Скрипка синьора Орланди

1 РАБОТАТЬ НА «КЛАДБИЩЕ ЗВУКОВ»

…Открыть глаза было так трудно, будто веки кто-то незаметно пришил к щекам или, по крайней мере, смазал клеем «Спрут». Когда же Володя наконец разлепил глаза, то понял, что лежит на спине — его взгляд упирался в потолок со светильником, откуда-то сверху на него смотрели хмурые лица с какими-то огромными, вытянутыми, наподобие вороньих клювов, носами. Губы смотрящих на него людей шевелились, но смысл их слов проникал в сознание, точно пробиваясь сквозь толстую преграду.

— Вот… открыл… — слышал Володя.

— Взял…

— Украл…

— Говорили… таких молоденьких…

— Да, нельзя было…

Володя стал припоминать, как могло случиться, что он лежит здесь, на полу, попытался сообразить, кто эти люди с вороньими клювами, но он ничего не вспомнил, потому что его охватил озноб, и в мозг проник, как длинный клинок кинжала, тот самый звук, в глазах стало темнеть, как тогда, и он, теряя сознание, только и сумел спросить резиновыми, непослушными губами:

— А скрипка… где?

— Ну, милые мужички мои, необразованные, неотесанные! Знаете вы название хоть одного китайского музыкального инструмента? Ничегошеньки-то вы не знаете, а я — знаю: цинь, пипа, тамбула, лавабо, сансянь, цисяньцинь — это все струнные смычковые! Духовые — шен, юэ, чжи, дачунку, мунчуку, телин, паламан! Ударные назвать?

Все это мама говорила Володе и отцу, когда они сидели за обеденным столом, и «мужички» смотрели на упивающуюся собственной эрудицией, всегда красивую и живую мать и жену разинув рот.

— Ударные не называй, — решительно заявил отец. — Я сам знаю барабан, например!

— Сам ты барабан, — насмешливо ответила мама, а потом продолжила серьезным тоном: — Это я вам про китайские инструменты не случайно рассказывать стала. Скоро, Володя, если не откажешься, тебе доведется не только узнать о всяких цисяньцинах и хунцинях больше, чем знаю я, но и увидеть их своими глазами, даже стереть с них пыль.

— Как это так? — не понял Володя, евший булку с молоком. — В Китай, что ли, поеду?

— Нет, стоит только переехать через мост, и ты окажешься в царстве музыкальных инструментов, или… на кладбище звуков, как хочешь называй это место.

— Ничего себе! — удивился папа. — Да что это за место чудное, Вика, расскажи! И почему именно Володька должен там оказаться? А я?

— Место это — Музей музыкальных инструментов, — несколько свысока глядя на папу, сказала мама (так, впрочем, она смотрела на него почти всегда). — А попадет туда Володя потому, что там на июль и, возможно, на август требуется работник. Работа нехитрая — нужно разобрать в музейном архиве кое-какие документы, рассортировать их, помочь бабушкам-смотрительницам на экспозиции. Все это не за спасибо, понятно, заплатят деньги, пятьсот рублей. Меня в институте вчера спросили, согласится ли сын поработать, но я сказала, что отвечу через пару дней Володя совершенно не любит серьезную музыку, да и музыку вообще, кроме «Алисы», конечно… — И мама продолжила трапезу, стараясь не замечать надувшегося от обиды Володю.

— С чего это ты решила, будто я не люблю музыку? — наконец произнес он. — Я хочу работать в этом музее, да и деньги мне не помешают. Ты же оставишь их мне? — И Володя с надеждой посмотрел на мать — у него никогда не было пятисот рублей, а хотелось купить так много!

— Ладно, владей! — ответила мать. — Только их вначале нужно заработать. Я предложила тебе это место вовсе не из-за денег. У тебя будет уникальная возможность увидеть, подержать в руках такие раритеты, которых и большинство профессиональных музыкантов в глаза не видело. К тому же познакомишься с основами музейного, архивного дела. Все не без пользы. Ну, так идем с тобой в понедельник на работу?

— Идем, конечно! Какие могут быть разговоры! — радостно сказал Володя и зачем-то спросил: — А ну-ка, назови сама китайские ударные инструменты!

— Пожалуйста! Это — банчжун, баньцион и гонг! — словно на экзамене отчеканила мать, а отец, допивая кофе, небрежно бросил:

— Ну, про гонг-то и мы кое-что слышали!

Здание музея находилось в самом центре исторической части Петербурга, рядом с громадой увенчанного золотой шапкой старинного собора. В отделе кадров музея об устройстве на временную работу сына Виктории Сергеевны Климовой, старшего сотрудника Института археологии, кандидата наук, уже были предупреждены, а поэтому начальница, получившая команду свыше, оформила Володю быстро, улыбка её при этом напоминала гримасу человека, съевшего лимон без сахара.

— А что, кроме подростка, никого на временную работу найти не смогли? — спросил вдруг Володя ни с того ни с сего, а работник музея, улыбнувшись особо кисло, ответила:

— Да кто за такие деньги в пыли купаться станет?

— Ну уж не говорите! — вспыхнула мама, желая успокоить Володю. Работа интересная, полезная.

— Интересная! — насмешливо покрутила головой женщина. — Поработаешь с нашей Адельфиной Кузьминичной с недельку… — и замолчала, точно спохватившись.

Недовольная разговором с начальницей отдела кадров мама велела Володе идти за ней, и они поднялись по широкой лестнице дома, бывшего в прошлом, как показалось Володе, богатым барским особняком. Инструменты он увидел сразу — какие-то длинные, невиданной формы трубы были прикреплены на стенах лестничного проема, а когда открылся простор большого зала, Володя увидел стеклянные шкафы, в которых тоже блестели медью, лаком и глянцем музыкальные инструменты. Посетителей в этот ранний час ещё не было, но по залу ходила женщина с тряпкой для протирания стекол на шкафах и витринах.

Он, попав в этот музей и став на время его сотрудником, не испытывал пока ни радости, ни печали. Приятно было думать о том, что заработаешь немного денег, но «купаться в пыли», и это в июле, когда можно было купаться с утра до вечера на заливе, ловить рыбу или читать, представлялось занятием малоприятным. Что-то там познавать из области истории музыкальных инструментов не хотелось, не могла радовать и встреча с какой-то Адельфиной Кузьминичной, наверное, злющей мегерой. Короче говоря, Володя шел сейчас по главному залу музея мимо старинных, редких инструментов с пустым сердцем и без всякого интереса.

— К вам можно? — как-то неестественно, немного блеющим голосом спросила мама, приоткрывая дверь с табличкой «ДИРЕКТОР МУЗЕЯ».

Когда Володя попал в большую комнату, из-за стола с протянутыми навстречу руками, улыбаясь как на именинах, шла красивая, расфуфыренная женщина маминых лет, произнося тоже блеющим и неискренним голосом:

— Викуша, дорогая! Сколько лет, сколько зим!

Женщины обнялись и так, в обнимку, двинулись к столу, хотя зачем им нужно было идти туда, Володя не понял — видно, директорша без своего широкого стола и жить уже не могла. Не обращая на Володю внимания, забыв о нем, они принялись вспоминать прошлое, университетскую жизнь, такую прекрасную, но такую далекую. Володя смущенно замер у входа, посматривая иногда то влево, то вправо, где на стенах тоже висели музыкальные инструменты.

Наконец вспомнили и о нем. Володю попросили подойти к столу, директорша взяла его за руку, похвалила зачем-то рост и его «вдумчивый» взгляд, хотя сам Володя знал, что взгляд у него сейчас никакой — тупой и вялый, потому что он уже отчаянно жалел, что находится здесь, а не на Шкиперском протоке.

— Слушай, Надя, — сказала мама противным суконным голосом, — а кто это такая, ваша Адельфина Кузьминична?

— Как? — сделала круглые и немного испуганные глаза Надя. — Это наша главная хранительница фондов, большущего опыта специалист.

— Презлющая, наверно?

— Ой, да кто тебе это сказал? — ещё больше испугалась директорша. Хотя, конечно, дама с характером. Только что это меняет? Твой Володя и не будет под её началом — Адельфина только объяснит ему, что нужно делать в архиве, а потом уж…

Вдруг директорша насторожилась, замолкла — за дверью раздались чьи-то громкие, решительные шаги, точно кто-то шел к кабинету, чтобы навести там порядок. Вот дверь без стука распахнулась, и в комнату быстро вошла худая и какая-то угловатая женщина в некрасивом платье с рюшами. Волосы её были всклокочены и походили на змей, вьющихся вокруг головы Медузы Горгоны. Вдобавок ко всему женщина курила папиросу.

— Здрасьте! — сходу обрушила она на присутствующих свое короткое, как выстрел, приветствие. — Это тот мальчик? — поискав глазами, уставилась она на Володю, у которого душа ушла в пятки, — ему только недоставало в жизни работы с такой особой!

Директор Надя зачем-то поднялась, с виноватой улыбкой стала представлять Володиной маме Адельфину Кузьминичну (ибо это была, разумеется, она), которая буркнула ей «здрасьте!» и громко, с предостережением, провозгласила:

— Хорошо, я забираю вашего мальчика, но ни за что не отвечаю! Ни за что! Как можно допускать ребенка к художественным ценностям огромной исторической значимости!

— Но Володя, — стала мямлить мама, — очень послушный, аккуратный мальчик! Он ничего не возьмет…

Адельфина Кузьминична гордо вспыхнула:

— Пусть только попробует взять! Ну, — устремила она на Володю свой буравящий взгляд, — идем со мной. Сейчас я выдам тебе халат. Без халатов у нас в фондах никто не работает.

И не дав Володе попрощаться, она взяла его за руку повыше локтя и направилась к выходу. Володя успел-таки бросить на мать полный скорби взгляд: мол, и куда ты меня привела! Мама смотрела вслед Володе с неменьшей печалью. Так могут смотреть матери лишь вслед поезду, увозящему на фронт их сыновей. Володя уже за пределами директорского кабинета с тоской подумал: «Ну все, июль испорчен! Да и так ли нужны мне были эти пятьсот рублей?»