Слава для Бога

Глава 7 Орон

Совсем еще недавно, обычного деревенского кузнеца Перва было не узнать, важный стал, даже взгляд изменился, сделался властным, волевым и жестким. Это был уже не работник молота и наковальни, теперь это был воин, суровый, видавший не одну сечу и не единожды хоронивший павших друзей богатырь, даже шрам на его лице смотрелся по-другому, по-боевому, а не как досадное уродство.

Смазанная жиром кольчуга сияла сталью, и слепила солнечными искрами ласкового мартовского солнца. Шлем — ерихонка с волчьим хвостом, спадающим с острого верха на бармицу, и оттуда по могучему плечу на грудь, добавлял властности в суровый взгляд. На седло лошади, струился тяжелый атласный красный плащ, испещрённый серебряными рунами, славящими богов. Красные сапоги с меховой опушкой в серебряных стременах, уверенно сжимали бока вороного, всхрапывающего нетерпением коня, злобно косившегося черным глазом.

Вы спросите: «Откуда плащ, да конь?». Лучше всего на этот вопрос ответил княжеский сотник Гостомысл во время встречи:

— Не ужели ты, брат, думаешь, что знатный воин князя, приедет к тебе как простой новик-посыльный, в одиночку? Обижаешь. Сотня моя стоит в версте от сюда лагерем. Беспокоить тебя к ночи не хотели, вот и остановились там. Как расцветет, так появятся, и подарки тебе от князя привезут. Помнит Рар твои заслуги, возвращает воеводство, и дарует коня боевого из своей конюшни да плащ серебром тисненый, со своего плеча.

Весь скарб, что скопил Перв за время жизни в деревне, он решил оставить местным. Ни к чему он ему в столице, не понадобится, лишний груз. Вот и появился он, вдвоем с Гостомыслом, средь дворов, с этой целью, перепугав и озадачив жителей своим новым видом, и грозным сопровождающим.

При их появлении, с порога своего дома скатился красный и взволнованный Любомир, стрельнув страхом в удивлённых глазах по бывшему своему кузнецу, которого хотел еще только вчера изжить, отвесил поясной поклон сотнику.

— Рад видеть в своем селении такого знатного воина. Прости, что встречаем так по-будничному, непразднично, без даров, но нежданным для нас твой визит оказался. Знали бы, что приедешь, то подготовились бы.

— Меня рад, а начальника моего, верного друга и командира, воеводу княжьего, Перва, значит не рад? — Хмыкнул в усы и нахмурился Гостомысл. — Ты что же, смерд, в селении своем непотребства творишь, аки кат беззаконный? Или княжьего гнева не боишься? Тебя на этот стол утвердили, что бы ты правду вершил, а ты себя кем возомнил? Выше князя себя ставишь?

— Да я... — Побледнел староста. — Разве же я ведал, кто у меня проживает... Да я бы со всем почтением... Я бы с душой...

— Заткнись! — Рявкнул Перв, оборвав бессвязный поток слов. — Не винить тебя приехали, и не судить. На то княжья воля. В кузне остался мой скарб. Он мне более не надобен. Я, как ты и хотел, уезжаю. Раздашь мое барахло людям, кто в чем нуждается, поделишь — это у тебя ловко получается, только в этот раз, все свершишь, по справедливости, а не по душе своей подлой, отдашь тому, и то, кто в чем нужду имеет. Узнаю, что не, по правде, и обидел кого, вернусь, накажу. — Он обернулся к высыпавшим на улицу жителям и поклонился. — Не держите зла люди, если кого и обидел ненароком, то это не по злому умыслу. Прощайте и не поминайте лихом. — Развернулся, дал шпоры черному коню, взмахнув плетью, и подняв морозную пыль, два всадника скрылись навсегда за поворотом, растворившись в лесу, оставив за собой только оседающую снежную взвесь, и пятнадцать лет прожитой жизни кузнеца. Не стало больше мастера по огненному металлу, зато вернулся на службу суровый княжеский воевода.

Первый раз Богумир ехал не на флегматичной, тумбоподобной Стрелке, а на настоящем боевом скакуне, чувствуя под седлом мощь перекатывающихся мышц зверя, и скорость ветра, уверенного тренированного боевого коня, знающего себе цену. Впереди неторопливо рысила, вальяжно переставляя копыта, ставшая почти родной, та самая Стрелка, которая везла в легких санях самое ценное сокровище, закутанное в песцовую шубу — его Славуню. Обо всем позаботился князь, ради своего друга и воеводы, даже про дочь не забыл. Уважил, одарил нарядами.

Богумир много раз видел воинский походный строй, но все это было далеко не так, как происходило сейчас. С высоты Прави все кажется игрушечным, нереальным, как забавный сон, тут же все по-другому.

Видно каждое лицо человека, в деталях, с его душой в глазах, радостями и думами, то, что не рассмотреть с высока.

Вокруг запах конского пота и смазанной жиром кожи. Голоса переговаривающихся с какой-то ленцой воинов, привычных к такому образу жизни. Топот сотен копыт, лошадиное всхрапывание — как неторопливая песня дальнего пути. Все так непривычно и так все интересно, впервые столкнувшемуся с подобным юноше. Как это отличается от того, что было прежде. От размеренной, пусть и суровой жизни в кузнице, и уж тем более от пустой, наполненной поиском развлечений, траты жизни в Прави. Здесь все по-другому, по-настоящему: ново, грубо и прекрасно одновременно.

После дня пути, встали лагерем в сосновом бору. Ни с чем не сравнимый запах хвои наполнял легкие, чуть горьким и терпким, густым, завораживающим вкусом бабушкиной сказки перед сном, той которую хочется бесконечно долго слушать, и чтобы она не прекращалась никогда, наполняла душу слегка страшными, уносящимися в мечты рассказами родного человека о придуманных чудесах.

Неторопливые люди вокруг, без суеты распрягающие лошадей, разводящие костры, готовящиеся к отдыху после долгого пути. Фонарь луны над головой в фейерверке подмигивающих звезд. Запах слегка подгоревшей на огне каши с мясом, будоражащей аппетит голодного юного тела, и наполняющей, непроизвольно, слюной рот. Горячий, обжигающий взвар с брусничным листом, прямо из бурлящего котелка в деревянной, грубой кружке, и ложка тягучего, янтарного меда из общего бочонка. Навсегда остающийся в памяти вкус отдыха после долгого пути. В такие мгновения ты живешь переполненными чувствами.

В такие минуты нега расползается теплой волной по телу. Заслуженная трудной дорогой лень прикрывает глаза, и наконец вот он, сон на свежесрубленном жестком, подчас впивающимся в бок сучком, душистом свежесрубленном, сосновом лапнике, это лучше, чем пуховая пыльная перина в душном помещении, тут небо в звездах вместо одеяла, а свой же кулак вместо подушки. Кто не испытал, тот не поймет, тот упустил в жизни что-то важное.

***

— Доигрался старый! — Взбешенная Морена кипела гневом. — Они уже целовались и готовятся к свадьбе. Ты понимаешь, что дальше произойдёт? Что теперь прикажешь делать?

— Ничего. — Угрюмый Перун поднял тяжелый взгляд на невестку. — Ты уже попыталась меня обмануть и вернуть себе дражайшее, изнеженное чадо. Что, не вышло? Судьба не дала? Ты своей глупостью еще сильнее их связала, и буквально, кинула друг другу в объятья.

— О чем ты? — Если бы боги умели краснеть, то мать Богумира сгорела бы от стыда. — В чем я тебя обманула?

— Вот только не делай удивленных глаз. Не ври мне, богиня смерти. Думала, что если тот щенок, Ярец, убьет моего внука, то Богумир возродится у тебя в Нави, ну а я как добрый дедушка пожалею маленького, и прощу? Не бывать тому! Он изгнан и не вернется назад. Правь закрыта для него до тех пор, пока не научится уважать тех, кто ему служит, кто в него верит. Ну а насчет той девки... — Бог задумался. — Натешиться, наиграется и забудет, а я ей за это здоровье верну, горб расправлю да шрам уберу. Еще молитвы хвалебные мне петь будет за чудо явленное.

— Не забудет. Серьезно это у него. Я знаю своего сына. — Вздохнула обреченно Морена.

— Да ладно. Не нагнетай. И я знаю его не меньше твоего, внук все же. Можно подумать за века жизни, у него в первый раз страсть мозги затмевает, любовь такая не единожды была, быстро вспыхивала да не менее скоро гасла. Нет у него постоянства. Взбалмошный и ветреный как Стрибог. Уж иногда сомневаюсь: «А внук ли он мне?», может его папкой бог ветра был, а у моего дурака рога после этого ветвистые выросли?

— Да как ты смеешь! — Вскипела Морена, покрывшись черным туманом смерти, готовая вот-вот сорваться и кинуться в драку на своего тестя. — Я верна твоему сыну!

— Ладно, забудь. — Хмыкнул тот примирительно выставив ладони вперед. — Пошутил неудачно, извини старика. Муторно на душе в последнее время. — Он внезапно стал серьезным. — И чтобы не было такого больше, попробуешь еще раз такой фокус со смертью провернуть, в булыжник гранитный его обращу, будет у меня веками из капусты квашеной сок выдавливать. Иди с глаз, видеть тебя не хочу. — Властно махнул рукой Перун, и богиня смерти растаяла, а на ее месте тут же объявился Лель. — Ну и что ты про все это думаешь? — Поднял на него тяжёлый взгляд бог грозы и грома.

— Что тут скажешь. Морена права. Намерения у парня серьезные. Не свернет он. До конца пойдет. — Пожал плечами бог любви.

— Ты понимаешь, что он станет смертным... Перун даже встал с трона.

— Или придется измениться ей. — Перебил его Лель.

— Ты понимаешь, о чем говоришь? Такое не делал никто и никогда, такое под силу только Высшему, а беспокоить его ради какой-то девки... — Недоговорил бог и махнув рукой в отчаянии, сел.

— Ты, что? Не готов ради внука рискнуть? Не разочаровывай меня. — Ехидно посмотрел в глаза собеседника Лель и улыбнулся. — Ну а насчет того, что никто не делал... Так все в этой жизни происходит когда-то в первый раз. Почему бы тебе не стать первопроходцем?

— Ладно. — Махнул рукой Перун. — Не будем торопиться, может все еще изменится. Подождем, подумаем, а там решим. Впереди вечность.

- Может и так, да только нет у тебя вечности, человеческая жизнь коротка, и пролетает быстро.

***

Вымотавшись дальней дорогой Богумир, спал рядом с шатром, который полагался только командному составу, но Гостомысл, который мог бы отдыхать там вместе с Первом, теперь уже не деревенским кузнецом, а воеводой, тактично уступил свое место дочери старого друга, расположившись, как и остальные воины, под открытым небом, невдалеке.

Изгнанный бог улыбался во сне, рядом причмокивал сновидениями Храб, а у правого плеча, накрыв голову крылом, мирно посапывал, пощелкивая клювом, огромный, черный ворон, старый знакомый, которого тут Богумир не ожидал встретить. Появился он тогда, когда парень, в первый раз в своей жизни стоял в карауле.

Одним из своих приказов Перв, как новый воевода, принял его и Храба в княжескую дружину, пусть и простыми новиками, а не полноценными воинами, но от того это событие не стало менее значимым. Казалось бы, что тут такого важного для того, кто еще совсем недавно повелевал миллионами жизней своих прихожан, но это наполнило душу изгнанного бога гордостью, да еще и Слава поздравила, украдкой поцеловав в щеку, и от того он был по-настоящему счастлив.

Конечно же на посту он стоял не один, никто не доверит такую ответственность, как охрана и жизнь лагеря, новому, незнакомому человеку, от которого не знаешь, чего ожидать. Вместе с ним дежурил, седобородый, с вечно недовольным, изрезанным морщинами лицом, опытный воин с морозным, зимнем именем: «Лютень».

Богумир помнил его. Это был когда-то один из его многочисленных прихожан, неистово молящийся и кладущий к ногам идола богатые требы за умершую жену. Он, тогда посмеивался над чувствами этого мужичка, посвятившего свою жизнь памяти, но сейчас он смотрел на него по-другому. Он увидел себя его глазами. Увидел того, кто заботится не о себе. Увидел того, у кого осталась память о том, кто дорог, за кого переживаешь, и кого искренне, по-настоящему любишь... Любил всю свою жизнь, и остался верен этому чувству до конца. Богумир увидел того, кто не хочет думать, что после смерти любовь забудет о нем, и верит, что та будет ждать его прихода у костра предков, в Нави, и не страдая ни душевно, ни физически, наконец дождется прихода родного человека.

— Интересное у тебя имя. — Лютень говорил тихо, и задумчиво смотрел в темноту леса. Отблески пламени костра гуляли по его лицу, отражаясь красными искрами в сощуренных от дыма глазах, делая его взгляд хищным на вид. — Так зовут бога, которому я поклоняюсь. Он молодой, и у меня есть надежда, что он услышит мои молитвы лучше, чем остальные старые небожители. — Моя жена умерла двадцать лет назад при родах, и унесла с собой за кромку нашего сына. Так и остался я с тех пор бобылём, не смог забыть. Вот и молю твоего тезку о встрече с семьей, верю, что ждут меня они там, и простят за долгое ожидание.

— Он слышит тебя, и обязательно поможет соединиться. — Богумир покраснел, вспомнив себя как неблагодарного бога. Ненависть к себе прошлому, острыми когтями разодрала грудь, такие раны невозможно вылечить, они на некоторое время перестают кровоточить, но вновь и вновь режут душу болью, всплывая в воспоминаниях картинами свершенного греха. Имя им – Совесть.

— Ты так это сказал, словно лично с ним знаком. — Хмыкнул воин. — Надеюсь, что так и произойдет. Мне очень хочется увидеть своего сына, рожденного от той, кого я любил. — Он не на долго замолчал и тихим шепотом поправился. — Кого люблю.

— Увидишь. — Нечеловеческий голос прозвучал из темноты.

Захлопали крылья и на плечо вздрогнувшего от неожиданности Богумира сел огромный черный ворон. — По здорову, други. — Каркнула птица и склонив голову посмотрела черными капельками глаз, с отражающимся там костром, на изгнанного бога. — Как живете — можете?

— Чур меня. — Вскочил и отмахнулся от него Лютень. — Вот ведь диво дивное, напугал шишига баянная! Как тать подлый из потёмков выскочил. Это твой что ли? — Кивнул он парню скосившись на ворона.

Богумир поначалу растерялся, слишком уж неожиданно появилась птица, но быстро узнал гостя и сообразил, что старый знакомец не просто так тут появился и опустился ему на плечо, явно что тут без вмешательства Прави не обошлось, видимо Орон явился по делу.

— Мой. — Кивнул Богумир. — Давно не было, думал бросил. Ан нет. Вернулся. Оголодал наверно.

Ворон каркнул, словно усмехнулся, моргнул скошенным глазом, хитро подмигнув, одобряя правильные слова, и принялся деловито чистить перья, как будто ни только что прилетел, а все это время сидел на плече.

— Здоровый, однако. Крупный... — Уважительно хмыкнул Лютень. — Первый раз такого вижу. — Что он там прокаркал, когда прилетел? Говорят, что вороны судьбу предсказывают. — Глаза воина загорелись нетерпеливым любопытством.

— Не обращай внимания. Что может предсказать глупая птица. Выучил несколько слов вот и сыплет ими попусту. — Усмехнулся Богумир.

— Кар! — Нахохлился возмущенный его словами пернатый, и посмотрев с укоризной сыну бога в глаза, обиженно отвернулся.

- Глянь. Обиделся. – Рассмеялся Лютень. – Словно понял тебя. Вот же чудо – чудное.

Поговорить со старым знакомым удалось, только когда сменили караул. Пришлось долго ждать, когда Лютень наконец натешит свое любопытство восхищаясь большой, умной птицей и уйдет наконец спать, потом ждали, когда перестанет оглядываться на них заинтересованный, заступивший на пост новый стражник, и только когда все наконец успокоилось, разговор состоялся.

— Зачем прилетел? — Задал вопрос Богумир, который его больше всего беспокоил. — Я только-только избавился от прозвища «блаженный», теперь ты появился, и вновь навлечешь нездоровое внимание. Мне лишние любопытные видаки не нужны.

— Привет от мамки с папкой, да деда гневливого принес. — Каркнул усмешкой гость. — Или ты не рад видеть старого друга, и вспомнить былое?

— Такого друга иметь — врагов не надо. Ты только дурные вести обычно приносишь, войну да беды предрекаешь. — Отвернулся парень.

— Даже дурные вести подчас полезны. — Ворон выдернул из крыла перышко, плюнул его и долго смотрел, как оно неторопливо падает на землю. – Они о невзгодах предупреждают, и позволяют к ним подготовиться. Но ты прав. — Орон говорил, задумчиво не прекращая следить за медленно падающим пером. — Предупредить тебя хочу. — Он перевел взгляд черных глаз на обернувшегося к нему Богумира. — Бросай эту свою девку. К добру такая любовь не приведет. Как только вы соедините руки и дадите клятву верности, ты станешь простым человеком, потеряв свое бессмертие, и уже никогда не станешь вновь богом.

— Плевать. Зато проживу оставшиеся годы счастливым. Это дороже скучного бессмертия. — Огрызнулся парень. — И она не девка, а Слава, и моя будущая жена. Посмеешь еще раз неуважительно о ней высказаться, хвост выдерну, и не посмотрю, что ты любимчик моей матушки. Ты меня знаешь.

— Знаю. — Каркнул угрюмо ворон. — Но ты дурак. — Таких Слав в твоей жизни еще будет столько... — Он не договорил, так как пришлось отпрыгивать в сторону и слетать с плеча, уворачиваясь от занесенного для удара кулака. — Все, все, молчу. Осознал и больше не буду. И вообще, я не для того сюда из Прави сбежал, чтобы с тобой ругаться. Хочу с тобой немного пожить.

— С чего это вдруг? — Усмехнулся Богумир.

— Скучно там. Надоело. Сбежал я от всего этого благолепия. Обрыдно до тошноты. Все одно и то же день ото дня. Елей в печенках застрял, уже воротит от него. – Он вздохнул как-то по-человечески. - Еще я себе тут подругу хочу найти, настоящую, там у нас таких не водится. Деток своих хочу понянчить, внуков... Как думаешь, мне на это лет триста хватит?

— Откуда мне знать, чего тебе хватит, или не хватит. Врешь ты все. И вообще, с чего ты взял, что я тебя с собой возьму. — Усмехнулся Богумир. – Ты мне тут не нужен.

— Куда ты денешься. Я же все одно не отстану. Да и не бросишь ты старого друга ищущего счастья. – Он с мольбой заглянул в глаза. – Не бросишь в одиночестве? Совестью ведь мучиться потом будешь. — Орон вернулся вновь на плечо и каркнул. — Ну так что? Договорились?

— Как был треплом, так им и остался. — Отмахнулся от него парень. — Ладно, будь, по-твоему, но с одним условием. Болтать поменьше, и вести себя как нормальная птица, а не кичиться дюжим умом, и не выпячиваться.

— Буду туп как курица, нем как рыба. Обещаю. — Попытался растянуть клюв в улыбке ворон. — Слова лишнего не скажу, без повода. Клянусь своим прекрасным хвостом, который ты торжественно выдернешь, если я оступлюсь.

— Балабол. — Усмехнулся парень. — Ладно, что с тобой делать. Оставайся.