Следы на воде

25

Дмитрий Иванович сидел за столом возле балкона и, как всегда, оказавшись в тупике, «размышлял» на бумаге. Новых решений пока еще не было. Пульсировало, как жилка на виске, только одно слово — «четвертый». Он ставил к нему знаки вопросов, проводил линии; казалось, освещал прожектором то с одной, то с другой стороны. Вопросы, вопросы, вопросы! Нарисовал несколько ружей. И вдруг заметил, что уже рисует гуцульские топорики. Третий, четвертый… При чем тут топорики? Сам не знал. Это был хаос, который только со временем мог обрести какой-то смысл.

Шло время. Немало резонных соображений приходило в голову, но каждое из них было одновременно и возможным, и невозможным, правдоподобным и невероятным, в большинстве случаев они исключали друг друга. Нужна была единственная правильная догадка, которая оживила бы имевшиеся факты. Верная версия — она словно любимая женщина, возле которой нет места другим. Такой версии у него не было, и он довольствовался противоречивыми выводами. Однако внутренняя уверенность, что рано или поздно он выйдет на прямой путь, не покидала Дмитрия Ивановича.

Вспомнив вечерний разговор с Келебердой, даже подумал с юмором, что, находясь в отставке, имеет свое преимущество. Не нужно, по крайней мере, укладываться в ограниченные сроки розыска, как того требует закон. И он сейчас в лучшем положении, чем майор Келеберда.

Не имея веских доказательств, Дмитрий Иванович вновь полагался на интуицию. Знал, что нужно дождаться часа, когда под натиском логики факты оживут, как в мультфильме, начнут группироваться и создадут вдруг правдивую картину событий. Так уже случалось в его богатой практике: в защите ошибочно обвиненного в убийстве художника Сосновского и в Мукачеве, и в Корсунь-Шевченковском, на Роси… Сейчас его успокаивало еще и то, что в последнее время он почувствовал приближение истины, и чувство это томительно жило в нем, в каждой клеточке мозга. Истина еще не родилась, но уже пробивалась, искала выхода.

Исполненный противоречивых мыслей, не замечая ненужного ему, хотя и лежащего на виду, и вместе с тем схватывая острым взглядом мельчайшие подробности существенного для него, Коваль прогуливался по берегу лимана, вдоль пляжа с его низкорослыми деревцами, то приближаясь к домику рыбинспекции и подножию обрыва, то возвращаясь к мазанкам, причалу рыбколхоза и крутой, шедшей вверх, в село, дороге.

Ходил долго, пока не понял, что его все время тянет к домику рыбинспекции, словно он там что-то забыл и обязан непременно взять. Дел никаких у него там не было, да и жара днем стояла приличная. Рыбинспектора днем здесь редкие гости, тем более что пока Андрей Комышан и Козак-Сирый находятся под следствием, на их место прислали новых людей. «Разве что по Нюрке-сторожихе соскучился?» — усмехнулся про себя Коваль.

«А может, именно в этой ловкой тетке и кроется ключ к разгадке?» — неожиданно подумал он. Нюрка со своим длинным облупившимся носом уже не казалась сейчас такой грубой и неприятной, как раньше, — наоборот, женщина как женщина, даже в чем-то привлекательная. И ему вдруг захотелось поговорить с ней, будто лишь она могла освободить его от тяжести, которую он носит в сердце.

Приближаясь к домику инспекции, Дмитрий Иванович почувствовал, как его охватывает нетерпение и волнение. Мотивы убийства Чайкуна до сих пор не были установлены. Вполне возможно, что ссора между ним и убийцей произошла из-за какой-то добычи. Соперничество и ненасытность местных речных пиратов известны. Вспомнились Джек Лондон и его рассказы о «золотой лихорадке», Клондайк. И что не говори, а природа хищников всегда и всюду одинакова: жадность, жестокость…

Но в холодной Аляске было золото, от которого люди с ума сходили, вцеплялись друг другу в горло. Здесь, на благословенной земле Херсонщины, золота вроде бы нет. Впрочем, рыба и пушнина — тоже богатство! Так что же стало причиной схватки Петра Чайкуна и его убийцы?.. Рыба?

Но в лодке погибшего не было чешуек, на бортах — лишь следы человеческой крови. Нашли, правда, несколько ондатровых волосинок… Возможно, один из противников обчистил чужие ловушки, которые браконьеры ставят ночью на зверьков?.. Но куда подевались тогда шкурки?..

В памяти всплыла трагедия, которая произошла на Раховщине, неподалеку от Говерлы. Какой-то турист заблудился в лесных дебрях. Там на него набрел лесник и, соблазнившись перстнем и золотыми часами, убил. Тело спрятал в такой глухой чащобе, что найти было бы невозможно. Помогла разоблачить преступника его жадность. У туриста был топорик из каленой стали, с ручкой из бука, инкрустированной медью и бисером. Им лесник и совершил убийство. Потом хорошо помыл топорик в быстром ручье и спрятал дома — жаль было выбрасывать… Впоследствии у него этот топорик нашли, взяли на экспертизу и обнаружили на нем следы человеческой крови…

«В самом деле, — мелькнула мысль, — не бросит жадный убийца шкурок. Чтобы добро пропадало?! Да ни за что! Только где их искать?..»

Открытие — всегда озарение. Сам не свой подошел Коваль к домику рыбинспекции. То, что мучило его, нашло выход. Осмотрелся только возле порога, медленно возвращаясь к реальности.

Теперь он понимал, почему его тянуло сюда. Кто-кто, а Нюрка знает, у кого можно купить шкурки. Найти бы чайкуновские, которые побывали также в руках убийцы!

И тут же засомневался, поджал губы: «Попробуй найди! Все равно что иголку в сене искать. Не станет убийца сразу шкурки продавать. Хотя… как сказать… От краденых вещей стараются как можно скорее избавиться. Держать при себе явное доказательство преступления?! Ну, нет! Подальше его… Хотя шкурки эти некраденые. Вещи, которые принадлежали кому-то и были в употреблении, — это одно, а шкурки, только что содранные со зверька, по мысли преступника, еще никому не принадлежали. Не мог же он предположить, что Дмитрий Иванович Коваль или кто-то другой заинтересуется ими вовсе не как материалом на хорошую меховую шапку. Андрей Комышан рассказывал однажды, что браконьеры, добыв ондатру, сразу свежуют ее и засовывают мягонькие шкурки за голенища своих резиновых сапог. А взять их оттуда инспектору нельзя: не имеет права без постановления прокурора на личный обыск».

Из домика долетали голоса. Нюркин, визгливый и возбужденный, Коваль узнал сразу, другой — грубый — был ему незнаком.

— И забери отсюда к чертовой матери свое весло! Я с пеной у рта кричу этому Леньке, что не твое. А он упрямый как бык: «Сам видел у нее, она потеряла, это волной к Красной хате пригнало и в камыши забило». Ой, будет тебе беда, Валя! Чует мое сердце!

— Не каркай!

Нюрка еще что-то крикнула, Коваль не разобрал.

— Хватит меня грызть за ту ночь! — донеслось в ответ.

Коваль понял, что это отголосок какого-то спора, который, наверное, возникал уже не раз.

— Нужно было договориться! — злилась Нюрка.

— Чтобы на крючке держал всю жизнь! От него не откупишься.

— Ну, а чего ты липнешь теперь к этой лахудре, к Лизке! — не успокаивалась сторожиха. — Она тебя продаст!

— Она хорошо платит, — ответил примирительно второй голос.

— Я сама заплачу!

— В конце концов, не твое это дело… Ну хорошо, два лифчика ей сошью, и все. На том и кончится. Не бойся. И замолчи!

— Не смей ей шить!

— Это я решаю, шить или не шить! — послышался разгневанный голос.

— Смотри, Валя, беду себе накличешь! — повторила сторожиха.

— Угрожаешь? Может, и ты продашь?!

Теперь Коваль догадался, с кем бранится сторожиха. Даниловна как-то рассказывала, что медсестра очень хорошо шьет бюстгальтеры — заказчицы даже из Херсона приезжают. «Такие шьет, такие шьет, что импортным не уступят! Дважды ее штрафовал фининспектор, а она все равно патент не хочет брать, потому что шьет редко и то по выбору».

— Ой! — раздался вдруг испуганный крик Нюрки. — Ой!

На пороге стоял Дмитрий Иванович. Обе женщины, взъерошенные, красные, кажется, готовы были вцепиться друг в друга.

В первый момент его не заметили, и медсестра продолжала наступать на сторожиху, которая, отходя в угол комнаты, зацепилась за лавку и едва не упала. Дмитрий Иванович еще никогда не видел Валентину такой. Это была совсем не та, похожая на монашку женщина, которая часто вечерами сидела на бревнах возле гостиницы.

— Что за гром! На пляже слышно! — произнес с добродушной улыбкой Коваль, стягивая с головы мягкую белую фуражечку. — Здравствуйте!

Медсестра замерла, сторожиха медленно выпрямилась. Стало тихо. Все было как при замедленной киносъемке. Валентина поправила платок на голове и направилась к двери. Когда она приблизилась к выходу, кинолента вдруг рванулась — Валентина шмыгнула в дверь так, что Дмитрий Иванович едва успел отшатнуться.

— Что у вас тут произошло?

Нюрка не сразу опомнилась, а потом ее будто прорвало:

— А вам что?! Чего лезете?! Это служебное помещение!

— Я ничего, — притворяясь растерянным, сказал Коваль. — Я только хотел…

Он уже решил про себя, что не будет спрашивать о шкурках у сторожихи. Во всяком случае, сегодня. Поищет их через вторые руки, возможно, через Даниловну, которая любит угождать гостям, особенно тем, кому симпатизирует. Дмитрий Иванович постоял на пороге, словно что-то припоминая. Только что, когда рядом пробежала разгневанная, разгоряченная медсестра, его будто холодом обдало. С чего бы это? Уж не открылся ли в нем экстрасенс? Даже покачал головой от такой смехотворной мысли… Однако людей, владеющих неразгаданным даром природы — активным биополем, становится все больше. Наверное, те несчастные, которых в средневековье называли ведьмами и нечистой силой и сжигали на кострах или топили в проруби, тоже были экстрасенсами… Непонятное, непостижимое вызывает у разумных людей углубленный интерес, у невежд — испуг и ненависть.

Ученые пытаются объяснить это необычное явление. В одной из статей Коваль читал, что каждый человек имеет свое биополе. Только у экстрасенсов оно сильней, выразительней, влияние заметнее.

Еще мальчишкой Дмитрий Иванович делил всех людей на теплых и холодных. От матери всегда исходило тепло. А возле соседки, тетки Люды, хотя та и улыбалась ему ласково, по коже ползли мурашки… Он боялся и удирал от нее…

Сторожиха не сводила с Коваля злых глаз.

— Идите себе…

— Да я о лодочке, Ангелина Ивановна. Вы же обещали… — как можно покорнее и жалостливее сказал Коваль.

— Нет у меня лодки! Ступайте! — нетерпеливо ответила Нюрка.

Дмитрий Иванович натянул фуражечку, потоптался еще несколько секунд на пороге, с интересом глянул на погнутое алюминиевое весельце в углу и вышел из комнаты.

Состояние, которое охватило Коваля, когда он прогуливался по берегу, и толкнуло к рыбинспекторскому посту, не оставляло его. Чувство близкого озарения росло, искало выхода. О чем бы ни думал он, все равно, будто по кругу, возвращался к мыслям о шкурках, которые невесть куда делись. Сомнение вызывало только то, что, возможно, ворсинки появились на бортах лодки не в ночь убийства, а раньше.