След «черной вдовы»

1

Обескураженный Денис доложил о происшествии своему дядьке, Вячеславу Ивановичу Грязнову, в каби­нете которого сидел в ожидании, когда генерал мили­ции освободится и можно будет отправиться пообедать, а заодно обсудить некоторые проблемы, связанные с общим делом.

Хмурый Грязнов-старший разговаривал с кем-то по телефону, и, судя по выражению его лица, известие, которое он получил от собеседника, было ему очень неприятно. При этом он почему-то искоса поглядывал на племянника и мрачнел еще больше. И тут как раз позвонил на мобильник Коля Щербак и совершенно убитым голосом доложил о том, что у него только что, в буквальном смысле из-под носа, выкрали балерину.

— Ну что там у тебя? — брюзжащим голосом, заме­тив кислое выражение на лице Грязнова-младшего, с ухмылкой спросил дядька.

Денис рассказал. Подробности генерала почему-то не интересовали, он просто отмахнулся от них, когда Денис стал описывать ситуацию и само помещение ди­рекции, откуда пропала Волкова. И, главное, дома ее тоже нет, поскольку ключи от квартиры остались у Щербака, запиравшего двери, а домашний телефон не отвечает. Значит, либо она сама сбежала от охраны, о чем уже не раз говорила. Ну в том смысле, что осточер­тели они ей все, шагу без них шагнуть не может. Вот, стало быть, и шагнула. Пропал куда-то и заместитель директора Большого театра Али Магомедович Зароев. А секретарша его, естественно, обгадилась от страха, и тоже из нее ничего вытянуть невозможно. Короче — полный абзац!

Вячеслав Иванович слушал и мрачнел еще больше. Наконец как-то устало отмахнулся и уставился в окно.

— Тут не абзац, племяш, а двое лучших твоих сы­щиков о... — он словно стал заикаться, — о... о-позорились, причем жидко. Но это еще, может быть, как-то поправимо, хотя ни в чем, к сожалению, не могу быть уверенным. А вот то, о чем мне только что сказал Васи­лий... ну оттуда, — он снова махнул рукой куда-то в пространство, полагая, что объяснил понятно, — вот это действительно уже полный абзац. Час назад в реа­нимацию института Склифосовского, минуя охрану, которая должна была там находиться, а на самом деле никого наверняка не оказалось на месте, проник неиз­вестный посетитель и одним точным ударом в сердце зарезал так и не вышедшего из комы бывшего водите­ля Дмитрия... как его?.. Горлова, да. И оставил в теле убитого штык-нож от автомата Калашникова. Профи, ничего не скажешь. Вот теперь и разбираются там. Не кажется ли тебе, что это акции одного порядка?

— Не знаю, как насчет порядка, но действовал яв­ный фашист, ну то есть полный отморозок. Даже и не представляю, кто бы мог на подобное решиться... У бить человека, находящегося столько времени в беспамят­стве, это ж кем надо быть!

— Сам же и сказал.— фашист. А если серьезно, то подозреваю, что здесь вполне может подойти почерк твоего Вампира. Скажешь, нет?

— А кому его почерк-то здесь известен? Придется срочно в Питер звонить. Разве что там найдутся непос­редственные свидетели. Если он таковых вообще остав­лял. Что вряд ли, как говорит дядь Саня.

— Так не он говорит, а товарищ Сухов, классику-то все-таки знать надо, племяш. Но Питер — Питером, а Сане мы попозже передадим ваши материалы, они ему могут пригодиться, это будет — во-первых. Поскольку нельзя исключить, что твой Вампир там окажется го­раздо ближе к нему, чем к нам. В федеральный розыск мы ж его уже объявили, теперь передадим и в Европол. Правда, они больше экономическими преступлениями интересуются, но ничего, Саня им при случае подска­жет. А во-вторых, вы сейчас сами никуда не рыпайтесь, раз вы уже облажались, извини за прямоту. И разыски­вать балерину придется теперь нам. Вместе с Генераль­ной прокуратурой, конечно. А для начала пусть-ка Саш­ка с Рюриком получат от вас максимум информации и срочно займутся этой гребаной дирекцией. Секретар­шей и остальными, кто там был еще. Своих ребяток я им подкину, чтоб все — тип-топ. Ну а сейчас у тебя ка­кие предложения?

— Пожрать хотел... Да весь аппетит испортили, гады...

— Зря ты, племяш! Одно другому никогда не меша­ет. Некоторые считают, что на голодный желудок луч­ше думается. Это в корне неверно, Дениска, я утверж­даю самым категорическим образом. А если мой авто­ритет тебя не устраивает, спроси хоть у того же Сани. Пустой желудок всегда отвлекает тебя на посторонние мысли — чем бы его наполнить, а в нашем сыскном деле это чрезвычайно вредно. И делу, и самому организму.

— Ага, а на сытый — только одна-единственная здравая мысль: как бы прилечь да отдохнуть, так?

— Не исключаю и такого поворота, но он нежела­телен. Пошли, куда приглашаешь?

— Твой выбор. Можно в «Пушкинъ», как обычно. Соляночка из осетринки, холодец под хренком...

— Да, кормят неплохо, но...

— Что — «но»? Или уже по своему «Узбекистану» соскучился? Пожалуй, не возражаю.

— И ты не понял почему?

— Не совсем. А у тебя есть объяснение для дура­ков? — Денис улыбнулся.

— Заметь, не я первый это сказал!

— Дядька, ты чего-то последнее время так цитата­ми и сыплешь! С чего бы?

— Насчет цитат я еще не знаю, а вот о том, что и Ахундов, и тот же Зароев наверняка хорошо известны моему старому, доброму приятелю Рустаму Алиевичу, хозяину вышеназванного заведения, вот об этом, пле­мяш, ты почему-то не подумал. А почему? Делаю заме­чание!

— Ну ты, дядька, молоток! — восхитился Денис.

И в самом деле, подумал он, все эти Ахундовы и

прочие, они же просто не могут не заходить в «Узбеки­стан»! Это же отчасти даже ритуал! Туда либо в «Баку» — разницы, по сути, никакой. А Рустам Алие­вич конечно же ничего не скроет от своего старого зна­комца, который, еще руководя МУРом, не раз выводил владельца ресторана из довольно-таки щекотливых, а то и просто неприятных ситуаций. И потом, за свободу делать свой крупный бизнес в Москве надо же и как-то платить. Не в прямом смысле, конечно, тут дядька чист, как слеза ребенка, но ведь плата тоже бывает разной. И тогда та информация, за которой «важняки» Турецко­го будут носиться с высунутыми языками без твердой надежды на удачу, вполне может быть просто подана во время обеда на блюдечке, в качестве особого десер­та, причем даже и с благодарностью за доброе к ресто­рану отношение. Ай, дядька, молодец!

А все это, по Грязнову-старшему, называлось удач­но соединить приятное с полезным...

Вячеслав Иванович лично позвонил Рустаму и пре­дупредил того о своем желании посетить его. По оби­лию восклицаний, донесшихся из неплотно прижатой к уху генерала телефонной трубки, Денис догадался, что желание отобедать уже принято в самом лучшем виде. Их ждут!

Действительно, ждали. Рустам Алиевич в белом фраке лично встретил Грязновых у входа в зал и про­вел в особый кабинет, где всегда предпочитали прово­дить время и сам Вячеслав Иванович, и его лучшие дру­зья. Тут время от времени хорошие специалисты устра­ивали проверку на предмет поиска всякого рода «нечи­сти», типа «жучков» и прочего, однако никаких наре­каний с их стороны не поступало: Рустам Алиевич вы­соко ценил доверие к себе и, в свою очередь, не допус­кал даже минимума недовольств со стороны своих вы­сокопоставленных клиентов.

Обеденный заказ происходил по известному прин­ципу — «а что у нас сегодня тут самое-самое?». Иными словами, ответственность взял на себя сам хозяин. А уж он-то отлично знал вкусы и аппетит пожилого гене­рала, который много лет назад впервые посетил его за­ведение, еще будучи майором. Ах, как время бежит! И скажите мне куда?!

Рустам Алиевич, этот невысокий, щуплый на вид человек с крупной сверкающей лысиной и серым, цып­лячьим пушком вокруг нее, с вислым носом, крупны­ми, как сливы, глазами и скорбным выражением, на­вечно застывшим на пухлых губах, всегда помнил об этом, как никто другой.

Итак, выбор был за ним, он с достоинством оценил доверие Вячеслава Ивановича и ничего не стал записы­вать, даже официанта не позвал. Он сам знал, что надо. И что будут кушать дорогие гости, и что пить, и отчего у них обязательно поднимется настроение. А как же иначе!

Обедали молча. Хозяин умел накормить гостей, и в этом сказывалась не только его профессия, но и, как походя заметил Вячеслав Иванович при очередной сме­не блюд, высокая жизненная философия. Так можно ли пытаться давать советы, а уж тем паче спорить или воз­ражать человеку, глубоко убежденному в своей фило­софии, от которой никому никакого зла, зато один сплошной восторг и очарование?

Из этого пассажа Денис сделал вывод, что дядю-генерала потянуло в область чего-то эфемерного и, ско­рее всего, не поддающегося строгому учету и вообще любому трезвому анализу. Тем более что коньяк, лич­но принесенный Рустамом Алиевичем, был превосход­ным, хоть и азербайджанским. Впрочем, разлит он был еще в советские времена, когда наивысшим спросом пользовался армянский коньяк три звездочки ереванс­кого разлива. Нет, умели делать классные напитки. И это — тоже тема для достойного, глубокомысленного обсуждения в застолье.

К десерту дядя был готов и основательно расслаб­лен. Так показалось бы со стороны. И конкретно тем, кто не знал лично Вячеслава Ивановича. Последняя рюмка была выпита за здоровье хозяина, его замеча­тельной семьи, а также за процветание прекрасного за­ведения, где проходят лучшие минуты в жизни цивили­зованного человечества. Рустам Алиевич демонстратив­но поднял и свою рюмку, чокнулся с гостями и чуть пригубил драгоценный напиток богов. После чего, вы­ражаясь витиеватым языком предков, застыл в терпе­ливом ожидании готовой вот-вот открыться истины. Что ж он, не понимал разве, что вовсе не пьянствовать или там чревоугодничать заглянул сюда генерал мили­ции. В кои-то веки!

Вячеслав Иванович предложил хозяину присесть на минутку, нужен, мол, его дельный и всегда справедли­вый совет по одному мелкому вопросу. После такой легковесной преамбулы Грязнов-старший кратко изло­жил владельцу «Узбекистана» суть своего интереса, ка­савшегося самым непосредственным образом земляков, вероятно, Рустама Алиевича, который их прекрасно знает — вне всякого сомнения.

Названные фамилии не вызвали у ресторатора удив­ления либо неприязни. Да, конечно, знакомы. И давно. И хорошо. Нет, домами не дружат, но приходится встре­чаться. Опять же — землячество. Достойные люди.

И тогда Вячеслав Иванович объяснил, что очень надеется на строжайшее сохранение тайны того, о чем он собирается рассказать. Ну, во-первых, это может сильно навредить самому хозяину, а во-вторых, спуг­нуть преступников, если они таковыми являются. Не хотелось бы так думать, но когда нет фактов, обеляю­щих, оправдывающих их поступки, приходится тща­тельно проверять уже имеющиеся у следствия. А то, что имеется, не позволяет судить об этих людях с пиететом.

И этот подход к делу оценил Рустам Алиевич. Ну что касается Ахундова, то здесь у ресторатора сомне­ний не было: Борис Ильясович — человек сложный, но искренний, с ним можно иметь дело — не подведет, не обманет. Ну разве что совсем по мелочам, у каждого ведь есть своя слабость. Именно слабость, а не злой умысел. А вот что касается Зароева, тут проблема, воз­можно, несколько сложнее. Кажется, он женат не то на племяннице Ахундова, не то на ком-то еще из его род­ни. Хотя он не азербайджанец, а не то лезгин, не то осе­тин. Одним словом, они — родственники и, значит, как говорят на Кавказе, обязаны помогать друг другу, сво­его клана держаться. Впрочем, ни в чем таком, что дос­тойно осуждения, ни один, ни другой замечены никог­да не были. Правда, случаются разные обстоятельства...

А вот о том, какие конкретно обстоятельства могут вызвать у земляков осуждение, ресторатор обсуждать не стал. Бывают — и все, точка. Сказал он так и почти­тельно застыл в ожидании дальнейших рассуждений «высокого гостя».

И Грязнов-старший не замедлил высказаться на этот счет. Опять-таки не открывая тайн следствия, Вячеслав Иванович сказал прямо, что, по его мнению, этому Али Магомедовичу есть прямой смысл отбросить все свои возможные страхи и лично явиться к нему, генералу Грязнову, в кабинет, чтобы ответить на ряд очень важ­ных вопросов, касающихся дерзкого похищения жен­щины. Он может и не явиться, но тогда известные Рус­таму Алиевичу сотрудники Московского уголовного розыска, с помощью которых хозяину «Узбекистана» не раз приходилось успешно решать трудные для себя вопросы, достанут Али Магомедовича даже со дна Кас­пийского моря, если тот сумеет там спрятаться, и при­ведут в наручниках в большой дом на Житной улице уже против его воли. Но тогда и разговор будет совер­шенно иным.

И еще можно передать, что обращаться сейчас за помощью к адвокату у него нет нужды. Пока нет. Как и апеллировать к демократической общественности по поводу очередного нарушения милицией прав и свобод интеллигентной личности.

Так что очень стоит подумать. А вот сроку на этот мыслительный процесс — один, ну максимум полтора дня. После чего он, генерал Грязнов, лично даст отмаш­ку. И вряд ли тогда директор лучшего театра России будет признателен своему родственнику, кем бы тот ему ни приходился.

Вячеслав Иванович не стал объяснять, какой конк­ретно помощи он ждет от Рустама Алиевича, — умно­му человеку достаточно ведь и намека. А хозяин ресто­рана был не только умным человеком, но еще и благо­дарным. Да и о чем вообще говорить, когда вот только что сам генерал, стоя и с большим чувством, выпил за твое здоровье, за твою процветающую семью и за твое не менее процветающее дело! Такие вещи ценить надо!

И Рустам Алиевич, не выдвигая никаких встречных условий и ничего не обещая, с глубоким поклоном про­водил дорогих своих гостей, после чего промокнул бе­лоснежным платком свою лысину, подозвал официан­та и повелительным жестом указал ему на серебряный поднос, на котором лежал счет за обед и щедрые чае­вые, оставленные Денисом. Племянник же, в конце кон­цов, пригласил сюда родного дядьку. А как же иначе?

2

Он очень любил эти моменты. Хорошенькая стю­ардесса объявляет о том, что самолет через такое-то время прибывает в порт, просит пристегнуть ремни, объявляет температуру за бортом... и так далее, мило улыбается, отчего на сердце вспыхивает отчетливое ощущение праздника. Каждый раз — одно и то же. И еще — осознание своего могущества: человек, так ска­зать, птица!

А вот Славка Грязнов ненавидел самолеты и все с ними связанное. И на борт он просто не мог взойти, не приняв предварительно стакана коньяку. Для успокое­ния нервов и чтобы твердо держаться на ногах. И во время полета ему тоже приходилось постоянно поддер­живать состояние обволакивающего душу опьянения. Отчего это у него, от боязни высоты? Да вроде нет, там, где летают самолеты, высоты как-то и не осознаешь, ну разве что чисто умозрительно, но никак не физически. Сколько раз летали вместе, и всегда одна и та же кар­тина.

Но Славка сейчас далеко, у себя дома, а друг его Саня уже морально готовился к громкой, как обычно, встрече со стариной Питом, которая через считанные минуты состоится в аэропорту Франкфурта-на-Майне, куда первым утренним рейсом из Москвы и прибывал самолет немецкой авиакомпании «Люфтганза». Гото- виться-то он, может, и готовился, но почти машиналь­но и с томительной улыбкой сожаления наблюдал за крепконогими и не стесняющимися своих вожделенных форм стюардессами, легко и деловито суетящимися в салоне. Просто сил нет, как тянуло любую из них об­хватить вот эдак сильной рукой, прижать покрепче да так посадить к себе на колени, -чтоб... эва, куда тебя, Турецкий! Ишь о чем размечтался! Тебе б уже о веч­ном, а ты все про свое. Босяк — одно слово! Ох, права бывает Ирина, истинно права...

С этим внутренним ощущением некоторой нелов­кости он и попрощался с ними вежливой улыбкой, ког­да покидал салон, переходя в «присосавшуюся» к от­крытой двери люка огромную гофрированную трубу- переход в зал аэропорта, в конце которой наверняка уже топтался истомившийся в ожидании...

А вот и он сам, отставной генерал Питер Реддвей — крупный, высокий пожилой мужчина, таскающий на своих ногах, по нашим понятиям, до ста шестидесяти килограммов живого веса, а по американским представ­лениям, порядка четырехсот фунтов, бывший замести­тель директора ЦРУ и, соответственно, лютый враг со­ветского народа, поскольку в Центральном разведыва­тельном управлении друзей Советского Союза отродясь не было. И старина Пит не был исключением до тех пор, пока на одной шестой части суши тоталитарный режим не сменился победившей демократией. Что это за де­мократия — другой разговор. Это даже скорее любо­пытная тема для беседы в хорошем, дружеском засто­лье, и не в ней в конечном счете суть. А в том, что когда в середине девяностых годов президенты стран, только что переживших «холодную войну», обнаружили ново­го, теперь уже общего врага — международный терро­ризм и решили объединить в борьбе с ним совместные усилия, приняли решение образовать Центр подготов­ки специалистов по антитеррору. Руководителем этой новой секретной школы и стал Питер Реддвей, а его первым заместителем — от России —⁰ Александр Турец­кий. Вот так они и познакомились. И с тех пор старина Пит не стеснялся оказывать «своему искреннему другу Алексу» всевозможные и также исключительно дружес­кие услуги и профессиональную помощь в розыске бег­лых преступников, в установлении рабочих контактов со спецслужбами Соединенных Штатов и так далее и тому подобное. Питер не раз посещал Москву, позна­комился с друзьями Турецкого— Грязновым, Мерку­ловым, ребятами из агентства «Глория», которые и ему, американцу, постоянно проживающему теперь в Гер­мании, в маленьком городке у самого подножия Альп, Гармише-Партенкирхене, где и расположен междуна­родный Центр, помогли однажды в розыске уникаль­ного, сделанного по специальному заказу ему в пода­рок от фирмы Форда, автомобиля^[1]. Словом, всякое бывало.

Питер стоял, загораживая своей мощной фигурой весь проход, и не чувствовал никакого дискомфорта. Прилетевшие пассажиры, с явным недоумением на ли­цах, обходили эту чудовищную махину чуть ли не боч­ком. А Питер привычно размахивал руками и орал, будто влюбленный слон:

— Алекс! Я уже тут! Я встречаю! Ты видишь меня?

Не видеть было невозможно. Люди невольно отша­тывались — это ж надо кричать так громко и по-рус­ски! — пожимали плечами, ухмылялись и шли дальше, обтекая неожиданное препятствие.

А потом Турецкий с Реддвеем долго обнимались — тоже чисто по-русски — и наконец освободили проход. Столик на двоих в ресторане аэропорта был накрыт и уже частично оприходован. Питер не умел томиться в ожидании, когда можно и перекусить, чтобы немного скрасить время. Эту словосочетание — «скрасить вре­мя» — он взял из своей записной книжки, которую тща­тельно заполнял идиоматическими выражениями: так он постигал глубинный смысл «великого и могучего русского языка». А вообще-то он владел, практически в совершенстве, основными европейскими и парочкой- другой азиатских языков — такое вот имел хобби.

— Итак, — торжественно заявил он, садясь за стол, расстегивая пуговицу обширного пиджака и по-дженльменски изящно затыкая крахмальную салфетку по­верх приспущенного галстука, — как мы любим гово­рить по-русски? За столом — о работе, на работе — о девках, так? — и захохотал басом. —Давай о твоих са­мых ближайших планах. Я что-то слышал про Евро- пол? Или — Евроюст, это так? Кстати, я себе уже зака­зал большую свинскую отбивную, очень рекомендую, если ты хочешь. — И он, подняв руку, щелкнул пальца­ми, призывая официанта и сверху показывая на Турец­кого. Жест был более чем понятен — Питер, вероятно, давно уже считался здесь своим человеком.

— Мои ближайшие планы... — повторил Александр Борисович. — Я надеюсь, Пит, что мимо твоего вни­мательного ока — так? — не прошел ряд газетных со­общений о том, что не так давно в Дюссельдорфе были совершены убийства президента Норденкредит-банка Герхарда Шилли и главного бухгалтера акционерной компании «Норма» Владимира Меркеля. А чуть позже здесь, во Франкфурте, то ли застрелили, то ли взорва­ли в автомобиле российского генерального консула Ивана Матвеевича Герасимова. В курсе?

— Да, я слышал, — важно кивнул Реддвей и, ткнув указательным пальцем, похожим на хорошую сардель­ку, в подошедшего официанта, перевел свой жест на Турецкого и добавил длинную фразу уже по-немецки.

Официант выслушал и кивнул, одарив Турецкого мелькнувшей усмешкой. Александр Борисович, владев­ший немецким на сугубо бытовом уровне, все же без труда понял, что Пит заказал и для него «толстую свин­скую отбивную».

— Да, конечно, я видел в телевидении и читал в га­зетах об этих преступлениях, — продолжил свою мысль Пит, когда официант отошел.— И потом, я помню наш телефонный разговор с тобой. Кое в чем, возможно, мне удастся помочь тебе. Тут есть вполне приличные парни в криминальной полиции, я познакомлю тебя. Ты го­ворил, если память мне не изменяет, о прачечной, так? Где мафия стирает грязные деньги, я не путаю?

— Память тебе, старина, никогда не изменяет. И это делает тебя практически неуязвимым в любых ситуа­циях.

— Неплохо сказано... Нет, все-таки неплохо — это, как говорят, можно думать туда-сюда. И не одно, и не другое. А вот хорошо — звучит более определенно. И гораздо правильнее по смыслу.

Турецкий засмеялся —лингвистические изыски Реддвея его всегда забавляли.

— Ну что ж, тогда я советую тебе плотно поесть, потому что мы с тобой сразу отправимся для начала — так? — в Висбаден. Это недалеко, ты там был.

— Естественно, там же штаб-квартира Евроюста.

— Но нам с тобой, Алекс, он сейчас не нужен. Тебе будет нужен приличный парень Генрих Крафт. Он, по моим понятиям, занимается русской мафией.

— Господи, Питер, ну сколько же тебе можно по­вторять? Существует не русская мафия, просто мы так часто говорим, не отдавая себе отчета, а российский преступный мир! Организованная преступность, будь она проклята! Вот, между прочим, — Турецкий даже пальцем погрозил Реддвею, — когда у тебя наглым об­разом сперли твой хваленый джип... извини, что я не­вольно прикасаюсь к твоей ране... бывшей, ага. Ты тог­да тоже сильно грешил именно на русских бандитов, так? Та-ак! А что мы обнаружили? Напомнить? Что твою машинку увели прямо у тебя из-под носа, и кто? Все, до единого, были выходцами из Азербайджана! Так при чем здесь русские?

— Это верно, — серьезно подтвердил Питер. — Ты абсолютно прав, а моя... неверная разборчивость — да? — может обидеть. Я приношу извинение русским э-э... бандитам. Но нашего дела это не меняет.

— Само собой, старина, — улыбнулся Турецкий. — Ты говоришь, этот Крафт —приличный парень? Он кто по должности?

— Представитель Федерального криминального ведомства. Я с ним знаком. Моей рекомендации тебе будет вполне достаточно.

— Я понимаю, вполне, Пит. Но дело в том, что кон­кретно меня, как представителя нашей Генеральной прокуратуры, пригласил для расследования различных версий этих убийств сам шеф криминального ведомства Гюнтер Траутфеттер, ты, конечно, слышал и о нем?

Реддвей кивнул.

— Так вот что я подумал. Твой Крафт наверняка отличный парень, но правильно ли будет, если я посе­щу его раньше, чем его шефа? Как ты думаешь? Здесь ведь есть... — И Турецкий изобразил ладонями свою неуверенность. — Все-таки существует определенная субординация...

Реддвей задумался. Даже жевать прекратил.

— Я знаю, — сказал наконец, — мы этому твоему Гюнтеру ничего не скажем. А с Генрихом ты познако­мишься случайно, как с моим приятелем. У меня ведь могут быть приятели в германском криминальном ве­домстве, как ты полагаешь?

— Ну, конечно, шли по улице и... познакомились. Совершенно случайно вместе выпили пива. А почему бы и нет?

— Ты правильно понял! — Реддвей захохотал. Он был очень доволен своей выдумкой. — Крафт — насто­ящий немец и обожает свое пиво.

А Турецкий подумал, что Питер-то пусть и шутит, но по-своему очень прав. Ну как это обычно бывает? Шеф ведомства, тот же Гюнтер Траутфеттер, предста­вит помощника российского генерального прокурора своим сотрудникам, с которыми русскому гостю при­дется работать, потом пожмет ему руку и уйдет зани­маться собственными проблемами.

И совсем другое дело, когда тебя с тем, с кем пред­стоит в дальнейшем «пахать» рука об руку, познако­мит ваш общий коллега, приятель, даже отчасти друг, и так можно сказать! Тут уж совсем иное отношение. Ну а мелкие розыгрыши поощряются у всех умных лю­дей. И тот же Траутфеттер наверняка не дурак, если пригласил в Германию именно Турецкого. Опять же и Крафта Пит называет приличным парнем и своим при­ятелем, а Реддвей дураков и на пушечный выстрел к себе не подпускает. Значит, и никакая субординация не бу­дет нарушена. Если действовать осторожно и «случай­но».-Пивка попить с приличным парнем...

Это ж надо — повсюду сплошная дипломатия! А когда бандитов ловить? Вопрос, конечно, интересный...

3

Рустам принял ответственность, мягко выражаясь, этак ненавязчиво возложенную на него Вячеславом Ивановичем. Неизвестно, с кем он встречался и с кем разговаривал, но уже утром следующего дня в кабине­те генерала раздался телефонный звонок. Тихий, веж­ливый голос с заметным кавказским акцентом, указы­вающим на то, что абонент, вероятно, сильно волнует­ся, произнес:

— Извините, если я правильно набрал указанный мне номер, то я, навэрно, звоню в кабинет господина генерала Грязнова?

— Правильно звоните. — Вячеслав Иванович поче- му-то сразу догадался, кто абонент. — Представьтесь, Грязнов у аппарата.

— Господин генерал... — Голос задыхался.

— Можете просто Вячеслав Иванович. А вы, надо полагать, Али Магомедович? Я не ошибся?

— Вы нэ ошиблись.

— Ну и отлично. Вы где? Я в том смысле, что дале­ко ли? Сами приедете или машину за вами прислать?

— Пожалуйста, нэ надо машины! — почти взмолил­ся голос.

— Как хотите, если нравится, езжайте на троллей­бусе, на метро, в конце концов. Знаете, где я нахожусь?

— Э-э, уважаемый Вячеслав Иванович, конэчно, уже знаю. Мнэ сказали — надо позвонить. Я клянусь ма­мой, ны в чем нэ виноват! Так получилось!

— Вот и расскажете мне, из-за кого так получилось? Вам ведь наверняка угрожали?

— Вы правильно говорите.

— Ну вот, сами видите, что скрываться нет никако­го смысла. И лично к вам у нас не будет претензий, если вы поможете разобраться в этом деле. И чем скорее, тем лучше. Потому что может пострадать невиновная женщина.

— Я готов все рассказать, если вы...

— Давайте, Али Магомедович, не будем пока выд­вигать друг другу какие-либо условия. Это в первую очередь не в ваших интересах. Так я повторяю свой воп­рос: прислать машину или сами доберетесь? Времени у вас мало!

— Я почти рядом.

— Отлично. У дежурного на входе будет пропуск на ваше имя. Там все указано — этаж и номер кабине­та. Жду...

Он, видимо, действительно был рядом, потому что появился в кабинете через пятнадцать минут после те­лефонного разговора. И полностью соответствовал тому описанию, которое дал ему Николай Щербак.

Все оказалось и проще, и гораздо сложнее, чем мог­ли даже предположить сыщики...

Еще в начале весны этого года в дирекцию Большо­го театра обратился бывший депутат Государственной думы, а ныне крупный предприниматель из Германии, некто господин Масленников.

Вопрос, который он желал обсудить с директором по телефону, тоже не открывал Америк, то есть не был ни для кого в дирекции неожиданным. Речь шла об од­ной известной балерине, которая, в соответствии с на­мечаемым договором, переезжала из Петербурга в Мос­кву и вступала в труппу Большого театра.

Господин Масленников интересовался именно этим вопросом. С какой целью? Он объяснил, что и сам при­нимает некоторое участие в судьбе балерины, но в на­стоящее время, по его сведениям, она обратилась за помощью к его родственнику. Да ради бога! Если Не­стеров берется помогать человеку, он делает это всегда искренне и активно. Ну и что, к какому решению при­шли наконец? Он надеется, что это не секрет? Ведь о новом контракте со Светланой Волковой знает прак­тически весь театральный Петербург и наверняка уже добрая половина московской публики!

Разговор был достаточно тактичный, мягкий. Мас­ленников поинтересовался новыми проектами театра, намекнул довольно прозрачно, что не исключает, на­пример, и участия своего российско-германского хол­динга в субсидировании, скажем, той же вечно длящей­ся реконструкции помещений, спонсировании отдель­ных программ, в том числе и гастрольных. Находясь практически постоянно в Германии, многие вещи де­лать ведь гораздо легче, особенно когда они связаны с поездками труппы. Ну и все такое прочее. Хороший состоялся разговор, ни к чему, правда, особо и не обя­зывающий, но отчасти все же перспективный.

Короче, состоялся, и забыли. Но осталась одна де­таль, если можно так выразиться, нравственного, что ли, порядка. Дело в том, что звонивший настойчиво попросил не разглашать сведений об этом разговоре. Слава, мол, ему не нужна, о своем спонсорстве он, ра­зумеется, подумает и сообщит нечто более конкретное, когда окажется с деловой поездкой в Москве, где и мож­но будет обсудить более конкретно уже некоторые, вза­имно интересующие обе стороны, вопросы. Но пока говорить и тем более обсуждать сам факт его интереса к контракту с Волковой не стоит. И уж конечно не надо сообщать об этом господину Нестерову, у которого с ним, Масленниковым, несколько натянутые отношения, что не мешает им, однако, заниматься общим бизнесом.

Странно, конечно, но чего в жизни не бывает?

Но после того телефонного разговора в дирекции господин Масленников так и не появился, да и о нем забыли. А Нестеров тем временем четко придерживал­ся своих прежних финансовых договоренностей с руко­водством театра. Волкова и в самом деле пришлась, что называется, ко двору, и в будущем сезоне ее ждала очень даже приличная работа. Так что ни к ней, ни к ее спон­сору вопросов, не говоря уже о каких-то претензиях, просто не существовало. Официальное подписание кон­тракта с балериной могло состояться в любой момент, для этого требовалось личное присутствие представи­телей обеих сторон и соответственной юридической службы. Ждали только возвращения из Петербурга Бориса Ильясовича, который находился в городе на Неве, в связи с празднованием славного юбилея, во гла­ве делегации ведущих артистов Большого театра. Ну какой же контракт без подписи генерального дирек­тора?!

И вот, пока торжества были в самом разгаре, про­изошло нечто чрезвычайное. Появились сведения о том, что и Нестеров, и его подопечная, и охрана бизнесмена были в упор расстреляны на одной из набережных Мос- квы-реки. Причем сведения об этом убийстве были са­мые противоречивые. Там и трупы, и раненые, а потом только одни трупы, затем необъяснимое исчезновение балерины, словом, сплошная путаница! Никакие теле­фоны не отвечали, обратиться было тоже не к кому, говорили даже, что в милиции это дело не то закрыли ввиду отсутствия свидетелей, не то отложили на нео­пределенное время — по той же причине.

У дирекции не осталось иного выхода, кроме как отказаться от подготовленного контракта и практичес­ки начать все заново, то есть объявить конкурс на ос­вободившееся место в балетной труппе. А это всегда связано с большими нервами, тяжелой атмосферой вечного соперничества, преодолеть которое фактически невозможно.

Да, был и еще один, несколько, правда, странный, эпизод, поставивший неприятную кляксу там, где дол­жен был стоять автограф замечательной молодой ба­лерины, на которую возлагались такие надежды!

Дело в том, что Борис Ильясович совершенно слу­чайно обнаружил у себя записанный номер телефона того Масленникова, который звонил ему однажды из Германии. Вот он и позвонил, не затем, чтобы обсуж­дать свою частную проблему, а просто, возможно, за­хотел услышать слово сочувствия. И услышал такое, чему несказанно изумился.

Этот самый Масленников неприятным тоном сооб­щил Ахундову, что контракт, на который тот, возмож­но, рассчитывал не без тайного умысла по поводу щед­рой спонсорской помощи со стороны Нестерова, мож­но считать аннулированным. По двум причинам.

Первая — это смерть самого спонсора, которая и де-юре, и де-факто прекращает вообще всякое спонсор­ство со стороны акционерной компании, принадлежа­щей теперь лично ему, Масленникову. В этой связи речь о немедленном возврате перечисленных ранее театру сумм пока еще не стоит, но... Нестеров распорядился не своими личными средствами, а деньгами Особого фонда, и правомерность его действий еще предстоит обсудить с юридической службой. Результаты рассмот­рения, как и окончательное решение совета директоров, будут непременно доведены до сведения дирекции Боль­шого театра.

А вторая причина заключается в том, что многочис­ленные огнестрельные ранения, полученные балериной, по окончательному приговору врачей, как это ни печаль­но, исключают всякую возможность продолжения ее дальнейшей танцевальной карьеры вообще. Ну разве что в виде стриптиза в кабаках вокруг известного шеста.

Сказано это было с таким невероятным цинизмом, что Борису Ильясовичу едва не стало плохо.

И вот совсем уже недавно, в отсутствие генерально­го директора, который снова выехал в Петербург по организационным делам, в помещении дирекции появи­лись двое необычных посетителей. Вообще-то крими­нальная братва уже ни у кого из нормальных людей удивления не вызывает, ее присутствие в самых неожи­данных местах Давно, к сожалению, стало нормой на­шей действительности. Но в театре-то им что надо? Оказалось, что уже и Большой театр стал сферой их криминального интереса, а явились сюда они, чтобы продиктовать лично ему, Али Магомедовичу Зароеву, заместителю генерального директора, свои условия.

Суть сделки была проста до примитива. Но это тем более заставило достаточно сдержанного и не очень впе­чатлительного по природе Али Магомедовича прийти в смятение. Он бы и рад был отказаться помогать этим бандитам, вызвать охрану и выгнать их взашей, но...

Они были прекрасно осведомлены о том, чем зани­мается двоюродная племянница Ахундова — Зульфия, жена Али Зароева. Знали, в какой школе учится и с кем в классе дружит его любимая дочка Фатима, названная так в память покойной матери Али. Они знали его до­машний адрес, марку автомобиля, домашний телефон и номера трех мобильных аппаратов, два из которых были известны исключительно узкому кругу людей. Словом, они знали о нем практически все, даже то, что он предпочитает на завтрак крепкий кофе с раскален­ным, прямо с жара, хачапури. Кто мог рассказать? От кого узнали? Но ведь знали же!

Что они от него потребовали? Если не размышлять о возможных последствиях, совсем немного, обещая за послушание и безоговорочную помощь оставить его в покое. В определенные моменты даже такое обещание многого стоит.

Они, видимо, знали, как могут развиваться дальней­шие события, и приказали ему вести себя соответству­ющим образом, то есть полностью отрицать возмож­ность заключения контракта с Волковой, аргументируя фактом неуплаты денег ее спонсором, а также ее соб­ственным плохим состоянием здоровья. Можно ахать, удивляться, но при этом обязательно вести себя самым наглым образом, чтобы вывести балерину из себя. За­хочет приехать, чтобы разобраться со всеми делами, — еще лучше. Об этом им, посетителям, станет немедлен­но известно, и они примут соответствующие меры. Так что, по сути, ему предлагалось, причем в категоричес­кой форме, найти возможность остаться в своем каби­нете с нею наедине, а затем, когда балерина покинет здание в их сопровождении, исчезнуть ненадолго само­му. Заболеть, уехать лечиться за границу — что угод­но, но в театре не появляться, пока шум не утихнет. Иначе... Словом, все с самого начала: жена, дочь и так далее...

Так мог ли он рисковать их жизнями из-за чужой ему женщины, да еще обладающей вздорным характе­ром?

Почему он сразу не обратился в милицию? Этот воп­рос даже и удивления у него не вызвал. А что бы такое обращение дало? Смерть близких? Уж если бандиты знают, чем он завтракает, то почему бы им не знать и о его звонке в органы?! В каком мире мы живем?! В конце концов, каждый человек обладает правом собственно­го выбора, за кого отвечать, поскольку государство бессильно защитить его от наезда уголовников. А они пообещали ему, что никакого криминала в отношении балерины ими в его присутствии допущено не будет. Просто она поедет с ними к хозяину, который недово­лен некоторыми ее поступками, вот там они с нею и разберутся. А от его, Зароева, поведения в данном слу­чае будет во многом зависеть, какая сумма может быть востребована Особым фондом компании «Норма» к возврату в связи с несостоявшимся контрактом.

Ничего криминального в его кабинете действитель­но не произошло. Просто Светлану Волкову, когда она вошла следом за ним, крепко взяли под руки двое этих молодчиков, кивнули ему, что, мол, все в порядке, и вывели почти не сопротивлявшуюся женщину через другую дверь. И все произошло так быстро, а главное, бесшумно, что он растерялся. И только когда пришел в себя, понял, какую совершил беду. Он что, разве не знал, кто такой тот Виктор Нестеров? Да при первой же по­пытке навести о нем справки узнал, что он бывший ре­цидивист-уголовник. Очень богатый, да, известный в Петербурге, спонсирующий различные проекты, все так, но от этого же не менялось его прошлое!

Точно такое же впечатление произвели на него и те молодчики, которые пригрозили забрать уже давно за­пущенные в дело денежные средства, весьма, между про­чим, немалые, более пятисот тысяч долларов... И ведь это был только первый взнос, вот в чем дело! Неизвес­тно, как бы отреагировал на такую его «самодеятель­ность» Борис Ильясович.

И Али Магомедович, не видя для себя иного выхо­да, действительно собрался ненадолго исчезнуть из Москвы, полагая, что семью теперь не тронут. И сде­лал бы так, если бы не посланец от Рустама Алиевича. Как тот нашел его, Али до сих пор не догадывался, од­нако же нашел и строго предупредил. А Рустама обма­нывать нельзя, это знает вся московская диаспора...

Грязнов оценил «честность» Зароева и дальше пу­гать этого давно мокрого от страха и усердия осетина все-таки, а не лезгина не стал. А с осетином, кстати, вышла такая штука.

Не сильно разбираясь в различиях тех или иных малых наций бывшего Советского Союза, Вячеслав Иванович рассуждал всегда так: лезгины — это кото­рые знаменитую «лезгинку» танцуют. А у кого он ее видел в самом лучшем исполнении? Ну, конечно, у ши­роко известного во всем мире грузинского ансамбля песни и пляски! Значит, кто лезгины? Одна из грузинс­ких, так сказать, народностей. Почему нет? И когда Денис назвал Зароева лезгином, подумал, что, навер­ное, тут что-то не то. Ведь если он из грузин, тогда и его фамилия кончалась бы на «швили» или «адзе», ну как тот же Шеварднадзе. Он и спросил, ничтоже сумняшеся, чтобы разобраться все-таки, какое отношение он имеет к азербайджанской диаспоре, в которой так высоко чтят его приятеля Рустама Алиевича:

— Так вы кто же, грузин?

— Еще лютше! — с неожиданным пафосом и про­рвавшимся акцентом заявил этот мокрый сморчок. — Асэтын!

«Ну лучше или нет — это не тот разговор, — едва не рассмеявшись, подумал про себя Грязнов. — Вон и Сталин, говорят, был осетином, а фамилия — Джугаш­вили. И что из этого?» Но развивать тему не стал, мож­но окончательно запутаться, когда владеешь предме­том слабо.

Короче говоря, выслушав почти слезную исповедь перетрусившего «асэтына», Вячеслав Иванович отпра­вил его со своим сотрудником к криминалистам, что­бы тот помог им составить фотороботы тех братков, что осуществили операцию по захвату женщины — за­ложницы? опасной свидетельницы? жертвы маньяка- насильника? — все это еще предстояло выяснять. Но перед тем как отправить его на Петровку, 38, приказал подробнейшим образом изложить показания на бума­ге и озаглавить их как добровольное и чистосердечное признание. Другими словами, явка с повинной позже сможет облегчить участь Зароева, если суд сочтет его соучастником преступления.

Были еще показания секретарши директора, но она как-то не запомнила «странных» посетителей, а в день похищения балерины вообще их не видела. Зато очень хорошо запомнила, как сильно пострадал от грубых действий бандита, сопровождавшего балерину, сотруд­ник охраны дирекции театра. Пострадала, между про­чим, и сама секретарша, ибо от жутких угроз в свой адрес едва не лишилась сознания на рабочем месте, но уж рабочий-то день потеряла полностью, поскольку так и не смогла до конца служебного времени привести в норму свое физическое состояние и успокоить нервы.

Прослышав уже о подробностях «контакта» этих сотрудников дирекции с Николаем Щербаком, со слов того же Дениса, Вячеслав Иванович и сам не знал, хо­хотать ему или плакать. Ну надо же, едрит ее мать, не хватало теперь еще и сыщику оправдываться! И что за люди! Откуда они такие взялись?! И так ничего путно­го нет, а еще они под ногами болтаются...

Была еще, правда, черная машина марки «БМВ», которая неоднократно «паслась» во дворе, на улице Доватора, и номер которой могли случайно запомнить местные деды и бабки. Но этим вопросом сейчас уже занимались опростоволосившиеся парни Дениски. И поделом им — так промазать! Вот тебе и заработали деньжат, отыскали пропавшую балерину! Лучше б уж и не совались...

В тот же вечер во все отделы милиции, в аэропорты, на вокзалы и автовокзалы поступили фотографии ис­чезнувшей Светланы Алексеевны Волковой и фоторо­боты двоих предполагаемых преступников, участвовав­ших в ее похищении.

А тщательный опрос жильцов дома на улице Довато­ра реальных результатов не дал. Черный «БМВ» видели многие, но номера машины никто не запомнил, да он и был, словно нарочно, затянут коркой коричневой пыли.

Больше пока в этом направлении лично Вячеславу

Ивановичу и сотрудникам его ведомства ничего конк­ретного сделать не удалось. Ну не принимать же все­рьез фразу того же Зароева, сказанную им, когда со­ставлялся фоторобот преступников. Он заметил, но как бы между прочим, что лицо того лысого показалось ему почему-то знакомым, а почему, он не знал. Да о чем тут думать, у всех бандитов практически одинаковые рожи — мыслительный уровень один, да и сама про­фессия накладывает свой неизгладимый отпечаток. А вот объявленная погоня, получается, захлебывалась...

4

Александру Курбатову, который занимался убий­ством Дмитрия Горлова в палате отделения реанима­ции, кое-что узнать удалось.

Он исходил из твердого постулата, которому при­вык следовать в своей работе с самого начала: следы остаются всегда. Просто их до поры до времени никто не замечает. Значит, надо создать такие условия, вер­нее, такое состояние духа, чтобы слух, зрение, обоня­ние и прочие чувства обострились и сфокусировались в одном и том же направлении. Вот тут, глядишь, и про­клюнется нечто такое, что может сперва просто как бы обозначить следы необходимого тебе следа — утверж­дая так, Александр мысленно извинялся перед невиди­мым собеседником за некоторую тавтологию, — а за­тем и, более уже определенно, вывести на конкретный факт, открывающий дальнейшую следственную перс­пективу. Пусть объяснение и мудрёно, как говорили старожилы на Сахалине, где Курбатов «вышел в боль­шие люди», если можно так сказать о заместителе об­ластного прокурора по следствию, зато оно всегда по­могало ему не уставать и, главное, не разочаровывать­ся в своей работе. Помогло и теперь.

Он решил, что в крупной городской клинике, не­смотря на обилие коридоров в ней, лестничных площа­док, этажей и переходов между ними, с огромным ко­личеством палат — многоместных и одиночных — и с сотнями людей во всех вышеперечисленных местах, опять же занятых делом, отдыхающих, озабоченных собой или судьбой больных родственников, не может не найтись хотя бы одного, кто мог видеть преступни­ка. По определению, как говорится, не может. Надо просто побегать, ножками, ножками...

И он начал «бегать» — ив прямом, и в переносном смысле.

А исходил он вот из чего. Он попытался просчитать операцию по устранению Нестерова и его компании с самого начала. И получалось так, что в ней, по идее, должно быть задействовано совсем не трое человек — мотоциклистов-убийц, а, судя по дальнейшим событи­ям, никак не меньше пятерых человек. Начать с того, что громилы-братки, дважды посещавшие дирекцию Большого театра, вряд ли сгодились бы на роль роке- ров-киллеров — фактура не та, судя по описаниям раз­личных свидетелей. Одни — черноголовые, горбоносые, грачи, так сказать, другие — именно братва. И вторые вполне могли в операции на Бережковской набережной исполнять роль поддержки, то есть быть до поры до времени на подхвате, на страховке. Больше того, те киллеры вполне могли оказаться действительно залет­ными птицами, в то время как «любители искусств» — состоять в местной какой-нибудь группировке. Либо тоже заезжей, да хоть и из того же Питера.

Значит, что следует в первую очередь предпринять? Выяснить, кто из питерских бандитов мог в настоящее время находиться либо находится в столице. Хорошо бы ответить и на вопрос: с какой целью? Есть, в конце концов, у Вячеслава Ивановича агентура? Вот и пусть работает. А то чего-то они тут все расслабились...

Дальше. Надо отыскать свидетелей убийства и доп­росить еще раз, но уже с более конкретной целью, а не вообще — чего, мол, видели и как? Показать им фото­роботы. Обозначить район, куда могли скрыться те мотоциклисты, и поработать с жителями тех домов и во дворах. Не так уж и много видел в Москве Александр явных таких рокеров на дорогих, как подчеркивали сви­детели, мотоциклах, чтобы не обратить на них внима­ния. Надо также иметь в виду, что киллеры, хладнок­ровно расстреляв джип с его пассажирами, были абсо­лютно уверены, что живых в нем не осталось. Но они также наверняка были уверены, что их видели и могли запомнить. А потому уезжать далеко от места покуше­ния, скорее всего, и не собирались. Зачем им светиться и привлекать к себе ненужное внимание? Тем более милиции, которую могли ведь быстро оповестить о про­исшествии? Получается, что и район базирования их был где-то рядом. А раз так, надо тщательно обшарить ок­рестности набережной, наверняка что-то обнаружится...

Вот так, размышляя шаг за шагом, Курбатов выст­роил свою линию расследования и приступил к дей­ствию. Не один, разумеется. Он немедленно поделился своими выводами с Рюриком Елагиным и встретил пол­ное понимание коллеги. Тот даже обрадовался, как он сказал, такому удивительному совпадению мыслей. Сказал, что и сам все время «крутился» вокруг этих проклятых мотоциклистов, но чего-то не хватало ему для завершения общей картины. Оказалось, пустяка — ну конечно же район базирования! И как же он сам-то не допер?! Ай, Сашка, молодец, почти по Пушкину: «Ай да сукин сын!»

И они разбежались. И вскоре получили первые ре­зультаты.

Началось с Курбатова. Все-таки клиника институ­та Склифосовского занимает меньшую площадь, нежели обширный район Киевского вокзала. Да и пациен­там ее, врачам, медсестрам, уборщицам, короче, мно­гочисленному персоналу здорово освежили память предъявленные для возможного опознания фоторобо­ты двоих преступников, созданные в МУРе с помощью Али Магомедовича и строптивой, склочной и вообще противной во всех отношениях, но довольно жестко и резко «приструненной» генералом Грязновым секретар­ши директора театра Изольды Пантелеевны Парфен­тьевой — ну прямо «фу-ты ну-ты, ножки гнуты»!

Оказалось, что двоих похожих по описанию моло­дых людей, один из которых, совсем лысый, то есть бритый наголо, выглядел постарше, видела на лестни­це поднимающимися в отделение реанимации и убор­щица Лаврова, протиравшая мокрой шваброй лестнич­ную площадку. Она узнала обоих, когда увидела предъявленные для опознания фотографии, и даже рас­сказала, кто во что был одет. А запомнила их как раз перед обедом, когда ходячие сами шли в столовую, а остальным пищу разносили по палатам. Поэтому и ко­ридоры быстро пустели, и на торопящихся больных никто не обращал внимания. Кстати, и она сама не столько даже обратила внимание, сколько мельком скользнула глазом — больно уж оба живые, здоровые, на местных, на своих, непохожие, хотя и были в боль­ничных пижамах, но в черных ботинках, а не в тапоч­ках, как все тут ходят, кроме посетителей.

— А почему живые и здоровые? Вы как их отличае­те? — поинтересовался Курбатов.

— Так то ж всегда видно, кто наш, а кто чужой. Глаз у наших печальный, и фигурой — не те, что с улицы. Ходют иначе, шаркают — ноги волокут, никуды не торопются. А эти — у-у! Им бы все топтать, а сами ноги – то не вытирают, вот и скреби пол за ими...

Хорошее наблюдение. Вот уже и время уточнилось.

Затем выяснилось, что уборщица все же спросила, «чего ходют-то», на что лысый ответил, что они к заве­дующему отделением идут, который их вызвал к себе, а ей нечего совать нос не в свое дело. И прошли в глубь коридора. А она продолжала мыть лестницу, не до них было.

Допрошенные следом дежурная медсестра и те со­трудники медперсонала, что должны были находиться в тот день и час на своих местах, поначалу оправдыва­лись, что никуда не отлучались, а потом стали посте­пенно говорить правду. Одна пошла в ординаторс­кую — чайку попить, все равно ведь больные — по па­латам, время обеденное. Охранника в тот день на этаже вообще никто не видел. А позже выяснилось, что один из них подменял другого, вне очереди, и они договори­лись встретиться сразу после обеда, а тот, кто дежурил, ушел пораньше, потому что ему жена позвонила, а смен­щик опоздал, потому что ждал машину, которая была занята другим нарядом.

Как-то все это очень уж удачно складывалось для тех, кто пришел убить Горлова. Как будто нарочно всё заранее подготовили. Вроде мелочи: один чуть опоз­дал, другой чуть раньше ушел, третья чаю захотела, четвертая — то, пятая — другое, и вот — печальный, больше того, трагический, итог. И ведь обнаружили- то хладный труп уже под вечер, когда дежурный врач зашел в «одиночку», да и то понял не сразу — штык- нож торчал по рукоятку, которую нарочно прикрыва­ла складка простыни на груди убитого. Вот и выходит, что убийцы никуда не торопились, дело сделали спо­койно и тщательно, даже элементарно замаскировали оставленное оружие — чтоб, значит, не сразу спохва­тились. А впрочем, и спохватываться-то было, оказы­вается, некому.

Но главное теперь Курбатовым было сделано — убийцы опознаны. И это была первая удача. А фоторо­боты обоих киллеров с полным описанием их «худо­жеств» были немедленно отправлены в Петербург, в группу Меркулова. Следователи знали, что господина Масленникова и его ближайшее окружение раскручи­вает сам Виктор Петрович Гоголев, а окружением ба­лерины Волковой занимается Володя Поремский. И есть основания полагать, что фотороботы данных фи­гурантов смогут им указать на кого-то из членов «псков­ской» либо «тамбовской» преступной группировки, черт их всех разберет.

5

Рюрик Елагин тоже вышел на свою «тропу». Вдво­ем с полковником милиции Николаем Саватеевым, на­чальником так называемого «убойного» отдела МУРа, он отправился по следу мотоциклистов.

Саватеев был ровесником Рюрика, в свое время про­шел толковую оперативную школу под непосредствен­ным руководством Вячеслава Ивановича Грязнова в качестве помощника и был не только отличным испол­нителем указаний родного начальства, но и сам умел грамотно шевелить мозгами. Имея в виду именно эти его качества и пользуясь тем, что расследование нахо­дится фактически под контролем самого президента, Грязнов нажал на соответствующие рычаги, и Нико­лая немедленно подключили к общему делу. Это было тем более важно, что кадры межрайонной прокурату­ры и местной милиции, благополучно провалившие следствие, были отстранены от дальнейшего расследо­вания. Чему, кстати, по-своему даже обрадовались. А теперь требовалось взглянуть на обстоятельства дела свежим взглядом и не зацикливаться на скороспелых выводах. Николай это умел. Недаром же Турецкий, постоянно работавший, что называется, в паре с Гряз- новым, в наиболее сложных делах еще с начала девяно­стых годов охотно привлекал совсем молодого тогда еще «сыскаря», старлея Саватеева в свою оперативно­-следственную бригаду. И ко всему прочему, Николай, как один из наиболее близких сотрудников Вячеслава Ивановича, естественно, отлично знал и сыщиков орга­низованной Грязновым «Глории». То есть можно ска­зать, что в данном случае совпадали все интересы, и у членов бригады, возглавляемой теперь самим Мерку­ловым, не должно было возникать взаимного непони­мания и уж тем более служебных конфликтов. Но это, понимал Рюрик, которому Вячеслав Иванович предста­вил Саватеева, было сказано генералом для общей ин­формации.

Пожимая крепкую руку невысокого, но довольно плотного, улыбчивого полковника, Елагин подумал, что Николай больше подошел бы в пару Курбатову. Сошлись бы двое весельчаков. Сам же Рюрик, считая себя человеком степенным и очень сдержанным, слегка насторожился, полагая, что полковник попытается за­давить его своей активностью. Ну, может, и не зада­вить, но в том, что шума от него будет много, «важняк» не сомневался: как же, ведь лучший приятель Грязнова, Турецкого, куда уж нам-то в вашу компанию!

Но, к удивлению Елагина, не сползающая с лица Саватеева улыбка вовсе не помешала ему оперативно организовать, по сути, новое расследование. Начать с того, что район поиска был ему отлично знаком — он сам вырос и до сих пор жил на Большой Дорогомилов­ской улице, рядом с Киевским вокзалом, и достаточно ясно представлял себе местный контингент мотоцикли­стов. Он сам в юные годы гонял здесь, по набережной, на стареньком «ИЖе» своего приятеля. И теперь, пока

Рюрик не без труда отыскивал и снимал заново показа­ния с немногочисленных свидетелей покушения на на­бережной, которые, за редким исключением, все-таки ничего нового ему не сообщили, точнее, не вспомнили, Николай успел встретиться и пообщаться с местными любителями мотоциклетного спорта. И вот что выяс­нилось.

Разумеется, о том покушении слышали все. Поче­му? А потому что участвовали в нем, как известно, кил­леры на мотоциклах. И Николай начал мало-помалу раскручивать знатоков и любителей «стрит-рейсинга», то бишь сумасшедших гонок по городским магистра­лям, главным образом в ночное время. И набережная им подходила для этой цели как нельзя лучше.

И странное дело, мнения свидетелей, как помнил читавший показания Саватеев, в чем-то расходились между собой — ну, например, как были одеты те мото­циклисты. Кто говорил — все в черном с блестящими нашлепками, кто — в сером, скорее, стального цвета. И мотоциклы, по словам одних, темно-красные, дру­гие уверяли, что черные с синими и желтыми полосами по корпусу. Сходились в одном: шлемы у них были кру­тые, оттянутые, как болиды, короче, сплошной супер.

Потом кто-то из юных собеседников Николая вспомнил, что одного из тех парней, кажется, видел Толян с Кутузова. Он тоже крутой рокер и живет ря­дом с «Украиной», следующий дом, во дворе, под ар­кой. Саватеев немедленно воспользовался подсказкой.

Этот Толян, он же студент Плешки, то есть акаде­мии имени Плеханова, Анатолий Гвоздев, без особой, правда, уверенности предположил, что тот мужик на мотоцикле, которого он видел во дворе дома однажды воскресным утром — он уже не помнил, какого числа, но вроде недели три назад, — вполне мог быть похо­жим на одного из киллеров. Просто похожим, а совсем не значит, что он на самом деле был киллером. После­днего утверждать Толян не взялся бы. А почему похож? Да все тогда только и говорили про тех мотоциклис­тов, что устроили бойню на Бережках, у светофора.

— Марка хоть мотоцикла какая, не запомнил? — еще не теряя надежды, спросил Николай.

— Марка — во! — студент показал большой па­лец. — «Хонда» двухтысячного года. «Черная вдова» называется, «блэк-видоу». Японцы под «штатовских» делают.

Оказалось, что он видел, как въехал тот мужик под арку, потом снял с багажника сумку, сунул туда свой шлем, а поверх «кожи», то есть своей черной формы, надел серый плащ. Забрал сумку и ушел в четвертый подъезд. Толян не удержался, чтобы не спуститься во двор — просто поглядеть-потрогать «коня», интерес­но же! Тут к нему и подошел сосед — Валерка-боксер. Спросил: «Что, нравится?» Толян только руками раз­вел, а Валерка сказал, что «вдова», конечно, фирма и поступила на продажу. Объем — 745 «кубиков», 45 «ло­шадей», сотню набирает за шесть секунд, расход — до шести литров, на спидометре— 160, а больше и не надо — классный «дорожник». И не тяжелый — 220 кэгэ. Цвет — черный металлик и хром. И Валерка, и Толян, конечно, понимали толк в мотоциклах, им было о чем перекинуться впечатлениями. Вот и потре­пались, пока во двор не зарулил «бычок». Водитель опустил задний борт, и Валерка попросил Толяна по­мочь ему закатить «хонду» в кузов, где уже стояли еще два таких же «дорожника». Когда «бычок» уехал, Ва­лерка по-приятельски предупредил Толяна, что базар про эти «хонды» пока лишний, мол, там не все чисто пока с документами. Так об этом же давно всем извест­но: пригоняют из Европы, пока транспорт оформляют здесь на подставное лицо, бывший хозяин за бугром получает свою страховку, ну и соответственно навар от покупателя. А здесь, дома, уже проще: есть в «ментовке» кадры, которые за хорошие бабки сделают все тип-топ.

Толян, в общем-то, догадывался, что у Валеркино­го бизнеса криминальный оттенок, а кто сейчас может зарабатывать по-другому? И потом, ведь давно знако­мы. Толян даже мог позволить себе поинтересоваться, кто был тот армянин, что приехал на «хонде», и Валер­ка небрежно ответил: «А это он и есть — потенциаль­ный покупатель. Попробовал «коня» на ходу...»

Толян еще спросил — дорогая ли «лошадка», и Ва­лерка ответил: «Две «Лады-девятки». Значит, порядка десяти — двенадцати тысяч баксов, не хило! Разговор на том у них тогда и закончился.

А позже по телевизору рассказывали о стрельбе на Бережках, но Толян как-то не врубился и не сопоставил для себя эти факты. Хотя позже мысль была, и он даже с кем-то из своих приятелей вроде бы поболтал на эту тему. Ну поговорили, и забыл, а тот запомнил, получается. Но ничего он, Толян, утверждать все равно не будет и уж тем более «стучать» на Валерку. Что видел, то видел, а обвинять соседа в чем бы то ни было он отказывается категорически! И ничего подписывать не будет!

«Ишь ты, — усмехнулся Саватеев, — грамотный народ пошел!» И, прощаясь, попросил парня молчать об их разговоре, но на этот раз уже строго, и ни с кем из приятелей своих больше не «болтать». А заодно уз­нал, почему Валерку зовут боксером, в каком подъезде он живет и на каком этаже. Пока этого было достаточ­но. Спросил еще: почему тот мотоциклист показался Толяну армянином? И парень ответил:

— Да он весь такой... ну, кучерявый. И нос... — Он показал согнутым пальцем «крутой» клюв.

— Ну да, с таким носом — определенно армянин, — засмеялся Саватеев.

О такой удаче, подумал Рюрик, как-то даже и не мечталось. И тут он наконец понял, почему генерал Грязнов так настойчиво рекомендовал ему в напарни­ки именно Николая. Тот же был здесь, в сущности, сво­им человеком! Да и потом, все-таки начальник «убой­ного» отдела МУРа, не замазанный в подлянке тех «обо­ротней», о которых много писали и по телику показы­вали, это — настоящий сыщик, а не какой-нибудь там «стригущий бабки» ментяра — в неуважаемом смысле этого слова.

Итак, налицо теперь имелся Валерий Коркин, ко­ренной москвич, который в школьные годы занимался в секции бокса, но ему сломали нос, и с этим видом спорта было покончено, зато кличка Боксер среди свер­стников и знакомых прилепилась прочно. После служ­бы в армии работал в таксопарке, в Очакове, откуда уволился, говорят, чего-то не поделил с начальством, и занялся собственным бизнесом. Возраст — двадцать восемь лет. Ну еще вроде бы срок имел Валерка, за дра­ку с нанесением увечий, но это по пьяному делу — так говорили. А вообще-то он парень свой, в натуре, зап­росто и пива поставит. И это было, в общем, все, что знал о своем соседе студент Плешки. Или о чем он мог без опаски для себя рассказать.

Чтобы нечаянно не спугнуть свидетеля, и без того выдававшего информацию «по чайной ложке», Саватеев не стал ему даже фоторобот показывать — настоль­ко был уверен, что найден именно тот, кто нужен. И он немедленно отправил имеющиеся данные на Валерия Коркина в информационный отдел МУРа. Ответ при­шел сразу: есть такой!

«Коркин Валерий Иванович, 1976 года рождения, г. Москва, образование среднее, служба в армии — воз- душно-десантные войска, специальность — механик- водитель, гражданская профессия — автослесарь, води­тель такси, место работы — Очаковский таксопарк. Судимость — ст. 112, 2-г УК РФ».

Вот и вся биография. Срок пять лет в составе груп­пы лиц — за умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью гражданина Хасаналиева А. Г. Ясное дело, рядом рынок у Киевского вокзала, расследовала Дорогомиловская межрайонная прокуратура и навер­няка переквалифицировала 163-ю статью на 112-ю, то есть рэкет на «хулиганку». Почему — другой вопрос.

Но самое главное заключалось в том, что фотогра­фия Коркина из картотеки уголовного розыска факти­чески соответствовала тому фотороботу, который был составлен на посетителя двух учреждений: дирекции Большого театра и отделения реанимации института Склифосовского. Значит, учитывая особую дерзость, с которой совершались преступления, этого уголовника надо брать с предельной осторожностью — он навер­няка окажет вооруженное сопротивление.

Елагин с Саватеевым тщательно разработали опе­рацию по захвату. Во-первых, сразу установили за подъездом Коркина постоянное наблюдение. Но пре­ступник из дома не выходил, а по вечерам окна в его квартире не светились. Неужели успел куда-то отбыть? Это было бы очень некстати. И тогда перешли ко вто­рому пункту, как им ни хотелось бы этого не делать. Рюрик сам отправился к Анатолию Гвоздеву в дом но­мер два по Украинскому бульвару.

Поднялся лифтом на шестой этаж, позвонил в дверь девяносто шестой квартиры — раз, другой, третий, ник­то не отвечал. Прислушался — за дверью не было ни­какого движения. Странно — с одной стороны, а с дру­гой — что ж он позабыл-то? — наверняка у студентов уже начались летние каникулы, зачем же молодому че­ловеку сидеть дома? Нехорошо получается. И Рюрик стал звонить соседям по лестничной площадке. Отозва­лись в девяносто седьмой квартире.

Не спрашивая кто, дверь открыла старушка с детс­кой распашонкой в руках. Спросила:

— А вам кого?

Рюрик объяснил свою нужду. И женщина ответила, что обычно слышит, как у Тольки-охламона за стен­кой вечно музыка гудит, а уж два дня, как не слышно. Может, к родителям на дачу отъехал? Она знала, где находится та дача — в Быкове, по Казанской дороге, где аэропорт. А там — Прудовая улица, дом восемь. Легко запомнить.

Дальнейшие события развивались поистине стреми­тельно. Саватеев немедленно выехал на машине по ука­занному адресу. Старый дом в густом сиреневом саду нашел легко. Представился сотрудником деканата, мол, не решены некоторые вопросы летней практики. Но родители Анатолия ничего о сыне сказать не могли, не было его у них. И потом, он же еще экзамены сдает! Они забеспокоились.

Теперь уже, после телефонного звонка Николая, Рюрик помчался в Плехановку, в Стремянный переулок, что возле станции метро «Павелецкая». Нашел деканат факультета с мудреным названием «Математические методы исследований операций в экономике», где учит­ся Гвоздев, но секретарша — миловидная, кокетливая женщина — сообщила ему, что Анатолия «здесь и сей­час», скорее всего, уже нету, Толя Гвоздев у них — пре­успевающий студент и сессию сдал, а теперь свободен как птица — до самой осени. И было заметно, что и она тоже вовсе не прочь стать такой же птицей, если бы... ну, если бы этот симпатичный и строгий только с виду старший следователь по особо важным делам сде­лал ей какое-нибудь приятное предложение.

Рюрик подумал, что оно бы, конечно, было даже очень неплохо, да, к сожалению, дела, а теперь уже на­верняка и не самые приятные. И он, вместо того чтобы намекнуть очаровательной Леночке, или, по-дружески, Лялечке, на возможность вечернего рандеву, с показ­ным вздохом отзвонил Саватееву.

Николай понял опасения Рюрика и, в свою очередь, переговорил с Павлом Петровичем Гвоздевым наеди­не. Сказал, что есть у него некоторое беспокойство, и надо бы, не пугая, возможно и совершенно напрасно, мать, съездить тем не менее в Москву и заглянуть в квар­тиру. Кабы чего там не случилось.

Гвоздев-старший придумал себе причину и сказал жене, что хочет воспользоваться оказией и съездить домой. Та не возражала, но явно заволновалась.

Они встретились втроем на лестничной площадке. И когда Павел Петрович только открыл дверь в квар­тиру, Рюрик, как опытная ищейка, потянув носом, мрач­но взглянул на Саватеева и удрученно кивнул. Сочился сладковатый запашок.

Саватеев тут же остановил шагнувшего через порог Гвоздева-старшего, приложил палец к своим губам и вошел первым. Открыл одну дверь, другую и... отпря­нул. Поднял обе руки и сказал:

— Павел Петрович, не заходите сюда пока. Я вызы­ваю дежурную оперативно-следственную бригаду. — И достал свой мобильник. — Алё! Кто? Это — Саватеев, привет, Иван Демьяныч. Высылай срочно дежурную по адресу... записывай... — Он продиктовал адрес. — Да, и труповозку — тоже.

А Елагин, взяв за плечи словно одеревеневшего Гвоздева, развернул его, вывел почти силой на лестнич­ную площадку и сказал:

— Случилась беда, Павел Петрович. Заходить пока не надо, в квартире могли остаться следы преступника.

Мужчина дернулся было обратно, в квартиру, но Рюрик его удержал.

— Сейчас прибудут криминалист, судебный медик, всё осмотрят, тогда и вы войдете. А сейчас... Николай, дай стул!

— Посидите немного, — сказал Саватеев, вынося на лестницу стул. И добавил потише, больше для Елаги­на: — Зрелище не для слабонервных.

— Что там?.. — совсем осипшим голосом спросил Гвоздев.

— Там покойный, Павел Петрович, — ответил Ни­колай. — То, чего мы все и боялись. Но почему так слу­чилось, я вам объясню потом, позже. А тело лежит... ну да, два дня, не меньше. Окна закрыты, жарко, духота, сами понимаете, какая атмосфера... — И кивнул Рюри­ку: — Поболтал-таки небось... А ведь я ж его предуп­реждал... Эх, мальчишки...

Г воздев вдруг откинул голову и наверняка грохнул­ся бы на ступеньки, разбив себе голову, если бы Нико­лай не успел вовремя подхватить его. Подумал, хоро­шо, что мать еще с ними не поехала, а то вообще туши свет...

К счастью, «скорую» вызывать не пришлось, через короткое время подъехала дежурная бригада, и судмед­эксперт, открыв свой чемоданчик, нашел у себя капсул- ку нитроглицерина. Гвоздев немного пришел в себя.

Первым в квартиру вошел эксперт-криминалист, осмотрелся, пощелкал фотоаппаратом со вспышкой, махнул рукой Елагину и Саватееву. И начался методич­ный осмотр всего помещения. А судебный медик занялся трупом юноши, лежащим ничком посреди комнаты на ковре, с черно-бурым пятном впитавшейся вокруг тела крови. В спине жертвы торчал все такой же десантный штык-нож, словно визитная карточка убийцы. Елагин с Саватеевым лишь молча переглянулись, когда судеб­ный медик извлек его из тела убитого и показал им.

— Ладно, ребятки, — сказал Николай членам бри­гады, — трудитесь пока, оформляйте, как положено, Генпрокуратура это дело забирает к себе, так, Рюрик Николаевич?

Елагин кивнул и добавил:

— А мы займемся убийцей. О хозяине позаботь­тесь — родственники, соседи там... Жена его на даче, у Николая Сергеевича адрес имеется, если чего. Я думаю, надо будет к ней съездить, а то новая беда приключит­ся. Когда тело увезут, пусть Гвоздев посмотрит, если сможет, что пропало в доме, ну и так далее, сами дело знаете. Врача из поликлиники пригласите. А ты, Нико­лай Сергеевич, звони-ка Вячеславу Ивановичу, нам по­требуется подкрепление вместе с постановлением на вскрытие квартиры преступника, больше ждать не бу­дем...

Через полчаса во двор въехал микроавтобус и сдал задом прямо к подъезду, в котором на пятом этаже про­живал, по сведениям из Дорогомиловской ДЭЗ, граж­данин Коркин Валерий Иванович. Из машины корот­ким ручейком хлынули в подъезд с десяток омоновцев, экипированных для штурма, а следом зашли Елагин с Саватеевым, пригласив с собой эксперта-криминалиста, которому предстояло вскрыть дверь, а потом по­смотреть, что в квартире и как.

Вскрыли и вошли без шума, но жилище оказалось пустым. Никого. Собственно, как сообщили в ДЭЗе, квартира эта была коммунальной, проживали до недав­него времени две семьи. Но за выездом первой одна комната осталась свободной, и живший в двух других, проходных комнатах Коркин собирался то ли прива­тизировать всю жилплощадь, то ли с кем-то произво­дить обмен. Во всяком случае, самая большая комната стояла пустой — ни мебели, ни каких-либо иных вещей. А жилье Коркина было обставлено лишь самым необ­ходимым. Аскетическая, мягко говоря, обстановка: продавленный старый диван, несоразмерно большой, старинный шкаф, он же и буфет, где хранилась посуда, стол, стулья, ну и еще техника. Этой было достаточно. И хороший телевизор «Самсунг», и видеосистема, и даже музыкальный центр. Похоже, убийца был еще ко всему и меломаном. «Редкий тип — меломан-отморо­зок... — подумал Рюрик, оглядывая помещение. — Хотя в наше время...»

Он предложил, поскольку квартира невелика, не задерживаясь, произвести тщательный обыск и поки­нуть ее, не оставляя следов своего присутствия. Мало ли, на всякий случай. Хотя он был уже почти уверен, что Коркин, каким-то образом узнав, что приятель дет­ства «заложил» его, расправился с ним и залег на дно. И уходил он, похоже, второпях, потому что одежда была все еще аккуратно развешана в платяном шкафу, а в мойке на кухне высилась горка немытой посуды и захватанные пальцами стаканы. Это все пригодится эксперту-криминалнсту для снятия пальцевых отпечат­ков, хотя уже и сейчас можно сказать с уверенностью, кому они могут принадлежать. Тому же Боксеру, ко­нечно.

А может быть, мелькнула мысль, убийца заметил наблюдателя? Произвел в своей преступной башке не­сложный расчет некоторых комбинаций и в результате вычислил, откуда могла явиться опасность? И в чем, как говорится, был, в том и ушел? Предварительно убе­дившись, кто навел ментов, и по-своему, вполне, надо сказать, профессионально, разобравшись с «наводчи­ком»? Нельзя исключить и такого варианта. Во всяком случае, наблюдение за квартирой снимать пока нельзя, поскольку преступник не просто может, а, по идее, дол­жен, обязан вернуться. Либо прислать какого-нибудь гонца, вплоть до постороннего человека, чтобы прове­рить, есть ли засада. Опять же и дорогую технику зря не оставляют — она сегодня больших денег стоит. Прав­да, он наверняка не беден, но все же... Дарить-то уж свое кровное ментам он никогда не согласится.

И Рюрик Елагин, отпустив омоновцев, попросил Саватеева найти понятых, чтобы затем приступить к обыску. Все должно быть по закону.

А к Николаю он обратился по той причине, что на него было жалко смотреть — так он переживал. Ну ко­нечно, уверен, что это его прокол. Надо же, так лихо выйти на преступника и... вмиг его потерять, да еще с неоправданными жертвами. Это Рюрик подумал о тех, которые теперь возможны. И еще надо будет объяснить родителям погибшего, почему так случилось, а то ведь у них определенно появится убеждение, что виновата во всем опять одна милиция. А сколько можно валить на нее? Послушался бы парень — и остался жить...