я не отвечала на его звонки и теперь определенно решила с ним расстаться. Предыдущие разрывы с мужчинами всегда проходили скомканно и сумбурно, и все из-за моей дурацкой застенчивости. Однако на этот раз у меня был план: я мягко, но решительно намеревалась сказать Эрику, что все кончено, и любой ценой постараться сохранить достоинство. Если на то пошло, я деловая женщина, работаю в адвокатской конторе (зная мою нелюбовь к конфликтам, вы, как и мои друзья, наверняка удивитесь, что я умудрилась вы брать для себя подобное занятие) и вполне способна деликатно выйти из положения.

В любом случае бурной сцены не будет. Я не допущу, чтобы чувство вины заставило меня пойти на попятный. И советоваться с опытными семейными парами я тоже не ста ну. Эти отношения слишком затянулись, их надо оборвать одним резким движением, как присохший к ране пластырь. Я сидела, ерзая на жестком деревянном стуле, от которого у меня занемел зад, макала кусочки лепешки в кисловатое пюре из нута[1] и, конечно, не была спокойной и невозмутимой. От волнения даже подташнивало.

Я приплелась в бар прямо с работы, перепачканная и взмыленная, как всегда в конце дня; мои ноги, в кожаных туфлях на трехдюймовых каблуках, гудели от усталости – все пять кварталов от офиса до бара я тащилась пешком, – а пояс любимых черных брюк впивался в кожу. Стоял август, и погода была слишком жаркой для костюма, пусть даже из облегченного шерстяного крепа, который, как считалось, подходил для любого сезона, да только в знойном городском мареве грел не хуже горностаевой мантии. Скучный «футлярный» вид костюма я попыталась оживить ярко-розовой блузкой без рукавов. Я решила, что она смотрится великолепно, но, едва придя на работу, пролила на нее кофе со льдом. В результате на груди расползлись коричневые пятна, и, чтобы их скрыть, пришлось наглухо за стегнуть пиджак. В офисе, где температура круглый год почти не поднималась выше нуля, я не страдала от жары, но, вернувшись во влажное августовское пекло вашингтонских улиц, потихоньку начала плавиться. Тон расплылся у меня на лице, тушь под глазами размазалась, а волнистые волосы, обычно укрощаемые с помощью целого арсенала разнообразных распрямляющих гелей, взбунтовались и начали закручиваться, превращаясь в металлическую мочалку для мытья посуды. Я больше не чувствовала себя элегантной и уверенной. Я взмокла, устала и дико боялась объяснений, которые неминуемо грозили вылиться в бурную сцену.

Наконец появился Эрик. Я заметила его милое, улыбающееся лицо. Он махнул мне рукой и стал пробираться к столику, протискиваясь сквозь толпы яппи,[2] собравшихся в баре после работы. Эрик плюхнулся на свободный стул, который я отвоевала чуть раньше, и поцеловал меня в щеку.

– Элли, – сказал он, – ты чудесно выглядишь.

Учитывая мой растрепанный вид и такие же чувства, я понимала, что он солгал. Но это по крайней мере была сладкая ложь. Эрик постоянно говорил мне приятные слова – осыпал комплиментами, восхищался. Очень милая черта в мужчине, именно из-за нее я не порвала с ним раньше.

Назвать Эрика некрасивым я не могла – у него были гладкие черные волосы, румяные щеки, ясные голубые глаза, и он чем-то напоминал пышущего здоровьем молодца со страниц модного каталога «Джей Крю». Несмотря на коренастую фигуру, а также пристрастие к классическим костюмам-тройкам и запонкам (и то и другое на тридцати двухлетнем мужчине смотрелось довольно вычурно), Эрик был нежным и заботливым. С ним, правда, было не очень весело – нет, если честно, совсем не весело. Время от времени он пробовал шутить, но всегда рассказывал анекдоты и истории, кульминационный момент в которых очевиден с самого начала, и к тому же настолько искажал смысл шутки, что даже ее явная глупость не вызывала смеха. И все-таки Эрик был хорошим человеком. Добрым. Относился как раз к такому типу мужчин, о котором мечтала пай-девочка и который ни внешне, ни внутренне почти не отличался от четырех своих предшественников. Даже имена у нас с ним начинались с одной и той же буквы. Э & Э, Элли и Эрик, забавно, правда?

Но как и мои предыдущие возлюбленные – Алек, Питер, Уинстон и Джереми, – Эрик наводил на меня смертную тоску. Все его разговоры касались либо работы – чего-то там связанного с международными финансами (чего именно, я так и не поняла, хотя он бог знает сколько раз это объяснял), либо футбольного/баскетбольного/бейсбольного матча, который накануне вечером транслировали по спортивному телеканалу. Я не отношусь к девушкам, которые изображают из себя ярых болельщиц, желая подцепить парня. По правде сказать, я никогда не скрывала, что мне абсолютно плевать на взрослых мужиков, которые носятся по искусственному газону в коротких трусах и с мячом под мышкой. Всякий раз, когда Эрик при встрече начинал с фразы «Ты просто не поверишь, что твори лось на вчерашней игре!», я недвусмысленно давала понять: меня это не интересует. Однако он упорно продолжал капать на мозги подробным анализом матчей. Если же удавалось перевести беседу на другую тему, обед с Эриком проходил вполне приятно; секс тоже был сносным, хотя особым разнообразием не отличался. Тем не менее одна только мысль о том, что каждый вечер я буду ложиться с этим человеком в постель, а по утрам лицезреть его физиономию, пугала меня не меньше, чем перспектива быть похороненной заживо.

В довершение всего от Эрика еще как-то не так пахло. Не то чтобы от него несло тем специфическим резким за пахом, который исходит от некоторых мужчин, когда они потеют. Эрик тщательно следил за собой и пользовался дезодорантом, и все же, когда я прижималась к нему и глубоко вдыхала, в его аромате было что-то… несвежее. Его одеколон, «Поло» – такой же, как у Алека и Уинстона (Питер предпочитал «Драккар нуар», а Джереми, целый семестр отучившийся в Париже, – «Гермес»), – обладал удушающим синтетическим запахом (к тому же Эрик обливался им буквально с головы до ног). Мужчина, с которым я решу провести свою жизнь, будет источать другой аромат – сексуальности, чистоты и надежности. И уж конечно, он не должен пахнуть, как неделю не мывшийся агент второразрядного спортклуба!

– Я так обрадовался твоему звонку, – сказал Эрик, заказав себе порцию мартини.

И почему вся публика моего возраста непременно заказывает мартини? Это что, отчаянная попытка вернуться к тем дням, когда детки-бумеры[3] еще не родились на свет и не успели испоганить мир всей этой блажью под девизом «Мое поколение»? Можно подумать, бокал коктейля способен перечеркнуть эпоху шестидесятых, мысленно фыркнула я. На какой-то момент я забыла о предстоящем разрыве и разозлилась на Эрика, имевшего склонность к некоторой театральности. Однако в следующую минуту меня уже захлестнуло чувство вины: я вспомнила, зачем пришла.

– Я хотел кое о чем с тобой поговорить, – сообщил Эрик, помешивая напиток и накалывая маслину на шпажку.

Замечательно, с облегчением подумала я. Наверное, ему надоело мое безобразное поведение – я не отвечала на его звонки, избегала секса, обрывала его невыносимо длинные диатрибы в адрес японской йены, – и он хочет меня бросить. Насколько все упростилось. Он постарается пощадить мое самолюбие, а я сделаю вид, что слегка ошеломлена, но скажу – да-да, конечно, я все понимаю, я так закрутилась на работе (ха-ха!), что не уделяла достаточно времени нашим отношениям. Достойное расставание интеллигентных людей, и, по счастью, мне ничего не придется делать самой.

– Вот как? – осведомилась я и ободряюще улыбнулась. – Я тоже.

– Прекрасно. И о чем же?

– Нет, ты первый.

– Ну… – Эрик замялся и застенчиво опустил голову. На его тонких губах заиграла робкая улыбка. – Я хочу, что бы мы съехались.

Что? Съехаться? С ним? Значит, мы не расстаемся? Собираемся жить вместе? Меня чуть не стошнило. Нет, нет и нет, этого не может быть, подумала я. Тут Эрик должен был сказать что-то вроде «я не хотел тебя обидеть» или «наши пути уже давно разошлись».

– Я имею в виду не просто переезд, а планы на будущее, – сказал он, по всей вероятности, неправильно истолковав мое замешательство. – Сначала мы обручимся. На День труда мы могли бы съездить на Манхэттен, выбрать тебе кольцо, посмотреть «Короля-Льва»… – Увидев мое перекошенное лицо, Эрик забеспокоился: – Что с тобой? Тебе плохо?

– М-м… Ничего… Здесь работает кондиционер? – забормотала я.

В баре внезапно стало так жарко и душно, что я едва могла вздохнуть, не то что ясно соображать. Слова Эрика – «обручиться», «планы», «переезд» – смешались у меня в голове. Еще минуту назад я думала, будто мы по обоюдному желанию плавно движемся к разрыву, а ему, видите ли, приспичило жить со мной до конца дней, купить дом в пригороде, завести детей и мини-фургон. И что это в самом деле творится с мужчинами? Почему они бросаются в панику и уклоняются от своих обязательств, если женщина требует определенности, а стоит ей чуть-чуть охладеть, мгновенно бегут покупать брильянты и полотенца с монограммами?

– Что ты собиралась мне сказать? – спросил Эрик.

– С ума сойти, какая духота! Правда, здесь очень жарко? Просто сгораю, – пролепетала я и, задыхаясь, выпила воды со льдом.

– Я как-то не заметил. С тобой все в порядке?

– Да, да. Мне просто душно, – бодро уверила я его и скинула жакет – кофейные пятна на блузке уже не волновали.

Эрик как-то странно посмотрел на меня.

– Так что ты хотела сказать? – снова спросил он.

– Я собиралась сказать… в общем, я думаю, нам не стоит съезжаться, – выдавила я.

– Не стоит? Но почему?

Действительно, почему? Если у меня и раньше не хватало мужества коротко отрезать: «Все кончено. Останемся друзьями», – то теперь, когда Эрик сделал мне предложение, я и подавно не знала, с чего начать.

– Ну… я считаю, нам надо… все взвесить и… не торопиться…

– Не торопиться? А я думал, ты как раз мечтаешь, что бы мы продвинулись вперед и закрепили наши отношения. Я думал, ты будешь счастлива.

– Гм… – сказала я.

– А что, по-твоему, значит «не торопиться»? – не отставал Эрик. – Ты же хочешь, чтобы мы продолжали видеться?

– Э-э-э… – протянула я.

– Ты ведь не собираешься встречаться с кем-то еще? – недоверчиво спросил он.

О, подходящая зацепка. Я энергично закивала:

– Да, мы могли бы какое-то время пообщаться с кем-то еще. Отличная идея, – подхватила я, как будто эта мысль принадлежала Эрику, а я всего лишь с ней согласилась. Одобрила, так сказать, здравое суждение.

Однако Эрик не попался на эту удочку. В его глазах застыло изумленное выражение, которое, как говорят, по является на морде оленя, ослепленного светом автомобильных фар (хотя лично я с природой не общаюсь и риск пере ехать Бэмби мне никогда не грозил).

– С кем-то еще, – эхом повторил Эрик, и по мере того как слова доходили до сознания, лицо его вытягивалось, точно у ребенка, которому только что сообщили: Санта-Клауса не существует. – То есть не ограничиваться друг другом. Но ты же не хочешь, чтобы мы расстались навсегда, так? Ты ведь не против, чтобы мы и дальше встречались?

Ну вот, опять. Типичная мужская реакция – глубокий и неизгладимый шок при одной мысли о том, что он в чем-то не соответствует идеалу. Причем, это характер но не только для умных, обаятельных и добившихся успеха мужчин – тупые и уродливые неудачники точно так же приходят в дикое удивление, узнав, что не являются для женщины пределом мечтаний. Женщина, которую бросил мужчина, напротив, мгновенно начинает рыдать и сокрушаться: ах, если бы она похудела в бедрах или охотнее соглашалась на оральный секс и вообще была бы чуть ближе к совершенству, он бы ни за что от нее не ушел. Эта реакция свойственна любой женщине. Пусть даже она умница и красавица, а ее возлюбленный – полное ничтожество.

– Нет, что ты. Конечно, мы можем иногда видеться, – поспешила я успокоить Эрика и тут же, вспомнив о присохшем к ранке пластыре, пискнула: – Как друзья.

Эрик просто сидел на стуле, сжимая в руке бокал и опустив голову. Он выглядел… скверно. У меня на душе было так же. Все вышло отвратительно. Начни я первой, и разговора насчет помолвки/переезда удалось бы избежать. Почему я этого не сделала? Почему? Ну почему?

Эрик молчал. Он сник, засопел и на какую-то жуткую долю секунды мне показалось, что он сейчас заплачет. Эрик посмотрел на меня широко раскрытыми, влажными глаза ми щенка, «которого-оставляют-за-городом-потому-что-он-уже-не-тот-славный-мохнатый-клубок». Я чувствовала себя ужасно – как если бы не просто выбросила собаку, а получила извращенное удовольствие, только что обезглавив целый выводок пушистых крольчат.

Молчание стало нестерпимым.

– Мне очень жаль. Я и понятия не имела, что ты хо тел… что ты собирался…. Я не знала, – запинаясь, промямлила я.

– Я заметил, что ты от меня отдалилась. Поначалу я считал, ты просто устаешь на работе. Но ты совсем не хотела меня видеть, и я решил, ты сердишься, что мы не строим никаких планов. Я думал, ты хочешь определенности. А теперь понимаю: дело совсем не в этом, – вздохнул Эрик, бросив на меня еще один печальный, полный укора взгляд. – Я думал, мы любим друг друга.

И тут я дрогнула. Эрик уверен, что я его люблю. Это просто непереносимая тяжесть – мужчина думает, что его любят, а ты говоришь ему – ах нет, извини. Я не хотела быть женщиной, которая одним ударом рушит все, что воплощает собой тепло и уют семейного очага: кружки дымящегося какао зимним днем, субботний вечер, проведенный на мягком диване за просмотром кассет из видеопроката, воскресное утро с блинчиками и кроссвордом, – и та часть меня, которая не желала разбивать сердце Эрика, понемногу одерживала верх над моей второй половиной, которая мечтала от него отделаться. Я больше не могла выносить этот горестный и укоряющий взор. Я была согласна на все, что угодно – может быть, даже на покупку кольца, – лишь бы эта пытка закончилась.

– О Эрик, – простонала я, и вся моя решимость исчезла. Если бы в эту минуту он сказал еще хоть слово о любви или попросил начать все заново, я бы сломалась. А через пять лет, когда бы мы уже поженились, у нас родились дети, а в моих непристойных фантазиях фигурировал бы соседский парнишка-подросток, нанятый подстригать наш газон по выходным, мы бы вспомнили, что корни семейного разлада гнездятся именно в сегодняшнем дне.

К счастью, до этого не дошло. Эрик взял себя в руки. Он глубоко вдохнул, расправил плечи и грудь, вздернул подбородок и сменил роль несчастного влюбленного на образ Глории Гейнор, поющей «Я выживу». Эрик мужественно улыбнулся, встал, не зная, куда девать руки, и с каким-то мрачным достоинством засунул их в карманы брюк от «Брукс бразерс». Задержавшись у столика, он сказал:

– Ну ладно. Прощай. Может, я как-нибудь тебе позвоню?

– Да, разумеется, – согласно кивнула я, тогда как мой внутренний голос завопил: Нет! Скажи, чтобы он не звонил! Пластырь! Скажи ему про пластырь! Даже если сей час очень больно, в итоге рана заживет гораздо, гораздо быстрее!

Эрик ушел, а я осталась в баре и допила вино, после чего почувствовала себя так, будто в желудке переливается серная кислота. Выждав достаточно долго, чтобы Эрику хватило времени поймать такси и мне не пришлось бы столкнуться с бывшим кавалером на улице, я вытащила из сумочки сотовый телефон, позвонила своей лучшей подруге Нине и спросила, можно ли к ней приехать.

– Надо поговорить. Это срочно, – коротко сообщила я.

Перед тем как покинуть «Маккормик и Шмик», я заглянула в дамскую комнату и едва успела подбежать к унитазу, как меня стошнило съеденными лепешками и пюре.

До моего тридцатилетия оставалось ровно пять месяцев.

Загрузка...