Приличный парень Генрих Крафт оказался типичным немцем с какой-нибудь старинной рождественской открытки. Был он в меру упитан, невысок, подвижен, словно ртутный шарик, лысоват и с толстым мясистым носом доброго лавочника. И губы его смешно вытягивались в пухлую трубочку, когда он подносил к ним пивную кружку, обмакивая при этом кончик носа в густую пену.
Наблюдая за ним, Турецкий искренне улыбался. Он видел, что человек чувствует радость от всего, что его окружает: от атмосферы тщательно воссозданного под далекую старину симпатичного висбаденского кабачка, от янтарного цвета напитка, от пышной и плотной пены, от веселых своих соседей — вообще оттого, что он жив и здоров и ему самому приятно быть в обществе приличных парней.
Но это внешняя сторона. А Питер говорил, что у Крафта, при всей его кажущейся простоватости и мягкости, поистине волчья хватка. И если уж он берется за контрабандистов, они, можно сказать с полной уверенностью, надолго, если не навсегда, теряют спокойный сон. Генрих возглавлял отдел финансовых преступлений Федерального криминального ведомства, и этим все сказано.
Германия — не Россия, и говорить о делах с кружкой отменного пива в руках не принято. Вот Александр Борисович и отдался приятному процессу, полагая, что и для служебного обмена мнениями найдется время. Но часы тикали, а приличные парни Питер и Генрих, кажется, вовсе и не собирались отрываться от своих постоянно обновляемых кружек. Черт бы побрал этих немцев — Турецкий свалил обоих своих коллег в одну кучу, — которые никак не желали покончить с чревоугодничеством. Ну прямо как из голодной губернии! Особенно его потрясло то обстоятельство, что, усевшись за столом — и это после обильного приема пищи в аэропорту Франкфурта каких-то сорок минут назад, — Питер немедленно потребовал себе айсбайн, то есть вареную свиную ногу с гороховым пюре. Генрих, с которым познакомились буквально пятнадцать минут назад, заявил, что он только что отобедал, но пивом с коллегами побаловался бы с удовольствием, — так вот он немедленно последовал примеру Реддвея. Оба уставились на Турецкого с недвусмысленным вопросом в глазах, а когда он испуганно замахал руками, переглянулись, усмехнулись и дружно пожали толстыми, покатыми плечами. Им было непонятно, как можно отказаться от айсбайна.
И вот уже третий час едят и пьют. Пьют и едят. И болтают. Причем по-немецки. Крафт, оказывается, уже знал, что Алекс понимает немецкий язык, ну а о Питере и говорить было нечего — полиглот! Некоторые выражения Питер все-таки переводил Турецкому, но они все касались лишь каких-то старых и смешных историй, о которых Реддвей, естественно, знал, и ему было весело. Как и Генриху.
А вот Александр Борисович медленно тянул пиво и мысленно выстраивал для себя общую картину тех происшествий, которые, так или иначе, ложились в одну длинную цепочку, которую ему придется вытаскивать — звено за звеном, пока на конце ее не окажется чего-нибудь стоящего. А чего? Один Бог знает.
Пока же, если верить собственной интуиции, а также тем фактам, которые уже имелись у следствия, но до сих пор еще не нашли единственно верного толкования, картина складывалась следующим образом.
Костя верно напомнил о «дыме из одной трубы». Это было, кстати, выражение самого Турецкого. Ну если честно, то не совсем его.
Был в его жизни, это когда Александр Борисович изучал юриспруденцию, один преподаватель —любопытный тип. Правда, любопытного в нем всего и было то, что он, воспитанный в строжайших правилах везде и во всем соблюдать нужную и ненужную конспирацию, уходя, скажем, в буфет, обязательно запирал в сейф свою рабочую пишущую машинку. Компьютеров в ту пору и близко еще не было. На вопрос, зачем он это делает, профессор многозначительно грозил пальцем в пространство и с проницательной ухмылкой всезнающего человека заявлял: «Это —дым из одной трубы». Турецкому объяснили, что тот просто боится, как бы на его машинке неизвестный недоброжелатель не написал какое-нибудь подметное письмо, которое перехватит КГБ, станет искать автора по шрифту машинки — они же все фиксировались в особых отделах предприятий, а потом найдет машинку и сурово накажет ее хозяина. За головотяпство, за преступную безответственность, за неумение хранить государственные секреты... Да мало ли найдется поводов доказать твою серьезную вину? И, наконец, кто хозяин? Сложный, конечно, пассаж, но если вдуматься, абсолютно адекватно и точно продиктованный временем.
Дым из одной трубы... С тех пор и повелось: когда соединяли в одном производстве несколько уголовных дел и связь между ними следовало еще доказывать и доказывать, а не просто оправдываться собственными интуитивными соображениями, вспоминали пресловутый «дым». Как, впрочем, и в данном деле...
Итак, что мы имеем? Имеем некую акционерную холдинговую компанию, называемую «Нормой». Имеем его владельцев, двое из которых обладают известным авторитетом в уголовном мире, а один из них даже занимает, точнее, занимал высшую ступень в региональной воровской иерархии. Имеем явную разборку между этими партнерами, в результате которой этот самый «иерарх» уже отбыл в мир иной, и следом за ним отправились туда же его спутники, убивать коих было совсем не обязательно. Что, в свою очередь, может лишь свидетельствовать о кровожадности партнера. Имеем также письменное обращение «кровожадного партнера» к президенту о помощи, не встретившее, однако, взаимного понимания. После чего последовало покушение на президента — скорее показательное, нежели действительно серьезное. И, наконец, имеем убийства двоих возможных партнеров и одного служащего «Нормы» уже в Германии. Это если считать российского дипломата тоже партнером, учитывая его питерское происхождение. Хотя его партнерство — далеко не факт. Но ведь именно Турецкого пригласил расследовать конкретно это убийство сам герр Траутфеттер, руководитель Федерального криминального ведомства. А он-то наверняка знал, зачем это ему нужно. Вон сколько всякого наворочено!
И самое последнее — все события произошли практически одновременно, как единая акция. Что, собственно, и позволяет соединить все расследуемые дела в одно уголовное дело. Тогда и рассматривать германские убийства придется именно в таком контексте. Правда, посвящать немецких коллег в сам факт питерского расследования мы не будем, поскольку в средствах массовой информации о нем нет ни малейшего упоминания. Достаточно громких московских разборок, которые им будут очень интересны как раз по той причине, что участвовали в них фигуранты дела, из-за которого и произошли почти в трех десятках российско-германских фирм, входящих в компанию «Норма», обыски и изъятия документации.
Надо будет посмотреть, во-первых, что это за документы, и уже, во-вторых, спокойно, не привлекая к своим действиям внимания, попытаться понять, на каком таком основании некий бандит требует от президента государства личной помощи в разрешении собственных проблем. Ведь именно на это намекнул президент при встрече. И надо понимать так, что, если где-то вдруг вскроется некий «неудобный» факт, который может даже косвенно задеть, не говоря уже — скомпрометировать, государственное лицо, сей факт не должен ни в коем случае стать достоянием общественности. Это — подспудная мысль. А если отбросить словесные условности, то нет таких фактов, да и быть не может. По определению. Это «крылатое выражение», кстати, внес в российский политический обиход один из бывших, кратковременных, естественно, премьер-министров России во второй половине девяностых годов, прозванный за свои непредсказуемые действия киндер-сюрпризом. Давно было... Хотя кажется, только вчера — так быстро живем...
Таким образом, возвращаясь к началу, «труба» таки была. Й все «дымы» появлялись, видимо, из нее, хотя и в разных местах. Интуиция подсказывала, что они — не сами по себе, не от отдельных источников — костров там или чего-то другого, а из той же одной, будь она неладна, «трубы». Прав был по-своему давно уже покойный «работник пера»...
Турецкий задумался и не сразу обратил внимание на то, что Генрих, с блуждающей на толстых губах улыбкой, вопросительно смотрит на него. Наверное, пропустил что-то важное? Александр перевел взгляд на Питера, и тот нудным тоном уставшего повторять одно и то же учителя произнес по-русски:
— Генрих вторично интересуется, насколько хорошо знаком ты с этими родственниками? Он имеет в виду владельцев «Нормы». Но ты не ответил на его вопрос.
— Исключительно по материалам прошлых уголовных дел, судимости по которым давно погашены. А лично их в глаза ни разу не видел. Но почему возник такой вопрос? Пит, я что-то пропустил важное?
Крафт слушал и кивал. Позже Турецкий узнал, что Генрих понимал русскую речь, но стеснялся признаться, что говорил по-русски очень плохо, вообще практически не разговаривал. А в данном случае миссию переводчика на себя как бы добровольно взял Питер, й это вполне устраивало немца. Как, впрочем, и Турецкого.
Генрих в ответ произнес длинную фразу, и Турецкий не стал напрягаться, посмотрел снова на Реддвея.
— Твой немецкий коллега имеет сведения, что слухи о твоем приезде сюда вызвали некоторый... переполох, да?., в криминальных кругах, не заинтересованных в том, чтобы расследование вокруг «Нормы» принимало широкий международный резонанс.
А вот это уже была любопытная новость. Откуда вообще стало здесь известно, что Турецкого, кстати именно по настоятельной просьбе герра Траутфеттера, подключили к данному расследованию? Возможно, от самих же немцев либо от ближайшего окружения господина генерального прокурора Российской Федерации, который наверняка знает о том, что его помощника пригласили еще и в Кремль для приватной беседы с президентом. Для «высокого» напутствия перед поездкой? Но скрытый смысл всей этой «игры» в чем заключается? Уголовники-то чего тут переполошились?
И Турецкий сформулировал свой встречный вопрос так, чтобы получить на него максимально исчерпывающий ответ. И сосредоточился уже не на речи Генриха, а на переводе Реддвея. Питер перевел следующее.
Во время проведения той акции, о которой, несомненно, известно господину Турецкому (речь идет об обысках и выемке документации в офисах двадцати восьми фирм, входящих в акционерную компанию «Норма»), Генрих Крафт имел честь — опять-таки не в прямом, а в переносном смысле —допросить совладельца компании господина Масленникова. Никаких обвинений в его адрес выдвинуто тогда еще не было — слишком неубедительной представлялась доказательная база. Да и сам Масленников категорически отрицал какую-либо свою связь с преступным миром России, любые подозрения в отмывании денежных средств, а уж тем более — убийства собственных сотрудников и партнеров.
Но по мере изучения изъятых документов все более отчетливой становилась криминальная подоплека деятельности компании. На ее счета в Дюссельдорф, в Норденкредит-банк, переводились из России в буквальном смысле баснословные суммы, которые затем акционерная компания внедряла в промышленные структуры Германии, а прокрученные затем деньги в качестве инвестиций, уже через дочерние компании, снова направлялись в Россию — для проведения дальнейших операций с недвижимостью и на другие цели. Такова краткая схема. А в действительности денежные средства из России пропускались через десяток различных банков Германии, Финляндии, Польши, Италии, Греции, Кипра и так далее ради того, чтобы умело скрыть их реальное происхождение.
Часть финансовых документов компании «Норма» указывали на то, что она активно занималась контрабандой автомобилей, из Европы в Россию, которые паромами переправлялись из Германии в Финляндию, а оттуда уже поступали в Санкт-Петербург.
«Ага, — подумал Турецкий, — вот где концы — следы папаши Масленникова, из-за которого, возможно, и разгорелся весь сыр-бор! Тот же занимался страхованием автомобилей из дальнего зарубежья! И теперь «отдыхает» от своей бурной деятельности в знаменитых питерских Крестах».
Другие документы подтверждали, что через Польшу и Белоруссию компания осуществляла также контрабанду сигарет и алкоголя, не брезговала низкопробным рэкетом в странах бывшего восточного блока и, вероятно, торговлей людьми.
Иначе говоря, полный «джентльменский набор», характерный для широко развитой и разветвленной организованной преступной группировки с выходом на международную арену. Но вся эта контрабанда представлялась мелочью на фоне того, что удалось установить Управлению по надзору за финансовыми операциями во Франкфурте-на-Майне. Акционерная компания «Норма» ни много ни мало успешно манипулировала курсами акций на бирже путем организации ложных публикаций в средствах массовой информации. Вот где главные денежки-то!
Теперь становились понятными причины устранения видных партнеров и сотрудников акционерной компании. «Внутренние разборки», говоря по-русски. Значит, предстояло определиться с заказчиком. Или заказчиками, игравшими в компании первые скрипки.
А здесь случился досадный прокол. Господин Масленников, с которого до конца расследования была отобрана подписка о невыезде, тем не менее неожиданно исчез.
Питер потыкал указательным пальцем в пол и объяснил:
— Провалился глубоко под землей, так?
— Примерно, — усмехнулся Турецкий. К чему сейчас вдаваться в лингвистические «заморочки»?
— У следствия, — продолжил довольный Пит, — есть определенная надежда на твою помощь, Алекс.
— В смысле помочь отыскать фигуранта? И выяснить у него, кто явился непосредственным заказчиком убийств — не он ли случайно или, может, кто-то из его «коллег по партии»? А заодно уговорить его признаться в том, что «грязные российские деньги» действительно отмывались здесь, в Европе? И что именно для этих далеко идущих целей и была в свое время создана в Г ер- мании совместная холдинговая акционерная компания «Норма»? Ну и, таким образом, взвалить, наконец, на плечи Максима Масленникова всю тяжесть обвинений по доброму десятку статей международного уголовного права? Так себе мыслят мою помощь коллеги?
Турецкий не ерничал, просто сама постановка вопроса в этом ключе виделась ему несколько, мягко выражаясь, абсурдной. Мол, прилетел дядя из России, мигом все расставил по местам, разложил по полочкам, даже предъявил следствию главного подозреваемого, ну а уж они, «немецкие законники», определят степень ответственности обвиняемого и вынесут постановление о наказании. Просто. Удобно. Выгодно. А главное, совершенно очевидно.
Это примерно так же, как относительно недавно, еще пару десятилетий назад, писали во всех рекламных проспектах и даже выводили пылающими неоновыми буквами на карнизах зданий: «Надежно, выгодно, удобно хранить деньги в сберегательной кассе»... Наивные времена? А где еще можно было хранить? В чулке? Черт его знает. Нынче-то ведь никто полностью не уверен, что кому-то можно без опаски доверить свои кровные.
Но, высказывая свои мысли, Александр наблюдал за выражением лица Генриха и видел, как тот прямо- таки лучился радостью от проявленного им, Турецким, понимания. Он бесконечно кивал, повторяя при этом: «Я, я, я...» Однако с юмором-то у них, похоже, явная напряженка...
Разве что одно уже неплохо: худо-бедно, а необходимые акценты расставлены. Но это на среднем, можно сказать, уровне. А теперь предстоит выяснить, чего от него желают получить на высшем уровне. Хотя вряд ли будет большая разница.
Всерьез же его интересовала только одна проблема: нужен был действительно реальный выход на ближайшее окружение Максима Масленникова. И для этого надо было иметь твердую уверенность, что он не в Германии и не в какой-нибудь другой европейской стране, а в России. Дома его найдут. И вот с выходом на окружение как раз немцы и могли бы помочь. И Турецкий закинул удочку с такой наживкой.
Генрих отреагировал живо и с большим энтузиазмом, словно только этого вопроса и ждал. Ну, разумеется, разумеется! Вся криминальная полиция Германии будет поставлена... на ноги?., на уши?., как русским больше нравится? — это уже Питер, переводя быстрые фразы Генриха, начинал понемногу и сам ерничать. Но тут же становился серьезным, ибо видел, что дело того стоит, и продолжал. Итак, будут задействованы все необходимые спецслужбы. Но произойдет это после встречи и решающего разговора в кабинете герра Траутфеттера. И если тот примет решение...
И еще один фактор, который смог бы помочь в столь важном вопросе. Вот у коллеги Крафта нет, например, сомнений в том, что коллега Турецкий привез с собой неопровержимые доказательства виновности указанного фигуранта, которые могут быть немедленно приобщены к уголовному делу, возбужденному заочно. Они могли касаться афер с недвижимостью в России, ухода от уплаты налогов, жестокой расправы с бывшими партнерами по бизнесу, иной криминальной деятельности, связанной с контрабандой и распространением наркотиков, торговлей оружием, современными видами работорговли и вообще — попранием гражданских прав и свобод.
Турецкий усмехнулся: «попрание», да еще, пожалуй, «ущемление» — это было бы в самую, что называется, точку! Особенно при рассмотрении в судебном заседании эпизода на Бережковской набережной. Ох, крючкотворы-законники!
— Это все понятно, — ответил Александр, уходя от конкретного ответа. — Но я хочу спросить господина Крафта, по его же выражению, как коллега коллегу. Так вот, руководители наших ведомств сидят высоко. И им оттуда, конечно, далеко видно. А мы, как у нас говорят, предпочитаем работать «на земле». Теперь вопрос. Не получится ли так, что преступник...
— Пока он не осужден, я бы не был столь категоричным, — вставил Крафт.
— Я тоже. — Турецкий кивнул ему. — Но я беру в данном случае просто один из возможных вариантов, чисто умозрительный. Пит, я изъясняюсь достаточно понятным языком?
— Вполне, Алекс, продолжай, — важно заметил Ред- двей. — Мы принимаем твое предположение.
— Не случится ли так, что, скажем проще, фигурант по нашему делу изъявит желание заключить со следствием договор о сотрудничестве, как это нередко у вас практикуется? И после чего ему уже не будет грозить приговор, как у нас говорят, на всю катушку? То есть под верхнюю планку? Это понятно?
— Ты имеешь в виду максимальный срок, положенный по той или иной уголовной статье? Или по совокупности их, да?
— Вот именно. И он в худшем случае отделается относительно легким наказанием. Скажем, испугом.
— Вон ты о чем! — Питер и Генрих переглянулись и рассмеялись. И Реддвей продолжил: — Твой «умозрительный преступник», Алекс, все равно не уйдет от сурового наказания. Нет, не смертельный приговор, да? Но некоторые финансовые преступления в европейском законодательстве часто перевешивают уголовные. Генрих доволен нашим разговором, в котором отчетливо видит профессиональное и... э-э... товарищеское взаимопонимание. Он интересовался, как ты устроился, я объяснил. И теперь, если у тебя есть желание, можно отправляться к его шефу.
«А интересно, как же я устроился и что мог Крафту объяснить старина Пит?» — мысленно ухмыльнулся Александр, помня, что его сумка с самыми необходимыми вещами все еще покоится в багажнике джипа Реддвея. И предложение Питера относительно того, что «Файв левел», или «Пятый уровень», как они всегда скромно и без излишних претензий именовали свою школу, расположенную в Гармиш-Партенкирхене и готовившую специалистов по борьбе с международным терроризмом, готов предоставить ему удобный номер в собственной маленькой и уютной гостинице, в сущности, нереально. От Альпийских предгорий, минуя Мюнхен, до Франкфурта не менее пяти с половиной сотен километров. Значит, остается ожидать, что германская Фемида предоставит ему официальные или какие-то иные апартаменты, приличествующие его званию и положению. Все-таки он — не простой гость, и определенный протокол приема должен быть соблюден.
Питер Реддвей и Генрих Крафт между тем шумно допили свое пиво и, сыто отдуваясь, поднялись, чтобы продолжать, как говорят в России, «государеву службу»... А что, вполне приличные парни!
Фемида не подвела. Но и не сильно расщедрилась. Турецкого поселили в сравнительно недорогом отеле недалеко от центра города. Александр Борисович вспомнил, что и во время первого приезда сюда, семь или восемь лет назад, он тоже проживал здесь. Расследовал дело об убийстве известного российского банкира Алмазова, в котором были замешаны дети и бывший супруг Шурочки Романовой, боевой начальницы Славки Грязнова. Тяжелый случился год. И Шурочка погибла. И сам едва концы не отдал...
А принимал его здесь в ту пору герр Ханс Юнге, старший инспектор Франкфуртской уголовной полиции[1].
Номер оказался таким же, как и в прошлый раз: далеко не люкс, обычная комната с прихожей и санузлом, то есть с самым необходимым, и, кажется, еще тогда запомнилось, что он мало чем отличался от своего «собрата» в московской гостинице «Россия». Впрочем, претензий у Турецкого не было ни прежде, ни теперь — он же приехал сюда работать, а не отдыхать. Да к тому же припомнились сказанные тогда слова старшего инспектора о том, что эту гостиницу почему-то предпочитают остальным, коих великое множество, русские туристы. И полиции очень удобно обеспечивать здесь безопасность проживания — практически все находится под ее контролем. Что ж, и это неплохо.
Несколько утомленный перелетом, встречами, пивным баром в Висбадене и, наконец, переговорами с шефом Федерального криминального ведомства Гюнтером Траутфеттером, сухопарым пятидесятилетним мужчиной, напоминающим портретно знаменитого английского киноактера Алека Гиннесса, Александр Борисович с удовольствием принял извинения Питера Реддвея, у которого, оказывается, нашлись и собственные неотложные дела в городе, и он просто вынужден был покинуть «лучшего своего друга Алекса». Господи, какое это счастье — остаться наконец одному! Принять прохладный душ, достать из бара парочку бутылок отличного пива, положить вытянутые ноги на журнальный столик и покайфовать с закрытыми глазами в свое удовольствие!
И он, совершив необходимые действия, погрузился в кайф. Но наслаждение длилось недолго. От вялых мыслей оторвал телефонный звонок. Турецкий перегнулся через столик и дотянулся до трубки.
— Александр Борисович? — услышал он вкрадчивый голос и подумал, что таким тоном обычно разговаривают адвокаты, которым от тебя нужно что-нибудь очень важное.
— Слушаю.
Угадывать, кто бы это мог быть, не хотелось. Кому надо, тот сам и представится, и проявлять свой интерес нет необходимости. Кстати, не удивило и то, что его тут знали. Об этом его уже предупредили, во-первых, Генрих Крафт, а во-вторых, сам Гюнтер Траутфеттер. И тот, и другой проявили озабоченность, что его появление в Германии не осталось незамеченным, и подозревали также, что пристальный интерес к его личности мог возникнуть, по всей видимости, лишь в криминальных российских кругах, к сожалению, по-прежнему оказывающих свое преступное влияние на экономику объединенного германского государства. Проблемы, проблемы, что поделаешь!..
Итак, первый звонок, типа первой же и ласточки...
— Вас не удивляет, уважаемый Александр Борисович, что о месте вашего пребывания уже известно как бы посторонним лицам?
Вот это лишенное смысла «как бы» с потрохами выдало говорившего. Конечно, россиянин, из интеллигентов, а сама постановка вопроса выдает, по сути, довольно мелкого человечка, обожающего играть в загадки. Точно, из юристов на службе у мафии, если выражаться высокопарным языком российских телевизионных сериалов.
— А вас интересует только эта проблема? Нет, не удивляет. Меня давно ничто не удивляет, господин... а впрочем, неважно, вы кого, собственно, представляете? АО «Норма», надо полагать?
— Вы чертовски проницательны, господин помощник генерального прокурора! — засмеялся, зарокотал довольный голос. — Приятно иметь дело с человеком...
— Перестаньте расшаркиваться, от этого никакой пользы ровным счетом ни мне, ни вам. Чего надо-то? И вообще, я отдыхаю.
— Приношу искренние извинения, не желаю нарушать ваш отдых, но, если позволите?..
— Позволяю, только, пожалуйста, покороче, сделайте одолжение.
— Слушаюсь. То есть... ну да. — Произошла короткая заминка. — Скажите, сильно нарушит ваши планы на сегодняшний вечер, если вы получите приглашение посетить, скажем, бар в этом вашем отеле? Ненадолго. Для небольшого приватного разговора.
— Смысл?
— Это вам станет понятно, когда вы лично, и без свидетелей, один на один, гарантируется полнейшая конспирация... —Голос легко хихикнул. — Встретитесь для короткого разговора на тему, кровно интересующую обе стороны.
— И что ж это меня, по вашему мнению, должно кровно интересовать?
— Вы достаточно сами информированы, Александр Борисович, чтобы я брал на себя смелость что-то вам подсказывать, а уж тем более — комментировать.
— Ах вот вы о чем... Ну что ж... я, пожалуй, соглашусь. Да, кстати, а вы не боитесь? В этом отеле служба безопасности поставлена в высшей степени профессионально, это я помню еще по прежним временам.
— Александр Борисович, нам достаточно подробно известен ваш славный послужной список, и дело Матвея Калины в частности. Мы отлично себе представляем, с кем имеем дело. Пардон, я неточно выразился: дел-то мы как раз и не имеем, и хотелось бы верить, что так будет и в дальнейшем, всегда. Но моя невольная оговорка не столь важна. А за безопасность свою вы можете совершенно не беспокоиться. Абсолютно. И желательно также, чтобы ваши друзья и коллеги не были заранее проинформированы вами о нашем предложении. Потому что когда что-то в спецслужбах не согласовано заранее, возникает опасность так называемой «неавторизованной активности». Надеюсь, вам памятен этот старый чекистский термин? В этом-то все и дело, а зачем оно нам? Ну так можно на вас рассчитывать, уважаемый Александр Борисович?
— А почему же нет? Только прошу заранее учесть и вас, и будущего моего тайного собеседника, что никаких обещаний, тем более — обязательств, я на себя предварительно брать не собираюсь. Устраивает такая постановка вопроса — пожалуйста. Нет — ваши проблемы. Но я так и не узнал, с кем разговариваю?
— Благодарю вас за согласие. А все остальное, поверьте, не имеет ни малейшего значения. Значит, я, с вашего разрешения, позвоню этак часикам к десяти? Не поздно?
— По-московски, значит, в полночь? Поздновато, правда, ну уж что не сделаешь ради такого вежливого и учтивого собеседника. Звоните. — И положил трубку.
«Интересно, — подумал он, — этот звонок был зафиксирован компетентными службами, если у немцев тут, как они говорят, все под полным контролем? И если да, то как они должны отреагировать на такое предложение? И должны ли реагировать вообще? А может, им и самим будет интересно узнать, с кем это должен встретиться наедине российский прокурор, только что прибывший сюда? Так стоит ли все-таки сообщать о звонке и приглашении? И не станет ли принятие неожиданного приглашения от фактически незнакомых лиц, определенно связанных с криминалом, причем российского розлива, той самой неавторизованной активностью, за которую крепко наказывали еще в недавние времена? Или рискнуть?..»
Дальше желание задавать самому себе вопросы, на которые изначально отсутствовали ответы, у него пропало. Турецкий допил пиво, перебрался на диванчик и, сунув под голову подушку, окончательно закрыл глаза. Дышалось легко, желудок не был отягощен жирной и плотной пищей, из приоткрытого окна со стороны недалекого Майна тянуло влажной прохладой. А вот и сон пришел...
Он проснулся незадолго до полуночи, и показалось, что от желания чего-нибудь пожевать вкусненького. Интересная мысль, неожиданная!
Тут же вспомнил, что ждет приглашения в бар, а уж там-то явно найдется такое, что можно будет с удовольствием «кинуть в клюв». Так что можно немного и подождать. А заодно одеться поприличней. Но и попроще. Чтобы не привлекать к себе ненужного внимания посторонних — с одной стороны, но и не оказаться совсем уж незаметной птичкой, которую собрались похитить неизвестные злодеи.
Вспоминая недавний телефонный разговор, он подумал, что это — ребята из «Нормы». Да чего уж там, пора называть вещи своими именами... Итак, авторитеты и братва, обеспокоенные его появлением здесь и наверняка уже зная о том, что за них крепко взялись дома —- по всем направлениям, а в Германии — так вообще за горло уже держат, решили если не пойти на мировую, то хотя бы как-то договориться. И желательно более-менее цивилизованными способами. А с кем это легче сделать, как не со своим же! В смысле — российским «важняком»! Наслышаны ведь о его подвигах, вот и пригласили. Знают же, что если он дает свое слово, то всегда твердо держит его. Ну а не дает, так на то она и служба. Как в том славном мультике, где жил- был пес. Джигарханян еще вздыхает тяжко: «Понимаю, служба такая...» Вон даже и волку понятно.
В принципе, когда имеется возможность договориться мирным путем, оно как-то и лучше. Правда, не с лютым убийцей. А Максим Масленников вряд ли лично явится на свидание, скорей, это его разведка. И цель ее — узнать, что конкретно может быть ему инкриминировано, а тем самым заранее определить способы защиты.
Ну хорошо, многого этот Вампир все равно не узнает, пусть довольствуется немногим. Зато появится возможность прозондировать место, где его можно будет потом накрыть. Тоже немало. Одновременно, если собеседником окажется неглупый и ответственный человек, не худо бы, к примеру, обрисовать ему некие перспективы дальнейшего расследования, в очень общих чертах разумеется, намекнув при этом, что лучший выход для них — полное сотрудничество со следствием. Как, впрочем, и единственный. Ибо все остальные могут оказаться связанными с большой кровью. В том смысле, что, если враг не сдается, его... ну и так далее. Короче, коту под хвост...
И тут вдруг оформилась совершенно идиотическая мысль: а с чего это ты взял, Турецкий, что с тобой кто- то решил советоваться? Может, они просто напугать решили! Сказать: не суй свой нос, а то худо будет. Чего тебе надо? Знать, кто убийца? Мы отдадим тебе его при условии, что и ты от нас отстанешь. Бывали же раньше подобные предложения и варианты? А то! Правда, им также должно быть известно, что свои дела он, Турецкий, на полдороге не оставлял, не бросал незавершенными. Приказывали — другое дело. Но это уж и не его вина.
А еще скажут, что все финансовые проблемы, которыми занимаются «немчики», его тоже никаким боком не касаются. И, в общем-то, по-своему будут отчасти даже и правы. Вот ведь как... Так идти на уступки? Или оставить за собой последнее слово? После определенных раздумий, а?
Куда они денутся?..
Телефон зазвонил ровно в десять по местному времени. Какая точность!
— Александр Борисович? Доброй... ха, извините. Чуть не сказал — ночи! Добрый вечер. Я готов встретить вас у входа в пивной бар, и, если вы так и не поужинали, у вас появится такая приятная возможность... хотя... ночь... а впрочем? Итак, жду, я вас знаю и подойду сам.
Он и подошел первым, хотя Турецкий, бегло оглядев пространство перед входом в бар с изображенной кружкой пива, из которой сплошным потоком лилась, низвергаясь водопадом, золотая, прозрачная жидкость, окутанная облаками пены, навскидку определил, кто его встречает.
Невысокий, скорее даже низкорослый, полный человечек с айболитовской «прической» и старомодным пенсне — или это у него такие, наоборот, новомодные очки — мягкой, чуть раскачивающейся походкой приблизился к нему и сделал полупоклон. Турецкий тоже склонил голову, что ему было сделать легче — с высоты своего роста и положения, и успел отметить с неожиданной легкой брезгливостью усыпанные перхотью плечи и лацканы коричневого вельветового пиджака. Незнакомец протянул руку — пухлую и немного потную. Турецкий, слегка коснувшись ее, изобразил пожатие.
— Прошу, — снова склонил голову с огромной плешью и венчиком седых волосенок вокруг нее этот неизвестный человек. — Меня зовут Алексеем Митрофановичем. Юрисконсульт. Веду некоторые дела, так сказать... Прошу, прошу, Александр Борисович, не стесняйтесь и чувствуйте себя вполне хозяином положения.
— А почему я должен стесняться? — хмыкнул Турецкий. — Или чувствовать себя иначе?
— Ну мало ли... воспитание, то-се... А у нас тут запросто, по-свойски. Наш столик — во-ои, в глубине, видите? Уже накрыт. Так... легкая закуска, прочее... для доверительного разговора, не больше.
— Так это вы и есть мой таинственный собеседник? —- уже и не удивился Турецкий.
— Я самый, с вашего позволения, любезнейший. Прошу к столу...
Он заказал хорошее рыбное ассорти, будто предварительно узнал вкус Турецкого. Предложил —- на выбор — водку, коньяк, любые иные напитки, Александр Борисович под рыбу предпочитал исключительно водку. Налили, чокнулись по-русски — за знакомство — и выпили. Стали молча закусывать. А толстячок-то «рубал» с приличным аппетитом. Так, словно заранее постился. Либо, выполняя чью-то волю, «сорил» не своими деньгами.
Но еще он, оказывается, обладал и непонятным шестым или неким иным чувством читать чужие мысли. Словно почувствовав, о чем думает его визави, он вдруг резко остановился, прекратил жевать, отложил вилку и остро взглянул в глаза Турецкому.
— Это, — он показал пальцем на тарелки с едой, — от нас не уйдет. Если позволите?
— Валяйте, — простецки ответил Турецкий. — Внимательно слушаю вас, Алексей Митрофанович.
— Вы хотите знать, кто и почему убил Володю Меркеля, Гарика Шилли, наконец, Ваню Герасимова, так?
— Для начала так, — кивнул Турецкий, — но не только.
— А кто еще вас может интересовать? — Толстячок сделал озабоченное лицо.
— Если разговор у нас конкретный, что ж... Я полагаю, убийство Нестерова и его спутников, похищение женщины — известной балерины — тоже имеют вполне конкретных исполнителей. Не говоря уже о заказчике, верно? А вы, я слышу, говорите о покойниках как о своих приятелях — Ваня, Гарик?
— А что же вы хотите? Мы же были все словно одна команда. И поэтому потеря для всех нас невосполнима, да, представьте себе... — Он изобразил на лице вселенскую грусть.
— Из этого должен последовать вывод, что вы не знаете убийц?
— Увы... это мы все как раз, к сожалению, знаем. И даже очень хорошо...
— И вы готовы поделиться со мной своими знаниями, так?
— Вы угадали, а иначе зачем бы нам с вами здесь сидеть? И что, разве нет куда более приятной возможности провести время? Окунуться в ночную жизнь, полную сказочных соблазнов? А мы — здесь...
— Ну так уж и не томите, — с иронией заметил Турецкий. — А то и ночь пройдет без всякой пользы, и соблазны рассеются, как дым.
— Вы в юности стихов не писали, нет?
— В юности я другим делом занимался. А стихи в основном читал. Так на чем мы остановились?
— Вы понимаете, Александр Борисович... — Толстячок задумался.
Или сделал вид, что он как бы сам себя в настоящий момент поставил перед весьма ответственным выбором: сказать чистую правду либо отделаться намеками на полуправду. Странно, если иметь в виду, что это он назначил ночное свидание, а не ему, и уж тем более не Генеральная прокуратура.
— Я постараюсь все понять правильно, — поощрительно кивнул ему Турецкий.
— Да, я в курсе ваших способностей.
— Так зачем же церемонии?
— Это не церемонии. Поймите и вы меня правильно, речь идет о большой человеческой трагедии... О великой несправедливости. О... Впрочем, зачем мне пересказывать вам поистине шекспировские сюжеты?
— Обожаю классику, — спокойно констатировал Турецкий, снижая намечающийся «накал страстей». И угадал: успел заметить быстрый брошенный на него, словно бы испытующий, взгляд юриста. Подумал, что надо бы Юрку Гордеева спросить про этого деятеля, Юрка — толковый адвокат и наверняка знает о нем. Значит, не забыть. Но это — завтра. Турецкий машинально взглянул на часы и решил, что уже, можно считать, сегодня — было около полуночи. А дело между тем стояло на месте.
Заметив, естественно, нетерпеливый жест Александра Борисовича, юрист с легким вздохом, свидетельствующим скорее о том, что он вынужден подчиниться обстоятельствам, нежели поступает по велению совести, отложил свой прибор и подпер голову, устроив подбородок на скрещенных пальцах. Приготовился, надо понимать, к длительной исповеди, направленной на то, чтобы убедить слушателя в полной своей искренности и желании всячески помочь свершиться справедливому правосудию. В том смысле, как понимали это основные руководящие лица акционерного общества «Норма».
И самозабвенно занимался этим следующие полчаса...
Рассказ, как быстро понял Турецкий, преследовал единственную цель — доказать тезис, который мог бы звучать следующим образом: не все так просто, господа, как вам кажется либо того хочется. И даже очевидные факты порой трактуются неоднозначно. Ну что ж, и такое бывает. Но основная ошибка юриста заключалась в том, что он, еще, видимо, ничего не зная о показаниях балерины, слишком поторопился исполнить указание своего хозяина. Или новые факты, вскрывающие отчасти подноготную семейных отношений Нестерова и Масленниковых, просто не успели сюда дойти. А Турецкий внимательно читал показания Светланы Волковой, обращая особое внимание именно на взаимоотношения дяди и племянника — и прежние, и нынешние, вплоть до эпизода на набережной. И об обстоятельствах убийства водителя Нестерова — бывшего спецназовца — также читал, и о смерти любителя мотоциклов, и о деталях похищения Светланы узнал от Вячеслава, который лично провожал его в Шереметьеве и с явным смущением рассказывал о том, как опозорились Денискины сыщики. Ну стыд, известно, не дым, глаза не выест, а вот девушку действительно жалко. Если бандиты ее «расколют», судьба ее весьма незавидна — это они с Вячеславом прекрасно понимали. И не строили никаких иллюзий. Да и в том, что обязательно «расколют», можно было, к сожалению, тоже не сомневаться. И спасти ее могло только чудо...
Ну какое, например? Слушая юриста, Турецкий как раз думал об этом.
Первое. Если бы Вампир принимал личное участие в похищении и допросе женщины, нынешнее ночное рандеву с его доверенным юристом, как представился Алексей Митрофанович, вряд ли бы состоялось. Значит, Вампир где-то здесь, в Европе, скитается, а не в России. Скорее всего, и не в Германии, где после трех вызывающе дерзких убийств, практически повальных обысков и изъятий документации в его фирмах Максим Масленников объявлен в розыск. Но он наверняка и недалеко, к примеру, вполне может временно обосноваться на Кипре. Или в Польше. А поскольку вынужден теперь скрывать место своего пребывания даже, вероятно, и от своих людей, известия из России к нему доходят с большим опозданием.
Но именно это же самое обстоятельство может сослужить и добрую службу похищенной женщине. Без команды босса его «шестерки» вряд ли осмелятся ее убить, даже если она им во всем сознается. И, значит, у ребят там, дома, есть еще возможность их опередить. К тому же и Славка поклялся, что того живодера — боксера — он будет допрашивать лично. И всю подлую душу из него вынет.
Второе. Приглашение Турецкому участвовать в расследовании, учиненном германским криминальным ведомством, не составляло для Масленникова и его окружения никакой тайны. И, таким образом, данные ночные переговоры, порученные юристу «Нормы», оказались запланированными заранее, то есть без учета опять же той информации, которой Турецкий уже на данном этапе мог бы владеть. И это тоже подтверждает отсутствие Вампира в России. Не знает он и о том, что успела наговорить следствию строптивая балерина. Иначе бы и юристу пришлось сменить некоторые свои акценты в рассказе, в иных обстоятельствах очень похожем на правду.
Коротко же суть выглядела следующим образом.
Виктор Нестеров и Масленников-отец с самого первого дня образования компании «Норма» владели одинаковым процентом акций, что давало им огромные преимущества перед германскими партнерами, на чью долю оставалось меньше трети акций. Но Геннадий, решив отойти от руководства компанией и заняться привычным для себя страховым автомобильным бизнесом, передал свою долю сыну — Максиму, оставив ему и пост президента компании.
Тут Турецкий, отчасти уже владевший некоторой информацией, не удержался от вопроса:
— Вы не путаете? Разве не Виктор Михайлович был президентом?
— Что вы?! — Возмущение юриста было столь велико, что Турецкий готов уже был засомневаться в сведениях, почерпнутых из материалов, переданных ему еще в России. —: Впрочем, первоначально —да, тут вы правы, но весьма и весьма короткое время. А после они как бы поменялись ролями, и Нестеров возглавил совет директоров, низведя тем самым президентский статус до чисто номинальной должности.
А затем, именно на этой почве, как следовало из дальнейшего рассказа юриста, начались глубокие конфликты в руководстве компанией. Максим, как президент, требовал вложения капиталов в российские инвестиции, а Нестеров категорически возражал, считая инвестиции подобного рода ненужной благотворительностью, которая никогда не смогла бы окупиться. Доходило до публичных оскорблений друг друга.
Турецкий вспомнил, что, по сведениям из Петербурга, которыми с ним уже успел поделиться Володька Поремский, и здесь все обстояло в точности до наоборот. Но промолчал. Что ж, если перед юристом стоит задача перевернуть существо конфликта с ног на голову, он этого добивался довольно старательно — эмоционально, уж во всяком случае. И все дальнейшее оказалось тем более просто до примитива.
Нестеров постоянно хвастался своим уголовным прошлым, похвалялся тем, что коронован в «законники» и выполняет должность «смотрящего». Максиму, чтобы хоть как-то уравнять шансы, пришлось в буквальном смысле купить корону, хотя к уголовному миру он ни тогда, ни тем более теперь никакого отношения не имел и не имеет.
Ну тут, если не вдаваться в тонкости, не брать в расчет давно погашенное еще в малолетстве дело по 206-й статье — «хулиганке», то Максим официально был, в общем, чист перед законом, даже больше того, по сведениям от питерцев, он именно стараниями родного дяди прошел в Государственную думу, хотя больше одного созыва там не продержался. Но, как говорится, тем не менее. Однако об этом ничего не сказал «доверенный юрист», видимо, в его концепции дядина помощь не предусматривалась. А предусматривалось другое.
Например, то, что Нестеров в прямом смысле подставил своего зятя, Масленникова-отца, натравив на него налоговиков. А следом люди Нестерова устроили разборку, во время которой был убит младший Масленников. Максим терпел, уважая родственника. Но когда Нестеров силой и угрозами увел у Максима любимую девушку, вот тут терпению пришел конец. Максим предложил дяде устроить справедливый суд на воровском сходе, раз уж он кичится своим званием, на котором и решить все конфликты, возникшие между ними. Нестеров отказался. И более того, начал планомерный отстрел тех руководителей и партнеров «Нормы», которые были категорически не согласны с его политикой руководства компанией.
Турецкий слушал и только мысленно руками разводил. Надо же, ведь, поди, опытный юрист, пожилой человек, а так примитивно подставляется! Очередность событий элементарно подтасована. Или они уж совсем его, Турецкого, за полного дурака держат? И потому откровенно диктуют картину той ситуации, которой ему и надлежит придерживаться в будущем? Это по их убеждению. Уверены, значит? А что, нельзя исключить. Интересно только, какие более основательные и, кстати говоря, вещественные аргументы они собираются выложить в подтверждение такой своей версии? Наверняка же понимают, что забесплатно на их версию никто из здравомыслящих юристов не клюнет.
И еще один четкий ответ на свой вопрос хотел услышать Турецкий в их трактовке: кто устроил бойню на набережной?
Ответ даже и не поразил. У Нестерова было всегда полно недоброжелателей. Наверняка кто-нибудь из обиженных им уголовников, с которыми он конфликтовал всю жизнь.
Ну да, конечно, самое дело питерским уголовникам устраивать показательные выступления в духе голливудских триллеров в центре Москвы. Да и мотоциклы «блэк видоу», стоимостью в десять — двенадцать тысяч долларов, у нас там в каждом дворе под дождем мокнут.
— А что, полумертвого водителя, чудом оставшегося в живых, те же недоброжелатели зарезали в больнице?
Вопрос был новым для юриста, но не смутил.
— Даже других мнений нет, такие же бандиты, как и сам Нестеров, на все способны.
— И балерину похитили тоже они?
А вот это было уже совсем неожиданно для юриста.
— Как... и?..
— Ах, так вы этого еще не знали? Я смотрю, вы не очень-то информированы, Алексей Митрофанович. Давайте тогда не будем больше толочь воду в ступе, а перейдем к тому, ради чего, собствейно, вы сюда и пришли. Какие предложения вы намерены мне сделать от лица... ваших хозяев? Нет, сразу расставим точки: от лица вашего босса, так надо понимать? От имени Максима Геннадьевича. Сам-то он прийти побоялся. И правильно сделал, не ровен час, а он-то ведь у нас с вами кругом в розыске. Жизнь пошла неспокойная, верно? И чем больше жертв на его совести, тем меньше возможности каких-то дальнейших компромиссов со следственными органами, согласны? Ведь он думает именно об этом? Или его уже, что называется, понесло? И кстати, как у него последнее время со здоровьем? Паранойя, говорят, практически исключает адекватность поступков,-слышали? Таково мнение психиатров, а они в этом смысле редко ошибаются.
— Я пытался... — ответил юрист после некоторого замешательства, вызванного столь суровой прямотой Турецкого, который до последнего момента, видимо, казался ему вполне лояльным и даже заинтересованным в доверительном разговоре. — Мне казалось, что у нас была возможность найти общий язык... Однако последними своими вопросами вы ставите меня в крайне затруднительное положение, уважаемый Александр Борисович. Но если вы, как соизволили выразиться, желаете римской прямоты, я, пожалуй, попытаюсь сделать последнюю попытку донести до вас...
— Не делайте, не стоит, — жестко перебил его Турецкий. — Я ставлю вопрос конкретно: сколько? И за что именно вы собираетесь мне предложить указанную сумму? Закрыть дело? Спустить на тормозах? Посоветовать германским коллегам не мараться с российскими отморозками? Но они же меня не послушаются. У них с законом гораздо строже, чем у нас. Так что, любезнейший?
— Если вы говорите искренне, то мне это нравится. И я думаю, мы с вами все-таки сумеем договориться. А вы сами можете назвать мне сумму, которая бы вас устроила? И чтоб больше, как вы заметили, никто в России не захотел мараться? А с этими, местными, мы уж как-нибудь сами договоримся.
— Могу, но дорого. Не потянете.
— Кто знает! — усмехнулся юрист.
— Я знаю. Не так давно лишь за то, чтоб я просто переменил место службы, мне предлагали полмиллиона «зеленых». Просто ушел из Генеральной прокуратуры, понимаете? В любую частную структуру. И в некоторых из них мне уже загодя златые горы сулили, только б согласился. А у вас такое грандиозное дело! И счет наверняка на миллиарды. Нет, тут мелочевкой не обойдемся. Да и друзья отсоветуют.
— На «лимон» намекаете, уважаемый? — иронически хмыкнул Алексей Митрофанович.
— На десять, любезнейший, — чуть наклоняясь к юристу, негромко поправил Турецкий. — И, поверьте, никак не меньше. Кому-то ж ведь все равно придется мараться. Так что назовем... моральной компенсацией.
Юрист посмотрел на него как на сумасшедшего. Но промолчал, пожал плечами, наконец заметил:
— Я не уполномочен, но... отчего же, передам.
— Я, между прочим, мог бы и сам передать. Продиктуйте номер телефона и...
— А вот этого — не могу, нет.
— Да, не положено, понимаю. И сочувствую. Ну что ж, благодарю за компанию, за приглашение на ужин. Было вкусно. Спокойной ночи. — Турецкий поднялся, вытер рот салфеткой, бросил ее на стол и снова наклонился к юристу: —А когда будете разговаривать, передайте, что меня крайне заинтересовал след его «черной вдовы». Так прямо и скажите, он поймет.
— Постойте! — Юрист нахмурился, не понимая смысла сказанного. — Это кто такая, шахидка, что ли?
— Шахидка? Интересный у вас ход мыслей. Нет, я про марку мотоцикла, «блэк видоу» называется,- «черная вдова». А касательно шахидки... Если вы прослеживаете здесь еще и такую связь, то отчего же? Но не будем пока слишком усложнять, проводить рискованные для вашего босса параллели...
И Александр Борисович взглянул на часы, присвистнул — однако! — и, отвесив легкий, почти небрежный поклон, отправился в свой номер. У выхода из бара обернулся. Юрист, низко склонившись над своей тарелкой, быстро жевал, словно наверстывая упущенное.
«Мелкие людишки, — подумал Александр Борисович. — А на «вдову-то» ишь ты как отреагировал! Во всяком случае, теперь у Вампира не должно остаться сомнений, что на его след вышли совершенно точно. И с разных сторон. Какие бы оправдания для себя он ни придумывал. И он либо окончательно постарается залечь на дно, либо, подобно любому агрессивному шизоиду, предпримет крайние меры, чтобы избавиться от того, кто угрожает его всемогущей личности. А кто ему угрожает? А ведь это мы ему угрожаем, Александр Борисович! Иначе за каким хреном оказался бы здесь господин «доверенный юрист» Алексей Митрофанович? Вот и проверим на деле, насколько прав был старик Ганнушкин с его пограничными состояниями».
Пока Александр Борисович размышлял над способами выманить Вампира из его убежища, засветить, хотя бы на мгновение, место своего пребывания, «питерская» бригада под руководством Константина Дмитриевича Меркулова вела свой поиск по двум направлениям.
Владимир Поремский изучал окружение балерины Волковой, чтобы выяснить, где, когда, при каких обстоятельствах произошло знакомство Светланы сперва с Масленниковым, а затем и с Нестеровым. Ну и что этому всему сопутствовало.
А Виктор Петрович Гоголев с оперативниками управления уголовного розыска и Федеральной службы безопасности тщательно прочесывал район Петергофского шоссе, где произошла «устрашающая акция», как ее с чьей-то легкой руки стали называть все причастные к данному делу. В самом деле, никому из оперативного состава почему-то и в голову не приходило, что то происшествие было действительно попыткой покушения на двоих президентов крупнейших государств мира. Полкило пластита — это немало, конечно, но и не то количество взрывчатки, которое гарантировало бы безусловный успех акции.
Однако что ни говори, а сама носительница взрывчатки погибла. Так кто же она и откуда? Ответив на такой «простенький» вопрос, можно было пытаться вычислить заказчика. А без этого остальные попытки установить истину выглядели тыканьем пальцем в небо. Меркулов же требовал глядеть в корень, а не в заоблачные выси.
«Добро и зло враждуют, мир в огне. А что же небо? Небо — в стороне...» — с видом мудреца цитировал он Омара Хайяма. А раз так, неча, мол, и башку зря задирать, наша работа — на земле. Гляди под ноги...
Вот и вернулись к началу.
Гоголев, как старый (относительно, конечно) и достаточно опытный сыщик, исходил из того, что появление «шахидки» (будем пока так ее называть — условно) не могло оказаться здесь случайным. Нет, маршрут следования президентского кортежа наверняка какому- то заинтересованному лицу был известен заранее. И точка «встречи» была тоже выбрана не случайно. Насыпь, дамба, дома недалеко, значит, и любопытные жители не исключены, как ты их ни отгоняй от «ответственной» трассы. Да и охрану через каждые пять метров не поставишь, просто народу не хватит. Там — двое, напротив — трое, все как обычно, никаких особых исключений. Через двадцать—тридцать метров — следующая группа. Трасса длинная, охраны требуется много, поэтому задействованы все имеющиеся в наличии милицейские силы. Ну в городе — поважнее, может, и старшие офицеры, а на загородной трассе — попроще, рядовой и сержантский состав. Откуда женщина-милиционер? Да мало ли! Выгнали наружу всех, вплоть до работников паспортных столов, вот и весь разговор. Они что, разве всем поголовно известны, эти тихие сотрудницы многочисленных отделений и отделов внутренних дел? Наверняка при подготовке акции и исходили из этих соображений.
Кстати, именно сержант Новиченко оказался единственным, кто обратил внимание на женщину — капитана милиции. Он-то — местный, а ее вспомнить не мог, хотя как будто что-то знакомое в ее лице мелькнуло. Вот и куртка на ней была повседневная, хотя приказали надеть парадную форму. Но он обратил внимание лишь потому, что была не из местных, а вовсе не потому, что вышла к трассе. Л в самом деле, кто такая? Ведь задал же себе такой вопрос? Задал, получается. И как ответил? Подошел и спросил: «Товарищ капитан, вы откуда? В документики ваши можно взглянуть?» Это совсем неважно, что «товарищ капитан» вполне могла послать сержанта куда подальше. Нет, то-то и оно, что и не подошел, и не спросил, а сам себя успокоил: «Небось из детской комнаты милиции. Или из этих... из полиции нравов. Вроде видел, а где их всех упомнить!» А тут ка-ак рвануло!!
Повторяя Гоголеву раз за разом свой рассказ, сержант потел и боялся что-то приврать, поскольку понимал, что в данном деле важна именно точность каждой детали, а фантазии здесь неуместны. И он вдруг вспомнил. Точнее, не столько вспомнил, сколько словно увидел каким-то боковым, что ли, зрением, хотя в тот момент был полностью сосредоточен на приближающейся кавалькаде машин. Он-то и не догадывался, что президентов в них нет и что они вообще едут другой дорогой.
Так вот, он сосредоточился на первой машине и краем глаза отметил, что на той стороне трассы показалась пожилая женщина, которая, прикрыв сверху ладонью, будто козырьком, глаза, остановилась и стала тоже рассматривать приближающиеся машины. А уж после взрыва, когда все внимание сосредоточилось на останках женщины и прочих следах, сержант так и не вспомнил о пожилой свидетельнице.
Ну с «шахидкой» понятно, а та, пожилая, в чем была одета? Трудно давались воспоминания. Кажется, темная юбка и светлая кофта. Или наоборот. Солнце еще с той стороны било прямо в глаза.
Потом сержант долго и не очень успешно трудился над составлением фоторобота взорвавшей себя женщины — капитана милиции. Ничего яркого и запоминающегося. Обычное лицо, встретишь—пройдешь мимо. И не чеченка, нет, а лицо точно славянского типа. На светлых кудряшках — пилотка. Экспертиза подтвердила: волосы действительно русые и короткие. Ну еще фигура у нее была полная, но это понятно: под курткой находилось взрывное устройство. И, как показала взрывотехническая экспертиза, с дистанционным управлением. Остатки подобных изделий находили и прежде, после исполнения терактов, в местах массового скопления людей. То есть адрес изготовителя подразумевался сам собой. Да и вывод следовал однозначный: к исполнителю у заказчика не было полного доверия, чтобы поручить ему (или, как правило, ей) принятие самостоятельного решения. А это, в свою очередь, наводило на мысль, что психическое состояние женщины в момент совершения теракта было неадекватным и ее целенаправленно использовали в качестве «живой бомбы».
Но ведь таким способом действуют ваххабиты, которые в секретных лагерях в Чечне либо за границей проводят специальные курсы подготовки будущих шахидок, подавляя их сознание и подчиняя воле начальника. А какой смысл был Масленникову призывать на помощь профессиональных террористов, если у него у самого хватает собственных бандитов для исполнения любых акций? Тем более что речь шла всего лишь об акте устрашения. Ну да, и те же эксперты подтвердили, что мощность данной бомбы существенный урон бронированному лимузину нанести вряд ли смогла бы, это, в общем-то, обычную машину-дублера посекло осколками. Значит, демонстрация. Но женщина-то погибла, а значит, и ценности она для организаторов «смертельной показухи» не представляла никакой. Так, отработанный материал...
Нет, тут нужен особый склад ума или же крайне агрессивное состояние психики, абсолютно безразличной к чужому страданию. Даже среди отпетых бандитов такие люди представляют исключение.
Итак, какой-никакой, а фоторобот был-таки создан, размножен и роздан оперативникам. Гоголев исходил из предположения, что женщину привезли к месту теракта не в последний момент — это противоречило бы логике организаторов покушения, да и шоссе было перекрыто милицией, — а заранее и какое-то время держали взаперти, чтобы надеть на нее атрибуты милицейской формы прямо перед выходом. И если это было действительно так, ее все же могли видеть посторонние люди, вроде той пожилой женщины, которую так и не разглядел из-за солнца, бившего прямо в глаза, сержант Новиченко. И если, кстати, та женщина была из местных, из Сосновой Поляны, и, испугавшись взрыва, убежала, а не являлась своеобразным контролером действий жертвы, то есть заодно с организаторами акции.
Но сразу после взрыва оперативники прочесали всю округу в поисках возможных свидетелей и почему-то ни одного не нашли, что тоже непонятно. Неужели ни одного местного жителя не удивило, не привлекло внимания обилие милиции в районе шоссе в то воскресное утро? Или, ограничившись «чеченской версией», они не стали углубляться в поиски? Мол, известно ведь, куда такие следы ведут! Вот и принялись привычно уже шерстить на рынках лиц «кавказской национальности», а те, естественно, ни сном ни духом. Да и откуда им что- то знать, если все было продумано заранее и именно с прицелом перевода стрелки на них? Самый радикальный способ отвлечения внимания — сделать ложный след наиболее выгодным и удобным буквально для всех спецслужб. Что, скорее всего, и произошло. А окончательно убедился в своей догадке Виктор Петрович уже к концу дня.
Ставя оперативникам задачу, он первым делом запретил им любое упоминание в беседах с населением «чеченской темы» вообще. Нет, не было и не могло быть. А речь должна идти о совершенно обычной русской женщине, какой она изображена на фотороботе. Что могло быть для нее характерно? Некая заторможенность, продиктованная болезнью либо какими-то другими причинами, например наркотическим опьянением. Она почти наверняка не из местных жителей и появилась здесь недавно — может, за день, может, за несколько часов. Не исключено, что она была не одна, а вместе с другой — пожилой на вид женщиной, которая ее сопровождала.
Та же наверняка и привела в действие дистанционный взрыватель, когда увидела, что нужный момент для опекаемой ею спутницы наступил. После чего немедленно исчезла. Интересен в этом смысле и вид транспорта, которым она могла воспользоваться.
То есть оперативникам предстояло провести вполне адресный опрос, а не действовать методом тыка — авось повезет. И такой метод вскоре дал реальный результат. Стоило грамотно, в смысле предметно, поставить вопросы, как обнаружилось четверо свидетелей. Но самое потрясающее было в том, что они признали на фотороботе местную бомжиху, которая до последнего времени постоянно околачивалась в районе рынка в компании себе подобных алкоголиков и прочих «отбросов общества». Оперы немедленно взялись за «отбросы», которые неохотно, но дали показания. Да, Нюр- ка-вакса. Только на «фотке» она умытая и вообще в порядке, а по жизни — чумазая рвань, насквозь пропитанная всякой дрянью, нюхая которую дурела на глазах. А после этого такие же грязные бродяги отволакивали ее обездвиженное тело к свалке, что на задах кафе «Бодрость», где пялили хором, да там же и бросали до следующего раза. А пару недель назад Нюрка исчезла. Кто-то рассказывал, что якобы творящиеся почти на глазах прохожих безобразия с участием Нюрки вконец разозлили Нефеда, хозяина «Бодрости», на которого постоянно катали жалобы жители окружающих домов по поводу разведенного им «бомжатника». И тогда Нефед, которого, как известно, «крышуют» «псковские», кликнул братву. Те подъехали на «БМВ», отыскали на свалке «отдыхающую» после очередного кайфа Нюрку, оттащили за руки, за ноги, кинули в багажник и увезли. С тех пор больше ее и не видели. И забыли.
Вот и прояснилась картинка. Отыскались реальные следы.
Уже на следующий день взятый без шума прямо из дому Сергей Степанович Нефедов сидел в Управлении ФСБ у Мохова и, заикаясь от понятного страха, давал показания. Мог бы и не заикаться: ему-то пока ничего не собирались инкриминировать. Тем более что, по
агентурным данным, сам он к «псковской» братве прямого отношения не имел, а что дань бандитам платил, так кто ж ее нынче не платит? И не его тут вина, а скорее тех, кто не может обеспечить ему безопасность. Но это уже другой вопрос, который в данный момент решительно никого не интересовал.
Итак, он пожаловался своей «крыше», что его «затрахали» с этим «бомжатником», а милиция никак не реагирует. Вернее, постоянно и даже охотно штрафует за отсутствие порядка на подведомственной ему территории — самочинная свалка, оказывается, относилась к его частному предприятию, а разбираться с бомжами местным властям было, как всегда, некогда. А с другой стороны, ему и самому устраивать разборки с бомжами тоже не светило: обозлятся ведь и сожгут предприятие, а где потом концы искать? С кого спрашивать? Короче, помощь братков показалась единственным реальным выходом. Пришлось даже приплатить за это. Ну а те прибыли, нашли «главную заразу», а остальным, кто близко оказался, пригрозили тем же и увезли. Куда — Нефедов не интересовался. Сказали, что вывезут подальше за пределы города, а может, и области и оставят в покое. Не убивать же, какой ни есть, а человек все-таки, пусть себе живет...
Назвал Нефедов и тех людей, что приезжали на «БМВ».
Слушая сообщение о новых итогах расследования и знакомясь с показаниями свидетелей, Меркулов предложил всю дальнейшую работу с «псковской» бригадой возложить на плечи Управления Федеральной службы безопасности. И сделал это в некотором смысле даже из соображений политического порядка, что и объяснил Виктору Петровичу, но позже и с глазу на глаз, чтоб тот, часом, не обиделся.
Ну, во-первых, Иван Семенович Мохов, как уже становилось ясно, крепко проколовшийся со своей версией «чеченского следа», получал, таким образом, возможность отличиться и тем самым как бы реабилитировать свою службу после допущенных промахов. Во-вторых, этим указанием Меркулов как бы компенсировал Мохову его уязвленное самолюбие, когда своим первым заместителем в оперативно-следственной группе назначил не главного фээсбэшника, не областного прокурора и даже не начальника ГУВД, а его зама — Виктора Гоголева. Как принять спокойно такое решение! Не было никакой необходимости обострять в группе нормальные рабочие взаимоотношения. Теперь третье. Одно дело, когда с братвой работает милиция, и совсем другое — когда ФСБ. Уровень, так сказать, который и должна оценить прежде всего сама братва. Тут особо не поторгуешься. И, наконец, последнее. Все дальнейшие мероприятия и допросы должны проводиться при обязательном присутствии самого Меркулова либо Гоголева. Вот так, а теперь действуйте, ребятки, но сильно носы свои не задирайте!..
— Значит, ты не обижаешься? — еще раз уточнил Меркулов, когда они остались с Виктором вдвоем.
— Побойся Бога, Константин Дмитриевич, какие могут быть обиды!
— Вот и отлично, а теперь выкладывай свои соображения. Вижу, у тебя уже созрела собственная версия.
— Есть маленько... — улыбнулся Гоголев.
Он уже пробовал представить себе, как Максим Масленников разрабатывал свой совершенно элементарный и одновременно потрясающе хитроумный план, построенный в буквальном смысле на том, что в данный момент оказалось у него под рукой. Но при этом следовало обладать еще и достаточно изощренной фантазией, а также изрядным знанием психологии. У Масленникова недостатка в этом не было.
А дальше выстроилась в некий ряд цепь случайностей, которая в конечном счете и определила ту закономерность, что и привела к удаче.
Не прицепись Гоголев к сержанту Новиченко с ненужным, в общем-то, фотороботом и не заставь он милиционера изобразить на листе бумаги лицо той «незнакомой, но кого-то отдаленно напоминающей» женщины, ни у кого так и не возникли бы ассоциации портрета на «фотке» с бомжихой. А ведь она была многим, в том числе и самому сержанту, определенно известна, однако ее истинный, человеческий облик представляли себе немногие. И, главным образом, как оказалось, ее сотоварищи-бомжи. Но их-то кто станет всерьез расспрашивать?.. Вот на такую реакцию «стражей порядка», среди которых и должна была в нужный момент и на считанные секунды появиться женщина в форме капитана милиции, и рассчитывал тот, кто задумывал операцию. Все в округе знали «грязную нюхалку», Нюрку-ваксу, но ни один человек, возможно, даже не задумывался, что и она когда-то была отнюдь не самой несимпатичной женщиной, и не с вонючими патлами, а со светлыми кудряшками на голове.
И вот ей на короткое время вернули прежний облик, «кого-то отдаленно напоминающий», качественно накачали наркотиками, приучая к безоговорочному послушанию, а в нужный момент начинили взрывчаткой и послали в назначенное место. Вряд ли она понимала, что делала. Да и вообще что-нибудь понимала. Это был уже робот, предназначенный к самоуничтожению. И этот процесс определяли, в прямом смысле, секунды, когда внимание остальных «стражей» отвлечено на главное: вон они, едут! Тем более что, судя по той же реакции сержанта Новиченко, и отдаленная похожесть на кого-то, и капитанская форма вопросов не вызывали. Точный психологический ход.
И самое главное. Вся акция подстроена под «шахид- ку». Искать бомжиху никому и в голову не придет, она давно исчезла, нет ее вообще. «Крыша» выполнила заказ клиента и отправила ее за тридевять земель. Значит, и подозрение в организации покушения на шоссе никоим образом не может пасть на Максима Масленникова. Уж он-то здесь при чем? Значит, спишут на удобных «чеченцев». Что, кстати, и произошло.
А вот серьезное предупреждение «бывшему члену консультативного совета» между тем прозвучало достаточно громко и с явным намеком на то, что это было именно конкретное предупреждение, после которого могут быть предприняты куда более радикальные действия. И пример с дерзким расстрелом на набережной Москвы-реки — наглядное тому подтверждение. А также демонстрация того, что пока обида за отказ в помощи отчасти как бы утолена. Но не надолго, а лишь на время, необходимое верховной власти для раздумий и принятия наконец нужного господину Масленникову решения. И это уже не просто запредельная наглость потерявшего всякую способность к логическому осмыслению действительности человека, это — неизлечимая болезнь. Такой вот диагноз.
Меркулов не нашел в версии Виктора Петровича серьезных изъянов и предложил все усилия теперь сосредоточить на поиске тех, кто подготовил и соответствующим образом экипировал самоубийцу. Имелись ведь уже у следствия имена тех братков, что увозили Нюрку-бомжиху, ни фамилии, ни иных паспортных данных которой, оказывается, никто даже в местной милиции не знал, не говоря о бомжах. Вот с этих «псковских», как они себя гордо именовали, и начинать.
А что, Виктор, дело-то наконец сдвинулось, и хорошо! Вот и объекты противостояния, похоже, определяются. Интересно, что там у Сани? Надо будет вечерком созвониться...
Володя Поремский пил ежевичный чай из пакетика с ежевичным же засахаренным вареньем. Небольшая продолговатая комната в многосемейной коммуналке, типичной для большинства старых петербургских квартир, была тесно заставлена громоздкой, а то и просто древней мебелью. И располагалось это жилье с окном, выходящим в узкий колодец двора, на четвертом этаже такого же мрачного, как и вся атмосфера вокруг, дома на Моховой улице. Проживала здесь Алевтина Константиновна Власьева, родная тетка и, возможно даже теперь, последняя из рода, к которому принадлежала и балерина Светлана Волкова.
Собственно, пришел он сюда совсем не чай пить и не получать эстетическое удовольствие от неторопливой беседы на изысканно правильном русском языке с попутной демонстраций застекленных гравюр и фотографий вековой давности. Владимир, в сущности, принес трагическую весть о пропаже Светланы, но сразу сказать не решился, а теперь уже язык как-то не поворачивался. И он счел пока за лучшее промолчать, не разбивать сердце воинственной старушки, а попытаться побольше выведать у нее самой о Светлане. О ее пристрастиях, подругах, друзьях, может быть, даже и любовниках — у людей искусства ведь даже тайные связи чаще всего носят публичный характер.
Для тетки эта тема была не то чтобы интересной, но отчасти знакомой, и она легко назвала Поремскому несколько звучных фамилий, даже вспомнила адреса их, а потом вдруг с подозрительным интересом спросила: зачем это все ему? Ведь, насколько ее информировали из Москвы, со Светланой сейчас все в порядке? Или, может быть, у нее снова появились временные трудности и она нуждается в поддержке видных работников искусства? Ни о каких спонсорах тетушка не знала, а если знала, то не желала распространяться на эту скользкую тему.
Вот тут и пришлось сказать правду. А затем долго разыскивать в многочисленных сумочках с бесконечными кармашками пластинку с капсулками нитроглицерина, которая, естественно, лежала на самом видном месте — у зеркального трюмо.
— Но как же так?! — получила наконец тетушка возможность высказать свое крайнее возмущение нерадивостью московских сыщиков, за которых так деятельно ратовал сам генерал Гоголев.
И это пришлось долго объяснять. В общем, ради приобретения нескольких, вряд ли чем-то сумеющих помочь следствию, адресатов и время потеряно, да и с теткой теперь могли возникнуть новые проблемы. Это она сейчас храбрится, а когда останется одна?..
Поремский, видя, что ничем больше помочь не сможет, неловко раскланялся и покинул эту душную комнату, где его откровенно давило какое-то темное, почти мистическое ощущение назревающей беды, предотвратить которую он был не в силах.
Об этом своем ощущении он и рассказал позже Виктору Петровичу. А тот лишь пожал плечами и заметил, что подобная мистика преследует многих, кого судьба забрасывает в старые петербургские дома, насквозь пропитанные довольно-таки мрачной исторической атмосферой «города трех революций». И тени всякие мерещатся, и призраки преследуют, и вообще.
Наивный вопрос, что значит «вообще», вызвал у него усмешку и фразу, произнесенную наставительным тоном:
— Гоголя читай. Либо Достоевского. У них про все уже давно сказано.
Что возражать, если у генерала такое мнение? Может, по-своему он и прав...
Но так или иначе, а встречи с названными мадам Власьевой лицами он устроил Поремскому в считанные минуты.
Гоголев и сам знал многих деятелей культуры, и те тоже, нередко заочно, были знакомы с главным сыщиком Северной столицы, отдавшим ей лучшие годы своей жизни. Если, конечно, не иметь в виду теперешнюю его службу. У них угоняли автомобили, грабили их квартиры, вынося семейные реликвии, без коих дальнейшее существование просто не мыслилось, очищали карманы в общественном транспорте — да мало ли с какими жалобами на повсеместный бардак являлись в уголовный розыск пострадавшие! И Виктор Петрович был всегда «на посту». Наверное, поэтому руководители Мариинки отнеслись к вопросам молодого «важняка» из Москвы без «питерского снобизма», а постарались дать наиболее точный и в общественном, и в общежитейском плане портрет покинувшей их театр балерины.
И нарисовалась следующая картина.
У театра к талантливой балерине вопросов не было, как сначала и у нее к руководству, и когда она только появилась в труппе после окончания училища, и довольно долгое время потом. Но, к сожалению, «звездная болезнь» — штука в наш век страшно заразительная и опасная. Одно дело, когда у молодой артистки есть действительно все основания считать себя личностью выдающейся. Приходится и понимать, и прощать, и быть снисходительным, идя навстречу тем или иным пожеланиям, но имея в виду, что театр — это большой и сложный творческий коллектив, а не отдельная, пусть даже и очень способная, солистка. И совсем трудно складывается ситуация, когда, к примеру, узкий круг твоих друзей-приятелей, в том числе и спонсор, вкладывающий в создание твоего имиджа определенные средства, часто — немалые, и требующий от тебя соответствующей отдачи, платы по процентам, талдычит с утра до вечера, что ты — гений, а начальство завидует и мешает твоему продвижению к мировой славе. Тут и возникают конфликты, чаще всего личностного характера.
Что имеется в виду под словом «проценты»? Господи, да кто ж этого нынче не знает! Ну вот, все знают, что последние полтора-два года Светлана стала постоянно появляться в компании одного так называемого мецената, за которым тянулся хвост весьма негативной «славы». Проще говоря, было известно, что он связан, если не напрямую, то уж косвенно — без сомнения, с теми «новыми героями нашего времени», о коих телевидение теперь снимает бесконечные сериалы про всякого рода «бригады» и так далее. Естественно, кто платит сегодня большие деньги, тот и заказывает музыку! Причем любую, по собственному вкусу. Бандитам постоянно нужны новые кадры (старые-то живут недолго), значит, необходим и соответствующий имидж, ради которого и тянулись бы к ним молодые люди, по разным причинам лишенные жизненных перспектив. Никаких тайн тут не открывается, и все знают, на кого или на что, а точнее, ради чего они работают. Знал и «меценат», что выглядеть в компании примы-балерины с известным именем в высшей степени престижно — это простейший для него вход и в так называемое светское общество, и в «большой бизнес». Плюс физическое удовлетворение, чего ж неясного?.. Публикации в «светской хронике», постоянный пиар, вездесущие папарацци, будь они неладны, — короче, все способствовало возникновению у действительно талантливой артистки явно завышенных оценок собственной личности.
Хорошо известно, что финансовая сторона дела в театре имеет, к сожалению, в наш коммерческий век тоже едва ли не первостепенное значение. Приходит спонсор, предлагает деньги на новую постановку, но с непременным условием, что заглавную партию будет танцевать, скажем, та же Волкова. Никто и не возражал против ее кандидатуры, напротив, все только рады проявлениям новых аспектов ее таланта. Но — раз, другой, третий; и вот уже диктат превращается в систему, условия ужесточаются: не нравится тот, не нужен этот, с этим танцевать не желаю и прочее, и прочее. Кто ж выдержит? Начались конфликты, спонсор по ходу дела не только отменял свои же решения, но пытался «ставить палки в колеса», доходя до прямого давления и даже угроз.
Все-таки, надо сказать, Светлана была неглупой женщиной, и тем не менее... Почему «была»? Так она ведь больше в Мариинском театре не работает, а как у нее сложится судьба в Москве, сказать трудно — при ее-то характере это вещь непредсказуемая. Словом, однажды что-то у нее со спонсором произошло, и она рассталась с ним, демонстративно заведя себе другого — много старше первого. И тоже, говорят, из тех же... После чего конфликты в труппе участились, как усилилось и ее неадекватное отношение к собственной персоне. И тут взбунтовались ее коллеги, которым надоело делать вид, что ничего в труппе не происходит и им приятно пребывать на вторых ролях лишь по той причине, что кто-то помогает театру в финансовом плане. Все случилось вполне закономерно. С одной стороны, якобы оскорбленное самолюбие, а с другой — абсолютное неприятие коллективом прямо-таки патологического зазнайства балетной примы. Конфликт дошел до предела, и последовал окончательный разрыв. Стало известно, что спонсор Светланы начал переговоры о ее переходе в труппу Большого театра в Москве. Естественно, Волковой были выданы самые лучшие творческие характеристики. В этом вопросе руководство не собиралось лукавить — талант, он и есть талант. Хотя
даже великий Пушкин ошибался, полагая, что «гений и злодейство — две вещи несовместные». Точнее, не он, а его герой, что, в общем-то, не одно и то же. Но ведь и тот же Моцарт почти ведь ровесник Пушкину: одному — тридцать пять, другому — тридцать семь, и оба — гении. И оба вполне законно могли ошибаться...
Нет, вряд ли стоило бы обвинять Волкову в каком- то целенаправленном злодействе, скорее, обстоятельства для нее сложились негативным образом. Спонсоры хорошо постарались. В результате — уехала, обиделась, хотя сама же и являлась причиной своих обид. А, что теперь рассуждать, объяснять!.. Но если интересуют сугубо личные дела — домашние там, семейные, интимные, то лучше всего обратиться к ее наиболее близкой подруге, единственной, с кем Светлана никогда не конфликтовала. Это костюмерша театра Дарья Петровна Калинова — вполне милый и отзывчивый человек. Она еще не в отпуске, и ее можно найти в театре. Она готовит свое хозяйство к плановой инвентаризации, а это мероприятие, знаете ли, чаще напоминает пожар. Либо наводнение. Короче, маленький сумасшедший дом...
Так закончил свой нескончаемый, казалось, монолог маленький и энергичный, как обезьянка, руководитель балетной труппы театра. Но, подумав, глубокомысленно добавил:
— Правда, если она вообще пожелает с вами разговаривать.
— А что, есть мотивы?
— Как вы сказали?.. A-а, ну конечно, да-да... Характер-с, однако! Впрочем, желаю удачи.
Серьезное предупреждение, подумал Поремский и отправился искать костюмерный цех, где дама с характером готовила ежегодную инвентаризацию царских одежд, дворянских камзолов, королевских нарядов, воздушных пачек, фраков, смокингов, посконных портков с рубахами и всего прочего, без чего просто физически не может существовать высокое театральное искусство. В идеале.
— Я на нее сильно обижена, — без предисловий и довольно резко сказала Дарья, крупная женщина лет тридцати, с простоватым и круглым, как прежде говорили — деревенским, лицом, усыпанным веснушками и крапинками перенесенной в детстве оспы на полных щеках.
Владимиру, в общем-то, знаком был такой тип людей с вроде бы незапоминающимися лицами. Но в них есть одна особенность — стоит, к примеру, такой женщине улыбнуться, чуть раздвинув полные, чувственные губы, и на лице возникает какое-то совершенно необъяснимое, немного дурашливое, но абсолютно искреннее обаяние, присущее исключительно здоровым и чистым душой людям.
- В наших отношениях я всегда была на вторых ролях, и Светка часто этим пользовалась. Я только теперь поняла, когда ее не оказалось рядом. И вообще отпала всякая нужда в моей постоянной помощи.
А это уже было сказано без злости, просто голос такой — слишком энергичный, напористый. И это обстоятельство давало Владимиру надежду, что подругу удастся разговорить, потому что первое знакомство через закрытую дверь не обещало ничего хорошего.
Костюмерша, узнав, кто к ней и зачем, с ходу заявила, что никаких показаний давать не будет, у нее нет ни желания, ни времени. И в костюмерную тоже не пустит, это запрещено утвержденной руководством театра инструкцией. Поремский возразил, что его направило к ней именно руководство театра в надежде, что она сумеет оказать следствию необходимую помощь — человек же пропал, не вещь какая-нибудь. Только после этого смилостивилась. Но тона не сменила. Открыла дверь, впустила гостя в большое, но тесно заставленное шкафами и длинными вешалками помещение. И сразу заявила о своих обидах. Видно, давно созрели, а выхода им не было.
— А в чем, Даша, заключалась ваша, как вы заметили, постоянная помощь? Можно я вас буду звать так? —спросил Поремский, заинтересованно разглядывая женщину. — А меня можете Володей, так проще, правда? — И он улыбнулся.
Даша явно смутилась от его изучающего, но вовсе не иронического взгляда. И вообще, Владимир знал, что на его внешние данные — высокий, светловолосый, голубоглазый, физиономия симпатичная — чего вам, девки, надо? — клюют не только юные студенточки, но и куда более зрелые дамы, чем иной раз и пользовался довольно успешно. В служебных целях. И сейчас он «включил» все свое обаяние, чтобы сбить упрямый тон недовольной женщины и перевести какой-никакой, а все же допрос в русло дружеской беседы.
Может, улыбка подействовала, а может, что-то другое, но Дарья вдруг непринужденно вздохнула и сказала, зачем-то поправляя обеими руками пышные свои, натурально рыжеватые волосы:
— Ладно уж, уговорили, можно сказать... Пойдемте, что ли, туда, — она махнула полной обнаженной до плеча рукой в пространство, после чего заперла дверь на ключ и, оставив его в двери, не оглядываясь, пошла вперед, ловко лавируя между рядами вешалок с тяжелыми, пышными платьями.
На ходу развязала на спине тесемки фартука и скинула его, бросив на очередную вешалку. Так же спокойно сняла и синий служебный халат, который тоже походя устроила на очередной вешалке, и осталась в простом домашнем платье с тугим пояском.
«Похоже, у нашей дамы серьезные намерения, — с юмором подумал, следуя за ней, Владимир. — Куда она так торопится?»
И вот ведь, черт возьми! Мыслишка-то промелькнула скорее как легкий футбольный пас, а глаза так и прилипли к фигуре женщины. А что? Ну бедра, пожалуй, крупноваты, зато не рыхлые, а подбористые, сильные. И икры крепенькие, полные, и талия тоже «имела место быть» именно там, где ей и положено. Грудь, может, великовата, и что с того? Известно ведь — хорошего человека должно быть много. А у крупных людей и характеры мягче, и в контактах они проще, доступнее. Вот и эта двигалась легко, словно играючи, ловко, быстро — при ее-то полноте. Подумаешь — не изысканная красавица с обложки! А кому они нужны — те стервы? Не, нам бы вот такую, с попкой в полтора обхвата и раскаленным темпераментом, чтоб в руки взял и с ходу ощутил — то самое! Недаром же титаны Возрождения безоговорочно отдавали предпочтение именг но крупным и сильным женским фигурам, а уж они-то знали толк и в женском теле, да и во всем остальном, в чем мы их уже никогда не догоним...
Чувствовала она его взгляд или нет, он не мог бы ответить себе с уверенностью. Скорее, да, потому что когда они вошли в некий отгороженный от вешалок закуток, где теснились стол, стулья, маленькая тумбочка, какие обычно стоят в спальнях у кроватей, и обитый старинной парчой диван с высокой резной спинкой — наверняка бутафорский, она обернулась наконец и сказала:
— Вот здесь можно поговорить спокойно, чтоб никто не мешал. Здесь у нас место для отдыха. Даже чаю можем попить, хотите? — А на открытой ее шее вспыхнули алые пятна волнения. Но она, будто знала об этом, спокойно сняла со спинки стула легкую косынку (что она, специально для этой цели висела тут?) и накинула себе на плечи. — Садитесь, Володя, — и показала на диван, а сама, отвернувшись от него и низко нагнувшись, стала доставать из тумбочки чайник. И снова, как бы и невзначай, но довольно настойчиво продемонстрировала ему всю свою пышную и зрелую стать. А потом легко выпрямилась с электрическим чайником в руках и в упор уставилась напряженным взглядом — будто проверяла его реакцию.
— Так вы не ответили — хотите?
Двусмысленная фраза вызвала немедленный ответ
того же рода:
— С вами, Дашенька, — да что угодно. Чай так чай,—но голос у него предательски осип, словно вдруг запершило в горле.
— Ишь ты... — Она, не глядя на него, плеснула в чайник воду из графина, поставила на стол, забыв сунуть вилку в розетку, и шагнула к нему. Остановилась почти вплотную — он сидел на низком диване, и его нос едва не уперся в ее живот. — Ишь ты... — повторила с легким смешком, затем сильными пальцами, будто жестким гребнем, провела по его волосам — раз, другой и, наконец, резко прижала к себе его голову.
На такой вызов ответ мог последовать только один. Владимир обнял ее ноги, мягко погладил и сжал под коленями, а затем неторопливо, но решительно заскользил руками по бедрам вверх. Прижал подбородок к ее животу. Ее тут же заколотила дрожь. Он запрокинул голову и снизу посмотрел на женщину. Услышал:
— Ох ты, глаза-то какие...
Стиснул пальцами с такой силой, что она только охнула. И вдруг вся напряглась, вытянулась в его руках, прерывисто набрала в грудь воздуха и безвольно повалилась на него, опрокидывая на диван и погребая под собой...
Нет, он не чувствовал ее слишком уж тяжелой для себя. Да к тому же весьма темпераментные и энергичные движения всего ее щедро созданного природой тела не оставляли даже самой возможности для посторонних ощущений. Позже, пытаясь представить себе хоть какую-нибудь последовательность их действий, Владимир так и не вспомнил, когда сумел или, точнее, успел избавиться от своей верхней одежды, а также помог и женщине обрести ее первозданное и восхитительное состояние. Все произошло настолько стремительно и, очевидно, на подсознательном уровне, что могло показаться, будто эта бурная вспышка взаимной страсти была срежиссирована кем-то свыше, но никак не ими. Потому что, придя в себя и обнаружив, в каком они оба пребывают виде, а главное, где, в каком месте, они искренне изумились. Но опять-таки не от стеснения или неудобства друг перед другом, а от переполнявших их эмоций, требовавших немедленной и еще более мощной схватки.
Поремский был готов уже, как говорится, махнуть рукой на все и ринуться в пропасть, благо и в ней видел такую же готовность, но, оказывается, она не потеряла ощущения ни времени, ни пространства. Валявшейся рядом, на диване, косынкой она вытерла обильный пот у себя на лбу и переносице, небрежно отшвырнула ее в сторону и ловким движением вывернулась из его объятий. Сидя спиной к нему, принялась через голову надевать на себя платье, которое почему-то натягивалось с трудом, словно стало неожиданно тесным. Потом сгребла в кучку остальное свое белье, поднялась и ушла за вешалку. Сказала оттуда:
— И ты тоже оденься... пока.
-— Что значит — пока? — лениво спросил он, понимая, что она права и любые, даже вулканические, извержения — явление временное.
— Пока и означает пока. До вечера. Если дотерпишь. И не убежишь. Вот тогда и поговорим. А я уж, так и быть, отвечу на твои вопросы.
Когда она вернулась, он был уже одет. И волосы ладонью пригладил. Она потрогала пальцами холодный чайник, усмехнулась:
— Вот и попотчевала дорогого гостя чайком... Не в обиде?
— Чепуха, — отмахнулся он. — Так что, говоришь, вечером?
— На вот... — Она на листке перекидного календаря написала свой адрес, оторвала его и протянула. — Приезжай, если охота не отпадет.
Владимир бодро поднялся, чувствуя, однако, некоторое напряжение в коленях, подошел к ней сзади, обнял и ткнулся носом во влажную ее шею за ушком. Даша вздрогнула, как от удара током.
— Дотерпишь, да? — Она закинула руку ему за шею и, повернув голову, впилась губами в его губы. Наконец оторвалась и добавила с легким смешком: — Ладно уж, иди, набирайся сил. Все тебе будет, Володенька, и чай, и кофе, и какао — чего захочешь. На что охоты хватит. Идем, провожу. Только не гляди на меня, как тогда, а то я и тебе, и себе всю репутацию невзначай испорчу.
«Как тогда» — надо было понимать — «до», потому что все остальное становилось уже «теперь» либо «после». Вот и новая хронология событий.
И снова они отправились в длинный и запутанный путь между бесконечными вешалками и шкафами.
— Обещаю, хотя и трудно. Сама ж чуешь, поди!
— Еще как!
— А вот ты мне скажи все-таки, Дашенька... если меня еще сегодня спросит начальство, чего не исключаю. Ты говорила о своей постоянной помощи. В чем она, если не секрет, заключалась?
— А чего, и скажу... — Она безразлично пожала плечами. — Ты пойми, мы ведь обе — одинокие женщины. .. А дружеское участие — разве этого так уж мало? А моральная поддержка?
— Да, это может быть очень серьезно... Дашунь, а ты всерьез принимала беды Светланы так близко к сердцу, как об этом у вас тут, в дирекции, говорили?
— Бог с тобой, какие еще беды?! — Она словно испугалась. — Ну-у... случалось у нее всякое... с мужчинами. Так то ж не беды, а размолвки... По десятку на неделе... Беды! Надо же! Капризы... А она не особо и стеснялась.
-— Такая щедрая натура, да? — без всякой иронии усмехнулся Поремский.
— Натура-то у нее, дружок, как раз ранимая...
— А ты про ее... бойфренда знала?
— Виктора, что ли? Это которого недавно застрелили в Москве? Видела в новостях, что и Светку там задело слегка, могла бы и позвонить. — Даша осуждающе покачала головой. — У меня ж нет ее новых телефонов, даже и не знаю, как она там устроилась, что со здоровьем.
— Устроилась очень неплохо, Виктор купил ей роскошную квартиру — на целый этаж. Ремонт несколько месяцев длился. И что, за все время она так ни разу и не позвонила? Не сказала о себе?
— Ну-у... наверное, с глаз долой — из сердца вон, — с явной обидой произнесла Дарья. — Чего ж ей не жить- то теперь?..
— Но я имел в виду того, кто был перед ним. Кажется, его Максом зовут?
Дарья резко остановилась и повернулась к Владимиру. Сухо спросила:
— А этот еще тебе зачем? Беды ищешь на собственную шею?
— О-о как! — Он покачал головой. — Знаком, значит?
— Слушай, Володенька... — Даша устало вздохнула. — О таких вещах...
— Людях, — поправил он.
— Ну да... пусть людях, на ходу не говорят. А лучше и вообще никогда не вспоминать...
— А если я вечерком тебя очень попрошу?
— Вот как попросишь, тогда и подумаем, голубь ты мой ненаглядный. Иди уж, не порть мне сейчас приятного настроения...
И он решил, в самом деле, не портить Дашеньке настроения известием, например, о том, что ее подруга не просто исчезла сама по себе, а была похищена бандитами, и теперь жизнь ее под большим вопросом. Но и требовать от женщины после всего того, что произошло, еще и каких-то признаний, тем более — огорчать, было бы в высшей степени негуманно, не по-мужски.
Он покинул здание театра с твердым ощущением некоей загадки, которую надо непременно разгадать. И от этого его решения может зависеть очень многое. Что конкретно, он еще не знал, но чувствовал, что вот уже и атмосфера вокруг него начала как бы сгущаться. Впрочем, вечер покажет...