Следующая остановка - расстрел

Глaвa 1. Бегство или смерть

Грозы гремели над Москвой, внезапно налетающие ливни гнали людей под крышу. Во вторник 11 июня 1985 года я понял, что раскинутая КГБ сеть все плотнее обволакивает меня и если в течение нескольких недель не вырвусь из огромного концентрационного лагеря под названием Советский Союз, то погибну. Настало время приступить к осуществлению плана побега, который друзья из Секретной разведывательной службы Великобритании разработали для меня и держали наготове годами.

КГБ установил подслушивающие устройства в моей квартире на восьмом этаже дома-башни под номером 103 на Ленинском проспекте. Я опасался, что помимо этого квартира оснащена еще и скрытой телекамерой, и поэтому вынужден был соблюдать особую осторожность, доставая план-инструкцию, два экземпляра которой хранились в переплетах невинных на вид английских романов. Я взял одну из книг, прошел в ванную, где заблаговременно затеял постирушку, и сунул книгу в таз под белье, чтобы она размокла. Потом отклеил форзац и извлек из-под него листок целлофана, содержащий инструкцию. Спустив в мусоропровод то, что осталось от книги, закрылся в маленьком чуланчике И при свете свечи без помощи лупы прочел инструкцию.

Простота этой небольшой операции успокоила меня, понадобилось всего несколько минут, чтобы освежить в памяти, как мне надлежало действовать. При необходимости известить британцев, что я в опасности, мне следовало во вторник в семь часов вечера стоять у бровки тротуара на углу обусловленной улицы с цветным полиэтиленовым пакетом в руке. В третье воскресенье после этого в одиннадцать утра я должен был передать письменное сообщение при непосредственном контакте со связным в соборе Василия Блаженного на Красной площади.

Воспользоваться обычными способами связи было невозможно. Телефоны посольства прослушивались, так же как и телефоны жилого комплекса британских дипломатов. О визите в посольство не могло быть и речи, так как ворота охраняли одетые в милицейскую форму сотрудники КГБ, которые могли либо попросту прогнать посетителя, либо отвлечь разговором, пока того будут тайно фотографировать. Жилой комплекс дипломатов охранялся точно так же.

Я пребывал в таком нервном напряжении, что прямотаки помешался на секретности. Хранить инструкции по организации побега я опасался, поэтому шифром записал их на листке бумаги, а оригинал сжег. Скатал бумажку в тугой комочек и отнес в подземный гараж, располагавшийся примерно в двух километрах от дома, где стояла моя машина. Гараж был разделен кирпичными перегородками на отсеки, вход в каждый такой отсек закрывала стальная решетка. Там было тепло и светло; владельцы машин нередко устраивали здесь попойки, прино. ся с собой еду и выпивку, коротали время за разговором, слушали музыку. Меня же привлекало то, что гараж строили по советским стандартам: кирпичи были уложены плохо, между ними тут и там зияли щели. Понимая, что мой отсек в гараже непременно обыщут, я спрятал бумажный·· шарик в общем коридоре, в щели на уровне глаз. В том случае, если конфискуют книгу со вторым экземпляром инструкции, у меня сохранится план, записанный шифром на бумаге.

Во вторник, чтобы вовремя попасть на условленное место, я вышел из дому в четыре часа пополудни. День был пасмурный, и я надел серый дождевик, черные ботинки на толстой подошве и кожаную кепку с козырьком, купленную в Дании, — именно по ней меня должны были узнать. Создавая видимость, будто ходил за покупками, я набил смятыми газетами цветной полиэтиленовый пакет.

К счастью, я был не столь уж приметной фигурой: при росте метр семьдесят три в толпе не выделялся; к сорока семи годам волосы мои поредели на макушке, но кепка скрывала лысину. Тем не менее, выйдя из дому, я прежде всего убедился, что за мной слежки нет, использовав технические приемы, которые КГБ называет «Проверкой», а спецслужбы Америки — «чисткой».

Машина моя не прошла техосмотр, и мне пришлось воспользоваться общественным транспортом, но сначала предстояло одолеть пешком метров пятьсот или шестьсот до торгового центра. Я шел не оглядываясь: человек в моем положении обязан ничем не выдать своей обеспокоенности — таков один из основных принципов системы обучения в КГБ.

Первым долгом я зашел в аптеку. Двигаясь вместе с очередью к окошку продавца, я делал вид, что разглядываю выставленные в витринах лекарства, но на самом деле зорко следил за тем, что происходит на улиuе за окном. Затем заглянул в сберкассу. Она располагалась на втором этаже, и в лестничное окно отлично просматривалась улица. Я провел здесь несколько минут, потом зашел в продовольственный магазин; после чего зашагал по пешеходной дорожке, ведущей к дому. Но по пути вошел в подъезд одного из близлежащих домов, поднялся по лестнице на один марш, взглянул в окно, постоял немного, спустился вниз и продолжил путь.

Я не заметил никаких признаков слежки, но расслабляться было рано. Проехал несколько остановок на автобусе, потом на такси добрался до поста ГАИ вроде бы для того, чтобы проконсультироваться по поводу своей машины. Оттуда направился к дому, где жила моя сестра Марина, якобы собираясь навестить ее, но, постояв несколько минут на лестнице и поглядев в окно, снова вышел, спустился в метро, пересел с поезда на поезд и наконец, после трех часов такой вот проверки, добрался до станции «Киевская», расположенной поблизости от условленного места.

К тому моменту, когда точно в семь часов я занял условленное место у бровки тротуара, нервы мои были на пределе. Правительственные лимузины проносились мимо по широкой улице, развозя членов Политбюро из Кремля по домам, за ними в служебных машинах следовало множество офицеров КГБ. Агенты КГБ в штатском, разумеется, дежурили и на улице.

Зная это, я изо всех сил старался изобразить спокойствие — вроде бы поджидаю приятеля. Особенно меня смущала эта моя позиция у самой обочины дороги. Куда естественнее было бы ждать на тротуаре у стены дома. Казалось, я простоял так целую вечность, хотя прошло всего три или четыре минуты. Наконец с облегчением подумал: я это сделал. Я не мог знать, заметил ли меня кто-либо, принял ли мой сигнал, но, во всяком случае, я в точности выполнил инструкцию.

В третье воскресенье, опять-таки после тщательной· проверки, я отправился на Красную площадь. Вначале зашел в Музей Ленина. В ту пору это было одно из самых ухоженных зданий Москвы. Этакий храм коммунизма.

Спустился в подземный туалет, как мне было известно, очень чистый и удобный. Запершись в кабинке, устроился на сиденье и написал печатными буквами записку:

«Нахожусь под строгим наблюдением и в большой опасности. Нуждаюсь в скорейшей эксфильтрации. Опасаюсь радиоактивной пыли и автокатастроф».

Последняя фраза была предостережением в связи с обычной практикой КГБ: нанесением радиоактивной пыли на подошвы ботинок, что позволяло легко следить за передвижениями жертвы, и подстроенными автокатастрофами или наездами для ее устранения. Смяв записку в тугой комок, я направился к храму Василия Блаженного. Желая еще раз убедиться, что в последний момент не попал под наблюдение, зашел в ГУМ. Долго бродил по этажам, переходя из секции в секцию, пока не почувствовал, что просто задыхаюсь, и не вышел на свежий воздух.

Как всегда, площадь была полна туристов, повсюду крутились агенты КГБ, особенно возле Спасской башни. Мне надо было войти в храм Василия Блаженного и подняться на второй этаж. Мне намекнули — не более чем намекнули, — что в контакт со мной войдет женщина, одетая в серое и с чем-то серым в обеих руках. Я должен был передать ей записку, когда мы столкнемся на узкой лестнице.

В последнюю минуту я сообразил, что кепка моя неуместна: мужчины традиционно снимают головные уборы в русской православной церкви. К тому же день выдался жаркий, и я обливался потом. Но по инструкции был обязан оставаться в кепке для опознания, так что ее не снял.

Но тут меня постигло жестокое разочарование. Едва войдя в храм, я увидел объявление: «Верхние этажи закрыты на переоформление». Что делать теперь? Несколько минут покрутился в толпе, надеясь, что контакт состоится где-то здесь и я без труда сумею передать свое послание. Однако, незаметно приглядываясь к окружающим, не увидел никого в серой одежде и через двадцать пять минут покинул храм. По дороге домой в подземном переходе я старательно разжевал свой «сигнал бедствия» и выплюнул его мелкими частями в несколько приемов.

Вечером у себя дома, обдумывая происшедшее, я пришел к заключению, что неудача со связью приключилась по моей вине. Я недостаточно долго стоял на условленном месте, и мой сигнал не был воспринят. Надо было набраться терпения и подождать еще немного. Теперь положение мое существенно осложнилось, и, лежа в ту ночь без сна, я в сотый раз раскидывал мозгами, пытаясь понять, кто же меня предал.

Сотрудником КГБ я был более двадцати лет, но последние одиннадцать, начиная с 1974 года, работал на британскую Секретную разведывательную службу, иными словами на МИ-6, сначала в Дании, а потом в Англии. В 1982 году был назначен советником советского посольства в Лондоне — числился дипломатом, а по сути являлся старшим сотрудником КГБ в британской столице. Два с лишним года я с женой Лейлой и дочерьми Марией и Анной жил в Кенсингтоне, работал в посольстве и постоянно осуществлял контакты с британскими должностными лицам. У начальства я был на хорошем счету и весной 1985 года практически возглавил лондонскую службу КГБ, с перспективой летом стать резидентом, то есть главным представителем КГБ в Лондоне.

Внезапно земля разверзлась у меня под ногами. Вызванный в Центр, якобы для обсуждения с высоким начальством задач, которые мне предстоит решать на новом посту, 19 мая я прилетел в Москву, оставив Лейлу с детьми в Лондоне. К своему ужасу я обнаружил, что мою квартиру основательно обследовали — очевидно, сотрудники КГБ искали улики, — и понял, что меня подозревают в предательстве. Неделей позже меня увезли на дачу КГБ; опоили коньяком с добавленным в него наркотиком и допросили. Потом я не мог припомнить, что именно выболтал, но надеялся, что не выдал себя. Вскоре, однако, мне сообщили, что, хотя меня и не увольняют из КГБ, миссия моя в Британии окончена. И отправили в отпуск до начала августа.

Я терялся в догадках: располагает ли начальство доказательствами моего предательства или я нахожусь всего лишь под подозрением. Но так или иначе, было совершенно ясно, что КГБ искал убедительные свидетельства моей вины. Оставалась единственная надежда — выиграть время, и я делал вид, что все идет нормально. Согласился поехать на месяц в санаторий КГБ примерно в сотне километров к югу от Москвы.

Тем временем мою семью вернули из Лондона. Лейла сразу поняла, что дело плохо, но я уверил ее, что все мои проблемы связаны с интригами в самом КГБ, которые плелись постоянно. Она увезла детей на летние каникулы к родственникам своего отца на Каспийское море. Прощание с женой было одним из самых тяжких испытаний в моей жизни. Мы расстались у входа в универмаг, ей нужно было что-то купить для девочек. Мыслями она была уже на отдыхе и на прощанье чмокнула меня в щеку. Я заметил, что поцелуй мог бы быть и понежнее, и Лейла ушла, не зная, что к тому времени, когда она вернется в Москву, я буду либо мертв, либо в изгнании.

В середине июля я почувствовал, что времени у меня в обрез. В санатории меня держали под наблюдением, но я имел возможность ездить в Москву, когда захочу. Однако случайные встречи с коллегами-профессионалами не внушали мне оптимизма. По их лицам я угадывал свою судьбу. Несомненно, ищейки КГБ уже шли по моему горячему следу.

Я остался в Москве один, и у меня было сколько угодно времени для размышлений. Каким образом я заварил из своей жизни такую крутую кашу? Где допустил ошибку?

Я предпочитал считать себя в принципе благодушным человеком, несклонным к агрессии. Единственное, чего я не терплю, это оскорблений или несправедливых замечаний в свой адрес; в таких случаях я готов нанести равноценный словесный удар. Главным моим недостатком, как мне думалось, всегда была излишняя доверчивость. В детстве мать нередко говорила, что, если кто-то проявляет ко мне доброе отношение, это еще не значит, что он хороший человек. Коллеги не раз отмечали, что я не слишком хорошо разбираюсь в людях, с которыми приходится иметь дело, — опасная черта для разведчика, ведь он должен видеть каждого насквозь. Из-за излишней доверчивости меня нередко обманывали.

Однако этот мой недостаток не мог стать причиной провала. Насколько я мог судить, я не сказал и не сделал ничего компрометирующего меня. При осуществлении долгосрочного стратегического плана я действую хладнокровно и расчетливо: за все время работы с британцами у меня не было ни одного серьезного прокола. Однако во время спонтанных операций бываю подвержен приступам страха, но ни разу из-за этого не пострадал.

Между тем двойная жизнь — уже сама по себе наказание; она пагубно сказалась на моем эмоциональном состоянии. Лейла воспитывалась как типичная советская девушка, и я не осмелился признаться ей, что работаю на британскую разведку, опасаясь, как бы она не донесла на меня. Поэтому был вынужден скрывать от нее главный смысл моего существования. Что более жестоко по отношению к жене или мужу — обман духовный или физический? Кто знает? Во всяком случае, это добавляло мне забот.

Но теперь время эмоций миновало. Первостепенной для меня оказалась необходимость спасти собственную шкуру, и третья неделя июля должна была стать решающей. Если бы мне удалось подать сигнал во вторник шестнадцатого, мой побег мог состояться уже в следующую субботу. Поэтому я решил в семь вечера снова появиться в условленном месте.

Вечером в понедельник распотрошил еще один роман, извлек из переплета второй экземпляр инструкции и тщательно его изучил. Из этого документа человек несведущий мало что понял бы. На деле же в нем содержались подробные указания, как добраться до места встречи в лесу под Выборгом, на границе Советского Союза и Финляндии. Расстояния были приведены точные, но для подстраховки названия русских городов заменили французскими — Париж обозначал Москву, Марсель — Ленинград и так далее.

Стараясь снять нервное напряжение, я принял успокоительную таблетку и выпил, пожалуй, слишком много отличного кубинского рома, партию которого как раз завезли в Москву. К девяти часам я соображал не так ясно, как следовало бы, и решил еще раз проштудировать план с утра, на свежую голову. Но как поступить с компрометирующим документом? Подумал-подумал и забаррикадировал входную и балконную дверь мебелью. Прежде чем лечь спать, положил на металлический подносик листок с инструкцией и коробок спичек, прикрыл подносик газетой и поставил на тумбочку у кровати. В случае, если бы сотрудники КГБ попытались ворваться в квартиру ночью, мебельная баррикада давала мне время сжечь опасную улику.

Утром во вторник мне несказанно повезло — позвонил тесть Али Алиевич, который по доброте сердечной заботился обо мне в отсутствие Лейлы. «Приходи на ужин сегодня часикам к семи, я приготовлю замечательного цыпленка с чесноком», — сказал он. В семь часов! Я знал, что КГБ подслушивает. Али жил в Давыдкове, на окраине города, но — о счастье! — не слишком далеко от условленного места, куда мне предстоит отправиться. Конечно, к семи я к тестю никак не успевал, но если бы предложил: «Лучше в восемь», прослушивающие мой телефон люди немедленно сообразили бы: «Ага! А что он делает в семь?» — и не спускали бы с меня глаз. Поэтому я просто сказал: «Спасибо. Приеду непременно». Я испытывал неловкость, зная, что тесть мой — человек пунктуальный — рассердится на меня за опоздание.

В середине дня я снял со счета в сберкассе триста рублей. Прикинул, что такая сумма не привлечет особого внимания. Большую часть этих денег я собирался оставить Лейле, а мне с избытком хватит восьмидесяти рублей на железнодорожный билет, такси и на еду в дороге. Потом рубли мне уже не понадобятся: я либо окажусь за пределами Советского Союза, либо в тюрьме.

Вечер вторника был ясный и теплый, но не жаркий — приятный московский летний вечер. На этот раз я был полон решимости не допускать ошибок. Облачившись в элегантный светло-серый костюм, с цветным полиэтиленовым пакетом в руке в четыре часа я вышел из дома. Как и накануне, мне предстояло проделать тот же самый маршрут с целью проверки: торговый центр, аптека, сберкасса и так далее. Без четверти семь я был уже на месте. Чтобы скоротать время, заглянул в магазин, купил пачку сигарет, распечатал ее и сунул сигарету в рот. Как выяснилось потом, эта сигарета сбила связного с толку: он знал, что я не курю, и подумал, не провокация ли это, затеянная КГБ с целью заманить в ловушку британских разведчиков.

Без одной минуты семь я был на месте, у бровки тротуара, возле фонарного столба. Едва я занял указанную в инструкции позицию, как рядом со мной, у тротуара притормозила черная «Волга». Мне показалось, что это машина наружного наблюдения, а когда из нее выскочили двое мужчин, решил, будто передо мной группа захвата. Оба смешались с толпой, но водитель остался за рулем и подозрительно поглядел на меня. Я, в свою очередь поглядел на него и, внезапно сообразив, что его спутники не заняты ничем зловещим — они инкассаторы и собирают дневную выручку магазинов, расслабился и подмигнул ему, а он в ответ подмигнул мне.

Все это заняло несколько секунд, а я должен был оставаться на месте, как мне снова казалось, еще целую вечность. Люди шли мимо, возвращаясь домой с работы, и правительственные лимузины, как всегда в этот час, чередой следовали по проспекту. Инструкция предписывала мне оставаться на месте достаточно долго, чтобы меня заметили, затем отойти к углу дома и встать у окна булочной. Спустя семь минут я уже стоял в указанном месте у булочной, выискивая глазами кого-нибудь с типично английской наружностью, причем этот человек должен был что-нибудь жевать в знак того, что заметил меня.

Время тянулось и тянулось: десять минут, пятнадцать… Нескончаемый поток лиц двигался мимо меня по тротуару, но никто не походил на англичанина и никто ничего не жевал. Наконец, через двадцать четыре- минуты, я увидел мужчину несомненно британской наружности с темно-зеленым пакетом от «Хэрродс», жующего батончик· «Марс». Пройдя несколько метров, он уставился на меня, а я посмотрел ему в глаза с молчаливым призывом: «да! Это я! Мне срочно нужна помощь!» Он пошел дальше, не подав никакого знака, но я точно знал, что контакт состоялся. Заставил себя не спеша пройти несколько сот метров. Потом на такси доехал до дома тестя, и он, как и следовало ожидать, принялся ворчать на меня за опоздание. Пришлось сочинить какую-то историю в свое оправдание, и, хотя замечательный цыпленок слегка пережарился, я был в приподнятом настроении оттого, что один важный этап подготовки побега уже позади.

Среда принесла доказательства, что моя тщательная проверка была нелишней. Теперь мне надо было купить железнодорожный билет до Ленинграда, а это означало поездку на Ленинградский вокзал. Как обычно, вначале пешком я дошел до торгового центра, заглянул в парочку магазинов, потом свернул все на ту же пешеходную дорожку между домами. Юркнув за угол и скрывшись таким образом из виду, я быстро пробежал метров тридцать до ближайшего подъезда и поднялся по лестнице на один марш.

Из окна я увидел толстяка, поспешно, почти бегом огибающего здание. Ему было жарко и неудобно в пиджаке и при галстуке. Похоже, он сообразил, что я прибег к ловкому трюку, и стал всматриваться в окна лестничных клеток, которых, на мое счастье, оказалось двенадцать. Я отступил в тень, холодный пот выступил у меня на спине.

«А парень не дурак», — подумал я. Он что-то сообщил в микрофон, спрятанный под пиджаком, немного подождал и заспешил прочь, а буквально через несколько секунд из за угла показалась «Лада» кофейного цвета и медленно покатила по пешеходной дорожке. Мужчина и женщина на переднем сиденье, оба лет двадцати с небольшим, одновременно говорили что-то в микрофон.

Едва машина скрылась между домами, я, выждав с минуту, поспешно зашагал в обратную сторону, к проспекту. Там втиснулся в автобус, проехал две остановки, взял такси до поста ГАИ, заглянул туда, вышел, убедился, что хвоста за мной нет, и спокойно поехал на Ленинградский вокзал. Билет купил на поезд, отходящий в половине шестого вечера в пятницу. В ту ночь я также спал с забаррикадированными дверями, только на сей раз на металлическом подносике у изголовья моей кровати лежали коробок спичек и железнодорожный билет. Заметить следящего за тобой человека — это еще так-сяк, но увидеть полную машину сотрудников КГБ, выслеживающих вас, — это значит испытать потрясение.

Четверг я провел со своей сестрой Мариной, более того, условился навестить ее в начале следующей недели, — это была часть моего плана. Было странно и неприятно обманывать родного человека, но, дабы ввести в заблуждение любителей подслушивать чужие разговоры из КГБ, я должен был сделать вид, что останусь на месте и после выходных. В то же время какой-то черт дернул меня посмеяться над невидимыми слухачами. Я позвонил своему старому другу и коллеге Михаилу Любимову, которого уволили из КГБ за супружескую неверность, и в разговоре упомянул о коротком рассказе Сомерсета Моэма «Стирка мистера Харринrтона». Речь там идет о невероятно привередливом и самодовольном американском бизнесмене, мистере Харринrтоне, который случайно знакомится с британским тайным агентом Эшенденом во время поездки по Транссибирской железной дороге от Владивостока на запад в 1917 году. Они попадают в Петроград в момент большевистского переворота. Эшенден ведет тайную деятельность с целью заставить Россию продолжать войну с Германией. Все советуют Харринrтону бежать в Швецию, пока еще это возможно. Однако бизнесмена убивают на улице, когда он возвращается в гостиницу за одеждой, отданной им в стирку. Читателю остается предположить, что Эшенден вместе со своей неотразимой подругой Анастасией Александровной успевает удрать через Финляндию.

Любимов не помнил рассказ, но я знал, что у него есть собрание сочинений Моэма, и сказал: «Это в четвертом томе. Посмотри, и ты поймешь, что я имею в виду».

Вскоре он перезвонил мне и сказал: «да, я понимаю», но на самом деле не понял.

Было рискованно привлекать внимание КГБ к рассказу о человеке, который пытался бежать через северную границу России, но я хотел убедиться в отсутствии у них интеллекта и был уверен, что они не поймут намек и не успеют принять вовремя какие-то меры. Желая окончательно сбить слухачей с толку, я договорился с Любимовым о встрече в будущий понедельник. Когда он предложил мне приехать на дачу в Звенигород к нему и его подруге Тане, я сказал, что буду в последнем вагоне поезда, который прибывает на станцию в половине двенадцатого утра.

В ночь с четверга на пятницу я снова спал с забаррикадированными дверями, положив железнодорожный билет на подносик под салфетку. В пятницу утром, желая побороть сильное возбуждение, взялся за уборку квартиры. Понимал, что скорее всего больше никогда не попаду сюда, но хотел оставить все в идеальном порядке. Я не сомневался, что КГБ обыщет каждый уголок, и позаботился, чтобы все было в ажуре: пол вымыт, посуда убрана, сберкнижка на полке. Рассчитав, что восьмидесяти рублей мне на дорогу хватит, я сложил оставшиеся двести двадцать аккуратной стопочкой. По тем временам этих денег Лейле хватило бы на два месяца.

Но вот и четыре часа — пора уходить. У нас в доме квартиры были скромные, зато холл на нижнем этаже громадный и помпезный: стены облицованы мрамором, высокие окна, всюду растения в вазонах. Я знал, что консьержка, неотлучно дежурившая за столом в углу, непременно увидит меня, поэтому постарался выглядеть и вести себя вполне обыденно. Надел тонкий зеленый свитер, старые зеленые вельветовые брюки и поношенные коричневые ботинки. Свернул легкий пиджак и уложил его на дно полиэтиленовой сумки вместе с датской кепкой, туалетными принадлежностями, бритвенным прибором и маленьким атласом пограничного с Финляндией района. Зная, что советские карты намеренно искажают районы, прилегающие к границам, чтобы сбить с толку потенциальных беглецов, я не был уверен в полезности атласа, но другого у меня не было. Больше я не взял с собой ничего и, когда запирал входную дверь, понимал, что не просто запираю дом и свое имущество, а навсегда расстаюсь с семьей и прежней жизнью.

С восьмого этажа я спустился в лифту. Консьержка, как и следовало ожидать, сидела на своем обычном месте и, увидев меня в спортивной одежде, скорее всего решила, что я по обыкновению отправился на пробежку. Я предполагал, что одна машина наружного наблюдения окажется у небольших домов, мимо которых пролегала излюбленная мною пешеходная дорожка, а две другие будут где-то поблизости — для подстраховки. Но на сей раз я направился в сторону леса в конце проспекта и, едва скрывшись среди деревьев, побежал. Буквально через две минуты я добрался до торгового центра, но совершенно с другой стороны. Место было оживленное, и я затерялся в толпе у прилавка. Несколько минут понадобилось мне, чтобы купить невзрачную сумку из искусственной кожи. Переложив в нее содержимое полиэтиленовой сумки, я продолжил путь на Ленинградский вокзал, то и дело проверяя, нет ли за мной хвоста.

К этому времени я настолько извелся, что во всем усматривал нечто зловещее, особенно в огромном скоплении милиционеров и солдат внутренних войск, патрулирующих вокзал. Куда ни глянь, всюду люди в форме. На мгновение в моем воспаленном воображении возникла мысль о том, что ищут меня. Потом я вспомнил, что в город съехалось много молодежи из всех стран мира на Международный фестиваль, открывающийся в воскресенье. Первое мероприятие такого рода, состоявшееся в 1957 году, представлялось мне замечательным событием, овеянным стихийным восторгом хрущевской эры, но нынешнее было совершенно иным: искусственным и чересчур заорганизованным. Тем не менее я подумал, что фестиваль, так сказать, мне на руку — наплыв гостей из стран Скандинавии отвлечет внимание пограничников.

Билет мне достался на верхнее место в плацкартном вагоне. Уединения никакого, люди постоянно сновали по проходу. У проводницы, очень милой девушки, скорее всего студентки, подрабатывающей во время каникул, я получил комплект белья и постелил себе на своей полке постель. Поезд отошел точно в пять тридцать, и первый час или два пассажиры сидели на нижних полках, болтали, читали газеты или разгадывали кроссворды. Должно быть, я что-то поел: вроде бы купил на вокзале хлеб и сосиску, но точно не помню. Во всяком случае, спать лег в девять часов, приняв-двойную дозу успокоительного.

Далее произошло следующее: я проснулся и обнаружил, что лежу не на верхней, а на нижней полке. Было четыре утра, и уже светало. Несколько секунд я лежал неподвижно, собираясь с мыслями. Потом взглянул нaвepx и увидел на моей верхней полке молодого человека! Когда я спросил, что случилось, он ответил: «Неужели не помните? Вы упали на пол».

Я ощупал себя и обнаружил ссадины на виске и на плече; свитер был в пятнах крови. Я свалился на пол с полутораметровой высоты, и нечего было удивляться, что у меня болят голова и шея. Вид у меня был непрезентабельный: грязный, растрепанный, небритый — ни дать ни взять бродяга.

Из прохода тянуло свежим воздухом, и я почувствовал себя лучше: поезд уже подходил к Ленинграду. Сел на нижней полке и огляделся. В соседнем отсеке ехало несколько молоденьких студенток из Казахстана — красивые длинноногие девушки, веселые и общительные. Одна из них что-то сказала, я попытался было завязать разговор, но едва открыл рот, как девушка отпрянула и выдохнула: «Оставьте нас в покое, а то закричу».

Тут-то я и понял, насколько ужасно выгляжу. Собрав вещи, встал и прошел по проходу к купе проводников. Проводница могла сообщить обо мне в милицию или отправить в больницу, поэтому я дал ей пять рублей и тихонько сказал: «Спасибо за помощь». По тем временам это были колоссальные чаевые, раз в десять больше, чем она могла ожидать. Женщина взяла деньги, бросив на меня укоризненный взгляд, а я вышел в тамбур и простоял там весь остаток пути.

Едва поезд остановился, я спрыгнул на платформу и затерялся в толпе. Большая привокзальная площадь, удивительно красивая и чистая при свете раннего утра, была почти пуста. На стоянке такси выстроилась большая очередь, но в стороне несколько частных машин поджидало пассажиров; я подошел к одному из водителей и спросил, сколько он возьмет до Финляндского вокзала.

Он запросил десять рублей. Цена невероятно высокая, билет от Москвы до Ленинграда стоил меньше, но я не стал торговаться.

К Финляндскому вокзалу я подъехал в пять сорок пять и узнал, что первый поезд в сторону границы отходит через двадцать минут. Все складывалось удачно. В половине девятого я был уже в Зеленогорске, что в девяноста километрах северо-западнее Ленинграда. Встревоженный сверх меры, я плохо соображал, поэтому и совершил тут одну из многих своих ошибок.

Встретиться с британским агентом я должен был возле шоссе, в нескольких километрах от границы; самым разумным было бы доехать на поезде до пограничного Выборга и вернуться к условленному месту автобусом или пешком. Поступи я так, мое появление на шоссе не вызвало бы подозрения: в этом случае мой путь лежал бы не в сторону границы, а прочь от нее. Однако что-то побудило меня в последний момент выбрать иной маршрут: доехать автобусом до Териоки, города на полпути к Выборгу, а там пересесть на другой. Буфет на станции был открыт, и я съел кусок жареной курицы, запив стаканом чая. В это субботнее утро на станции было немало народу в затрапезной одежде, так что я не выделялся в толпе.

Пока я ел свой немудреный завтрак, меня не покидала надежда, что британская часть операции пройдет гладко. В условленном месте, у большого валуна в лесу, меня встретят и в багажнике машины перевезут через границу в Финляндию. Успех операции зависел от водителя. Ему предстояло, избежав слежки КГБ, вовремя прибыть на место встречи.

Я волновался бы куда сильнее, если бы знал, насколько неудачно было выбрано время моего отъезда из Москвы: оно точно совпало с прибытием нового британского посла, а это создавало серьезные осложнения. Разрешение на мою эксфильтрацию должно было быть получено из министерства иностранных дел в Лондоне. В своих мемуарах «Конфликт лояльности», опубликованных в 1994 году, Джеффри Хау, тогдашний министр иностранных дел, писал, как в последнюю минуту, в субботу 20 июля, «два старших чиновника (один из министерства иностранных дел и по делам Содружества, второй из Секретной разведывательной службы)» обратились к нему в Чевенинге, официальной резиденции министра иностранных дел, и как он «дал распоряжение ввести план в действие» — решение, одобренное премьер-министром Маргарет Тэтчер.

В тот четверг новый британский Посол сэр Брайан Картледж прилетел в Москву, а в пятницу он отметил свое вступление в должность большим вечерним приемом в посольстве. Многие из гостей были объектами слежки КГБ, и территория посольства кишела переодетыми агентами. Позже КГБ сообщил западной прессе, что под прикрытием неизбежной во время приема суеты я был тайно проведен в посольство и вывезен оттуда. На самом же деле, как я уже говорил, я и близко не подходил к посольству и сел в поезд еще до начала приема.

Однако тем субботним утром в Териоки я всего этого не знал, и мои мысли были сосредоточены на предстоящей встрече. На автобусной станции я взял билет на нужный мне рейс до дальней остановки, которая, судя по имевшемуся у меня атласу, находилась рядом с местом встречи.

Итак, снова автобус, на этот раз идущий до Выборга. Главную опасность представляли для меня два основательно подвыпивших мужика лет тридцати, жаждавшие общения. «Вы откуда? — вопрошали они вполне добродушно заплетающимися языками. — Куда едете?» Пришлось сказать, что навещал друзей в деревне, ее название я прочел на карте. Я приободрился при виде автобусов со студентами, ехавших по встречной полосе, молодые люди явно держали путь на молодежный фестиваль. Значит, у пограничников дел невпроворот. Встретившиеся мне по пути транспортеры с вооруженными солдатами и самоходные орудия наводили на мысль, что где-то поблизости дислоцируется крупная воинская часть.

Вскоре вышли на своей остановке подвыпившие мужики, а вслед за ними постепенно и все остальные мои попутчики. В конце концов я остался в салоне один и внезапно начал узнавать окрестности, соответствующие описанным в инструкции. Мы доехали до развилки: дальше шоссе шло прямо на север через лес, а боковая дорога круто сворачивала вправо. Похоже, то самое, нужное мне место. Когда автобус остановился, я было замешкался, прикидывая, здесь ли следует выходить. Но едва автобус снова двинулся вперед, спохватился, решив выйти, и побежал по проходу, крича водителю: «Простите, я плохо себя чувствую. Позвольте мне сойти!»

Он подозрительно на меня поглядел — как это присуще всем жителям приrраничья, — но автобус остановил и открыл дверь. Выскочив из автобуса, я сделал вид, что меня тошнит, и отошел подальше от автобуса — на тот случай, если водитель решит меня ждать. Но он через секунду завел мотор и укатил, оставив меня в одиночестве.

В лесу царила тишина. Высокие сосны соседствовали с низкорослыми осинами и березами. Обочины дороги и кюветы поросли высоченной, под два метра травой. Среди подлеска поблескивали маленькие озерца. Было невероятно сыро, и комары тучей налетели на меня, пока я несколько секунд стоял неподвижно. Я двинулся по изгибающейся дугой дороге и скоро обнаружил огромный камень, который принял за место встречи. Взглянул на часы: всего одиннадцать утра, а мои друзья должны появиться в два тридцать. Что делать? Ждать здесь три с половиной часа? Я был охвачен нервным возбуждением, но одновременно растерян и огорчен. Не давала покоя мысль: если КГБ преследует меня и попытается проследить мой путь, кто меня припомнит? Проводница в поезде и водитель автобуса — наверняка. Лучше всего скрыться из виду, затаиться в подлеске и ждать условленного часа, но, вспомнив о комарах, решил дойти до Выборга, где смогу поесть.

Снова выйдя на шоссе, я повстречал приветливого малого с хорошей речью, одетого в ветхий пиджачок. Этот бродяга напомнил мне пьяниц-попрошаек с вокзала Ватерлоо. Я не стал спрашивать, что он делает тут, в лесу, но он пришелся мне по душе, и я завел с ним разговор, чтобы хоть немного успокоиться. Некоторое время мы шли вместе, потом я услышал, что нас нагоняет машина, остановил ее и сел, оставив моего спутника одного на дороге.

Машина была марки «Лада», новенькая «С иголочки», а водитель показался мне интересным типом: молодой, явно преуспевающий мужчина, возможно сотрудник КГБ или МВД. К счастью для меня, он был немногословен и к тому же включил на полную громкость приемник. Разговаривать под грохот западной поп-музыки было невозможно, что отлично меня устраивало. Водитель оказался не слишком горд и взял три рубля, которые я протянул ему, покидая машину на южной окраине Выборга.

Город показался мне безликим и бесцветным — повсюду «временные» бараки, невзрачные жилые дома. Но среди них оказался и кафетерий из пластика и стекла — именно то, что мне требовалось. Я опять-таки заказал курицу, а также две бутылки пива: одну — чтобы выпить за едой, а другую — чтобы захватить с собой.

Я уже кончал есть, когда вошли три молодых человека в модных пиджаках, которых я в своем заполошном состоянии немедленно принял за агентов КГБ, занимающихся поисками потенциальных беглецов. Соответствующие группы постоянно действовали в приграничных районах. Они уселись за столик, ничего не заказывали, только глядели по сторонам, и скоро их внимание перекинулось на меня, явного чужака.

Я поспешил покинуть кафе и, не оглядываясь, пошел к югу, в сторону Ленинграда. Только прошагав метров четыреста, я позволил себе бросить взгляд через плечо. Дорога была пустынна. Я шел и шел, обливаясь потом и от жары, и от волнения. Было уже больше часа дня. Я стал побаиваться опоздать. Предстояло одолеть около двадцати километров. Движение на дороге совершенно замерло в полуденное время, словно все сидели за едой или предавались субботнему безделью. Наконец, уже почти отчаявшись, я услышал шум мотора.

У водителя было славное, открытое русское лицо, дружелюбное и привлекательное.

— Чего ради вы собрались туда ехать? — спросил он, когда я назвал автобусную остановку. — Там на километры кругом нет ничего.

— Да вы просто не знаете! — возразил я, изобразив хитрую мину. — Там в лесу несколько дач, и в одной из них меня ждет милая женщина.

— Это дело другое! — весело подхватил он. — Садитесь. Я почувствовал сердечное расположение к этому парню: по-настоящему приятный человек, простой, спокойный, не напуганный близостью границы. Я испытывал чудесное чувство облегчения. Во-первых, общаюсь с нормальным человеком. Во-вторых, укладываюсь в расписание, поел, выпил пива, и меня ждет еще одна бутылка. Когда он высадил меня на автобусной остановке, я протянул ему четыре рубля.

— Браток, — сказал он, — это слишком много. Трешки больше чем достаточно. Я дал три рубля и попрощался.

Вернувшись в подлесок возле приметного камня, снова занервничал; мне пришло в голову, что у меня в сумке слишком много вещей. Уж один-то предмет, а именно атлас, мне явно больше не понадобится. Я достал его и бросил под камень. Через несколько секунд сообразил, насколько это глупо: если КГБ найдет карту, все пропало. Я поднял атлас и сунул обратно в сумку.

Комары меня замучили, они с противным жужжанием кружили вокруг головы, я шлепал их ладонью и ругался. Наконец, около двух часов я услышал шум мотора. Высунувшись из высокой травы в отчаянной надежде увидеть машину, вместо нее увидел автобус, который вез женщин, видимо на военную базу. Женщины, скорее всего жены офицеров, смотрели в окна и, как я понимал, вполне могли заметить меня в высокой траве. Я бросился плашмя на болотистую землю и лежал так, пока автобус не проехал.

Вторая бутылка пива восхитительно освежила меня, я смаковал каждый глоток. Отбросив пустую бутылку, тотчас сообразил, что снова снабжаю КГБ уликой, ведь на бутылке отпечатки моих пальцев. Я поспешил отыскать посудину, вымазал ее грязью и только после этого отшвырнул прочь.

Магический момент настал и миновал: 2.30; 2.35; 2.40. В 2.45 терпение мое истощилось. Я решил пойти навстречу моим спасителям, чтобы они могли перехватить меня хоть на несколько секунд раньше. Вышел из зарослей травы, быстро пересек кружную дорогу и зашагал по шоссе в направлении к Ленинграду. Одолел всего несколько метров, и тут, слава Богу, разум вернулся ко мне. Я понял, что совершаю акт полного безумия: у моих спасителей почти наверняка КГБ на хвосте. Если меня заметят на дороге, все пропало.

Словно пробудившись от тяжкого кошмара, я бросился назад, спрятался в траве и произнес вслух: «Держи себя в руках!» И решил ждать сколько придется. Собственно, выбора у меня не было.

Наконец, я услышал рокот моторов. Выглянул из придорожных зарослей и увидел две машины, которые остановились напротив. Вышли двое мужчин, один из них тот связной, с которым я встречался в Москве. К моему удивлению, вышли из машины и две женщины.

Мне в моем неистовом стремлении уехать эти люди показались необычайно вялыми, двигались слишком медленно. На самом деле они были напряжены не меньше, чем я, но это их состояние проявлялось в иной форме. Мужчина, которого я узнал, недоверчиво посмотрел на меня, видимо, сомневаясь, что небритое существо с кровавой ссадиной на виске и есть тот человек, что им нужен. Но через несколько секунд он все понял.

— Положите вот это отдельно, пожалуйста, — попросил я, протягивая свои ботинки. — На них может быть радиоактивная пыль.

Один из мужчин сунул ботинки в полиэтиленовый пакет, открыл багажник второй машины и предложил мне забраться туда. Он захлопнул крышку багажника, и я очутился в душной темноте. Машина тотчас сорвалась с места, а из стереосистемы громко зазвучала попмузыка. Вообще-то я терпеть ее не могу, но британцы точно рассчитали, что в экстраординарных обстоятельствах громкая музыка с четким ритмом меня успокоит.

Из инструкции я знал, что меня снабдят успокоительными пилюлями, фляжкой холодной воды, контейнером, в который я при необходимости могу помочиться, и алюминиевым экраном-одеялом, чтобы я набросил его на себя у границы на тот случай, если кто-то из пограничников направит на машину инфракрасный детектор тепла. Я осмотрелся и обнаружил все перечисленные предметы. Немедленно принял таблетку, потом попытался снять пиджак, но лежа, да еще в таком тесном пространстве, сделать это было нелегко.

Как я и предполагал, на хвосте у них была машина наружного наблюдения. Они мало-помалу увеличивали скорость и за несколько километров до условленного места встречи со мной оторвавшись по времени на полторы секунды, так что, съехав на кружную дорогу, скрылись за высоким подлеском и тем самым камнем, возле которого я прятался. Группа КГБ проскочила вперед 110 шоссе и доехала до следующего поста ГАИ. Там они спросили, проезжали ли мимо две машины, и были обескуражены отрицательным ответом, пока соображали, что произошло, наши машины проехали, и группа КГБ пришла к заключению, что компания свернула в лес, повинуясь зову природы.

Я тем временем в багажнике боролся с клаустрофобией. В конце концов снял-таки пиджак, но, сражаясь с ним, взмок от напряжения. И тут начала действовать первая таблетка. Я устроился поудобнее. По неровности мостовой и звукам уличного движения догадался, что мы проезжаем Выборг, и воспользовался шумом, чтобы хорошенько откашляться, понимая, что на границе сделать это будет невозможно.

Дабы сократить сагу об отчаянной неуверенности, скажу сразу, что пять пограничных барьеров мы миновали меньше чем за полчаса. Первым делом я накинул на себя алюминиевое одеяло и лежал неподвижно все время, пока снаружи совершались необходимые процедуры. Поп-музыка продолжала звучать, и через три или четыре минуты мы двинулись дальше. На предпоследней остановке мотор был выключен, и музыка смолкла. В тишине я услышал голоса женщин, говорящих по-русски, и решил, что, благополучно пройдя пограничные проверки КГБ, мы теперь имеем дело с таможенниками. Оба англичанина, коверкая русские слова, болтали с работниками таможни о проблемах, связанных с молодежным фестивалем. Сотрудницы таможни жаловались на усталость из-за огромного наплыва финнов, многие из которых к тому же пьяны. Потом до меня донеслось подвывание и сопение собак, слишком близкое и потому неприятное. Само собой я не знал, что одна из моих спасительниц кормила овчарок картофельными чипсами, чтобы отвлечь их внимание от машины.

Я все время думал о том, что произойдет, если кто-то откроет багажник. Британцы, как я понимал, откажутся от меня. Будут изображать полное изумление, восклицать «Это провокация!» и заявят, что не имеют представления, кто я такой. Скажут, мол, ничего обо мне не знают, меня, видимо, им подсунули, пока они завтракали в отеле в Ленинграде, ведь иначе их вполне могли бы посадить в тюрьму. Что касается меня, то других планов, кроме капитуляции, у меня не было.

Шесть или семь минут показались часом. Одежда взмокла от пота. Дыхание превратилось в тяжелый труд.

Я должен был сосредоточить всю свою волю на том, чтобы лежать тихо. Но вот, к моему невыразимому облегчению, ощутил, как машина качнулась оттого, что в нее снова сели люди. Мотор заработал, музыка зазвучала по-прежнему, и мы покатили дальше. Наконец-то я решился сменить позу… но тут мы опять замедлили движение. Еще одна короткая остановка — и рывок вперед на полной скорости. Внезапно вместо поп-музыки раздались величественные аккорды «Финляндии» Сибелиуса. Я узнал отрывок в одну секунду и понял, что это сигнал: мы уже в Финляндии.

Счастливая весть не сразу дошла до сознания, и пришлось пережить еще один — последний — испуг. Машина пошла медленнее, остановилась и вдруг двинулась задним ходом. Я пал духом: нас возвращают назад к границе.

На самом деле, водитель пропустил нужный нам поворот на проселок. Через несколько секунд я почувствовал, как машина свернула и колеса запрыгали по ухабам грунтовой дороги. Наконец последняя остановка — и я услышал английскую речь.

Крышка багажника поднялась, и я увидел голубое небо, облака и сосны. Но истинное счастье я испытал, увидев лицо Джоан, разработчицы плана моего побега, верного друга и моего куратора в Англии. Увидев ее, я понял, что все мои тревоги позади. Благодаря смелости и мастерству моих британских друзей я избавился от вездесущей власти КГБ. Я бежал! Я в безопасности! Я свободен!