Виктор Петрович Гоголев, заместитель начальника ГУВД города Санкт-Петербурга, счел своим непреложным долгом лично встретить на Московском вокзале прибывающего в город Константина Дмитриевича Меркулова, с которым благодаря стараниям своих друзей — Турецкого и Грязнова был давно и хорошо знаком лично. Но он не думал, что заместителя Генерального прокурора будут также встречать у вагона «Красной стрелы» все руководители питерских правоохранительных и силовых структур — от УФСБ до собственного начальника. Странно, что тот не сказал. Все — через задницу... Прямо демонстрация верноподданнических чувств! Будто приезд Меркулова для них для всех невесть какое значительное событие!
Но и другая мысль сверлила голову. Значит, все-таки тому инциденту на Петергофском шоссе наверху неожиданно придали более чем серьезное значение? И действительно готовы в совершенно необъяснимом самоубийственном поступке неизвестной дуры, фанатки, обрядившейся в милицейскую робу и спрятавшей у себя на пузе полкило тротила с болтами и гайками, что представляет собой опасность для кого угодно, но только не для бронированного лимузина, увидеть террористический акт глобального масштаба? Ну да, как же, одним, понимаешь, махом убрать двух президентов ведущих мировых держав, так, что ли?
Сам Виктор Петрович так не считал. Он был уверен, что действовали либо совсем неопытные террористы (если таковые и правда бывают), либо смертница, не зная о том, выполняла четко поставленную кем-то задачу — просто напугать. И, похоже, что «испуг» сработал-таки. Значит, тут не террористы, а кто-то другой, о ком кое-кому известно, но, видимо, пока об этом инкогнито нежелательно информировать даже правоохранительные органы. Ну прямо песня: «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет...» А они, то есть органы, пусть себе пока побегают.
Это примерно как в том случае, когда хозяин делает вид, будто бросает палку с берега в реку, и посылает собаку искать ее, та плавает, «апорта», конечно, не находит и без конца оглядывается на хозяина: «В чем дело?» — а тот поощряет: «Ищи, ищи!» — а сам палку- то прячет у себя за спиной. Что-нибудь, видимо, в этом роде. Потому что версия с террористами не очень проходит даже хотя бы по той причине, что они, если не полные идиоты, наверняка поставили бы на выезде к Петергофскому шоссе наблюдателя, который и сообщил бы исполнителям, по какой дороге поехал именно президент, а не автомобиль-двойник.
Либо, что совсем уже вряд ли, действовала маньячка-одиночка — кем-то и на что-то крепко обиженная тетка. Что ж, и такое, помнится, бывало...
Но приезд самого Меркулова указывал на то, что питерцы, надо понимать, пока не справились с заданием президента — выяснить, кто организатор теракта и откуда, из какой трубы, дым, как любит повторять Саня Турецкий. Странно, что его не прислали, обычно всякого рода бяки почему-то руководство поручает именно ему...
Между тем появление Гоголева на перроне не осталось незамеченным среди встречающих высоких чинов. Обернулся и его начальник Алексей Сергеевич Громов, сделал удивленные глаза, но акцентировать свое отношение не стал, первым протянул руку
— Чего ж не сказал? — спросил обычным своим грубоватым тоном. — Вместе б и подъехали.
— Ребята из Москвы слишком поздно позвонили, это их, так сказать, личная просьба. Я и не стал вчера будить. А сейчас — прямо из дому. — Гоголев кивнул одному, другому, пожал пару протянутых рук и, склонившись к невысокому своему начальнику, спросил тихо и с шутливой улыбкой, но так, чтоб слышали все, кто стояли рядом: — А чего, собрание, что ли, будет? Или другие планы? — чем немедленно вызвал скептические ухмылки.
А начальник УФСБ лишь махнул ладонью, мол, чего с него взять, этого бывшего сыщика? Громов же посчитал необходимым разъяснить смысл жеста чекиста непонятливому своему заму:
— Меркулов едет не сам по себе, его лично президент сюда направил, вот в чем дело. Уровень, ты хотя бы это понимаешь?
— Да чего ему понимать-то? — изволил наконец усмехнуться чекист. — Они ж с Константином Дмитриевичем — старые приятели, ему-то чего?
— Серьезно?— Громов с недоверием и вроде бы даже с осуждением посмотрел на своего заместителя, будто хотел этим взглядом выразить — что ж ты рань- ше-то не сказал? Словно это обстоятельство что-нибудь изменило бы.
Но дело-то в том, что Громов был не местным кадром, а креатурой нового министра внутренних дел, в то время как Гоголев прошел в Питере все ступени карьеры, начиная с рядового опера, и, следовательно, при любой погоде считался своим. Ну а питерский патриотизм — дело известное. И в данный момент Виктор Петрович не захотел оставлять за другими последнего слова.
— Скажешь тоже, приятели... — нарочито обращаясь на «ты» к фээсбэшнику, как бы отмахнулся он. — Знакомы, ну и что из того? Но он же не чай едет ко мне пить? Или есть другие сведения? Может, вы уже в своей конторе полянку для него накрыли? Колись, чека!.. — Вокруг рассмеялись, а Г оголев развел руками — мол, оказывается, и с вас взять нечего.
Между тем у конца платформы показался наконец поезд. Встречающий народ приосанился, примолк. И когда из вагона вышел Меркулов, седой, крупный, представительный, в форме государственного советника юстиции первого класса, к нему, соблюдая никем заранее не установленный, тем не менее четкий порядок, потянулись здороваться и представляться, что касалось тех, кто не был с ним знаком ранее.
Встречали гостя из Москвы и прокурор по Северо- Западному федеральному округу, и представители городской прокуратуры, и деятели из Минюста, с таможни и черт-те еще откуда! И каждый спешил «засвидетельствовать лично» свою озабоченность. Все уже здесь, оказывается, «в курсе»! Вот те на! Вот тебе и государственные секреты! Бред какой-то...
Пожимая очередную руку, Меркулов увидел чуть в стороне иронически посмеивающегося Гоголева и, вмиг нарушив всю церемонию, повернулся к нему:
— Привет, а ты чего один, как бедный родственник? — и протянул сразу обе руки. — Иди сюда. Тебе привет от моих артистов. Володя! — Он обернулся к высокому молодому блондину с ярко-голубыми глазами, стоявшему у него за спиной, и тут же представил его Гоголеву: — А это, Витя, наш новый кадр. Поремс- кий, «важняк», разумеется, на смену Сане, так сказать.
Поремский и Г оголев поздоровались, и Виктор Петрович спросил:
— А что, Борисыч покинул фирму?
— Временно, — неохотно ответил Меркулов. — К немцам снова, не знаю, надолго ли теперь. Да что ж это я! Тебе Вячеслав конкретно горячий привет передал. Володя, можешь вручить.
Поремский протянул Гоголеву квадратный сверток. Нелегкий, как определил Виктор Петрович, и на его вопросительный взгляд Меркулов хмыкнул и развел руками:
— А что там может быть, почем я знаю? Наверное, как обычно. Разве они в состоянии придумать что-ни- будь оригинальное? Принесли прямо к отходу поезда.
— Традиционно? — улыбнулся Гоголев.
— Как положено. Ну что, поехали? — Меркулов повернулся ко всем, с кем еще не успел поздороваться, и, сложив обе ладони, потряс ими перед собой. — Со всеми, с кем не успел. Не будем терять времени. Куда вы нас? — Это он обратился к начальнику УФСБ.
— Один вопрос, Константин Дмитриевич, — серьезно спросил генерал госбезопасности. — Вы ведь еще не завтракали,так?
— Чай пили, так что с завтраком можно подождать. Давайте ближе к делу.
— К чему это он? — спросил Поремский у Гоголева, кивая при этом на генерала.
Виктор Петрович, поиграв шутливо бровями, ответил, испытывая тихое злорадство в связи со своей сообразительностью:
— Он для вас, надо полагать, полянку уже накрыл. На всякий случай. Сытый человек, как правило, не бывает сердитым. А вы ж больше, как я понимаю, по его душу, да?
Поремский посмотрел на Гоголева с почти неуловимым превосходством и ответил тихо, в самое ухо:
— Скорей всего, тут многим достанется. Константин Дмитриевич настроен решительно и долго оставаться не собирается. Разве что меня... — И Владимир вздохнул.
— За себя можешь не беспокоиться, — подбодрил его Гоголев. — Мы ж все-таки не чужие.
— Так куда едем? — уже строгим голосом спросил Меркулов, ни к кому конкретно не обращаясь.
— В управление, если позволите, — чуть нахмурился генерал госбезопасности.
— Надо бы собрать причастных, только тех, кто занимался этим делом: для общей информации. Остальные могут быть свободны. Так что полагаюсь, Иван Семенович, на ваше усмотрение. Виктор Петрович, поехали. — Меркулов решительно кивнул Гоголеву и, ускоряя шаг, направился к выходу в город. И тем самым просто решил довольно трудную для заместителя начальника ГУВД проблему.
Дело в том, что как раз в эту минуту Громов, устремляясь вслед за Меркуловым, на ходу обернулся к Гоголеву и сказал как само собой разумеющееся:
— Ну я тогда поехал с ними, а ты жди дальнейших указаний. Хозяйство на тебе, лады?
А Гоголев, услышав тут же приглашение заместителя генерального прокурора, который в данный момент был здесь главным, жестом показал Громову, что вот, мол, я вроде и рад бы, да не получается. На что тот отреагировал смешно: сморщился, будто проглотил какую-то гадость, разве что не сплюнул, и махнул рукой: ладно, уж так и быть, поехали вместе.
Наблюдая всю эту игру, о которой еще в поезде, как бы вводя Поремского в курс дела и местных взаимоотношений, рассказывал Константин Дмитриевич, Владимир откровенно смеялся. Внутренне, разумеется.
Они ехали в машине Громова. На правах хозяина тот посмотрел с переднего сиденья на молодого следователя — «важняка», по всему видать, доверенное лицо Меркулова, и вальяжно спросил:
— Ну так как там у нас, в столице-то? Что новенького?
На что Поремский серьезным тоном, сопровождаемым глубоким, почти трагическим вздохом, ответил с интонацией популярного героя кино:
— Стреляют...
Гоголев захохотал и с маху хлопнул его по колену.
Громов шутки не оценил. Либо не понял. Но тоже вздохнул и глубокомысленно произнес:
— Да... это, к сожалению, очень верно... везде стреляют...
Короткое деловое совещание, которое провел в Управлении Федеральной службы безопасности по Санкт- Петербургу и Ленинградской области Константин Дмитриевич, выявило, с точки зрения Владимира Поремского, самое основное. Расследование, как и полагали в Москве, зависло. И в первую очередь по той простой причине, что, как и везде, делу мешали ведомственные перегородки и амбиции.
В чем это сказывалось? Поначалу, когда были задействованы все службы, сотрудники МВД и ФСБ, как это постоянно случается, наступали друг другу на пятки, отстаивая каждый свой личный приоритет. Потом ФСБ все взяла под себя и... где-то проиграла. К милиции-то у населения как-то побольше если и не уважения, то хотя бы чисто человеческого доверия. А чекисты таким отношением к себе похвастаться не могли. Это ведь уже давно в крови у людей, никуда от него не денешься. Тебе суют под нос удостоверение сотрудника госбезопасности, ты и вздрагиваешь, а иной раз и просто теряешь дар речи, какие уж после откровения!..
А кроме того, обычно сильно мешает первоначальная установка. Вот чекисты решили, что был теракт, ну и стали работать исключительно в этом направлении. Работать-то работают, да ничего у них не получается. Не сходятся, понимаешь, концы с концами. В доказательство приводятся известные уже факты, вроде бы верно рисующие внешнюю сторону трагического происшествия. А вот со смыслом содеянного получаются сплошные нелады. И нет разумного ответа на самые элементарные вопросы: зачем и с какой целью? А в свою очередь, не зная причины, как искать исполнителей?
Видимо, и президент, и его ближайшие помощники прониклись этим пониманием, поэтому и прибыл в Санкт-Петербург человек, которому можно было доверять беспрекословно и в то же время надеяться, что он сможет своим авторитетом и опытом объединить разрозненные мнения. Свести всю известную фактуру в одну общую картину, не вынося ее при этом на так называемое всенародное обсуждение. Ну и кроме того, Меркулов знал еще и то, что президент мог бы доверить максимально узкому кругу неоднократно проверенных людей. Речь в данном случае шла о письменной просьбе некоего петербургского коммерсанта лично к президенту, копия которой была передана Константину Дмитриевичу Меркулову в запечатанном конверте начальником УФСБ Иваном Семеновичем Моховым. А конверт этот был доставлен к нему из Москвы накануне с указанием передать лично в руки руководителя межведомственной оперативно-следственной группы Меркулова К. Д., он и вскроет почту.
Константин Дмитриевич сам и вскрыл соответственно. Удостоверился, что у Александра Борисовича отличная зрительная память, да и в логике ему тоже не откажешь — почти слово в слово. И теперь, по собственному уже усмотрению, на что имел такое право, иначе, как заметил, провожая его еще в Москве, Турецкий, не хрен было бы и посылать, ознакомил с содержанием почты только трех лиц — Мохова, Громова и Гоголева, которых оставил после совещания. С остальными вежливо простился, пообещав, что будет привлекать в качестве помощи по мере надобности. Ну еще и Поремского оставил, естественно, тот же считался здесь правой рукой Меркулова!
И вот теперь Константин Дмитриевич ввел руководителей этих служб, ответственных за дальнейшее расследование, в курс тех нескольких уголовных дел — и здесь, в Питере, и в Москве, и даже в Германии, которые ему предложено было соединить в одно производство.
Впервые появившиеся в разговоре фамилии Нестерова и Масленникова если у кого и вызвали оживление, то разве что у одного Гоголева. Ни Громову, ни почему-то Мохову практически ничего криминального об этих людях известно не было. С Громовым-то понятно, он в городе недавно, а вот что Мохов не знает — странно. Хотя, как руководитель старой закалки, он, вероятно, все больше по шпионам, а какие из этих уголовников шпионы?.. Виктор же, будучи еще начальником уголовного розыска, прекрасно знал фигурантов. И это его знание оказалось теперь как нельзя кстати. Какие там досье! Виктор Петрович — сам себе досье! И про бандитскую разборку, в которой братва Нестерова убила младшего Масленникова, ему известно, и про те страховые делишки, в связи с которыми теперь загорает на нарах в Крестах папаша Масленников, ожидая своей участи, — тоже. А вот чем они занимаются в Германии, это и к Ленинградскому уголовному розыску отношения, в общем, не имело, и сейчас — тем более. Но... нет ничего невозможного. Надо будет — узнаем и это.
И он тут же перезвонил на свою бывшую службу и дал команду доставить к нему все имеющиеся материалы по названным лицам. Положив телефонную трубку на место, сказал с видимым облегчением:
— Ну, кажется, наконец машинка все-таки закрутилась...
И каждый понял его фразу по-своему...
Тем же вечером все известное «питерской бригаде» стало достоянием и московских «важняков», а те, по указанию Меркулова, передали эту информацию Турецкому, на следующий день ранним утренним рейсом «Люфтганзы» улетающему в Мюнхен. Таким образом, все участники многопланового расследования оказались информированными в равной степени, что позволило бы им в дальнейшем действовать максимально согласованно. В свою очередь, и Рюрик Елагин отправил в Петербург электронной почтой многостраничный протокол допроса Светланы Волковой.
Самому допросу, правда, предшествовал забавный эпизод. Этот «засранец Нехорошев», как следователи — между собой, естественно,— именовали теперь младшего коллегу из межрайонной прокуратуры, попросил оставить его наедине со Светланой Алексеевной буквально на пять минут, не больше. И он постарается убедить эту упрямую, своенравную и невероятно самонадеянную девушку... женщину (было похоже, что он уже и сам запутался, как ему в его-то положении следует ее называть), — словом, постарается уговорить ее быть предельно откровенной и искренней во время допроса.
«Важняки» засомневались, но Филипп убедил их — в присутствии Игоря Борисовича, — что ему, то есть Нехорошеву, рисковать и обманывать коллег в данной ситуации лично он, Агеев, не советовал бы категорически. А так, что же, пусть поговорит, предупредит, чем может грозить конкретно ей нежелание добровольно сотрудничать со следствием. Как, впрочем, и ему тоже. В общем, настращали и без того уже зажатого в угол Игоря и разрешили ему свидание, так сказать, наедине.
Тот не обманул. Действительно, пять минут спустя он вышел, чтобы заявить им, что Светлана Алексеевна согласна дать свои чистосердечные показания.
Одно было непонятно: каким образом сумел-таки повлиять на нее этот «межрайонный важняк», и в самом деле за какие-то считанные минуты убедивший Волкову рассказать, ничего не утаивая, о таких вещах, о которых следователи, пожалуй, и не чаяли услышать. Вот уж воистину исповедь — как перед казнью.
Последняя мысль неожиданно пришла в голову Филиппу, и он шепнул Курбатову. Тот внимательно взглянул на Филю каким-то новым, что ли, взглядом и медленно кивнул. Знали б они, насколько нечаянно, сами того не подозревая, оказались близки к истине! Ну а если б и знали, что изменилось бы? Процесс добывания истины бывает порой чрезвычайно жестоким — не внешне, нет, а внутренним своим, затаенным смыслом. Просто люди об этом редко догадываются либо предпочитают вообще не думать. Что еще проще...
Прима-балерина, несмотря на то что полностью — и душой, и телом — принадлежала исключительно высокому искусству, без коего себя и не мыслила, в быту оказалась очень наблюдательной и... памятливой. И еще — абсолютно не стеснительной в своих воспоминаниях и впечатлениях, касавшихся даже сугубо интимных сторон жизни. Она подробно, без всяких кокетливых ужимок или многозначительных умолчаний, рассказала о своих житейских мытарствах и трудностях до той поры, пока однажды неожиданно не приглянулась известному петербургскому бизнесмену Максиму Масленникову. Этот внешне приятный, спортивный молодой человек — лет тридцати с небольшим, расчетливый, но вовсе не скупой, а следовательно, весьма удобный и желанный, ввиду своей общительности и щедрости, практически в любой светской компании и в личном общении, был не лишен, однако, некоторых странностей, о которых Светлане стало известно лишь со временем. Но эти странности — чисто психологического или даже психического характера ей открылись много позже, после ряда неприятных историй, свидетелем которых она оказалась, вероятно, по чистой случайности, что тем не менее не спасло ее от кровавого — по ее представлению и твердому убеждению — исхода. И она после длительной преамбулы объяснила наконец, что конкретно имеет в виду.
Это, во-первых, ее уход от Максима, продиктованный изменениями в ее творческой судьбе: она собиралась переезжать в Москву. И второе — она покинула Максима, уйдя к его родному дяде, Виктору Михайловичу Нестерову, тоже очень крупному, совсем, можно сказать, крутому бизнесмену, у которого, по его словам, весь Петербург был в руках. Вероятно, самолюбивый, властный и жестокий Максим не захотел простить ее предательства, которого, в сущности, не было: ведь Максим все тянул и тянул с ее переходом из Мариинки в Большой театр, а Виктор Михайлович сделал это практически шутя — в течение какого-то дня. Так он сам ей и сказал. Надо же иметь обыкновенную человеческую благодарность! А еще именно Нестеров обеспечил ее очень даже престижным жильем в Москве. Может быть, следователи считают, что это стыдно: так вот, откровенно, продавать себя за возможность работать в Большом театре, за нормальные жизненные условия, за помощь, на которую способен в наше сволочное время далеко не каждый, не стыдно, зато буквально каждый стремится сам выиграть для себя — в первую очередь! Охмурить, обмануть, употребить в своих корыстных целях, а то и чисто скотских желаниях. А Виктор ничего такого от нее не хотел. Его вполне устраивало ее доброе отношение к нему. Ну там о любви рассуждать, конечно, нечего, какая такая любовь, если у тебя вся жизнь впереди, а он вдвое старше тебя? Это пока постель уравнивает шансы, а что станет завтра?
И тут же она с наивной бесхитростностью ляпнула такое, от чего Нехорошева в буквальном смысле перекосило, даже смотреть стало жалко, как человек впал в полнейший ступор. А Светлана всего-то и привела пример сказанному выше. Мол, да вот взять хоть бы того же Игорька. Ну с какой стати, разве что с очень большого бодуна, она допустила бы его к себе. Однако так сложились обстоятельства, что ей срочно потребовалось старое, испытанное народное средство: вышибить клин клином. А проще говоря, физическую боль — хорошим оргазмом. Другими словами, срочно понадобился выносливый парень с приличным членом и отсутствием последующих амбиций. Это тоже важно, чтобы потом у него не возникали какие-либо претензии к ней, слюнявые объяснения и признания, сопли там и все прочее, включая дальнейшие планы устройства совместной семейной жизни. И такой человек оказался, в прямом смысле, под боком. И никакой альтернативы.
Она только скользнула внимательным взглядом по крупной фигуре Курбатова, но и этого было достаточно, чтобы Саша невольно зарделся. Ну девка!
И вот все у них с Игорьком вышло самым наилучшим образом. Кажется, мелочь, а ведь Виктору так ни разу и не удалось довести ее до полного душевного и физического удовлетворения! И тому же Максиму тоже не всегда удавалось. А почему? А потому что она для них в постели была все-таки пусть и дорогой, но телкой, одушевленной деталью их комфортного существования, не больше. А Игорек, и смешной вроде, и не совсем ловкий, сумел что-то в ней пробудить этакое... глубинное.
— Достал, что ли? — с прямотой римлянина уточнил Филипп.
— Ага, — радостно кивая, подтвердила она.
Нехорошее сидел багровый от стыда и не поднимал
глаз. Но ни он, ни его ощущения сейчас никого не интересовали. Воспользовавшись такой откровенностью Светланы, заговорили подробнее о ее питерских любовниках, попросили уточнений. И тут наконец выяснился ряд .немаловажных обстоятельств, которые явно меняли отношение следствия к тем событиям, из-за которых, собственно, и разгорелся сыр-бор.
Светлана рассказала, как однажды Нестеров, еще там, в Питере, дал ей почитать книжку Ганнушкина, из которой Светлане стало понятно, что Максим психически ненормален, то есть он попросту сумасшедший, и иметь с ним дела крайне опасно для жизни. Недаром же родители вынуждены были в свое время перевести его из обычной школы в закрытый интернат для детей с психическими отклонениями. Его, конечно, так и не вылечили, хотя необузданные и непредсказуемые прежде вспышки бешеной ярости стали реже и отчасти предсказуемыми. А со стороны он выглядел вполне нормально. Его даже в Государственную думу выбирали, где он и проработал весь положенный ему срок.
А этот факт стал едва ли не шоковым для следователей, уже составивших себе устный портрет и внутренний образ Максима Масленникова на основе подробного рассказа его любовницы, ничуть, кстати, не стеснявшейся такой своей роли. А чего ей было стесняться? Сама она не совершала никаких преступлений, и если молчала о том, что знала, так какая же в том ее вина? Кто ее спрашивал, кто интересовался ее мнением? И потом, многое она узнала позже, со слов Нестерова, когда с Максимом у нее уже было покончено — категорически и навсегда. Так она для себя решила. С подсказки, надо понимать, Виктора Нестерова. А что решал Максим, она знала только с чужих слов.
И вот наконец они подошли к самому главному — к моменту назревшего конфликта между родственниками, который привел к поистине кровавой развязке.
Тут следовало отметить еще несколько важных фактов. Дело в том, что матерью Максима была старшая сестра Виктора Нестерова — Галина Михайловна, женщина с жестким и суровым характером. С родным братом у нее всегда были отношения натянутыми — почему, Светлана так и не узнала. Галина Михайловна, которую она, естественно, знала, поскольку частенько ночевала в доме ее сына, относилась к брату с заметной неприязнью, но никогда не объясняла причины ее. Впрочем, по некоторым данным можно было и догадаться. Это ведь именно Виктор создал в свое время российско-германскую фирму «Норма». Он, и никто другой, по настойчивой просьбе сестры обеспечил работой и ее мужа — Геннадия, и обоих сыновей — Максима и Вадима. Но никакой благодарности не получил. Вероятно, Галина Михайловна посчитала такие действия прямой семейной обязанностью своего младшего братца. Вероятно, напряжение росло, но тут на Масленниковых посыпались, как из помойного ведра, несчастья. Арестовали Геннадия за какие-то аферы со страховыми компаниями, входившими в холдинг «Норма лтд». Затем сам Нестеров крепко дал по рукам старшему племяннику, вознамерившемуся было прибрать к рукам руководство холдингом и активно вербовавшему себе сторонников. Наконец, во время ссоры между охранниками Виктора и отморозками Максима погиб Вадим. А в довершение ко всему, еще и Светлана демонстративно ушла от Максима к его дяде. Вот когда разразилась настоящая буря! Говорили, что Максим, которого его приближенные зовут не иначе как Вампиром — за бессмысленную кровожадность, поклялся отомстить так, как еще не мстил до него никто.
И налицо — результат...
Все-то бы оно так, да только следователей не оставляло ощущение, что события различной важности как бы специально, нарочно притянуты «за уши». Ну, хорошо, внутрисемейные конфликты понять можно, однако при чем здесь какая-то шахидка возле президентского кортежа? Убийства президента германского банка и главного бухгалтера «Нормы» объяснимы обострившейся борьбой за власть, поскольку конкретно эти люди могли препятствовать планам Максима ее захвата, но при чем тут российский консул в Германии? Неужели высокопоставленный дипломат убит только за то, что он родом из Петербурга, где проживает этот Вампир? Чушь какая-то. И тем не менее связь, видимо, была, но... пока не просматривалась.
Итак, подводя итоги многочасового допроса, следователи могли сказать, что информация ими была получена в некотором смысле исчерпывающая. Теперь требовалась тщательная ее проверка. Открытым оставался лишь один вопрос: что делать со свидетельницей? Куда ее девать? Где спрятать?
То, что у себя дома ей нельзя находиться без охраны, — это факт. А вот станут ли ее охранять люди Нестерова, которые занимались этим до сих пор, далеко не факт. С какой стати? Наверняка Вампир, если убийство дяди — дело его рук, постарается перетянуть бывших сотрудников Нестерова на свою сторону. И ничего для этого не пожалеет, поскольку теперь-то он точно уже станет во главе компании. Если его что-то (или кто-то) не остановит. А месть параноидального маньяка непредсказуема. Так что же? Продолжать прятать балерину здесь, на крохотной даче? И до каких пор? Месяц, два? Может быть, ей стоит тайно уехать в Питер, к своей тетушке? Все-таки родная, заботливая душа рядом. Или временно тайно отъехать куда-нибудь за границу?
Но дело в том, что Светлане не подходил решительно ни один из предложенных вариантов. И потом, вопреки собственным убеждениям, она почему-то вдруг посчитала, что со смертью Виктора исчезла и ее вина перед Максимом. О чем она в принципе может заявить открыто. Даже публично, если потребуется. И пусть только попробуют ее пальцем тронуть после этого! Наивность ее была ну просто восхитительной. Убеждения, конечно, выглядят иной раз и неплохо, но, если они не основаны на твердом знании жизненных реалий, может случиться крупный конфуз. Если не худшее. Мужики это знали, она, разумеется, нет и, кажется, не собиралась этому учиться.
В конце концов остановились на том, что Филя предложил ей в качестве охраны собственное частное агентство. Но при условии, что она будет подчиняться буквально всем требованиям, высказанным в ее адрес. Она удивилась, даже попыталась ухмыльнуться, представив себе, вероятно, в каком это виде ей могут быть выставлены требования, но тон и взгляд Филиппа не оставили ей никаких надежд на фривольные идеи, и Светлана несколько сникла, сообразив, что ей, кажется, в самом деле не остается ничего другого, как жить под плотной охраной. А значит, прощай всякая свобода. Светские рауты, где она привыкла блистать в своих изысканных нарядах, всякие шумные ночные тусовки, театры, концерты, салоны, шопинги и масса других необходимых в ее жизни мероприятий и развлечений. До тех пор пока Вампир не займет своего места на скамье подсудимых. А когда это случится, одному Богу известно. Но раз ничего иного ей не остается, придется, видимо, принять такое решение.
А следователю Игорю Борисовичу Нехорошеву Александр Курбатов показал свой крепкий волосатый кулак, после чего предложил отпустить «засранца» на все четыре стороны, но с непременным условием забыть обо всем, что он услышал тут. И больше не рыпаться ни с советами, ни с просьбами, ни тем более с идеями какого-либо продолжения его сексуальных игрищ со свидетельницей — ради его же здоровья и пользы. «Кончилась твоя лафа», — прочитал он в осуждающих взглядах коллег, будь они прокляты.
Но одновременно со своими обещаниями все оставить и забыть он почувствовал вдруг невероятное душевное облегчение. Показалось, что долгое время находился под тяжелейшим гипнозом, а теперь вдруг очнулся и увидел, что жизнь продолжается и то, что случилось, оказалось просто восхитительным эротическим сном, не больше. А сон — он сон и есть. Его, как говорится, на хлеб не намажешь и к делу тоже не подошьешь...
Поремский показал материалы, пришедшие из Москвы, Меркулову и Гоголеву. Громову он почему-то не доверял, а Мохов должен был, судя по раскладу сил, продолжать активно заниматься той шахидкой, о которой до сих пор не имелось никаких сведений. Вот пусть и Громов ему помогает.
Был уже вечер. Весь день прошел в суете и беготне. Ездили на место происшествия, тщательно там все осматривали, затем по-новому уже знакомились с протоколами допросов свидетелей, заключениями экспертиз, устали как собаки, да еще эта ветреная, дождливая, мерзкая погода. Даже обедать в городе не стали, а, вернувшись в выделенную им служебную квартиру на канале Грибоедова с отличным видом из окон на собор Спаса на Крови, выставили на стол все, что было запасено в холодильнике плюс купленное только что в магазине, без чего и застолье — не застолье, и уселись поужинать по-домашнему.
Тут Поремский и доложил о новых материалах, высказал собственные соображения. Гоголев, проведший с москвичами весь день и тоже порядком уставший, молча слушал и усмехался. Они с Меркуловым переглянулись, и Константин Дмитриевич просто махнул ладонью Владимиру по поводу его рассуждений, но ничего комментировать не стал, как и возражать. Сказал лишь:
— Ладно, раз ты так решил, сам и займешься проверкой. Как считаешь, Виктор? Можно ему это дело доверить? Или не справится?
Поремский чуть не вспыхнул. О нем, «важняке», говорили, словно о каком-то начинающем практиканте!
— Ишь как тебя, однако! — засмеялся наконец Меркулов, и Поремский сообразил, что они его просто разыгрывают. — А вот если серьезно, то ты, Виктор, обеспечь ему, пожалуйста, всю полноту информации. Мне, например, из этого текста, — он ткнул пальцем в листы факсовой распечатки, — не совсем ясны некоторые моменты. Ну хоть этот... Вот, «во время разборки между охраной Крисса и бандитами Вампира»... ничего, да?.. «Произошла перестрелка, в ходе которой погибли двое: охранник Нестерова Николай Баранов и родной брат Макса — Вадим». Непонятно, либо они все — бандиты, либо не все. Ведь и охрана у того же покойного Нестерова могла состоять из участников организованной преступной группировки. Не так? Надо бы разобраться, кто из них, черт возьми, кто?
— Разберемся, — протянул Г оголев. — Просто этот Крисс, он же, как ты правильно понял, Константин Дмитриевич, Витек Нестеров, старался не афишировать ни своих связей, ни прошлого, ни настоящего собственных сотрудников. У него же международный бизнес, значит, соответствующий и уровень общения с партнерами! И он по определению обязан выглядеть как добропорядочный бизнесмен, неукоснительно платящий государству налоги, категорически избегающий всяческих контактов с криминальным миром, ну и все остальное, что в таких случаях положено. А по поводу собственного прошлого, помню, он как-то выступал тут, у нас. Сказал, что может повторить слова знаменитого Форда: не спрашивайте, мол, меня о происхождении первого миллиона, зато за каждую следующую копейку я готов дать самый полный отчет. Ну там цент, копейка — это без разницы. И что он вор в законе, тоже никогда публично не подтверждал. Хотя все это знали, а уж нам-то — сам Бог велел. А вот что был действительно чемпионом России по боксу в среднем весе, это выставлял где надо и не надо. И, кстати, на нашего бывшего губернатора имел прямые выходы, что называется, без посредников. Это — довольно сложная фигура, — вздохнул наконец Гоголев. — И противоречивая. И характер, и железная хватка... А что важнее всего, на мой взгляд, совершенно, даже на дух, не принимал современную бандитскую беспредельщину. Такой, понимаешь ли, могиканин... из последних. Да, пожалуй, и последний.
— Нравился он вам, что ли? — не удержался от шпильки и Поремский. Но Гоголев не обратил внимания на интонацию вопроса. Или сделал вид.
— Да как тебе сказать, Владимир?.. Это, наверное, примерно по Бабелю, помнишь? Ну когда шлепнули старого Менделя Крика? Перевернули страницу истории. Нестеров ведь тоже где-то уже теперь история... Это я знаю, что он не просто болтал, делая себе рекламу, а действительно вкладывал огромные собственные средства в восстановление и реконструкцию знаменитых наших дворцов. Константиновский, между прочим, в их числе. Ну еще скупал недвижимость. А кто сегодня этого не делает? Что, разве у вас в Москве иначе? О чем же тогда газеты пишут? И против кого народ проводит бесконечные митинги протеста? Против государства? Как бы не так! А его племянничек, не к добру, как говорится, упоминаемый к ночи, Вампир этот, он полный отморозок... Но странно, а я ведь и не знал, что он псих. Ну — ненормальный. А она смотри-ка наблюдательная какая. Видел я ее не раз. Красивая женщина... Ну а что она шум вокруг своей фигуры любит, толпу, поклонников, кавалеров там, всякую шушеру, от которой больше крика, чем дела, так на то у них, артистов, и жизнь такая — вся на виду, наружи, на людях. Опять же и спонсоры, будь они неладны. Деньги-то деньгами, а сам ее за хобот и — в койку. Вот и вся тебе паблисити, да? Так это, что ли, у них называется? А, Володь?
Меркулов смеялся, ему были по душе рассуждения Виктора Петровича, которого он знал уже достаточно, чтобы полностью доверять как самому близкому человеку. И, наверное, хорошо, что Володька не поторопился с публичным обсуждением этих материалов, а оставил их как бы для внутреннего пользования. А теперь сам же и займется их тщательнейшей проверкой. Похоже, что концы и в самом деле начинают сходиться.
Ну а шахидкой, или кто там она была, займется он сам. Вместе с Гоголевым. Некоторые новые соображения у Константина Дмитриевича уже появились, пока они бродили вокруг той выбоины в асфальте на шоссе. Не сами по себе возникли и не в качестве озарения, а по аналогии с некоторыми недавними, кстати сказать, событиями. И если иной раз вдуматься, рассуждал он, то неизбежен вывод, что и шахидка шахидке — рознь. Что ни говори.
Да и вообще мы как-то привыкли в последнее время не столько размышлять над сутью того или иного явления, сколько оперировать уже готовыми выводами. Стереотипы ведь куда удобнее и понятнее, а порой даже и безопаснее, когда от тебя требуют немедленных объяснений случившемуся. И сколько уже примеров того, что лишь благодаря стараниям зануды-следователя, проевшего всем печенки, ненавидимого и проклинаемого чиновниками любых уровней, удается установить истинную причину трагедии, а не довольствоваться расхожей и часто очень удобной версией. И это превосходно, что ребята, пришедшие, к слову сказать, стараниями и Сани Турецкого, да и самого Меркулова, несмотря на откровенный поначалу саботаж «отдельных руководящих товарищей» из Генеральной прокуратуры, проявляют такую въедливость, не довольствуясь случайными успехами. Значит, дело пойдет.
Эту или примерно такую короткую речь недавно произнес Меркулов, будучи в кабинете генерального прокурора, когда тот высказал сомнение в назначении на данное расследование молодых «важняков». Вот Константин Дмитриевич и выдал. И теперь не пожалел о некоторой своей резкости.
Г оголев отнесся со всей ответственностью к просьбе Меркулова помочь Поремскому разобраться в странных взаимоотношениях двух крупнейших петербургских воровских авторитетов. Потому что одно дело — знать их подноготную, а совсем другое — вникнуть в их дела на протяжении последних месяцев и особенно недель, которые и привели, если верить показаниям Светланы Волковой, — любовницы и племянника, и дяди — к трагическому финалу. И если у того же Меркулова, возможно, еще оставались какие-то сомнения — в конце концов, у балерины вполне могли быть и собственные, личные причины ненавидеть Максима, — то Виктор Петрович, достаточно знавший обоих, сразу поверил, что убийство Нестерова — дело рук его племянника. И не только потому, что другие, более, скажем, убедительные варианты не просматривались. Он был уверен, что Волковой, при всей ее запутанной и далеко не однозначной карьере, врать было, в общем, незачем. Тем более в ситуации, когда она сама едва не оказалась жертвой мести психически больного негодяя.
Характерно также, что в ее показаниях, без всякого нажима со стороны следствия, появилось упоминание о некоем мотоциклисте, на которого незадолго до акта кровавой развязки указал Нестерову его охранник, чем вызвал неожиданно яростную реакцию хозяина. Из этого напрашивается вывод, что Нестеров если и не рассматривал всерьез сам факт покушения на свою жизнь, то о каких-то возможных для себя неприятностях все же задумывался. Но не предпринимал никаких сильных защитных мер. Может быть, не верил в то, что племянник способен на убийство? Подозревал, но до конца не верил? Такое случается, как говорится, и на старуху бывает проруха.
А то, что убийство это тщательно готовилось, подтвердили показания стариков пенсионеров, видевших — теперь это уже ясно — и наблюдателя, который мог быть одновременно и координатором действий убийц, и самих киллеров, которых было двое, на что указывали также многочисленные пулевые отверстия в корпусе джипа — с обеих его сторон. Отстреляв боезапас, они зашвырнули пустые «аграны» в салон машины. Классический вариант — оружие настоящий киллер всегда оставляет на месте преступления. И никаких пальцевых отпечатков. Тоже правильно: действовали в перчатках — они ж на мотоциклах.
Но был ли с ними Максим, неизвестно. Он парень спортивный — это у него точно в дядю. И тоже, кстати, боксом занимался в юности, хотя больших высот не достиг. Известно, что мастерски водит машину. Почему бы тогда и не пересесть разок на скоростной мотоцикл? Реально ли тогда предположить, что он сам подготовил и сам же провел операцию? В принципе да. Одна только неувязка...
Виктор Петрович вспомнил, как несколько лет назад, в конце девяностых годов, когда на криминальном фоне Петербурга обозначилась новая фигура — дерзкого и беспринципного уголовника (теперь-то понятно, чем конкретно продиктованы такие качества в характере Максима Масленникова), воображение сыщиков, давно привыкших ко всякого рода бандитским разборкам, несколько ошарашило известие об одной из них.
«Тамбовские», как привычно называли в питерском уголовном розыске братву из этой организованной преступной группировки, которые уже давно и крепко потеснили все остальные криминальные силы в городе и не без оснований заявляли о своей безусловной власти в Северной столице, неожиданно столкнулись с мощным сопротивлением со стороны так называемых «псковских». Эти «пацаны», находившиеся до поры в тени, видно, готовились к переделу власти. Во главе их, по агентурным данным, с самого начала стоял вор в законе Виктор Нестеров — Крисс, судимый прежде за крупные аферы в финансовой сфере. Но позже, как раз в конце девяностых, он якобы отошел от конкретных проблем своих бывших подельников, занялся легальным бизнесом, но не порвал с ними, оставаясь по-прежнему «законником» и осуществляя функции «смотрящего» за криминальной средой северо-запада России. И постоянно при этом подчеркивал свою лояльность существующей власти и желание помогать ей в решении трудных вопросов, связанных с криминалом. Имел достаточно сильное влияние в мэрии, но не афишировал своих «высоких» знакомств и связей, хотя вполне и мог бы. Одна его спонсорская программа подготовки к празднованию юбилея города стоила того, чтобы о ней широко оповестили средства массовой информации. Однако все проходило тихо, и знал о денежных вливаниях как бы теперь уже бывшего уголовника в юбилейную программу лишь тот, кто должен был это знать — по должности.
А между тем «псковские» набирали силу, нагло тесня остальные организованные преступные группировки и подминая под себя в регионе ключевые экономические позиции, как-то: морской порт, экспорт нефти, энергетику и так далее.
Если же взглянуть шире, то планы «псковской» братвы уже вышли в ту пору за пределы России и распространились на германский бизнес, который российский криминал брал в плотное кольцо. И по некоторым агентурным данным, во главе отечественных братков, взявшихся «окучивать» германскую экономику, стоял теперь племянник уже известного в Питере Виктора Нестерова — Максим Масленников, сын сестры Крисса.
И вот в один прекрасный день, когда противостояние «тамбовских» и «псковских» в Петербурге достигло точки кипения, по одним данным — Вампир, а по другим — лидер «тамбовских» Барон, забили стрелку для окончательного решения спорных вопросов и раздела владений. Во избежание кровавой бойни. Что там у них произошло, толком никто не знал, поскольку охрана находилась вне стен стрельнинского ресторана «Волна», но, когда браткам надоело ожидать своих боссов и они послали одного из «пацанов» узнать, как идут переговоры и почему так долго, тот вышел обескураженный. В пустом зале, где без свидетелей проходила стрелка, находились восемь трупов. Пятеро «тамбовских», включая самого Барона с его ближайшими советниками, и трое «псковских». Вампира, или Макса, с ними не было. Его в тот день, кстати, никто не видел, он сказал своим, что появится отдельно и тайно. Так вот, как он пришел, куда и когда ушел, никто в ресторане не видел. И не мог с уверенностью сказать, был ли он здесь вообще. Вызванный собственный врач констатировал отравление сильнодействующим ядом растительного происхождения, содержащим алкалоиды курарина — вещь, прямо надо сказать, чрезвычайно редкая для России — и оказывающим при попадании в кровь сильное нервно-паралитическое действие.
Владелец ресторана, как и его обслуга, клялись всеми святыми, что ни сном ни духом не имели к этому варварскому акту отношения. А вызванная милиция и «медицина» лишь подтвердили диагноз, уже установленный частным врачом.
Грешили, естественно, на Масленникова, на Вампира, — мол, в его стиле штучки. Но доказать никто так ничего и не смог. А у Макса обнаружились, по меньшей мере, пятеро свидетелей, достойных уважения, которые видели его в тот день в Москве, причем в разных местах и в разное время. Таким образом, он никоим образом не мог оказаться в тот день в Стрельне, в указанном ресторане. Мистика!
Но так или иначе, а с властью одного из самых жестких и непримиримых врагов «псковской» братвы в Питере было покончено. «Тамбовские» были вынуждены пойти на существенные уступки. Вероятно, до следующего кровавого передела... которым пока, слава богу, не пахло...
Нераскрытое дело так и осталось висеть на шее прокуратуры. И кое-кто по этому поводу не шибко сожалел: да пусть, мол, они сами себя давят, травят, режут — кому от этого вред?..
А дальше? Это же не какой-нибудь там Дон Витторио со своим мафиозным кланом, где все за «крестного отца» готовы собственные головы сложить. У нас еще со времен Киевской Руси каждый князь, «ясный сокол» (в смысле — хищник, разбойник), рвался усесться на ветку повыше, чтоб опять же с высоты своего положения гадить на головы тем, кто пониже. И чем лучше других сегодня те же «псковские»? Так что племяннику «шлепнуть» дядю — по-нашему самое милое дело. Если это у них обыкновенная внутриклановая, так сказать, разборка, битва за лидерство. И показания балерины Светланы Волковой — лучшее тому подтверждение. Хотя слова — они, без твердой доказательной базы, так словами и остаются...
Иначе говоря, если брать эту версию за основу, то надо прежде всего разыскать Максима Геннадьевича Масленникова, и неважно, кем он мог оказаться в конечном счете — заказчиком или одним из исполнителей. Но, по тем же агентурным данным, в настоящее время в Питере Макс отсутствовал. Давно ли? И можно ли верить теперь агентам, особенно после той, давней уже, стрелки в «Волне»? На этот вопрос был способен ответить лишь тот, кто находился в постоянном контакте с Вампиром. Отсюда и первая проблема: найти контактера.
Обозначив в таком ключе основную задачу перед Меркуловым и Поремским, Гоголев сам же невольно и взвалил ее на собственные плечи. Точнее, они ее как бы разделили с Владимиром между собой. Ту часть, которая касалась напрямую Макса и его бандитских связей, Меркулов попросил все-таки взять на себя Виктора Петровича. А то, что должно было иметь непосредственное отношение к балерине, ее судьбе, знакомствам, творческим и прочим и контактам, это он поручил Поремскому, заметив при этом:
— Ох и попьют же у нас кровушки эти питерские, будь они прокляты, страдания...
Пережив безумно стрессовую ситуацию, Света подумала, что на этом ее страдания закончились. Потому что, если бы все обстояло иначе, это было бы в высшей степени несправедливо — по отношению в первую очередь к ней, разумеется. Такой уж он — женский эгоизм, что ли. Или, может быть, безрассудная вера в щадящий поворот судьбы?..
Да, то, что случилось, ужасно плохо, но ведь и в каждом несчастье, как уверяли когда-то философы, всегда можно, при сильном желании конечно, отыскать нечто такое, что способно подсказать и приемлемый выход из, казалось бы, совсем уже безнадежной позиции.
И в данном случае, хорошенько поразмыслив, она, пожалуй, согласилась бы с тем, что судьба обошлась с ней не самым худшим образом. Начать с того, что она жива и, в общем, здорова, пусть пока относительно. Раны заживут, а убрать на шее шрамы — это, скорее, теперь проблема пластической хирургии. До осени, до открытия сезона, времени более чем достаточно. Это — во-первых.
Во-вторых, она не осталась на мели. Имеется отлично оборудованное жилье, записанное на ее имя, следовательно, и неожиданных наследников не предвидится. Все-таки Виктор оказался действительно джентльменом. Это тебе не Вампир с его вечными пустыми обещаниями и неясными перспективами.
Наконец, третье. Это, конечно, театр. Виктор закончил переговоры в дирекции, о чем с удовольствием сообщил ей. И что они успели отпраздновать. И, может быть, и от этого душе Виктора будет легче и теплее там, на небесах. А кроме того, Света получила официальное уведомление о том, что она будет принята в балетную труппу Большого театра, и ее коронные роли, в частности ведущие партии в балетах Чайковского, Прокофьева, Асафьева, Глиэра, Минкуса, Хачатуряна и другие, устраивают дирекцию и художественное руководство, занятое в настоящее время подбором и согласованием репертуара на предстоящий сезон. Чего еще желать?..
Во всяком случае, так было еще неделю с чем-то назад, накануне несчастья. Но прошедшие дни, наполненные отчасти ноющей болью от ран, отчасти страхом за собственную жизнь и необходимостью подчиняться кому-то, прятаться черт знает в какой глуши, и, наконец, нервическое состояние духа, которое постоянно требовало сильного физиологического противовеса, способного заглушить страдания, — все это, вместе взятое, словно бы иссушило ее организм. Так и получилось, что время не столько вылечило, сколько утомило Светлану. Да, чисто физическая боль постепенно ушла, но ее место заняла странная неуверенность в своих силах и даже в творческих перспективах. А сомнение не приходит одно. И вот уже совершенно необъяснимый страх вдруг разрастается в тебе, подобно тому как острый, колючий комок в горле мешает поначалу свободно вздохнуть либо совершить глотательное движение — Света помнила почему-то это жуткое ощущение еще из детства, когда переболела скарлатиной, — а потом вдруг становится огромным и наваливается на тебя неподъемной глыбой, погребая под собой. И ты в отчаянии кричишь во сне, не зная, что с тобой происходит. А что, собственно, происходит? Все те же последствия шокового состояния.
Она теперь сутками напролет лежала в своей .шикарной гостиной, изредка отвлекаясь от несшего полнейшую чепуху телевизора, чтобы без всякого аппетита принять пищу либо не без усилий выполнить несложный комплекс физических упражнений, прописанных ей приходящим доктором, которого «организовали» люди, что ее охраняли. Они, кстати, менялись после суточных дежурств, но Светлана перестала обращать на них внимание — боль ушла, интерес к мужчинам пропал, осталась странная апатия. Но как-то ночью, когда она не спала и решила уже принять снотворное, чтобы избавиться от тревожного чувства, ей вдруг пришла в голову мысль: а что с ней происходит?
Да, ей прислали уведомление, да, с нею были любезны и предупредительны. Но ведь она там, в дирекции, была не одна, а вместе с Виктором. Да, они твердо обещали, поскольку те денежные средства, о которых вел с ними переговоры Виктор, по его словам, были им перечислены. И тогда же было сказано, что буквально днями ее пригласят для заключения контракта. Но если это так, то почему же они упорно молчат теперь? Чего ждут?
И тут словно ошпарила невероятная мысль. Ей же отлично известно, что и по телевидению, и в газетах подробно расписывалось то покушение! Сама она ничего этого не видела, не было тогда времени, а после — желания. Но ведь у руководства Большого театра могла возникнуть мысль, что после того покушения никаких больше переговоров о переходе примы-балерины Светланы Волковой из Санкт-Петербургского театра оперы и балета в труппу Большого театра быть не может! Никто из них даже не поинтересовался состоянием ее здоровья! По меньшей мере — подло! Да и она сама ведь тоже не позвонила, не приехала, не показалась, откуда же им знать, что с ней? Нет, могли бы, конечно, даже обязаны! А что не сделали, не поинтересовались, в конце концов, Бог им судья. Значит, пора напомнить о себе.
Охрана не советует ей пока покидать квартиру без острой надобности. Все, в чем она нуждается, ей обеспечивают — молча и как будто равнодушно. Словно она и не женщина. Но это — их дело, она им за это платит приличные деньги. Но что значит — нельзя, если срочно надо?
И Светлана решила прямо с утра созвониться с дирекцией Большого театра, с этим смешным, лысым коротышкой Ахундовым, который ей без конца строил умильные глазки, когда она посещала дирекцию, и суровым тоном поинтересоваться, почему с нею до сих пор не заключен обещанный контракт. А если спросят, отчего-такой тон, она ответит, что в связи с легким ранением, которое, впрочем, не оказало никакого влияния на ее творческие способности и физическую форму, она тем не менее собирается немного отдохнуть, скажем, на юге Франции — перед грядущим сезоном. Вот так, категорически и безапелляционно указать им на их место. На будущее. И после того как решение было ею принято, она практически мгновенно заснула и проспала до утра сном счастливого младенца.
Утром она впервые за время болезни с удовольствием сделала привычную зарядку, приняла душ, наложила минимум макияжа, затем легко позавтракала, не забыв предложить и дежурившему в прихожей на диванчике, поставленном специально для этой цели, охраннику Николаю Щербаку, но тот вежливо отказался. Поинтересовался, правда, куда она собирается сегодня выйти. И есть ли в том острая необходимость.
Объяснять было долго, да и вряд ли этот человек, с абсолютно отсутствующим на лице выражением хотя бы элементарного внимания к собеседнику, понял бы ее неотложную нужду. Сказала, что должна предварительно созвониться с дирекцией театра по поводу контракта, а затем, видимо, и подъехать, чтобы его подписать.
— А что, сюда привезти этот ваш контракт нельзя? — с тупым равнодушием спросил охранник.
— Можно, — теряя терпение, с легким вызовом ответила Света, — но это, извините, в приличном обществе не принято. У нас, на театре, свои законы, которые мы все стараемся блюсти.
— Ну раз так, какой базар? — грубовато согласился Щербак. — Я только согласую с моим начальством.
— Сделайте одолжение, согласуйте, — ядовито «одобрила» она и добавила: — И машину мне вызовите, пожалуйста.
— Бу сделано, — кивнул он и, достав свой мобильник, вернулся в свою прихожую.
«Странный тип, — подумала Света. — Здоровый, как бык, и, похоже, такой же тупой. Как им доверяют вообще охранять человека?»
Откуда ей было знать, что майор спецназа ГРУ Генштаба Министерства обороны СССР прошел Афган и Чечню, служил в доблестном МУРе, пока его Вячеслав Иванович Грязнов не перетащил в свое сыскное агентство. А насчет «тупого взгляда», так они все в агентстве заранее договорились, чтоб с этой дамочкой — ни- ни! Даже несмотря на самые активные приглашения с ее стороны. Ха, где б она была, кабы не их мужской договор!
Николай так понимал, что она сейчас нужна расследованию, и в первую очередь, как это ни скверно иной раз звучит, в качестве подсадной утки. Денис почему-то был уверен, что на нее должен обязательно клюнуть убийца, участвовавший в побоище на Бережковской набережной. Иначе зачем было затевать ее охрану, круглосуточное дежурство в квартире, наблюдения и прослушивание телефонов? Пока не клюнули, но это ничего не значит, главное — терпение...
А Светлана чувствовала просто необычайный прилив сил и какую-то освежающую атмосферу вокруг себя. И все ей подсказывало, что день сложится удачно. И что закончились... а точнее, вот-вот закончатся ее страдания, которые начались еще в Петербурге, полгода назад, когда она решительно порвала с Максом. Желая и безумно страшась этого разрыва. И если бы не твердая, поистине мужская, поддержка Виктора, понимала она, сама вряд ли пошла бы на такой опасный для себя, как тогда казалось, шаг. Шаг, который действительно стоил жизни Виктору. И едва не стоил ей. Уж на это сегодня ночью, во время бессонницы, ей хватило соображения. А об остальных она как-то и не задумывалась — ни туповатый, уже покойный, Олег, ни услужливый Димка, находящийся до сих пор в коме, ее не интересовали. Да за всех ведь просто и невозможно страдать... Нет, неправильно, невозможно всем сострадать, поправила она себя, поднимая золоченую трубку с рычагов сделанного под старину телефонного аппарата. Эту «прикольную штуковину» ей Виктор привез в подарок из Германии, где на подобные игрушки большие мастера. Еще недавно все это радовало глаз, создавало приятное настроение, а теперь, странное дело, даже слегка раздражало — трубка тяжелая, неудобная в руке... Ну да, руки давно привыкли к миниатюрным мобильникам...
Прямой номер директора Большого театра не отвечал, что могло означать одно: Борис Ильясович еще не прибыл в свой кабинет, а звонить секретарше и спрашивать, где ее шеф и когда явится на службу, — этот вариант Светлане не подходил по определению. Виктор, например, беседовал с Ахундовым, когда возникала такая необходимость, исключительно по мобильному. Но этим номером пользовался он сам, Светлана его не знала. Виктор говорил, что ей вполне достаточно пока и служебного телефона директора. И вон как дело повернулось, едва произошло несчастье, как все словно куда-то провалились!
Впрочем, справедливости ради, стоило уточнить: это не столько все вокруг исчезли, сколько потерялась для них она сама, Светлана. И можно предположить, что после того, как во всех средствах массовой информации прошло сообщение о покушении и убийстве Виктора Нестерова, который ехал вместе, естественно, со своей «протеже», как это нынче называется, сюда, домой, наверняка уже звонили из дирекции. Но ее же не было! Ее прятал тот мужичок, на которого в другой раз и в нормальной обстановке она и внимания бы не обратила, а тут будто сорвалась. Однако теперь же она дома, а никто не звонит! Что они там себе думают?!
Она достаточно долго терпела в ожидании законного известия о том, что все формальности наконец улажены, хотя сама толком не знала, что это за формальности. А Виктор говорил, чтобы она не лезла не в свое дело, что его договоренности с Ахундовым ее никоим образом не касаются. Но, по правде говоря, хотя она никуда «не лезла», тем не менее знала, что ее переход в Большой театр из Мариинки стоил немалых денег. Не в том смысле, что все в стране покупается и продается, а в том, что денежные знаки в России используются главным образом в качестве смазки, чтоб машина быстрее крутилась и сбоев не давала, —-это слова, кстати, Виктора, а уж он-то деньги считать умеет. И в этой связи тем более странно, что никаких уведомлений из дирекции до сих пор не последовало.
Итак, телефон Бориса Ильясовича не отвечает. Что же делать? Разговаривать с секретаршей, этой разрисованной ведьмой, ей не хотелось. А просто позвонить и спросить, когда появится директор, неловко, такой шаг поставит Светлану на уровень обыкновенных просителей. Да к тому же она была уверена, что ее голос та мымра, конечно, запомнила, особенно после того, как увидела своего шефа, откровенно лебезящего, прямо- таки расстилающегося ниц перед посетительницей из Петербурга, прибывшей в сопровождении Нестерова, который умеет... нет, теперь надо говорить —умел! — наводить трепет на обслуживающий персонал.
А теперь стыдно сказать, если кто и спросит, что она, Светлана, и на похоронах Виктора не была, и даже где его похоронили, спросить не у кого...
Вдруг ей пришла удачная мысль.
— Николай! — позвала она охранника, и тот явился, уставился на нее своими невыразительными, пустыми, как у какого-нибудь братка, глазами. И вид был такой, будто он спал, а она его зря разбудила. —У меня к вам личная просьба. Могу обратиться за помощью?
Он тупо молчал.
— Я что, неясно выразилась? — Она начинала злиться.
— Я слушаю, слушаю... — равнодушно ответил он. — Говорите, слушаю.
— Вы могли бы позвонить по телефону, номер которого я вам сейчас продиктую, и спросить, когда появится на службе Борис Ильясович Ахундов? Это — директор Большого театра. И у меня с ними контракт. Но поскольку меня не было дома больше недели, я не знаю, звонили оттуда или нет. Прямой его номер не отвечает, а мой голос секретарше известен, и она способна нарочно сделать мне какую-нибудь гадость.
— Диктуйте.
Она продиктовала, ожидая, что охранник его хотя бы запишет. Но тот взял у нее трубку и набрал указанный номер. Пауза длилась недолго.
— Здравствуйте, — неожиданно мягким, прямо-таки обволакивающим голосом начал Николай. — Прошу извинить меня за беспокойство, милая девушка, могу я узнать, когда будет у себя в кабинете Борис Ильясович?
Последовала пауза. А затем Николай заговорил снова и несколько более жестким тоном:
— Нет, уважаемая, вы меня неправильно поняли. Всего того, о чем вы сейчас сообщили, мне абсолютно не нужно, у меня другое дело к Борису Ильясовичу. А правильнее сказать, не у меня к нему, а, скорее, у него ко мне. Я не представился, директор частного охранного агентства Грязное к вашим услугам. И если вы не в курсе, значит, Борис Ильясович не счел необходимым вас о том информировать. Итак, когда прикажете его ожидать, а то ведь у меня другие дела, могу отъехать, и вряд ли ему доставит удовольствие необходимость безуспешно потом разыскивать меня... Хорошо, давайте я запишу номер его мобильного телефона... Кто, говорите?.. A-а, это его заместитель? Не возражаю, он может быть в курсе. — Николай уставился с вопросом в глазах на Светлану, и она прошептала:
— Али Магомедович.
— Вы говорите про Али Магомедовича, да?.. — Он снова взглянул на Светлану, и та кивнула. — Давайте номер, я сам ему перезвоню. Благодарю, милая девушка, я запомнил.
Николай Щербак записал на листочке бумаги телефонный номер и передал его вместе с трубкой Светлане.
— Дело в том, что ваш директор в отъезде, как я понял, в Питере. Но все необходимые распоряжения он отдал своему заму, который в курсе всего. Вы кивнули, и я решил, что вам понадобится и его телефон. Вот, можете звонить. Я не нарушил ваших планов?
— Наоборот, сделали даже больше, чем мне требовалось. Благодарю, вы теперь свободны.
Светлана положила перед собой записку и набрала номер заместителя директора Большого театра, который был «в курсе всего». А Щербак вышел в прихожую и поднял параллельную трубку, о которой Светлане знать было совершенно незачем. Но контроль есть контроль, мало ли что!..
— Али Магомедович? Это — Волкова, — безапелляционным тоном начала Светлана. — Не дождавшись известия от вас, решила позвонить сама и напомнить, уважаемый...
— A-а, ну наконец-то! — безумно обрадовался заместитель. — Куда ж это вы запропастились, дорогая моя?! А мы тут вас просто обыскались! Столько дел! Столько проблем! Борис Ильясович — тот совсем, можно сказать, извелся! Да вот и отбыл по нашим оргделам, знаете ли, в ваши бывшие Палестины, думаю, еще с недельку там пробудет. А как ваше здоровье? Поправилось наконец? Или остались проблемы? Я надеюсь, что у нас с вами после этого ужасного ранения будет все в порядке? Или вам еще предстоит долгое лечение? Знаете...
Он трещал без пауз, не давая вставить даже слово, говорил и говорил, словно упиваясь собственным голосом. И это очень раздражало Светлану. И еще — почему он так акцентирует необходимость какого-то лечения? Неужели они решили, что она прикована к койке, и потому ни о каком контракте речи быть не может? Какая чушь!
— Мне приятна ваша забота, Али Магомедович, о моем здоровье, — сухо перебила она нескончаемый поток слов и сожалений, — но, по-моему, вы плохо информированы. Ни о какой ране речь не идет. Я здорова, как может быть здоровым всякий нормальный человек. И никаких проблем тоже нет, кроме одной. Главной. Что с моим контрактом? Почему мне до сих пор не прислали его на подпись? Или меня не пригласили в дирекцию? Я решительно вас не понимаю! Извольте объясниться!
— Конечно, конечно, уважаемая Светлана Алексеевна, — снова заторопился заместитель директора. — Разумеется, объясню, гораздо лучше это сделал бы сам Борис Ильясович, но, поскольку эту миссию он перепоручил мне, я готов сообщить вам, боюсь, малоприятную весть, хотя искренне вам сочувствую в вашем трудном положении.
—Погодите, не трещите! Я не понимаю! В чем дело? О каких неприятностях речь? Я говорю о контракте! И только о нем, и ни о чем другом! Разве я неясно выразилась?
— Ну так и я, уважаемая, — голос заместителя из медоточивого превратился в жесткий, с незаметными прежде металлическими нотками, — продолжу, с вашего разрешения? Если вы не станете меня перебивать, я изложу вам слово в слово поручение директора. Вы готовы выслушать? В конце концов, это же вам нужно, а не мне!
У Светланы неожиданно покрылась мурашками спина. И даже возникла колющая боль в тех местах, где оставались следы от пулевого ранения.
— Я слушаю, — с трудом выдавила она, чувствуя, что у нее начинает кружиться голова. Беспричинно еще, но, видимо, от какого-то неприятного предчувствия.
— Итак, мне поручено передать вам... когда вы наконец объявитесь, что контракт с вами, по всей вероятности, в этом сезоне заключен не будет. А причиной тому, как вам должно быть отлично известно, то обстоятельство, что вами, точнее, я бы выразился, вашей стороной не был выполнен ряд совместных устных договоренностей. Имеются в виду те, которые заключили между собой дирекция Большого театра и ваш так называемый попечитель. Спонсор, выражаясь современным языком. Вы, видимо, в курсе?
— В курсе каких еще договоренностей я должна быть? — ледяным тоном спросила Светлана. — Насколько мне известно, все условия, продиктованные Борисом Ильясовичем Виктору Михайловичу Нестерову, в связи с моим переходом, а точнее, приглашением в балетную труппу вашего театра, были полностью выполнены! Полностью, подчеркиваю!
— Это вы так думаете, — с некоторым пренебрежением перебил ее Али Магомедович.
Светлана уже не раз слышала, лично убеждалась, что эти кавказцы, дорвавшись до власти здесь, в центральных городах России, особенно в столицах, безумно наглеют. И не гостями себя числят, а настоящими хозяевами положения, диктующими свою волю. Есть люди, которые умеют немедленно ставить их на место, и тогда они начинают юлить и вертеть своими жирными задницами, мол, их не так, оказывается, поняли. А слабым людям, не нахалам, они просто садятся на шеи. И этот, вероятно, из них. Но сдаваться Светлана не собиралась.
— Может быть, вы соизволите мне сообщить, какие пункты договора остались невыполненными нашей стороной? — язвительно спросила она.
— Если желаете... Во-первых, чисто финансовые договоренности...
— Перестаньте! — раздраженно оборвала его она. — Виктор Михайлович сообщил мне...
— Это он вам мог сообщить, — с насмешкой перебил ее уже он. — Вполне вероятно, что таким вот образом он выразил вам свои намерения. Не спорю. Но от намерений до реальных дел, согласитесь, бывает достаточно далеко. И спонсорская помощь, которую он обещал театру... — повторяю: обещал!.. — так до сих пор и не оказана.
— Это ложь! — чувствуя уже сильное головокружение, возразила она. — Он мне твердо заявил...
— А у вас есть хоть какой-нибудь документ на этот счет? Есть, на худой конец, расписка в получении нашей дирекцией обещанных денег? He-ту! — по слогам, резко произнес он. — Ну а раз не-ту, так какой же разговор? Надеюсь, вам известна та сумма, о которой шла речь в разговоре между Ахундовым и Нестеровым? Ну та, которая, собственно, и явилась решающим аргументом, а также и непременным условием вашего перехода в нашу труппу? Пожалуйста, вы можете сами внести ее, и мы непременно возобновим наши переговоры. Но — не раньше.
— Постойте, тут какая-то чушь! Или вы сами не в курсе! Деньги были переведены. И я знаю, о какой сумме шла речь, поскольку я, а не вы присутствовала тогда в кабинете Ахундова! Но я чувствую, что у вас творятся какие-то темные дела, а потому буду вести дальнейший диалог только с самим Ахундовым. Немедленно дайте мне номер его мобильного телефона.
— Увы, уважаемая, вот тут я не имею полномочий. Но вы можете подождать, пока не вернется Ахундов, после чего и возобновить этот ваш... диалог. А тем временем проходите положенный вам курс лечения, становитесь на ноги — и... желаю здравствовать.
— Одну минуточку! Так просто вы от меня не отделаетесь, господин заместитель директора! Я сейчас приеду в вашу контору, и вы мне покажете все оформленные документы. Все, до единого! Я их видела своими глазами! И видела на них подписи Нестерова и вашего шефа! И там все ясно сказано! Не морочьте мне голову!
— Но... как же это вы приедете? — Кажется, заместитель слегка растерялся от такого поворота событий. Или он просто не видел никаких документов? И все им сказанное — чистый блеф? Ложь? Желание еще раз сорвать куш? — Как же вы приедете, если у вас, насколько мне известно, постельный режим?!
— Кто вам так нагло солгал? Какой режим? Я только что отработала у станка обычные свои три часа! Приготовьтесь, я еду! И не дай вам бог что-то утаить, я из вас душу выну! И вы легко узнаете, как я это умею делать!
Светлана швырнула трубку на рычаг и отвалилась от аппарата совершенно без сил...
Щербак слышал разговор Светланы по телефону. И сделал для себя четкий вывод, что ее попросту ловко и нагло водят за нос. Понятная ситуация. Но с этим замом у нее, скорей всего, ни черта не получится. Если и в самом деле нет никаких финансовых документов, нечего и соваться: облапошат, как сопливую девчонку. Уже, по идее, облапошили. И ей бы не «базарить», а действительно подумать о каких-то документах. Видимо, покойный Нестеров все-таки не был круглым идиотом и деньги просто так никому не отстегивал. А если и отстегивал, то уж о приходе-расходе не забывал, и это дело наверняка где-то у него было зарегистрировано. Где — вот об этом ей бы и думать. Да только вряд ли она примет совет от постороннего. Чрезмерно себя уважает...
Размышляя, Николай из-за шторы поглядывал на двор. Уже не раз его внимание привлекала черная машина «БМВ», словно дежурившая напротив подъезда, где располагалась квартира Светланы. Иногда машина резко уезжала, потом возвращалась. Но из нее никто не выходил. Ну прямо «летучий голландец» какой- то. Или наблюдатель.
Вот и сейчас машина торчала напротив. А когда Светлана швырнула телефонную трубку, машина тут же уехала. Можно подумать, что внутри ее сидел кто- то, слышавший телефонный разговор, а выяснив все, чего хотел, посчитал информацию исчерпывающей для себя. Щербак размышлял просто так, скорее по привычке, но когда словно угадал намерение водителя, опомнился. Да ведь все получается и в самом деле именно так! Или тут случайное совпадение?
В комнате что-то хлопнуло. Николай осторожно заглянул туда и увидел, что Светлана стояла у большого напольного зеркала с какими-то нарядами в руках.
Это она примеряла себе необходимое платье, наверное, для выхода на улицу. Ну да, она же собиралась! А хлопнула дверца шкафа.
— Мне надо переодеться! — резко бросила она, не оборачиваясь, будто почувствовала присутствие чужого человека в комнате. — Выйдите! Сейчас поедем! Где машина?
— Сей момент, — вежливо отозвался Щербак и, вернувшись в прихожую, достал свой мобильник.
Денис выслушал его сообщение и, поразмыслив, сказал, чтобы Николай не спускал с нее глаз, но и в дела ее тоже не лез. Если ей нужен «базар» в дирекции Большого театра, это ее проблемы. Мешать ей не стоит. Но и одну ее оставлять, в смысле, без присмотра, тоже не следует. За исключением... ну Николай должен понять, куда совсем не нужно сопровождать охраняемую женщину. Щербак усмехнулся по поводу столь тонкого замечания шефа: он и не собирался сопровождать приму- балерину, скажем, в туалет, а вот постоять у двери... Отчего же не постоять? Бывает ведь, когда воруют подопечных именно из туалетов...
Обменявшись остроумными замечаниями, директор «Глории» пообещал прислать Николаю в помощь Филиппа, на своей машине. Джип «форд-маверик» был гордостью Дениса Грязнова, и выдавал он его своим сотрудникам лишь в исключительных случаях. Возить балерину — это, конечно, изрядное исключение, ничего не скажешь!
Скоро Филя позвонил снизу и сказал, что у него порядок, а «БМВ», о котором заходила речь, и близко нету, можно спускаться. Щербак забрал ключи у Светланы, лично запер все замки, оставив положенные в таких случая «секретки», если бы кто-нибудь пожелал проникнуть в жилье за время их отсутствия, и только потом вызвал кабину лифта.
С Филиппом договорились так, что он будет ожидать в машине и наблюдать за обстановкой вокруг, а Николай сопровождать клиентку повсюду, кроме, так сказать... в общем, понятно. Даже посмеялись по этому поводу, надеясь немного расшевелить Светлану, которая была мрачно сосредоточена и только морщилась по поводу незамысловатых хохмочек своих охранников. Ну, пошутили и замолчали, поддавшись тяжелому настроению женщины.
Филипп ловко подкатил к самому подъезду дирекции. Вышел, огляделся и дал знак Николаю. Тогда вышел из машины и он, и вот так, вдвоем, прикрыв собой балерину спереди и сзади, они вошли в помещение. Дежурный на входе тотчас доложил о посетительнице, и минуты три спустя на лестничной площадке перед ними появился невысокий, плотный, похожий более на братка, нежели на крупного работника искусства — административного, естественно, работника, — мужчина. Был он горбоносым, с черными как смоль кудрями и тонкими усиками, выдававшими его определенно кавказское происхождение. Он сделал в сторону балерины легкий поклон, но не пошел навстречу, а рукой показал, что готов пригласить и выслушать. И еще — он не улыбался, как обычно улыбаются люди, увидев перед собой хочешь не хочешь, а все же знаменитость.
Щербак обернулся к Филе и кивнул ему. Филипп понял и пошел к машине. А Николай отправился следом за Светланой по лестнице наверх. Перед большой дверью с позолоченной старинной ручкой Светлана как-то нервно обернулась к своему охраннику и негромко сказала:
— Здесь подождите. Я же никуда не денусь, а вот вам, возможно, не очень понравится мой разговор с этим сукиным сыном.
— Но я... — попытался возразить Щербак. — И потом, со мной, то есть в моем присутствии, вам наверняка будет легче беседовать с этим типом. Я все-таки владею кое-какими боевыми приемами, а?
Она даже не улыбнулась.
— Нет, разговор будет тет-а-тет.
— Ну как считаете, — вздохнул Щербак, — на тет так на тет. Не положено, правда.
— Положено. А за меня не бойтесь...
И она ушла в дверь следом за Али Магомедовичем, так следовало понимать. И сама закрыла за собой дверь. А Щербак взял от окна в приемной стул, поднес его к самой двери и демонстративно уселся. Средних лет секретарша, безотрывно высматривающая что-то в мониторе большого компьютера, лишь недовольно поморщилась от этого его самоуправства, но промолчала. Уж охранник-то ее никак не интересовал.
В мертвой тишине прошел почти час. Щербак не шевелился, никаких телодвижений у компьютера не совершала и секретарша. Из-за двери не доносилось ни звука.
Когда время перевалило на второй час, Николай поднялся со стула и громко кашлянул. Секретарша оторвалась от экрана и с неприязнью взглянула на Щербака, будто хотела задать вопрос: какого черта ему здесь надо и кто он такой вообще? Это показалось ему уже совсем странным. И тогда Николай обернулся к двери и резко отворил ее.
— Эй, куда вы?! — закричала секретарша, продемонстрировав визгливый, словно скрежещущий металл по асфальту, голос.
Но Николай уже вошел в обширный кабинет, огляделся и... никого не нашел. Быстро выйдя в приемную, наклонился над секретаршей и, свирепо глядя ей в испуганные глаза, рявкнул:
— Где они? Быстро! А то, твою мать!..
— А-а-а! — буквально завопила эта дура и замахала перед собой обеими руками, словно отгоняя привидение.
Через мгновение в приемную ворвался охранник, не тот, что был внизу, у входа, а другой. И кинулся к Николаю. На свою беду. Потому что Щербак, когда тот прыгнул на него, сделал короткое защитное движение, как бы закрываясь от мощных кулаков нападающего, и через мгновение тот тяжкой тушей, с грохотом рухнул навзничь. И еще немного прокатился на спине по натертому паркету. Встать он не смог.
— Отвечай, сука старая, где они? Иначе я тебя задушу! — тихо прошептал секретарше на ухо Щербак.
— Не знаю... — Та была словно в полнейшей прострации. — Вышли, наверное...
— Куда вышли? — грозно спросил Николай. — Показывай!
Он еще не знал, что произошло, но уже догадывался. И его догадку подтвердила секретарша, которая подвела его на подгибающихся ногах ко второй двери, прикрытой тяжелой бархатной портьерой и выводящей хозяина кабинета либо его посетителя, если это потребуется, на другую лестницу.
Держа перепуганную не на шутку стервозу за шиворот, Щербак прошел вместе с ней до самого выхода и, никого не обнаружив, небрежно отшвырнул ее от себя. Та едва не рухнула на ступеньки, повисла, вцепившись в перила. Черт бы их всех побрал! Это — единственное, что пришло в голову Щербака.
— Значит, так, слушай меня, вонючка старая, — спокойным голосом сказал он секретарше, от которой действительно почему-то неприятно запахло. — Передашь этому своему абреку, что, если с Волковой что – нибудь случится, я из его жопы сделаю решето. Поняла? Не слышу!
Та судорожно закивала, не отпуская, однако, руками лестничных перил.
А Щербак вышел из подъезда на улицу, осмотрелся и понял, что был, по сути, на черной лестнице, которыми оборудованы старинные дома в Москве. Их немного уже осталось, но вот есть еще, оказывается. И еще он понял, что его попросту провели, как мальчика, как последнего сопляка. Кинули, иначе говоря... Господи, как же людям-то в глаза смотреть?! Вот же срамотища!