Скрипка синьора Орланди

3 НАСЛЕДИЕ ПРОКЛЯТОГО ГОРБУНА

Чонгури, дала-фандыр, пандурим, сааз, тар, уд, чанги, дудастон, блул, ачарпан, скудичай, стабуле, гану-раги и ещё много-много всяких чудных, смешных слов прочел Володя на этикетках, предназначенных донести до посетителей музея названия разных инструментов. Выполненные из дерева, рога, меди, кожи, бересты, камня, они хранили в себе звуки. Еще час назад Володя бы прошел мимо этих красивых и уродливых, больших и маленьких, примитивных и сложных инструментов, на которых играли люди на праздниках и поминках, когда шли в бой и женились, когда радовались или скучали.

На большую витрину со скрипками Володя набрел как-то неожиданно и почему-то испугался. Тела скрипок тускло лоснились лаком и были янтарно-желтыми, пурпурно-красными, коричневыми, как скорлупа лесного ореха. Здесь висели скрипки разных мастеров, принадлежавшие разным музыкантам, и Володя с жадностью стал рассматривать их, читая подписи под инструментами. Скрипки Орланди среди них не было.

Мальчик обошел витрину ещё раз, страстно желая найти скрипку синьора Орланди — напрасно! Вдруг его взгляд остановился на одной довольно крупной скрипке светло-коричневого цвета с прекрасными очертаниями корпуса. Что-то притягивало его к этому инструменту. Он жадно вглядывался в очертания скрипки, зная, что недавно видел где-то этот инструмент. И Володя вдруг вспомнил, где он мог видеть его, ну, конечно — только на чертеже из архива! Но тогда получалось, что скрипка Страдивари была выполнена не им, а Орланди!

— Что ты здесь делаешь, мальчик? — вывел Володю из состояния тревожной задумчивости чей-то резкий вопрос.

Володя обернулся — рядом с ним стояла Адельфина Кузьминична, сложив на животе руки и немного откинувшись назад. Сейчас она очень напоминала дурашливого морского конька, застывшего на месте.

— Я? Смотрю вот, изучаю экспозицию, — пролепетал Володя, у которого душа так и ушла в пятки.

— Как, в рабочее время? Но ведь ты же на службе, тебе, не забывай, деньги за труд платят, да и немалые!

Володя хотел было сострить по поводу последнего замечания, но лишь сказал:

— Вероника Мефодьевна позволила мне сделать перерыв, через полминуты я уже бегу назад в архив. А вы мне не можете сказать, кто изготовил эту скрипку? — И Володя пальцем показал на скрипку Страдивари.

— Какую-какую? — приподняла очки Адельфина Кузьминична и согнулась крючком в пояснице, чтобы приглядеться не к скрипке, а к надписи. — Вот эту? Ну так здесь же сказано — скрипка великого итальянского мастера Антонио Страдивари. Черным по белому. Мастеров было много — Амати, Страдивари, Гварнери, ещё Якоб Штайнер в восемнадцатом веке прекрасные инструменты делал.

— А о Пьетро Орланди вы что-нибудь слыхали?

Хранительница посмотрела на мальчика с некоторым опасливым удивлением:

— Орланди? Никогда не слышала о таком скрипичном мастере. Ты что-то путаешь, мальчик, сочиняешь. Так, — её голос стал деревянным, — ты на рабочее место идти намерен?

И Володя, не ответив, пошел к лестнице, ведущей его в «могилу». В архиве он снова облачился в свой таджикско-узбекский халат, сел за стол, хотел было заняться сортировкой документов, но мысли заняты были только таинственной скрипкой, это делало его движения вялыми, а взгляд безучастным ко всему, кроме письма Крейнцвальда.

— Володя, — послышался голос старушки, — я вижу, состояние твоей души тенебросо, что в переводе с итальянского означает «таинственно и мрачно». Что-нибудь случилось?

Вопрос прозвучал с нотками заботы и участия, и Володя сказал:

— Да, Вероника Мефодьевна. Вот, рассматривал инструменты в зале и увидел скрипку. Очень красивую — она изящнее всех. Под ней этикетка сделана в таком-то году Антонио Страдивари. И Адельфина Кузьминична то же утверждает, а я почему-то не верю, что это работа Страдивари.

Вначале Володя услышал шарканье тапок приближающейся к нему старушки, а потом вопрос, прозвучавший с величайшим изумлением:

— Мальчик, в тебе что, сам Бог говорит?

— Что вы имеете в виду? — испугался Володя.

— Это на самом деле не скрипка Страдивари. Это скрипка одного малоизвестного ученика великого мастера, Орланди!

— Как Орланди?! — даже привскочил на стуле Володя.

— Выглядел он, наверное, очень возбужденным, чем напугал отшатнувшуюся от него старушку, сказавшую:

— Фу, да что же ты так разволновался? Тебе разве не все равно, кто сделал эту скрипку? Прости, но вначале ты продемонстрировал свое полное равнодушие к миру музыки, а теперь — Страдивари, Орланди! Просто метаморфоза какая-то! Уж не работа ли с документами переделала тебя?

Володя почувствовал, что краснеет. Ему захотелось рассказать ей обо всем, показать письмо, но желание быть некоторое время единственным хранителем тайны остановила его, и он спокойно произнес:

— Ну, читал я в одной книжке об этом Орланди. Он был учеником Страдивари, но они поссорились. В этой книге были снимки скрипок обоих мастеров. Вроде бы похожи, а разница все же есть. Вот я и уловил сегодня эту разницу.

Вероника Мефодьевна посмотрела на Володю с величайшим уважением. Она любовалась им, как любуется ученый-орнитолог редким видом птицы, а энтомолог — никогда не виданной букашкой.

— Браво, маэстро, браво! Твоя память и наблюдательность делают тебе честь, Володя. Право, я даже восхищена тобой, а поэтому открою музейный секрет, но и ты уж меня не выдавай, цени доверие.

Володя так и замер в предвкушении новых открытий, а старушка засеменила в сторону стеллажей и минут через пять вернулась с папкой. Села за стол, и скоро из папки была извлечена ещё одна тоненькая папочка, а уж из неё — листок бумаги.

— Смотри, вот акт приемки от гражданки Самохваловой старинной, как говорится здесь, скрипки. Просто в музей в девятьсот шестидесятом году пришла пожилая женщина и принесла в дар скрипку, которую хранила и в блокаду, хотя люди тогда, желая обогреться, сжигали порою все, что могло гореть. Скрипка была без струн, и та дама сказала, что никогда и не видела её со струнами, даже бабка её говорила, что струн на скрипке никогда не было. Ну, не было — и бог с ними! Мало ли семей, имея музыкальные инструменты, никогда не притрагивались к ним? Важно было определить, кому принадлежала скрипка, то есть какой школе, а был у нас в ту пору замечательный специалист по истории изготовления скрипок — сам ремонтировал и даже делал инструменты. Его сын ещё жив и тем же ремеслом себе на кусок хлеба зарабатывает. Так вот этот Василь Василич Переделко как увидел скрипку, сразу ахнул, да это же Орланди, говорит! Так в акт приемки и записали — читай!

Володя с жадностью прильнул к листу взглядом — на самом деле, там говорилось о приеме от гражданки Самохваловой скрипки итальянского мастера восемнадцатого века Пьетро Орланди. Прочел — и ничего не понял!

— Так что же это получается? Принимают в музей скрипку Орланди, а ставят её в витрину как скрипку Страдивари? — с удивлением посмотрел он на архивариуса.

— Ничего странного, дружок, — вздохнула женщина. — О Страдивари в народе хоть что-то, да известно, а кто знает Орланди? К тому же их манера так похожа! Вот и решила дирекция музея выдать ту скрипку за скрипку великого кремонца, тем более что в музее не было скрипок Страдивари, а так хотелось восполнить коллекцию чем-то значимым.

— Теперь понятно! — радовался Володя. — Выходит, надуть решили посетителей?

— И до сих пор надувают! — прогудела женщина, стараясь говорить, однако, потише. — Только ты меня, прошу, не выдавай! Я здесь хоть и получаю копейки, но они к моей пенсии прибавку дают. А без них — никуда!

Как несовершеннолетнему, Володе разрешалось уходить с работы раньше, чем другим служащим музея, и вот, стащив с плеч свой допотопный халат и распрощавшись с Вероникой Мефодьевной, он пешком пошел домой. Солнце светило ярко, по Неве гулял свежий ветерок, пахло водой, и все внутри Володи искрилось, подобно искрившейся воде реки. Оказывается, в этом мире, в этой скучной жизни, где каждый считал то копейки, то рубли, есть место для таинственного, непонятного, способного поднять тебя до небес, а потом опрокинуть в страшные глубины преисподней. Володя нес свою тайну, смотрел на прохожих, и они казались ему сейчас какими-то обездоленными, лишенными большого знания, известного лишь ему одному.

Едва придя домой, он сразу бросился к проигрывателю, разыскал скрипичный концерт Паганини и поставил пластинку на диск. Музыка была страстной, но чем дольше слушал Володя, тем больше убеждался, что даже эта классическая страсть не трогает, не волнует его так, как волнует и задевает рок-музыка.

«Да как же все они в прошлом могли любить эту музыку? — с какой-то злостью подумал Володя. — Это так скучно, пресно, как картошка без соли! А те люди плакали, рыдали от восторга, кричали «браво!». Нет, мне нужна скрипка Орланди, чтобы вникнуть в суть той музыки! Я хочу почувствовать её, подняться, а потом…»

Тут пришла мама. Еще звучал скрипичный концерт, и Володе было стыдно, что мать застала его за этим занятием, она же, увидев сына хмурым, с порога спросила:

— Ну как, Володенька? Эта Адельфина Кузьминична просто напугала меня!

— Ничего, нормальная тетка, хоть и зануда, — сказал Володя и добавил мрачно: — В музей ходить буду. В архиве этом есть много интересных бумажек…

Астрономом, желающим открыть неизвестное дотоле небесное тело, физиком, ищущим новую элементарную частицу, не овладевала страсть к открытию так, как овладело Володей непреодолимое желание подтвердить или опровергнуть на опыте сведения о том, что скрипки Орланди способны приводить людей в неистовство, лишать рассудка. Все, что он узнал из письма, могло быть лишь следствием больных нервов и воображения, готовы были услышать в звуках скрипки что-то колдовское, дьявольское, адское — и услышали. «Разве я не знаю, — размышлял Володя ночью, — что после того, как кому-то показалось, что он видел голову чудовища в озере Лох-Несс, чудовище стали видеть там десятки людей. А летающие тарелки? А всякие там барабашки? Станет стучать в стену пьяный в соседней квартире, вот и готово полтергейст! Так, наверное, и здесь. Не верю я этим бредням, хоть они и в немецких умных мозгах завелись. Однако проверить все-таки нужно…»

На следующий день Володя ехал на работу как на праздник, как на концерт популярной рок-группы. Все так и трепетало внутри, трепетало и пело — тревожно и радостно. Тайна захватила Володю, скрутила и пожирала изнутри.

Когда он пришел в музей, то сразу рванулся наверх. Скрипка Орланди, как и прежде, мягко поблескивала коричневым лаком. Здесь, на витрине, она была такой безобидной холодной деревяшкой, что представить, будто этот изящный инструмент может принести кому-то вред, мог только умалишенный.

Как зачарованный смотрел Володя на скрипку, не замечая, что к нему давно уже подошла бабушка-служительница, ходившая по залу с тряпкой.

— Что, понравилась? — спросила она с добрым старушечьим шамканьем.

Володя вздрогнул — до того неожиданным показался ему этот вопрос, — но сразу нашелся:

— Да, ничего себе скрипочка. Только, я вижу, вы плохо внутри витрин пыль протираете.

— Ну уж не говорите! — обиделась смотрительница зала. — Раз в неделю открываем витрину и тщательно все трем.

— Неужели и инструменты тоже?

— А как же! Для этого у нас специальные фланелевые тряпочки заведены. Инструменты пыли и влаги боятся, свет тоже сильный не очень любят. Что вы, у нас тут такие строгие порядки, что будьте-нате.

— Вы лично, что ли, открываете витрину? — Володя сам испугался смелого вопроса.

— Конечно. Берем у дежурной ключи, вначале срываем пластилиновую печать, открываем, когда сигнализация отключена, и все внутри аккуратненько прибираем. Потом закрываем…

— Понятно, что закрываете. А когда в следующий раз-то открывать будете? — И снова холодок пробежал по спине Володи.

— Послезавтра откроем, — не сразу ответила старушка, подсчитав наверное прошедшие со времени последней уборки дни. — Вечером, когда посетителей не будет.

— Отлично, приду вам помогать. Я ведь в ваш музей на месяц определен.

— Ну, это уж как начальство распорядится, — суховато сказала женщина, и Володя догадался, что проявил слишком много прыти и нужно теперь действовать поосторожней.

Он спустился в подвал, надел халат и принялся за привычную уже работу с бумажками, хотя только делал вид, что разбирает большую связку документов. В голове так и сновали мысли, как бы получить разрешение на работу с инструментами послезавтра! Он должен был взять в руки скрипку Орланди, должен был провести по её струнам смычком, иначе неразрешимая тайна так и будет мучить его. Он не знал, был бы раскрыт секрет мастера из Неаполя, если бы звук скрипки как-нибудь повлиял на него, но об этом Володя пока думать не хотел. Нужно было добраться до скрипки!

— Надежда Леонидовна, можно к вам? — просунул Володя голову в кабинет директора, когда Вероника Мефодьевна отпустила его на перерыв.

— Ах, Володя! — заулыбалась та ему как старому знакомому. — Заходи, заходи!

Володя вошел и сел. Он нарочно не снял халат, чтобы предстать перед директором во всей рабочей красе. Сел на краешек стула, а женщина, вдоволь наулыбавшись, сказала:

— Я разговаривала с Вероникой Мефодьевной. Она страшно довольна тобой. Хвалила! Говорила, что у тебя какое-то особое историческое и даже музыкальное чутье. Что ты прекрасно видишь форму инструмента. Конечно, у Вики, я имею в виду твою маму, и не могло быть другого сына.

Володя чуть было под стол не съехал от смущения. Придя в себя, он сказал:

— Надежда Леонидовна, мне очень нравится работать в архиве. Думаю даже, не стать ли мне архивариусом. Но…

— «Но»? Что «но»? — насторожилась она.

— Да понимаете, в музее так много интересного! Не могли бы вы мне позволить поработать на экспозиции, пусть даже в свободное от работы время. Я просто мечтаю прикоснуться к старинным трубам, арфам, барабанам. Я ничего не сломаю, не бойтесь! Я ведь знаю, что все у вас протирают мягкими тряпочками, вот и я бы мог…

В конце своего монолога Володя очень боялся, что сморозил чушь, говорил фальшиво, что она ему не поверит и даже заподозрит в каком-то злом умысле. Но Надежда Леонидовна была тронута его словами.

— В тебе говорит кровь матери, — сказала она серьезным тоном. Конечно же я разрешу тебе поработать на экспозиции. Собственно, работа там только тогда и есть, когда открывают витрины. Не сидеть же тебе в качестве смотрителя, когда по залу ходят посетители? Думаю, и Адельфина Кузьминична не будет против, только тебе придется пройти инструктаж. В витринах ценные, уникальные экспонаты, у нас к тому же сигнализация. Сегодня-завтра все решим. Ну, у тебя все?

На небеса Володя взлетел и без помощи колдовских звуков скрипки. Он одарил директоршу благодарным взглядом, буркнул: «Спасибо вам большое», и, встав со стула, попятился к дверям, словно подчеркивая этим свою глубокую признательность. В этой позе, в длинном халате, Володя был очень похож сейчас на жителя средневекового Самарканда или Бухары.

Наконец настало «послезавтра»! С утра Володя сидел в архиве сам не свой. Даже Вероника Мефодьевна, заметив его рассеянность, сказала:

— Володенька, ты выглядишь сегодня нон тропо виво, что значит не слишком живо. Или тебе наскучило заниматься архивным делом?

Володя пробормотал что-то в свое оправдание и принялся изображать жадного до бумаг архивного червя. А сам ничего не видел, а только думал и думал. А думал он вот о чем. «Нет, я не буду дураком! Начну с витрины с какими-нибудь африканскими конгами, бонгами и прочими колотушками и так, потихоньку, доберусь до шкафа со скрипками. Меня никто не подгоняет. Мне высказали доверие, даже эта Горгона Кузьминична, хоть и сказавшая, что, не будь воли директора, она бы меня до инструментов никогда не допустила бы. Итак, я открываю витрину и протираю скрипочки — ширк-ширк. На скрипке Орланди натянуты струны, я видел. Вот я и беру эту скрипку как бы невзначай, как бы для того, чтобы… Стоп! — Володю заклинило в мечтах. Как же я её возьму, если её гриф в двух местах прихвачен проволокой, к стенду прикреплен!»

Это обстоятельство спутало Володины мысли, но лишь на некоторое время. Потом они заработали с быстротой моторного поршня: «Я перекушу эту проволоку! Я найду кусачки! Потом снова продену проволоку через дырки в стенде, новую проволоку! Никто и не заметит! Да, так и сделаю! Отступить уже не могу!»

Кусачки нашлись прямо в архиве. Здесь был целый ящичек с разными инструментами, хранившимися, видно, про всякий хозяйственный случай, а вот с проволокой было хуже. Ради неё Володя пошел в музейную мастерскую, где, как он узнал, делали новые стеллажи, шкафы, производили несложный ремонт музыкальных инструментов. Кусок медной проволоки ему там дали, хоть просьба неизвестного мастерам пацана показалась им странной. Итак, теперь он готов был проверить, врут ли старинные документы или же говорят правду.

Наконец настал час, когда залы музея опустели, бабушки-смотрительницы снимали тапочки и надевали туфли, чтобы идти домой. Однако в некоторых залах открывались шкафы и витрины, а в кабинетах начальства продолжала кипеть работа. Володя давно уже знал, что должна делать смотрительница, которая рассказывала ему о фланелевых тряпочках, и вот он, получив в дежурной ключи от витрин и шкафов, а также печать, чтобы запечатать их после протирки пыли, направился в дальний конец зала, чтобы начать оттуда, как он и задумал.

Он наспех протирал сухой фланелью разнообразнейшие смычковые, щипковые, ударные, язычковые инструменты всех времен и народов. Постепенно Володя — от витрины и витрине, от шкафа к шкафу — приближался к заветной цели, волнуясь все сильнее. Он понимал, что извлеченные им из скрипки звуки обязательно привлекут внимание, к нему прибегут, увидят, что проволока перекушена, и тогда не избежать скандала, немедленного увольнения. Он представлял, как будет оскорблена мама, поручившаяся за него, но поделать с собой ничего не мог. Тайна опутала его своей невидимой сетью, и нужно было во что бы то ни стало освободиться от пут.

Наконец он оказался у витрины со скрипками. Ключ, имевший особую бляшку с указанием номера шкафа, он быстро отыскал в связке, дверь распахнулась, и уже ничто не мешало Володе дотянуться до заветной скрипки. Вначале он попытался отсоединить проволоку руками, без помощи кусачек, — не получилось. Кусачки же обрезали мягкую медную проволоку без труда, и Володя дрожащей рукой снял скрипку за гриф. Смычок висел рядом. Он взял и его…

Никогда Володя не держал в руках скрипку и не знал, как извлекать из неё звуки. Конечно, он часто видел, как это делают музыканты, и все со стороны выглядело столь просто, что и сейчас у него не возникло никаких сомнений. В зале никого не было. Прижав корпус инструмента к подбородку, вдыхая какой-то нездешний, пряный запах лакированного дерева, мальчик с силой полоснул смычком по струнам — раздался резкий, громкий звук, проникший в глубину Володиного мозга и тотчас вызвавший прилив безумной радости и бесстрашия. «Еще! Еще! Давай, синьор Орланди!» — в каком-то чаду говорил сам себе Володя, ударяя раз за разом по струнам, и вдруг сильная боль пронзила его голову, будто кто-то всадил в неё железный штырь или клинок кинжала, в глазах потемнело, а в ушах прозвучало будто сказанное кем-то со злой издевкой: «И поделом тебе, наследник колдуна!»