Глава третья ПО СЛЕДУ СВИДЕТЕЛЬНИЦЫ

1

Пуля прошла по касательной. Света почувствова­ла, будто ей в спину, над лопаткой, вонзили раскален­ный стержень. Но пуля словно вспорола кожу и, про­бив навылет шею, разорвала ей правое ухо и вонзилась в спинку переднего сиденья. Если бы девушка сидела нормально, ее бы, естественно, убило, но спасла в са­мом прямом смысле согнутая поза — проклятая золо­ченая шнуровка, которая почему-то перетерлась у са­мой щиколотки, мистическим образом сохранила ей жизнь.

Ничего этого она, конечно, не знала. Но в момент сильной боли, опалившей спину, шею, ухо, когда она, пронзительно взвизгнув, сделала попытку выпрямить­ся, на нее сверху рухнуло и вдавило в пол между сиде­ньями огромное и уже мертвое, а оттого безмерно тя­желое тело Виктора Михайловича Нестерова, проби­тое автоматными очередями с обеих сторон. И созна­ние Света потеряла не оттого, что было очень, просто нестерпимо больно, а потому, что, задавив ее всей сво­ей массой, Крисс принял огненный смерч в себя и, по сути, лишил ее возможности набрать воздуху в грудь. А значит, и продолжать кричать. Шевелиться. Вообще рыпаться. Вот и не потребовались контрольные выст­релы. Убийцы были слишком самоуверенны. Да и выс­трелов, как они, видимо, посчитали, сделано более чем достаточно, в подобном самуме выжить практически невозможно. Что и явилось для нее спасением. А также спасением Димы Горлова, водителя, бывшего спецна­зовца. Но с ним вопрос тяжелый и до конца неясный.

О том, что произошло на набережной, Светлана Волкова узнала позже, от озабоченного молодого че­ловека, который, по его словам, помогал доставать ее из машины, где она, в буквальном смысле закрученная чудовищным образом, была придавлена трупом Несте­рова. Он же, этот молодой человек, приводил ее в чув­ство, сопровождал едва подающего признаки жизни водителя и ее, еще не полностью осознавшую себя, от места трагедии в институт Склифосовского. И, сдав на руки врачам, терпеливо ожидал в коридоре. Света ви­дела его упрямый, напряженный профиль через стек­лянную дверь.

Диму Горлова врачи сразу же увезли в операцион­ную и тут же принялись обрабатывать и ее раны, кото­рые, к счастью, оказались хоть и болезненными, но нео­пасными для жизни. Главное, чтоб заражения не слу­чилось, а кожа зарастет, да и разорванную мочку уха хирург аккуратно зашил.

Рыжий, веснушчатый доктор с хитрющими, улыба­ющимися глазами, хлопотавший над ней, сказал Свете, что если она чувствует себя плохо, то вполне может рассчитывать остаться на сутки в клинике, не бог весть какое, но свободное местечко для нее обязательно най­дется. При этом он так усиленно старался быть с ней крайне обходительным, что она и в самом деле почув­ствовала тошноту, правда, скорее всего, не от потери крови и общей слабости, а от откровенной докторской навязчивости. Ну да, понять-то его можно — внешний ее вид сегодня наверняка вызывал бы у любой публики самые недвусмысленные ассоциации. Вот и этот туда же!

И тогда, чтобы отвязаться от настойчивых предло­жений остаться в клинике хотя бы до следующего утра, Света обратилась за помощью к молодому человеку, продолжавшему упрямо сидеть в коридоре. Она попро­сила позвать его и сказала, что ей надо немного време­ни, чтобы прийти в себя, а затем она хочет отправиться домой, и не согласится ли он помочь ей...

Словом, доктор понял, что получил отставку, и до­вольно сухо и неохотно сообщил следователю по осо­бо важным делам межрайонной прокуратуры, советни­ку юстиции Нехорошеву Игорю Борисовичу, так звали молодого человека, что пострадавшая действительно может покинуть институт, если желает, необходимая помощь ей оказана, а дальнейшее лечение — по месту жительства.

От Игоря и узнала Светлана немного позже подроб­ности происшествия. Но сначала этот Игорь попытал­ся выяснить у нее все, что касалось покушения и убий­ства. Она же рассказала лишь, кому принадлежит рас­стрелянный джип, кто был в машине, куда и зачем они все ехали. И это было правдой. Кто в них стрелял и за что — этого она и не знала, и даже не догадывалась. Но потом, когда он вызвал служебную машину и они уже ехали к ней, в Хамовники, она вспомнила одну «ме­лочь», неизвестно почему возникшую в памяти. Спер- ва-то и внимания не обратила, а сейчас пришло на па­мять.

Кажется, это было перед мостом, по которому они переезжали Москву-реку. Олег, охранник Виктора, вдруг обернулся к хозяину и, показывая в зеркальце заднего обзора, сказал:

— Шеф, — он всегда так называл Нестерова, — мне не нравится вон тот мотоциклист, сзади.

— Давно? — Нестеров явно напрягся.

— Не знаю, шеф, я только сейчас обратил внимание.

— А кто должен знать?! — неожиданно закричал Виктор. — Я вам всем за что бабки плачу?! Я что, сам все за вас должен?! — И тут он очень грубо выругался.

Светлане стало неудобно за такой отвратительный его срыв. Но Виктор и не обернулся к ней с извинения­ми, напротив, он выкрикнул еще две-три грубые, оскор­бительные фразы, а потом достал платок и начал выти­рать мокрый лоб.

И тут Олег снова заговорил:

— Шеф, он ушел. Наверно, я ошибся, подумал, что он сел нам на хвост.

— Куда ушел? — недовольно прохрипел Нестеров.

— Да вон! — Олег махнул рукой вперед.

А Света даже и не заметила того мотоциклиста. И очень удивилась непонятной резкости и грубости обыч­но старающегося быть спокойным Виктора Михайло­вича. Вот тогда Светлана и задумалась невольно над своим будущим. И ее подавленное настроение, видно, передалось Нестерову, и снова едва не вспыхнула ссо­ра, теперь уже между ним и ею. То есть она уже вспых­нула, но Света постаралась ее погасить своим смире­нием. А дальше все и началось...

Игорь Борисович, внимательно слушавший рассказ свидетельницы Волковой и записывающий его на маг­нитофон — не в машине же составлять протокол доп­роса, —задумался. Опять этот прямо-таки мифический какой-то мотоциклист!..

Дело в том, что, пока врачи приехавшей «скорой» извлекали из безжалостно расстрелянного, но чудом не взорвавшегося джипа тела его пассажиров и выясняли, кто из них еще нуждается во врачебной помощи, сам Нехорошев с оперативниками пытался по нечетким и противоречивым показаниям немногочисленных свиде­телей разыгравшейся на набережной трагедии составить хотя бы общую картину преступления.

Кто-то из водителей, добровольно оставшихся у светофора после кровавой драмы, упомянул про стран­ного мотоциклиста, который зачем-то регулировал на пешеходном переходе автомобильное движение — пе­реключал светофор, рукой останавливал движущиеся в обоих направлениях машины. Другой свидетель, тоже водитель стареньких «Жигулей», возразил, что мото­циклистов он видел лично двоих, а не одного и он сам, своими глазами, наблюдал, как они объехали остано­вившийся джип с обеих сторон и вмиг расстреляли из автоматов, после чего унеслись, но в обратном от Ки­евского вокзала направлении. Третий, который подъе­хал сюда именно со стороны Киевского вокзала, утвер­ждал совершенно обратное: по его словам, мотоциклист действительно присутствовал, но он был один и мчал­ся в сторону Киевского вокзала.

Так сколько же их было?! Голова кругом от этих свидетелей!

Ну сколько было произведено выстрелов и из сколь­ких автоматов, это покажет экспертиза. И едва поду­мал об этом, позвал эксперт-криминалист. Оказывает­ся, внутри машины обнаружили пару «Агранов-2000» с пустыми рожками. Это что, оружие киллеров? Расстре­ляли и зашвырнули в машину через разбитые окна? Или отстреливались те, что сидели в машине? Черт ногу сло­мит... И тут врачи доложили, что двое еще дышат. Игорь Борисович оставил на месте оперативников, а сам от­правился вместе с пострадавшими к Склифосовскому. Очень важно ведь сразу переговорить с ними, по воз­можности, конечно.

С одним свидетелем дело было совсем скверно. Но, зная обычаи братвы не оставлять таковых живыми, Нехорошев постарался немедленно обеспечить водите­лю охрану возле его палаты. Понимая одновременно, что человек, находящийся в коме, никому никакой уг­розы представлять не может. И тем не менее.

А с девушкой все оказалось и проще, и сложнее. Именно она, которая, по мысли следователя, могла знать больше других, практически никакой реальной помощи ему оказать не смогла. Или не захотела. Вот разве что про мотоциклиста вспомнила...

И еще одну вещь понял Нехорошев. Раз убийство человека в джипе — а главной жертвой убийц был, ес­тественно, он, не девица же, пусть даже и солистка Боль­шого театра, или там охранник с водителем! — значит, разгадка преступления таится в профессии или образе жизни господина Нестерова. Вот с него-то и надо на­чинать. А балерина, которая совсем, видать, не случай­но сидела в его машине, просто обязана помогать те­перь следствию. Но так как и водителю, и ей самой гро­зит смертельная опасность по причине выше означен­ных бандитских обычаев, ее придется на время спря­тать, даже если она станет категорически против этого возражать. Мысль совершенно конкретная и, главное, простая. И столь же однозначная, как уверенность в том, что ее непременно будут искать, чтобы убить.

Кстати, окончательно убеждение в том, что балери­ну надо срочно прятать, созрело у следователя после того, как он вошел в квартиру, принадлежащую Свет­лане Алексеевне Волковой, в которую она въехала не далее месяца назад. Здесь, на улице Доватора, таких квартир ни у кого больше не было, да и не могло быть просто по определению. Но раз она есть, значит, о ней, кому надо, уже известно. И в первую очередь тем, кто замыслил и организовал убийство.

Вероятно, Светлана все еще не пришла в себя после жуткого потрясения. Она и разговаривала так, словно общалась с кем-то потусторонним, нереальным и неле­по навязчивым. Морщилась, страдала, будто не пони­мала, что происходит. Конечно, оставлять ее в таком душевном и физическом состоянии в одиночестве было бы верхом цинизма и гнусности. Не мог позволить себе столь антигуманного и немужского поступка Игорь Нехорошев. И если она не принимает объяснений и ло­гических доводов, оставалась последняя возможность склонить ее на свою сторону — испугать еще больше.

Но ведь она и так уже, кажется, была смертельно напугана. Куда дальше-то? Ну и пусть испугана, но ведь и упряма. Знать бы о ней побольше... Либо об этом ее... как его звали? Она нехотя обмолвилась — покровитель. И странное имя назвала — Крисс. Бизнесмен из Петер­бурга, переехавший в столицу. Тоже из артистов, что ли? Не слыхал такого имени, да и клички, следователь Нехорошев. Странно, эту публику братва обычно не трогает: толку от них, вернее, пользы — никакой, а вони много.

Игорь Борисович снял уже трубку городского теле­фона, чтобы позвонить к себе в прокуратуру и попро­сить порыться в картотеке на предмет выяснения дан­ных господина Нестерова, но вовремя остановился. Вернул трубку на место: если их «пасли», телефон на­верняка прослушивается, значит, и вести себя здесь тоже надо тихо и по возможности долго не задерживаться.

Вот все это он и попытался объяснить девице, кото­рая выглядела так, будто вдруг окунулась в наркоти­ческий кайф. Но при этом Нехорошев не мог избавить­ся от нарастающего смущения и отводил глаза от ее слишком раскованной позы в широком кресле, от вы­зывающе закинутых одна на другую ее потрясающих ног, обнаженных вплоть до узкой полоски золотистых трусиков, и вообще от какой-то откровенной, даже вы­зывающей, бесстыдности. Ведь черт-те что произошло, людей покрошили, кровищи напустили, как на ското­бойне, а этой хоть бы хны! Испугана она, как же! Или это у нее просто реакция такая, поскольку известно, что артисты — не от мира сего? Но она же и сама должна испытывать боль: и голова перебинтована, и шея — словно в жестком воротнике, и на плече — тампон, кре­стообразно прилепленный пластырем.

Тяжко вздохнув, Нехорошев снова принялся за уго­воры. И неожиданно увидел глаз балерины, скошенный на него, поскольку голова ее покоилась на спинке крес­ла неподвижно, ну да, больно же поворачивать туда- сюда. И во взгляде этом он не увидел ничего, кроме любопытства. Так, наверное, смотрят на непонятный предмет, неожиданно появившийся перед глазами. Любопытство и... еще что-то непонятное. Он продол­жал по инерции убеждать, а она вдруг поманила его пальчиком.

Следователь придвинулся к ней вместе со стулом, на котором сидел. Она снова поманила, и, когда он на­клонился, подумав, что, видимо, она что-то хочет ска­зать ему на ухо, балерина взяла его голову обеими ру­ками и с силой потянула на себя. Он попытался отпря­нуть и едва не упал ей на грудь. Да он, собственно, и упал, просто успел вовремя вытянуть перед собой руки и упереться в сиденье по бокам девицы, а оно тут же мягко ушло из-под рук. Вот он и уткнулся носом в ее живот. И замер на какое-то мгновение, не зная, как выйти из этой своей дурацкой, неудобной позы. А она хрипло засмеялась и ловким движением закинула свои ноги ему за спину и сильно стиснула с боков, будто пой­мав в капкан.

Он дернулся, но она не отпускала, а только припод­няла его голову над собой и сказала с болезненной ух­мылкой:

— Ну чего ты дрожишь? Боишься? В первый раз, что ли? Ну надо мне, прямо сейчас, вот тут, понима­ешь? На-до! — повторила по слогам. — Иначе я про­сто с ума сойду...

Он заерзал, опираясь на согнутые локти и не реша­ясь положить ладони на ее обнаженные бедра.

— Только осторожнее, не здесь... перенеси меня на диван...

Она оказалась очень тяжелой. Приподнимая ее тело и стараясь делать это не резко, чтобы не доставить но­вую боль, он как-то посторонне подумал, что им там, тем мужикам в балете, наверняка хреново приходится — без конца поднимать баб у себя над головой. Но мысль эта мелькнула и тут же растворилась в дальнейших, уже малоосмысленных действиях.

Едва он осторожно уложил ее на диван, она стала немедленно командовать:

— Возьми вон там подушку... Засунь ее мне под спи­ну... да нет, под талию... а теперь другую... осторож­но... пониже! Расстегни здесь... да скорее же!

И все это с непонятной, беспричинной неприязнью, почти со злостью.

Ему оставалось разве что, как в добром старом анек­доте, в ответ на все эти советы и указания воскликнуть в сердцах: «Мадам, извините, но кто здесь кого... хм, трахает?!» Однако все его сомнения рассыпались в прах, когда новый сильный рывок ее рук кинул его к ней на грудь. Все остальное было проделано мастерски, в выс­шей степени темпераментно и фактически уже без его участия. Нет, ну как же совсем уж без него? Он тоже очень активно старался, да и было ради чего. Но бале­рина, конечно, показала высший класс. Впрочем, это все и надо было в первую очередь именно ей — каждый ведь сбрасывает стресс по-своему. Либо же, опаляя со­знание куда более значительными и острыми отвлека­ющими ощущениями, пытается избавиться от мучаю­щей организм боли. Почему бы и не таким вот спосо­бом?..

А когда они оба приходили в себя после довольно продолжительного физического и эмоционального на­пряжения, сопровождавшегося ее болезненными всхли­пами и восклицаниями о том, как ей хорошо, из теле­фонного аппарата, стоящего на низком столике возле подлокотника, раздались вкрадчивые звонки. Светла­на утомленно потянулась к трубке, но Игорь остано­вил ее руку. Она не поняла:

— В чем дело? Это же телефон!

— Вот именно. — Игорь с осуждением посмотрел ей в глаза. — Это могут звонить те, о ком я тебе талды­чил битый час, и, как вижу, без всякого успеха. Ну нельзя же быть такой рассеянной! Невнимательной и беспечной, черт возьми!

-— А почему ты уверен?

Они незаметно и не сговариваясь перешли уже на «ты».

— Да потому что тебе сейчас некому звонить. Изве­стие о покушении по телевизору передать еще не мог­ли: слишком мало времени прошло. А ты, по твоим же словам, так рано сегодня не собиралась возвращаться домой. Тогда кто же звонит? Тот, кто точно знает, что ты жива... ну разве что пострадала немного, но жива, и он хочет в этом убедиться. Я почти стопроцентно уве­рен. И значит, пора срочно сматываться.

— А куда? — Она смотрела на него уже без удивле­ния или интереса, а так, как бывает, когда просто надо поддержать разговор, не больше.

Звонки тем временем прекратились. Но через корот­кое время повторились. И теперь звонивший был тер­пеливее либо настойчивее, звонил минуты три — без перерыва.

Аппарат был с определителем. Игорь, все больше раздражавшийся от наглости абонента, сообразил на­конец предложить Светлане взглянуть на определи­тель — не знаком ли ей номер? Она медленно перегну­лась к аппарату и посмотрела.

— Номер не высвечивается, странно... Не знаешь почему?

— А потому, что тот, кто тебе звонит, не хочет, что­бы ты узнала его. Теперь понятно?

— Неужели Макс? — словно у самой себя спросила Светлана и вздрогнула, подозрительно уставившись на полуголого мужчину, с которым зачем-то вела серьез­ные разговоры, оставаясь и сама в первозданном, что называется, виде.

— Кто такой? — немедленно подхватил Игорь и стал торопливо одеваться. Он и не помнил, когда успел по­чти все с себя сбросить. Надо же, только сейчас обра­тил внимание! Вон чего страсть-то делает!

— Да есть один... — неохотно отозвалась Светлана и медленно оглянулась в поисках того, что могла бы на себя накинуть. Этим и решил воспользоваться Игорь.

— Тебе придется одеться нормально. В твоем лег­комысленном наряде надолго не скроешься. Оденься и захвати с собой какие-нибудь необходимые вещички... так, из расчета на недельку. А я вызову машину, и там посмотрим.

— Мне надо в ванную.

-г- Иди, но не намочи повязки. Тебе помочь?

— Уж с этим я как-нибудь сама справлюсь... помощ­ничек... — Она медленно сползла с дивана, поднялась и, прихватив легкую свою, разбросанную вокруг одеж­ду, пошла из комнаты. У выхода из этой огромной ком­наты обернулась и, оглядев его, несколько раз стукну­ла себя согнутым пальцем по кончику носа: — А ты ничего... Мне нравишься...

Пока она мылась под душем, Игорь Нехорошев раз­мышлял о том, куда бы ее запрятать. С тем чтобы пого­ворить максимально подробно и, по возможности те­перь, по душам. Он уже понял, что она знает достаточ­но много, но никому рассказывать об этом вовсе не со­бирается. Может, по-своему и права, только ему от это­го не легче.

И он таки придумал...

2

«Заморочки», о которых мельком упомянул генерал Грязное, провожая Меркулова, для «важняков» Гене­ральной прокуратуры Курбатова с Елагиным начались буквально с первых же шагов расследования убийства на Бережковской набережной.

В соответствии с указанием заместителя генпрокуро­ра все материалы следствия были с нарочным на следу­ющее же утро доставлены из межрайонной прокурату­ры в Следственное управление Генпрокуратуры. Дело оказалось на удивление тонким. Заключения судебно- медицинской экспертизы и эксперта-криминалиста, про­токолы осмотра места происшествия, допросов свидете­лей этого происшествия, заключения врачей НИИ име­ни Склифосовского и, наконец, показания соседей ис­чезнувшей после покушения и оказания ей медицинской помощи Светланы Алексеевны Волковой, спутницы уби­того бизнесмена с преступным прошлым Нестерова Вик­тора Михайловича, вора в законе по кличке Крисс. Вот и все, что удалось собрать сотрудникам оперативно-след­ственной бригады, занимавшимся данным делом.

Прочитали. Переглянулись. Пришли к выводу, что, по существу, расследование придется начинать самим и сначала. В материалах было столько противоречий, столько нестыковок и ничем, никакими фактическими данными, не подкрепленных предположений, что мож­но было подумать, будто и следователь, и оперативни­ки занимались исключительно тем, чтобы окончатель­но запутать и без того непонятное происшествие. Была ли в этом их вина, требовалось разобраться. И вообще, кто такой, в самом деле, этот Крисс, чтобы убийством какого-то «законника» занималась Генеральная проку­ратура? Ну убрали — наверняка свои же! Значит, и было за что. Но тогда почему вокруг дела столько тайны?

Женщина пропала? Ну так ищите, на то и есть мили­ция. Чушь какая-то...

Кстати об этой Волковой. Соседи показывают, что, перед тем как она поселилась в огромной своей квар­тире, занимающей целый этаж дома на улице Довато­ра, там с полгода шел так называемый евроремонт. Это когда от стараний строителей весь дом месяцами ходу­ном ходит. И никакие жалобы соседей ни в РЭУ, ни в управу, ни даже в мэрию не помогают. Понятное дело, крутая дамочка, «подмазала» где надо. А вернее, заи­мела себе крутого мужика, которым, судя по раскладу, и был тот бывший вор в законе.

Первым и единственным, кто ее допрашивал сразу после покушения, а точнее, после того, как врачи ока­зали ей неотложную помощь, был «важняк» из межрай­онной прокуратуры. Подписанный им протокол и был подшит к делу. Но странная штука: ничего внятного, по существу, сказано не было. Ну ехали завтракать в «Славянскую», говорили, даже ругались по поводу ка­кого-то мотоциклиста, который их машину вроде пре­следовал. Потом тот умчался, а позже и началось. Даль­ше она ничего не помнит. Допрашивал свидетельницу этот следователь Нехорошев уже у нее дома. Он даже время указал: 12 — 12.30. А когда на следующий день потребовалось ему же что-то уточнить у свидетельни­цы и он послал за ней на улицу Доватора своего опера­тивника, тот, возвратившись, сообщил, что никто ему дверь не открыл и на дверные и телефонные звонки не ответил. Было принято решение немедленно вскрыть квартиру, что и сделали, соблюдая при этом все необ­ходимые формальности. В помещении никого не ока­залось, а некоторые разбросанные на диване и креслах предметы женского туалета указывали на то обстоятель­ство, что хозяйка покидала свою квартиру в спешке. Такой вот напрашивался вполне однозначный вывод.

И снова у «важняков» возникло странное ощуще­ние, что и допрос свидетельницы, и вскрытие ее квар­тиры проделано как-то бестолково, что ли, и опреде­ленно нуждается в проверке. Например, раз уж вскры­ли квартиру по необходимости, почему в ней не был произведен обыск? Наверняка могли обнаружить ули­ки, либо указывающие на причину совершенного убий­ства, либо могущие подсказать, куда и почему скры­лась свидетельница. Значит, все это придется проделы­вать заново, а время ушло.

Или опять же вопрос с теми мотоциклистами. Сколь­ко их было, в конце концов? Куда они ехали? Но следо­ватель почему-то ограничился лишь констатацией са­мих фактов, по сути противоречащих друг другу, и не стал заниматься их проверкой. Ему помешали? Или он сам не захотел заниматься нудной, рутинной работой — выяснять, куда они все позадевались? Ведь эти ненор­мальные рокеры — или как их там называют? — обыч­но носятся с таким грохотом, что поневоле привлека­ют к себе внимание посторонних. Значит, скорее всего, не захотел.

И вот получается странная вещь. Какому-то там межрайонному следователю наплевать, видно, на оче­редной «висяк» на собственной шее, а президенту госу­дарства, оказывается, вовсе не наплевать! Оправдание же может быть найдено разве что в том, что следовате­лю, говоря языком Шекспира, недоступна связь времен (как и ряда однотипных явлений, называемых заказны­ми убийствами), а президент — в курсе. И представля­ет себе, отчего такая связь может прерваться.

Но в любом случае господину Нехорошеву Игорю Борисовичу — хочет он того или нет — придется дать более подробный, а главное — внятный отчет о своих действиях.

Таков был первый основной вывод, к которому при­шли Рюрик с Александром. И немедленно им потребо­валась помощь оперативных служб. Недаром же, уез­жая в командировку, Константин Дмитриевич предуп­редил их, что в трудных ситуациях следователи могут полностью рассчитывать на помощь Вячеслава Ивано­вича Грязнова с его оперативным управлением. Так зачем же бегать самому там, где за тебя это гораздо лучше сделают профессионалы, стоит им только доход­чиво объяснить задачу?

Александр набрал телефонный номер Грязнова. На вопрос помощника, взявшего трубку, представился:

— Курбатов из Генеральной прокуратуры. Вячес­лав Иванович в курсе.

И почти сразу откликнулся рыкающий голос гене­рала:

— Это в курсе чего я должен быть? Привет, Саша.

— Да все по тому же делу, Вячеслав Иванович, по убийству на Бережковской. Мы бы с Рюриком не стали вас беспокоить, но Константин Дмитриевич, — он под­черкнул сказанное особым нажимом, — предупредил, что наиболее важные решения мы должны обязательно согласовывать с вами.

Рюрик, слушая товарища, только молча смеялся да головой качал: мол, ну дает!

— И чего ж это вам потребовалось обязательно со­гласовать?— Генерал явно смягчился.

— Могу в двух словах?

— Валяй!

И Курбатов действительно в течение минуты обри­совал общие впечатления от проделанных межрайон­ной прокуратурой оперативно-розыскных действий.

— Короче, на двойку они сработали, Вячеслав Ива­нович. И больше того, потеряли главную свидетельни­цу. Ну с самим следователем мы уж как-нибудь разбе­ремся, а вот на тех мотоциклистов, о которых все упоминают, но которыми так никто и не пожелал занять­ся, выйти нам все равно придется.

— Правильно, только я тут при чем?

— Люди нужны.

— А МУР что же?

— Ваши-то оперативники понадежнее, Вячеслав Иванович, — откровенно польстил Курбатов.

А Рюрик показал ему большой палец — молодец!

— Ладно, — согласился польщенный генерал. Он хоть и сидел в новом своем управлении, как говорится, без году неделю, все же настоящим чувством патрио­тизма обладал. — Поможем. Договоримся. А пока вы с Рюриком вот чем займитесь. Мы вчера, то бишь, пра­вильнее сказать, уже сегодня ночью кое-что обсудили, и вот что я вам доложу, ребятки. Позвоните-ка в «Гло­рию», к Денису. Телефон его, надеюсь, вам хорошо из­вестен. Позвоните и подъезжайте к нему. Да там и пеш­ком — пять минут. Мой друг Саня, помнится, всегда сам пешком ходил ко мне в гости. Это когда я... — Генерал ударился в приятные для себя воспоминания, и преры­вать его в такой момент было бы неразумно. — Ну да, когда из МУРа ушел и организовал частное агентство. Вы тогда пешком под стол ходили, надо понимать...

— Не, мы уже юрфак заканчивали. А Александр Борисович нам как раз лекции читал. И примеры при­водил... из вашей с ним совместной розыскной деятель­ности.

— Во-во! А я про что? Значит, валяйте к Дениске, он уже некоторым образом в курсе ваших проблем. Да и Саня тоже считает, что вам лучше это дело раскручивать вмес­те. А вы его разве сегодня еще не видели, шефа-то?

— Нет, а что?

— Ничего. Правильно, пусть маленько отдохнет. Перед отлетом... Далеко ж лететь, во Франкфурт, кото­рый аж на Майне, вон где!

«Важняки» обсудили предложение Грязнова и реши­ли, что в таинственном «ночном обсуждении», скорее всего, и принимал участие Александр Борисович, а те­перь, естественно, отсыпается. Хорошо, значит, прово­дили в Питер Константина Дмитриевича. Ничего, Володька Поремский потом расскажет...

Денис будто обрадовался их звонку. Сказал, что может и сам подскочить в Генеральную, но лучше, если бы это сделали они: в «Глории» спокойнее по части вся­кого рода посторонних глаз, ловушек и «прослушек». Да и хорошим «кофием», как говорится, не обижены. А поговорить есть о чем.

И уже через двадцать минут следователи сидели в кабинете Дениса Андреевича и потягивали из малень­ких чашечек настоящий, а не растворимый кофе, аро­мат которого, казалось, мог бы остановить и прохоже­го на улице.

Первым делом Денис показал им соглашение, кото­рое было заключено с теткой исчезнувшей Волковой — Алевтиной Константиновной Власьевой, приезжавшей днями специально из Петербурга по совету генерала Гоголева, заместителя начальника тамошнего ГУВД. Сказал, что на его счет в Альфа-банке уже поступили семьдесят пять тысяч рублей, то есть пятьдесят процен­тов оговоренного гонорара. Отказать такой серьезной даме Денис, разумеется, не мог. Как, в свою очередь, не смог раздобыть пока никаких сведений, никакой сто­ящей фактуры, собственно, и по самому заказному убий­ству. «Следствие сведениями не располагает», «резуль­таты проведенных экспертиз в интересах следствия раз­глашению не подлежат», «разрешение на производство обыска по месту жительства потерпевшей представите­лям частной розыскной структуры выдано быть не мо­жет» и так далее. Пустота. Точнее, железная, непробиваемая стенка. Интересно, а ее возведение в чьих инте­ресах?

Следователь Нехорошев беседовать с сотрудником «Глории» Филиппом Агеевым вообще отказался. И даже появление Дениса, упоминание его фамилии выз­вали у этого Нехорошева реакцию, похожую на ту, что случается от неожиданного приступа зубной боли. Формально-то он, может быть, по-своему и прав. Но, с дру­гой стороны, что здесь такого уж сверхъестественного? Есть пострадавшая сторона, есть официальный ее до­говор с частным охранным предприятием, есть горя­чая заинтересованность найти исчезнувшего человека, кстати, свидетельницу, необходимую тому же след­ствию! А чего нет? Нет желания работать! Расследовать преступление. И ничего другого. Но почему? А это уже совсем другой вопрос. Вот его-то Денис Андреевич и поставил на совместное обсуждение.

Правда, вчера они с Грязновым-старшим и Алек­сандром Борисовичем попробовали подумать на дан­ную тему, порассуждать, чем конкретно могло быть вызвано столь невнятное отношение следователя к уго­ловному, явно заказному, преступлению. Но время было уже позднее, а генералы в приличном подпитии и не­сколько расслабленных чувствах, а потому серьезной беседы как бы и не получилось. Хотя «полезных сове­тов» было высказано немало, как обычно. Конечным же результатом, или подведением итогов, явилось со­общение Турецкого, что тем же делом займутся Курба­тов с Елагиным, и, следовательно, лично он готов одоб­рить совместную деятельность своих «важняков» с аген­тством «Глория». А Вячеслав Иванович пообещал им в этом полностью содействовать.

— Такие вот пирожки, господа, — закончил речь Денис. — Вы материалы с собой, часом, не прихватили?

— Само дело — в сейфе, а копии я, часом, снял, — улыбнувшись, ответил Рюрик. —Я почему-то предчув­ствовал, что дело к тому и клонится. Держи, Денис, — и протянул папку с ксерокопиями документов. — Нам- то скрывать сейчас друг от друга нечего.

— Я, с вашего разрешения, прогляжу, а потом по­делюсь тем, чем сам богат. Немного, конечно, но есть. Да и Филя чуть позже подъедет, он как раз кое-что пе­репроверяет из того, чем вчера разжился. Впрочем, мо­жет, это уже есть тут у вас?

— А если поконкретнее? — спросил Курбатов.

— Конкретно? Можно. О троих мотоциклистах!

— Вот! — Курбатов даже кулаком стукнул по столу от возмущения. — А эти хреновы свидетели, на чьих глазах произошло преступление, знаешь что говорят? Предположительно, один, а возможно, их было двое. Они не могут утверждать со всей уверенностью!.. Тьфу! И кто их опрашивал? Маразматики, а не оперы! Где нашли?

Денис улыбнулся такой горячности.

— Я ж говорю: Филипп приедет и все нам расска­жет. Его работа...

И он стал читать. А следователи, возмущаясь пре­ступным бездействием коллег из межрайонной проку­ратуры, принялись за новые чашечки восхитительного кофе.

3

В принципе найти и связать концы — работенка для Фили Агеева самая обыденная. И когда в межрайон­ной прокуратуре ему практически показали на дверь, он сразу подумал, что дело здесь нечисто. Почему — другой вопрос. Но стоит поразмыслить строго логи­чески.

В молодежной газете было написано, что две жерт­вы покушения из четырех, находившихся в машине, ос­тались живы и были доставлены в Склиф врачами «ско­рой» в сопровождении следователя, фамилия которо­го, естественно, пока не разглашается. Оно и понятно: преступники не должны знать тех, кто ими занимается. Это означает, что все данные о пострадавших могут находиться именно в клинике, где их принимали вра­чи. И если следователь отказывается делиться своими сведениями, придется обойтись без его помощи. И Фи­липп отправился в институт Склифосовского.

Конечно же никто бы и не стал разговаривать с ка­ким-то частным сыщиком, но для подобных случаев у Агеева имелось удостоверение работника МУРа, выдан­ное ему в те годы, когда он там действительно работал под рукой самого Вячеслава Ивановича Грязнова. Им же, кстати, и подписанное. Естественно, прибегал к по­мощи этой ксивы Филя только в исключительных слу­чаях. Документа и в самом деле оказалось достаточно, чтобы разговорить по душам старшую медсестру, а за­тем выйти и на врача, который лично занимался ране­ными пациентами. Таким образом, вскоре Филя имел довольно пространное описание как самих пострадав­ших, включая врачебные диагнозы и прочее, а также и домашние адреса обоих. Ну, говорить сейчас о мужчи­не, находящемся без сознания в отделении реанимации, нужды не было, а вот женщина или, скорей, девушка эта Филю очень заинтересовала. А по рассказу врача сыщик заметил, что и того тоже. Но доверительной бе­седе с пациенткой, на что, вероятно, очень рассчиты­вал рыжий эскулап с прохиндейскими глазами, неожи­данной помехой оказался тот следователь, в чьи руки доктор потом, собственно, и передал пострадавшую.

Что же касается ее ранения... Пуля задела трапецие­видную и пробила грудино-ключично-сосковую мыш­цы, травмировав при этом левую лопатку и вызвав сла­бое сотрясение мозга, и разорвала мочку правого уха. Раны доктор зашил, сделал обезболивающие уколы. Впрочем, пациентка, по ее словам, чувствовала себя довольно сносно и оставаться в клинике никак не по­желала. И руководили ее поведением в тот момент, по мнению доктора, не столько даже боль, сколько стрес­совое состояние от самого факта покушения плюс ка­кое ни есть, но все же сотрясение мозга и, наконец, по­теря крови. Ведь пока вытащили из машины, пока на­ложили кровоостанавливающие повязки, пока везли, время-то шло. Так вот, этот следователь, мрачный мо­лодой человек, который потребовал немедленно уста­новить охрану у палаты мужчины и даже звонил куда- то по этому поводу, и забрал пострадавшую с собой, едва хирург закончил свою работу...

Тут доктор перевернул листок-другой настольного календаря и добавил:

— Волкова ее фамилия. Адрес найдете в регистра­туре. Так что, говорите, с ней снова случилось?

— А разве я вам что-нибудь говорил? — Филя обе­зоруживающе улыбнулся. — Нет, уважаемый доктор, просто мне необходимо задать ей несколько вопросов. Работа такая.

— Понимаю. — Доктор многозначительно хмык­нул. — М-да... у каждого — свое... Так если у вас боль­ше вопросов нет...

— Последний, с вашего разрешения. Этими двумя пострадавшими кроме меня еще кто-то интересовался?

— Насколько мне известно, нет.

— Тогда благодарю.

А домашний адрес Светланы Алексеевны Волковой он уже имел. Из той же регистратуры. И Филипп от­правился по указанному адресу, в район Хамовников.

О том, чтобы с ходу проникнуть в квартиру, где поселилась «звезда Кировского балета», как назвала свою племянницу мадам Власьева, которая в ожидании конца ремонта в своем новом жилище обреталась не где- нибудь там, а в «Славянской», не могло быть и речи. Да Филя, в общем, и не собирался. Хотя нет тех крепо­стей, которые... и так далее. Но узнать-то о том, что здесь и как, какие машины, к примеру, подаются к подъезду, что за народ крутится вокруг, это — запрос­то. Для этого никакая милиция не нужна. Достаточно двух-трех бабок на лавочке либо стариков-доминошников, которые знают всё.

Он нашел и двор, и дом, обошел его со всех сторон и отметил на последнем, шестом этаже шеренгу одина­ковых новеньких окон, опоясывающих периметр зда­ния. Это из тех дорогих заграничных «игрушек», кото­рые открываются по желанию хозяина и сбоку, и сверху, и снизу, и вообще черт-те как. Ну что ж, строители хо­рошо постарались, вероятно, получилось вполне дос­тойно известной балерины. Многие в Москве желают теперь жить, понимаешь, по-европейски. То есть и вме­сте с простым народом, и как бы отдельно от него, чтоб дистанция все же чувствовалась.

Затем, для полной уже уверенности, Филя поднял­ся, но не лифтом, а пешком по лестнице, до самого вер­ха, оглядывая по дороге обитые черным и коричневым дерматином обычные двери обычных жильцов — по четыре на каждой площадке. Ничего, не хило — четыре-то квартиры — в одну. Это ж, если обыск произво­дить, мало не покажется...

На шестом этаже оказалась только одна дверь — большая, сейфовая, из пушки не прошибешь, разве что танком дернуть. Филя не поленился, внимательно про­шелся взглядом и указательным пальцем по брониро­ванной дверной коробке, проверил все подсоединения в шкафчике с электросчетчиком. Убедился, что дверь- на сигнализацию, как это делают те, кто сильно боятся квартирных воров, поставлена еще не была. Впрочем, может быть, там у них, внутри, есть свои заморочки. Но эту дверь уже после исчезновения Волковой явно открывали. Иначе замочные скважины не были бы плотно залеплены бумажными полосками с традици­онными жэковскими лиловыми печатями. Короче, дверь не стали бы опечатывать, если бы хозяйка была жива, здорова и легко достижима для сотрудников прокура­туры и милиции.

Отсюда проистекал и следующий вывод: в кварти­ре наверняка делали обыск ввиду исчезновения хозяй­ки. Кто делал? А тут и двух мнений нет: конечно, про­куратура. Сама милиция не полезет без разрешения, а следователь Нехорошев — подходящая фамилия для этого типа — вел себя, видать, как та кошка, которая хорошо знает, чье мясо съела. Прокололся наверняка со свидетельницей, а теперь темнит изо всех сил. «Не знаю... не положено... без указания руководства...» Ну и не надо.

Филипп спустился к подъезду и стал приглядывать­ся к немногочисленным бабушкам и дедушкам, отды­хающим в тенечке. И для начала разговора выбрал дво­их, с сердитыми отчего-то лицами, сидящих напротив друг друга за шахматной доской. Подошел, посмотрел позиции, хотел было подсказать одному из игроков хороший вариант, который через два хода приводил противника к матовой ситуации, но — промолчал. А вот игрок, напротив, недовольно поднял на Филю ко­лючий взгляд и заявил прокуренным басом:

— Па-пра-шу без пад-сказок!

— А я и не собираюсь. — Филя пожал плечами. — Хотя один ход есть, ну просто конфетка. Я по другому делу, отцы. Может, окажете помощь органам?

Вот это уже было действительно другое дело — жи­вое. Старики словно воспрянули в ожидании.

Естественно, Филипп сунул одному, а потом друго­му под нос свое удостоверение оперуполномоченного МУРа и опустился рядом на корточки.

— Дело, значит, такое, отцы. Очень меня вон та квартира интересует, которая целый этаж занимает. Не знаете, чья она?

— А мы не из энтого дома, мы из того, -—старик с хриплым голосом показал дом напротив. — А что здесь шибко крутые поселились, так то всем известно. С Но­вого года все строят и строят, народ, говорю, совсем замучился.

— Мне сказали — балерина какая-то? — кинул на­живку Филипп.

— Да по мне, пусть хоть сама Пугачева, без разни­цы, — отозвался второй, — ты людям зла не делай! Вер­но, Егорыч? А здесь вечно мужики страховидные, об­ратно же охрана, машины — джипы, ага, будь они про­кляты! Так и гоняют, так и гоняют без стыда и совести!

Первый, тот, что прокуренный насквозь, хрипло засмеялся:

— Да ты, Иван, вовсе памятью ослаб, говорю. То ж не джипы гоняли, а грачи залетные! — и объяснил Фи­липпу: — Тут у нас энти сумасшедшие заявились было. На тарахтелках своих, черные, в коже все, и мотоцик­лы, стало быть, у них такие же. Сплошной, говорю, треск и вонь. Хышчники, одно слово. Мы еще тогда заметили, верно, Ваня?

— О, интересно! — поощрил Филя. — И что же их сюда занесло? Давно было-то?

— А в тот день, когда у вокзала-то джип хозяина, — Иван кивнул на дом, про который говорил Филипп, — в упор расстреляли.

— Вот это да! — прямо-таки опешил Филя. — А вам- то, отцы, откуда известно?

— А что ж мы, уж и телевизор, что ль, не смотрим?

Показывали ведь! И номер видно было. А нам он дав­но известен, вечно тут стоит. Вот ты говоришь, мил че­ловек, балерина. А ведь про то никому тут не известно. Разве что та девка, которая все с хозяином ездила?

— Так, может, мы об одном человеке и думаем? В смысле, о женщине? По документам-то квартира имен­но ей и принадлежит. А вот кто он ей — это большой вопрос.

— Кому вопрос... — иронически хмыкнул Иван. — А ты, милок, почаще в телевизор гляди, там тебе и под­скажут про вопрос твой! Ворюга он, жиган, хозяин твой, вот кто. Вида-ал я их... Вот и показали его в телевизо­ре, как из машины вытаскивают.

— Ты смотри... — совсем искренне удивился Филя.

Он даже и макушку свою поскреб озабоченно, для

большей убедительности, чем совсем развеселил стари­ков, уличивших опера уголовного розыска в незнании таких простых вещей. А всего-то и дела — в телевизор вовремя поглядеть! Ну да, видать, некогда, бегать же им надо...

— А у меня имеются сведения, что девица эта, или женщина, хрен их разберет, исчезла сразу после того покушения, что было в прошедшие выходные, так?

— Может, и исчезла. — Егорыч пожал плечами. — Да только в энтот день приезжала она. На машине с мигалкой. И голова вся забинтованная. Я помню. Я ж тебе тогда, Ваня, мат поставил!

— Ты? Мне? Да это я тебе как раз шах объявил! Имей совесть, перед посторонними-то!

— Стоп, отцы! — Филипп сунул между ними обе руки, как бы разводя их в стороны. — Это очень важ­но. Приехала на «Волге» с мигалкой. Одна?

— Не, с мужиком. Молодой такой, правда, сутулый, его раньше тут не было. Провожал ее.

— А потом?

— А потом уехала обратно. В смысле, не знаю куда. С ним же. И большую сумку он за ней нес.

—- А за прошедшую неделю вы ее видели?

— Не, — помотал головой Иван. — Милиция тут наезжала, это было, ага, в середине недели. Говорили про обыск. Ходили там... потом уехали. А ее — нет, не было. И ты тоже не видал, Егорыч?

— А что я, следить за энтой должен, скажешь тоже! Не было, говорю.

— Так, с этим понятно, а теперь давайте про тех мотоциклистов, которые, как вы говорите, на хищни­ков были похожи. Чего-нибудь помните про них?

— Чего ж помнить-то? Вон там они, у детской кару­сели, кружком стояли и между собой все — гыр-гыр- гыр, гыр-гыр-гыр! И энти у них звенели, мобилы, во! А как телефон-то послушали, сразу тарахтелки свои заве­ли и укатили! Двое — туда, на Усачевку, а третий — обратно, вон к той арке ближе. И за сиренью затаился. А как джип хозяина тронулся, и он за ним.

— Черные, говорите, и на грачей похожие? Это у них шлемы такие, что ли?

— Ну шлемы-то — само собой. А еще энти — заб­рала, они этак вот отбросили, — Егорыч показал ха­рактерным жестом,— и болтают не по-нашему. Гор­боносые, говорю, чернявые. Вроде тех, что на Усачевском рынке палатки держат, хышчники!

— Больше не появлялись тут?

— Не, как грачи, — засмеялся Иван, — поди, отко­чевали, где жратва пожирней.

— А может, это они и охотились на хозяина? — спро­сил Филипп.

— Да кто ж его знает, может, и охотились. Зачем ему в кустах-то сидеть? Следил, поди.

— Об этом кто-нибудь еще знает?

— А кто ж нас спрашивает? Вот ты спросил, мы и рассказали. А чтоб вообшче, так молчок.

— И правильно. Меньше знаешь —дольше живешь. Спасибо, отцы, в самом деле, помогли вы мне.

Филипп поднялся. Но его жестом остановил Иван:

—-Не, теперь ты погодь, мил человек! Чего ты про конфетку-то сказать собирался?

— А-а, — словно вспомнил Филя и наклонился над доской. — Тут, отцы, такой вот чудесный эндшпиль у вас наметился. Глядите!

И Филя, будто заправский шахматный мастер, быс­тро сделал ход белым слоном, затем ответил ходом чер­ной пешки, тут же подвинул ладью, и черный конь ока­зался в западне.

— А дальше — дело техники. Черные теряют коня, но делают шах слоном. Белая ладья закрывает, следует обмен, и... белым — мат.

Дав посмотреть позицию, он ловко вернул все фи­гуры на свои места.

— Вот и думайте теперь. Всего вам доброго. Если мне понадобится, еще разок обращусь, можно?

Так мы всегда тут, — нехотя уже ответил Иван, игравший черными и теперь сосредоточенно вспоми­навший ходы Фили, чтобы на этот раз твердой рукой повергнуть противника. Посторонние фразы и люди только мешали ему утвердиться теперь в близкой уже победе.

4

Такую вот историю рассказал Филипп Кузьмич Аге­ев следователям Генеральной прокуратуры. С разреше­ния, разумеется, своего директора, а так фиг бы он стал делиться с «чужаками» собственными наработками. Но Денис сказал: «Надо, Филя, не жмись...» И он не стал «жаться».

И теперь совершенно в новом свете нарисовалась фигура господина советника юстиции Нехорошева Иго­ря Борисовича, беспричинно упертого в своем нежела­нии делиться с частным сыщиком какими-либо мате­риалами расследования. Впрочем, в данном конкрет­ном случае, то есть в отношении Филиппа, его упрям­ство можно все-таки объяснить чисто профессиональ­ным снобизмом. В конце концов, частный детектив «па­шет», как известно, за крутые бабки, а госслужащий вынужден из кожи лезть за смешную зарплату. Так по­чему же он, Нехорошев, должен делиться, что называ­ется, бесплатно своими собственными наработками с каким-то там Агеевым? Хорошо, назовем это объясне­нием. Но ведь есть и другая сторона дела. Заместитель генерального прокурора Меркулов дал указание про­курору межрайонной прокуратуры передать в Генеральную материалы названного уголовного дела, а также — что следует подчеркнуть особо! — полный отчет о про­веденных следственных действиях. И где же они? И по какой причине в материалах, подготовленных следова­телем Нехорошевым, нигде не фигурирует его вояж с пострадавшей? Это уж ни в какие ворота... Значит, скрыл сознательно! И с фактами, добытыми Филей Агеевым у найденных им свидетелей, о существовании которых наверняка и не догадывается строптивый сле­дователь, можно попытаться крепенько прижать его. Не самим, конечно, это уж на крайний случай, а с по­мощью все того же его непосредственного начальства — прокурора Прохора Григорьевича Демидова. Достаточ­но прозрачно намекнуть тому, что уголовное дело, о коем идет речь, передано оперативно-следственной группе, возглавляемой самим же Меркуловым по пря­мому указанию сверху. А кто у нас наверху? А вот то- то! Вроде ничего и не названо, зато предельно понятен намек, чем может грозить исполнителям явный сабо­таж.

И тут многоопытный Филя Агеев «выдал мысль» о том, что у него имеется еще одно соображение. Он же встречался с этим Нехорошевым, разговаривал с ним, если тот контакт можно было назвать разговором. На­блюдал за его реакцией и поведением. И пришел к вы­воду, что господин следователь вполне мог действовать и по прямому указанию собственного начальника. По­казалось, что он слишком мелок и незначителен — и по внешнему виду, и по характеру, — чтобы предпри­нимать какие-то кардинальные самостоятельные реше­ния. Сопляк он, возвеличенный в собственных глазах, сугубо личным пониманием своей значительности. Во как! Ну да, всякая гнида уверена, что именно ей пре­допределением свыше дано право изменить лицо мира. Жаль, конечно, что нет сейчас в Москве Константина Дмитриевича, один его звонок — и где бы находился этот Нехорощев, одному Богу известно. Ибо то, что он если и не напрямую, то все равно каким-то боком при­частен к исчезновению свидетельницы, даже ежу теперь понятно. Но цель-то у него была какова?

Решили поступить следующим образом. Курбатов вместе с Филей срочно отправляются к свидетелям и официально закрепляют их показания по поводу при­езда и отъезда балерины в сопровождении господина Нехорошева с ее тяжелой сумкой в руках. Предполо­жительно, с вещами, которые могли бы пригодиться женщине при более-менее длительном проживании в некоем укромном месте. Балерины — народ капризный и абы как в дорогу не собираются. Скорее всего, он сам же и помог ей исчезнуть. Но от кого прячутся? Может быть, по ее адресу прозвучали угрозы? Или целью по­кушения был никакой не бизнесмен-уголовник, а имен­но она? Но такая версия в расследовании Нехорошева даже и не рассматривалась, да и какие к тому основа­ния? А если они вдруг появились, где тому свидетель­ство? Много возникает попутных вопросов. Вот на них пусть и ответит следователь своему начальнику, про­курору Демидову. В присутствии «важняка» из Гене­ральной прокуратуры. На худой конец, можно ведь и Александра Борисовича подключить, он тоже любит иногда по чужим мозгам пройтись, не снимая при этом обуви.

А поедет в прокуратуру Рюрик Елагин — как самый рассудительный и сдержанный. И не подверженный, подобно Саше Курбатову, эмоциональным взрывам и неправомерным действиям. Ну а близких сердцу гене­ралов Грязнова и Турецкого, так уж и быть, можно пока оставить на самый крайний случай.

Денис с таким предложением Рюрика Николаевича согласился. И все немедленно приступили к действиям.

Старики из Хамовников, адреса которых предусмот­рительно записал себе Агеев, были найдены каждый у себя дома, и у Филиппа возникло смутное подозрение, что между ними «пробежала кошка». Поэтому с ними пришлось работать отдельно, что оказалось и лучше для дела. Каждый в отдельности вспомнил больше, чем когда они были вместе. Да к тому же и Петр Егорович, и Иван Савельевич прониклись сознанием высокой сво­ей ответственности — ведь теперь их допрашивал в ка­честве свидетелей не простой сыщик из МУРа, а как- никак старший следователь Генеральной прокуратуры из Управления по расследованию особо важных, а зна­чит, и опасных преступлений. Да и внешность у Курба­това была куда представительней, чем у хилого, по ошибочному представлению некоторых, Филиппа. Сто двадцать килограммов живого веса — это все же дей­ствительно весьма солидно для настоящего «важняка».

А закончилось дело тем, что для сверки показаний свидетелей все-таки удалось объединить в квартире одного из них — Егорыча. Филе не терпелось узнать причину ссоры друзей. И по некоторым намекам сы­щик сообразил-таки, что поводом, как он и предполо­жил, оказался сам. Точнее, его невольная подсказка в шахматной партии.

Дело в том, что после его ухода в прошлый раз ста­рики завершили шахматную партию по чужой подсказ­ке. Иван посчитал себя, естественно, победителем. А вот Егорыч возражал категорически, ибо случайная под­сказка не является личной заслугой игрока, и, если партию доигрывать по его, Егорыча, продуманному варианту, черные терпели неминуемый крах. Иван, ес­тественно, не соглашался и требовал приза. А на кону стояла бутылка пива — на более серьезные награды победителю старики не замахивались. Так вот, Егорыч отказался ставить бутылку, которую все равно и рас­пили бы потом вместе — много ли там на двоих? — по причине нечестного подхода партнера к установленным ими условиям, а Иван всерьез обиделся, будто его ули­чили в каком-то подлоге. И ведь два дня не встреча­лись, переживая ссору каждый в отдельности. Ну а те­перь появилась славная возможность примирения. Чему оба и обрадовались. Тем более что Филя пообещал им как-нибудь, при удобном случае, подбросить интерес­ную книжицу с шахматными решениями и этюдами. Но суть не в том.

Обоим вспомнились некоторые детали, которые при разговоре в прошлый раз они то ли позабыли, то ли не сочли серьезными. Да, собственно, и не официальный допрос проводил с ними сотрудник уголовного розыс­ка, а так, беседу. Но если вопрос ставится в такой серь­езной плоскости, то и ответственность официального лица — а свидетель в уголовном процессе иным и быть не может — чрезвычайно велика.

Короче говоря, вспомнились и такие детали.

На темно-синей сумке, которую выносил молодой сутулый мужик, приводивший домой балерину, был изображен большой красный петух. И еще иностран­ные слова — белыми буквами.

Филя на минутку задумался, прикидывая варианты, и догадался. Совсем недавно видел в одном спортив­ном магазине нечто подобное, так у него глаза на лоб вылезли — спортивная сумка за триста баксов?! И пе­тух там был — французский. И текст белыми буквами — «Lecoqsportive». Точно — цвета французского флага. Для совсем уже крутых. А Светлана Волкова вполне соответствовала этому уровню. Кстати, могла купить и за границей, в той же Франции, когда была на гаст­ролях с балетом Мариинского театра.

Далее. Старики подтвердили, что эти двое — мужик и девушка — провели в квартире что-нибудь около часа или немного больше. «Волга», которая привезла их, куда-то сразу отъехала. А вскоре туда же подъехала большая черная иномарка и минут десять простояла у подъезда. Потом из нее вышел коротко стриженный парень в спортивной форме и о чем-то довольно долго говорил по телефону, который держал возле уха, а сам в это время смотрел наверх, на окна, будто ждал кого- то. Наконец и эта машина уехала, а вскоре ее место сно­ва заняла «Волга» с синей мигалкой на крыше, кото­рая, однако, не работала. Вот тогда и вышли они из подъезда. Причем мужчина не только нес тяжелую сум­ку, но и поддерживал женщину под локоть, потому что ее пошатывало, словно от сильной усталости. Либо от боли, так как шея ее была забинтована и голову — наи­скось, к правому уху — тоже стягивала узкая повязка с тампоном, прижимавшим это ее ухо.

— И как же вы все это разглядели? — удивился Филя. — Это ж довольно далеко от вашего столика?

— Мы в другом месте сидели, в тенечке, за акаци­ей, — объяснил Егорыч. — Там скамейка стоит. Мет­ров десять всего до ихнего подъезда.

— И вас так никто из них и не увидел? — усомнился Филя.

— Нет, кусты же. А там же, кстати, и тот мотоцик­лист таился. Он все видит, а его — нет. Ветки раздвинь и наблюдай себе.

— Ясно, отцы. А еще чего наблюдали? Может, не­значительные какие детали еще вспомните? Например, служебные «Волги», которые за ними приезжали, были разные? Или одна и та же? Как была одета балерина, когда вышла из дома? Вот Иван Савельевич говорит, что она была в светлом брючном костюме, а вы, Петр Егорович, утверждаете, что в длинном платье.

Егорыч засмеялся:

— Так это ж я всегда в суть вопроса смотрю, а Вань­ка, он больше на интимное внимание обращает. Я на голову ее с повязками смотрел, а он, стало быть, на ноги. Пусть по его будет, в брюках так в брюках. Длинное такое, ага, до пяток... А касаемо машин, тут у меня со­мнение появилось. А ведь и в самом деле, шофер-то вроде другой был, не тот, что привез. Тот-то был ры­жим таким и высоким, а увозил черный и толстенький. Он еще из машины вышел и багажник открыл, чтоб сум­ку поставили. Это вы верно подметили, Филипп Кузь­мич.

И второй старик подтвердил слова приятеля.

А потом они подробно рассказали, кто и на чем приезжал делать обыск в квартире балерины. Об этом, оказывается, уже весь двор знал в подробностях. Поня­тыми же своих, соседей по подъезду, пригласили, ну а те... известное дело, всем же вокруг интересно, мало ли что предупреждали о неразглашении, а среди кого раз­глашать, когда кругом одни знакомые, сто лет рядом живут...

И, наконец, всплыло то, о чем в прошлый раз ста­рики даже и не обмолвились. Оказывается, командо­вал милиционерами, которые производили обыск, тот самый сутулый мужик, который привозил — увозил балерину. И суетился он больше других. А может, и не суетился, а демонстрировал свое беспокойство из-за отсутствия хозяйки квартиры. Все опрашивал, не появ­лялась ли, а может, просто не заметили, когда приезжа­ла, и не вывозила ли какие вещи, ну и прочее. Но никто ничего, стало быть, положительного ему не сказал, что его озаботило и будто даже огорчило. Такое вот на­блюдение — для дальнейшей оперативной проверки.

Филя позже высказал Саше Курбатову свое пред­положение, что Нехорошев вполне мог спрятать где – нибудь Светлану Волкову, подозревая, и не без основа­ний, что ей может грозить смертельная опасность — бандиты живыми свидетелей не оставляют, — а она, Обладая своенравным характером, что подтверждала и ее тетушка, убежала от него. Так сказать, без спроса. Вот он и крутится теперь как уж на сковороде — и при­знаться боится, и, возможно, в самом деле волнуется за ее судьбу. Так что в принципе не лучше ли, прежде чем тащить его к прокурору на ковер, взять его самого за грудки и поговорить по-мужски, ну а не поймет, тогда уже...

— Надо подумать, — ответил Курбатов. — И Рю­рика озадачить.

Он достал мобильник, нажал вызов Елагина и, ког­да тот отозвался, сказал:

— Рюрик, не торопи события, а то у нас тут с Фи­липпом появились некоторые новые соображения...

Через полчаса они встретились в скверике, напро­тив Киевского вокзала. Курбатов доложил обстановку и их с Филиппом общие мысли по поводу Нехорошева. Выслушав, Рюрик с непонятной им ухмылкой сокру­шенно покачал головой и наконец прояснил свою ре­акцию:

— Чуть не испортил нам всю обедню... Прокурор куда-то отъехал и вернется только к концу дня. Но Не­хорошее, я узнал, на месте, вот и решил самостоятель­но взять его за жабры. А тут вы со своим звонком. Тю­телька в тютельку. Ну я и переиграл, сказал ему, что срочно вызывает Генеральный прокурор— у этого Нехорошева даже глаза округлились! — и пообещал скоро вернуться. Если и он теперь не сбежит от нас, будет просто удача. Поехали обратно и разыграем классный спектакль. А первое слово предлагаю предо­ставить Филиппу, как обиженному лично им. Пусть изложит только одно — суть свидетельских показаний: приехали — уехали. А потом мы навалимся.

— Если он начнет изворачиваться и врать, я пообе­щаю его кастрировать. Причем вручную, — без тени юмора предложил Курбатов.

— А это не так просто сделать, — хмыкнув, возра­зил опытный Филипп. — Тут одной силы маловато.

Ему хватит, — успокоил Елагин, похлопывая Сашку по плечу. — Поехали, не будем терять времени. А кастрировать его сможет и Демидов. Без нашей по­мощи. Но намекнуть нужно, все — на пользу.

5

Игорь Борисович был заметно напряжен и даже от­части встревожен, хотя и пытался скрыть свои чувства за сдержанной медлительностью, с которой встретил троих человек, явно явившихся по его душу, двое из которых ему уже были неприятно знакомы. Но прибыв­шие и не ждали проявлений особой радости со сторо­ны межрайонного «важняка», мягко выражаясь обгадившегося со своим расследованием. Что, собственно, и было немедленно ему доложено сохранявшим олим­пийское спокойствие Рюриком Николаевичем, факти­чески его ровесником, если иметь в виду возраст да и стаж работы в следственных органах.

Но, выслушав в свой адрес сей весьма неуважитель­ный пассаж, Нехорошев вдруг почувствовал, что кровь бросилась ему в голову и еще минута — и он может не сдержаться и наговорить наглецам немало такого, о чем потом пожалеет и что в первую очередь навредит ему же самому. Кто они — и кто он?.. Ну этот шибздик из частного агентства, о нем и говорить нечего, нашему забору — двоюродный плетень. Но другие двое — из Генеральной прокуратуры. Шеф, Прохор Григорьевич, еще отдавая накануне указание Нехорошеву вручить пакет со всеми материалами дела о покушении курьеру с Большой Дмитровки, недовольно морщился. И было, видать, отчего. Ведь он сам же и беседовал с Игорем доверительно, когда на другой день после убийства зна­комился с протоколом осмотра места происшествия и весьма противоречивыми показаниями случайных сви­детелей, толком так ничего и не сумевших разглядеть, а потом читал краткое досье на покойника. И ничто не предвещало тогда неожиданно громкого резонанса. Всем казалось — очередная бандитская разборка.

Кто был погибший? Крупный уголовный авторитет из Петербурга. И коли это так, значит, убийство носит характер междоусобной криминальной разборки. Пи­терские сыщики к этому убийству интереса почему-то не проявили. Небось тоже решили: наверняка убрали его свои же бандиты, значит, туда ему и дорога одной головной болью меньше.

Но несколько дней спустя Прохор Григорьевич сно­ва позвал Игоря Борисовича и сухо спросил, как про­двигается расследование. Можно подумать, будто он не знал, что подобного рода преступления либо раскры­ваются по горячим следам, либо зависают, что называ­ется, навсегда, а в данном случае явно просматривался именно второй вариант. Так вот он брюзгливым, не­приятным тоном сообщил, что его первоначальное мне­ние о бандитской разборке, по некоторым источникам, которые он не имеет права разглашать в данный мо­мент, подтверждается. Ну подтверждается, и слава богу, хотя непонятно, что здесь за особая какая-то тайна. Следующее его соображение тоже не отличалось ори­гинальностью. Он сказал, что убийство совершено бри­гадой заезжих киллеров, которые давно уже покинули, по всей вероятности, пределы страны, скрывшись в ближнем зарубежье. Другими словами, он подтверждал, что налицо очередной «висяк», или «глухарь», это уж как Игорю Борисовичу будет угодно называть. Следо­вательно, нечего и время зря терять. Остается одна про­блема: куда исчезла свидетельница, пострадавшая при покушении? К ней имеются вопросы, значит, надо най­ти. А когда Нехорошев наивно этак спросил Прохора Григорьевича, у кого вопросы, тот раздраженно бро­сил: «У нас... у меня...» — посчитав, видимо, что этого достаточно.

Игорь Борисович, честно глядя прокурору в глаза, ответил, что сам, никому не передоверяя, отвозил ее из института Склифосовского домой, в Хамовники, где та собрала некоторые свои самые необходимые- вещи и попросила доставить ее на Ленинградский вокзал. Она собиралась уехать в Петербург, к своей тетушке. Пока­зания она дала, и Нехорошев не посчитал нужным ее задерживать, тем более что она была все-таки ранена. Она и номер своего мобильного телефона ему остави­ла, и адрес тетушки, и обещала позвонить и сообщить, как добралась. А поскольку до ее поезда оставалось больше трех часов, смысла ожидать, чтобы лично по-

садить ее в купе, Нехорошее не видел и простился, вер­нувшись к неотложным делам. Но в Питере ее номер телефона не отвечает. Так что на сей счет пока ничего не известно.

Пристальный и изучающий взгляд прокурора под­сказал Нехорошеву, что тот сильно сомневается в его объяснениях, а это — плохой признак. Но почему? Иго­рю Борисовичу ничего не оставалось, как поклясться всеми святыми и даже собственным здоровьем, что ска­занное им — абсолютная правда. Его взгляд излучал саму искренность, а на сердце... скребли кошки. Но он подавил в себе вспыхнувшее волнение и на следующий вопрос, почему же она так стремительно сбежала из Москвы, уже спокойно ответил прокурору, что девушка, по ее словам, очень боялась мести со стороны убийц ее друга, а прокуратура не имела возможности обеспе­чить ее безопасность.

И добавил, в качестве «убойного» уже аргумента, что вот ему не без труда удалось поставить вооружен­ного охранника у палаты с водителем, который до сих пор не пришел в себя. Так ее несколько дней подержа­ли и сняли по той причине, что на жизнь пациента ник­то не покушался, да и кому он нужен — беспамятный, а лишних людей, чтоб они просиживали без дела сутка­ми в клинике, у них, то есть у милиции, нет.

— Да-да, к сожалению, это так... — И прокурор огорченно покачал головой. — Ну не будем торопить­ся с выводами, не будем. И вообще, я думаю, тебе не стоит торопиться... Но девицу эту ты мне все равно оты­щи —- кровь из носа!

На том, собственно, разговор и закончился. И Не­хорошее подумал, выходя из кабинета прокурора, что Прохор Григорьевич, похоже, и сам махнул рукой на это дело, видя его заведомую бесперспективность. Или же его кто-то из очень влиятельных людей попросту подтолкнул именно к такому решению? Но тогда зачем им Светлана Волкова? К ней-то какие у них вопросы?

Или, значит, ей все-таки известно гораздо больше того, о чем она рассказывала ему ночами, в перерывах между их продолжительными и совершенно сумасшед­шими сексуальными истязаниями в Мичуринце, на даче у бывшего его однокашника Вальки Коптелкина, с ко­торым Игорь и встречался-то, может, раз в году, хотя и созванивались. Валька — добрая душа, юрист крупной торговой фирмы, по первому же его звонку предложил «укрытие» в своем летнем домике в Мичуринце, куда сам практически не приезжал из-за вечной гонки и не­рвотрепки на фирме.

По-другому назвать то, что происходило всю пос­леднюю неделю между ним и Светкой, Игорь и не мог бы. Он и сам был изумлен до крайности, когда вдруг сообразил, что они, оказывается, необычайно подхо­дят друг другу, именно в физиологическом плане.

Она — холеная и необычайно выносливая физичес­ки, «атласная кобылица», как называл подобных жен­щин испанский поэт Гарсия Лорка, влюбленная в са­мое себя и давно избавившаяся от всяких комплексов и слова «нельзя» в своем лексиконе, — требовала только одного: чтобы он соответствовал ее желаниям и фанта­зиям. Причем постоянно. Она говорила, что в экстазе полностью отключается от любых болевых ощущений. И очень огорчалась, что ему надо на рассвете отъез­жать на службу, оставляя ее в дачном одиночестве.

И он — тщедушный и сутулый, совсем не похожий на кумира своей юности Жан-Поля Бельмондо, неве­роятно, почти суеверно, стесняющийся броских, ярких женщин, к которым всегда испытывал необъяснимо сладкое влечение. Но при этом вечно неудовлетворен­ный, ввиду того что у его сухой, как щепка, и такой же колючей жены предметом единственной заботы был не он, тщедушный муж, а собственный салон красоты «Идеал». А теперь он оказался как бы между двух ог­ней. Даже трех — дом, служба и летний домик в Мичу­ринце, из коих первых два безвозвратно меркли в его глазах, зато третий полыхал факелом и не обещал, а предлагал, дарил невиданное им доселе и прямо-таки невозможное наслаждение.

Последняя неделя была для него просто отчаян­ной — в самом прямом смысле этого слова. Жена дав­но привыкла к его поздним возвращениям, частым слу­жебным командировкам, вечным задержкам и переста­ла обращать внимание на время его возвращения — явился среди ночи, усталый и разбитый, сам за собой ухаживай. Еда — в холодильнике, рюмка — в серван­те. Какие проблемы? Многие так живут. Но теперь ему приходилось хотя бы через день заскакивать с безум­ными от усталости глазами домой, кидать в рот бутер­брод, запивая сухую пищу холодным чаем, и терпеть, когда жена уснет, что не заставляло себя долго ждать, после чего он на цыпочках покидал дом, ограничива­ясь запиской, что его срочно вызвали, и сломя голову мчался на Киевский вокзал, чтобы успеть на электрич­ку. И проверялся, подобно Штирлицу, буквально на каждом углу: нет ли слежки, «хвоста».

А в Мичуринце его нетерпеливо ожидала Светлана, которая, несмотря на все страхи, которые он не без тру­да вбил в ее очаровательную, но поразительно легко­мысленную голову, так до конца и не понимала, поче­му она тут скрывается и когда же все это безобразие кончится?! Почему тем же самым она не может зани­маться с Игорьком у себя дома, где для этого созданы все условия?! И недовольно морщилась, когда он угро­жающим тоном говорил ей, что во второй раз убийцы обычно не промахиваются. Она вздрагивала, хмури­лась, будто догадывалась, на кого он намекает, но тай­ну свою так и не открывала. И даже на его настойчи­вые требования сказать наконец, кто такой Макс, о ко­тором она однажды обмолвилась, неохотно ответила, что это один приставучий и противный ее ухажер из Питера. Он ревновал ее к каждому светофору, вот по­этому Виктор Нестеров и увез ее в Москву, пообещав, что уж тут ее никто не достанет. Так, значит, это за ней была охота? Светлана молчала, покачивала головой, пожимала плечами, морщась при этом и не говоря ни «да», ни «нет». Тянуть из нее жилы было бесполезно, и Нехорошее решил ждать, тем более что сам процесс ожидания был прямо-таки восхитительным. Хотя и... чреватым в какой-то степени.

И категорическое требование прокурора тоже не сильно его взволновало. Надо отыскать свидетельни­цу? А он что делает? Ищет... пока. Главное, чтобы ка­кая-нибудь нелепость либо непредвиденная случайность не поломала вялотекущее расследование.

Не боялся он и показного гнева своего шефа. За годы работы с Демидовым Игорь уже узнал эту тайную для посторонних, да и для большинства своих же сотруд­ников, особенность характера прокурора. Вот он гоня­ет, ругает следователей, причем по какому-нибудь со­вершенно ничтожному делу, а потом словно меняет точ­ку зрения и дает указание не торопиться, не рвать под­жилки, передать дело другому следователю, у которо­го и своих-то, нераскрытых, — вагон и приличная те­лежка, где ж тому еще и новое форсировать?

Нехорошев уже подумывал, что, скорее всего, и это убийство шеф предложит передать кому-нибудь из кол­лег, а затем и следующему, чтобы уже окончательно утопить расследование, которое и без того катится ни шатко ни валко. '

И тут вдруг — нате вам! Звонок из Генеральной про­куратуры! Поневоле забегаешь! А потом этот неумест­ный сыщик, к которому явилась — черт же ее, старуху, принес! — Светкина тетка! И пошло-поехало... Поду­малось даже, что простыми служебными неприятнос­тями, замечаниями там и прочим, пожалуй, на этот раз не отделаешься. И теперь надежда на одного Демидо­ва, который в курсе всех событий по этому делу. Ну почти всех. И он не захочет сдать, так сказать, своего верного сотрудника.

Однако слишком напористый и решительный вид посетителей заставлял Игоря Борисовича нервничать. Он не знал, что им известно, и боялся неожиданностей.

А Филипп внимательно наблюдал, как непроизволь­но меняется выражение лица следователя, вынужден­ного выслушивать сухие и внешне вроде бы коррект­ные, но на самом деле чрезвычайно обидные пассажи «важняка» из Генеральной прокуратуры Рюрика Ни­колаевича Елагина — человека педантичного и въед­ливого в отличие от темпераментного Курбатова, ко­торый молчал и лишь яростно посверкивал глазами. Такая вот впечатляющая картинка. И когда Рюрик сде­лал логический вывод о том, что никуда, по всей види­мости, Волкова из Москвы не уезжала, Филипп заме­тил, как напрягся Нехорошев, и, грозно уставившись на сникшего следователя, неожиданно для всех выпа­лил:

— Признавайся, засранец ты этакий, куда девку спрятал?

Нехорошев даже побелел от ярости. Но Филя, не обращая внимания, продолжил:

— Ладно, за «засранца» я извиняюсь. В конце кон­цов, ты же хотел ее от бандитов спасти, так? Отвечай! А то хуже будет! Хотел?

И Нехорошев вдруг словно обмяк. Вытер дрогнув­шей рукой вспотевший лоб и ссутулился.

— Хотел... Они ее не оставили бы в живых.

— Кто — они?! — Давить так давить, решил Филя.

— Убийцы... киллеры...

— Да это понятно, что не старушка тетушка. Ну спрятал, и правильно сделал, — уже спокойно закон­чил Филя. — А ее, кстати, никто у тебя отнимать и не собирается. Пусть даст показания и прячется себе даль­ше. Верно, мужики? — Филя победным взглядом огля­дел «важняков».

— В общем, да, — ухмыльнулся Саша Курбатов и поощрительно хлопнул Нехорошева по плечу. — А я хотел тебе яйца оторвать, понял теперь, чего ты избе­жал? Вот и благодари Филиппа... Ладно, как ты счита­ешь, Рюрик, беседу нашу, — он кивнул на Игоря, — на прокурорский уровень выносить не будем?

-Ну а зачем? — без тени юмора ответил Елагин. — Если Игорь Борисович уже взвалил на свои плечи тяж­кую ношу обеспечения безопасности свидетельницы, пусть себе и дальше ее тянет. Да и нам раскрывать мес­то ее нынешнего обитания тоже ни к чему. Я правиль­но понимаю проблему?

Курбатов захохотал, почти заржал, как жизнерадо­стный жеребчик при виде кобылы.

— Правильно! — весело и нагло поддержал его Филипп. —Это ты верно подметил! Раз уж взялся, пусть сам и тянет, а мы ему мешать не будем. Но только пос­ле того, как Светлана Алексеевна ответит на наши воп­росы. Мы-то ведь ее ни в чем не обвиняем. Опять же и тетя волнуется. Есть возражения?

Нехорошев убито молчал, словно прощался навеки со своей синей птицей, со своей едва не сбывшейся меч­той.

— Возражений нет, — с удовольствием констатиро­вал Филя. — И чего, спрашивается, темнил, чудак... Ну что, мужики, тогда поехали?

Загрузка...