След мустанга

9

Лошади сами нашли дорогу к ферме. Навстречу фургону выбежали мальчишки.

— А где дядя Пит? Ой, сколько дырок! Дед будет ругаться…

Дед не ругался. Он молча стоял на крыльце, скрестив руки, и смотрел, как Кирилл выгружает из фургона ящики с гвоздями.

— Двадцать четыре, — Кирилл вытер взмокший лоб. — Сложите их в сарай при мельнице. К стройке не приступайте, пока не вернется Питер.

— Зачем привез парня обратно? — спросил старик.

— Приказ шерифа, — сказал Кирилл, снова взбираясь на сиденье фургона. — Но я думаю, что ему тут будет неуютно. Полагаю, что уже завтра к вам наведаются весьма неприятные типы. Передайте им, что больной проходит лечение на ранчо Коннорса.

Он натянул вожжи и взмахнул кнутом, заставляя лошадей развернуться.

— Постой, — сказал старик. — Я не разрешал тебе править моим фургоном. Слезай. Заходи в дом.

— Нет времени, — вежливо улыбнулся Кирилл. — Я бы с удовольствием. Но некогда.

Старик хлопнул ладонью по бедру и что-то проворчал, скрываясь за дверью.

Кирилл снова подергал вожжами, но теперь лошади не слушались его. Они мотали головой и сердито всхрапывали. Увидев, что и его собственный мерин косится на него как-то нехорошо, Кирилл подумал: «Против колдуна не попрешь», и смиренно поднялся на крыльцо.

Старик ждал его за столом.

— Садись. Рассказывай.

— Ваш сын завтра отправляется в город. Какая-то история с лошадьми. Кажется, они оказались крадеными…

— Об этом я не спрашиваю. Рассказывай, кто стрелял по фургону.

— Мы не успели познакомиться. Но мне показалось, что они не имели ничего против меня, тем более — против вашего фургона. Им был нужен наш пациент. Они называли его Рябым. И почему-то очень не хотели, чтобы он излечился и заговорил.

— Сколько их было?

— Трое.

— Трое…. — угрюмо повторил старик. — Еще трое…. Где ты их оставил?

— В овраге, что южнее брода.

— Зачем ты хочешь увезти его к Коннорсам? Мойра не будет рада такому гостю.

— Она будет рада его видеть, — уверенно сказал Кирилл. — Она будет очень рада, если он был с теми, кто убил ее мужа. А он — был, я почти уверен. Если в банде остались живые, они придут за Рябым. Если никто не придет, значит, с бандой покончено.

Старик посмотрел на него с сожалением:

— Здесь тебе не Техас. Здесь нет никаких банд. Их давно вывели. Здесь все служат закону и порядку. Помощники шерифа. Помощники маршала. Охранники скота. Охранники железной дороги. Сторожа магазинов и складов. Любой может застрелить тебя, и будет оправдан в суде. И те, кто придут сюда за Рябым, будут иметь ордер на проникновение в жилище, ордер на обыск и ордер на мой арест, если я вздумаю им противиться.

— Вот почему я и не хочу оставлять его тут.

— Ну да, понятно. Хочешь устроить сражение? Хочешь, чтобы всех Коннорсов похоронили в одной могиле? Мало тебе пролитой крови?

— Не я начал эту войну, — спокойно ответил Кирилл. — А чтобы ее закончить, надо победить. Или погибнуть.

— Войну нельзя закончить. — Старик встал. — Но ты еще молод, чтобы понять это. Сиди здесь, жди. Мне надо подумать.

— Подождите! Те, кто стрелял по вашему фургону, спрашивали меня, не работаю ли я на Дэна Мосли. Кто это?

— Вор. Старый вор. Держит воровской рынок в Техасе. Ему можно сбыть все. От чайной ложки до паровоза. А спросили тебя на всякий случай. Вдруг ты такой же, как они?

— Я не такой.

— Ну, по мне все вы одинаковы, — сказал старик и вышел.

Кирилл наклонился к узкому окну, похожему на бойницу, чтобы лучше видеть Полли. Она стояла возле фургона, вытирая лошадей, и слушала отца. Тот говорил, сердито хмурясь, будто выговаривал ей за что-то. Девушка виновато отводила взгляд, но Кириллу казалось, что она едва сдерживает улыбку. Вот она скосила глаз в сторону дома, и их взгляды встретились.

Он улыбнулся ей, и Полли смущенно отвернулась. «А она не так сурова, как в прошлый раз», — подумал Кирилл. И тут же вернулся за стол, увидев, что старик возвращается.

— Вот что, техасец. Садись на своего коня и уезжай, — сказал он. — Я нашел место, куда спрятать раненого. Никто не найдет.

— Шериф хочет допросить парня, когда он сможет говорить.

— Через неделю, не раньше. Чего сидишь? Ты же говорил, что торопишься.

— Теперь мне некуда спешить. Могу я хотя бы воды попросить?

— За поворотом увидишь колодец. Там и напьешься. Прощай.

Полли уже забралась в фургон и прибирала там. Кирилл спустился с крыльца и приподнял шляпу:

— Добрый день, мэм.

— Для кого добрый, для кого-то не очень, — проговорила девушка, не удостоив его взглядом.

Отвязывая мерина, он следил за тем, как она ловко скрепляет рваные края дыр в полотне тента. Перехватив его взгляд, Полли задернула задний полог. Но Кирилл успел заметить, что на сиденье уже лежит стеганая подстилка с бахромой. Ни один мужчина не догадается обзавестись такой. А вот женщина обязательно прихватит ее в дорогу.

Его догадка оказалась верна. Ему пришлось постоять у колодца всего полчаса, когда знакомый фургон показался из-за холма. На всякий случай он выждал, чтобы убедиться — лошадьми правит не злобный старик.

— Так и знала, что будешь меня караулить, — сказала Полли, когда он поехал рядом.

— Я просто пил воду.

— Держи. — Она ловко бросила ему небольшой узелок. — Водой не наешься.

В узелке оказалась надрезанная половинка хлеба, с пластом отварного мяса внутри. Кирилл не стал притворяться, будто не голоден.

— Отец говорит, ты опять попал в историю, — насмешливо сказала она.

Он пожал плечами.

— Тебе нельзя у нас задерживаться. Таким, как ты, здесь не выжить. Я видала крутых стрелков. Все они похоронены на тюремном кладбище.

— Отличное мясо, — сказал он, ссыпал хлебные крошки из узелка в ладонь и отправил их в рот. — Спасибо. Я провожу тебя до реки.

— Не стоит.

— Все равно нам по дороге.

— У меня есть провожатые, — она показала кнутом на гребень лесистого холма.

Оттуда, из-за деревьев, торопливо спускался всадник на пятнистой лошади.

Он быстро нагнал фургон. Это был индеец, невысокий и толстый. Поперек седла у него лежал карабин, украшенный кожаными накладками. Индейцы относятся к оружию, как к собственному ребенку: заботливо и строго, но порой и побаловать любят. И этот винчестер был не просто ухожен — он был наряжен. Желтая кожа, обшитая зеленым шнуром, обтягивала его в тех местах, где к оружию прикасались руки — на ложе приклада и на цевье. Шоколадного цвета замша, охватившая приклад, была расшита бисером.

— Привет, Крис, — сказал индеец.

Кирилл немного удивился, но тут же вспомнил, что они уже встречались когда-то. Ну да, в тот самый день, когда он привез раненого Брикса. Индеец запомнился своей необычной прической — волосы были обрезаны справа на уровне уха, а слева опускалась толстая коса. И еще — у него было необычное имя.

— Привет, Ахо.

— Я поеду впереди.

Индеец ускакал, не оглядываясь. Он держался в седле ровно и легко. Казалось, его тело плывет в воздухе отдельно от скачущего коня.

— Он муж моей сестры, — сказала Полли. — Мы едем к его родне. Они позаботятся о раненом.

— Далеко ехать?

— Засветло успеем. Если не придется останавливаться.

— А индейцы знают, как лечить таких больных?

— Его не надо лечить. Раз в день давать настойку. Да менять подстилку. Нужна неделя, чтобы вышла вся мертвая кровь.

— Значит, через неделю я смогу с ним поговорить?

— Надеюсь, что через неделю ты будешь далеко отсюда, — сказала она. — Если, конечно, к тому времени тебя не убьют.

— Я постараюсь продержаться эти семь дней, — пообещал он. — Очень хочется задать парню несколько вопросов. Кажется, он знает, кто убил моего друга.

— Коннорса?

— Да.

— Так ты приехал из Техаса только для того, чтобы отомстить за друга?

— Можно и так сказать.

— Странно. Взрослый мужик, а рассуждаешь, как мальчишка. Нет, — она горько усмехнулась, — семь дней в Оклахоме тебе не прожить. Возвращайся в Техас, там спокойнее.

— Откуда ты знаешь? Бывала там?

— Давно. Был у меня дружок, настоящий техасец. Он возил меня к себе, чтобы познакомить с родителями. Мы собирались пожениться, да не получилось.

— Где он сейчас? В Техасе?

— Нет. У нас. На тюремном кладбище.

— Он был стрелком?

— Ты слишком много спрашиваешь.

Она прикрикнула на лошадей и замахнулась кнутом. Кирилл понял, что разговор окончен. Но не отстал, а продолжал молча ехать рядом, украдкой разглядывая ее. Сейчас ему никто не мешал, и он мог убедиться — она даже красивее, чем показалась при первой встрече. Правда, теперь стало видно и то, что Полли вовсе не девчонка. Было ей, наверно, лет двадцать пять. На высоких скулах виднелись едва заметные оспинки, и у Кирилла сжалось сердце. Точно такие же были у его сестры…

— Тебе лучше свернуть здесь, — сказала Полли. — Иначе не попадешь на брод.

— Я поеду с тобой, — ответил он.

— Как хочешь.

Он с трудом удержался от довольной улыбки. Больше всего Кирилл боялся, что она окажется такой же вредной, как ее папаша, и прогонит его каким-нибудь колдовским способом.

«Я же хотел вернуться к вечеру», — вспомнил он. И тут же забыл. Все планы можно послать к черту, когда появляется настоящее дело.

А его дело сейчас — ехать рядом с Полли и охранять ее. Да, у нее уже есть один охранник, индеец. Но этот толстячок казался таким безобидным, что его самого следовало охранять.

Вечерело, когда они свернули с дороги на широкую тропу, протоптанную в траве. Слева и справа теперь высились длинные валы бурой комковатой глины. Иногда попадались кучи полусгнившего хлама, среди которого можно было разглядеть то сломанную тачку, то ржавую лопату, стертую до самого черенка. Скоро в воздухе появился еле уловимый запах гари, и Кирилл насторожился. Он не мог похвастаться особо чутким носом, но все же отличал вкусный дымок кухни от тоскливой горечи сожженного мусора. Ему пришло в голову, что так пахнуть может только покинутый лагерь.

Ахо, видимо, подумал о том же. Он резко повернул своего мустанга и взлетел на глинистый вал, чтобы из-под ладони оглядеть прерию. Кирилл направил коня за ним. Сверху было видно поляну в кольце невысоких мескитов.[6] На траве темнели округлые пятна, оставленные стоявшими здесь типи.[7] Белая зола кружилась вьюжной спиралью над остывшим кострищем.

— Темный Бык ушел, — сказал Ахо.

— Они не могли уйти далеко, — сказала Полли. — Мы догоним их.

— Не сегодня. — Индеец махнул в сторону заката. — Если пустимся за Быком, ночь застанет нас в камышах за Волчьей рекой. Переночуем здесь.

Ахо вырыл яму для костра и замысловато обложил ее дерном и камнями. Когда пламя разгорелось, дым уходил не вверх, а стелился над травой.

На ночлег Полли улеглась под фургоном, а Кирилл с индейцем устроились возле погашенного костра. Прежде чем закутаться в одеяло, Ахо достал небольшую фляжку и отпил глоток, а потом протянул ее Кириллу:

— Выпьешь на ночь?

Обычно в дороге Кирилл воздерживался от выпивки. Но индейцы очень чувствительны к любому проявлению недоверия со стороны белых, и ему не хотелось обидеть попутчика. Он понюхал горлышко:

— Самогон?

— Наливочка, — ласково произнес Ахо. — Мы ее называем «Глаз пумы». Пьем на ночь. Если придется встать, все будешь видеть без огня.

Напиток оказался таким кислым, что Кирилла всего передернуло.

— Спасибо, — процедил он, не в силах разжать зубы, и достал портсигар. — Закурим?

Индеец размял и понюхал сигару.

— Хороший табак. Мексиканский?

— Нет. С островов. Кажется, с Кубы или Мартиники.

— Даже не знаю, где это. — Ахо посмотрел на звездное небо. — Мир огромен.

— Не слишком.

— Моя семья кочевала между Рио-Гранде и Арканзасом. В детстве я думал, что за большими реками уже нет жизни. Смешно?

— Почему?

— Белые люди многое находят смешным.

— Белые люди — это и есть самое смешное, что я видел, — сказал Кирилл.

Ахо долго молчал, глядя в небо.

— Мой свояк Питер был в Чикаго. А его сестра была еще дальше.

— Ты про Полли? Где же она побывала?

— Спроси у нее сам. Она иногда бывает разговорчива.

Больше они не произнесли ни слова. Индеец закутался в одеяло и стал неотличим от валунов, темнеющих вокруг.

А Кирилл, поняв, что не сможет заснуть, отошел подальше.

Ночь была лунной, и плавные изгибы дороги были хорошо видны среди пепельных холмов и черных низин. Кирилл с нарастающим нетерпением ждал, когда же «наливочка» начнет действовать, но с его зрением ничего не происходило. Луна была молочно-белой, выпуклой, с ясно видными бородавками и оспинами. Небо оставалось густо-синим с разноцветными звездами. Трава в степи серебрилась так же, как и в любую другую лунную ночь.

Он поднялся на холм и огляделся. С высоты ему была видна светлая дорога к поселку, по которой он сегодня днем проехал на фургоне. Хотя прошло уже довольно много времени, следы фургонных колес до сих пор темнели в пыли, как сдвоенная нить на гладкой ленте. Отсюда он увидел и сам поселок — ажурная вышка ветряка выступала из темных холмов, как кончик иголки из складок сукна, и в крайнем доме горели два окна.

Дорога изгибалась, повторяя поворот реки, пропадала за рощей, и снова светилась уже на другом берегу. Кирилл вдруг увидел краем глаза, что слева от него пролетела над самой землей сова. Не поворачивая головы, он отчетливо видел, как она взмыла, прогнулась на лету, выкинула вперед толстые лапы и безошибочно нашла ими голую ветку приземистой акации.

Он протер глаза. Ночь оставалась черной, но эта чернота была прозрачной. Прошло еще несколько минут, а Кирилл не трогался с места, привыкая к новому миру, который распахнулся перед ним.

Теперь он видел, что степь исполосована дорогами. Он видел на траве колею, которую оставил Питер, когда вез раненого к шерифу. Видел он и тропу, взрыхленную копытами нескольких быстрых лошадей, промчавшихся вдоль реки куда-то в сторону Мертвой Долины. Даже мыши, перебегающие в траве, оставляли за собой угасающий след.

Днем прерия представляет собой довольно однообразное зрелище. Когда едешь среди волнистых холмов и пригорков, тускло-коричневых и повторяющихся с надоедливым постоянством, не видишь ничего, кроме сухой травы и неба над головой. Надо остановиться и выждать, и тогда, если достанет терпения, обнаружишь стайку мелких пташек, нарядившихся в такие же тускло-коричневые перья, как и окружающие холмы.

Если застыть и продолжать наблюдение, то еле заметное пятно на тусклом фоне вдруг слегка дрогнет и переместится в сторону, и станет ясно, что все это время вислорогая антилопа стояла и смотрела на тебя. А неопрятная куча длинных стеблей вдруг сама собой покатится против ветра и превратится в дикобраза, который с недовольным видом пересечет твой путь и снова застынет неподалеку, на этот раз в виде огромной волосатой швабры.

Но чтобы увидеть все это днем, надо остановиться, а Кирилл не любил остановок в пути. Совсем иначе жила прерия ночью. В траве неутомимо сновали какие-то зверьки. Он едва успевал разглядеть их. Они шуршали, грызли, прятались и нападали; одни перетирали былинку, а другие впивались им в горло — жизнь кипела, бурлила, торжествовала и ужасалась.

«Вот если б Ахо дал мне этой наливочки с собой… — подумал Кирилл. — В море ночное зрение порой важнее дневного».

И вдруг понял, что, впервые за многие годы, ему не хочется возвращаться в море.

Когда большая индейская семья снимается с места зимней стоянки, ей трудно исчезнуть бесследно. И фургон покатил по широкой и хорошо заметной полосе следов, оставленных на траве и в песке. Кирилла немного тревожило то, что впереди между холмами иногда поблескивала река, и следы направлялись определенно в ее сторону. Переправа с фургоном стала бы тяжелым испытанием.

Но на берегу реки их поджидали совсем иные трудности.

Широкая цепочка следов внезапно разрослась во все стороны, словно все, кто шел к реке, вдруг разбрелись поодиночке. Одни пошли направо, другие налево, третьи повернули назад, а четвертые шагнули прямо в реку.

Полли растерянно оглядывалась:

— Что здесь случилось?

— Ничего не случилось, — пояснил Ахо.

— Ничего, — согласился Кирилл. — Если не считать того, что Темный Бык решил оторваться от погони. Куда теперь — налево или направо?

— Налево каменный холм, — ответил индеец.

Понятно. Каменистая плоскость не хранит следов, особенно если преследуемые не забудут об этом позаботиться.

— Назад тоже бесполезно идти, там поселок, — сказала Полли. — Там будет слишком много чужих следов. И никто не подскажет, куда они ушли. Только запутают еще больше.

— Впереди — река, — подытожил Кирилл. — Остается один путь. Двигаемся направо вдоль реки.

Через полчаса они обнаружили еще теплые угли небольшого костра. Наверно, то был сигнальный костер: обгоревшие сучья лежали на ровном месте. Не было никаких камней, чтобы поставить на них чайник. Не было и ни одной дырки в земле, оставленной костровыми рогатинами. К тому же ни один из следов не отклонился в сторону и не кружил на месте, как это бывает даже на коротких остановках.

— Идут на Косой Брод, — уверенно заявил Ахо, мельком глянув на угли.

Кирилл снова оглядел остатки костра и на этот раз заметил то, что проглядел поначалу. Обугленные сучья были положены в золу уже после того, как костер догорел. Длинный сук лежал параллельно реке, а короткий пересекал его под острым углом. Это был знак для тех, кто идет следом. Знак, понятный только своим.

Река в этом месте была не слишком широка, но изобиловала скрытыми ямами — их выдавали воронки, бегущие среди оливковой ряби и белых гребешков. Ахо первым направил своего мустанга в воду и показал рукой на белый валун, высившийся на другом берегу значительно правее.

— Держите на него! Полли, не смотри на воду!

— Спасибо за совет, — негромко проворчала девушка.

Они долго пробирались по песчаной отмели, и Кирилл тоже не смотрел на воду, потому что непрерывно вертел головой, оглядывая берега. Каждый раз, когда приходится долго пересекать открытое пространство, чувствуешь себя движущейся мишенью. Конечно, если в тебя уже целятся, ты вряд ли успеешь увернуться от выстрела. Но Кирилл по себе знал, как неудобно стрелять в мишень, которая вертит головой и в любой момент может обнаружить стрелка. Стрелку в таком случае приходится не только целиться, но и скрываться. А когда делаешь два дела одновременно, все получается не так, как хотелось бы.

Индеец пересекал длинный брод, держа карабин на бедре стволом вверх. А как только выбрался на берег, остановил коня вплотную под валуном, защитив свой левый бок.

— Кайова собираются у скалы Белого Мула, — сказал Ахо, когда они подъехали к нему. — Там раньше собирались на летние праздники. За ними едут чужие.

— Где это написано? — спросил Кирилл.

— На земле.

Стволом карабина он показал на втоптанный в песок огрызок тонкой сигары.

— Наверно, у Темного Быка есть повод для праздника, — сказала Полли. — Это было бы прекрасно. Хорошо, что у меня много подарков. Но плохо, что они нас не отпустят сразу. Отец будет беспокоиться. Поехали скорее, Ахо, почему ты стоишь?

— Здесь опасные места, — важно произнес индеец. — Дальше поедем так. Я первый, вы двое сзади. Если остановлюсь, вы тоже стоите. Если поворачиваюсь и убегаю, вы тоже убегаете и не ждете меня.

— К чему такие сложности? — сказала Полли недовольно. — Мы здесь ездили тысячу раз безо всяких предосторожностей! Нам надо спешить.

Ахо, не ответив, ускакал вперед.

— Это называется боевой дозор, — сказал Кирилл.

— Он просто любит командовать, — ответила Полли. — Да, отец знал, кого послать со мной.

Так они проехали еще несколько миль, пока Ахо не остановился и не подозвал их жестом. Тропа вела к тому, что здесь называют «гребенкой» — к череде невысоких вытянутых холмов, оголенных наверху и опушенных сухим кустарником внизу.

— Уже близко, — сказал индеец.

Они поднялись на первый холм, и с его высоты стало видно, как изменился вид прерии на этом берегу. Все пространство было покрыто пятнами густого и высокого темно-зеленого кустарника, а между ними просвечивала безжизненная рыжая земля. Если обычную степь часто хочется сравнить с морем, то здесь перед ними лежало, скорее, болото.

— Похоже, они прошли совсем недавно, — сказал Кирилл и спешился, чтобы пощупать след, оставшийся на склоне холма.

Не успел он сделать и двух шагов, как что-то со страшной силой ударило его в бок.

И сразу время пошло по-другому.

Сначала ему показалось, что его лягнул злой мустанг. Потом он сообразил, что мустанг индейца стоит слева, а удар был справа. «Но почему тогда я падаю не в сторону, а вперед?» — удивился он. А ведь он падал, будто с огромной высоты. Бурая земля в белых известковых потеках приближалась медленно. Он будто парил над ней, покрепче сжав карабин. Земля все еще приближалась, когда он, наконец, услышал далекий треск винтовочного выстрела …

Ноги подогнулись, и он повалился набок, перекатился по склону, прижимая карабин к груди, и застрял в сухом кустарнике.

Он не закрывал глаза ни на секунду, но не видел ничего кроме комьев земли и голых сучьев. Где-то далеко послышался топот убегающего коня, потом где-то проскакало еще несколько лошадей. Кто-то кричал: «Догоним, догоним, ему не уйти!».

Очень не хотелось подниматься. Он знал, что, как только пошевелится, будет очень больно. Так и вышло. Вся правая сторона груди моментально налилась свинцовой тяжестью боли, от которой Кирилла всего скрючило, и он чуть не закричал. Но крови нигде не было, и обе руки были целы. Ноги казались ватными, но он все же смог встать на колени. Большего добиться не удалось, и Кирилл стал на коленях выбираться из куста. Карабин он держал прикладом на поясе, потому что просто не мог поднять к плечу.

Слышались чужие голоса. Закусив губу, чтобы не застонать от боли, Кирилл на коленях обогнул куст и увидел Полли на земле.

Она лежала лицом вниз, неподвижно, но Кирилл сразу понял, что она жива: убитые не держат руки на затылке, придерживая шляпу. Какой-то оборванец в дырявом сомбреро взбирался на сиденье фургона. Второй, в драном пончо, стоял над Полли с винтовкой в руках.

— Сходи проверь того, которого я ссадил! — крикнул ему хозяин сомбреро.

— Ага! Больно ты умный. Я уйду, а ты пока набьешь свои карманы? Сам ссадил, сам и проверяй!

Он пнул девушку в плечо. Она встрепенулась, и шляпа свалилась с ее головы, открыв длинную косу, уложенную кольцом.

— Что за дьявол! Девка? Переодетая девка! Эй, все не так и плохо!

Он заблуждался. Для них обоих все было плохо, очень плохо. Никогда еще Кириллу не приходилось стрелять из винчестера, стоя на коленях. Да еще от бедра. Можно было бы и лечь поудобнее, времени хватало, но он не был уверен, что потом сможет встать. Стоять на коленях было больно и неудобно, к тому же тянуло согнуться и потереть больное место. Боль добавляла злости, а злость мешала целиться. И первый выстрел оказался не совсем удачным. Метил в голову, попал в живот. Бандит, что стоял над Полли, скрючился и, шатаясь, отступил от нее. Второму Кирилл попал в грудь, он рухнул, раскинув руки, и его сомбреро покатилось по земле. В это время первый еще стоял на ногах и силился вскинуть винтовку. Кирилл выстрелил в него снова, и он опустился на колени. Он сгибался и разгибался, ругаясь, изо рта летели кровавые брызги. Его винтовка все-таки поднялась, но Кирилл успел попасть ему в лоб. Бандит опрокинулся набок и, наконец, затих.

Пока Кирилл стрелял, Полли подобрала свою шляпу, извиваясь, как ящерица, подползла к нему и спряталась за его спиной.

— Заметила, сколько их?

— Есть еще двое, — почти беззвучно произнесла она. — Поскакали за Ахо. Они скоро вернутся.

— Вряд ли.

— У него быстрый конь. Они не догонят его. И вернутся за нами, — упрямо повторила она.

До них донеслись выстрелы — один, второй и, после паузы, третий. Все они были сделаны из одного и того же оружия. Это была не перестрелка, а расстрел. Кирилл поднялся, тяжело опираясь на карабин, как старик на клюку.

— Они не вернутся. Потому что они его догнали, — сказал он.

Редкий охотник способен удержаться от преследования убегающей добычи. На этой человеческой слабости и сыграл хитрый индеец. Он не стал вступать в бой с бандитами, пока те прятались в засаде. Но стоило им выскочить на открытое пространство, да еще и вытянуться в цепь, как из охотников они превратились в дичь. Ему оставалось только подыскать подходящее место, чтобы неожиданно остановиться и перебить их поодиночке.

Выбравшись на лысый гребень холма, где мерин как ни в чем ни бывало выщипывал последние чахлые травинки, Кирилл огляделся и помахал шляпой, хотя вокруг не было видно ни души. Если, конечно, не считать двух лошадей, которые растерянно стояли вдалеке над телами своих хозяев, невидимых за кустарником.

Кирилл свистнул. Над кустом вытянулась длинная шея мустанга, потом показался и Ахо. Лошадь и человек встали одновременно.

— А все-таки он прятался, — сказала Полли. — Не верил, что мы тут справимся.

Она хорошо держалась. Правда, ей понадобилось на пару минут скрыться за кустом, чтобы поправить кое-какие детали одежды.

Кириллу приходилось видеть, как ведут себя люди перед лицом смертельной опасности. Почти все держатся достойно, хотя бы поначалу.

Гораздо тяжелее сохранить достоинство, когда опасность миновала. Страх, загнанный гордостью в какие-то закоулки организма, вырывается наружу, как пружина из сломавшегося механизма. И часто вырывается вместе со всем, что ему попадается на пути. А некоторые очень достойные воины признавались, что на них нападал понос после каждого боя, поэтому воевать лучше натощак.

Неизвестно, каким способом Полли справилась со своими чувствами, но из-за кустов она появилась побледневшая и усталая. Она равнодушно перешагнула через убитых, забираясь в фургон.

Трофеи оказались небогатыми. Четырнадцать долларов бумажками, шесть серебром, две старые винтовки, немного патронов… Их револьверы были покрыты ржавчиной, а подметки обвязаны бечевкой.

— Бродяги, — заключил Ахо.

— Посмотри, сколько грязи в стволе винтовки, — сказал Кирилл, размозжил приклад об камень и отбросил обломки. — Удивительно, как им удалось в меня попасть.

— Они попали в тебя? Я думал, ты притворяешься. Ты слишком хорошо падал. Как настоящий мертвец. Но ни один индеец не поверил бы тебе.

— Я что-то сделал не так?

— Убитые не прижимают к себе ружье. И с них всегда слетает шляпа.

— Спасибо за науку. Ты тоже здорово убегал, — ответил Кирилл. — Но только несчастные бродяги могли клюнуть на такую уловку.

Ахо помог Кириллу стянуть рубаху, чтобы осмотреть рану, но никакой раны не было. На ребрах густо краснел четкий квадрат. А на серебряном портсигаре осталась продолговатая вмятина от пули.

— Вот видишь! — сказала Полли. — Не прошло и двух дней, как тебя едва не убили.

— И убили бы, — сказал Ахо. — Если б ты был некурящий.

Кирилл поцеловал портсигар и переложил его в левый карман жилета. Индеец одобрительно кивнул. А Полли хмыкнула сердито:

— А на голову сковородку? — Она тряхнула вожжами и добавила: — Впрочем, пустой голове пуля не страшна.