Слепые души

Глава 16. Собеседование и сотрясение мозга

Я не знаю, что мне делать. Это какой-то кошмар.

Эти слова я то и дело повторяю вот уже две недели, и есть из-за чего: с отцом что-то неладное. Уже две недели он не выходит из запоя, протрезвляясь ненадолго, а потом снова напиваясь. Уходит на работу, а возвращается либо в обед, либо ещё раньше и, разумеется, в стельку пьяный. На мой единственный вопрос «зачем?» он не может толком ответить. То его кто-то угостил, то он сам выпил. Когда он засыпает, я сижу над ним, пытаясь поставить ему защиту из своего света, но это, кажется, не помогает. Я просто в отчаянии, мне страшно и жалко его. Сомнений у меня нет: это Якушев, он действует на меня через близких, нечистый пёс. Если я сама умею ему противостоять, то отец перед ним безоружен. Он как будто потерял всякую веру. Только один раз он мне сказал:

— Это кошмар… не знаю, что со мной. Сделай что-нибудь…

Он просит меня о помощи, а я не знаю, как помочь. Средства для выведения из запоя не помогают, только деньги истрачены. На моих глазах отец гибнет, а я, как глупое растерянное дитя, ничего не могу сделать.

Пошла третья неделя кошмара, и новая беда: отца увольняют. За систематическое пьянство. Денег у нас нет: свою заплату он куда-то девал, за работу мне не заплатили — нарвалась на кидалово, и у меня в кошельке лежат последние сто рублей. Отец лежит в пьяном угаре, а я сижу в своей комнате на полу.

Господи, неужели Ты меня не слышишь? Почему Ты от нас отвернулся? Почему оставил меня одну, без помощи?

Ответа нет. Стена отчаяния окружает меня со всех сторон, не давая пробиться свету надежды. Я как слепой котёнок: не могу ничего понять, не могу нащупать выход.

Я надеваю высокие каблуки и белую блузку. Четыре часа дня: я выхожу в июньское тепло, но мне холодно, как в декабре. Иду на каблуках пешком почти через весь город: сейчас общественный транспорт для меня непозволительная роскошь. Поднимаюсь на белое крыльцо, вхожу в прозрачную дверь с колокольчиком.

— Чем могу помочь?

— Извините… Мне бы Диану Несторовну.

— Вы по какому вопросу?

— Насчёт работы.

— Подождите.

Я жду, осматриваюсь. Красивое место, было бы приятно здесь работать, но возьмут ли меня? Ходить в элегантной облегающей юбочке и блузке, стуча каблуками по этим звонким плиткам, дышать кондиционированным воздухом и обращаться ко всем входящим: «Чем могу помочь?» Носить на груди карточку с именем, а на лице — служебную улыбку. А главное — регулярно получать денежку, идти с ней в магазин и покупать еду, платить коммунальные, пополнять счёт за мобильный, обновлять гардероб. Но всё зависит от того, что мне сейчас скажут.

— Проходите вон туда.

Так, может быть, всё и срастётся. Работать, не выходя из дома — конечно, удобно для меня, но есть большой риск быть кинутой недобросовестным заказчиком, что со мной и произошло: и на старуху бывает проруха. У обычной работы, на которую нужно ходить, есть преимущество — непосредственный личный контакт с работодателем. Видимо, придётся взять себя в руки, забыть привычку к затворничеству и осваивать традиционный способ… Пусть и непривычно для меня, но зато, как говорится, верняк.

Я иду, куда мне указала ручка девушки с длинными перламутровыми ногтями, и попадаю в небольшой, но хорошо отделанный и обставленный кабинет с вертикальными жалюзи на окне. У окна — стол с компьютером и кожаное кресло, в углу — фикус. Светлые глаза Дианы Несторовны смотрят на меня вопросительно и строго: здесь она на работе, здесь она — хозяйка и начальница.

— Здравствуйте, — только и могу я пробормотать.

— Здравствуй, здравствуй, дорогуша, — отвечает она, и её тон весьма похож на тот, которым она разговаривала в первые минуты нашего знакомства. И это обращение «дорогуша» — неприятно шершавое, как наждак. — Зачем пожаловала?

— Диана Несторовна, мне очень нужна работа.

— Так. Ну, а я здесь при чём?

Мда, многообещающее начало. Похоже, мне здесь ловить нечего. Почему она ко мне так переменилась? Ведь ещё недавно она была готова носить меня на руках, называла «лапушкой» и «золотцем», а сейчас её взгляд обдаёт меня холодом, в голосе — льдистый перезвон. Может быть, из-за Альбины?

— Ну… Может быть… вы могли бы меня взять, — лепечу я, хотя под этим суровым взглядом моя надежда на трудоустройство тает, как мороженое в микроволновке. — Кем угодно, я на всё согласна. Продавцом, уборщицей, подсобной рабочей… Мне правда нужна работа.

Диана Несторовна вытряхивает из пачки сигарету, закуривает. Её брови неприветливо сведены.

— Ну, а почему именно я должна тебя взять? Что, больше нигде нет подходящих вакансий?

Как ответить на этот вопрос? Я и сама толком не знаю, почему ноги привели меня к ней, — скорее, даже не ноги, а сердце. Но ответ: «Меня привело к вам сердце» — не самый уместный при устройстве на работу, и я растерянно молчу.

— Дорогуша, у меня много дел, а времени мало, — нетерпеливо говорит Диана Несторовна. — Если ты думаешь, что я умею читать мысли, то ошибаешься.

Обескураженная и расстроенная её холодным приёмом, я теряю остатки надежды. Больше всего мне сейчас хочется разреветься, но я изо всех сил сдерживаюсь: это будет уж совсем нелепо. Взять и выложить ей подробности ситуации с моим отцом и прежней работой мне не позволяет гордость, и я ограничиваюсь только тем, что говорю:

— У меня сейчас трудные обстоятельства. Мне нужна работа.

Диана Несторовна, стряхнув пепел в затейливую пепельницу с фигуркой орла, говорит:

— Я не спрашиваю, почему тебе нужна работа. Я спрашиваю, почему ты пришла именно ко мне?

Во мне распрямляется какая-то горячая пружина. Вот возьму и выпалю ей правду, повернусь и уйду.

— Потому что вы мне очень нравитесь, Диана Несторовна. (При этих словах она меняется в лице: её сурово сдвинутые брови вздрагивают, лёд во взгляде тает). Рядом с вами я чувствую себя в безопасности, как за каменной стеной. Якушев… Он губит моего отца, а я ничего не могу сделать, чтобы его спасти. Его уволили, меня тоже кинули, и поэтому мне срочно нужна работа. Я осталась совсем одна, один на один со всем этим… Я пришла к вам, потому что подумала, что вы можете протянуть мне руку… Наверно, я в вас ошиблась. Извините, что отняла у вас время.

Спотыкаясь на своих высоких каблуках, я бреду к выходу, ничего не видя перед собой от слёз. Насмешливое солнце в небе слепит меня, каблуки цокают по пыльному асфальту. Визг тормозов, удар — и меня как будто выключили.

Я не поняла, что случилось. Открыв глаза, я смутно вижу какой-то потолок и чувствую вкус крови на губах. Под моим затылком — чьи-то колени, на моём лбу — прохладная ладонь. Надо мной склоняется испуганный молодой человек в светлой рубашке с короткими рукавами, светловолосый, коротко стриженый, и я слышу голос Дианы Несторовны:

— Настенька, ты меня слышишь? Как ты, лапушка? У тебя что-нибудь болит?

У меня такое ощущение, будто мозги в моём черепе перевернули вверх дном. Непонятно, где у меня руки, а где ноги: я как будто разобрана по частям. Голос Дианы Несторовны властно командует:

— Костя, «скорую»!

Испуганный молодой человек достаёт мобильный и вызывает. К моему носу прижимается окровавленный платочек. Резко пахнет нашатырём, а я почему-то беспокоюсь, не сломаны ли мои каблуки. Голос Дианы Несторовны вздыхает:

— Ох, Настя, Настя…

Пока ждём «скорую», она обрушивается на молодого человека:

— Куда ты смотрел? Как мог ты её не заметить?

Тот оправдывается:

— Да она внезапно выскочила, я не успел среагировать…

— Не успел он! — бушует Диана Несторовна. — Не успел — вот тебе и результат! Если с ней что-то серьёзное, понесёшь ответственность. Да, да, мой голубчик, и уголовную тоже!

Молодой человек при словах «уголовная ответственность» становится ещё более испуганным, вжимает голову в плечи и становится похожим на угловатого подростка. Мне хочется его успокоить, и я говорю, еле ворочая языком:

— Да всё нормально…

— Так, золотце, а ты лежи и молчи, — говорит мне Диана Несторовна строго. — Нормально или нет, выяснит доктор.

Я снова нахожусь в кабинете и лежу на кожаном диванчике у стены, моя голова покоится на коленях у Дианы Несторовны, а молодой человек в светлой рубашке нервно расхаживает туда-сюда. Бежевые брюки с идеальными стрелками сидят на нём хорошо. Ничего у него попка, отмечаю я про себя.

Оказывается, я сказала это вслух: Диана Несторовна смеётся, а Костя (так зовут молодого человека) смущённо двигает бровями.

— Ну, значит, жить будет, если думает о твоей заднице, — говорит Диана Несторовна со смехом.

Дверь кабинета открывается.

— Вот сюда.

— Так, кто здесь пострадавшая? — Деловитый, спокойный мужской голос. — Ага, вижу. На что жалуетесь? Падение с высоты собственного роста?

— Наезд машиной, — говорит Диана Несторовна.

Врачам-мужчинам я почему-то доверяю больше, чем врачам-женщинам. Этот врач — ещё не старый, но уже с обильной проседью в тёмных коротких волосах — сразу вызывает у меня доверие: он совсем не похож на Якушева, и сразу видно, что он — настоящий. Меня усаживают, и от этого кабинет плывёт вокруг меня. Меня щупают сильные, твёрдые руки. Нет, нигде не больно, только сильно кружится голова и подташнивает.

— Никаких повреждений, только лёгкое сотрясение.

Диана Несторовна озабоченно спрашивает:

— А кровь из носа почему?

— Лопнул сосудик, только и всего. Если сосудистая стенка слабая, даже небольшого удара может быть достаточно. Сейчас покой, на голову — мешок со льдом или мокрое полотенце. Сейчас сделаем успокоительный укольчик, и надо бы поспать. При головной боли — любое обезболивающее. Можно сказать, отделалась лёгким испугом.

Мои каблуки целы и по-прежнему у меня на ногах. Диана Несторовна говорит Косте:

— Ну, твоё счастье, что ты её не покалечил. Сейчас остаёшься за меня, а я вернусь через час — полтора.

Я растекаюсь по сиденью джипа, меня мутит, особенно когда закрываю глаза. Мы мчимся по залитым солнцем улицам.

— Значит, опять Якушев?

— Я не знаю, Диана Несторовна… Он не появляется, но я уверена, он к этому причастен…

— Что с твоим отцом?

— Пьёт и не может остановиться… Из-за этого его и уволили.

— Денег совсем нет?

— Совсем…

Через пятнадцать минут я лежу на своей кровати с мокрым полотенцем на голове, а Диана Несторовна сидит возле меня в моём кресле, сцепив замком пальцы.

— Ну, как ты, голубка? Головка болит?

— Не очень… Только кружится.

Её тёплая рука ложится на мою, взгляд строгий и серьёзный.

— Зачем Альку бросила? Она сама не своя, захандрила. Страдает по тебе и переживает, как ты там… За здоровье твоё беспокоится.

Одного упоминания об Альбине достаточно, чтобы из глаз у меня брызнули слёзы. Диана Несторовна вместе с креслом придвигается ко мне ближе.

— Настёнка, да что у вас случилось? Не верю я, чтобы вы вот так взяли и разбежались! Не верю, чтобы такая, как ты, могла бросить того, кого любишь!

Увы, сейчас играть так же успешно, как в прошлый раз, я не могу. Перед Дианой Несторовной просто невозможно притворяться, строгий взгляд её светлых глаз, как микроскоп, дотошно выявляет правду.

— Якушев… — всхлипываю я. — В отместку за то, что я не согласилась перейти к нему, он будет вредить людям, которых я люблю… Я чувствую и знаю это. Альбине опасно быть со мной, ей лучше держаться подальше… Поэтому я приняла решение расстаться с ней. Только пожалуйста… пожалуйста, не говорите ей!

Диана Несторовна вздыхает, пересаживается из кресла на край моей кровати и кладёт руку мне на лоб.

— Глупенькая, — качает она головой. — Ну, и что вам дало это твоё решение? Любовь ваша от этого никуда не делась, вы только страдаете друг без друга. А за Альку не бойся, я не позволю Якушеву её тронуть.

— Нет, Диана Несторовна, — издаю я долгий стон, уткнувшись в угол подушки. — Если бы он был обычным человеком, как мы с вами… Но он не человек, понимаете? Не человек!.. Вы ничего не сможете с ним сделать, только сами можете пострадать.

— Ты не обижайся, дорогая… Но это в самом деле звучит как бред, — говорит Диана Несторовна с улыбкой.

— Я знаю, — отвечаю я. — Но независимо от того, верите вы в это или нет, это единственная правда. Поверьте в это, как вы верите в то, что вас исцелила я.

— В это я верю, потому что почувствовала это на себе, — говорит Диана Несторовна. — А Якушева в демонском обличье, уж прости, не наблюдала.

— Вы не слишком много потеряли от этого, — усмехаюсь я. — Этого я не пожелала бы вам увидеть даже в кошмарном сне.

— Ладно, оставим Якушева, — говорит Диана Несторовна. — Поговорим о другом. Ты пришла ко мне, потому что тебе нужна работа. Но разговора у нас не получилось… Ты куда-то побежала, и тебя чуть не задавил мой помощник Костя. Неужели ты подумала, голубка, что я, будучи обязанной тебе своей жизнью, откажу тебе в помощи? Плохо же ты обо мне думаешь. Насчёт работы что-нибудь придумаем, а пока тебе надо отлежаться: сотрясение мозга — это не шутки. Костю я ещё вздрючу за такую езду, а для тебя я сделаю всё, что в моих силах. У тебя есть дома обезболивающие?

— Есть немого, — шепчу я.

— Хорошо. А покушать есть что?

— Нет…

— Так, сейчас исправим. — Диана Несторовна достаёт телефон и набирает номер. — Константин, у меня для тебя важное и ответственное поручение.

Поручение состоит в том, чтобы закупить продуктов, требующих минимальных усилий по приготовлению, а также побольше обезболивающих, и привезти ко мне. Я лежу с мокрым полотенцем на голове, а Диана Несторовна курит на кухне и объясняет Косте по телефону дорогу сюда. Что касается отца, то он продолжает спать.

Диана Несторовна впускает Костю сама, не позволяя мне подниматься. Мне слышно, как она спрашивает:

— Это ещё зачем?

Костя отвечает тихо и смущённо, слов я не могу разобрать. Слышу, как шуршит пакет на кухне, хлопает дверца холодильника. Потом закрывается входная дверь. «Это ещё зачем?» — это о букете цветов, который Диана Несторовна вносит в комнату. Большой, красивый букет с жёлтым бантиком.

— Где у тебя ваза, золотце? А, вот, вижу. — Берёт с полки вазу и, усмехнувшись, поясняет: — Это от Кости. Он приносит тебе извинения. Рвался к тебе, но я его не пустила: нечего ему здесь делать.

Цветы придают моему столу необычный вид, и я уверена, что в них не прячутся скорпионы. Глядя на них, мне хочется улыбаться. И мне почему-то жаль, что Диана Несторовна не пустила Костю.

Она посмеивается:

— Переживает парень. Сбить человека — всё-таки не шуточное дело. Слава Богу, что ты не слишком пострадала.

— Я и с Алей так же познакомилась, — зачем-то говорю я.

Слёзы капают на подушку, Диана Несторовна вздыхает, стоя возле стола и делая вид, что любуется цветами. Потом, повернувшись лицом ко мне, говорит резко:

— Глупости это всё! И ничего хорошего из этого не проистекает.

— Вы о чём? — всхлипываю я.

Она присаживается рядом, глядя на меня суровыми, потемневшими глазами.

— Ты для Альки — всё. Без тебя она не хочет и не может ни улыбаться, ни жить, ни работать. Мне больно видеть её такой… потерянной. Она как будто больше не видит смысла в жизни. Она вянет и чахнет без тебя. Если ты думаешь, что так для неё лучше, то у меня другое мнение на этот счёт.

Я молчу, сердце рвётся от боли. Пусть Альбине плохо, но так она, по крайней мере — может быть — останется невредима…

— Впрочем, дело твоё, — сухо и устало говорит Диана Несторовна. — В твоей личной жизни ты сама хозяйка, и я тебе указывать не стану. Но знай, что ещё никого в своей жизни Алька так не любила, как тебя. Это я тебе говорю как человек, который кое-что повидал и знает, что к чему.

За дверью моей комнаты слышатся шаги.

— Настя… Настя!

Это проснулся отец. Как зомби, он бродит по квартире и зовёт меня, и от его голоса, страдающего и слабого, у меня внутри всё рвётся на части.

— Мне плохо, Настя… Купи мне пива…

Я плачу от бессилия, ужасно раскалывается голова. Брови Дианы Несторовны сдвигаются.

— А ещё мужик, — говорит она тихо. В её голосе слышится презрение.

Отец открывает дверь, и Диана Несторовна поднимается на ноги.

— Здрасьте, — бормочет отец. — А вы кто?

— Моя фамилия — Риберт, — звенят ледяные кристаллики. — Диана Несторовна. Вы, если не ошибаюсь, отец Насти? Давайте пройдём на кухню, мне нужно сказать вам пару слов.

Я приподнимаюсь на локте, и Диана Несторовна говорит спокойно и ласково:

— А ты лежи, солнышко. Не надо вставать. Доктор сказал — покой, вот и соблюдай его. Всё будет хорошо, не волнуйся.

Я не знаю, о чём она говорит с отцом: я ничего не слышу от сверлящей, сводящей с ума головной боли, которую, как мне кажется, тоже наслал на меня Якушев. Всё, что мне нужно — глоток дождливого шёпота, единственного правдивого голоса в этом мире лжи и иллюзий, но он молчит: в окно льётся нестерпимое солнце.

— Ну, как ты, золотко?

Надо мной склоняется Диана Несторовна. Ей не нужен мой ответ, чтобы понять, что всё плохо; на её ладони белеют две таблетки, которые я без раздумий глотаю, запив водой.

— И возьмите себя в руки, Пётр Иванович. Это, в конце концов, не по-мужски! Ну, уволили — что такого? Это ещё не конец света. Найдёте другую работу. Раскисать, заглядывать в бутылку — это удел слабых, а вы не производите впечатление слабого человека. И не вздумайте посылать Настю за пивом: у неё сотрясение мозга, она на ногах стоять не может. Вам бы не пить, а присматривать за ней! Я бы сама с ней осталась, но не могу — надо ехать на работу. Дайте слово, что бросите все эти глупости и не будете подводить Настю. Ей и так плохо сейчас.

— Всё… всё будет нормально, — клятвенно обещает отец.

— Ну, тогда закрывайте за мной дверь. Настенька, — Диана Несторовна гладит меня по голове, — я тебе ещё позвоню. И ты звони, если что-нибудь понадобится. Ну всё, отдыхай, лапушка.

Они с отцом идут в прихожую, но Диана Несторовна возвращается ко мне и что-то суёт мне под подушку.

— Всё, солнышко, я пошла.

Через минуту ко мне заходит отец. Он садится и долго молчит, думая о чём-то с тяжкой сосредоточенностью, глядя перед собой застывшим взглядом, и его молчание уже начинает нервировать меня.

— Серьёзная дама, — произносит он наконец. — Откуда она вообще взялась, а?

— Это сестра Альбины, — отвечаю я.

— А-а, — говорит он. И добавляет: — Настенька, я тебя больше ни о чём в жизни не попрошу… Вообще никогда. Купи мне полторашечку пива, последнюю. А?