Слава для Бога

Глава 20 Побороть страх

— Садись сынок, покушай. Целыми днями ты в своей кузнице, скоро и ночевать домой приходить не будешь. — Анисья ласково провела рукой по всклокоченным волосам сына. — Ты случайно Перва не встретил по пути, что-то задерживается воевода, остынет все?

— Не... Пробубнил набитым ртом Велимир. — Совет там у них какой-то с князем, так мужики говорят. Что-то там строить затеяли, вроде как башни надвратные усилить хотят. — Он поднял глаза на мать, и хитро сощурился. — А чего ты так беспокоишься о нем? Голодным не останется, в харчевне попотчуют. Раскраснелась вся, и глаза вон горят, и платок новый, и передник?..

— Да ну тебя дурной. — Анисья отвернулась, чтобы скрыть смущенную улыбку.

— Чего тут удивительного, дело молодое. — Сидящий на краю стола Орон отхлебнул из кружки и загорланил:

На душистом сеновале,

Мы с милёнком ночевали.

Теперь вспомню я едва ли,

Как в стожок мы тот попали.

— Замолчал, моргнув с глубоким смыслом Велимиру, отхлебнул еще, но тут же взлетел к потолку, уворачиваясь от полетевшей в него поварешки.

— Ишь чего удумал. — Покрасневшая как свекла Анисья возмущенно уперла руки в бока. Не было у меня с воеводой ничего, он благодетель наш, вот и все.

— Ну так я о том и говорю. Конечно благодетель, кто же еще? — Порхал Орон под потолком не смея опустится назад, и с вожделением поглядывая на оставленную кружку. — А Филька, он тот еще балабол, ему не в жизнь верить нельзя, он все про тот сеновал вчерашний придумал, и Светозара подговорил, поддакивать, чтобы брехать сподручнее было, они те еще проказники. Другое дело воевода, он не по тому сегодня проспал, что гулял полночи, а просто за думами тяжкими засиделся до поздна. Кругом вранье, только мне верить и можно. Как жить, а? — Он посмотрел на Анисью, и закаркал смехом. — Как ты думаешь, мудрая женщина?

— Я на бочку с капустой замок амбарный повешу. — Буркнула мать Велимира, и покраснела еще больше, хотя вроде бы уже было некуда. — А домовенку этому болтливому, язык-то вырву.

— Чего! Какую капусту? Зачем капусту? Что за несправедливость такая! Не тронь святое! Не тронь капусту! — Выскочил откуда-то из угла Филька. — Мне светляка кормить нечем будет, заботится о домашних животных надо, они без пригляду чахнут.

— Это кто еще животное? — Возмущенный Светозар взлетел с плеча друга, и завис, стрекоча крыльями напротив его лица. — Это я-то животное? Да я поумнее некоторых, и язык за зубами держать умею, и глупостей ради квашеннки, не делаю. И вообще!..

— Что тут за балаган? — В дом вошел улыбающийся Перв. — Столько крика, и гама, что на улице слышно?

— Орон байку про сеновал рассказал, а Анисья его за это половником. — Пожаловался Светляк. — А еще меня этот недомерок. — Он кивнул в сторону домового. — Животным обозвал. Вот. — Он высунул длинный язык, и показал возмущенному Фильке.

— Подвал заколочу наглухо, и капканов на грызунов наставлю. — Покраснел воевода.

— А Анисья еще на бочку с капустой замок повесит. — Заржал ворон, обхватив себя за живот крыльями, словно руками, но перестав махать, тут же грохнулся на пол, откинулся на спину, и задрал лапы в верх. — Конец тебе Филька, с голоду сдохнешь. — Зашелся он смехом и умирающим голосом добавил. — А мне меда срочно, не то помру!

— Это, что? Правда? — Велимир посмотрел сначала на мать, потом на Перва. — Ну и дела... Не было бы счастья, да несчастье помогло. Я рад за вас. Когда только сговорились? Свадьба-то когда?

— Нету спешки. Сначала дочь за Богумира отдам, тебя опосля оженим, тогда уж можно, и о себе подумать. — Улыбнулся смущенный воевода.

— Эх проказники. — Взлетел на стол ворон и опустил голову в полупустую кружку. — Грешно, по сеновалам не венчаными-то, ночами шастать. — Донесся оттуда глухой чавкающий голос.

— Подглядывать да сплетничать грешно, а нам с Анисьей, жизнь праведную прожившим, и согрешить немного не помешает. — Хмыкнул Перв

— Точно. — Филька безуспешно пытался залезть на лавку, поближе к тарелке со щами, которые поставила на стол мать Велимира, но нога у него соскакивала, и он неуклюже сваливался на пол. — Смотрю на вас, и аж тошно от святости становится, словно и не люди вы вовсе, а после сеновала, греха хлебнув, так вроде и на человеков похожи... Да помогите же кто-нибудь! Сил нет как пахнет, слюной захлебываюсь.

***

Знаю я этот дом, пакостный он. — Сирко рассматривал бывшее жилище кикиморы, и хмурился. — Лет сто назад, тут лекарка жила, с дочкой, красивой девкой, такой, что глаз не отвесть.

Жили на отшибе, людей редко видели. Человек, он что? Болото не любит, и если и зайдет, то только по надобности, ежели только приспичит. Вот однажды и пришел один, на хворь жаловаться, молодой староста, с дальней деревни. Высокий, статный, за словом в карман не лезет, любят таких бабы. Вот и обрюхатил девку, опозорил. Обещал женится, да то, что уже женат рассказать забыл, а как только о дитяти узнал, так морду колодой сделал, мол: «Знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Не мое дитя и все! Врет ведьма!». — Ну так и его вроде понять можно, дома-то женка, с тремя мальцами осталась, бабенка вздорная, на расправу скорая, дочка кузнеца, в отца статью пошла. Вмиг голову свернет. Понять можно, но что-то не хочется. Сумел набедокурить, так сумей и ответ держать.

Мне мой дед ту сказку рассказывал, когда мы от занятий по волховству отдыхали, как пример зарождения в мире Яви нежити, в данном случае кикиморы и лиха.

Ну так вот... Деваха та, головой тронулась. Родила пацана, да в болте и утопила безгрешного, а себе на шею петлю накинула, да еще и жилы вскрыла, чтобы значит наверняка. Матушка ее вернулась (в город бегала, травками торговала), а тут такое дело, богам неугодное. Осерчала сильно. Не знаю, что она удумала, да только, и староста тот вскорости помер, сгорел лихоманкой в три дня, и женка его с горя рожать раньше времени принялась, да так вместе с младенцем и преставилась, и троих сыновей родичи, что из города приехали, забрали, да говорят до дома так и не довезли, тати по дороге напали, ограбили, да побили всех. В общем всю семью бабка извела, а сама в доме этом закрылась, и более не выходила, там видать так с голоду да жажды померла. Да только вот загадка. Тело исчезло, а вместо него нечисть болотная появилась: кикимора с внучком.

— Печальная история. — Выполз из-под коряги и хлюпнул носом Филька. — Все умерли. Бедолаги, злые вы люди. — Он вытер слезу, стекающую с бороды, и задумался. — Видимо бабка, при жизни так капусту квасить научилась. Жаль ее. Не угостится более, а у воеводы не такая ароматная. Вот чего подохла раньше времени, и рецептик не оставила?

— Чур тебя возьми. — Вздрогнул волхв. — Изыди нечисть. Откуда только взялся. Напугал. — Махнул он на домового рукой. — Все тебе только жрать!

— Ну и жрать. — Огрызнулся Филька. — Можно подумать, что ты сам, только воду пьешь.

— Вы еще подеритесь, молодежь. — Каркнул с плеча Славуни Орон, останавливая надвигающуюся ссору.

Невзлюбили друг друга Филька и Сирко, с самой первой встречи. С того момента как волхв едва не сел на последнего, в полутьмах с недогляда, и не раздавил. Надо отдать должное, домовой не растерялся, и чтобы избежать подобной участи, воткнул волхву иголку, которой штопал в тот момент порты, расположившись именно на нужной лавке, в скрамное место.

— Мы сюда по делу пришли, а не ругаться. Пошли к норе барсучьей. Пора невесте Богумира память возвращать. — Зыркнул Орон на домового. — Раз уж увязался за нами, то дорогу указывай.

***

Полдень, это самое подходящее время для проведения ритуала изгнания злобного духа. Темные силы попрятались, избегая животворящего света Ярило, а светлые силы, наоборот, чувствовали себя превосходно, наслаждаясь льющейся с небес благодатью.

Сирко расставил по краю наполненной наполовину водой ямы, деревянные обереги, положив около каждого, краюху ржаного, хлеба и миску меда. Задобрить ту, что вылезет из барсучьей норы необходимо, чтобы она, не ровен час, не кинулась еще на кого-нибудь, не натворила бед.

Воевода стоял рядом и придерживал бледную от волнения Славуню за плечи. Орон сидел на ближайшей ветке, а Филька, с неизменным другом на плече, Светозаром, пытался заглянуть в яму, и не соскользнуть в нее при этом.

— Приступим. — Сирко втер выступивший пот на лбу. — Подходи, девица, да вставай от меня по правую руку, остальные в сторону отойдите, шагов на пять, и не мешайте, да огневицу не соблазняйте на вас кинуться. Злобная она, и непредсказуемая, а ну как дары наши, ей не по нраву придутся.

Дождавшись, когда его требования выполнят, волхв поднял вверх руки, и торжественно запел:

— С ветру пришло — на ветер поди!

С Воды пришло — на Воду поди!

С лесу пришло — на лес поди!

Сгори, сотлей, пропадом пропади,

Яко не было, яко не жило!

Слово моё твердо,

Огнями не опалимо,

Водами не размовимо,

Ветрами не иссушимо!

Да будет, как речено! Гой!

— Поверхность воды в яме дрогнула рябью. Волхв бросил туда щепоть соли, и продолжил петь, еще более громко, и торжественно:

— Скорбные болезни,

Порчи и уроки,

И зёвы, и переполохи!

Обороните, Сварог-Отец да Лада-Матушка, Ото всяка зла.

— От центра норы, побежала волна, оттолкнулась от глинистых стен, рванула на встречу друг-другу, закипела, забулькала паром, и метнувшись вверх скрутилась полупрозрачной змеей, с огненными глазами. Посмотрела на вздрогнувшего волхва, и зашипела, как кипящий чайник. Сирко бросил в нее еще одну щепоть соли, и зашептал, словно убеждая:

— Ты, Огневица, охладись!

Не то заморожу тебя. Лютым морозом!

Ты, Ломотьё, сожмись!

Не то сокрушу тебя Алатырным каменем!

Да будет, как речено! Гой!

— По что пришел, слуга Перуна? Что понадобилось воину света от стража тьмы? — Змея выглядела раздраженной, подергивая поднимающим волну, на который опиралась, хвостом.

— Милости просить хочу. — Склонился Сирко. — Верни девице то, что украла.

— Я не воровка! Я выше этого! — Зашипела возмущенная огневица. — Оскорблений не стерплю. — Она сильнее скрутилась пружиной, готовая вот-вот кинуться в драку.

— Нет в моих словах оскорблений. — Не испугался Сирко. — В них только просьба. Мы уважаем даже врага, если он достоен, и потому, принесли дары. Отведай, и смени зло на милость. Помоги Славуне.

Змея скосилась сначала на девушку, потом на миску с медом.

— Купить меня дешевой подачкой хочешь, смертный? Не выйдет! Я никогда не отдаю того, что забрала. — Она резко распрямилась и прыгнула.

Все произошло мгновенно, никто даже ничего не понял, и не успел испугаться, и что бы то ни было предпринять. Летящая стрелой змея, врезалась в появившейся неожиданно голубой, с поблескивающими в нем молниями щит, сползла по нему, оглушенная, и упала на землю, но тут же взлетела вверх, с зажатой в невидимой ладони шеей.

— К тебе по-хорошему пришли, с просьбой и дарами, а ты что творишь? — Заговорил воздух голосом Перуна. — Не гоже гостей, с миром пришедших, так встречать.

— Ты мне не указ. — Прошипела задыхающаяся огневица. — Я пантеону не подчиняюсь, у меня свой бог — великий Род. Он меня создал для страха, для противопоставления вашей сопливой любви, для осознания человеком своей смертности.

— Никто и не оспаривает твоей сущности, но хочу тебе напомнить, что ты мне должна. — Голос прогремел гневом. — Или ты этого не помнишь?

— Я ничего не забываю. Отпусти. — Она стрельнула глазами по пустому месту, словно видя там что-то. — Не трону людишек. — Невидимая ладонь разжалась, и огневица медленно, словно состояла из воздуха, опустилась на землю, вновь свернувшись спиралью. — Говорите, что вам надо? Исполню в уплату долга. — Полыхнули огнем ее глаза.

— Память Славе верни, не мучь девицу. — Склонился волхв.

— То не в моих силах. Кикимора заклятье наложила. Девушка и лихо повязаны желаниями. Один очень хочет, чтобы его простили, а другая вспомнить прошлое. Вдвоем они справятся, и помогать этому никто не смеет. Один на один встретятся, и договорятся. Если, конечно, девица не струсит, и не сбежит. — Огневица зашипела смехом. — Ее здоровье в ее руках. Это все, чем я могу помочь. — Она посмотрела в глаза Сирко. — Я все сказала. Дары оставьте и уходите. Тошно на вас смотреть, и не ужалить. Здоровые, не хворые люди противны глазу.

Сирко взял стоящую рядом Славу за руку, махнул остальным, и пошел в сторону избы кикиморы.

— Ты все слышала. — Угрюмо говорил он на ходу. — Твоя судьба, в твоих руках. — Я более не помощник. Тебе надо самой найти лихо, и с ним поговорить. Не испугаешься?

— Испугаюсь. — Кивнула девушка. — Но выбора у меня нет, поэтому не отступлюсь. Только вот где его искать, это чудище лесное?

— Я помогу. Ждите у дома, я найду, вернусь, и укажу дорогу. — Каркнул Орон и взмыл вверх. — Я быстро! — Донесся его тающий в небесах голос, и растворился меж облаков.

***

Лихо сидел на трухлявом пне, выковыривал из него личинок короеда, закидывал их в рот и отрешенно жевал.

Жизнь пролетала у него перед глазами. Он не помнил, как был когда-то человеком, маленьким мальчиком, едва рожденным, и тут же утопленным в болоте собственной матерью, но помнил все остальное.

Он не осуждал ее за это. Он ненавидел не ее, а других, тех, кто довел до этого состояния ту, что подарила, и отняла у него жизнь. Он ненавидел людей. Мерзких, лживых, похотливых тварей, виновных во всех бедах. Спасибо бабке, вернувшей ему, пусть и не настоящую, но жизнь, и научившей мстить. Теперь и ее у него отняли. Один как перст остался на всем белом свете, а в груди поселился страх.

Лихо закинул еще одну личинку в рот, раздавил между зубов и не почувствовал вкуса. Надо дальше жить, а как он не знает, только чувствует, что помочь ему в этом должна та девушка, которую приволокла ему совсем недавно, на потеху бабка, и которая сбежала два раза, и унесла с собой все то, к чему он привык.

Она должна простить преступление, и подсказать новый путь. Он это знает. Но как с ней встретится, когда боишься высунуться из леса, шугаешься даже от человеческого запаха? Лихо горько вздохнул своим думам, выковырял еще одну личинку из-под коры, и замер. Кто-то идет. Осторожные, легкие шаги. Слышно, как они трусливо хрустят по хвое. Это женщина. Только она может так ходить. Мужик, как бы не старался красться, все одно топает уверенно и грузно.

Надо бежать? Но он почему-то знает, что сейчас этого делать нельзя, надо перебороть зарождающийся в груди ужас, и встретить гостью. Внутренний голос говорил, что это правильно, а лихо привык ему доверять.

Шаги все ближе и ближе, а нервная дрожь все сильнее и сильнее. Только бы не вскочить с пня. Как только он поднимется, то ноги тут-же рванут на утек. Нет, он вытерпит, чего бы это не стоило. Он сможет.

Ветка кустарника, славно стена обступающая место, где прятался лихо, качнулась и вышла она. Та самая, кого он хотел видеть. Хотел и боялся. Пришла сама. Встала и смотрит, а у самой в глазах ужас. Ей то же страшно, но она держится, ей что-то от него надо. Тогда, и он не сбежит. Надо поговорить.

— Не ожидал тебя здесь увидеть. — Дрогнул голосом лихо, но с пня не встал, ноги отказывались слушаться. — Не боишься? Зачем пришла?

— Боюсь. — Кивнула гостья. — Очень боюсь, но мне нужна помощь. — Она сделала маленький шажок на встречу и покачнулась. — Тебе тоже нужна помощь. — Она посмотрела в единственный глаз чудища, кивнув уверенно.

— Да. — Согласился лихо. — Мне кажется, что только ты сможешь избавить меня от поселившегося в груди ужаса. Нам обоим страшно, но мы терпим. Подойди ближе, присядь рядом. Я постараюсь выдержать, и не убежать. — Он пододвинулся, освобождая место на пне рябом.

— Ты прав. — Улыбнулась Славуня. — Я тоже постараюсь не дать деру. — Она осторожно подошла, и присела рядом.— Расскажи мне, что ты хочешь?

— Прощения. — Отвернулся лихо. — Твоего прощения, за все содеянное. Почему-то кажется, что в прощении спасение.

— А ты, готов простить? — Она коснулась его плеча, и оно вздрогнуло от неожиданности.

— Кого? — Не понял вопроса лихо.

— Людей, причинивших тебе боль? — Слава погладила чудище, и оно мелко задрожало, так как никогда еще в жизни не испытывало ласки. — Я знаю, что тебе пришлось пережить, знаю, и даже понимаю, почему ты и бабка стали такими. Но злоба не приводит к счастью, а месть не доставляет удовлетворения, порождая только ненависть у всех, кого она касается, и правых, и виноватых. Прости их.

— Это сложно. — Лихо не поворачивал головы.

— Конечно. — Согласилась Слава. — Очень сложно, так же, как и мне простить тебя, но я смогла. Я увидела причины, по которым ты поступил так. Все поняла и простила.

— Ты простила? — Лихо резко развернулся и в его единственном, нечеловеческом глазу блеснула слеза.

— Да. — Улыбнулась Слава. — Если захочешь, то сможешь и ты. Просто прости, забудь и иди смело дальше. Прошлое, каким бы оно жутким не было, останется позади, а впереди новая жизнь. Делай людям добро, помогай, и они быстро забудут то, чего было плохого, и будут тебя благодарить, оставляя вместе с благодарностью вкусные дары.

— В прощении спасение? — В глазах чудища вспыхнула надежда.

— Конечно. — Еще раз улыбнулась Слава. — Прости и поверь в себя. — Люди, они не плохие, и зачастую творят зло из-за страха. Пойми это, и тогда будешь знать, как жить дальше.

— Спасибо. — Лихо встал, и поклонился в ноги сидящей девушке. — В груди и вправду стало легче, он вновь сел на пень. — Что ты хочешь взамен, за науку?

— Верни мне память. — Вздохнула Слава. — Огневица сказала, что она у тебя.

— У меня? — Удивился лихо. — Но у меня ничего нет! — Он задумался. — А что именно ты хочешь вспомнить?

— Как меня нянчил отец, как я встретила первый раз Богумира, он был такой забавный, в своей легкой одежке зимой. Такой несчастный, потерянный. — Она вдруг осеклась и вскочила. — Погоди! Я помню все это! Все помню! Спасибо тебе, доброе лихо. — Она обхватила сидящее рядом чудище за плечи, прижало к себе и поцеловало в лоб. — Как я счастлива.

— Оказывается, добро творить тоже приятно. — Смутился лихо. — Мне понравилось, и страх прошел. Я больше не боюсь людей. Будем дальше жить, красавица.

— Будем. — Кивнула Слава и рассмеялась.