У Константина Дмитриевича Меркулова в одночасье оказалось в руках столько информации, а главное, конкретных адресов, что он, посовещавшись со своими основными «советчиками», предложил использовать уже имеющийся немецкий опыт, когда те накрыли сразу три десятка фирм, и начать подобную акцию в России. Имелось в виду задержание Максима Масленникова в Петербурге, обыски и задержания подозреваемых в убийствах и похищении в Москве, их допросы и затем немедленная передача материалов в Германию, Турецкому. Причем все оперативные мероприятия планировалось провести одновременно, чтобы тем самым сбить с толку самих преступников, вызвать у них полнейшую растерянность.
Но помимо этого еще оставался открытым вопрос с той женщиной, что, возможно, в какой-то степени руководила действиями несчастной бомжихи Нюрки, которая, не исключено, ее же стараниями и превратилась в шахидку-смертницу. Однако в данной ситуации можно было обрести ясность лишь после допросов самого Масленникова и выявления его криминальных связей в обеих столицах, особенно по медицинской части. А также и после того, как бравые питерские чекисты под руководством Ивана Мохова выйдут из странной спячки и отыщут тех братков из «псковской» бригады, которые увезли Нюрку и клички которых уже назвал им на допросе хозяин кафе «Бодрость» господин Нефедов Сергей Степанович. Только вот что-то они все ни мычат ни телятся. А может, просто не хотят, чтобы с ходу развалилась их собственная, удобная во всех отношениях, «чеченская версия»? Ведь под это дело многое можно было списать. Да, поди, уж и постарались, и не одну тихую «зачистку» провели, и хвосты свои подобрали, а тут вдруг — раз, и на тебе! Большим конфузом, однако, запахнет. Особенно в глазах своего же бывшего коллеги. Вот и тянут, сопротивляются очевидным фактам.
Впрочем, если так рассуждать, можно далеко зайти. Ну, например, предположить, что тех братков давно уже и взяли, и хорошо допросили, а теперь просто не знают, что с ними дальше делать. Оставлять в свидетелях или тихо убирать? И пока сами для себя этот кардинальный вопрос не решат, будут игнорировать и прямое указание заместителя генерального прокурора — все допросы задержанных по данному делу производить в его присутствии либо при непосредственном участии Гоголева.
На этой последней версии настаивал Гоголев, хотя сам же недавно обещал Меркулову не катить бочку на чекистов. Но у него именно с Моховым всегда были несколько натянутые отношения, при том что Виктор Петрович вообще старался с фээсбэшниками не конфликтовать. Да оно как-то уж сам собой получалось, традиционно, что ли.
Константин Дмитриевич морщился, но в глубине души почему-то верил интуиции своего заместителя в следственной группе. Однако не жаловаться же президенту на то, что чекисты его не слушаются: раз не слушаются, значит, сам и виноват.
Но к этой проблеме ничто не мешает вернуться позже. Главное— не прозевать теперь Масленникова и опять же даже на пушечный выстрел не допустить к нему чекистов. Получается, все оперативные действия придется проводить в глубокой тайне. Видимо, поэтому и не ринулся сломя голову Виктор Петрович по всем адресам, где мог находиться Вампир, а послал по ним своих собственных, верных сотрудников — установить тщательное и жесткое наблюдение и немедленно сигнализировать при обнаружении объекта, чтобы затем действовать быстро и решительно. Бывали уже случаи, и не такие редкие, к сожалению, когда соперничающие «конторы» предпочитали самым решительным образом «избавляться» от подобных объектов, лишь бы не подпускать к ним «соседей». Почему же сейчас может быть у них сделано исключение? Тем более что именно на Максиме Масленникове, судя по всему, «завязано» очень многое, да к тому же чрезвычайно опасное для некоторых лиц высшего государственного эшелона. И, значит, опять же кое-кому вполне могла прийти в голову весьма трезвая мысль, что рисковать своим положением не стоит. Проще избавиться от головной боли. Резонно, ничего не скажешь.
Вот примерно в таком духе и объяснил Гоголев огорченному Поремскому свою тактику. «Важняк»-то был сразу уже готов мчаться, стрелять, задерживать, допрашивать и так далее. Ну хорошо, а если объект в данный момент отсутствует по всем трем адресам? А если он вообще проживает по четвертому, нам еще неизвестному? Да он же после такой дружной и громкой акции, в которой будут задействованы практически все спецслужбы, просто исчезнет! Или у одной из этих «служб» вдруг сработает чувство самосохранения, и объект неслышно уберут. Окончательно концы утопят. Нет, действовать надо только наверняка.
Он, кстати, дал указание своему оперативнику, который охраняет Дарью Калинову, организовать ей справку от врача, что она заболела, простудилась, ей прописан строго постельный режим, и чтоб в театре все узнали, что она лежит в постели и кашляет. И ничего там у них без нее не случится, все равно лето и спектаклей нет. А ревизию атласных панталон и балетных пачек можно провести и позже. Зато не исключено, что Максим, с его-то характером и необузданным темпераментом, клюнет на это дело. Нет, Дарья — не подсадная утка, конечно, но... немного в этом роде. А в ее охране можно не сомневаться. Впрочем, если у Владимира есть в этой связи свои сомнения либо подозрения — да мало ли какие мысли могут вдруг посетить молодого человека, когда он знает, что у постели его дамы, извините за выражение, денно и нощно дежурит посторонний мужчина во цвете лет и в самом, что называется, соку? — то никто не станет возражать, чтобы и Поремский тоже подключился к ее охране. А что, может, так оно будет и сподручнее?
Г оголев хитро улыбался, но Владимир принял предложение за дружескую шутку и не обиделся. А в самом деле, уж не ревнует ли он Дашку? Это ж ни в какие ворота! Ой, а ведь, кажется, ревнует...
И пока «мэтры» вот так подшучивали и подначивали «молодежь», случилось происшествие, которое показало, что именно Виктор Гоголев как в воду смотрел, а не Владимир Поремский с его богатым воображением. И, собственно, оно, это событие, и отпустило все тормоза, которые еще сдерживали Константина Дмитриевича дать отмашку для всеобщей облавы. Не любил он все-таки половинчатых дел и вынужденных кардинальных решений, которые чаще грешат излишней самоуверенностью и избыточным темпераментом исполнителей, нежели являются следствием холодного рассудочного анализа руководителя операции либо его штаба. Отсюда, кстати, и проистекают всевозможные срывы, за которые потом приходится оправдываться, ссылаясь то на недостаток исходных данных и вообще фактического материала, то на срывы и ошибки оперативных работников, то на утечку информации, а то и на все, вместе взятое.
Произошло же следующее.
Как и договорились, Дарья Петровна позвонила в дирекцию театра и совершенно осипшим голосом сообщила о своей совершенно неожиданной болезни, свалившей ее в койку, заместителю директора Сысоеву. Тот и отреагировал вполне в духе своего сволочного характера. Заявил, что болеть в такую погоду, когда к тому же в костюмерном цехе проходит важнейшая годовая инвентаризация, может только крайне безответственный человек. И вообще болеть Дарья Петровна вполне может и за свой счет, не ставя об этом в известность администрацию, достаточно только ее заявления об уходе со службы по собственному желанию. Претендентов на освободившуюся должность с достаточно высокой зарплатой у него — пруд пруди. Но предупредил также, что всю недостачу, которая, несомненно, будет обнаружена после окончания ревизии, отнесут на ее счет, о чем и оповестят, но уже в судебном порядке.
Слушавший этот разговор по отводной трубке Федор Евгеньевич Седов, оперативник уголовного розыска, которого предварительно тщательно проинструктировал, как себя вести, сам Г оголев, сделал Даше знак рукой, чтобы она промолчала, и включился в разговор.
— Слушай сюда, Сысоев, — грубым, будто прокуренным, голосом начал он. — Ты свой базар, пацан, брось. Сказано тебе — больна, значит, так и есть. И не вякай про своих прен... прет... мать твою, претендентов. И про недостачу не зарывайся. Ты в Комарове усадебку с дачей купил, на чье имя записал, а? Забыл, падла? Так я напомню. Слушай и запоминай, сучья душа. Болеет телка. А кто спросит, так и отвечай. И не базлай с чужими лишнего. Без дачи останешься. И без своего блядского языка. Усек? Вот так.
Он опустил трубку, закончив «содержательный разговор», и с улыбкой взглянул на изумленную Дарью, которая ожидала, видимо, любой помощи, но никак уж не такой. И когда она, даже с некоторым страхом, спросила: «Зачем же вы так?» — ответил:
— Не берите в голову, Дарья Петровна, все уже согласовано. И под жестким контролем. А этого вашего начальничка мы давно знаем. Он же к вам из торговой сети пришел, а там за ним длинный хвост до сих пор тянется. Но, как известно, не вечно веревочке... Разберемся. А вы пока отдыхайте себе. Только напоминаю еще раз: захотите куда позвонить — предупреждайте. Если же сюда станут звонить, трубку поднимайте, но молчите, пока я не дам сигнала, что можно разговаривать, ладно? Это тоже для контроля.
— И что, так теперь долго будет? —ужаснулась она.
— Пока оперативная надобность не отпадет, — просто сказал он и подмигнул.
Его предупреждение оказалось не лишним.
Не прошло и часа, как раздался первый звонок. Повинуясь жесту Седова, Дарья подняла трубку одновременно с ним и стала слушать. Но звонивший молчал. Молчала и она. Седов показал рукой, и она положила трубку на место.
— Кто это был? — спросила шепотом.
Он пожал плечами. И вскоре звонок прозвенел снова. Повторилась и та же игра.
— Дарья, ты? — спросил томный женский голос.
Теперь на вопросительный взгляд Седова пожала
плечами Даша. И он показал ей: можно говорить.
— Я... А это кто? — хриплым от волнения голосом спросила она.
— Ты одна?
Дарья беспомощно посмотрела на Седова, и тот поощрительно кивнул.
— Да, а что? Кто звонит-то, не узнаю?
— Ладно, Дашунь, мы тебя скоро навестить забежим. Тут, в театре, переполох! Лена я, ты что, уже своих не узнаешь?
— Ах, Лена! Здравствуй, болею я, уши заложило... — А сама испуганными глазами смотрела на Седова и отрицательно мотала головой. Потом зажала микрофон ладонью и прошептала: — Никакая это не Лена, я же знаю... — И, убрав ладонь, сказала уже в трубку: — Ладно, забегай, так и быть, расскажешь, что у нас там случилось.
Положила трубку и стала ладонью вытирать обильный пот на лбу.
— Все сделано правильно, — сказал ей Седов. — Это они вас проверяли.
— Кто — они?
— Нехорошие люди, Дарья Петровна. Ну а теперь и мы проведем небольшую подготовку к вашей встрече с подругой Леной. Кстати, кто она?
— Да есть у нас. В гримерке работает... Только звонила не Лена, уж мне ли не знать ее голос! Не говорит, а лает, а эта... Знакомая, вроде слышала... Нет, не Лена.
—Тем лучше. Значит, я пойду на кухню, посижу там, переговорю с начальством, а вы помните инструкцию и ничего без меня не предпринимайте.
И он ушел на кухню, устроился за занавеской у окна, выходившего во двор, где и был выход из подъезда, после чего набрал на мобильнике номер Виктора Петровича и долго с ним разговаривал, поглядывая сквозь занавеску...
Звонков больше не было, но Федор Седов, договорившись обо всем с начальством, теперь сосредоточил свое внимание на дворе.
Вот из подъезда пятиэтажного дома напротив вышли двое сантехников. Тот, что постарше, нес чемоданчик с инструментом, второй — помоложе — лестницу-стремянку. Присели возле столика, на котором обычно «забивают козла» по выходным местные доминошники, достали по пакету молока, по булочке и принялись перекусывать.
А вот во двор не спеша вкатил черный, приземистый «БМВ», «беха», как называют уголовники. Постоял минут десять. Потом из него вылез невысокий, но плечистый парень спортивного телосложения и направился к сантехникам. Присел рядом с ними и о чем-то заговорил, кивками показывая на подъезд напротив.
У Седова пискнул мобильник.
— Слушаю... — отозвался Федор. — Понял...
Плечистый парень вразвалочку подошел к обедающим сантехникам — их профессию ему подсказал характерный инструмент, который находился в приоткрытом чемоданчике, где лежала также еще пара молочных пакетиков. Спросил по-приятельски дружелюбным тоном, подсев к ним на лавочку:
— Ну что, мужики, отдыхаем или работаем?
— Всего понемногу, — усмехнулся тот, кто постарше. — А что, у тебя проблемы? Подсос не качает?
— Ха! Скажешь! — Парень повертел головой от удовольствия. — Не, эта, — он большим пальцем указал за спину, на машину, — качает лучше некуда. С дверью, блин, непорядок.
— Так тебе что, инструмент нужен? — это уже совсем молодой спросил. — Имеем и молоток, и топор, и гвоздодер для особой надобности.
— О! Самое то! — снова засмеялся парень. — Не, мужики, если правда поможете, «зелени» отстегну. Дело есть небольшое, минут на десять, как?
— Как, Петь, поможем хорошему человеку? — спросил старший сантехник у младшего.
— А сколько даст? — поинтересовался теперь младший у старшего.
— «Франклин», мужики, я считаю тип-топ!
— Это за что ж такие пирожки? Слышь, может, ты кого пришить собираешься? Так мы не по этой части.
— Да не базлайте вы попусту, — поморщился парень. — Простое дело. Телка у меня вон там проживает, на четвертом этаже. А чего мне надо, скажу. Я знаю, она приболела, но трубку почему-то не берет. И на звонки в дверь не отвечает. А сама — дома. Ну надо, чтоб хотя бы ответила, сечете?
— Это что ты предлагаешь, дверь ее вскрыть, что ли? Ты уж лучше в «ментовку» иди, они слесаря найдут, вскроют, все чин чином, никакой уголовщины. Не, парень, это не по нашей части, извини.
— Да не надо ничего вскрывать! — рассердился парень, все же сдерживая свое раздражение. — Ну подойди к двери, скажи, что залила она соседей на третьем этаже, пусть посмотрит, что там. Ответит — и достаточно. Я хоть знать буду, что дома и жива. А дальше сам разберусь. Ну а если откроет, да вот хоть ты, Петя, загляни и посмотри, одна она в квартире или, может, мужика какого уже пригрела? И все дела. А то меня уже жаба давит, зараза... Не могу, мужики, когда моя телка с другим.
Видно было, что говорит он искренне, переживает. И что из блатных, тоже за версту заметно, вон и фикса золотая справа во рту поблескивает. С другой стороны, блатные ведь тоже люди, и когда есть возможность, отчего не помочь? Тем более если дело с криминалом не связано, да еще маленько заработать можно.
— Ну чего? — спросил напарника старший сантехник. — Поможем?
— Поможем, Егорыч, — согласился тот. — Лады, парень, давай сюда своего «Франклина» и говори номер квартиры. А ты тут пока инструмент постереги. Да, и чего ей сказать, говори, когда отзовется. Про протечку — это мы уже знаем. А еще чего?
— Да ничего больше не надо, мне бы только знать, одна или с кем.
— А ты тут потом крутую разборку не учинишь?
— Не, мужики, базар будет простой. Пальцем не трону. Зуб даю!
— Ну смотри.
Сантехники, прихватив разводной ключ и пассатижи — на всякий случай, отправились в указанный подъезд, оставив свой чемоданчик с инструментом и молочными пакетами под присмотром ревнивого водителя «БМВ»...
А минут через пять они вышли из подъезда, весело переговариваясь между собой. Подошли к столику, и на вопросительный взгляд парня старший из сантехников поучительно сказал:
— Зря свой базар затеял, парень. Дома она. И одна, горло полотенцем закутано, еле говорит. И насчет протечки поглядели, сухо все. Так что не взыщи. Мы свое дело сделали, гонорар отработали, так?
— Базара нет, мужики, — обрадовался тот. — Значит, просто говорить не может, а я думаю, чего молчит? Чего не отвечает? И посторонних нет? В смысле, кобелей?
— Да никого там, говорю, нет, бывай. — Старший похлопал его по плечу и обернулся к напарнику: — Ну, пообедали, пошли теперь откроем им воду, а то небось уж матерят нас вовсю.
И они, забрав инструмент, степенно удалились в тот подъезд, в котором прежде ремонтировали краны и, уходя перекусить, на всякий случай перекрыли воду в стояке.
Успокоенный парень подождал, пока они не исчезли за дверью подъезда, спокойно поднялся, оглянулся на свою машину, предупреждающе легко махнул ладонью и, насвистывая, направился в тот дом, где проживала «его телка».
Уже поднявшись на четвертый этаж, он остановился на площадке и достал трубку мобильника. Высветил нужный номер и нажал на вызов Подождал и; когда услышал в трубке приятный такой, низкий женский голос, произнесший «алло», сказал:
— Порядок, дома, одна.
И уже мужской голос ответил ему:
— Действуй. Без шума. И возвращайтесь, все, как договорились.
Спрятав в карман телефонную трубку, парень подошел к нужной двери и нажал кнопку звонка. Услышал его трель в квартире. Никто не отозвался. Еще раз нажал. Приник ухом к замочной скважине и услышал наконец шаркающие шаги. Подумал, что уж такую-то дверь он «откроет» одним толчком плеча. Хозяин просто шуметь не велел. Так что лучше будет, если телка сама откроет. Ну а уж закрывать-то он будет сам, уходя минуток через тридцать. Когда узнает, кто у нее все- таки тут побывал. Ну и сам еще попробует, так ли эта телка быстро заводится, как на то намекнул ему хозяин. А отчего ж не попробовать? Кому она пожалуется? Да никому уже. Можно бы и пацанов позвать, хозяин не возражал, чтоб они втроем ее допросили, но парень решил действовать самостоятельно, не устраивать лишнего шума. Перебьются, им позже за работу будет награда. Хозяин слово всегда держит, свою бабу пообещал. Ту, что ему перед уходом небольшую дозу вогнала, для куражу. Ничего еще баба, не телка, конечно, но можно, вполне, если хором навалиться... Ладно, успеется...
Он достал пистолет и передернул затвор. Нет, не стрелять, а только припугнуть. Ткнешь ствол между сиськами, и любая телка твоя.
— Кто? — услышал он сиплый шепот.
— Дашунь, Игорь это, мы с Ленкой с работы к тебе заскочили. Там такой шум поднялся! Открой, два слова сказать! — проговорил парень быстро и негромко, будто его кто-то подслушивал.
— А Лена где?
— Да вон же поднимается!
— Лен, ты где? — спросила Дарья, напрягая голос.
— Ну ты, ей-богу, как эта! Открой, мы на две минуты и бегом обратно!
— Я не одета.
— А мы что, в гости?
— Ну ладно...
Зазвенела дверная цепочка. Потом послышался характерный щелчок дверного замка.
Парень не торопился, не давил на дверь — она должна была открыться сама. Наконец она заскрипела на несмазанных петлях. Парень подождал секунду и смело шагнул в полутемную прихожую. Подумал: «Это хорошо, что ты не одета, это мне сейчас очень кстати...» Он уже приготовился толчком ноги захлопнуть за собой дверь, как на его темя обрушился потолок. Он и телку-то, за жизнью которой явился сюда, разглядеть не успел. Шарахнуло — и полная темнота...
А на дворе в это время появились из подъезда двое тех же сантехников и пошли к воротам. Путь их лежал как раз мимо машины, по-прежнему стоявшей на проезжей части. Стекла у нее были тонированы, и разглядеть, сколько еще народу в салоне, они не могли. Поэтому, не торопясь и о чем-то весело разговаривая, они, словно бы машинально, стали обходить «БМВ» с обеих сторон, а когда поравнялись с задними дверьми, резко рванули их на себя, и ничего не понимающие двое парней, сидевших на заднем сиденье, увидели направленные на них дула пистолетов. На переднем не было никого. Один из них дернулся и молниеносно получил сильнейший удар в челюсть. Второго выхватила из салона жесткая рука другого сантехника, того, что постарше, бандит растянулся на асфальте, и на руках его тут же щелкнули стальные браслеты.
Зазвонил мобильник в кармане молодого сантехника, тот послушал, кивнул товарищу:
Операция закончена. Там — тоже чисто.
Он пришел в себя от режущего света. Точнее, это были концентрические малиново-розовые круги, которые, переплетаясь, плавали без конца перед его закрытыми глазами, вызывая тошноту. Такое же ощущение он испытал, когда, не рассчитав дистанции, нарвался на прямой левый Витьки Суконцева, в прошлом одноклубника, а на ринге — ненавистного врага. Из-за него и уйти пришлось, стеной тот стоял, закрывая собой перспективу. А менять весовую категорию из-за Витьки он уже не хотел. Да и не смог бы. Сломал тогда Суконцев, сука, его кураж. Тяжкое состояние, поганое. И все вокруг мокро, будто сам и обмочился от страха и слабости. Вот же гадство!..
Наконец открыл глаза и понял, что лежит не на ринге, и не рефери склонился над ним, отсчитывая последние секунды, а какой-то незнакомый здоровенный мужик.
— Пришел в себя, — сказал тот и выпрямился.
— Ну здорово, Боксер, — услышал лежащий на мокром полу бывший теперь уже и боксер, и десантник, и просто убийца Валерий Коркин. — Интересно, чего ты в Питере делаешь? Тебя, понимаешь, в Москве ждут не дождутся, а ты тут прохлаждаешься! Непорядок, Валерий Иванович. Занятых людей задерживаешь.
— Чего это я задерживаю? — не нашел ничего умнее спросить Валерий.
— Да на тебе столько трупов висит, что до конца жизни хватит. Если то, что тебе оставят, можно будет назвать жизнью. Вот так, парень. А все дружок твой. Крепко подставил он тебя. Сам-то не захотел своей жопой рисковать, тебя послал, прекрасно зная, что здесь на него давно уже устроена засада. Но он-то знал, а ты — дурак. Тебя двое наших ребяток, как лоха, как старого козла, вокруг пальца обвели. Рассказать кому — никто ж не поверит. Самого Боксера взяли на таком «фуфле». Блатные обхохочутся.
Коркин обеими руками, стянутыми браслетами, потер лицо, помогая зрению сфокусироваться на говорившем с ним, и увидел человека в форме милицейского генерала, сидевшего у стола. Стоявшая рядом с ним лампа била Валерию прямо в лицо, и спрятаться от давящего на зрачки снопа света было просто невозможно. Все теперь понятно, он уже в «ментовке». Быстро они... А что же Макс, сука?.. Неужели знал?! Но ведь взяли-то действительно на «фуфле»!
— Поднимите его, — сказал генерал.
Сзади к Валерию подошли те самые сантехники и рывком за обе руки подняли и посадили на стул. Свет от лампы перестал бить в лицо, и появилась возможность оглядеться.
Нет, это была не «ментовка», не камера для допросов. Он находился в квартире, видимо, все той же, куда явился за телкой. А где хоть она, посмотреть бы? Странное желание, подумал, зачем теперь-то? Вспомнил сказанное про трупы, которые уже навесили на него.
— Нет, погоди, начальник, я не знаю, про какие трупы ты тут гонишь. Покажи хоть одного, кого я замочил?
— Ты-то, может, сам и не мочил, да Вампир тебя уже с потрохами сдал. И школьного дружка твоего, Тольку Гвоздева, на тебя повесил, и водителя в институте Склифосовского, и даже балерину, вот так, Коркин!
— Не, не будет у нас базара, начальник. Пусть он сам мне скажет в глаза. «Фуфло», начальник, а ты меня хочешь за пятачок? За понюшку?
— Почему? «Макаров» твой? — Он кивнул на пистолет, лежащий в целлофановом пакете. — Отпечатки пальцев на нем твои. На обоих ножах, вынутых из трупов, тоже, Коркин. Кому будешь доказывать? Впрочем... А давай-ка я тебя проверю. — Генерал вынул из кармана лист бумаги, разгладил его на столе и сказал: — Вот три адреса. Покажи пальцем, по какому мы полчаса назад Вампира взяли? Угадаешь — поверю, что, может, и не ты Диму Горлова в реанимации своим десантным штык-ножом зарезал. Хотя именно тебя видели, когда вы с Максом шли в палату, медицинские сестры и уборщица и с ходу опознали по фотографии из твоего прошлого уголовного дела, которую мы им в тот же день предъявили. И лысого Вампира они опознали тоже — он ведь депутатом был, лицо известное. Тут стригись не стригись, роли уже особой не играет. Это он так думает. А вот его мамаша, Галина Михайловна, по нашей просьбе прислала нам фотографию лысого своего сынка из Германии. И экспертиза немедленно подтвердила ее подлинность. Видишь, обложили мы вас со всех сторон. Ну так что, рискнешь? Или боишься? Ты ж десантником был, Коркин. Нет, обгадился уже, все вы, бандиты, — засранцы и трусы. А что Вампир? Что он, действительно кровь пьет? Да нет, просто психически ненормальный человек, сильно больной, помешанный на своем величии, как Гитлер или Наполеон, как всякий сумасшедший. Только он еще и опасен тем, что действия у него всегда непредсказуемы — запросто и убить может, зная наперед, что наш закон к психам проявляет особое милосердие. Их бы топить, как поганых сук, а мы их лечим, чтоб они потом снова выходили на волю и людей убивали. Так что с него и взять особо нечего. Его суд на принудительное лечение определит. А вот вам, братва, гораздо хуже будет, вам, как говорится, теперь век свободы не видать. Потому что не доживете, сгниете по камерам-одиночкам.
Коркин слушал, а сам косил глазом на лист бумаги с написанными адресами. Наконец не выдержал, ткнул пальцем в одну из строчек:
— Вот, — и опустил голову, словно совершил непомерный труд.
Виктор Петрович Г оголев метнул свой взгляд на указанную Коркиным строчку, так же мельком взглянул на стоявшего в дверях оперативника и устало вздохнул.
— А вот опять ты соврал, Коркин,— сказал печально. — Не было его по этому адресу. И никого там вообще не было. Пусто. А взяли мы Вампира знаешь где? Я нарочно не написал здесь, думал дать тебе хоть малый шанс. А ты им не воспользовался. Ну вот и пойдешь ты у нас паровозиком, Валерий Иваныч. Й как только мы твоим дружкам-приятелям про то намекнем, знаешь, сколько они сразу на тебя понавесят? О-го-го! А если добавим твоим сокамерникам, что взяли мы тебя здесь прямо на женщине, которую ты насиловал, прежде чем зарезать, так вообще отпидорасят так, что ты до последнего часа будешь свой кошмар в страшном сне видеть.
— Сукой буду, начальник! — Коркин попытался вскочить, но сильная рука сзади резко прижала его к стулу.
— Сидеть!
— Слушай, начальник, я ж был у него там! Ну хоть бабу эту его спроси, она мне сама и укол сделала! Был я там, был! Может, потом соскочил?.. Да нет, не мог. Туфту ты гонишь, чтоб совсем меня запутать... Я ж звонил ему, когда сюда поднимался, еще с лестницы. И она трубку взяла. И говорила нормально. И он тоже. А может?..
— Чего может-то? — равнодушно зевая, спросил генерал. — Все, что могло, уже было. Вставай, поедем в нашу контору, там тоже тебя ждут с нетерпением. Столько ж дел сразу закроем, предстазляешь?
— А я без адвоката слова не скажу.
— А тебя никто и спрашивать ни о чем не будет. Тебе, голубь, будут только рассказывать. И статьи обвинения зачитывать. Надолго хватит. Навсегда. Поднимайся. Заодно и очную ставку тебе с Вампиром устроим, послушаем, что он про тебя новенького расскажет, как окончательно топить станет. Интересно же! Кстати, этих ребятишек из Милана — так? — он тоже на тебя повесил. Так что ты теперь еще и заказчик у нас. Исполнителей-то до едреной фени, а вот с заказчиками у нас туго. Так что и здесь повезло... Я думаю, что он еще и Германию— там ведь тоже три трупа пока бесхозных — на тебя повесит. Вон сколько набирается, Валерий Иваныч! С большим почетом мы тебя будем в Москву этапировать. Ну а ты — человек бывалый, тюремные порядки и сам знаешь, чего объяснять? Поехали... Помогите ему, а то, гляжу, ноги уже не держат, столько на шее повисло...
Виктор Петрович Гоголев произносил свой долгий монолог, словно плохой актер на сцене, не умеющий слушать партнера. Или птица-глухарь, который вообще слышит лишь собственное токованье. А еще он сознательно преувеличивал свои знания, выдавая предположения за готовую истину. И в этом был его козырь. Он же понимал, что не может милицейский генерал, допрашивая взятого практически с поличным преступника, вдаваться в какие-то нюансы его настроения. И все так называемые ловушки его должны казаться хитроумными лишь ему самому, иначе тот же преступник легко раскусит, что из него попросту вытягивают нужную ментам информацию, начнет врать и все запутывать. А когда те же ловушки для изощренного и напряженного в своем внимании преступника будут легко им разгаданы, он поймет, что имеет дело с дураком, чинушей, которому легко соврать, лишь бы выглядеть при этом убедительным самому. Вот и выбрал себе Виктор Петрович такую тактику: все якобы знать и ничему не верить. И знания свои открывать спокойно и уверенно, чтобы преступник почувствовал всем нутром, что это лишь малая часть того, что о нем известно. А также вешать на него совершенно уже абсурдные вещи, которые будут также выглядеть весьма убедительно в глазах тех, кто станет его позже судить. За свои подлинные «грехи» иной готов ответить, но он не выдержит, когда на него начнут вешать то, что сделали другие, и он-то отлично знает об этом. И тогда тупая уверенность мента в своей правоте лишний раз подтвердит преступнику, что он действительно попал под тяжелый каток, который его расплющит без всякого сожаления, а вот истинные убийцы отделаются той же психушкой, выход из которой найдется всегда. Это только уверяют, что там все у них очень строго. Находят способы, да и большие деньги, положенные вовремя и в нужный карман, говорят, тоже помогают, чтобы даже специальная медицинская комиссия однажды «не заметила» очевидного.
В то время как в обычных условиях «вышка» в моральном плане иной раз куда предпочтительнее пожизненного заключения...
Что же касается Валерия Коркина, то Гоголев был уже практически уверен, что под грузом навешанных на его шею «мокрух» Боксер согнулся-таки. Надо было иметь в виду еще и то обстоятельство, что сидел он всего однажды и что срок был относительно небольшой — за хулиганство много не давали. Значит, и закоренелым преступником в «институте жизни», которым могла стать для него тюрьма, полного курса наук он не прошел. И то, чем он занимался, пока, вероятно, на него не «положил глаз» тот же Вампир, можно было бы определить как бытовой бандитизм. Грабанули там магазин или обменный пункт всей компанией, в которой роли распределены заранее, взяли за хобот торгаша — сняли «свой процент», объявили рынок зоной своих жизненных интересов, занялись элементарной спекуляцией, которую, с легкой руки высших властей, ныне гордо именуют предпринимательством, дальше — больше, и понеслось. Ты показываешь кулак — тебе платят отступные, чем не лафа? Чем не житуха?! А главное — боятся! Вот он, основной мотив. Меня боятся, значит, я — сила! А когда ты его мордой в дерьмо, да не разок, а всерьез и надолго, он не то чтобы прозреть вдруг или там укоры совести почувствовать, нет, он просто начинает башкой своей дурной понимать, что, оказывается, и с ним сейчас могут сделать то, что он делал с другими еще вчера. И, вспоминая, потеет от ужаса и предчувствия. Вот тут из него и можно вытащить правду. За которую он, не исключено, станет позже горько корить себя. Или... впрочем, кто знает?..
Вампира повязали без всякого сопротивления с его стороны. И это было удивительно.
Как ни рвался Владимир Поремский «в первые ряды», майор Седов, возглавивший операцию, приказал ему не покидать машины, а он сам его позовет, когда преступник будет уже схвачен. Возьмем, вот тогда и начинайте. Работайте. Геройства здесь никакого не нужно, зато необходимо, чтобы каждый занимался исключительно своим делом, а значит, на каждом этапе операции должны действовать профессионалы. Так учил их, работая еще в Ленинградском уголовном розыске, Виктор Петрович Гоголев. И они старались не подводить своего учителя.
Но Владимир заявил, что хоть на участии в штурме, так и быть, не настаивает, однако отсиживаться тоже не собирается. И Седов, поморщившись, махнул рукой, мол, черт с тобой, только под ногами не путайся. Ну тут он, наверное, был прав.
Дом на Арсенальной улице, в районе Полюстрово, второй день уже находился под пристальным наблюдением сыщиков, которые, однако, так ничего и не смогли сказать о жильцах той квартиры, которую назвала Поремскому Дарья Калинова. Ну, в смысле, куда ее однажды привозил Максим Масленников. Рискнули пообщаться с соседкой по этажу — крохотной старушкой, выгуливающей свою беспородную собачку, и та подтвердила, когда ей показали фотографию Вампира, переданную от Турецкого, из Германии, что да, мужчина, похожий на этого лысого, тут появлялся пару раз. Но днем никто из квартиры не выходит, шума или музыки не слышно, гости не появляются. И вообще квартира кажется нежилой. Правда, недавно, под вечер, из нее вышла полная такая женщина средних лет, и под плащом на ней был виден белый халат, который носят обычно врачи по вызову на дом. Она, кстати, и села в серый микроавтобус с красным крестом на дверцах и укатила. Значит, в квартире мог быть и больной, к которому приезжала «скорая помощь». Но кто он и откуда доктор, старушка не знала. В их районной поликлинике она эту женщину не встречала. Может, из другой?
Все может быть...
Но одному из сыщиков старушка позволила расположиться у нее в прихожей, у дверного глазка, чтобы понаблюдать за лестничной площадкой. И как раз сегодня, в начале одиннадцатого, на площадке появился наконец гость — крепкий такой малый. Он огляделся, затем достал мобильник, нажал на нем что-то, видимо вызов. Дверь той квартиры, как по сигналу, тихо распахнулась. Крепыш исчез за нею.
Сыщик, естественно, сразу среагировал, доложил старшему, тот своему начальнику. Решено было только наблюдать, поскольку пришелец на искомого Вампира был абсолютно непохож. Дали команду проследить, куда тот отправится, когда покинет квартиру. Если вообще ее покинет. Однако не прошло и получаса, как дверь так же тихо отворилась, и на площадку вышел тот самый парень. Казалось, что он немного выпил, потому что его вроде покачивало. Он постоял, закурил и медленно пошел вниз по лестнице.
Во дворе его, разумеется, «встретили и повели». Прямиком в Автово, и на ту самую улицу Новостроек, где в это время находились майор милиции Федор Седов и его подопечная. Ну а дальше было уже дело техники.
И с мобильником Валерия Коркина специалисты разобрались быстро, определив последний номер, по которому он с кем-то связывался. Позже стало понятно с кем. А затем уже опергруппа сумела тихо просочиться в старый дом на Арсенальной улице, где прятался Масленников.
На крышу поднялись трое бойцов ОМОНа, чтобы по команде спуститься на тросах и штурмовать квартиру через окна. Тяжелую бронированную дверь решили не взрывать — дом действительно старый, в трещинах, не дай бог, завалится, но приготовили мощный домкрат, которым пользуются спасатели из МЧС в критических ситуациях. И все же сперва рискнули отработать тот прием, которым пользовался Коркин, и уж если он не сработает, ну тогда быстрый и решительный штурм.
Но кнопка мобильника сработала, и дверь почти бесшумно отворилась сама.
В квартиру быстрым ручейком хлынули омоновцы, и первым, с пистолетом в руке, вошел Федор Седов.
Вошел, мгновение постоял, обернулся к бойцам и, подняв руку, громко сказал:
— Всем отбой.
Максим Геннадьевич Масленников лежал ничком, вытянувшись на диване и, видимо, крепко спал. Точнее, как позже выяснилось, находился в глубоком кайфе. Был он в одной только белой сорочке, расстегнутой на груди. Рядом, на столике, на серебряном подносе, стояли несколько разноцветных пузырьков и валялась вскрытая упаковка с десятком одноразовых шприцев.
Возле дивана, в большом кресле с пологой спинкой, откинув на нее голову с коротко стриженными русыми волосами и приоткрыв пухлый рот, также спала полная женщина лет, наверное, сорока с чем-то, в распахнутом белом медицинском халате, под которым также не было ничего. А вся одежда, и мужская, и женская, вперемешку была разбросана по полу — здорово, видать, торопились приступить к своей крайне неосторожной оргии.
Женщина «расслабилась», мягко говоря, в безнравственной позе. Глаза вошедших буквально округлились от изумления при виде широких и плоских ляжек, вызывающе раскинутых на подлокотниках кресла и демонстрирующих буйную кудрявую растительность внизу живота. Тяжелые крупные груди свисали женщине под мышки. Вид у нее был чудовищно непристойный, просто смотреть противно. Но почему-то у рослых омоновцев, затянутых в штурмовую форму, с десантными автоматами в руках, в шлемах с поднятыми забралами, как-то самопроизвольно раздувались ноздри, а учащенное, прерывистое, будто после долгого бега с препятствиями, дыхание указывало на определенную вредность такой их работы для человеческого здоровья. И при этом еще они стыдливо отводили друг от друга глаза, будто боясь, что их уличат в чем-то непотребном, запретном.
...Поремский вспомнил, что, когда еще учился на юридическом факультете, одно время была у него подружка из медицинского училища. Бойкая, крепенькая вся такая, темпераментная девица, приехавшая в Москву из Ростова-на-Дону покорять, видимо, столицу. Известно, что самые сведущие в медицине люди — это те студентки, которые только собираются еще стать медсестрами: для них вообще не существует ни секретов профессии, ни уж тем более каких-либо запретов. Вот и Инка оказалась одной из них.
А почему вдруг вспомнилась? Да вот увидел Владимир, войдя последним в квартиру, развернувшийся перед ним «пляжный пейзаж» довольно сомнительного толка, поглядел на словно стекленеющие глаза бойцов и усмехнулся про себя. Точно, и с ним однажды случилась близкая история.
Они всё искали себе место уединения, и оно неожиданно нашлось в ее училище, куда они проникли со всей осторожностью, обманув бдительность вахтера. Инка завела его в одну из аудиторий, или то был какой-то странный врачебный кабинет, подтащила к не менее странному, непонятному сооружению и вдруг вскочила на эти конструкции. Да так ловко, что ноги ее вмиг оказались раскинутыми высоко в стороны. Была полная луна, света они, естественно, не зажигали. Все выглядело словно на ладони, и он остолбенел. Но он был молод, распален долгим терпением, и приглашать его не надо было. Он с ходу оценил неоспоримые достоинство того сооружения. А позже узнал, что это всего лишь обычное гинекологическое кресло, в котором врачи осматривают и обследуют своих пациенток. Обычное — даже почему-то обидно стало.
Но Владимир будто заново ощутил то, давнишнее свое, состояние крайнего азарта, почти бешенства, кинувшего его тогда к Инке. И подумал, почти физически ощущая сейчас тяжкую атмосферу, накапливающуюся в комнате, что, случись невероятное и расстегни вдруг кто-нибудь из наиболее решительных омоновцев ширинку своих брюк, мгновенно выстроится живая очередь желающих также овладеть этой грубой, горячей плотью. И никакая сила их не остановит, потому что она сама, эта плоть, куда более страшная, почти убойная сила. Вот и ищи потом мотивы в делах о групповых изнасилованиях...
Появившийся в комнате судмедэксперт с ходу оценил обстановку и рявкнул на столпившуюся «публику» почти зверским басом:
— Эй, вы, охламоны! Да прикройте ж ее чем-нибудь! Ну чего вы, как кобели на собачьей свадьбе?! Есть же халат, тряпки вон валяются! —и показал на разбросанную по полу одежду.
Раздались короткие смешки, кто-то выдал довольно-таки сальную шутку. И, наконец, пришел в себя командир отделения, задействованного в операции:
— ОМОН, на выход!
А Седов, улыбаясь, добавил, обращаясь уже к Поремскому:
— Оперативно-следственная группа может приступить.
Судебный медик быстро осмотрел Масленникова, сказал, что тот живой, но спит, то есть в полном отрубе. А что он принимал, понять сейчас трудно, тут, на столе, навалом всяческой хренотени, и нужны специальные анализы. Но ответ может подсказать вон та дама, видимо от медицины, и показал на женщину. Сам же подошел, спустил наконец с подлокотников ее безвольные ноги, подтянул и застегнул на ней белый халат и открыл свой чемоданчик, чтобы попытаться привести ее в чувство.
Из документов, найденных в ее сумочке, Поремский узнал, что она работает врачом в наркологическом диспансере. Был и адрес, и все прочие атрибуты. Мария Леонтьевна Торопкина — вот как ее звали. Возраст — 48 лет, не замужем, штампа в паспорте нет, о детях тоже ничего не сказано, а может, просто отсутствуют соответствующие отметки в паспорте. Ничего себе «девушка», кинувшаяся во все тяжкие на старости лет! А с другой стороны, за что ее судить? Свободная женщина. Если и осуждать, то разве что за наркотики. И опять- таки лишь в том случае, если их принесла сюда она. Ну а кто ж еще? С наркоманами же работает.
А «свободная женщина» Мария Леонтьевна Торопкина между тем с помощью судмедэксперта постепенно приходила в себя — что-то несвязно уже бормотала, отталкивала его руку с нашатырем, пыталась повернуться, чтобы удобнее устроиться в кресле и продолжить счастливый, или какой он у нее там, сон. Но медик не отступал. И наконец ей пришлось открыть глаза и медленно сообразить, где она, что с ней и, главное, откуда здесь столько постороннего народа. Потом она увидела спящего Масленникова, осознала собственный внешний вид и попросила дать ей возможность одеться.
— Помочь не надо? — без всякого юмора, даже немного участливо, спросил грубиян медик.
— Я скажу, когда надо... Дайте мне, пожалуйста... — Она назвала какое-то лекарство, и эксперт полез в свой чемоданчик, шелестя там и звякая чем-то.
Он достал ампулу и взял со стола новенький шприц.
— Разрешите, я сама, — не очень четко произнесла женщина.
— Не надо, у вас еще не все в порядке с руками. Я сделаю лучше. — И он стал заполнять шприц лекарством из ампулы. — А ему что надо? — Он показал на Масленникова.
— Можете то же самое. Я смотрю, он сам уже вколол себе. Это снотворное, не страшно. Проснется через два-три часа, у него всегда... в последнее время...
— Мы можем задать вам несколько неотложных вопросов? — влез наконец Поремский, которому как- то надоело уже слушать совершенно пустую и неспешную, с его точки зрения, болтовню этих двух маститых медиков.
— У вас тут что, нет других, более важных дел?! — ни с того ни с сего рявкнул вдруг судмедэксперт. — Видите, человек только в себя приходит! Занимайтесь вашим обыском, черт возьми!
— А что, Федор Евгеньевич, — спросил Владимир у Седова почти елейным тоном, — у вас тут всегда судебные медики руководят оперативно-следственными бригадами? Или в виде исключения?
— Нет, — пряча улыбку, ответил майор, — только в исключительных случаях. Или когда им абсолютно нечего делать.
— Нормальное явление, — кивнул Владимир, — тогда попросите сюда понятых. Действительно, доктор, вероятно, прав, мы слишком долго лицезрели довольно отталкивающую картину и слегка расслабились.
— Это кто уже успел расслабиться? — спросил, бодро входя в квартиру, Виктор Петрович Гоголев. — Ты, что ль, Владимир? И с чего это? А мне доложили, что все прошло удачно.
— Лучше не бывает, ни шума, ни стрельбы, ни крови.
Гоголев подошел к дивану, посмотрел на лежащего, потом взял со стола один пузырек, другой, почитал, что на них написано, повертел в руках и спросил:
— Он?
— Он самый, — кивнул Седов. — Как говорится, не очень транспортабелен. Вот ожидаем, когда его сообщница придет в себя и подскажет разумный выход.
Судмедэксперт гневно сверкнул глазами, но промолчал. А Гоголев поманил Седова пальцем и, когда тот подошел, что-то сказал ему на ухо. Седов отстранился, взглянув на генерала с удивлением. Но тот решительно кивнул, и Федор сказал:
— Хорошо, сделаем, товарищ генерал.
— Ну и что теперь будем делать, Петр Кузьмич? — спросил Г оголев у медика.
— Сейчас я провожу ее в ванную, где она оденется, приведет себя в порядок, и можете работать. А он, — эксперт ткнул пальцем в Масленникова, — окончательно созреет, по нашему общему с ней мнению, для серьезного допроса не раньше завтрашнего утра. Вот и исходите из этого. Нет, конечно, можно ему вколоть лошадиную дозу, применить другие сильнодействующие способы, но будет ли смысл? Не знаю, вам решать, Виктор Петрович.
Петр Кузьмич как-то почти по-приятельски, словно демонстрируя свое превосходство перед остальными, включая нахального московского следователя Владимира Поремского, взял генерала под руку и отвел подальше, к окну. И там что-то начал ему говорить, а Гоголев, склонив голову чуть в сторону, внимательно его слушал, не перебивая. Ишь ты!
— Хорошо, я буду иметь в виду. А вас, Петр Кузьмич, попрошу заняться им вплотную. Он мне очень нужен, и, чем скорее, тем лучше. Федор всем необходимым вас обеспечит, я уже дал такую команду. Так что действуйте. — И пожал ему руку.
Медик помог женщине выбраться из кресла, попутно поднимая с пола именно ее белье и все остальное, увел ее в ванную, где и оставил. А затем занялся уже Масленниковым, которого затем вынесли на носилках из квартиры двое оперативников и увезли по адресу, указанному Виктором Петровичем. Но явно не в Кресты и не в другой следственный изолятор. Гоголев решил свести до минимума круг лиц, с которыми мог бы общаться пришедший в себя Вампир.
Между тем обыск, произведенный в квартире, дал совершенно неожиданную находку. Ну там деньги, огнестрельное оружие, аккуратно упакованная связка штык-ножей, которыми пользуются в десантных войсках, — это все было предсказуемо. Хотя холодное оружие косвенно подтверждало непосредственное участие Масленникова в московских убийствах. Но это еще доказывать. А вот небольшой, аккуратный чемоданчик с набором париков удивил всех. Причем самое любопытное заключалось в том, что каждый парик — от почти мелкого, седоватого ежика до нестриженой прически месячной давности, были в пакетах под номерами. То есть носитель мог менять свои «прически», исходя из сроков отрастания обычных волос. Хитро задумано. Значит, вполне возможно, что он, как говорится, не вчера стал лысым, то есть брился наголо, а уже давно. И что, никто этого не знал? Нет же нигде, кроме той единственной, из Германии, фотографии, где Максим Масленников представал, что называется, в натуральном своем виде.
Что-то беспокоило Поремского, пока он рассматривал парики. Практически все были уже ношены, на это, по словам эксперта-криминалиста, обследовавшего находку, указывали следы клея, которым парики крепились на голове. Какой такой клей? Эксперт и не удивился:
— Да его во всех театрах применяют.
Вот оно! Театр.
Владимир вышел на лестничную площадку и набрал по телефону номер Дарьи.
— У вас все живы? — был ее первый тревожный вопрос.
— Полный порядок. Никто из арестованных тоже не пострадал. Слушай, они тут были под таким кайфом, что ничего так и не поняли.
— Они? А кто еще?
— Баба одна, пожилая. Некто Торопкина. А ты что, знаешь ее?
— Знаю, — помолчав, сухо ответила Дарья.
— Расскажешь?
Она снова помолчала и ответила:
— Не знаю. Не хотелось бы.
— Ладно, это все потом. Ты вот что скажи: Ленка, о которой ты говорила, она у вас, в театре, чем занимается?
— В гримерном цехе. Парики шьет. А что?
— Ничего. Так, говоришь, Максим ее тоже хорошо знал?
— Я тебе такого никогда не могла говорить. Думаю, что совсем не знал. Ну, может, видел походя. Но я почти уверена, что между ними не было ничего общего.
— Да? Тогда почему посланец от Максима, который явился сегодня утром убивать тебя, сказал, что пришел с Леной, а сам назвался Игорем? А Игорь — это кто?
— Ой господи!.. Я ж даже и не подумала!.. Верно, Володенька, он ведь так и сказал, а я еще спросила, где Лена, почему долго поднимается, и дверь им открыла... Ну не я, конечно, но они же свои! А Игорь — Ленкин бойфренд. Он ее на своей машине возит.
— А как же мог Масленников об этом знать?.. Ладно, ты подумай, но Ленке своей пока ничего не говори. И еще вопрос: вот если специалисту показать парик, он может сказать, кто его сделал?
— Ну, конечно! У нас их не так много, и у каждого мастера свой почерк, так сказать.
— А Ленкины парики ты бы, например, узнала?
— Вряд ли, я не по этой части. Но уж она-то свою работу знает. А что?
— Все, спасибо, потом расскажу. При встрече.
— А когда? — А ведь в голосе-то прозвучали уже капризные нотки.
— Скоро, пока.
Поремский с улыбкой покрутил головой, вспомнив, как еще недавно, час какой-нибудь назад, и сам едва не поддался всеобщему затмению, прилипнув глазами к выставленной напоказ женской плоти, вызывающей у всей толпы однозначно непристойные мысли, и успокоился, зацепившись воспоминаниями за прошлое и решив, что сам-то ведь может рвануть к Дашке и уж там окончательно стряхнуть с себя сковавшее его оцепенение.
Когда он вернулся, Виктор Петрович беседовал с «доктором Торопкиной», как она ему представилась, и с легким укором взглянул на Владимира. В смысле, где был?
— Я о париках. Кажется, есть след.
Генерал кивнул и показал на соседний стул.
— Садись, послушаем Марию Леонтьевну вместе. Представляю вам старшего следователя по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры России Владимира Николаевича Поремского. Ему поручено расследовать это дело. — И повернулся к Владимиру. — У нас сейчас с доктором Торопкиной не допрос, а предварительная беседа. Она объясняет мне, каким образом оказалась в этой квартире, насколько хорошо знакома с ее хозяином, ну и все такое прочее. Так что официальный допрос я оставляю для вас, Владимир Николаевич. Продолжайте, доктор.
Но она молчала, и лицо ее, дотоле живое и даже как бы увлеченное рассказом, стало сухим и отчужденным.
— Вас не устраивает такая форма разговора? — учтиво осведомился Гоголев. — Но ведь мы же с вами, Мария Леонтьевна...
— Виктор Петрович, можно начистоту?
-Ну а как же иначе? Мы ведь уже договорились.
— Да, я обещала все вам рассказать. Искренне. Потому что вижу только в такой форме беседы, если хотите, отчасти и свое собственное спасение.
— Вам ведь есть чего всерьез опасаться?
— Ну мы же взрослые люди... Вот поэтому я хотела бы просить вас, Виктор Петрович... может быть, в порядке исключения, если это у вас не положено, поделиться моими мыслями, информацией пока с вами лично. Я слышала о вас и готова верить любому вашему слову, которое вы мне скажете. И обещаю не врать, попросту говоря. Но нельзя ли это сделать... наедине? А вот когда станете допрашивать меня официально, под протокол, я так же честно отвечу на ваши вопросы. Но уже без... ну, без эмоций. Вы поймите меня, я все-таки женщина, хотя молодой человек, который вошел одним из первых, увидел такое, что мне не хотелось бы с ним обсуждать. Да мне стыдно, но не только моя в том вина. И когда я расскажу, возможно, вы поймете меня. И не будете судить слишком строго. С высоты вашего возраста. О чем я не могу даже и просить этого молодого человека.
Гоголев усмехнулся, пожал плечами и вопросительно взглянул на Поремского. А у того снова высветилась перед глазами слишком уж эффектная поза «отдыхающей женщины». Он посмотрел на нее, она же настороженно поймала его взгляд и опустила глаза. И не покраснела, во характер! -Ну и черт с ней. На допросе уже не отвертится.
И Владимир сказал, что не будет возражать сейчас против ее приватного, так сказать, разговора с Виктором Петровичем, что совсем не исключает и последующего официального допроса ее в качестве подозреваемой... Тут Поремский поймал мгновенный остерегающий взгляд Гоголева и замолчал, предоставив женщине понимать сказанное им, как она сама того пожелает. Подозревается в соучастии, чего еще? Да вон хоть те же наркотики! Она же сама официальное лицо! Врач- нарколог!
Но ничего этого Владимир не сказал, и Гоголев кивнул ему с поощрительной улыбкой.
— Занимайтесь там пока, — кивнул он в сторону комнаты. — А вам, Мария Леонтьевна, с разрешения и Владимира Николаевича, я предлагаю сделать следующее. Давайте не будем дальше мешать работать следственной бригаде и поедемте в одно тихое местечко, где мы сможем поговорить откровенно. А там и решим, как у нас потечет дальнейшее расследование, не возражаете? Лично у вас здесь больше нет важных дел?
— У меня их и прежде-то не было, тем более — сейчас, — вздохнула она.
— Не возражаешь? — спросил Г оголев у Поремского.
— Нет, но на всякий случай напоминаю о Новиченко, не забыли такого?
— Я помню, — улыбнулся ему Гоголев и рукой показал Торопкиной на дверь.
Нет, здесь вовсе не безобидной оргией пахло. Но «доктор Торопкина», обрадованная своей первой «победой» над тупыми милиционерами и еще не представляя себе собственной судьбы, страстно закатывала глаза и наивно уверяла Виктора Петровича, что под воздействием даже самой малой дозы кокаина половая страсть, особенно когда человек уже в возрасте, достигает невиданной силы. Просто надо уметь этим делом очень грамотно пользоваться и проверять исключительно на себе, не втягивая в этот восхитительный омут других. Возникают такие буйные фантазии, что партнеры, в приступах прямо-таки невероятных сексуальных домогательств друг к другу, теряют всякую осторожность, переходя любые границы дозволенного природой, а ведь она позволяет решительно все!
Кажется, Мария Леонтьевна, искренне увлеченная собственной лекцией, готова была уже продемонстрировать некоторые аспекты того самого, дозволенного. Но внимательный и снисходительный взгляд Гоголева, похоже, сбивал ее пыл и заставлял сомневаться, тот ли тон она выбрала, ту ли тактику предпочла?
А место для столь душевного разговора было выбрано очень удачно. На Петроградской улице, в большом доме, битком набитом коммунальными квартирами, у Гоголева было оборудовано свое личное, конспиративное пристанище — еще со времен работы в уголовном розыске. Здесь он встречался со своими агентами, здесь мог обеспечить и себе, и своим сексотам — секретным сотрудникам — полную безопасность. И привез он сюда Марию Леонтьевну в связи с некоторыми, неожиданно возникшими у него планами. Нет, вовсе не теми, что уже, вероятно, начали туманить слишком уверенную в себе и в своих чарах женщину.
Странно, с чего бы это? Далеко ведь не красавица, да и просто на симпатичную бабу, с которой можно выйти, не стесняясь, в люди, тоже не особо тянет. И годами уже не вышла — в полвека совсем не находка. Может, действительно сидит в ней какой-то черт с секретом? Взять того же Вампира. Ему что, молодых девок не хватало? Балерин, вроде Волковой? Да нынче за очень большие деньги можно себе настоящую принцессу с многовековой родословной выписать, а не то что какую-нибудь диву из кордебалета. Однако же нашли-то с ним именно ее, да еще в совершенно разобранном виде, от которого кое у кого слюноотделение началось. Непонятно.
А Мария Леонтьевна между тем так активно изображала почти невинную — ну разве что самая малость! — и наивную дурочку, не вовремя расслабившуюся и оконфузившуюся перед большим количеством молодых людей, что кто-то другой, пожалуй, и поверил бы в ее искренность.
Но когда Гоголев, устав от напряжения, сообщил, что охотно принял бы ее версию, но, вообще говоря, то, что происходило у них с Масленниковым, — это сугубо их личное дело, нравится им таким образом проводить время, валяйте, ребята, резвитесь. За то, что они творят друг с другом в постели, или в кресле, или черт знает где, но только не в общественном месте, их не собирается никто наказывать. О наркотиках, которые, по ее словам, активно стимулировали их половые отношения, можно поговорить отдельно, это сейчас не самое главное. Но задержана-то она по подозрению в соучастии в совершении особо опасного уголовного преступления, по сути, террористического акта, на расследование которого брошены все лучшие силы Генеральной прокуратуры, Федеральной службы безопасности и Министерства внутренних дел, вот в чем дело.
И тут у «доктора Торопкиной» вмиг упало настроение. Резко усилились вдруг и до того, оказывается, не прекращавшиеся головные боли, похоже, начался приступ ишемии. Но когда Виктор Петрович, проявив галантное участие, предложил ей лекарство на выбор: валидол, нитроглицерин либо коньяк, она без раздумий выбрала последнее. И даже отказалась на всякий случай померить давление — у Гоголева имелся тут аппарат для измерения.
Выпив, она задумалась и сразу превратилась в обычную пожилую женщину, растерявшуюся до такой степени, что достала сигареты из сумочки и стала старательно прикуривать одну из них не с того конца. Пока Г оголев не указал ей на ошибку. Она смяла сигарету в пальцах и беспомощно взглянула на него.
— И что же будет дальше?
— По идее, мы должны сейчас отправиться прямо к вам домой, где произвести тщательный обыск в присутствии, как вы понимаете, понятых — соседей там и так далее. Затем — на службу, в ваш диспансер, где сделать то же самое. Что еще? — Он задумался. — А, ну и, конечно, возможно еще сегодня, если останется время, мы проведем ваше опознание среди тех, кто вас видел в то воскресенье на месте преступления, в Сосновой Поляне, когда мимо, по Петергофской трассе, проезжал президентский кортеж. Ну а потом вы, естественно, соберете необходимый минимум вещей — зубную щетку, порошок, полотенце, смену белья, сигареты, но без фильтра — и отправитесь в тюремную камеру, — подвел итог Виктор Петрович и огорченно вздохнул, давая таким образом понять, что, если бы все дальнейшее зависело только от него, то есть от его власти, он бы, возможно, так и не поступил. Но — увы, как говорится...
Он недаром начал живописать ее перспективы со слов «по идее». Она усекла. И задумалась. Попросила разрешения выпить еще немного коньяку. Гоголев налил, внимательно наблюдая за метаморфозами, происходящими в ее сознании. На лице были написаны эмоции, которые обуревали ее.
Она очень боялась, потому что спокойный тон Гоголева и этакая эпическая безысходность дальнейших перспектив сомнений у нее, видимо, не вызывали. Значит, требовалось сделать выбор. И она знала уже какой. Нет, чары ее никому не понадобились, потребуется другое, ибо она в силу своей профессии много знает, а они, в свою очередь, тоже наверняка знают об этом. «Они» — это симпатичный, в общем-то, генерал, что сидит напротив, угощает коньячком, ведет себя в высшей степени пристойно, хотя вполне мог бы, и она просто не имела бы права ему отказать. А собственно, чем черт не шутит? Если б хотел подставить, давно бы это сделал, и не привозил сюда для серьезного разговора, а сунул в камеру, к проституткам и воровкам, и — забыл. А следствие вел бы тот молодой, с синими, сверкающими льдом глазами. Красивый мальчик, подумала мимоходом, но, наверное, очень злой...
— Вон, значит, как все повернулось... — задумчиво произнесла она. — И никакого иного выхода нет?
— Думаю, есть, — не очень, правда, уверенно сказал Гоголев.
— Подскажете? — Она искоса посмотрела на него.
— Подскажу.
— А если я... — вдруг отбросив последние свои сомнения, начала она и остановилась в ожидании ответной реакции.
— А если вы, — понял смысл ее интонации Г оголев, — то нам, пожалуй, есть о чем поговорить. Но сначала вы, Мария Леонтьевна, все самым подробнейшим образом расскажете мне. Вот, я включу диктофон и стану задавать вам вопросы. Потом мы эту запись расшифруем, напечатаем, вы прочитаете, подпишете и... Протокол допроса свидетеля — я правильно понимаю? — займет свое место в уголовном деле по факту теракта, произведенного тогда-то, в таком-то месте, организатором которого, а также исполнителями были следующие лица... Далее — фамилии, адреса и прочая атрибутика, как говорят мои приятели в Эрмитаже. Я понятно объясняю?
— Ах, генерал... — томно вздохнула Торопкина. — Конечно, я все сразу поняла! Вы даже не представляете, как приятно женщине говорить с человеком, который все понимает с полунамека.
«Господи, да что ж это с ней происходит? Шальная какая-то баба! Неужели все еще рассчитывает на свои чары? Или свободно вздохнула и валяет теперь дурака?»
— Видимо, вы намекнули о сотрудничестве, я не ошибаюсь? — мягко спросила она.
— А действительно, почему бы и нет? — откровенно «удивился» он, словно ее предложение даже слегка озадачило его. — Наверняка же у нас с вами могут найтись общие интересы, верно? А ваши знания обстановки могут оказаться по-своему уникальными.
— Ну, разумеется... — В ее голосе «мурлыкнули» такие глубокие интонации, что у Гоголева возникло совершенно чудовищное предположение. Вот сейчас он кивнет, и она ринется к нему, чтобы отдаться прямо тут же, на полу, демонстрируя особые свои таланты, о которых она пела тут битый час. Но он не кивнул, и она не ринулась. Значит, с ней все в порядке.
Но одновременно возникла неожиданная догадка. Вспомнилась фраза Федора Седова о том, что перед приходом Боксера Дарье Калиновой звонила ее подруга Лена, которая оказалась совсем не Леной, ибо Дарья сказала, что у той голос лающий, а эта разговаривает томным, нарочитым таким голосом.
— Признайтесь, Мария Леонтьевна, а ведь это вы звонили Дарье от имени ее подруги Лены? Ну насчет того, что в театре переполох и прочее, да? Между прочим, хочу предупредить: врать мне не стоит, все телефонные голоса у нас записываются на магнитофон, и специалисты вмиг найдут того, кто говорил, стоит только предъявить им запись, скажем, нашего с вами разговора. Знаете, почему я угадал? У вас удивительный голос, — откровенно польстил он. — Глубокий, томный. Такие редко встречаются.
— Ну раз уж вы все равно угадали... Да и зачем теперь скрывать? Он велел, я позвонила. А что я могла сделать? Он не любит, когда ему противоречат, даже в мелочах...
— Вернемся к теме. Вы не спрашиваете меня о том, какая судьба ожидает вас в том случае, если мы сможем с вами договориться?
— Я верю вам, Виктор Петрович, вы, я вижу, не способны унизить женщину. Вы даже в отчаянных для нее ситуациях умеете говорить приятные вещи... Но все же, что меня ожидает?
— На время следствия у вас отберут подписку о невыезде. Знаете, что это такое?
— Да, нельзя из дома выходить.
— Нет, это как раз можно. Уезжать никуда нельзя. А если нарушите, то вас отыщут даже на дне Финского залива и уж тогда точно посадят.
— Я не самоубийца.
— Надеюсь. И еще одну подписку дадите. Лично мне. Где напишете о том, о чем сами только что сказали: о добровольном сотрудничестве с правоохранительными органами в моем лице. И знать о ней будем только мы двое.
— Ну да, конечно, раз не в ЗАГС, будем так-с...
— Почему же «так-с»? Все имеет свою цену.
— Даже предательство?
— Если вы свое добровольное решение называете предательством по отношению к кому-то, я не настаиваю. Ваше право.
— Как по мне, — ухмыльнулась вдруг она, — лучше длинная дорога. В смысле, долгая.
— А уж это будет зависеть исключительно от вас самой. И заметьте, за все время я ни разу даже не намекнул вам о наручниках, в которых увезли Максима Масленникова по кличке Вампир.
— Мне ли не понять, — вздохнула она.
— Вот и отлично. Так я включаю диктофон?
— Я готова, спрашивайте...
Проницательный Константин Дмитриевич Меркулов, прослушав магнитофонную запись допроса Тороп- киной и некоторые необходимые комментарии к нему самого Виктора Петровича, заметил с несколько скептическим выражением лица:
— Ты выводишь ее из дела? Имеешь к тому серьезные основания?
— Ну почему? Свидетельница. А вообще — имею.
Костя поиграл бровями.
— Я готов поверить тебе. Версия почти безукоризненная. Кое-что уточнить, подработать...
Версия так называемого теракта на Петергофском шоссе после подробного рассказа Торопкиной выглядела следующим образом.
Максима она знала, в общем-то, уже достаточно давно, несколько лет. Знала и о его психической неустойчивости, иногда помогала советами, лекарствами. Трудно установить подлинную причину, по которой со временем все больше и больше портился его характер. Возможно, приступы болезни вызывали подозрительность, диктовавшую порой поистине жестокие выходки. Или, наоборот, врожденная его жестокость, остро проявившаяся еще в детстве, в конечном счете стимулировала, подталкивала учащавшиеся приступы болезни. Но самое печальное заключалось в том, что у него, как у всякого параноика, не желавшего всерьез лечиться, заметно прогрессировало извращенное представление о женщинах вообще и о некоторых из них — в частности.
Доктор Торопкина не могла с уверенностью сказать, когда у него возникла мысль сделать из той твари подзаборной, которую привезли к Максиму его подручные, «жертву чеченской войны». Эту даже и не женщину, а черт знает что доставили в «наркологию» прямо от Масленникова, а потом он сам позвонил и буквально приказал поставить ее на ноги. Она — законченная алкоголичка? Пусть станет такой же законченной наркоманкой, но она должна одновременно стать и его послушной куклой, которая ему нужна. Нужна!
Что такое «нужна», Мария уже знала. Даже отчасти и на собственной участи.
Началось с пустяка — она однажды пожалела больного мальчика, а мальчик потянулся к ней. Собственно, какой уже мальчик? За тридцать. Да и ей — чуть больше. Но он был для нее больной, а она его жалела. Он же успешно занимался спортом. Он даже был депутатом Государственной думы! Ну какой там депутат — никого не волновало, зато выглядел как! Он тогда слушался, лечился, и приступы случались крайне редко. А потом словно сорвалось. Покатилось по наклонной — ссоры в семье, потом хуже и, наконец, смерть Вадима, любимого брата, и — период совершенно полного озверения. Вот это время Мария больше всего и прочувствовала на собственной, что называется, шкуре.
— Япрекрасно сознаю, — говорила она, — что под его воздействием стала законченной мазохисткой. Он меня бьет, издевается, а я его еще больше люблю и желаю. Это как находиться в одной клетке с голодным тигром. Он хочет тебя разорвать и сожрать, а ты мечешься в замкнутом пространстве, всякий раз все с большим трудом уворачиваясь от его клыков и когтей, пока наконец не попадаешься в его лапы, и он начинает тебя терзать, наслаждаясь твоими криками и твоим ужасом. И тут вдруг появляется совершенно какое-то запредельное ощущение. Терзает? Ну и пусть жрет, насыщается твоим телом, твоим мясом. И ты сама, оказывается, получаешь от невыразимой боли и страданий поистине безумное наслаждение. И так до самой смерти. Которая скоро и наступает. А после ты будто возрождаешься, чтобы снова желать и ждать ее, эту мучительную свою кончину. Конечно, патология. Но ни с чем не сравнимая...
Вот такое признание. А что касается той «алкашки», то Максим поставил перед Марией очень жесткие сроки. И она решила, что это его новое «увлечение», которое должно пройти те же муки и страдания, что и она. Могла не согласиться и отказаться? Могла, конечно, но вряд ли он бы ее тогда простил. И ярость его, когда он видит непослушание, невероятна, поэтому лучше не рисковать. А потом, никто ж не знает, чем вся эта история закончится, может, и вполне благополучно.
Одним словом, на ноги ее удалось поставить. Отмыть, отчистить, привести в божеский вид. И оказалось, что она, эта недавняя помоечница, вполне во вкусе господина Масленникова — он обожает мучить и насиловать женщин как раз такого плана, безвольных и безропотных, передавая их время от времени своим подручным, а потом возвращая к себе обратно. «Я — не исключение, я тоже прошла через все это, — сказала Мария. — Думала — сдохну. А потом махнула на все рукой и стала жить дальше. Но больше, правда, со мной он этого не делал».
Однажды он сказал ей: «Поедем посмотрим на Нюрку в деле». Мария решительно отказалась, но он силком затащил ее в машину и пригрозил повторить то, чего она боялась больше всего. Поехала. Это было в то проклятое воскресенье. Он велел ей выйти из машины и пойти в сторону шоссе, посмотреть. Она спросила, что должна там увидеть, он ответил — сама узнаешь, а потом подробно расскажешь мне. И она пошла, а он остался сидеть в машине. Как раз возле того кафе «Бодрость», откуда и привезли к Марии в «наркологию» эту Нюрку.
Мария узнала ее, когда та поднималась к дамбе. Удивилась, увидев ее почему-то в милицейской форме. И пока стояла, как ворона, открыв рот, у шоссе так рвануло, что у нее даже в ушах стало больно, показалось, будто лопнули барабанные перепонки.
Вот тут оно и пришло — озарение. Мария в ужасе бросилась бежать. Но ее перехватил водитель Максима и тоже волоком притащил к машине и сунул на заднее сиденье.
«Ну что, — радостно сверкая глазами, сказал Максим, — видала, какой я им шухер устроил? Какой фейерверк?! А Нюрка твоя уже Богу от нас с тобой привет передает. Поехали. Сейчас мы с тобой ее хорошенько помянем...»
Когда она наконец пришла в себя после тех трехдневных «поминок», испугалась, увидев свое тело в зеркале. Оно все — от шеи до колен — было исцарапано, изодрано, искусано, словно над ней резвилась стая голодных псов.
Она уже без всякого стыда обнажила спину, и Гоголев увидел рубцы, синяки и зажившие укусы, окруженные желтыми потеками гематом. И это перетерпела? Простила, что ли? Черт его знает. А что было делать- то? И когда он давеча позвонил и велел срочно приехать и привезти ему необходимые лекарства, она не могла отказаться. И затем снова и снова выполняла все, что он от нее требовал, все ему позволяла, поскольку скоро потеряла вообще всякую способность к сопротивлению. Бессмысленно было и умолять отпустить ее. От таких просьб он только зверел и становился еще изощреннее и изобретательнее в своих садистских фантазиях. Чем кончилось, уже известно. Он насиловал ее до тех пор, пока она окончательно не лишилась чувств. Видимо, утомившись, сделал себе еще укол и тоже отключился, выставив ее напоказ своим бандитам, которые должны были скоро явиться. Это ей было известно, потому что сама же по его приказу и звонила Дарье и, в общем, догадывалась, что там произойдет. Но сейчас осознала, что было бы потом уже и с ней самой, когда они вернулись бы, выполнив поручение Вампира.
А пришла милиция...
Ну что говорить, конечно, жертва. Однако есть и некоторые нюансы, которые не всякий суд учтет при разбирательстве. Вот эти нюансы и надо подработать, спасая все-таки человека.
— Она мне уже назвала парочку дилеров и одного барыгу-чеченца, который кормит «псковских».
— Чеченец — это любопытно, Виктор, обрати внимание, что чекисты наверняка не зря разыгрывают эту карту. А если у них там и свой интерес?
— А вот возьмем и сразу почувствуем, откуда ветер дует.
— Смотри не засвети, они ж ее, эту докторшу, наверняка знают.
— Сделаем так, что ее в данный момент и в данном месте не окажется. И алиби организуем железное. А кстати насчет ветра, вот послушай, что еще расскажу...
Едва Гоголев закончил допрос Торопкиной и отвез ее на Тухачевского, где был ее дом, зазвонил его мобильник. Подумал — свои. Поэтому включил аппарат и небрежно кинул:
— Ну чего, какие там у вас дела?
— Ты с кем это? — услышал в ответ насмешливый голос Ивана Мохова, начальника УФСБ.
— А, это ты, Иван Семенович? Привет. А что у вас?
— Дак вот звоню, хочу порадовать. Передай своему руководителю, что наша контора, может, и медленно запрягает, да едет быстро. Есть показания. Могу предоставить для ознакомления. Копию я отправил на Лубянку, порядок у нас такой, тебе известно. Ты знаешь, Виктор, получается-то, что мы все ж таки глубоко копнули.
— Да-а? Скажи на милость. Молодцы. Небось и сами довольны. А чего ж молчали, чего раньше не сообщили?
— Так ведь работаем-с, — насмешливо ответил Мохов. — А вы можете похвастаться успехами? Или все собрания устраиваете? Мне говорили, твой нынешний шеф — большой любитель.
— Это тебе правильно говорили, Иван Семеныч. Но у нас тоже кое-чего есть. Вот тут Масленникова взяли.
— Скажите пожалуйста! Ну молодцы, поздравляю. Да только я слышал, он уже несколько месяцев как в Крестах сидит. А ты все не знал?
— Я не про того, я — про Максима. Уже дал показания.
— Да брось... — Мохов явно растерялся. — А какие показания? — О, уже и забеспокоился. — А где он сейчас? Кто с ним работает?
— В Москву его уже этапировали.
Гоголев нарочно так сказал, чтоб внести в мозги генерала ФСБ еще большую сумятицу. В конце концов, потом можно будет признаться, что ошибся.
— Это как же?! А почему нам не отдали?!
— Так вы слишком долго телились. Глубоко копали, сам сказал. До воды-то хоть добрались?
— При чем здесь вода?! — обозлился Мохов. — Было же решено, что этим вопросом занимаемся мы? Кто так постановил? Меркулов! Было?
— Точно, было. Но вы же все чеченцев ловите, а надо было Нюрку-бомжиху.
— Нет, это самоуправство Меркулова так оставлять нельзя! Да и твой шеф Громов вряд ли будет доволен.
— Ну с моим, Иван Семеныч, я уж как-нибудь сам разберусь. А вот Меркулова я предоставляю тебе. Его, между прочим, сюда не твоя контора направила, а сам президент. Значит, у тебя есть все основания проводить свою идею через собственное руководство. Только мой тебе дружеский совет: постарайся аккуратно, а то опять в лужу сядешь, как со своими чеченцами.
Гоголев отключился, пробормотав:
— Ишь ты, не оставит он. Трепло...
Только переехал через мост, новый звонок, и тоже на мобильник. Подумал: это, наверное, Мохову показалось, что последнее слово осталось не за ним, вот и рвется снова в бой.
— Это ты, что ль, опять, Иван Семеныч? — И опять ошибся.
— Привет, Витя, это Громов.
Ого, неужто уже успел пожаловаться?
— Здравствуй, Алексей Сергеевич.
— Ты про Ивана, и я про него. Скажи мне, чего ты Мохова задираешь?
Точно, нажаловался...
— Я-а-а?! Алексей, побойся Бога! Это он глупости несет, а я при чем?
— Непонятно, вроде ты наш, питерский... Дался тебе этот Меркулов.
— А он при чем?
— Ну, Вить, ну не строй из себя дурачка! Ты что, не понимаешь? Мы с тобой — питерские, а он — москвич.
— Ах вон ты о чем? Ну так бы сразу и объяснил. Что я тебе на это скажу, Алексей Сергеевич? Если тебе интересно мое мнение, надо бы не на питерских делить и московских, а на умных и дураков. И тех, и других, кстати, полно и там, и тут, не мне тебе рассказывать. А наша с тобой главная задача, и Ивана, между прочим, тоже, как у того гусара — правильно сапоги ставить, когда на толчок садишься, чтобы ненароком не обо- срать собственные шпоры. В смысле, не залететь в компанию дураков. Век же потом не отмоешься.
— Так считаешь?
— А ты — иначе?
— Да нет, — вздохнул Громов, — верно полагаешь. А вот ведешь себя...
— Что, намекаешь — не сработаемся? — весело спросил Гоголев.
— Сам делай выводы. Ты — умный мужик.
— Понял. Значит, похоже, слухи подтверждаются.
— Какие? — насторожился Громов.
— Да что тебя в Москву, в министерство забирают.
— А ты откуда знаешь?
— Я ж говорю, слухи.
— А можешь разузнать поподробней у своих... слухачей?
— Попробую, хотя не обещаю. Может, их нарочно распускают, чтоб нас рассорить.
— Да? — Голос у Громова поскучнел. — Но ты все- таки не задирайся с Иваном. — Помолчал еще и добавил миролюбиво: — У него мохнатая лапа на Лубянке.
— А у тебя, я слышал, на Житной.
— Да? Так и сказали? Смотри-ка... А этот Меркулов когда собирается нас наконец покинуть?
— Ох, не знаю, Алексей Сергеевич, я ж у него фактически на побегушках.
— Вот то-то! И не высовывайся, это тебе на будущее наука. Ладно, не обижайся, я по-дружески.
...— Что скажешь, Константин Дмитриевич?
— Повторю уже сказанное, —хмуро ответил Меркулов, — не задирайся с Иваном. А насчет шпор — тут ты очень прав... Нам Володька сегодня больше не нужен?
— Нет, а что?
— Скажи ему, пусть едет к своей... Ну, к тому «ветерану». А то вижу — мнется, мается, а попросить неловко. Ох, молодежь! Ты-то хоть старика не бросишь?
— Как можно?
— Вячеславу позвоним. Можно и Сане, есть ведь что теперь обсудить?
— Еще бы!
— Ну и пусть тогда едет в свое Автово и не морочит нам головы, — закончил уже сердито.
И озабоченного множеством вопросов, на которые у следствия еще не было вразумительных ответов, «важ- няка» Владимира Николаевича Поремского словно ветром сдуло...
Операцию на «Павелецкой», в частном охранном предприятии «Русичи», и на Молдавской улице, в автосервисе «Маяк», Грязнов провел одновременно. Он задействовал для этой цели, точнее, просто для устрашения, поскольку особого сопротивления не предвидел, спецназовцев, которых ему выделил по его просьбе старый товарищ Володя Кондратьев, из регионального управления ГУБОП по Московской области, частенько выручавший своими кадрами в прошлые годы. Почему их выбрал? А чтоб меньше болтали. Потому что в Главном управлении, что на Садовой-Спасской, в последнее время участились утечки, о чем Вячеславу Ивановичу, как начальнику Управления по расследованию особо опасных преступлений Министерства внутренних дел, это было известно лучше, чем кому-либо другому. Ну так уж сложилось.
А кроме того, он держал в своих руках постановление на проведение обысков и выемку документов, санкционированное Меркуловым, руководителем межведомственной оперативно-следственной группы, назначенным оным по личному указанию президента. Какое уж тут сопротивление? Однако всякое случается, это знал Грязнов по своему богатому опыту.
Но на этот раз обошлось без ненужных эксцессов. Хотя и недоумение на лице директора ЧОП «Русичи» казалось вполне искренним. И это тоже бывает.
Пока Елагин с Саватеевым шерстили автосервис «Маяк» в поисках зиловского «бычка», Грязнов с Курбатовым занимались выяснением списочного состава сотрудников. Вывести их и выстроить в одну шеренгу не представлялось возможным —лето, объяснил директор, спокойный и нагловатый полковник ФСБ в отставке. Он вообще никак не реагировал на вторжение в его «епархию», просто внимательно ознакомился с постановлением, кивнул и показал на компьютер:
— Валяйте, проверяйте, все сведения там есть. Чего непонятно — спросите, поможем. Кого хоть ищете-то? Государственная тайна? — и насмешливо скривил губы. — Валяйте, валяйте. Я даже и жаловаться не буду.
«Валяйте! — ишь какие мы храбрые!»
— А на что жаловаться-то, господин... э-э... Сотников? — посмотрев в свои записи, спросил Курбатов. — Мы допустили какое-либо нарушение закона? А может, этики? Нет, не знаете? Ну и отдыхайте пока, будут вопросы — вас пригласят.
И вот тут бывший полковник сверкнул глазами. Просто сверкнул и отвернулся, промолчал.
А Саша тем временем, расположившись за компьютером, неторопливо «листал» личные дела сотрудников охраны. Они все проходили здесь как охранники, хотя их служебные функции наверняка были значительно шире.
Общим для них было то, что в недавнем прошлом все они были практически профессиональными спортсменами. И биографии фактически одинаковые: школа, военное училище, интенсивные занятия спортом, высокие достижения и —дальнейшая карьера в клубах под флагом спортивного общества Министерства обороны. При этом военные профессии, полученные в училищах, также воспитывали в них достаточно высокий профессионализм — главным образом это была «десантура». Некоторые успели побывать в «горячих точках». Как, к примеру, тот же Валерий Иванович Коркин, дело которого Курбатов «случайно» обнаружил одним из первых. В нем было указано, что он год прослужил в Чечне, где был контужен и уволен в запас. Но это уже знал Курбатов из его уголовного дела. А здесь о нем не упоминалось вообще. И это являлось серьезным нарушением, ибо лицу, совершившему умышленное уголовное преступление, не может быть по закону выдана лицензия частного охранника. Разве здесь этого не знают? Или сознательно скрывают, раз не указывают в кадровых документах? Но если так, то почему нужно считать, что данный факт — единственное исключение?
— Вячеслав Иванович, — Саша обернулся к Грязнову, — тут у меня имеется одно соображение тактического свойства, не взглянете?
Генерал в это время, нацепив на нос очки, внимательно знакомился с учредительными документами частного охранного предприятия. Недовольно оторвался от чтения и спросил:
— Что у тебя?
— Да вот, заметил уже кое-какие неточности в личных делах. Судимости, например, не указаны. А это, если мне не изменяет память, есть прямое нарушение Закона «О частной детективной и охранной деятельности в Российской Федерации», принятого двенадцать лет назад. И нарушение этого Закона непременно влечет за собой, если рассуждать логически, также нарушение Закона «Об оружии». Ведь ваши охранники, господин... э-э... Сотников, — снова, будто по забывчивости, заглянул в свой блокнот Курбатов, — наверняка охраняют объекты не с пустыми руками, верно?
Директор презрительно молчал, глядя в окно.
— И не с десантными штык-ножами, правда ведь? Небось даже электрошокеры не особенно жалуют, как и эти несерьезные «пукалки» — ИЖи с ДОГами? Разве это оружие? «Макары» — куда ни шло. Это я высказываю личное предположение. А может, и не прав. Однако нарушение-то наблюдается. Как объясните, господин Сотников?
— Объясню так, что либо кадровик немного напутал, с кем не бывает, либо сам претендент на должность в свое время умолчал о прошлой судимости. А вы конкретно кого в виду-то имеете?
— Конкретно, например, Коркина.
— Что-то не помню такого. Наверное, из новичков. Да и в отпуске он, кажется, в связи с контузией. А что с ним случилось? Нормальный парень, бывший боксер, повоевал, не как некоторые. — Сотников окинул ироническим взглядом «раздобревшую» фигуру Курбатова. — Претензий к нему, по-моему, не было. Исполнителен, четок. Иногда, правда, сказываются последствия контузии, даем отпуск для внепланового отдыха. Это что, противозаконно?
— Видите, сколько вы о нем наговорили, а сказали, что не помните такого.
— Я-а-а?
— Ну не я же!..
-— А вы не ловите на слове, сорвалось, бывает, но существо-то не меняется!
— Это вы так думаете, а на самом деле меняется, да еще как! Поэтому вынужден поставить вас в известность, господин Сотников, что ваш кадровый список мы обязаны подвергнуть тщательной проверке. Ибо, подчеркиваю, нарушения подобного рода входят в прямое противоречие с соответствующими статьями гражданского законодательства, а это обстоятельство, в свою очередь, дает право органу внутренних дел, выдавшему вашей организации, в данном конкретном случае ЧОПу «Русичи», лицензию на право заниматься частной охранной деятельностью, аннулировать ее в установленном законом порядке по вышеуказанным причинам. А также изъять у вас свидетельство о государственной регистрации предприятия. Я внятно объясняю?
Курбатов старался говорить как можно менее внятно, почти бубнил, создавая для Сотникова отвлекающий фон, поскольку увидел, что Вячеслав Иванович достал свой мобильник и теперь молча слушал сообщение. Наверняка ребята звонили, с Молдавской, где проходила аналогичная операция, докладывали о результатах.
Сотников обеспокоенно теперь наблюдал за выражением лица генерала милиции. Об обыске в автосервисе ему уже, вероятно, успели сообщить, но больше пока не звонили. Саша помнил — звонков не было. Ну что ж, волнуется, — значит, есть причина.
— Забирайте его к нам, — сказал вдруг Грязнов. — Пусть еще немного подумает хорошенько, вспомнит, может, тогда и предоставим ему шанс.
Курбатов поймал взгляд Вячеслава Ивановича и вопросительно кивнул, тот улыбнулся и тоже кивнул, но утвердительно.
— Так на чем мы остановились, господин... э-э... Сотников? — тоном жуткого зануды продолжил Курбатов. — А, вот тут у вас сказано, что этот вот... этот, кстати, тоже, и следующий... Короче, все они, будучи кандидатами в охранники, еще до получения персональных лицензий, прошли специальную подготовку в школе частной охраны. А реквизиты ее не указаны. Почему? Это государственная тайна? Может, все-таки поделитесь адресочком-то?
— Секрета нет, только не понимаю, зачем вам это нужно. Ну в Луховицах, и что это вам даст?
— Ну как же! Проверять так проверять! Чтоб потом и у вас к нам ненужных вопросов не оставалось. Вячеслав Иванович, как вы посмотрите, если мы сейчас вместе с господином Сотниковым съездим в эти Луховицы? Посмотрим, чем народ дышит. И что вообще за народ там. А кто ж лучше, чем сам директор, и расскажет, и покажет? Как ваше мнение на этот счет?
— Я бы в принципе не возражал, но... свяжись-ка ты с Елагиным. Я думаю, еще успеем, а пока не надо, не будем торопиться. Тем паче что действие лицензии, выданной господину Сотникову, о чем он уже, вероятно, догадался, будет временно приостановлено. Пока временно. Иди поговори. А потом возвращайся, и начнем изымать документацию. А мы тут пока с Алексеем Тарасовичем пообщаемся. Не против, надеюсь?
Слишком сухой и уверенный тон генерала, казалось, подействовал на директора, и он не то чтобы сник, но наглости у него явно поубавилось.
— Конечно, не против. Мы же все-таки в некоторой степени коллеги...
Курбатов вышел во двор, огороженный фигурной железной оградой, и вызвал Рюрика.
— Что у вас? Я тут на их спецшколу в Луховицах набрел, может, смотаемся?
— Пока не надо, — словами Грязнова ответил Елагин. — Обнаружили тот грузовичок. Сережа, молодец, опознал-таки шофера. Пока крутит-вертит, но, вижу, заговорит, когда узнает, что мы ему повесим. А «вдовы», как уверяет директор сервиса — я с ним уже знаком, имел счастье, чему он, по-моему, даже не удивился, — уже проданы. Знаешь кому? Присядь, если стоишь. Той самой твоей Луховицкой спецшколе, которая действует, кстати, под патронажем ФСБ. А у них вынуть изо рта вкусную конфетку не выйдет ни у тебя, ни у меня, ни даже у Константина Дмитриевича. Купили на абсолютно законных основаниях, как видно из документов, для нужд обучения кадров. И сами документы в полном порядке, не подкопаешься, мы уж и так, и этак смотрели. Я про другое подумал. В документах указаны все технические данные на эти мотоциклы, вот их-то и нужно показать тем, кто занимается розыском, понимаешь? Я про Александра Борисовича. И если эти «вдовушки» уже объявлены в международный розыск, мы покажем пальчиком, где их искать. А уж тогда пусть любители мотоспорта сами оправдываются перед общественностью.
— Ну да, — поскучнел Курбатов, — я понимаю тебя... Ведь мы ничем не докажем, что это именно на них катались киллеры. А вот если они числятся в угоне, тогда другой разговор... Интересная картинка получается... Ладно, мы изымаем и возвращаемся.
— Мы — тоже. До встречи.
— Не стойте, «коллега», присаживайтесь, — сказал Грязнов, когда Саша вышел. — Это ж я, можно сказать, в гостях, а вы-то дома. Пока.
— Что означает ваше «пока»? — вспыхнул директор.
— То и означает, что вы слышали. Я же предложил вам не садиться, заметьте! А только присесть для разговора. У нас форма такая — обращения, а то многие обижаются, когда им говоришь: садитесь! Уж это я, говорит, всегда успею. А поскольку все мы под Богом ходим, я и предлагаю: пок^. Так вот, Алексей Тарасович, что я вам хочу доложить. Уважая ваше прошлое, отданное службе в государственной безопасности, а также вашу репутацию, о которой мне отчасти известно из собственных источников, темнить не буду. Надеюсь и на встречное понимание.
— Я весь внимание, — серьезно и уже без всякой заносчивости сказал Сотников, — мне не надо объяснять, что вы приехали с такой командой лишь ради того, чтобы посмотреть, кто служит у меня в охранниках либо кого охраняют «Русичи».
— Но чем же вы подумали? — улыбнулся Грязнов. — Если не секрет, конечно?
— Я предполагал, что это случится.
— И даже не подчистили хвосты? Да хоть с тем же Коркиным?
— А что с ним? Вы хоть можете мне объяснить? Сотый раз слышу эту фамилию! Он что, убил кого-то? Зарезал?!
— Вот видите, оказывается, вы и сами уже все знаете, — развел руками Грязнов.
Сотников даже побледнел:
— Быть того не может...
— К сожалению, Алексей Тарасович, все выглядит именно так. Его взяли вчера сотрудники нашей оперативно-следственной группы с поличным. В Санкт-Петербурге. При попытке совершить очередное убийство. С «макаровым» в руках. Но это я просто к слову.
— Вы шутите... Валера? Он же такой спокойный парень. Спортсмен, умеет держать себя в руках. Он у нас, правда, не очень давно, пришел, кажется, по рекомендации...
— А кто рекомендовал?
— Ну вы уж слишком многого от меня хотите. Я не могу помнить всех, от кого приходят люди. Но могу честно сказать, что несерьезных рекомендаций мы не принимаем. А может быть, знаете, как бывает: я, например, попрошу вас замолвить словечко за моего якобы знакомого, по поводу которого мне, в свою очередь, позвонил мой старый приятель... Цепочка и потянулась. Но не столь важно. Мы ведь пытаемся понять, с кем имеем дело... Странно, что судимость была скрыта. Хотя мы на это дело редко обращаем особое внимание. Я имею в виду саму статью, бывает же, совершил на копейку, а схлопотал на весь целковый. Небось «хулиганка» какая-нибудь, да? Мордобой с последствиями?
— Он проходит соучастником в недавнем нашумевшем убийстве на Бережковской набережной. Вот такой, я бы сказал, даже слишком спокойный. А также в убийстве находящегося в коме водителя, недобитого на набережной. И в похищении женщины, судьба которой, по всей видимости, весьма печальна. Что предстоит еще уточнить, когда его этапируют к нам, в Москву. Почти одновременно с ним взяли заказчика и тоже соучастника тех же самых и ряда других убийств, некоего довольно крупного питерского коммерсанта с уголовным прошлым Максима Масленникова. Так что на них висит достаточно, чтобы, говоря языком нашего с вами недавнего прошлого, прислонить обоих к стенке.
— Вы говорите просто чудовищные вещи... — Сотников был действительно потрясен, он не играл. Грязнов бы заметил.
— Дальше. Только что мне позвонили из «Маяка», с Молдавской, вы поняли. Они обнаружили машину и водителя, который также является соучастником того преступления. Он пока отмалчивается, но, когда предъявим ему неопровержимые доказательства, никуда не денется, кинется собственную шкуру спасать. А теперь последняя деталь. Киллеры, стрелявшие на набережной, ездили на мотоциклах фирмы «Хонда», «блэк видоу» называются. Три «черных вдовы», так сказать. Ничего не имеете сообщить мне по этому поводу?
— Скажите... Вас ведь Вячеславом Ивановичем зовут? И вы чуть ли не десяток лет возглавляли МУР, верно? И с этими вашими «оборотнями» совершенно никаких... так?
— Справедливо замечено.
— Вы можете мне поверить, что ко всему, о чем вы рассказали, лично я не имею ни малейшего отношения?
— Могу. Но не должен.
— Понимаю... Что ж, тогда делайте свое дело. Изымайте, забирайте лицензию, закрывайте к чертовой матери это предприятие, все равно работать не дадут... А дальнейшие разговоры я буду просто вынужден вести в присутствии адвоката.
— Ия вас понимаю. И ценю вашу откровенность. Мне хотелось бы кое-что выяснить для себя касательно наших «вдов»...
— Сугубо между нами, Вячеслав Иванович, — Сотников наклонился к нему поближе, — если бы даже оставались хоть какие-то малейшие следы, я уверен, их бы давно уже не было.
— Кроме одного, -— ухмыльнулся Грязнов, — способа доставки через границу, да?
— Тут вам все карты в руки. — Сотников тоже улыбнулся... — Уж вам ли не знать!
— Увы, как часто повторяет мой старый друг и коллега, есть многое на свете, друг Гораций, о чем не снилось нашим мудрецам...
— Умно подмечено, — философски заметил Сотников. — А кто ваш друг?
— Помощник генерального прокурора. А подметил- то Шекспир... Это, кстати, касается и неких гарантий с моей стороны.
— Да-да, увы...
— Как знаете.
Вячеслав Иванович не был бы самим собой, если бы остановился на достигнутом сегодня. Он немедленно отрядил часть спецназовцев во главе с Курбатовым в Луховицкую спецшколу. И не опоздал бы, кабы там не случился ну совершенно неожиданный пожар.
Три новеньких мотоцикла стояли в добротном кирпичном гараже. Но растяпа-механик там же хранил и горюче-смазочные материалы. И электропроводка на ладан дышала. Словом, сошлись воедино все непредвиденные «случайности», которые выявили полнейшее наше... неумение распоряжаться собственным имуществом, приобретенным, кстати говоря, за валюту, и немалую. Груда взорванного и обгоревшего металла не имела уже ничего общего с изумительными изделиями трудолюбивых японцев.
Эксперты-криминалисты, конечно, докажут идентичность останков и тех сверкающих мотоциклов, технические данные которых были зафиксированы в документах, да что толку? «Сто раз повторяя слово «халва», — говорят на Востоке, — сладости все равно не почувствуешь...»