Следы на воде

10

В воскресенье утром Даниловна — она больше находилась в гостинице, чем в своей мазанке, — зашла к Ковалю.

— Звонил директор. Сказал, что приедет.

Дмитрий Иванович отложил книгу.

— Приготовлю курочек, сварю картошку… С ним и председатель рыбколхоза.

— Уже воскресенье? — улыбнулся Коваль.

— Оно самое, — подтвердила Даниловна, и на ее чуть подкрашенных губах появилась довольная улыбка. — Их и в воскресенье не увидишь, все в поле да в поле.

Она метнулась в продолговатую нишу, где стоял диван и журнальный столик, схватила с подоконника тряпку, мигом провела ею по столешнице и сразу исчезла.

Директор совхоза «Прибрежный» Самченко уже несколько дней собирался приехать и познакомиться с Ковалем. Только ему одному рассказал Келеберда, кто такой Дмитрий Иванович.

Не успел Коваль закрыть дверь за Даниловной, как зазвонил телефон и она снова взбежала на второй этаж. Полковник услышал ее взволнованный голос.

— Владимир Павлович, как же так! — жалостно произнесла она. — Я же цыплят поджарила, картошки сварю…

Коваль понял, что в планы директора не входил завтрак в гостинице. Прикрыв поплотнее дверь, он вернулся на балкон и загляделся на утренний лиман. От уже хорошо знакомого Дмитрию Ивановичу живописного пейзажа веяло покоем и ленивой умиротворенностью. Словно белые лебеди, застыли в заливе фелюги рыбколхоза. Чуть ближе к берегу так же неподвижно стояли на тихой воде несколько лодочек — деды-рыбаки, казалось, вытаскивали бычков прямо у себя из-под ног.

Среди этой тишины и благодати вроде и не было места черной ненависти, и не могла здесь пролиться человеческая кровь. Только полковник Коваль по своему горькому опыту знал, насколько подобная благодать временами бывает обманчива и коварна. Он верил в доброе начало в человеке, но всегда был настороже, и это мешало ему жить легко и благодушно.

Теперь, когда лиманские воды выбросили на берег убитого человека, этот красочный пейзаж словно бы померк. Где-то за далеким ясным горизонтом, а возможно, рядом по берегу ходит зло в человеческом облике, и не будет никому покоя, пока его не обнаружат…

Директор совхоза появился через несколько минут после телефонного звонка. Поднялся на второй этаж вместе с молодым человеком, которого отрекомендовал как председателя рыбколхоза. Владимир Павлович — высокий, несуетливый, задумчивый, даже печальный — сразу понравился Ковалю.

— Наконец выбрался, — сказал он. — Хозяйство. Глаз да глаз нужен… Но сегодня все бросил… Впервые за весну и лето. Покажем вам наши голубые нивы…

Коваль согласно кивнул, подумав при этом, что директор не все сказал. Очевидно, людей в селе взволновала случившаяся трагедия, и Самченко интересно было узнать его мнение.

Моторка перевезла их на фелюгу. На палубе возле кубрика Дмитрий Иванович увидел казан, в котором дымилась уха, а рядом, на импровизированном столике, — большие миски с вареной таранью и красными раками.

— Первым делом — это позавтракать, — сказал голубоглазый бригадир в нейлоновой куртке и высоких сапогах, коренастый, с обветренным загоревшим лицом. Он принялся открывать бутылки. Подошли еще три рыбака и уселись возле казана.

— На меня не очень рассчитывайте, — улыбнулся Коваль, кивнув на батарею бутылок.

— Да и я такой же, — поддержал его Самченко.

— Но вырваться один раз в год в плавни и не пропустить по рюмочке — вас просто не поймут, Владимир Павлович, — заметил председатель рыбколхоза.

Беседа шла неторопливо: про уловы, урожаи да про сельские дела — не так часто встречаются рыбаки с совхозным начальством, и в конце концов само собой перешли к событиям, которые всколыхнули Лиманское.

Коваль изучал собеседников.

Самченко и председатель рыбколхоза Татарко в свою очередь присматривались к знаменитому детективу. Наверное, искали в нем какие-то особенные черты, не догадываясь, что полковник был во всем, кроме разве что своей проницательности, самым обыкновенным человеком.

После завтрака, когда председатель все же, не выдержав, отправился на моторке к колхозным фелюгам, а рыбаки вернулись к своим делам, Самченко и Коваль остались вдвоем на палубе.

Смущенно улыбнувшись, директор отважился спросить:

— Может, и неудобно, но что вы думаете об этом убийстве, Дмитрий Иванович?

Коваль ответил не сразу.

— Келеберда, наверное, уже что-то знает, — словно объясняя свое любопытство, добавил директор совхоза. — Но и нам бы знать не мешало.

— А мне откуда знать, Владимир Павлович? — ответил полковник. — Знания исходят из фактов. А у меня их нет. К тому же я, как вам известно, пенсионер. — И добавил с едва уловимой горечью: — Уголовный розыск, если и напал на след, распространяться не имеет права. В херсонской милиции ребята чудесные и вскоре разберутся… А относительно предположений, то, наверное, и у вас они есть. Вы лучше других знаете местных жителей.

— Я не криминалист.

— Для этого им и не нужно быть. Личность убитого установлена: Петр Чайкун. И об этом людям известно. Жил в Белозерке, а раньше в Лиманском. Возможно, и вы его знали.

— Чайкунов у нас в Лиманском несколько семей. Живут дружно, по-родственному. Да-а, — протянул директор, — знал я убитого.

— Ну вот. А зная людей, можно разобраться и в происшествии… Расскажите… Глядишь, и преступника найдем…

Директор совхоза улыбнулся:

— Надеялся у вас кое-что узнать, а теперь приходится самому рассказывать… Про Чайкунов известно многое… Род свой ведут издавна, люди хозяйственные, работящие, но падкие на деньги… До революции владели собственной фелюгой, магазинчик был, батраков имели, женились только на имущих девушках и сами хорошее приданое давали. В тридцатых годах кое-кого из них раскулачили… А когда лет пятнадцать тому назад из четырех слабеньких колхозов организовывали наш совхоз, оказалось, что в одном из этих колхозов председателем был Иван Чайкун… Помню первое собрание. Я перед этим работал директором соседнего совхоза и давно уже забыл о таком беспорядке, какой увидел здесь. Часть людей пришли пьяные, уселись сзади и вели свое собрание. Время от времени из тех полупотемок — а тогда здесь были еще керосиновые лампы — в мой адрес долетали выкрики: «Знаем! Не хотим! Не нужен нам чужак!» Уже было известно, что директором новосозданного совхоза назначили меня.

Пока секретарь райкома рассказывал, что государство хочет людям помочь, строит оросительную систему, дает кредиты, что совхоз, как организация государственная, более прогрессивна, все сидели тихо, даже крикуны молчали. А когда пошел разговор о руководстве, поднялся базар… Еще по дороге, в машине, секретарь сказал, что Иван Чайкун, который сам претендует на должность директора, может создать оппозицию. Но в конце концов порядок навели и огласили приказ о моем назначении. Я в свою очередь назначил Ивана Чайкуна заместителем и оставил на своих местах всех, кто раньше был бригадиром, звеньевым или кладовщиком. На какое-то время «оппозиция» успокоилась. И все же бывшее колхозное руководство работало спустя рукава, без чувства ответственности. Задождил ноябрь, кукуруза не собрана, овощи в поле, давно время вспахать зябь, а бригадиры и звеньевые просиживают в чайной. Нужно было искать новых людей, добросовестных специалистов…

Однажды вечером, когда я сидел в конторе совхоза один, заходит покойный капитан в отставке Комышан Степан Андреевич, отец нынешнего рыбинспектора, и прямо говорит:

«У нас в колхозе не было толку, и при совхозе не будет порядка, если будем доверять и давать власть Чайкунам, Сидоренкам, Манькивским…»

«Почему так считаете?» — спрашиваю.

«Они раньше колхозом правили, как хотели, и нечистые на руку были. Умеют перед начальством выступить, а сами за пазухой камень держат…»

«А вы кем работаете?» — спрашиваю. Я еще тогда не всех людей знал.

«На разных работах. Теперь сеяльщик», — отвечает.

«Хотите должность повыше?»

«Я, — говорит, — не за должностью пришел, горько смотреть, что эта компания выделывает…»

Поблагодарил я фронтовика. Он мне потом помог во многом разобраться… Но вас, Дмитрий Иванович, интересует, конечно, Чайкун, — задумался директор. — Петро в начале нашего хозяйничания жил и работал здесь, в Лиманском. Именно в то время, о котором я рассказываю, где-то вскоре после визита Комышана, приходит ко мне скотник Христенко и говорит:

«Телки недосчитались. Милиция животину ищет, но не найдет, потому что завфермой Петро Чайкун договорился с двумя скотниками, отвели ее в Софиевку и продали за триста рублей».

Я решил обойтись без милиции. Вызвал Чайкуна, говорю:

«Ну вот что. Свидетелей тут нет. Телку, которую по вашему распоряжению продали в Софиевку, чтобы к вечеру вернули. И мне доложите».

Лицо его покрылось пятнами.

«Не приведете, отдам под суд».

На другой день утром заходит Петро Чайкун и говорит:

«Телка на месте».

Я, наивный, еще не зная взаимоотношений между местными жителями, рассказал по секрету эту историю бухгалтерше, которая, оказывается, дружила с кем-то из Комышанов.

В конце концов узнал участковый инспектор, и делу дали законный ход. Петро Чайкун получил три года и, отбыв наказание, переехал в Белозерку…

Директор прервал рассказ. Подъехал председатель рыбколхоза, и фелюга взяла курс на Красную хату.

Дмитрию Ивановичу сразу понравился прелестный уголок нетронутой природы в плавнях, куда его привезли. Он не скрывал этого, и ему предложили пожить здесь денек-другой. Лодочка, тишина зеленого царства, уловистые места, где клюют краснопер и тарань, — все было к его услугам.

Коваль понимал, что это Келеберда попросил в Херсоне начальника рыбинспекции проявить гостеприимство. Рыбинспектора окружили его искренней доброжелательностью, присущей этим людям, общество которых ограничено и редко обновляется.

Коваль проводил взглядом фелюгу с Самченко и Татарко. Судно уменьшалось на глазах, расплывалось в первых сумерках. Постоял еще немного на причале, всматриваясь в свинцовую воду лимана.

Плавни затихли. Наступили мгновения, когда на воду ложится последний отблеск дня и уплывает, сливаясь с рекой. Из кустов несмело, крадучись выползли тени. Было тихо, как обычно в момент, когда в природе устанавливается равновесие между прожитым сегодняшним и неизбежным завтрашним, когда день и ночь устают в своем противоборстве и на миг переводят дух. Дневная жизнь еще не уснула в плавнях, а ночная, с ее буйством страстей, пока еще таилась, выжидая полной темноты.

Коваль понимал, что остался здесь не ради красот плавней и чистого воздуха, — почему-то захотелось поближе познакомиться со здешними людьми и всей местной обстановкой. По профессиональной привычке, которая давно стала его второй натурой, он допускал, что убийца Петра Чайкуна мог оказаться и среди инспекторов, живших тут и в соседних селах — Софиевке, Станиславе, Кизимысе.

Конечно это было не больше чем предположение. Толчок для размышлений и поисков истины, к которой приходят, отрицая случайные и ошибочные версии. Вспомнилось, что великий Ньютон был принципиальным противником не подкрепленных фактами гипотез, даже в начале работы… А разве криминальный поиск не подобен поиску научной истины? Умозрительная гипотеза в науке ведет к другой, такой же неопределенной… И в расследовании преступления всякая начальная ошибочная мысль, если не подходить к ней критически, может потянуть за собой столь же ошибочную оценку обнаруженных позже фактов.

Размышляя об этом, Дмитрий Иванович представил себе сортировочную горку, откуда спускают вагоны и где формируют составы. Стоит составителям поездов ошибиться, пустить вагон не на тот путь, как, прицепленный к чужому эшелону, он отправится в ложном направлении. И чем дольше он станет двигаться, тем больше будет отдаляться от пункта назначения. Так же и самое малое отклонение от подлинной версии будет постепенно уводить от истины.

Однако в начале дознания, когда бывает еще слишком мало фактов и доказательств, Коваль допускал дерзновенность инспекторской и следовательской фантазии. Обычно истину находит тот, кто не боится рисковать и выдвигать версии, которые лишь на первый взгляд кажутся фантастическими.

Что же касается этих гостеприимных рыбинспекторов, то Дмитрий Иванович не то чтобы собирался кого-то из них обвинять, скорее хотел вычеркнуть их из любых своих версий.

Прислушиваясь к тихо плескавшейся в камышах воде, уже окутанной серой теменью, Коваль задумчиво постукивал пальцем по металлической загородке. И наконец отбросил все свои сомнения. Он не мог оставаться в стороне, пока зло оставалось ненаказанным. Нейтральной полосы для него никогда не существовало.

Дмитрий Иванович медленно двинулся с причала. В небольшом заливчике стояли лодки инспекторов, под акациями полыхал костер, освещая неровным светом людей и заросли. Браться за удочку было уже поздно, и Коваль не пошел за ней к нарядному двухэтажному домику лаборатории, куда его поселили в отдельной комнатке.

Кое-кого из тех, кто пристроился возле костра, Коваль уже знал. Районный инспектор Козак-Сирый стоял, подперев плечом акацию. Андрей Комышан сидел на бревне и длинным охотничьим ножом стругал палочку. Незнакомый Ковалю мужчина — по виду старше всех — в свете костра заканчивал собирать мотор. Еще один, в теплом авиаторском комбинезоне, так хорошо согревавшем в холодные ночи на воде, держал тоненький прутик, кончик которого шипел в костре, и задумчиво смотрел на огонь. Коренастый мужчина в поношенном костюме и в свитере что-то взволнованно рассказывал. В окружавшей тишине голос его гудел по всему островку, но Коваль улавливал лишь отдельные слова… Видимо, рассказывалось что-то интересное, все слушали внимательно, даже собиравший мотор рыбинспектор прислушивался и время от времени кивал рассказчику.

Дмитрий Иванович тоже подошел к компании. Андрей Комышан подвинулся на бревне, давая место. Рассказчик на секунду примолк и окинул Коваля взглядом, словно взвешивая, следует ли говорить дальше, и, решив, что можно, продолжал:

— Значит, поехал я со своим приятелем Семеном — техником из завода стеклотары — на вечерний клев. Не очень ловилось, опоздали, и решили заночевать на воде, чтобы на рассвете снова порыбачить. Стали на якорь метрах в десяти от берега и уснули. Около полуночи вдруг проснулись от сильного удара по лодке. Вскочили, очухались, но никого поблизости не было, только волна отходила от борта. Не могли понять, что случилось. Потом сообразили, что, видно, большущая рыба ударила хвостом по днищу. Успокоились и снова уснули…

Но это мелочь. Теперь слушайте, что было дальше. Рано утром, до восхода солнца, видим — идет самоходная баржа «Актюбинск». Радио на весь Днепр заливается. Эхо разносится, будто земля и небо поют. Вы же знаете, как хорошо и приятно у нас тут в июле и августе. Смотрим — баржа прет вроде бы прямо на лодку. Потом немного отворачивает к островку, где вечером отдыхали речники. Ну, думаем, или забыли что, или едут похмеляться. И уже на эту баржу и внимания особо не обращаем. Ловим рыбу.

Потом будто что-то меня толкнуло. Оглядываюсь. Самоходка уже в метрах сорока — пятидесяти. И вдруг выворачивают лево руля и — прямо на нас. А со мной пожилой приятель. Он как закричит: «Леня, я же плавать не умею!»

Я, правда, не очень испугался. Рядом на лавочке лежал острый нож. Мы им хлеб для приманки резали. Схватил и рубанул по веревке, на которой держался кормовой якорь. Баржа ткнулась в нашу лодку. Я подпрыгнул, вцепился за борт — есть там такое обрамление. Смотрю — мой напарник руками и ногами отталкивается от баржи, и мы благополучно проходим под ее бортом. Капитан или дежурный механик — не знаю, кто там был наверху, — стоит себе за рулем, смеется, аж зубами сверкает, рад, что напугал нас. Ну, вижу, с Семеном все в порядке, лодка наша цела, и с высоты прыгаю в нее. Нас уже подтянуло под корму самоходки, немного лбом стукнулся, но все более или менее обошлось. Ну что за люди на свете! Этот капитан или дежурный, не знаю, кто он там, даже хода не убавил. До сих пор помню, как он ехидно скалил зубы. А когда назад оттянуло нас, то уже не видел его рожи. Он даже не обернулся, чтобы посмотреть, живы мы или нет… Ну что за люди бывают! — повторил рассказчик.

— Какие они бывают, Леня, по-моему, нам говорить не нужно, — заметил Козак-Сирый.

— А как тебя, Андрей, мотоциклом давили, помнишь?

— Ну, так работа наша такая. Тогда браконьер удирал, — развел руками Андрей Комышан, крепкий, лет под тридцать мужик. — А эти же рыбы не брали. Над людьми куражились…

— А я и не слышал, что тебя мотоциклом… — подал голос мужчина, который до сих пор молча шевелил в огне прутиком. — Расскажи.

Комышан начал было отнекиваться, но, увидев, что и Коваль заинтересовался, неторопливо стал рассказывать:

— В Цюрупинске, в заповедном нерестовом хозяйстве… — он повернулся в сторону гостя, словно только ему и рассказывал. — Там одна дорога, чтобы въехать или выехать. По обе стороны канавы. Ни вправо ступить, ни влево. В одно село въезжаешь, а через другое выезжаешь. Как ловить браконьера — понятно. Посадишь людей в одном селе и в другом, и некуда браконьеру деться. А если ты один? Стою я, значит, однажды ночью на дороге. Смотрю, едет мотоцикл с двумя браконьерами. Набили сетками и рыбой коляску. Дорога узкая, мотоцикл прет прямо на меня. Ждал до последней секунды, думал — остановятся. Пришлось прыгать в канаву, потому что иначе собьют. Так меня несколько раз загоняли в воду, — улыбнулся Комышан, — пока не догадался перегородить дорогу сушняком — там растут маслины, они очень колючие. Отошел от этой баррикады назад, метров на сто, притаился. Уж теперь-то я их не упущу…

Так и случилось. Доехали сучьи дети до маслин, а дальше ни тпру ни ну. Я туда такую кучу наносил, что глаза повыкалывали бы. Положение безвыходное: повернут направо — в канаву угодят, влево — камыши, в болоте завязнут. Подошел спокойно и взял тепленьких… Так что пришлось, считай, и под колесами побывать… Таких баек, Дмитрий Иванович, — обратился он уже прямо к Ковалю, — мы можем дюжинами рассказывать. У нас что ни день, что ни ночь — в каждый выезд свои чудеса случаются.

— А когда это произошло… с «Актюбинском», — спросил Коваль, обращаясь к предыдущему рассказчику, — не в субботу ли?

Его интересовала та ночь, когда был убит Петро Чайкун… Прямо спрашивать об этом Коваль не хотел.

— Когда? — переспросил Леня. — Да говорю же, в прошлое воскресенье.

Дмитрий Иванович удовлетворился ответом: по данным экспертизы убийство произошло на сутки раньше.

Козак-Сирый поправил на боку кобуру с пистолетом и сказал:

— Что ж, пора и на воду!

При этих словах Комышан вместе с Леней, который, как потом узнал Коваль, был общественным помощником у рыбинспекторов и, продежурив на своей работе в Херсоне неделю, все отгулы проводил на Красной хате, — пошли к лодке, привязанной в заливе.

Тем временем механик включил движок небольшой электростанции, и островок с домами и причалом озарился ярким светом. На миг Коваль позавидовал этим крепким молодым ребятам, которые сейчас, в ночь, отправятся на свою мужественную работу. Ему же ничего другого не останется, кроме как пойти в уютную комнату на втором этаже и улечься в кровать с книжкой в руках. С ума сойти можно от такой перспективы!