Глава восьмая РАЗБОРКИ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ

1

У Константина Дмитриевича Меркулова в одноча­сье оказалось в руках столько информации, а главное, конкретных адресов, что он, посовещавшись со своими основными «советчиками», предложил использовать уже имеющийся немецкий опыт, когда те накрыли сра­зу три десятка фирм, и начать подобную акцию в Рос­сии. Имелось в виду задержание Максима Масленни­кова в Петербурге, обыски и задержания подозревае­мых в убийствах и похищении в Москве, их допросы и затем немедленная передача материалов в Германию, Турецкому. Причем все оперативные мероприятия пла­нировалось провести одновременно, чтобы тем самым сбить с толку самих преступников, вызвать у них пол­нейшую растерянность.

Но помимо этого еще оставался открытым вопрос с той женщиной, что, возможно, в какой-то степени ру­ководила действиями несчастной бомжихи Нюрки, ко­торая, не исключено, ее же стараниями и превратилась в шахидку-смертницу. Однако в данной ситуации мож­но было обрести ясность лишь после допросов самого Масленникова и выявления его криминальных связей в обеих столицах, особенно по медицинской части. А так­же и после того, как бравые питерские чекисты под ру­ководством Ивана Мохова выйдут из странной спячки и отыщут тех братков из «псковской» бригады, кото­рые увезли Нюрку и клички которых уже назвал им на допросе хозяин кафе «Бодрость» господин Нефедов Сергей Степанович. Только вот что-то они все ни мы­чат ни телятся. А может, просто не хотят, чтобы с ходу развалилась их собственная, удобная во всех отноше­ниях, «чеченская версия»? Ведь под это дело многое можно было списать. Да, поди, уж и постарались, и не одну тихую «зачистку» провели, и хвосты свои подо­брали, а тут вдруг — раз, и на тебе! Большим конфу­зом, однако, запахнет. Особенно в глазах своего же бывшего коллеги. Вот и тянут, сопротивляются очевид­ным фактам.

Впрочем, если так рассуждать, можно далеко зай­ти. Ну, например, предположить, что тех братков дав­но уже и взяли, и хорошо допросили, а теперь просто не знают, что с ними дальше делать. Оставлять в свиде­телях или тихо убирать? И пока сами для себя этот кар­динальный вопрос не решат, будут игнорировать и пря­мое указание заместителя генерального прокурора — все допросы задержанных по данному делу производить в его присутствии либо при непосредственном участии Гоголева.

На этой последней версии настаивал Гоголев, хотя сам же недавно обещал Меркулову не катить бочку на чекистов. Но у него именно с Моховым всегда были несколько натянутые отношения, при том что Виктор Петрович вообще старался с фээсбэшниками не конф­ликтовать. Да оно как-то уж сам собой получалось, традиционно, что ли.

Константин Дмитриевич морщился, но в глубине души почему-то верил интуиции своего заместителя в следственной группе. Однако не жаловаться же прези­денту на то, что чекисты его не слушаются: раз не слу­шаются, значит, сам и виноват.

Но к этой проблеме ничто не мешает вернуться поз­же. Главное— не прозевать теперь Масленникова и опять же даже на пушечный выстрел не допустить к нему чекистов. Получается, все оперативные действия при­дется проводить в глубокой тайне. Видимо, поэтому и не ринулся сломя голову Виктор Петрович по всем ад­ресам, где мог находиться Вампир, а послал по ним сво­их собственных, верных сотрудников — установить тщательное и жесткое наблюдение и немедленно сигна­лизировать при обнаружении объекта, чтобы затем дей­ствовать быстро и решительно. Бывали уже случаи, и не такие редкие, к сожалению, когда соперничающие «конторы» предпочитали самым решительным образом «избавляться» от подобных объектов, лишь бы не под­пускать к ним «соседей». Почему же сейчас может быть у них сделано исключение? Тем более что именно на Максиме Масленникове, судя по всему, «завязано» очень многое, да к тому же чрезвычайно опасное для некоторых лиц высшего государственного эшелона. И, значит, опять же кое-кому вполне могла прийти в голо­ву весьма трезвая мысль, что рисковать своим положе­нием не стоит. Проще избавиться от головной боли. Резонно, ничего не скажешь.

Вот примерно в таком духе и объяснил Гоголев огор­ченному Поремскому свою тактику. «Важняк»-то был сразу уже готов мчаться, стрелять, задерживать, доп­рашивать и так далее. Ну хорошо, а если объект в дан­ный момент отсутствует по всем трем адресам? А если он вообще проживает по четвертому, нам еще неизвес­тному? Да он же после такой дружной и громкой ак­ции, в которой будут задействованы практически все спецслужбы, просто исчезнет! Или у одной из этих «служб» вдруг сработает чувство самосохранения, и объект неслышно уберут. Окончательно концы утопят. Нет, действовать надо только наверняка.

Он, кстати, дал указание своему оперативнику, ко­торый охраняет Дарью Калинову, организовать ей справку от врача, что она заболела, простудилась, ей прописан строго постельный режим, и чтоб в театре все узнали, что она лежит в постели и кашляет. И ничего там у них без нее не случится, все равно лето и спектак­лей нет. А ревизию атласных панталон и балетных па­чек можно провести и позже. Зато не исключено, что Максим, с его-то характером и необузданным темпера­ментом, клюнет на это дело. Нет, Дарья — не подсад­ная утка, конечно, но... немного в этом роде. А в ее ох­ране можно не сомневаться. Впрочем, если у Владими­ра есть в этой связи свои сомнения либо подозрения — да мало ли какие мысли могут вдруг посетить молодо­го человека, когда он знает, что у постели его дамы, извините за выражение, денно и нощно дежурит посто­ронний мужчина во цвете лет и в самом, что называет­ся, соку? — то никто не станет возражать, чтобы и Поремский тоже подключился к ее охране. А что, может, так оно будет и сподручнее?

Г оголев хитро улыбался, но Владимир принял пред­ложение за дружескую шутку и не обиделся. А в самом деле, уж не ревнует ли он Дашку? Это ж ни в какие во­рота! Ой, а ведь, кажется, ревнует...

И пока «мэтры» вот так подшучивали и подначива­ли «молодежь», случилось происшествие, которое по­казало, что именно Виктор Гоголев как в воду смот­рел, а не Владимир Поремский с его богатым вообра­жением. И, собственно, оно, это событие, и отпустило все тормоза, которые еще сдерживали Константина Дмитриевича дать отмашку для всеобщей облавы. Не любил он все-таки половинчатых дел и вынужденных кардинальных решений, которые чаще грешат излиш­ней самоуверенностью и избыточным темпераментом исполнителей, нежели являются следствием холодного рассудочного анализа руководителя операции либо его штаба. Отсюда, кстати, и проистекают всевозможные срывы, за которые потом приходится оправдываться, ссылаясь то на недостаток исходных данных и вообще фактического материала, то на срывы и ошибки опера­тивных работников, то на утечку информации, а то и на все, вместе взятое.

Произошло же следующее.

Как и договорились, Дарья Петровна позвонила в дирекцию театра и совершенно осипшим голосом со­общила о своей совершенно неожиданной болезни, сва­лившей ее в койку, заместителю директора Сысоеву. Тот и отреагировал вполне в духе своего сволочного харак­тера. Заявил, что болеть в такую погоду, когда к тому же в костюмерном цехе проходит важнейшая годовая инвентаризация, может только крайне безответствен­ный человек. И вообще болеть Дарья Петровна вполне может и за свой счет, не ставя об этом в известность администрацию, достаточно только ее заявления об уходе со службы по собственному желанию. Претенден­тов на освободившуюся должность с достаточно высо­кой зарплатой у него — пруд пруди. Но предупредил также, что всю недостачу, которая, несомненно, будет обнаружена после окончания ревизии, отнесут на ее счет, о чем и оповестят, но уже в судебном порядке.

Слушавший этот разговор по отводной трубке Фе­дор Евгеньевич Седов, оперативник уголовного розыс­ка, которого предварительно тщательно проинструк­тировал, как себя вести, сам Г оголев, сделал Даше знак рукой, чтобы она промолчала, и включился в разговор.

— Слушай сюда, Сысоев, — грубым, будто проку­ренным, голосом начал он. — Ты свой базар, пацан, брось. Сказано тебе — больна, значит, так и есть. И не вякай про своих прен... прет... мать твою, претенден­тов. И про недостачу не зарывайся. Ты в Комарове уса­дебку с дачей купил, на чье имя записал, а? Забыл, пад­ла? Так я напомню. Слушай и запоминай, сучья душа. Болеет телка. А кто спросит, так и отвечай. И не базлай с чужими лишнего. Без дачи останешься. И без своего блядского языка. Усек? Вот так.

Он опустил трубку, закончив «содержательный раз­говор», и с улыбкой взглянул на изумленную Дарью, которая ожидала, видимо, любой помощи, но никак уж не такой. И когда она, даже с некоторым страхом, спро­сила: «Зачем же вы так?» — ответил:

— Не берите в голову, Дарья Петровна, все уже со­гласовано. И под жестким контролем. А этого вашего начальничка мы давно знаем. Он же к вам из торговой сети пришел, а там за ним длинный хвост до сих пор тянется. Но, как известно, не вечно веревочке... Разбе­ремся. А вы пока отдыхайте себе. Только напоминаю еще раз: захотите куда позвонить — предупреждайте. Если же сюда станут звонить, трубку поднимайте, но молчите, пока я не дам сигнала, что можно разговари­вать, ладно? Это тоже для контроля.

— И что, так теперь долго будет? —ужаснулась она.

— Пока оперативная надобность не отпадет, — про­сто сказал он и подмигнул.

Его предупреждение оказалось не лишним.

Не прошло и часа, как раздался первый звонок. Повинуясь жесту Седова, Дарья подняла трубку одно­временно с ним и стала слушать. Но звонивший мол­чал. Молчала и она. Седов показал рукой, и она поло­жила трубку на место.

— Кто это был? — спросила шепотом.

Он пожал плечами. И вскоре звонок прозвенел сно­ва. Повторилась и та же игра.

— Дарья, ты? — спросил томный женский голос.

Теперь на вопросительный взгляд Седова пожала

плечами Даша. И он показал ей: можно говорить.

— Я... А это кто? — хриплым от волнения голосом спросила она.

— Ты одна?

Дарья беспомощно посмотрела на Седова, и тот поощрительно кивнул.

— Да, а что? Кто звонит-то, не узнаю?

— Ладно, Дашунь, мы тебя скоро навестить забе­жим. Тут, в театре, переполох! Лена я, ты что, уже сво­их не узнаешь?

— Ах, Лена! Здравствуй, болею я, уши заложило... — А сама испуганными глазами смотрела на Седова и от­рицательно мотала головой. Потом зажала микрофон ладонью и прошептала: — Никакая это не Лена, я же знаю... — И, убрав ладонь, сказала уже в трубку: — Ладно, забегай, так и быть, расскажешь, что у нас там случилось.

Положила трубку и стала ладонью вытирать обиль­ный пот на лбу.

— Все сделано правильно, — сказал ей Седов. — Это они вас проверяли.

— Кто — они?

— Нехорошие люди, Дарья Петровна. Ну а теперь и мы проведем небольшую подготовку к вашей встрече с подругой Леной. Кстати, кто она?

— Да есть у нас. В гримерке работает... Только зво­нила не Лена, уж мне ли не знать ее голос! Не говорит, а лает, а эта... Знакомая, вроде слышала... Нет, не Лена.

—Тем лучше. Значит, я пойду на кухню, посижу там, переговорю с начальством, а вы помните инструкцию и ничего без меня не предпринимайте.

И он ушел на кухню, устроился за занавеской у окна, выходившего во двор, где и был выход из подъезда, после чего набрал на мобильнике номер Виктора Пет­ровича и долго с ним разговаривал, поглядывая сквозь занавеску...

Звонков больше не было, но Федор Седов, догово­рившись обо всем с начальством, теперь сосредоточил свое внимание на дворе.

Вот из подъезда пятиэтажного дома напротив выш­ли двое сантехников. Тот, что постарше, нес чемодан­чик с инструментом, второй — помоложе — лестницу-стремянку. Присели возле столика, на котором обычно «забивают козла» по выходным местные доминошни­ки, достали по пакету молока, по булочке и принялись перекусывать.

А вот во двор не спеша вкатил черный, приземис­тый «БМВ», «беха», как называют уголовники. Посто­ял минут десять. Потом из него вылез невысокий, но плечистый парень спортивного телосложения и напра­вился к сантехникам. Присел рядом с ними и о чем-то заговорил, кивками показывая на подъезд напротив.

У Седова пискнул мобильник.

— Слушаю... — отозвался Федор. — Понял...

Плечистый парень вразвалочку подошел к обедаю­щим сантехникам — их профессию ему подсказал ха­рактерный инструмент, который находился в приотк­рытом чемоданчике, где лежала также еще пара молоч­ных пакетиков. Спросил по-приятельски дружелюбным тоном, подсев к ним на лавочку:

— Ну что, мужики, отдыхаем или работаем?

— Всего понемногу, — усмехнулся тот, кто постар­ше. — А что, у тебя проблемы? Подсос не качает?

— Ха! Скажешь! — Парень повертел головой от удовольствия. — Не, эта, — он большим пальцем ука­зал за спину, на машину, — качает лучше некуда. С две­рью, блин, непорядок.

— Так тебе что, инструмент нужен? — это уже со­всем молодой спросил. — Имеем и молоток, и топор, и гвоздодер для особой надобности.

— О! Самое то! — снова засмеялся парень. — Не, мужики, если правда поможете, «зелени» отстегну. Дело есть небольшое, минут на десять, как?

— Как, Петь, поможем хорошему человеку? — спро­сил старший сантехник у младшего.

— А сколько даст? — поинтересовался теперь млад­ший у старшего.

— «Франклин», мужики, я считаю тип-топ!

— Это за что ж такие пирожки? Слышь, может, ты кого пришить собираешься? Так мы не по этой части.

— Да не базлайте вы попусту, — поморщился па­рень. — Простое дело. Телка у меня вон там прожива­ет, на четвертом этаже. А чего мне надо, скажу. Я знаю, она приболела, но трубку почему-то не берет. И на звон­ки в дверь не отвечает. А сама — дома. Ну надо, чтоб хотя бы ответила, сечете?

— Это что ты предлагаешь, дверь ее вскрыть, что ли? Ты уж лучше в «ментовку» иди, они слесаря най­дут, вскроют, все чин чином, никакой уголовщины. Не, парень, это не по нашей части, извини.

— Да не надо ничего вскрывать! — рассердился па­рень, все же сдерживая свое раздражение. — Ну подой­ди к двери, скажи, что залила она соседей на третьем этаже, пусть посмотрит, что там. Ответит — и доста­точно. Я хоть знать буду, что дома и жива. А дальше сам разберусь. Ну а если откроет, да вот хоть ты, Петя, загляни и посмотри, одна она в квартире или, может, мужика какого уже пригрела? И все дела. А то меня уже жаба давит, зараза... Не могу, мужики, когда моя телка с другим.

Видно было, что говорит он искренне, переживает. И что из блатных, тоже за версту заметно, вон и фикса золотая справа во рту поблескивает. С другой сторо­ны, блатные ведь тоже люди, и когда есть возможность, отчего не помочь? Тем более если дело с криминалом не связано, да еще маленько заработать можно.

— Ну чего? — спросил напарника старший сантех­ник. — Поможем?

— Поможем, Егорыч, — согласился тот. — Лады, парень, давай сюда своего «Франклина» и говори но­мер квартиры. А ты тут пока инструмент постереги. Да, и чего ей сказать, говори, когда отзовется. Про протеч­ку — это мы уже знаем. А еще чего?

— Да ничего больше не надо, мне бы только знать, одна или с кем.

— А ты тут потом крутую разборку не учинишь?

— Не, мужики, базар будет простой. Пальцем не трону. Зуб даю!

— Ну смотри.

Сантехники, прихватив разводной ключ и пассати­жи — на всякий случай, отправились в указанный подъезд, оставив свой чемоданчик с инструментом и молочными пакетами под присмотром ревнивого во­дителя «БМВ»...

А минут через пять они вышли из подъезда, весело переговариваясь между собой. Подошли к столику, и на вопросительный взгляд парня старший из сантехни­ков поучительно сказал:

— Зря свой базар затеял, парень. Дома она. И одна, горло полотенцем закутано, еле говорит. И насчет про­течки поглядели, сухо все. Так что не взыщи. Мы свое дело сделали, гонорар отработали, так?

— Базара нет, мужики, — обрадовался тот. — Зна­чит, просто говорить не может, а я думаю, чего мол­чит? Чего не отвечает? И посторонних нет? В смысле, кобелей?

— Да никого там, говорю, нет, бывай. — Старший похлопал его по плечу и обернулся к напарнику: — Ну, пообедали, пошли теперь откроем им воду, а то небось уж матерят нас вовсю.

И они, забрав инструмент, степенно удалились в тот подъезд, в котором прежде ремонтировали краны и, ухо­дя перекусить, на всякий случай перекрыли воду в стояке.

Успокоенный парень подождал, пока они не исчез­ли за дверью подъезда, спокойно поднялся, оглянулся на свою машину, предупреждающе легко махнул ладо­нью и, насвистывая, направился в тот дом, где прожи­вала «его телка».

Уже поднявшись на четвертый этаж, он остановил­ся на площадке и достал трубку мобильника. Высветил нужный номер и нажал на вызов Подождал и; когда услышал в трубке приятный такой, низкий женский голос, произнесший «алло», сказал:

— Порядок, дома, одна.

И уже мужской голос ответил ему:

— Действуй. Без шума. И возвращайтесь, все, как договорились.

Спрятав в карман телефонную трубку, парень по­дошел к нужной двери и нажал кнопку звонка. Услы­шал его трель в квартире. Никто не отозвался. Еще раз нажал. Приник ухом к замочной скважине и услышал наконец шаркающие шаги. Подумал, что уж такую-то дверь он «откроет» одним толчком плеча. Хозяин про­сто шуметь не велел. Так что лучше будет, если телка сама откроет. Ну а уж закрывать-то он будет сам, ухо­дя минуток через тридцать. Когда узнает, кто у нее все- таки тут побывал. Ну и сам еще попробует, так ли эта телка быстро заводится, как на то намекнул ему хозя­ин. А отчего ж не попробовать? Кому она пожалуется? Да никому уже. Можно бы и пацанов позвать, хозяин не возражал, чтоб они втроем ее допросили, но парень решил действовать самостоятельно, не устраивать лишнего шума. Перебьются, им позже за работу будет награда. Хозяин слово всегда держит, свою бабу пообе­щал. Ту, что ему перед уходом небольшую дозу вогнала, для куражу. Ничего еще баба, не телка, конечно, но мож­но, вполне, если хором навалиться... Ладно, успеется...

Он достал пистолет и передернул затвор. Нет, не стрелять, а только припугнуть. Ткнешь ствол между сиськами, и любая телка твоя.

— Кто? — услышал он сиплый шепот.

— Дашунь, Игорь это, мы с Ленкой с работы к тебе заскочили. Там такой шум поднялся! Открой, два сло­ва сказать! — проговорил парень быстро и негромко, будто его кто-то подслушивал.

— А Лена где?

— Да вон же поднимается!

— Лен, ты где? — спросила Дарья, напрягая голос.

— Ну ты, ей-богу, как эта! Открой, мы на две мину­ты и бегом обратно!

Я не одета.

— А мы что, в гости?

— Ну ладно...

Зазвенела дверная цепочка. Потом послышался ха­рактерный щелчок дверного замка.

Парень не торопился, не давил на дверь — она дол­жна была открыться сама. Наконец она заскрипела на несмазанных петлях. Парень подождал секунду и сме­ло шагнул в полутемную прихожую. Подумал: «Это хорошо, что ты не одета, это мне сейчас очень кстати...» Он уже приготовился толчком ноги захлопнуть за со­бой дверь, как на его темя обрушился потолок. Он и телку-то, за жизнью которой явился сюда, разглядеть не успел. Шарахнуло — и полная темнота...

А на дворе в это время появились из подъезда двое тех же сантехников и пошли к воротам. Путь их лежал как раз мимо машины, по-прежнему стоявшей на про­езжей части. Стекла у нее были тонированы, и разгля­деть, сколько еще народу в салоне, они не могли. По­этому, не торопясь и о чем-то весело разговаривая, они, словно бы машинально, стали обходить «БМВ» с обе­их сторон, а когда поравнялись с задними дверьми, рез­ко рванули их на себя, и ничего не понимающие двое парней, сидевших на заднем сиденье, увидели направ­ленные на них дула пистолетов. На переднем не было никого. Один из них дернулся и молниеносно получил сильнейший удар в челюсть. Второго выхватила из са­лона жесткая рука другого сантехника, того, что постар­ше, бандит растянулся на асфальте, и на руках его тут же щелкнули стальные браслеты.

Зазвонил мобильник в кармане молодого сантехни­ка, тот послушал, кивнул товарищу:

Операция закончена. Там — тоже чисто.

2

Он пришел в себя от режущего света. Точнее, это были концентрические малиново-розовые круги, кото­рые, переплетаясь, плавали без конца перед его закры­тыми глазами, вызывая тошноту. Такое же ощущение он испытал, когда, не рассчитав дистанции, нарвался на прямой левый Витьки Суконцева, в прошлом одно­клубника, а на ринге — ненавистного врага. Из-за него и уйти пришлось, стеной тот стоял, закрывая собой пер­спективу. А менять весовую категорию из-за Витьки он уже не хотел. Да и не смог бы. Сломал тогда Суконцев, сука, его кураж. Тяжкое состояние, поганое. И все вок­руг мокро, будто сам и обмочился от страха и слабос­ти. Вот же гадство!..

Наконец открыл глаза и понял, что лежит не на рин­ге, и не рефери склонился над ним, отсчитывая после­дние секунды, а какой-то незнакомый здоровенный мужик.

— Пришел в себя, — сказал тот и выпрямился.

— Ну здорово, Боксер, — услышал лежащий на мок­ром полу бывший теперь уже и боксер, и десантник, и просто убийца Валерий Коркин. — Интересно, чего ты в Питере делаешь? Тебя, понимаешь, в Москве ждут не дождутся, а ты тут прохлаждаешься! Непорядок, Вале­рий Иванович. Занятых людей задерживаешь.

— Чего это я задерживаю? — не нашел ничего ум­нее спросить Валерий.

— Да на тебе столько трупов висит, что до конца жизни хватит. Если то, что тебе оставят, можно будет назвать жизнью. Вот так, парень. А все дружок твой. Крепко подставил он тебя. Сам-то не захотел своей жопой рисковать, тебя послал, прекрасно зная, что здесь на него давно уже устроена засада. Но он-то знал, а ты — дурак. Тебя двое наших ребяток, как лоха, как старого козла, вокруг пальца обвели. Рассказать кому — никто ж не поверит. Самого Боксера взяли на таком «фуфле». Блатные обхохочутся.

Коркин обеими руками, стянутыми браслетами, потер лицо, помогая зрению сфокусироваться на гово­рившем с ним, и увидел человека в форме милицейско­го генерала, сидевшего у стола. Стоявшая рядом с ним лампа била Валерию прямо в лицо, и спрятаться от да­вящего на зрачки снопа света было просто невозмож­но. Все теперь понятно, он уже в «ментовке». Быстро они... А что же Макс, сука?.. Неужели знал?! Но ведь взяли-то действительно на «фуфле»!

— Поднимите его, — сказал генерал.

Сзади к Валерию подошли те самые сантехники и рывком за обе руки подняли и посадили на стул. Свет от лампы перестал бить в лицо, и появилась возмож­ность оглядеться.

Нет, это была не «ментовка», не камера для допро­сов. Он находился в квартире, видимо, все той же, куда явился за телкой. А где хоть она, посмотреть бы? Стран­ное желание, подумал, зачем теперь-то? Вспомнил ска­занное про трупы, которые уже навесили на него.

— Нет, погоди, начальник, я не знаю, про какие тру­пы ты тут гонишь. Покажи хоть одного, кого я замо­чил?

— Ты-то, может, сам и не мочил, да Вампир тебя уже с потрохами сдал. И школьного дружка твоего, Тольку Гвоздева, на тебя повесил, и водителя в инсти­туте Склифосовского, и даже балерину, вот так, Кор­кин!

— Не, не будет у нас базара, начальник. Пусть он сам мне скажет в глаза. «Фуфло», начальник, а ты меня хочешь за пятачок? За понюшку?

— Почему? «Макаров» твой? — Он кивнул на пис­толет, лежащий в целлофановом пакете. — Отпечатки пальцев на нем твои. На обоих ножах, вынутых из тру­пов, тоже, Коркин. Кому будешь доказывать? Впро­чем... А давай-ка я тебя проверю. — Генерал вынул из кармана лист бумаги, разгладил его на столе и сказал: — Вот три адреса. Покажи пальцем, по какому мы полча­са назад Вампира взяли? Угадаешь — поверю, что, мо­жет, и не ты Диму Горлова в реанимации своим десан­тным штык-ножом зарезал. Хотя именно тебя видели, когда вы с Максом шли в палату, медицинские сестры и уборщица и с ходу опознали по фотографии из твое­го прошлого уголовного дела, которую мы им в тот же день предъявили. И лысого Вампира они опознали тоже — он ведь депутатом был, лицо известное. Тут стригись не стригись, роли уже особой не играет. Это он так думает. А вот его мамаша, Галина Михайловна, по нашей просьбе прислала нам фотографию лысого своего сынка из Германии. И экспертиза немедленно подтвердила ее подлинность. Видишь, обложили мы вас со всех сторон. Ну так что, рискнешь? Или боишься? Ты ж десантником был, Коркин. Нет, обгадился уже, все вы, бандиты, — засранцы и трусы. А что Вампир? Что он, действительно кровь пьет? Да нет, просто пси­хически ненормальный человек, сильно больной, поме­шанный на своем величии, как Гитлер или Наполеон, как всякий сумасшедший. Только он еще и опасен тем, что действия у него всегда непредсказуемы — запросто и убить может, зная наперед, что наш закон к психам проявляет особое милосердие. Их бы топить, как пога­ных сук, а мы их лечим, чтоб они потом снова выходи­ли на волю и людей убивали. Так что с него и взять особо нечего. Его суд на принудительное лечение опре­делит. А вот вам, братва, гораздо хуже будет, вам, как говорится, теперь век свободы не видать. Потому что не доживете, сгниете по камерам-одиночкам.

Коркин слушал, а сам косил глазом на лист бумаги с написанными адресами. Наконец не выдержал, ткнул пальцем в одну из строчек:

— Вот, — и опустил голову, словно совершил непо­мерный труд.

Виктор Петрович Г оголев метнул свой взгляд на ука­занную Коркиным строчку, так же мельком взглянул на стоявшего в дверях оперативника и устало вздохнул.

— А вот опять ты соврал, Коркин,— сказал печаль­но. — Не было его по этому адресу. И никого там во­обще не было. Пусто. А взяли мы Вампира знаешь где? Я нарочно не написал здесь, думал дать тебе хоть ма­лый шанс. А ты им не воспользовался. Ну вот и пой­дешь ты у нас паровозиком, Валерий Иваныч. Й как только мы твоим дружкам-приятелям про то намекнем, знаешь, сколько они сразу на тебя понавесят? О-го-го! А если добавим твоим сокамерникам, что взяли мы тебя здесь прямо на женщине, которую ты насиловал, преж­де чем зарезать, так вообще отпидорасят так, что ты до последнего часа будешь свой кошмар в страшном сне видеть.

— Сукой буду, начальник! — Коркин попытался вскочить, но сильная рука сзади резко прижала его к стулу.

— Сидеть!

— Слушай, начальник, я ж был у него там! Ну хоть бабу эту его спроси, она мне сама и укол сделала! Был я там, был! Может, потом соскочил?.. Да нет, не мог. Туф­ту ты гонишь, чтоб совсем меня запутать... Я ж звонил ему, когда сюда поднимался, еще с лестницы. И она трубку взяла. И говорила нормально. И он тоже. А может?..

— Чего может-то? — равнодушно зевая, спросил генерал. — Все, что могло, уже было. Вставай, поедем в нашу контору, там тоже тебя ждут с нетерпением. Столько ж дел сразу закроем, предстазляешь?

— А я без адвоката слова не скажу.

— А тебя никто и спрашивать ни о чем не будет. Тебе, голубь, будут только рассказывать. И статьи об­винения зачитывать. Надолго хватит. Навсегда. Под­нимайся. Заодно и очную ставку тебе с Вампиром уст­роим, послушаем, что он про тебя новенького расска­жет, как окончательно топить станет. Интересно же! Кстати, этих ребятишек из Милана — так? — он тоже на тебя повесил. Так что ты теперь еще и заказчик у нас. Исполнителей-то до едреной фени, а вот с заказчи­ками у нас туго. Так что и здесь повезло... Я думаю, что он еще и Германию— там ведь тоже три трупа пока бесхозных — на тебя повесит. Вон сколько набирается, Валерий Иваныч! С большим почетом мы тебя будем в Москву этапировать. Ну а ты — человек бывалый, тю­ремные порядки и сам знаешь, чего объяснять? Поеха­ли... Помогите ему, а то, гляжу, ноги уже не держат, столько на шее повисло...

Виктор Петрович Гоголев произносил свой долгий монолог, словно плохой актер на сцене, не умеющий слушать партнера. Или птица-глухарь, который вооб­ще слышит лишь собственное токованье. А еще он со­знательно преувеличивал свои знания, выдавая пред­положения за готовую истину. И в этом был его козырь. Он же понимал, что не может милицейский генерал, допрашивая взятого практически с поличным преступ­ника, вдаваться в какие-то нюансы его настроения. И все так называемые ловушки его должны казаться хит­роумными лишь ему самому, иначе тот же преступник легко раскусит, что из него попросту вытягивают нуж­ную ментам информацию, начнет врать и все запуты­вать. А когда те же ловушки для изощренного и напря­женного в своем внимании преступника будут легко им разгаданы, он поймет, что имеет дело с дураком, чину­шей, которому легко соврать, лишь бы выглядеть при этом убедительным самому. Вот и выбрал себе Виктор Петрович такую тактику: все якобы знать и ничему не верить. И знания свои открывать спокойно и уверенно, чтобы преступник почувствовал всем нутром, что это лишь малая часть того, что о нем известно. А также вешать на него совершенно уже абсурдные вещи, кото­рые будут также выглядеть весьма убедительно в гла­зах тех, кто станет его позже судить. За свои подлин­ные «грехи» иной готов ответить, но он не выдержит, когда на него начнут вешать то, что сделали другие, и он-то отлично знает об этом. И тогда тупая уверенность мента в своей правоте лишний раз подтвердит преступ­нику, что он действительно попал под тяжелый каток, который его расплющит без всякого сожаления, а вот истинные убийцы отделаются той же психушкой, вы­ход из которой найдется всегда. Это только уверяют, что там все у них очень строго. Находят способы, да и большие деньги, положенные вовремя и в нужный кар­ман, говорят, тоже помогают, чтобы даже специальная медицинская комиссия однажды «не заметила» очевид­ного.

В то время как в обычных условиях «вышка» в мо­ральном плане иной раз куда предпочтительнее пожиз­ненного заключения...

Что же касается Валерия Коркина, то Гоголев был уже практически уверен, что под грузом навешанных на его шею «мокрух» Боксер согнулся-таки. Надо было иметь в виду еще и то обстоятельство, что сидел он все­го однажды и что срок был относительно небольшой — за хулиганство много не давали. Значит, и закоренелым преступником в «институте жизни», которым могла стать для него тюрьма, полного курса наук он не про­шел. И то, чем он занимался, пока, вероятно, на него не «положил глаз» тот же Вампир, можно было бы опре­делить как бытовой бандитизм. Грабанули там мага­зин или обменный пункт всей компанией, в которой роли распределены заранее, взяли за хобот торгаша — сняли «свой процент», объявили рынок зоной своих жизненных интересов, занялись элементарной спекуля­цией, которую, с легкой руки высших властей, ныне гордо именуют предпринимательством, дальше — боль­ше, и понеслось. Ты показываешь кулак — тебе платят отступные, чем не лафа? Чем не житуха?! А главное — боятся! Вот он, основной мотив. Меня боятся, значит, я — сила! А когда ты его мордой в дерьмо, да не разок, а всерьез и надолго, он не то чтобы прозреть вдруг или там укоры совести почувствовать, нет, он просто начи­нает башкой своей дурной понимать, что, оказывается, и с ним сейчас могут сделать то, что он делал с другими еще вчера. И, вспоминая, потеет от ужаса и предчув­ствия. Вот тут из него и можно вытащить правду. За которую он, не исключено, станет позже горько корить себя. Или... впрочем, кто знает?..

3

Вампира повязали без всякого сопротивления с его стороны. И это было удивительно.

Как ни рвался Владимир Поремский «в первые ряды», майор Седов, возглавивший операцию, прика­зал ему не покидать машины, а он сам его позовет, ког­да преступник будет уже схвачен. Возьмем, вот тогда и начинайте. Работайте. Геройства здесь никакого не нуж­но, зато необходимо, чтобы каждый занимался исклю­чительно своим делом, а значит, на каждом этапе опе­рации должны действовать профессионалы. Так учил их, работая еще в Ленинградском уголовном розыске, Виктор Петрович Гоголев. И они старались не подво­дить своего учителя.

Но Владимир заявил, что хоть на участии в штур­ме, так и быть, не настаивает, однако отсиживаться тоже не собирается. И Седов, поморщившись, махнул рукой, мол, черт с тобой, только под ногами не путайся. Ну тут он, наверное, был прав.

Дом на Арсенальной улице, в районе Полюстрово, второй день уже находился под пристальным наблюде­нием сыщиков, которые, однако, так ничего и не смог­ли сказать о жильцах той квартиры, которую назвала Поремскому Дарья Калинова. Ну, в смысле, куда ее однажды привозил Максим Масленников. Рискнули пообщаться с соседкой по этажу — крохотной старуш­кой, выгуливающей свою беспородную собачку, и та подтвердила, когда ей показали фотографию Вампира, переданную от Турецкого, из Германии, что да, муж­чина, похожий на этого лысого, тут появлялся пару раз. Но днем никто из квартиры не выходит, шума или му­зыки не слышно, гости не появляются. И вообще квар­тира кажется нежилой. Правда, недавно, под вечер, из нее вышла полная такая женщина средних лет, и под плащом на ней был виден белый халат, который носят обычно врачи по вызову на дом. Она, кстати, и села в серый микроавтобус с красным крестом на дверцах и укатила. Значит, в квартире мог быть и больной, к ко­торому приезжала «скорая помощь». Но кто он и отку­да доктор, старушка не знала. В их районной поликли­нике она эту женщину не встречала. Может, из другой?

Все может быть...

Но одному из сыщиков старушка позволила распо­ложиться у нее в прихожей, у дверного глазка, чтобы понаблюдать за лестничной площадкой. И как раз се­годня, в начале одиннадцатого, на площадке появился наконец гость — крепкий такой малый. Он огляделся, затем достал мобильник, нажал на нем что-то, видимо вызов. Дверь той квартиры, как по сигналу, тихо рас­пахнулась. Крепыш исчез за нею.

Сыщик, естественно, сразу среагировал, доложил старшему, тот своему начальнику. Решено было толь­ко наблюдать, поскольку пришелец на искомого Вам­пира был абсолютно непохож. Дали команду просле­дить, куда тот отправится, когда покинет квартиру. Если вообще ее покинет. Однако не прошло и получа­са, как дверь так же тихо отворилась, и на площадку вышел тот самый парень. Казалось, что он немного выпил, потому что его вроде покачивало. Он постоял, закурил и медленно пошел вниз по лестнице.

Во дворе его, разумеется, «встретили и повели». Пря­миком в Автово, и на ту самую улицу Новостроек, где в это время находились майор милиции Федор Седов и его подопечная. Ну а дальше было уже дело техники.

И с мобильником Валерия Коркина специалисты разобрались быстро, определив последний номер, по которому он с кем-то связывался. Позже стало понят­но с кем. А затем уже опергруппа сумела тихо просо­читься в старый дом на Арсенальной улице, где пря­тался Масленников.

На крышу поднялись трое бойцов ОМОНа, чтобы по команде спуститься на тросах и штурмовать кварти­ру через окна. Тяжелую бронированную дверь решили не взрывать — дом действительно старый, в трещинах, не дай бог, завалится, но приготовили мощный домк­рат, которым пользуются спасатели из МЧС в крити­ческих ситуациях. И все же сперва рискнули отработать тот прием, которым пользовался Коркин, и уж если он не сработает, ну тогда быстрый и решительный штурм.

Но кнопка мобильника сработала, и дверь почти бесшумно отворилась сама.

В квартиру быстрым ручейком хлынули омоновцы, и первым, с пистолетом в руке, вошел Федор Седов.

Вошел, мгновение постоял, обернулся к бойцам и, подняв руку, громко сказал:

— Всем отбой.

Максим Геннадьевич Масленников лежал ничком, вытянувшись на диване и, видимо, крепко спал. Точ­нее, как позже выяснилось, находился в глубоком кай­фе. Был он в одной только белой сорочке, расстегну­той на груди. Рядом, на столике, на серебряном подно­се, стояли несколько разноцветных пузырьков и валя­лась вскрытая упаковка с десятком одноразовых шпри­цев.

Возле дивана, в большом кресле с пологой спинкой, откинув на нее голову с коротко стриженными русыми волосами и приоткрыв пухлый рот, также спала пол­ная женщина лет, наверное, сорока с чем-то, в распах­нутом белом медицинском халате, под которым также не было ничего. А вся одежда, и мужская, и женская, вперемешку была разбросана по полу — здорово, ви­дать, торопились приступить к своей крайне неосторож­ной оргии.

Женщина «расслабилась», мягко говоря, в безнрав­ственной позе. Глаза вошедших буквально округлились от изумления при виде широких и плоских ляжек, вы­зывающе раскинутых на подлокотниках кресла и демон­стрирующих буйную кудрявую растительность внизу живота. Тяжелые крупные груди свисали женщине под мышки. Вид у нее был чудовищно непристойный, про­сто смотреть противно. Но почему-то у рослых омо­новцев, затянутых в штурмовую форму, с десантными автоматами в руках, в шлемах с поднятыми забралами, как-то самопроизвольно раздувались ноздри, а учащен­ное, прерывистое, будто после долгого бега с препят­ствиями, дыхание указывало на определенную вред­ность такой их работы для человеческого здоровья. И при этом еще они стыдливо отводили друг от друга гла­за, будто боясь, что их уличат в чем-то непотребном, запретном.

...Поремский вспомнил, что, когда еще учился на юридическом факультете, одно время была у него под­ружка из медицинского училища. Бойкая, крепенькая вся такая, темпераментная девица, приехавшая в Мос­кву из Ростова-на-Дону покорять, видимо, столицу. Из­вестно, что самые сведущие в медицине люди — это те студентки, которые только собираются еще стать мед­сестрами: для них вообще не существует ни секретов профессии, ни уж тем более каких-либо запретов. Вот и Инка оказалась одной из них.

А почему вдруг вспомнилась? Да вот увидел Влади­мир, войдя последним в квартиру, развернувшийся пе­ред ним «пляжный пейзаж» довольно сомнительного толка, поглядел на словно стекленеющие глаза бойцов и усмехнулся про себя. Точно, и с ним однажды случи­лась близкая история.

Они всё искали себе место уединения, и оно неожи­данно нашлось в ее училище, куда они проникли со всей осторожностью, обманув бдительность вахтера. Инка завела его в одну из аудиторий, или то был какой-то странный врачебный кабинет, подтащила к не менее странному, непонятному сооружению и вдруг вскочи­ла на эти конструкции. Да так ловко, что ноги ее вмиг оказались раскинутыми высоко в стороны. Была пол­ная луна, света они, естественно, не зажигали. Все выг­лядело словно на ладони, и он остолбенел. Но он был молод, распален долгим терпением, и приглашать его не надо было. Он с ходу оценил неоспоримые достоин­ство того сооружения. А позже узнал, что это всего лишь обычное гинекологическое кресло, в котором врачи осматривают и обследуют своих пациенток. Обычное — даже почему-то обидно стало.

Но Владимир будто заново ощутил то, давнишнее свое, состояние крайнего азарта, почти бешенства, ки­нувшего его тогда к Инке. И подумал, почти физичес­ки ощущая сейчас тяжкую атмосферу, накапливающу­юся в комнате, что, случись невероятное и расстегни вдруг кто-нибудь из наиболее решительных омоновцев ширинку своих брюк, мгновенно выстроится живая очередь желающих также овладеть этой грубой, горя­чей плотью. И никакая сила их не остановит, потому что она сама, эта плоть, куда более страшная, почти убойная сила. Вот и ищи потом мотивы в делах о груп­повых изнасилованиях...

Появившийся в комнате судмедэксперт с ходу оце­нил обстановку и рявкнул на столпившуюся «публику» почти зверским басом:

— Эй, вы, охламоны! Да прикройте ж ее чем-нибудь! Ну чего вы, как кобели на собачьей свадьбе?! Есть же халат, тряпки вон валяются! —и показал на разбросан­ную по полу одежду.

Раздались короткие смешки, кто-то выдал доволь­но-таки сальную шутку. И, наконец, пришел в себя ко­мандир отделения, задействованного в операции:

— ОМОН, на выход!

А Седов, улыбаясь, добавил, обращаясь уже к Поремскому:

— Оперативно-следственная группа может присту­пить.

Судебный медик быстро осмотрел Масленникова, сказал, что тот живой, но спит, то есть в полном отру­бе. А что он принимал, понять сейчас трудно, тут, на столе, навалом всяческой хренотени, и нужны специ­альные анализы. Но ответ может подсказать вон та дама, видимо от медицины, и показал на женщину. Сам же подошел, спустил наконец с подлокотников ее без­вольные ноги, подтянул и застегнул на ней белый ха­лат и открыл свой чемоданчик, чтобы попытаться при­вести ее в чувство.

Из документов, найденных в ее сумочке, Поремский узнал, что она работает врачом в наркологическом дис­пансере. Был и адрес, и все прочие атрибуты. Мария Леонтьевна Торопкина — вот как ее звали. Возраст — 48 лет, не замужем, штампа в паспорте нет, о детях тоже ничего не сказано, а может, просто отсутствуют соот­ветствующие отметки в паспорте. Ничего себе «девуш­ка», кинувшаяся во все тяжкие на старости лет! А с дру­гой стороны, за что ее судить? Свободная женщина. Если и осуждать, то разве что за наркотики. И опять- таки лишь в том случае, если их принесла сюда она. Ну а кто ж еще? С наркоманами же работает.

А «свободная женщина» Мария Леонтьевна Тороп­кина между тем с помощью судмедэксперта постепен­но приходила в себя — что-то несвязно уже бормотала, отталкивала его руку с нашатырем, пыталась повер­нуться, чтобы удобнее устроиться в кресле и продол­жить счастливый, или какой он у нее там, сон. Но ме­дик не отступал. И наконец ей пришлось открыть глаза и медленно сообразить, где она, что с ней и, главное, откуда здесь столько постороннего народа. Потом она увидела спящего Масленникова, осознала собственный внешний вид и попросила дать ей возможность одеться.

— Помочь не надо? — без всякого юмора, даже не­много участливо, спросил грубиян медик.

— Я скажу, когда надо... Дайте мне, пожалуйста... — Она назвала какое-то лекарство, и эксперт полез в свой чемоданчик, шелестя там и звякая чем-то.

Он достал ампулу и взял со стола новенький шприц.

— Разрешите, я сама, — не очень четко произнесла женщина.

— Не надо, у вас еще не все в порядке с руками. Я сделаю лучше. — И он стал заполнять шприц лекар­ством из ампулы. — А ему что надо? — Он показал на Масленникова.

— Можете то же самое. Я смотрю, он сам уже вко­лол себе. Это снотворное, не страшно. Проснется через два-три часа, у него всегда... в последнее время...

— Мы можем задать вам несколько неотложных вопросов? — влез наконец Поремский, которому как- то надоело уже слушать совершенно пустую и неспеш­ную, с его точки зрения, болтовню этих двух маститых медиков.

— У вас тут что, нет других, более важных дел?! — ни с того ни с сего рявкнул вдруг судмедэксперт. — Видите, человек только в себя приходит! Занимайтесь вашим обыском, черт возьми!

— А что, Федор Евгеньевич, — спросил Владимир у Седова почти елейным тоном, — у вас тут всегда су­дебные медики руководят оперативно-следственными бригадами? Или в виде исключения?

— Нет, — пряча улыбку, ответил майор, — только в исключительных случаях. Или когда им абсолютно нечего делать.

— Нормальное явление, — кивнул Владимир, — тогда попросите сюда понятых. Действительно, доктор, вероятно, прав, мы слишком долго лицезрели доволь­но отталкивающую картину и слегка расслабились.

— Это кто уже успел расслабиться? — спросил, бод­ро входя в квартиру, Виктор Петрович Гоголев. — Ты, что ль, Владимир? И с чего это? А мне доложили, что все прошло удачно.

— Лучше не бывает, ни шума, ни стрельбы, ни крови.

Гоголев подошел к дивану, посмотрел на лежаще­го, потом взял со стола один пузырек, другой, почитал, что на них написано, повертел в руках и спросил:

— Он?

— Он самый, — кивнул Седов. — Как говорится, не очень транспортабелен. Вот ожидаем, когда его сооб­щница придет в себя и подскажет разумный выход.

Судмедэксперт гневно сверкнул глазами, но промол­чал. А Гоголев поманил Седова пальцем и, когда тот подошел, что-то сказал ему на ухо. Седов отстранился, взглянув на генерала с удивлением. Но тот решительно кивнул, и Федор сказал:

— Хорошо, сделаем, товарищ генерал.

— Ну и что теперь будем делать, Петр Кузьмич? — спросил Г оголев у медика.

— Сейчас я провожу ее в ванную, где она оденется, приведет себя в порядок, и можете работать. А он, — эксперт ткнул пальцем в Масленникова, — окончатель­но созреет, по нашему общему с ней мнению, для серь­езного допроса не раньше завтрашнего утра. Вот и ис­ходите из этого. Нет, конечно, можно ему вколоть ло­шадиную дозу, применить другие сильнодействующие способы, но будет ли смысл? Не знаю, вам решать, Вик­тор Петрович.

Петр Кузьмич как-то почти по-приятельски, слов­но демонстрируя свое превосходство перед остальны­ми, включая нахального московского следователя Вла­димира Поремского, взял генерала под руку и отвел подальше, к окну. И там что-то начал ему говорить, а Гоголев, склонив голову чуть в сторону, внимательно его слушал, не перебивая. Ишь ты!

— Хорошо, я буду иметь в виду. А вас, Петр Кузь­мич, попрошу заняться им вплотную. Он мне очень ну­жен, и, чем скорее, тем лучше. Федор всем необходи­мым вас обеспечит, я уже дал такую команду. Так что действуйте. — И пожал ему руку.

Медик помог женщине выбраться из кресла, попут­но поднимая с пола именно ее белье и все остальное, увел ее в ванную, где и оставил. А затем занялся уже Масленниковым, которого затем вынесли на носилках из квартиры двое оперативников и увезли по адресу, указанному Виктором Петровичем. Но явно не в Крес­ты и не в другой следственный изолятор. Гоголев ре­шил свести до минимума круг лиц, с которыми мог бы общаться пришедший в себя Вампир.

Между тем обыск, произведенный в квартире, дал совершенно неожиданную находку. Ну там деньги, ог­нестрельное оружие, аккуратно упакованная связка штык-ножей, которыми пользуются в десантных войс­ках, — это все было предсказуемо. Хотя холодное ору­жие косвенно подтверждало непосредственное участие Масленникова в московских убийствах. Но это еще до­казывать. А вот небольшой, аккуратный чемоданчик с набором париков удивил всех. Причем самое любопыт­ное заключалось в том, что каждый парик — от почти мелкого, седоватого ежика до нестриженой прически месячной давности, были в пакетах под номерами. То есть носитель мог менять свои «прически», исходя из сроков отрастания обычных волос. Хитро задумано. Значит, вполне возможно, что он, как говорится, не вчера стал лысым, то есть брился наголо, а уже давно. И что, никто этого не знал? Нет же нигде, кроме той единственной, из Германии, фотографии, где Максим Масленников представал, что называется, в натураль­ном своем виде.

Что-то беспокоило Поремского, пока он рассмат­ривал парики. Практически все были уже ношены, на это, по словам эксперта-криминалиста, обследовавше­го находку, указывали следы клея, которым парики крепились на голове. Какой такой клей? Эксперт и не удивился:

— Да его во всех театрах применяют.

Вот оно! Театр.

Владимир вышел на лестничную площадку и набрал по телефону номер Дарьи.

— У вас все живы? — был ее первый тревожный воп­рос.

— Полный порядок. Никто из арестованных тоже не пострадал. Слушай, они тут были под таким кайфом, что ничего так и не поняли.

— Они? А кто еще?

— Баба одна, пожилая. Некто Торопкина. А ты что, знаешь ее?

— Знаю, — помолчав, сухо ответила Дарья.

— Расскажешь?

Она снова помолчала и ответила:

— Не знаю. Не хотелось бы.

— Ладно, это все потом. Ты вот что скажи: Ленка, о которой ты говорила, она у вас, в театре, чем занима­ется?

— В гримерном цехе. Парики шьет. А что?

— Ничего. Так, говоришь, Максим ее тоже хорошо знал?

— Я тебе такого никогда не могла говорить. Думаю, что совсем не знал. Ну, может, видел походя. Но я по­чти уверена, что между ними не было ничего общего.

— Да? Тогда почему посланец от Максима, кото­рый явился сегодня утром убивать тебя, сказал, что пришел с Леной, а сам назвался Игорем? А Игорь — это кто?

— Ой господи!.. Я ж даже и не подумала!.. Верно, Володенька, он ведь так и сказал, а я еще спросила, где Лена, почему долго поднимается, и дверь им открыла... Ну не я, конечно, но они же свои! А Игорь — Ленкин бойфренд. Он ее на своей машине возит.

— А как же мог Масленников об этом знать?.. Лад­но, ты подумай, но Ленке своей пока ничего не говори. И еще вопрос: вот если специалисту показать парик, он может сказать, кто его сделал?

— Ну, конечно! У нас их не так много, и у каждого мастера свой почерк, так сказать.

— А Ленкины парики ты бы, например, узнала?

— Вряд ли, я не по этой части. Но уж она-то свою работу знает. А что?

— Все, спасибо, потом расскажу. При встрече.

— А когда? — А ведь в голосе-то прозвучали уже капризные нотки.

— Скоро, пока.

Поремский с улыбкой покрутил головой, вспомнив, как еще недавно, час какой-нибудь назад, и сам едва не поддался всеобщему затмению, прилипнув глазами к выставленной напоказ женской плоти, вызывающей у всей толпы однозначно непристойные мысли, и успо­коился, зацепившись воспоминаниями за прошлое и решив, что сам-то ведь может рвануть к Дашке и уж там окончательно стряхнуть с себя сковавшее его оце­пенение.

Когда он вернулся, Виктор Петрович беседовал с «доктором Торопкиной», как она ему представилась, и с легким укором взглянул на Владимира. В смысле, где был?

— Я о париках. Кажется, есть след.

Генерал кивнул и показал на соседний стул.

— Садись, послушаем Марию Леонтьевну вместе. Представляю вам старшего следователя по расследова­нию особо важных дел Генеральной прокуратуры Рос­сии Владимира Николаевича Поремского. Ему пору­чено расследовать это дело. — И повернулся к Влади­миру. — У нас сейчас с доктором Торопкиной не доп­рос, а предварительная беседа. Она объясняет мне, ка­ким образом оказалась в этой квартире, насколько хо­рошо знакома с ее хозяином, ну и все такое прочее. Так что официальный допрос я оставляю для вас, Влади­мир Николаевич. Продолжайте, доктор.

Но она молчала, и лицо ее, дотоле живое и даже как бы увлеченное рассказом, стало сухим и отчужденным.

— Вас не устраивает такая форма разговора? — уч­тиво осведомился Гоголев. — Но ведь мы же с вами, Мария Леонтьевна...

— Виктор Петрович, можно начистоту?

-Ну а как же иначе? Мы ведь уже договорились.

— Да, я обещала все вам рассказать. Искренне. По­тому что вижу только в такой форме беседы, если хоти­те, отчасти и свое собственное спасение.

— Вам ведь есть чего всерьез опасаться?

— Ну мы же взрослые люди... Вот поэтому я хотела бы просить вас, Виктор Петрович... может быть, в по­рядке исключения, если это у вас не положено, поде­литься моими мыслями, информацией пока с вами лич­но. Я слышала о вас и готова верить любому вашему слову, которое вы мне скажете. И обещаю не врать, попросту говоря. Но нельзя ли это сделать... наедине? А вот когда станете допрашивать меня официально, под протокол, я так же честно отвечу на ваши вопросы. Но уже без... ну, без эмоций. Вы поймите меня, я все-таки женщина, хотя молодой человек, который вошел одним из первых, увидел такое, что мне не хотелось бы с ним обсуждать. Да мне стыдно, но не только моя в том вина. И когда я расскажу, возможно, вы поймете меня. И не будете судить слишком строго. С высоты вашего воз­раста. О чем я не могу даже и просить этого молодого человека.

Гоголев усмехнулся, пожал плечами и вопроситель­но взглянул на Поремского. А у того снова высвети­лась перед глазами слишком уж эффектная поза «отды­хающей женщины». Он посмотрел на нее, она же на­стороженно поймала его взгляд и опустила глаза. И не покраснела, во характер! -Ну и черт с ней. На допросе уже не отвертится.

И Владимир сказал, что не будет возражать сейчас против ее приватного, так сказать, разговора с Викто­ром Петровичем, что совсем не исключает и последую­щего официального допроса ее в качестве подозревае­мой... Тут Поремский поймал мгновенный остерегаю­щий взгляд Гоголева и замолчал, предоставив женщи­не понимать сказанное им, как она сама того пожелает. Подозревается в соучастии, чего еще? Да вон хоть те же наркотики! Она же сама официальное лицо! Врач- нарколог!

Но ничего этого Владимир не сказал, и Гоголев кив­нул ему с поощрительной улыбкой.

— Занимайтесь там пока, — кивнул он в сторону комнаты. — А вам, Мария Леонтьевна, с разрешения и Владимира Николаевича, я предлагаю сделать следую­щее. Давайте не будем дальше мешать работать след­ственной бригаде и поедемте в одно тихое местечко, где мы сможем поговорить откровенно. А там и решим, как у нас потечет дальнейшее расследование, не возражае­те? Лично у вас здесь больше нет важных дел?

— У меня их и прежде-то не было, тем более — сей­час, — вздохнула она.

— Не возражаешь? — спросил Г оголев у Поремс­кого.

— Нет, но на всякий случай напоминаю о Новиченко, не забыли такого?

— Я помню, — улыбнулся ему Гоголев и рукой по­казал Торопкиной на дверь.

4

Нет, здесь вовсе не безобидной оргией пахло. Но «доктор Торопкина», обрадованная своей первой «по­бедой» над тупыми милиционерами и еще не представ­ляя себе собственной судьбы, страстно закатывала гла­за и наивно уверяла Виктора Петровича, что под воз­действием даже самой малой дозы кокаина половая страсть, особенно когда человек уже в возрасте, дости­гает невиданной силы. Просто надо уметь этим делом очень грамотно пользоваться и проверять исключитель­но на себе, не втягивая в этот восхитительный омут дру­гих. Возникают такие буйные фантазии, что партнеры, в приступах прямо-таки невероятных сексуальных до­могательств друг к другу, теряют всякую осторожность, переходя любые границы дозволенного природой, а ведь она позволяет решительно все!

Кажется, Мария Леонтьевна, искренне увлеченная собственной лекцией, готова была уже продемонстри­ровать некоторые аспекты того самого, дозволенного. Но внимательный и снисходительный взгляд Гоголе­ва, похоже, сбивал ее пыл и заставлял сомневаться, тот ли тон она выбрала, ту ли тактику предпочла?

А место для столь душевного разговора было выб­рано очень удачно. На Петроградской улице, в боль­шом доме, битком набитом коммунальными квартира­ми, у Гоголева было оборудовано свое личное, конспи­ративное пристанище — еще со времен работы в уго­ловном розыске. Здесь он встречался со своими агента­ми, здесь мог обеспечить и себе, и своим сексотам — секретным сотрудникам — полную безопасность. И привез он сюда Марию Леонтьевну в связи с некоторы­ми, неожиданно возникшими у него планами. Нет, вов­се не теми, что уже, вероятно, начали туманить слиш­ком уверенную в себе и в своих чарах женщину.

Странно, с чего бы это? Далеко ведь не красавица, да и просто на симпатичную бабу, с которой можно выйти, не стесняясь, в люди, тоже не особо тянет. И годами уже не вышла — в полвека совсем не находка. Может, дей­ствительно сидит в ней какой-то черт с секретом? Взять того же Вампира. Ему что, молодых девок не хватало? Балерин, вроде Волковой? Да нынче за очень большие деньги можно себе настоящую принцессу с многовеко­вой родословной выписать, а не то что какую-нибудь диву из кордебалета. Однако же нашли-то с ним именно ее, да еще в совершенно разобранном виде, от которого кое у кого слюноотделение началось. Непонятно.

А Мария Леонтьевна между тем так активно изоб­ражала почти невинную — ну разве что самая ма­лость! — и наивную дурочку, не вовремя расслабившу­юся и оконфузившуюся перед большим количеством молодых людей, что кто-то другой, пожалуй, и пове­рил бы в ее искренность.

Но когда Гоголев, устав от напряжения, сообщил, что охотно принял бы ее версию, но, вообще говоря, то, что происходило у них с Масленниковым, — это сугубо их личное дело, нравится им таким образом про­водить время, валяйте, ребята, резвитесь. За то, что они творят друг с другом в постели, или в кресле, или черт знает где, но только не в общественном месте, их не со­бирается никто наказывать. О наркотиках, которые, по ее словам, активно стимулировали их половые отноше­ния, можно поговорить отдельно, это сейчас не самое главное. Но задержана-то она по подозрению в соучас­тии в совершении особо опасного уголовного преступ­ления, по сути, террористического акта, на расследова­ние которого брошены все лучшие силы Генеральной прокуратуры, Федеральной службы безопасности и Министерства внутренних дел, вот в чем дело.

И тут у «доктора Торопкиной» вмиг упало настрое­ние. Резко усилились вдруг и до того, оказывается, не прекращавшиеся головные боли, похоже, начался при­ступ ишемии. Но когда Виктор Петрович, проявив га­лантное участие, предложил ей лекарство на выбор: валидол, нитроглицерин либо коньяк, она без раздумий выбрала последнее. И даже отказалась на всякий слу­чай померить давление — у Гоголева имелся тут аппа­рат для измерения.

Выпив, она задумалась и сразу превратилась в обыч­ную пожилую женщину, растерявшуюся до такой сте­пени, что достала сигареты из сумочки и стала стара­тельно прикуривать одну из них не с того конца. Пока Г оголев не указал ей на ошибку. Она смяла сигарету в пальцах и беспомощно взглянула на него.

— И что же будет дальше?

— По идее, мы должны сейчас отправиться прямо к вам домой, где произвести тщательный обыск в при­сутствии, как вы понимаете, понятых — соседей там и так далее. Затем — на службу, в ваш диспансер, где сде­лать то же самое. Что еще? — Он задумался. — А, ну и, конечно, возможно еще сегодня, если останется время, мы проведем ваше опознание среди тех, кто вас видел в то воскресенье на месте преступления, в Сосновой По­ляне, когда мимо, по Петергофской трассе, проезжал президентский кортеж. Ну а потом вы, естественно, со­берете необходимый минимум вещей — зубную щетку, порошок, полотенце, смену белья, сигареты, но без фильтра — и отправитесь в тюремную камеру, — под­вел итог Виктор Петрович и огорченно вздохнул, да­вая таким образом понять, что, если бы все дальней­шее зависело только от него, то есть от его власти, он бы, возможно, так и не поступил. Но — увы, как гово­рится...

Он недаром начал живописать ее перспективы со слов «по идее». Она усекла. И задумалась. Попросила разрешения выпить еще немного коньяку. Гоголев на­лил, внимательно наблюдая за метаморфозами, проис­ходящими в ее сознании. На лице были написаны эмо­ции, которые обуревали ее.

Она очень боялась, потому что спокойный тон Гоголева и этакая эпическая безысходность дальнейших перспектив сомнений у нее, видимо, не вызывали. Зна­чит, требовалось сделать выбор. И она знала уже ка­кой. Нет, чары ее никому не понадобились, потребует­ся другое, ибо она в силу своей профессии много знает, а они, в свою очередь, тоже наверняка знают об этом. «Они» — это симпатичный, в общем-то, генерал, что сидит напротив, угощает коньячком, ведет себя в выс­шей степени пристойно, хотя вполне мог бы, и она про­сто не имела бы права ему отказать. А собственно, чем черт не шутит? Если б хотел подставить, давно бы это сделал, и не привозил сюда для серьезного разговора, а сунул в камеру, к проституткам и воровкам, и — забыл. А следствие вел бы тот молодой, с синими, сверкающи­ми льдом глазами. Красивый мальчик, подумала ми­моходом, но, наверное, очень злой...

— Вон, значит, как все повернулось... — задумчиво произнесла она. — И никакого иного выхода нет?

— Думаю, есть, — не очень, правда, уверенно ска­зал Гоголев.

— Подскажете? — Она искоса посмотрела на него.

— Подскажу.

— А если я... — вдруг отбросив последние свои со­мнения, начала она и остановилась в ожидании ответ­ной реакции.

— А если вы, — понял смысл ее интонации Г ого­лев, — то нам, пожалуй, есть о чем поговорить. Но сна­чала вы, Мария Леонтьевна, все самым подробнейшим образом расскажете мне. Вот, я включу диктофон и ста­ну задавать вам вопросы. Потом мы эту запись расшиф­руем, напечатаем, вы прочитаете, подпишете и... Про­токол допроса свидетеля — я правильно понимаю? — займет свое место в уголовном деле по факту теракта, произведенного тогда-то, в таком-то месте, организа­тором которого, а также исполнителями были следую­щие лица... Далее — фамилии, адреса и прочая атрибу­тика, как говорят мои приятели в Эрмитаже. Я понят­но объясняю?

— Ах, генерал... — томно вздохнула Торопкина. — Конечно, я все сразу поняла! Вы даже не представляете, как приятно женщине говорить с человеком, который все понимает с полунамека.

«Господи, да что ж это с ней происходит? Шальная какая-то баба! Неужели все еще рассчитывает на свои чары? Или свободно вздохнула и валяет теперь дура­ка?»

— Видимо, вы намекнули о сотрудничестве, я не ошибаюсь? — мягко спросила она.

— А действительно, почему бы и нет? — откровен­но «удивился» он, словно ее предложение даже слегка озадачило его. — Наверняка же у нас с вами могут най­тись общие интересы, верно? А ваши знания обстанов­ки могут оказаться по-своему уникальными.

— Ну, разумеется... — В ее голосе «мурлыкнули» такие глубокие интонации, что у Гоголева возникло совершенно чудовищное предположение. Вот сейчас он кивнет, и она ринется к нему, чтобы отдаться прямо тут же, на полу, демонстрируя особые свои таланты, о ко­торых она пела тут битый час. Но он не кивнул, и она не ринулась. Значит, с ней все в порядке.

Но одновременно возникла неожиданная догадка. Вспомнилась фраза Федора Седова о том, что перед приходом Боксера Дарье Калиновой звонила ее подру­га Лена, которая оказалась совсем не Леной, ибо Дарья сказала, что у той голос лающий, а эта разговаривает томным, нарочитым таким голосом.

— Признайтесь, Мария Леонтьевна, а ведь это вы звонили Дарье от имени ее подруги Лены? Ну насчет того, что в театре переполох и прочее, да? Между про­чим, хочу предупредить: врать мне не стоит, все теле­фонные голоса у нас записываются на магнитофон, и специалисты вмиг найдут того, кто говорил, стоит толь­ко предъявить им запись, скажем, нашего с вами разго­вора. Знаете, почему я угадал? У вас удивительный го­лос, — откровенно польстил он. — Глубокий, томный. Такие редко встречаются.

— Ну раз уж вы все равно угадали... Да и зачем те­перь скрывать? Он велел, я позвонила. А что я могла сделать? Он не любит, когда ему противоречат, даже в мелочах...

— Вернемся к теме. Вы не спрашиваете меня о том, какая судьба ожидает вас в том случае, если мы сможем с вами договориться?

— Я верю вам, Виктор Петрович, вы, я вижу, не спо­собны унизить женщину. Вы даже в отчаянных для нее ситуациях умеете говорить приятные вещи... Но все же, что меня ожидает?

— На время следствия у вас отберут подписку о не­выезде. Знаете, что это такое?

— Да, нельзя из дома выходить.

— Нет, это как раз можно. Уезжать никуда нельзя. А если нарушите, то вас отыщут даже на дне Финского залива и уж тогда точно посадят.

— Я не самоубийца.

— Надеюсь. И еще одну подписку дадите. Лично мне. Где напишете о том, о чем сами только что сказа­ли: о добровольном сотрудничестве с правоохранитель­ными органами в моем лице. И знать о ней будем толь­ко мы двое.

— Ну да, конечно, раз не в ЗАГС, будем так-с...

— Почему же «так-с»? Все имеет свою цену.

— Даже предательство?

— Если вы свое добровольное решение называете предательством по отношению к кому-то, я не настаи­ваю. Ваше право.

— Как по мне, — ухмыльнулась вдруг она, — луч­ше длинная дорога. В смысле, долгая.

— А уж это будет зависеть исключительно от вас самой. И заметьте, за все время я ни разу даже не на­мекнул вам о наручниках, в которых увезли Максима Масленникова по кличке Вампир.

— Мне ли не понять, — вздохнула она.

— Вот и отлично. Так я включаю диктофон?

— Я готова, спрашивайте...

5

Проницательный Константин Дмитриевич Мерку­лов, прослушав магнитофонную запись допроса Тороп- киной и некоторые необходимые комментарии к нему самого Виктора Петровича, заметил с несколько скеп­тическим выражением лица:

— Ты выводишь ее из дела? Имеешь к тому серьез­ные основания?

— Ну почему? Свидетельница. А вообще — имею.

Костя поиграл бровями.

— Я готов поверить тебе. Версия почти безукориз­ненная. Кое-что уточнить, подработать...

Версия так называемого теракта на Петергофском шоссе после подробного рассказа Торопкиной выгля­дела следующим образом.

Максима она знала, в общем-то, уже достаточно давно, несколько лет. Знала и о его психической неус­тойчивости, иногда помогала советами, лекарствами. Трудно установить подлинную причину, по которой со временем все больше и больше портился его характер. Возможно, приступы болезни вызывали подозритель­ность, диктовавшую порой поистине жестокие выход­ки. Или, наоборот, врожденная его жестокость, остро проявившаяся еще в детстве, в конечном счете стиму­лировала, подталкивала учащавшиеся приступы болез­ни. Но самое печальное заключалось в том, что у него, как у всякого параноика, не желавшего всерьез лечить­ся, заметно прогрессировало извращенное представле­ние о женщинах вообще и о некоторых из них — в час­тности.

Доктор Торопкина не могла с уверенностью сказать, когда у него возникла мысль сделать из той твари под­заборной, которую привезли к Максиму его подручные, «жертву чеченской войны». Эту даже и не женщину, а черт знает что доставили в «наркологию» прямо от Масленникова, а потом он сам позвонил и буквально приказал поставить ее на ноги. Она — законченная ал­коголичка? Пусть станет такой же законченной нарко­манкой, но она должна одновременно стать и его по­слушной куклой, которая ему нужна. Нужна!

Что такое «нужна», Мария уже знала. Даже отчасти и на собственной участи.

Началось с пустяка — она однажды пожалела боль­ного мальчика, а мальчик потянулся к ней. Собствен­но, какой уже мальчик? За тридцать. Да и ей — чуть больше. Но он был для нее больной, а она его жалела. Он же успешно занимался спортом. Он даже был депу­татом Государственной думы! Ну какой там депутат — никого не волновало, зато выглядел как! Он тогда слу­шался, лечился, и приступы случались крайне редко. А потом словно сорвалось. Покатилось по наклонной — ссоры в семье, потом хуже и, наконец, смерть Вадима, любимого брата, и — период совершенно полного оз­верения. Вот это время Мария больше всего и прочув­ствовала на собственной, что называется, шкуре.

— Япрекрасно сознаю, — говорила она, — что под его воздействием стала законченной мазохисткой. Он меня бьет, издевается, а я его еще больше люблю и же­лаю. Это как находиться в одной клетке с голодным тигром. Он хочет тебя разорвать и сожрать, а ты ме­чешься в замкнутом пространстве, всякий раз все с большим трудом уворачиваясь от его клыков и когтей, пока наконец не попадаешься в его лапы, и он начинает тебя терзать, наслаждаясь твоими криками и твоим ужасом. И тут вдруг появляется совершенно какое-то запредель­ное ощущение. Терзает? Ну и пусть жрет, насыщается твоим телом, твоим мясом. И ты сама, оказывается, получаешь от невыразимой боли и страданий поистине безумное наслаждение. И так до самой смерти. Ко­торая скоро и наступает. А после ты будто возрожда­ешься, чтобы снова желать и ждать ее, эту мучитель­ную свою кончину. Конечно, патология. Но ни с чем не сравнимая...

Вот такое признание. А что касается той «алкашки», то Максим поставил перед Марией очень жесткие сроки. И она решила, что это его новое «увлечение», которое должно пройти те же муки и страдания, что и она. Могла не согласиться и отказаться? Могла, конеч­но, но вряд ли он бы ее тогда простил. И ярость его, когда он видит непослушание, невероятна, поэтому луч­ше не рисковать. А потом, никто ж не знает, чем вся эта история закончится, может, и вполне благополучно.

Одним словом, на ноги ее удалось поставить. От­мыть, отчистить, привести в божеский вид. И оказалось, что она, эта недавняя помоечница, вполне во вкусе гос­подина Масленникова — он обожает мучить и насило­вать женщин как раз такого плана, безвольных и без­ропотных, передавая их время от времени своим под­ручным, а потом возвращая к себе обратно. «Я — не исключение, я тоже прошла через все это, — сказала Мария. — Думала — сдохну. А потом махнула на все рукой и стала жить дальше. Но больше, правда, со мной он этого не делал».

Однажды он сказал ей: «Поедем посмотрим на Нюр­ку в деле». Мария решительно отказалась, но он сил­ком затащил ее в машину и пригрозил повторить то, чего она боялась больше всего. Поехала. Это было в то проклятое воскресенье. Он велел ей выйти из машины и пойти в сторону шоссе, посмотреть. Она спросила, что должна там увидеть, он ответил — сама узнаешь, а потом подробно расскажешь мне. И она пошла, а он остался сидеть в машине. Как раз возле того кафе «Бод­рость», откуда и привезли к Марии в «наркологию» эту Нюрку.

Мария узнала ее, когда та поднималась к дамбе. Удивилась, увидев ее почему-то в милицейской форме. И пока стояла, как ворона, открыв рот, у шоссе так рвануло, что у нее даже в ушах стало больно, показа­лось, будто лопнули барабанные перепонки.

Вот тут оно и пришло — озарение. Мария в ужасе бросилась бежать. Но ее перехватил водитель Макси­ма и тоже волоком притащил к машине и сунул на зад­нее сиденье.

«Ну что, — радостно сверкая глазами, сказал Мак­сим, — видала, какой я им шухер устроил? Какой фей­ерверк?! А Нюрка твоя уже Богу от нас с тобой привет передает. Поехали. Сейчас мы с тобой ее хорошенько помянем...»

Когда она наконец пришла в себя после тех трех­дневных «поминок», испугалась, увидев свое тело в зер­кале. Оно все — от шеи до колен — было исцарапано, изодрано, искусано, словно над ней резвилась стая го­лодных псов.

Она уже без всякого стыда обнажила спину, и Гого­лев увидел рубцы, синяки и зажившие укусы, окружен­ные желтыми потеками гематом. И это перетерпела? Простила, что ли? Черт его знает. А что было делать- то? И когда он давеча позвонил и велел срочно при­ехать и привезти ему необходимые лекарства, она не могла отказаться. И затем снова и снова выполняла все, что он от нее требовал, все ему позволяла, поскольку скоро потеряла вообще всякую способность к сопро­тивлению. Бессмысленно было и умолять отпустить ее. От таких просьб он только зверел и становился еще изощреннее и изобретательнее в своих садистских фан­тазиях. Чем кончилось, уже известно. Он насиловал ее до тех пор, пока она окончательно не лишилась чувств. Видимо, утомившись, сделал себе еще укол и тоже от­ключился, выставив ее напоказ своим бандитам, кото­рые должны были скоро явиться. Это ей было извест­но, потому что сама же по его приказу и звонила Дарье и, в общем, догадывалась, что там произойдет. Но сей­час осознала, что было бы потом уже и с ней самой, ког­да они вернулись бы, выполнив поручение Вампира.

А пришла милиция...

Ну что говорить, конечно, жертва. Однако есть и некоторые нюансы, которые не всякий суд учтет при разбирательстве. Вот эти нюансы и надо подработать, спасая все-таки человека.

— Она мне уже назвала парочку дилеров и одного барыгу-чеченца, который кормит «псковских».

— Чеченец — это любопытно, Виктор, обрати вни­мание, что чекисты наверняка не зря разыгрывают эту карту. А если у них там и свой интерес?

— А вот возьмем и сразу почувствуем, откуда ветер дует.

— Смотри не засвети, они ж ее, эту докторшу, на­верняка знают.

— Сделаем так, что ее в данный момент и в данном месте не окажется. И алиби организуем железное. А кстати насчет ветра, вот послушай, что еще расскажу...

Едва Гоголев закончил допрос Торопкиной и отвез ее на Тухачевского, где был ее дом, зазвонил его мо­бильник. Подумал — свои. Поэтому включил аппарат и небрежно кинул:

— Ну чего, какие там у вас дела?

— Ты с кем это? — услышал в ответ насмешливый голос Ивана Мохова, начальника УФСБ.

— А, это ты, Иван Семенович? Привет. А что у вас?

— Дак вот звоню, хочу порадовать. Передай свое­му руководителю, что наша контора, может, и медлен­но запрягает, да едет быстро. Есть показания. Могу предоставить для ознакомления. Копию я отправил на Лубянку, порядок у нас такой, тебе известно. Ты зна­ешь, Виктор, получается-то, что мы все ж таки глубоко копнули.

— Да-а? Скажи на милость. Молодцы. Небось и сами довольны. А чего ж молчали, чего раньше не со­общили?

— Так ведь работаем-с, — насмешливо ответил Мохов. — А вы можете похвастаться успехами? Или все собрания устраиваете? Мне говорили, твой нынешний шеф — большой любитель.

— Это тебе правильно говорили, Иван Семеныч. Но у нас тоже кое-чего есть. Вот тут Масленникова взяли.

— Скажите пожалуйста! Ну молодцы, поздравляю. Да только я слышал, он уже несколько месяцев как в Крестах сидит. А ты все не знал?

— Я не про того, я — про Максима. Уже дал пока­зания.

— Да брось... — Мохов явно растерялся. — А ка­кие показания? — О, уже и забеспокоился. — А где он сейчас? Кто с ним работает?

— В Москву его уже этапировали.

Гоголев нарочно так сказал, чтоб внести в мозги генерала ФСБ еще большую сумятицу. В конце концов, потом можно будет признаться, что ошибся.

— Это как же?! А почему нам не отдали?!

— Так вы слишком долго телились. Глубоко копа­ли, сам сказал. До воды-то хоть добрались?

— При чем здесь вода?! — обозлился Мохов. — Было же решено, что этим вопросом занимаемся мы? Кто так постановил? Меркулов! Было?

— Точно, было. Но вы же все чеченцев ловите, а надо было Нюрку-бомжиху.

— Нет, это самоуправство Меркулова так оставлять нельзя! Да и твой шеф Громов вряд ли будет доволен.

— Ну с моим, Иван Семеныч, я уж как-нибудь сам разберусь. А вот Меркулова я предоставляю тебе. Его, между прочим, сюда не твоя контора направила, а сам президент. Значит, у тебя есть все основания проводить свою идею через собственное руководство. Только мой тебе дружеский совет: постарайся аккуратно, а то опять в лужу сядешь, как со своими чеченцами.

Гоголев отключился, пробормотав:

— Ишь ты, не оставит он. Трепло...

Только переехал через мост, новый звонок, и тоже на мобильник. Подумал: это, наверное, Мохову пока­залось, что последнее слово осталось не за ним, вот и рвется снова в бой.

— Это ты, что ль, опять, Иван Семеныч? — И опять ошибся.

— Привет, Витя, это Громов.

Ого, неужто уже успел пожаловаться?

— Здравствуй, Алексей Сергеевич.

— Ты про Ивана, и я про него. Скажи мне, чего ты Мохова задираешь?

Точно, нажаловался...

— Я-а-а?! Алексей, побойся Бога! Это он глупости несет, а я при чем?

— Непонятно, вроде ты наш, питерский... Дался тебе этот Меркулов.

— А он при чем?

— Ну, Вить, ну не строй из себя дурачка! Ты что, не понимаешь? Мы с тобой — питерские, а он — москвич.

— Ах вон ты о чем? Ну так бы сразу и объяснил. Что я тебе на это скажу, Алексей Сергеевич? Если тебе интересно мое мнение, надо бы не на питерских делить и московских, а на умных и дураков. И тех, и других, кстати, полно и там, и тут, не мне тебе рассказывать. А наша с тобой главная задача, и Ивана, между прочим, тоже, как у того гусара — правильно сапоги ставить, когда на толчок садишься, чтобы ненароком не обо- срать собственные шпоры. В смысле, не залететь в ком­панию дураков. Век же потом не отмоешься.

— Так считаешь?

— А ты — иначе?

— Да нет, — вздохнул Громов, — верно полагаешь. А вот ведешь себя...

— Что, намекаешь — не сработаемся? — весело спросил Гоголев.

— Сам делай выводы. Ты — умный мужик.

— Понял. Значит, похоже, слухи подтверждаются.

— Какие? — насторожился Громов.

— Да что тебя в Москву, в министерство забирают.

— А ты откуда знаешь?

— Я ж говорю, слухи.

— А можешь разузнать поподробней у своих... слу­хачей?

— Попробую, хотя не обещаю. Может, их нарочно распускают, чтоб нас рассорить.

— Да? — Голос у Громова поскучнел. — Но ты все- таки не задирайся с Иваном. — Помолчал еще и доба­вил миролюбиво: — У него мохнатая лапа на Лубянке.

— А у тебя, я слышал, на Житной.

— Да? Так и сказали? Смотри-ка... А этот Мерку­лов когда собирается нас наконец покинуть?

— Ох, не знаю, Алексей Сергеевич, я ж у него фак­тически на побегушках.

— Вот то-то! И не высовывайся, это тебе на буду­щее наука. Ладно, не обижайся, я по-дружески.

...— Что скажешь, Константин Дмитриевич?

— Повторю уже сказанное, —хмуро ответил Мер­кулов, — не задирайся с Иваном. А насчет шпор — тут ты очень прав... Нам Володька сегодня больше не ну­жен?

— Нет, а что?

— Скажи ему, пусть едет к своей... Ну, к тому «вете­рану». А то вижу — мнется, мается, а попросить нелов­ко. Ох, молодежь! Ты-то хоть старика не бросишь?

— Как можно?

— Вячеславу позвоним. Можно и Сане, есть ведь что теперь обсудить?

— Еще бы!

— Ну и пусть тогда едет в свое Автово и не морочит нам головы, — закончил уже сердито.

И озабоченного множеством вопросов, на которые у следствия еще не было вразумительных ответов, «важ- няка» Владимира Николаевича Поремского словно вет­ром сдуло...

6

Операцию на «Павелецкой», в частном охранном предприятии «Русичи», и на Молдавской улице, в авто­сервисе «Маяк», Грязнов провел одновременно. Он за­действовал для этой цели, точнее, просто для устраше­ния, поскольку особого сопротивления не предвидел, спецназовцев, которых ему выделил по его просьбе ста­рый товарищ Володя Кондратьев, из регионального уп­равления ГУБОП по Московской области, частенько выручавший своими кадрами в прошлые годы. Почему их выбрал? А чтоб меньше болтали. Потому что в Глав­ном управлении, что на Садовой-Спасской, в последнее время участились утечки, о чем Вячеславу Ивановичу, как начальнику Управления по расследованию особо опасных преступлений Министерства внутренних дел, это было известно лучше, чем кому-либо другому. Ну так уж сложилось.

А кроме того, он держал в своих руках постановле­ние на проведение обысков и выемку документов, сан­кционированное Меркуловым, руководителем межве­домственной оперативно-следственной группы, назна­ченным оным по личному указанию президента. Какое уж тут сопротивление? Однако всякое случается, это знал Грязнов по своему богатому опыту.

Но на этот раз обошлось без ненужных эксцессов. Хотя и недоумение на лице директора ЧОП «Русичи» казалось вполне искренним. И это тоже бывает.

Пока Елагин с Саватеевым шерстили автосервис «Маяк» в поисках зиловского «бычка», Грязнов с Кур­батовым занимались выяснением списочного состава сотрудников. Вывести их и выстроить в одну шеренгу не представлялось возможным —лето, объяснил дирек­тор, спокойный и нагловатый полковник ФСБ в отстав­ке. Он вообще никак не реагировал на вторжение в его «епархию», просто внимательно ознакомился с поста­новлением, кивнул и показал на компьютер:

— Валяйте, проверяйте, все сведения там есть. Чего непонятно — спросите, поможем. Кого хоть ищете-то? Государственная тайна? — и насмешливо скривил губы. — Валяйте, валяйте. Я даже и жаловаться не буду.

«Валяйте! — ишь какие мы храбрые!»

— А на что жаловаться-то, господин... э-э... Сотни­ков? — посмотрев в свои записи, спросил Курбатов. — Мы допустили какое-либо нарушение закона? А может, этики? Нет, не знаете? Ну и отдыхайте пока, будут воп­росы — вас пригласят.

И вот тут бывший полковник сверкнул глазами. Просто сверкнул и отвернулся, промолчал.

А Саша тем временем, расположившись за компью­тером, неторопливо «листал» личные дела сотрудников охраны. Они все проходили здесь как охранники, хотя их служебные функции наверняка были значительно шире.

Общим для них было то, что в недавнем прошлом все они были практически профессиональными спорт­сменами. И биографии фактически одинаковые: шко­ла, военное училище, интенсивные занятия спортом, высокие достижения и —дальнейшая карьера в клубах под флагом спортивного общества Министерства обо­роны. При этом военные профессии, полученные в учи­лищах, также воспитывали в них достаточно высокий профессионализм — главным образом это была «десантура». Некоторые успели побывать в «горячих точках». Как, к примеру, тот же Валерий Иванович Коркин, дело которого Курбатов «случайно» обнаружил одним из первых. В нем было указано, что он год прослужил в Чечне, где был контужен и уволен в запас. Но это уже знал Курбатов из его уголовного дела. А здесь о нем не упоминалось вообще. И это являлось серьезным нару­шением, ибо лицу, совершившему умышленное уголов­ное преступление, не может быть по закону выдана ли­цензия частного охранника. Разве здесь этого не зна­ют? Или сознательно скрывают, раз не указывают в кадровых документах? Но если так, то почему нужно считать, что данный факт — единственное исключение?

— Вячеслав Иванович, — Саша обернулся к Грязнову, — тут у меня имеется одно соображение такти­ческого свойства, не взглянете?

Генерал в это время, нацепив на нос очки, внима­тельно знакомился с учредительными документами ча­стного охранного предприятия. Недовольно оторвал­ся от чтения и спросил:

— Что у тебя?

— Да вот, заметил уже кое-какие неточности в лич­ных делах. Судимости, например, не указаны. А это, если мне не изменяет память, есть прямое нарушение Закона «О частной детективной и охранной деятельно­сти в Российской Федерации», принятого двенадцать лет назад. И нарушение этого Закона непременно вле­чет за собой, если рассуждать логически, также нару­шение Закона «Об оружии». Ведь ваши охранники, гос­подин... э-э... Сотников, — снова, будто по забывчиво­сти, заглянул в свой блокнот Курбатов, — наверняка охраняют объекты не с пустыми руками, верно?

Директор презрительно молчал, глядя в окно.

— И не с десантными штык-ножами, правда ведь? Небось даже электрошокеры не особенно жалуют, как и эти несерьезные «пукалки» — ИЖи с ДОГами? Разве это оружие? «Макары» — куда ни шло. Это я высказы­ваю личное предположение. А может, и не прав. Одна­ко нарушение-то наблюдается. Как объясните, госпо­дин Сотников?

— Объясню так, что либо кадровик немного напу­тал, с кем не бывает, либо сам претендент на должность в свое время умолчал о прошлой судимости. А вы кон­кретно кого в виду-то имеете?

— Конкретно, например, Коркина.

— Что-то не помню такого. Наверное, из новичков. Да и в отпуске он, кажется, в связи с контузией. А что с ним случилось? Нормальный парень, бывший боксер, повоевал, не как некоторые. — Сотников окинул иро­ническим взглядом «раздобревшую» фигуру Курбато­ва. — Претензий к нему, по-моему, не было. Исполни­телен, четок. Иногда, правда, сказываются последствия контузии, даем отпуск для внепланового отдыха. Это что, противозаконно?

— Видите, сколько вы о нем наговорили, а сказали, что не помните такого.

— Я-а-а?

— Ну не я же!..

-— А вы не ловите на слове, сорвалось, бывает, но существо-то не меняется!

— Это вы так думаете, а на самом деле меняется, да еще как! Поэтому вынужден поставить вас в извест­ность, господин Сотников, что ваш кадровый список мы обязаны подвергнуть тщательной проверке. Ибо, подчеркиваю, нарушения подобного рода входят в пря­мое противоречие с соответствующими статьями граж­данского законодательства, а это обстоятельство, в свою очередь, дает право органу внутренних дел, вы­давшему вашей организации, в данном конкретном слу­чае ЧОПу «Русичи», лицензию на право заниматься частной охранной деятельностью, аннулировать ее в установленном законом порядке по вышеуказанным причинам. А также изъять у вас свидетельство о госу­дарственной регистрации предприятия. Я внятно объяс­няю?

Курбатов старался говорить как можно менее внят­но, почти бубнил, создавая для Сотникова отвлекаю­щий фон, поскольку увидел, что Вячеслав Иванович достал свой мобильник и теперь молча слушал сообще­ние. Наверняка ребята звонили, с Молдавской, где про­ходила аналогичная операция, докладывали о резуль­татах.

Сотников обеспокоенно теперь наблюдал за выра­жением лица генерала милиции. Об обыске в автосер­висе ему уже, вероятно, успели сообщить, но больше пока не звонили. Саша помнил — звонков не было. Ну что ж, волнуется, — значит, есть причина.

— Забирайте его к нам, — сказал вдруг Грязнов. — Пусть еще немного подумает хорошенько, вспомнит, может, тогда и предоставим ему шанс.

Курбатов поймал взгляд Вячеслава Ивановича и вопросительно кивнул, тот улыбнулся и тоже кивнул, но утвердительно.

— Так на чем мы остановились, господин... э-э... Сотников? — тоном жуткого зануды продолжил Кур­батов. — А, вот тут у вас сказано, что этот вот... этот, кстати, тоже, и следующий... Короче, все они, будучи кандидатами в охранники, еще до получения персональ­ных лицензий, прошли специальную подготовку в шко­ле частной охраны. А реквизиты ее не указаны. Поче­му? Это государственная тайна? Может, все-таки поде­литесь адресочком-то?

— Секрета нет, только не понимаю, зачем вам это нужно. Ну в Луховицах, и что это вам даст?

— Ну как же! Проверять так проверять! Чтоб по­том и у вас к нам ненужных вопросов не оставалось. Вячеслав Иванович, как вы посмотрите, если мы сей­час вместе с господином Сотниковым съездим в эти Луховицы? Посмотрим, чем народ дышит. И что вооб­ще за народ там. А кто ж лучше, чем сам директор, и расскажет, и покажет? Как ваше мнение на этот счет?

— Я бы в принципе не возражал, но... свяжись-ка ты с Елагиным. Я думаю, еще успеем, а пока не надо, не будем торопиться. Тем паче что действие лицензии, выданной господину Сотникову, о чем он уже, вероят­но, догадался, будет временно приостановлено. Пока временно. Иди поговори. А потом возвращайся, и нач­нем изымать документацию. А мы тут пока с Алексеем Тарасовичем пообщаемся. Не против, надеюсь?

Слишком сухой и уверенный тон генерала, казалось, подействовал на директора, и он не то чтобы сник, но наглости у него явно поубавилось.

— Конечно, не против. Мы же все-таки в некоторой степени коллеги...

Курбатов вышел во двор, огороженный фигурной железной оградой, и вызвал Рюрика.

— Что у вас? Я тут на их спецшколу в Луховицах набрел, может, смотаемся?

— Пока не надо, — словами Грязнова ответил Ела­гин. — Обнаружили тот грузовичок. Сережа, молодец, опознал-таки шофера. Пока крутит-вертит, но, вижу, заговорит, когда узнает, что мы ему повесим. А «вдо­вы», как уверяет директор сервиса — я с ним уже зна­ком, имел счастье, чему он, по-моему, даже не удивил­ся, — уже проданы. Знаешь кому? Присядь, если сто­ишь. Той самой твоей Луховицкой спецшколе, которая действует, кстати, под патронажем ФСБ. А у них вы­нуть изо рта вкусную конфетку не выйдет ни у тебя, ни у меня, ни даже у Константина Дмитриевича. Купили на абсолютно законных основаниях, как видно из до­кументов, для нужд обучения кадров. И сами докумен­ты в полном порядке, не подкопаешься, мы уж и так, и этак смотрели. Я про другое подумал. В документах указаны все технические данные на эти мотоциклы, вот их-то и нужно показать тем, кто занимается розыском, понимаешь? Я про Александра Борисовича. И если эти «вдовушки» уже объявлены в международный розыск, мы покажем пальчиком, где их искать. А уж тогда пусть любители мотоспорта сами оправдываются пе­ред общественностью.

— Ну да, — поскучнел Курбатов, — я понимаю тебя... Ведь мы ничем не докажем, что это именно на них катались киллеры. А вот если они числятся в угоне, тогда другой разговор... Интересная картинка получа­ется... Ладно, мы изымаем и возвращаемся.

— Мы — тоже. До встречи.

— Не стойте, «коллега», присаживайтесь, — сказал Грязнов, когда Саша вышел. — Это ж я, можно сказать, в гостях, а вы-то дома. Пока.

— Что означает ваше «пока»? — вспыхнул директор.

— То и означает, что вы слышали. Я же предложил вам не садиться, заметьте! А только присесть для раз­говора. У нас форма такая — обращения, а то многие обижаются, когда им говоришь: садитесь! Уж это я, го­ворит, всегда успею. А поскольку все мы под Богом ходим, я и предлагаю: пок^. Так вот, Алексей Тарасо­вич, что я вам хочу доложить. Уважая ваше прошлое, отданное службе в государственной безопасности, а также вашу репутацию, о которой мне отчасти извест­но из собственных источников, темнить не буду. Наде­юсь и на встречное понимание.

— Я весь внимание, — серьезно и уже без всякой заносчивости сказал Сотников, — мне не надо объяс­нять, что вы приехали с такой командой лишь ради того, чтобы посмотреть, кто служит у меня в охранниках либо кого охраняют «Русичи».

— Но чем же вы подумали? — улыбнулся Гряз­нов. — Если не секрет, конечно?

— Я предполагал, что это случится.

— И даже не подчистили хвосты? Да хоть с тем же Коркиным?

— А что с ним? Вы хоть можете мне объяснить? Сотый раз слышу эту фамилию! Он что, убил кого-то? Зарезал?!

— Вот видите, оказывается, вы и сами уже все знае­те, — развел руками Грязнов.

Сотников даже побледнел:

— Быть того не может...

— К сожалению, Алексей Тарасович, все выглядит именно так. Его взяли вчера сотрудники нашей опера­тивно-следственной группы с поличным. В Санкт-Пе­тербурге. При попытке совершить очередное убийство. С «макаровым» в руках. Но это я просто к слову.

— Вы шутите... Валера? Он же такой спокойный парень. Спортсмен, умеет держать себя в руках. Он у нас, правда, не очень давно, пришел, кажется, по реко­мендации...

— А кто рекомендовал?

— Ну вы уж слишком многого от меня хотите. Я не могу помнить всех, от кого приходят люди. Но могу честно сказать, что несерьезных рекомендаций мы не принимаем. А может быть, знаете, как бывает: я, на­пример, попрошу вас замолвить словечко за моего яко­бы знакомого, по поводу которого мне, в свою очередь, позвонил мой старый приятель... Цепочка и потянулась. Но не столь важно. Мы ведь пытаемся понять, с кем имеем дело... Странно, что судимость была скрыта. Хотя мы на это дело редко обращаем особое внимание. Я имею в виду саму статью, бывает же, совершил на копейку, а схлопотал на весь целковый. Небось «хули­ганка» какая-нибудь, да? Мордобой с последствиями?

— Он проходит соучастником в недавнем нашумев­шем убийстве на Бережковской набережной. Вот такой, я бы сказал, даже слишком спокойный. А также в убий­стве находящегося в коме водителя, недобитого на на­бережной. И в похищении женщины, судьба которой, по всей видимости, весьма печальна. Что предстоит еще уточнить, когда его этапируют к нам, в Москву. Почти одновременно с ним взяли заказчика и тоже соучастни­ка тех же самых и ряда других убийств, некоего доволь­но крупного питерского коммерсанта с уголовным про­шлым Максима Масленникова. Так что на них висит достаточно, чтобы, говоря языком нашего с вами не­давнего прошлого, прислонить обоих к стенке.

— Вы говорите просто чудовищные вещи... — Сот­ников был действительно потрясен, он не играл. Гряз­нов бы заметил.

— Дальше. Только что мне позвонили из «Маяка», с Молдавской, вы поняли. Они обнаружили машину и водителя, который также является соучастником того преступления. Он пока отмалчивается, но, когда предъя­вим ему неопровержимые доказательства, никуда не денется, кинется собственную шкуру спасать. А теперь последняя деталь. Киллеры, стрелявшие на набережной, ездили на мотоциклах фирмы «Хонда», «блэк видоу» называются. Три «черных вдовы», так сказать. Ничего не имеете сообщить мне по этому поводу?

— Скажите... Вас ведь Вячеславом Ивановичем зо­вут? И вы чуть ли не десяток лет возглавляли МУР, вер­но? И с этими вашими «оборотнями» совершенно ни­каких... так?

— Справедливо замечено.

— Вы можете мне поверить, что ко всему, о чем вы рассказали, лично я не имею ни малейшего отношения?

— Могу. Но не должен.

— Понимаю... Что ж, тогда делайте свое дело. Изы­майте, забирайте лицензию, закрывайте к чертовой матери это предприятие, все равно работать не дадут... А дальнейшие разговоры я буду просто вынужден вес­ти в присутствии адвоката.

— Ия вас понимаю. И ценю вашу откровенность. Мне хотелось бы кое-что выяснить для себя касательно наших «вдов»...

— Сугубо между нами, Вячеслав Иванович, — Сот­ников наклонился к нему поближе, — если бы даже ос­тавались хоть какие-то малейшие следы, я уверен, их бы давно уже не было.

— Кроме одного, -— ухмыльнулся Грязнов, — спо­соба доставки через границу, да?

— Тут вам все карты в руки. — Сотников тоже улыб­нулся... — Уж вам ли не знать!

— Увы, как часто повторяет мой старый друг и кол­лега, есть многое на свете, друг Гораций, о чем не сни­лось нашим мудрецам...

— Умно подмечено, — философски заметил Сотни­ков. — А кто ваш друг?

— Помощник генерального прокурора. А подметил- то Шекспир... Это, кстати, касается и неких гарантий с моей стороны.

— Да-да, увы...

— Как знаете.

Вячеслав Иванович не был бы самим собой, если бы остановился на достигнутом сегодня. Он немедленно отрядил часть спецназовцев во главе с Курбатовым в Луховицкую спецшколу. И не опоздал бы, кабы там не случился ну совершенно неожиданный пожар.

Три новеньких мотоцикла стояли в добротном кир­пичном гараже. Но растяпа-механик там же хранил и горюче-смазочные материалы. И электропроводка на ладан дышала. Словом, сошлись воедино все непред­виденные «случайности», которые выявили полнейшее наше... неумение распоряжаться собственным имуще­ством, приобретенным, кстати говоря, за валюту, и не­малую. Груда взорванного и обгоревшего металла не имела уже ничего общего с изумительными изделиями трудолюбивых японцев.

Эксперты-криминалисты, конечно, докажут иден­тичность останков и тех сверкающих мотоциклов, тех­нические данные которых были зафиксированы в до­кументах, да что толку? «Сто раз повторяя слово «хал­ва», — говорят на Востоке, — сладости все равно не почувствуешь...»

Загрузка...