Слезы счастья

ГЛАВА 18

Следующие четыре недели Лиза и Дэвид находились в состоянии тревоги и безысходности, изо дня в день пытаясь жить так, будто ничего не произошло. После той ночи, когда у Дэвида сдали нервы в кабинете, он казался спокойнее и меньше мучил себя поисками диагноза в Интернете. Однако теперь, когда Лиза начала обращать на это внимание, свидетельства его проблем виделись ей повсюду. По большей части они просто расстраивали ее, но иногда тревожили или даже ставили в тупик, как, например, случаи, когда Дэвид брал что-то из ее вещей и прятал. Не укладывалось в голове также, что такой умный и рассудительный человек, каким всегда был Дэвид, теперь предпочитал помалкивать. И не потому, что ему нечего было сказать, а из страха забыть на полуслове, о чем он говорил. Он как будто запирался изнутри и выбрасывал ключ, когда не было острой необходимости выходить наружу.

Хотя в их отношения вернулись моменты нежности и ласки, Лизе по-прежнему приходилось мириться с беспомощностью и гневом Дэвида, когда тот начинал возиться с какой-нибудь элементарной задачей или мучительно пытался вспомнить о чем-то, что, как он знал, не должно вызывать трудностей. Ей было так же тяжело это выносить, как и сохранять ради него позитивный настрой. Будь у нее возможность время от времени делиться с Эми, это могло бы помочь. Но сестру настолько поглотила подготовка к переезду, что она, разговаривая по телефону, казалось, не замечала перемен в некогда бодрой и жизнерадостной Лизе. Когда не видишь собеседника, легче притворяться, решила Лиза и потому избегала встречаться с Эми — положение дел, которого сестра никогда бы не допустила, не будь она слишком занята. А так Эми готова была принять, что Лиза успешно работает над книгой и ситуация с Дэвидом налаживается.

Только когда Дэвид уезжал в Борнмут на партийную конференцию и во время своих коротких вылазок в Лондон Лиза могла немного расслабиться. Но даже тогда страх перед тем, с чем они могли столкнуться, неотступно следовал за ней. Беспрестанные подглядывания в блокнот и гаснущая уверенность в себе постоянно напоминали об этом и самому Дэвиду, и ей. Иногда Лизе хотелось кричать на мужа, требовать, чтобы он взял себя в руки, как будто он умышленно делал это, чтобы подразнить ее. Потом он говорил или делал что-нибудь, совсем как прежний Дэвид, и Лиза уже роняла слезы облегчения, собираясь с новыми силами и вместе с тем боясь будущего. Эти бесконечные изнурительные американские горки эмоций мешали ей спать по ночам, а иногда заводили ее мысли в такие темные и постыдные закоулки, что она не хотела никому в них сознаваться. Лиза много раз была близка к тому, чтобы позвонить Розалинд. Но, зная, как тяжело та переживает крушение брака, не могла заставить себя разрушить остатки ее мира.

«Но должна же она понимать, что что-то не так, — повторяла про себя Лиза. — Должна же видеть в отце перемены и задаваться вопросом, в чем их причина». Даже если Розалинд что-то и замечала, то ничего не говорила, по крайней мере Лизе. Вполне вероятно, что себе тоже. И Лиза не могла ее за это винить, ведь прошел всего год с тех пор, как она лишилась матери. Розалинд не захочет даже предположить, что с отцом может быть что-то не так, а тем более выслушивать подтверждение этих страхов.

Шла четвертая неделя ожидания, когда Джерри позвонил, чтобы спросить у Дэвида, не разговаривал ли тот с дочерью по поводу полуночных звонков, которыми она донимала Оливию. По всей видимости, Розалинд в пьяном виде часто звонила той и говорила гадости. Джерри начинал волноваться, не выкинет ли она какую-нибудь глупость, например явится к ним, когда его не будет дома.

— Нет, мы не собираемся звонить в полицию или предпринимать подобные радикальные меры, — заверил он Лизу, которая взяла трубку вместо Дэвида. — Я бы никогда не поступил так по отношению к ней, но Оливия начинает волноваться, ведь она остается не одна, а с Хлоей, а Розалинд говорит такое... Простите, что беспокою вас этим, но Розалинд не хочет со мной разговаривать.

Следующим утром Дэвид поехал к дочери, но Лиза понятия не имела, что он говорил ей, потому что ни словом не обмолвился об этом, когда вернулся. Она даже сомневалась, помнит ли Дэвид, зачем ездил. Если он не помнил, что весьма вероятно, то ничего и не было сказано. А может, разговор все-таки состоялся, но Дэвиду слишком трудно было его пересказать, то ли из-за нежелания делиться их секретами, то ли потому, что он не мог подобрать слова. Как бы там ни было, Джерри больше не звонил, и Лиза сочла за благо предположить, что Розалинд оставила Оливию в покое.

Наконец через пять невыносимых недель после визита к психологу и всего за неделю до начала нового парламентского сезона пришло письмо, в котором им сообщали дату и время приема у консультирующего психиатра, доктора Изабелл Мэннинг. Он должен был снова состояться в уединенной обстановке отделения «BRACE» больницы «Блэкберри-Хилл» в следующую среду в одиннадцать часов.

Теперь, когда назначенный день настал и они ехали по фактически безлюдной территории комплекса к парковке перед центром «BRACE», Лизе оставалось только удивляться, какой невозмутимый вид умудряется сохранять Дэвид, — она прекрасно знала, какие страхи терзают его внутри. Утром он говорил, что будет облегчением наконец-то покончить с этим, но, когда Лиза увидела, как он напуган, ей захотелось разрыдаться.

На этот раз дверь им открыла врач, но приветствовали их с таким же радушием, как и раньше. Доктор Мэннинг была высокой седовласой женщиной в роговых очках. Щеки у нее были слегка впалые, но, когда она улыбалась, на них появлялись приятные ямочки.

— Рада познакомиться, — сказала она, пожав руку сначала Дэвиду, потом Лизе. — Входите, входите. Я пользуюсь кабинетом прямо по коридору. Кофе сейчас принесут, если только вы не предпочитаете чай.

Дэвид посмотрел на Лизу.

— Ничего не имею против кофе, — сказала та.

Несколько мгновений спустя они сидели в том же кабинете, что и в прошлый раз. Ничего не изменилось. Во времени как будто образовался прокол, и пять недель ожидания, притворного спокойствия и самого настоящего страха вытянулись в пузырь, который теперь лопнул и исчез, оставив их беззащитными перед жестокой реальностью.

— Итак, я уверена, что вам не терпится перейти к делу, — сказала Изабелл Мэннинг, после того как им принесли кофе. — Я знаю, что время в ожидании приема может тянуться мучительно долго, но, к счастью, ваш назначили гораздо быстрее, чем иногда бывает. А теперь, прежде чем я начну, не хотите ли о чем-нибудь спросить?

Лиза посмотрела на Дэвида, и тот сказал:

— Результаты компьютерной томографии у вас?

Изабелл кивнула.

— Да, они здесь, — подтвердила она.

— У меня есть опухоль?

— Нет, у вас нет опухоли, — мягко сказала доктор Мэннинг.

Дэвид буквально осел рядом с Лизой, а у той кровь застыла в жилах. Это была их последняя надежда. Опухоль излечима. Она была бы кошмаром, от которого еще можно проснуться. Лизе невыносимо было смотреть на Дэвида. Как он может себя чувствовать, если у него забрали даже эту последнюю, жуткую соломинку?

Повесив на шею стетоскоп, Изабелл Мэннинг сказала:

— Итак, сейчас я быстренько вас осмотрю, а потом мы поболтаем о ваших симптомах и истории болезни.

Понимая, что все это необходимо проделать, но все-таки сожалея, что доктор не может просто сразу дать им ответ, Лиза скрыла досаду и взяла чашку у Дэвида, когда тот поднялся. Наблюдая, как он раздевается, Лиза почувствовала, что ею овладевает дезориентирующее, нереальное ощущение отстраненности. Как будто место, где они находятся, отторгает ее, выбрасывает прочь, не позволяет на себя смотреть. А как странно и даже жутко должен был чувствовать себя Дэвид, оставалось только гадать.

Казалось, прошла вечность, хотя на самом деле, вероятно, не больше десяти минут, прежде чем стетоскоп и другие приборы были отложены в сторону и Дэвид начал снова одеваться. Лиза видела его напряжение, а потому невольно восхитилась, как хорошо он отвечал на вежливую болтовню Изабелл Мэннинг, пока та проводила осмотр. Потом Дэвид улыбнулся ей, и у нее замерло сердце. Он так храбро держался, а что она? А она была на грани истерики. Нужно взять себя в руки. В таком эгоцентричном состоянии она Дэвиду не помощница.

Заметив, что он собирается надеть рубашку навыворот, Лиза поднялась, чтобы поправить его, но остановилась, когда Изабелл мягко проговорила:

— Мне нужно посмотреть, как это делает Дэвид.

Лиза села. Ей было противно и обидно за Дэвида, который слишком долго разбирался с рубашкой и надевал ее. Потом, перед тем как сесть, он ей подмигнул, и Лизе захотелось укрыть его в объятиях, защитить от всех и от всего, и особенно от этого жуткого испытания.

В течение нескольких последующих минут Изабелл Мэннинг вела разговор о его общем самочувствии: чувствует ли он себя угнетенным, вызывает ли у него повышенную тревогу что-нибудь кроме тестов. Покончив с этим, доктор Мэннинг перешла к результатам теста на запоминание, но, когда она начала объяснять, каким образом их обрабатывают и делают выводы, Дэвид сказал:

— Можем покончить со всем этим, если вы не против. Я знаю, что это ранняя деменция.

Лиза перестала дышать. Пожалуйста, Господи, пусть ответ Изабелл Мэннинг не подтвердит их самого большого страха! Пожалуйста, пожалуйста, Господи, он просто не может...

Доктор Мэннинг подняла на Дэвида ласковый взгляд и сказала:

— Да, боюсь, вы правы.

Понимая теперь, как чувствуют себя люди, когда мир вокруг разлетается на куски, Лиза начала тонуть в хаосе смешавшихся мыслей и эмоций, пока не почувствовала дрожь в плечах Дэвида, когда тот затрясся от рыданий. Она быстро повернулась к нему.

— Все нормально, — прерывающимся голосом проговорил Дэвид, когда Лиза попыталась его обнять. — Прошу прощения, — извинился он перед Изабелл. — Просто... Я не мог расстаться с надеждой...

— Понимаю, — тихо сказала Изабелл, протягивая салфетку «Клинекс».

Лиза взяла ее и передала Дэвиду. Она держала его за одну руку, пока он вытирал слезы другой. Он был раздавлен горем, и это так явно читалось на его лице, что больно было смотреть. Теперь, когда Дэвид лишился надежды, в нем как будто погасили свет, и Лиза не знала, зажжется ли он когда-нибудь снова. Хотелось сказать или сделать что-нибудь, но от сознания, что жизнь обходится с Дэвидом так отвратительно и жестоко, слова застревали у нее в горле.

Наконец Дэвид нашел в себе силы посмотреть на Изабелл.

— Простите, — сказал он, — обычно я...

— Прошу, не извиняйтесь, — мягко прервала его она. — Я понимаю, каким это должно быть для вас потрясением.

— Я пытался... Мне казалось, что я подготовил себя.

В ее взгляде сквозило сочувствие.

— Это... Я так понимаю, это синдром Альцгеймера, — сказал он.

Изабелл покачала головой.

— Нет, у вас то, что называют мультиинфарктной деменцией, — сказала она, — являющейся одной из форм сосудистой деменции. Это означает, что вы переживаете множество крошечных ударов, о которых, вероятно, даже не подозреваете. Но они нарушают кровообращение в вашем мозге, что, в свою очередь, негативно воздействует на память.

Помолчав, чтобы усвоить сказанное, Дэвид спросил:

— Можно ли... — Он прочистил горло. — Можно ли что-нибудь сделать?

Глядя Дэвиду в глаза, Изабелла откровенно и безрадостно ответила:

— Боюсь, повреждения, которые уже произошли, необратимы. Но, как правило, у людей с МИД — мультиинфарктной деменцией — наблюдается гораздо более адекватная оценка собственного состояния, чем у страдающих другими видами слабоумия, такими как болезнь Альцгеймера. Это означает, что разрушения в мозге будут заметнее сразу после удара, но потом вы, вполне вероятно, на какое-то время стабилизируетесь и даже почувствуете улучшение, пока это не произойдет снова.

— Можно ли что-нибудь сделать, чтобы предотвратить удары? — спросил Дэвид. Он был явно раздавлен и с каждой секундой чувствовал себя все хуже.

— Снизить риск определенно в наших силах. Нужно внимательно следить за вашим кровяным давлением и уровнем холестерина и вооружить вас информацией о симптомах, которые ведут к удару. Кроме того, я пропишу вам аспирин, чтобы понизить свертываемость крови, и донепезил, который, возможно, вам лучше известен как ариспет.

— Я думала, ариспет от болезни Альцгеймера, — сказала Лиза, слыша свой голос как будто из глубины тоннеля.

— Да, но на людей, страдающих другими видами слабоумия, он тоже оказывает позитивное воздействие.

Дэвид снова прочистил горло.

— И о каком... О каком сроке мы говорим?

Понимая, о чем он спрашивает, Лиза вся сжалась в ожидании ответа.

— Точную оценку дать трудно, — сказала Изабелл, — потому что каждый случай индивидуален. Но ранняя деменция, как вам, вероятно, известно, может проявляться в более агрессивных формах...

— Сколько? — повторил свой вопрос Дэвид.

Без дальнейших отступлений доктор Мэннинг сказала:

— Возможно, не больше пяти лет, хотя я знала людей, которые прожили двадцать и дольше. Разумеется, при условии, что предпринимаются все возможные меры для минимизации риска дальнейших ударов.

Дэвид судорожно вздохнул:

— И в каком состоянии я буду находиться эти пять или двадцать лет? — спросил он.

— Опять же, каждый случай индивидуален, но, как вы знаете, это прогрессирующее состояние, и со временем, боюсь, оно может только ухудшаться.

Дэвид повесил голову, но, когда Лиза положила руку ему на плечо, снова поднял ее.

— Теперь знаем, — сказал он тоном, который давал понять, что он больше ничего не хочет слушать. — Спасибо вам за беспокойство, доктор. Пожалуй, мы не будем больше отнимать у вас время.

— Пожалуйста, присядьте, — мягко попросила Изабелл, когда Дэвид сделал попытку подняться. — Нам предстоит долгий разговор о том, что делать дальше, и не в последнюю очередь это касается практической стороны вопроса, которая на самом деле очень важна. Пожалуй, лучше обсудить ее прямо сейчас. — Она перевела взгляд на Лизу. — Теперь дело за вами, потому что мы не можем знать наверняка, какую часть сказанного вспомнит потом Дэвид.

— Боже мой, — простонал он.

Взяв его за руку в попытке успокоить, Лиза спросила:

— Что мне нужно делать?

Изабелл, которой, похоже, понравилось, какой прагматичный тон удается выдерживать Лизе, сказала:

— В первую очередь вы должны сообщить о его диагнозе в DVLA[35].

Дэвид вскинул голову.

— Вы не можете забрать у меня... забрать у меня...

Он обессиленно закрыл глаза.

— Скорее всего, вы еще какое-то время сможете сохранять права, — успокоила его Изабелл, — но боюсь, что агентство все-таки необходимо проинформировать, как и ваших страховщиков. Кроме того, важно решить, кого вы хотите видеть своим доверенным лицом, — продолжала она, обращаясь теперь к Дэвиду, а не к Лизе, — потому что наступит момент, когда вы не сможете самостоятельно вести дела, особенно финансовые.

Дэвид ничего не сказал, и Лиза почувствовала, что тоже не способна говорить.

— Возможно, вы также захотите составить «завещание о жизни»[36], — сказала Дэвиду Изабелл. Потом обратилась к Лизе: — Я могу дать вам множество информационных брошюр и буклетов по всем этим вопросам. Сейчас я просто рассказываю о шагах, которые можно предпринять, чтобы не допустить юридических и медицинских осложнений в будущем.

Лиза посмотрела на Дэвида и, заметив, каким тусклым сделался его взгляд, как будто он уже не слушал, поняла, что должна что-то сказать.

— Сколько времени потребуется, чтобы медикаменты начали действовать? — спросила она.

— Для арисепта срок составляет одиннадцать-двенадцать недель.

Может ли она задать следующий вопрос при Дэвиде? Если не спросить сейчас, потом она вообще не сможет этого сделать.

— Насколько хуже ему может стать за это время?

— Я все еще здесь, — резко напомнил им Дэвид. — Пожалуйста, не говорите обо мне так, будто я оглох или уже дошел до состояния мозговой смерти.

Изабелл перевела взгляд на него.

— Очень частая жалоба для людей с деменцией, — сказала она. — Что до ухудшения состояния, то трудно сказать, насколько быстро оно будет происходить, потому что многое зависит от частоты мини-ударов. Уверена, вы уже обратили внимание на то, что, вероятно, воспринимается как перепады настроения или эксцентричное поведение.

Лиза кивнула.

— Мне нужно в уборную, — внезапно проговорил Дэвид.

Когда за ним с шумом захлопнулась дверь, Изабелл сочувственно посмотрела на Лизу.

— Первыми реакциями у людей в его положении нередко бывают гнев и отказ принимать действительность, — сказала она. — Это способ самозащиты, и, откровенно говоря, важнее, чтобы вы понимали, что происходит, а не он, потому что именно вам, как я понимаю, предстоит о нем заботиться.

Чувствуя, что сама вот-вот откажется воспринимать действительность, Лиза решила молча ждать, пока доктор договорит.

— Возможно, вам полезно понимать, — сказала Изабелл, — что человеку в состоянии Дэвида со временем будет все сложнее узнавать что-либо новое. Примерами этого могут служить случаи, когда Дэвид забывал о встречах или о том, что на них говорилось. Это означает, что новая информация не всегда пробивается к нему. То, что уже усвоено, остается на месте и никуда не исчезнет или не должно исчезнуть еще какое-то время. Однако дать точную оценку может оказаться проблематично. Но давайте сначала разберемся с новой информацией, потому что трудности, которые возникнут у Дэвида с ее сохранением, покажутся вам наиболее серьезными.

Взяв ручку и блокнот, она начала рисовать схему.

— Грубо говоря, запоминающий мозг, то есть отдел мозга, отвечающий за функцию запоминания, работает следующим образом, — сказала она. — Из вербальной памяти в рабочую информация переходит секунд за сорок пять, максимум за минуту. Переход из рабочей в краткосрочную память занимает от пяти до двадцати минут. Затем информация идет в хранилище оперативной памяти, которое направляет ее в управляющий мозг, где происходит главная обработка, — другими словами, решается, что мы сохраним на будущее, а что отбросим. Сейчас нас интересует переход из рабочей в краткосрочную память. Рабочая функционирует, то есть Дэвид принимает информацию, но краткосрочная не всегда пересылает ее дальше по цепочке, как положено, и здесь у нас происходят потери. Со временем краткосрочная память совсем перестанет функционировать, а также начнет разрушаться остальная запоминающая часть мозга. На этом этапе он может не вспомнить таких простых вещей, как имена членов семьи, или время определенных событий в прошлом, или как выполнять некоторые из привычных, повседневных действий. Вы только что видели, как он надевал рубашку. Возможно, сыграли свою роль нервы, но боюсь, что для такого человека, как Дэвид, это дурной знак.

Лиза, в лице которой не осталось ни кровинки, смотрела на доктора. О, если бы ее собственный запоминающий мозг мог отбросить эту информацию, думала она, возможно, ничего этого не происходило бы.

— Я знаю, он не захочет оставлять работу, — проговорила она, — но возможно ли это? Или правильнее будет спросить, долго ли он сможет продержаться?

— В основном это будет зависеть от него. Пока что его проблемы будут носить тот же характер, что и раньше, но, если вы не скажете мне обратного, я предполагаю, что он способен решать задачи почти на всех уровнях.

Решив, что с основным он справляется, Лиза кивнула.

Изабелл улыбнулась.

— Я оставлю вам номер своего мобильного телефона, — сказала она, вынимая из ящика стола пачку стикеров, — так что, пожалуйста, звоните в любое время. Разбираться есть с чем, и в ближайшие несколько недель возникнет множество вопросов, на которые вам понадобятся ответы. — Набросав номер телефона на листочке, она протянула его Лизе и сказала: — Тем, кому ставят подобный диагноз, полагается наблюдающая медсестра. Она свяжется с вами и придет к вам домой, чтобы объяснить, чего следует ожидать, что делать дальше, какие виды поддержки существуют — одним словом, все, что вам нужно знать.

В кабинет вошел Дэвид, и Лиза перевела взгляд на него.

— Думаю, нам пора домой, — отрывисто проговорил он. — Доктор наверняка очень занята.

Лиза беспомощно посмотрела на Изабелл.

— У вас есть мой номер, — напомнила та. — Звоните, не стесняйтесь.

Вскоре они вышли из клиники и молча направились к машине. Ужасные слова Изабелл Мэннинг до сих пор звенели у них в ушах, а перед глазами маячили образы того, что ожидало их в будущем.

— Веди ты, — сказал Дэвид, протягивая Лизе ключи.

Желая показать, что уверена в нем, Лиза сказала:

— А сам не хочешь?

Он не ответил, просто подождал, пока она разблокирует двери, сел на пассажирское место и пристегнул ремень.

Заговорил он нескоро — к тому времени они уже поднимались по наклонному въезду на магистраль М-32, ведущую обратно в город.

— Это несправедливо по отношению к тебе, — начал Дэвид. — Ты не должна...

— Перестань, — сказала она. — Речь о тебе, а не обо мне.

Он повернул голову и посмотрел на нее.

— Вообще-то, речь о нас обоих, о чем я и пытаюсь сказать...

— Я понимаю, о чем ты пытаешься сказать, но сейчас у нас нормального разговора все равно не получится.

Он больше не спорил, просто отвернулся и стал смотреть из окна на проплывающие мимо ряды домов и магазинов, в которых он никогда не бывал и, вероятно, никогда уже не побывает.

Важно ли это? Важно ли теперь хоть что-нибудь? Конечно да, но в эту минуту он как будто медленно цепенел изнутри. Поскольку с его мозгом, по всей видимости, происходит именно это, ничего удивительного, что он так себя чувствует. Знать, что ты сам себя подводишь... Что может быть унизительнее и нестерпимее? Он отвечает за то, что происходит. Он, Дэвид Кирби, существующий, как и все люди, благодаря своему мозгу, по крупицам теряет память, собственное «я», даже цель в жизни. Все изменилось и никогда больше не вернется назад. С этого дня и до тех пор, пока мозг не откажет ему совсем или обширный инсульт не разорвет его, ему придется жить и смотреть, как его мир постепенно распадается на части. Долго ли еще он будет способен понимать, что происходит вокруг него, и реагировать нормальным, социально приемлемым образом? Сколько недель и месяцев пройдет, прежде чем он перестанет различать людей, которых знал и любил?

Когда он взглянул на Лизу, внутри у него все оборвалось. Неужели со временем он забудет ее имя, кто она такая и как много для него значит? Стоит ли жить дальше, если он не даст ей ничего, кроме душевной боли, стыда и сожалений? Что он будет за человек, если оставит ее в силках брака, который теперь никогда уже не принесет ей радости?

— Я проголодался, — сказал он вдруг, — а ты?

Заставив себя улыбнуться, Лиза сказала:

— Остановимся где-нибудь или поедем домой?

— Поехали домой, — ответил Дэвид и, пытаясь обуздать гнев и жалость к себе, которые грозили его поглотить, снова отвернулся к окну. Нужно отступиться от своих эмоций, держаться от них на расстоянии и обращаться с ними так, будто они принадлежат кому-то другому.

Дэвид попытался представить, каково ему будет, когда память совсем откажет и он лишится всякой возможности выражать свое «я». Что он будет чувствовать? Страх? Беспомощность? Одиночество в толпе? Будет съеживаться в оболочке тела, как маленькая, усохшая версия самого себя? Много ли он будет понимать? Будут ли с ним обращаться как с дурачком? Будут ли подростки издеваться над ним, как некоторые из них издеваются над престарелыми и немощными, над теми, кто беспомощен и напуган? До какой степени он сможет контролировать свои действия? Будет ли он вредить людям или бежать от них? Будет ли он вообще понимать, что они говорят и делают?

Так много вопросов, а задать их некому, потому что люди, которых постигла такая участь, не способны ответить. Они смотрят на мир из заточения поврежденных камер, здесь и не здесь, не мертвые и не живые. Понимают ли они собственные мысли? А может, слова в их умах выстраиваются в стройные цепочки, и только по пути к языкам рассыпаются кто куда? Что, если они кричат внутри, а снаружи не слышно ни звука? Когда они смеются, знают ли они почему? Когда они плачут, скорбят ли они о тех, кем были раньше? Чувствуют ли они удовлетворение, когда едят? Когда они спят, радуют ли их или несут хотя бы какой-то смысл сны? Каково это — хотеть домой, когда больше нет дома?

Что из этих мыслей и этого страха он будет помнить завтра? Вернутся ли они к нему под личиной нового, чтобы еще раз прокрутиться через эту мясорубку страданий? Какой будет его жизнь теперь, когда он узнал правду? И остался ли в ней вообще какой-то смысл?

Сейчас они были дома, перекусывали сыром моцарелла и свежими помидорами. Дождь отбивал беспрестанную барабанную дробь по стеклу; сад за окном казался беззащитным под натиском ветра и заброшенным.

— Надо поговорить с Майлзом, — объявил Дэвид таким тоном, что это прозвучало как приказ. — Давай пригласим его сюда, в дом.

Доливая вина им в бокалы, Лиза сказала:

— Как хочешь.

Холодно сверкнув глазами, Дэвид сказал:

— Уверен, ты будешь рада обществу умного человека.

Лиза отправила в рот очередную порцию еды, а потом заставила себя улыбнуться перед лицом его воинственности.

— Это не имеет значения, — сказала она, заставив себя говорить ровным тоном, хотя в душе бушевали противоречивые эмоции. — Я знаю, ты думаешь иначе, но ты ошибаешься.

— О чем ты? — резко спросил он.

— Ты думаешь, что из-за диагноза мои чувства к тебе изменились.

А они изменились? Откуда ей знать, если все это еще только-только начало укладываться у нее в голове?

— Хорошо, что ты знаешь, о чем я думаю, — язвительно бросил Дэвид, — это очень поможет, когда я забуду, как говорить.

Страх сжал ей сердце ледяной рукой, но она спокойно спросила:

— Что ты хочешь обсудить с Майлзом?

Откинувшись на спинку стула, Дэвид сказал:

— Рад, что ты спросила. Если я расскажу тебе сейчас, а потом забуду, ты напомнишь мне, когда он будет здесь.

По-прежнему не поддаваясь на отвратительные провокации мужа, Лиза проговорила:

— Так расскажи.

— Хочешь записать? Я обычно записываю. Знаешь, это рекомендуется. Но, может быть, теперь ты возьмешь это на себя? Оно поможет нам обоим.

— Я не секретарь, и я не собираюсь обращаться с тобой как с немощным, когда ты вполне способен сам за себя отвечать.

— Потренируйся пока, а там, глядишь, и не станет у меня такой способности. И кто сказал, что это время еще не настало?

— Ты.

— Потому что ты слишком вежливая или... или... в общем, строишь из себя еще какого-то черта.

Отложив вилку и нож, Лиза сказала:

— Дэвид, прекрати. Я понимаю, что тебе тяжело...

— Неужели? Ты знаешь, каково это, когда собственный мозг становится твоим врагом?

— Если ты способен разговаривать настолько связно, как сейчас, значит, все не так уж плохо, верно?

— Нет, неверно. Ты же слышала доктора.

— Слышала. Но хорошо уже то, что твою краткосрочную память диагноз явно проскочил.

— Отлично. Теперь я могу сидеть и копаться в своем загнивающем мозгу, как... как... — Дэвид ударил себя ладонью по лбу. — Как еще объяснить, что тебе нельзя здесь оставаться? — зло сказал он.

Ответ, который первым пришел в голову Лизе, задержался в тревожной нерешительности на кончике языка, но потом все-таки вырвался наружу:

— Если и есть такие слова, тебе их не вспомнить.

Глаза Дэвида угрожающе замерцали, но потом сквозь щель в его гневе пробился веселый лучик.

— Нехорошо так говорить, — упрекнул он.

— Да, нехорошо, но не хуже, чем пытаться оттолкнуть меня, как это делаешь ты. Ты мой муж, я люблю тебя, и, если быть с тобой означает уживаться с капризным, злобствующим старикашкой, которым ты, как видно, решил сделаться, так тому и быть.

— Это еще цветочки по сравнению с писающим в постель слюнтяем, который придет следом за ним, — огрызнулся Дэвид и, бросив на стол салфетку, вышел из кухни.

Лиза осталась сидеть, где сидела, не в силах спорить с ним, оправдываться или даже пытаться утешать его, потому что понятия не имела, как подойти к этому, чтобы добиться хоть какого-то эффекта. Она чувствовала себя заброшенной в мир, о существовании которого никогда в жизни не задумывалась, мир, который уже теперь невероятно трудно было не воспринимать как бездонную пропасть.

Дэвид прав, она еще молода, ей даже сорока нет, но пятьдесят три тоже не возраст. И в любом случае, сколько бы им ни было лет, они не заслужили такого жестокого удара от безликого и безнаказанного рока.

Позднее они лежали на кровати в объятиях друг друга. В тот день они занимались любовью со страстью, которая граничила с отчаянием, и одновременно с нежностью, неодолимая сила которой до сих пор отдавалась в их душах и телах. Казалось, что в этот раз они соединились полнее и глубже, чем когда-либо, и, чувствуя вокруг себя сильные руки Дэвида и полной грудью вдыхая ощущение близости, которая связала их как никогда крепко, Лиза едва сдерживала слезы. Как может такой энергичный и здоровый во всех остальных отношениях мужчина пасть жертвой подобной ужасной болезни? Это неправильно. В этом нет никакого смысла. Лизе невыносимо было представлять, что творится сейчас в мыслях у Дэвида. Возможно, он гадает, часто ли они смогут наслаждаться такого рода физической близостью в будущем и сколько пройдет времени, прежде чем он забудет, что такое желание, и перестанет в ней нуждаться? Лизе хотелось сказать ему, что это не важно, что она все равно будет рядом, будет любить его и заботиться обо всех его нуждах, но она понимала, что он не захочет этого слышать.

Интересно, как он отреагирует, если она скажет, что только что между ними, как ей кажется, произошло нечто особенное, нечто большее и как никогда значительное? Лиза всем сердцем желала, чтобы это было правдой, но в прошлом ей столько раз казалось, что она забеременела, а итогом всегда было разочарование. Нет, она не будет обнадеживаться раньше времени, особенно теперь, когда это так много для нее значит. Спрятав лицо в изгибе шеи Дэвида, она вдохнула его восхитительный мужской запах, и тот устремился в нее с возбуждающей силой самой интимной из ласк.

«Дэвид, Дэвид, Дэвид! — мысленно кричала она. — Не оставляй меня! Пожалуйста, не уходи!»

Лиза издала тихий стон протеста, когда Дэвид, поцеловав ее в макушку, мягко отстранился и встал с кровати. Несколько минут спустя он вернулся из ванной, завязывая пояс халата, и от Лизы не укрылось, какую страшную муку он в себе прячет.

— Мне нужно поговорить с Майлзом, — отрывисто проговорил он.

Лиза понимала страх, который заставлял Дэвида отталкивать ее, но не собиралась идти у него на поводу. Решив противопоставить его боязни свою силу воли, она протянула руку и подождала, пока он вновь возьмет ее. Когда Дэвид сделал это, она притянула его к себе и заключила в объятия. Рано или поздно им придется иметь дело с остальным миром, Лиза принимала это, но нисколько не сомневалась, что в свое время, которое сегодня еще не настало, Дэвид должен в первую очередь поговорить с дочерью.

Розалинд удивилась, когда увидела, что из папиной машины выходит Ди. Когда они в последний раз разговаривали, та извинялась, что не сможет приехать на ланч, потому что пообещала давней подруге помочь с ярмаркой антиквариата в Йоувиле. Розалинд вовсе не возражала, что Ди все-таки приехала. Скорее наоборот, обрадовалась, потому что в последнее время при каждой встрече с отцом она побаивалась, как бы он не начал распекать ее за то, что она названивает любовнице Джерри.

Розалинд знала, что отец в курсе ее выходок, потому как Джерри сам признался, что просил его заставить ее их прекратить. Пока что, к ее удивлению и облегчению, Дэвид о звонках не упоминал. Однако в последнее время отец был с ней довольно холоден, что само по себе говорило о неодобрении, даже если он и не выражал его открыто.

«И не стыдно тебе отнимать мужа у другой женщины?» — как-то раз кричала она Оливии в час ночи. Или: «Знаешь, у него есть ребенок. Сын, и если он может вот так от него уйти, с чего ты взяла, будто он останется с твоим ребенком, когда новизна поизотрется?» Но куда хуже была ночь, при одном воспоминании о которой Розалинд съеживалась от стыда. В тот раз она позвонила Оливии и сказала: «Я бы на твоем месте внимательнее присматривала за дочкой, как бы с ней не случилось чего плохого».

Тогда-то Джерри и связался с ее отцом, и, откровенно говоря, Розалинд его не винила. Она, наверное, до смерти их перепугала. Ей самой стало не по себе, когда следующим утром она проснулась — с невообразимого похмелья — и вспомнила, что натворила. Розалинд подумывала над тем, чтобы снова набрать их номер и извиниться, но тут Джерри сам позвонил и сообщил, что попросил вмешаться Дэвида. Она вышла из себя, и разговор закончился тем, что Джерри пригрозил обратиться в полицию, если она еще когда-нибудь такое выкинет.

— Привет, — сказала Розалинд, натягивая на лицо веселую улыбку, когда на пороге показалась Ди. — А как же ярмарка антиквариата?

Ди вытирала ноги о коврик, хотя дождя на улице не было.

— Ах, это, — небрежно бросила тетка. — Она нашла какую-то другую помощницу. На меня хватит? Прости, наверное, нужно было позвонить и предупредить тебя, что я буду.

— Конечно же хватит. Я нашла новый рецепт говядины по-бургундски. Лоуренсу она всегда нравилась, и будем надеяться, что сегодня он к ней не охладеет. Возьми себе чего-нибудь выпить. В холодильнике полным-полно всего. Привет, пап, как поживаешь? — спросила она, тепло обнимая отца. Может быть, чересчур тепло, но разве есть кто-то, кого она любит больше? Кроме Лоуренса, конечно. — Планировщики уже ответили нам по поводу проекта в Лонг-Эштоне, — сказала она. — Новости не то чтобы плохие, но хорошими их тоже не назовешь. Если хочешь, можешь взглянуть после обеда.

Дела компании надоедают отцу теперь, когда у него началась новая жизнь? Он не уделяет им такого внимания, как раньше. Похоже, они по меньшей мере действуют ему на нервы.

— С тобой все в порядке? — спросила Розалинд, когда Дэвид закрыл дверь. — Голова перестала болеть?

— Голова? — эхом отозвался он.

— Когда мы говорили с тобой вчера...

— Ах да. Да, все нормально. Перестала.

Розалинд повернулась к тетке. Что-то было не так, она чувствовала. Дэвид и Ди были сами на себя не похожи, и, хотя Розалинд понятия не имела, что происходит, интуиция подсказывала, что в этом нет ничего хорошего.

— В чем дело? — боязливо спросила она. — Почему у вас такой... серьезный вид?

— У твоего отца есть новости, — сказала Ди, вешая пальто на спинку стула. — Думаю, нам лучше сесть.

С волнением, которое нарастало с каждой секундой, Розалинд сказала:

— Выпьем вина? Мне это понадобится?

Дэвид пошел к холодильнику и, наполнив три бокала, поставил их на стол, за которым уже сидели Розалинд и Ди.

— Где Лоуренс? — спросил он.

— В другой комнате с Люси. У него появилось новое видео, и он хотел тебе его показать.

Дэвид кивнул, а когда он опустил глаза, Розалинд вдруг захотелось выбежать из комнаты, спастись от того, что он собирался сказать.

— Это связано с Джерри? — спросила она, и перед глазами у нее замелькали жуткие картины. — С ним что-то случилось?

— Нет, это не связано с Джерри, — ответила Ди.

Розалинд повернулась к отцу.

— Пап? — закричала она. — Ради бога, скажи, что происходит?

Закрыв блокнот, в который только что смотрел, Дэвид сказал:

— Возможно, ты... Я уверен, ты замечала, что я... В общем, что я в последнее время был не на высоте.

Сердце гулко застучало у Розалинд в груди.

— Я бы не сказала, — солгала она.

Отец посмотрел ей в глаза.

— Думаю, все-таки замечала, — тихо проговорил он. — И, как выяснилось, причина в том, что я страдаю... Одним словом, у меня диагностировали одну из форм раннего слабоумия.

Сердце Розалинд встрепенулось и замерло. Она посмотрела на Ди, потом опять на отца.

— Неправда, — возразила она. — У тебя не может быть никакого слабоумия. Ты слишком молодой для этого, и...

— Это ранняя форма, — мягко вмешалась Ди.

Видя боль в глазах отца, Розалинд вскочила на ноги.

— He желаю слушать эти глупости, — сказала она ему. — С тобой все абсолютно нормально, так что я не знаю, почему ты придумываешь себе какие-то болезни. Это жестоко, папа. Я люблю тебя и меньше всего хочу, чтобы...

— Милая, я бы ни за что не сказал тебе, не будь это правдой.

— По-моему, ты не понимаешь, что такое слабоумие, — воскликнула она. — То есть ты сидишь здесь и вполне нормально со мной разговариваешь. Люди со слабоумием такого не могут. Ты не похож на человека, который сходит с ума.

Продолжая говорить спокойным тоном, Дэвид возразил:

— Боюсь, я именно такой человек. И нравится нам это или нет, моя хорошая, но придется как-то с этим свыкнуться.

Не зная, что еще говорить, Розалинд смерила гневным взглядом Ди.

— Ужасная новость, — тихо проговорила та. — Я буквально раздавлена.

— Меня тут кто-нибудь слушает? — Розалинд была в ярости. — С тобой все в порядке, папа. Будь что-то не так, я бы заметила, и я говорю тебе, что у тебя все нормально.

— Милая, пожалуйста, сядь...

— Нет! Если ты продолжишь... — Она смолкла на полуслове, внезапно поняв, что происходит. — Бог ты мой, я знаю, в чем тут дело, — объявила она дрожащим голосом. — Я точно знаю, что с тобой. За этим стоит Лиза Мартин, не так ли?

— Ах, Розалинд, — пробормотала Ди.

— Теперь глупости говоришь ты, — сказал Дэвид.

— Зачем ты ее слушаешь? — со злостью спросила Розалинд. — Боже мой, я знала, что она дурная женщина, но дойти до такого...

— Лиза не дурная, — перебил Дэвид, — а ты не способна принять истину. Я понимаю, что тебе не хочется, но... Это...

Он посмотрел на Ди, и та сказала:

— Он прошел все обследование, милая, а врачи лгать не станут.

Розалинд беспомощно смотрела на нее. В душе она понимала, понимала, но не могла допустить, чтобы это было правдой.

— Иди ко мне, — сказал Дэвид, протягивая к ней руки.

Розалинд помотала головой. Ее глаза наполнились слезами, и, когда паника заставила ее всхлипнуть, Дэвид поднялся и обнял ее.

— Все будет хорошо, — утешал он, хотя сам едва сдерживал слезы. — Мы что-нибудь придумаем, и потом, в ближайшее время ничего сильно не изменится. Я сейчас принимаю медикаменты, которые должны замедлить процесс.

Подняв голову, Розалинд обхватила отца ладонями за щеки и пронзила его неистовым взглядом.

— Я не позволю, чтобы с тобой такое произошло, — решительно сказала она. — Плевать, что говорят другие. Они ошибаются.

— Милая...

— Молчи! — оборвала она.

— Бедняжка, — прошептала Ди, когда Розалинд снова прижалась к отцу. — Она столько перенесла за последнее время.

Усадив дочь обратно за стол, Дэвид опустился рядом и взял ее за руки.

— Нужно еще уладить некоторые практические моменты, — сказал он, — но я хочу, чтобы ты знала...

Розалинд опять вскочила на ноги.

— Может, все-таки сядем обедать? — оживленно проговорила она. — Лоуренс наверняка проголодался, и он рассердится, что я не сказала ему о твоем приходе.

Дэвид бросил взгляд на Ди, и та печально покачала головой.

— Схожу за ним, — вздохнул Дэвид. — Поговорим об этом в другой раз.

Лиза ждала в холле возвращения Дэвида. Он сильно задерживался. Обычно, уезжая к Розалинд по субботам, муж возвращался не позже четырех. Сейчас было почти пять, но Дэвид еще не звонил предупредить, что едет обратно. Откуда ей знать, заблудился он или до сих пор сидит у Розалинд, помогая той примириться с новым поворотом в их жизни?

Из угла — в угол, из угла — в угол... Она должна заставить себя остановиться.

Заметив наконец, что ворота начинают открываться и в них въезжает машина Дэвида, Лиза с огромным облегчением вздохнула и поспешила к себе в кабинет. Ей не хотелось, чтобы муж знал, с каким волнением она его ждала. С другой стороны, когда Дэвид уезжал, перед ним стояла нелегкая задача, а вернулся он позже обычного и, вероятно, ожидает увидеть ее хотя бы немного встревоженной. Снова выскочив из-за стола, Лиза вернулась в холл как раз к тому времени, как Дэвид остановился у парадной двери.

— Привет, как прошло? — спросила она, когда он вышел из машины.

Дэвид покачал головой, и по его серому лицу Лиза сразу поняла, что он не зря переживал, когда ехал к Розалинд.

— Нужно убрать машину, — сказал он, снова поворачиваясь к выходу.

— Не волнуйся, я сама ее отгоню. Заходи в дом и присаживайся. Ты выглядишь измученным.

Даже не пытаясь спорить, Дэвид быстро поцеловал ее, проходя мимо, и, сняв пальто, обессиленно рухнул на диван.

— Я так понимаю, она очень тяжело восприняла, — сказала Лиза, когда вернулась.

Дэвид нахмурился, как это делают, когда болит голова.

— Сейчас она вообще отказывается воспринимать, — отозвался он. — Я хотел поговорить с ней о... как это называется? Юридическая такая штука?

— Постоянная генеральная доверенность.

— Точно, и о моем завещании, но она не хочет слушать.

— Слишком рано, — сказала Лиза, повторяя то, что уже говорила ему утром.

— Мы не знаем, сколько пройдет времени, прежде чем такие вещи приобретут значение.

— Нет, но точно не на этой неделе и даже не в этом месяце, так что спешить необязательно. Просто дай ей время, рано или поздно она должна воспринять, а тогда... Тогда у нее найдется свой способ, как с этим мириться.

Дэвид устало вздохнул и уронил голову на грудь.

— У меня никак не выходит из головы Лоуренс, — уныло проговорил он. — Сегодня днем мы дважды смотрели его новый диск, и я невольно задумался, не наступит ли момент, когда наши умы начнут общаться на каком-то другом уровне. Глупость, правда? Но состояние его мозга может с возрастом улучшиться, а вот моего... — Он посмотрел на Лизу и протянул руку, чтобы она села рядом. — Какие у нас планы на вечер? — спросил он.

— Сегодня прощальная вечеринка Эми и Тео, — напомнила она, — но нам можно не ходить.

Он изумленно поднял брови.

— А по-моему, нельзя, — возразил он, — и мне кажется, нам обоим не повредит развеяться, вместо того чтобы сидеть здесь и терзаться мыслями о том, как гадко обошлась с нами жизнь. Во сколько мы должны быть там?

— Не раньше девяти. Я заказала такси, так что мы оба можем выпить.

— Хорошая идея. — Он удобнее устроился на диване. — Майлз перезванивал? — спросил он.

Она уже говорила ему утром, но ничего страшного, ей нетрудно повторить.

— Да, мы встречаемся с ним в Лондоне в четверг, после того как подбросим Эми и Тео до аэропорта.

— Хорошо. Куда они летят?

— В Австралию.

Дэвид ничего на это не сказал, только зевнул и притянул ее ближе. Эта нежность резко контрастировала с тем, как он вел себя раньше: кричал на нее, чтобы она собирала вещи и переезжала обратно в Лондон. Возможно, сейчас он даже не помнит этого.

— Завтра Рокси перевозит к нам свои пожитки, — напомнила Лиза. — Эми и Тео забирают ее в Оксфорд во вторник.

— Чудесно, — пробормотал Дэвид. — У нее начинается самая лучшая пора в жизни. Помнишь, как мы познакомились в Бристольском универе?

— Конечно, — улыбнулась Лиза. — Строго говоря, это случилось в Колстон-Холле, но ты и раньше сто раз попадался мне на глаза. Сомневаюсь, что ты замечал меня до того концерта, но ты был таким самодовольным красавчиком, что всем девчонкам до смерти хотелось тебя закадрить.

— Но я хотел всего одну, — сказал он, — и в конце концов мне повезло, она стала моей.

— Да, — согласилась Лиза, понимая, что тогда это было правдой. А теперь? Похоже, она не знала ответа. Как можно любить мужчину, у которого перестает работать мозг? Что она за человек, если вообще задается таким вопросом?

— Как думаешь, я фантазер, — пробормотал чуть позднее Дэвид, — если надеюсь, что вы с Розалинд все-таки найдете общий язык? Вы будете нужны друг другу, когда дела пойдут под откос.

— Ты же знаешь, это не мое решение, — ответила Лиза.

— Да, пожалуй, так, — вздохнул он. — Она очень тяжело восприняла. Очень тяжело.

Поскольку в этом только и было хорошего, что Дэвид об этом помнил, Лиза сказала:

— Думаю, Майлзу тоже будет нелегко.

— М-м-м, наверное. Когда, говоришь, мы с ним встречаемся?

— В четверг. В ежедневнике записано.

Подавив очередной зевок, Дэвид закрыл глаза и опять прислонился головой к голове Лизы.

— Я хочу еще кое о чем с тобой поговорить, — сказал он, — но ни черта не помню, о чем.

Прошло еще несколько долгих минут. Потом, сходив за блокнотом, Дэвид вернулся в комнату и показал Лизе запись, которую сделал за день до этого.

— Нам нужно поговорить об этом, — сказал он.

Когда Лиза прочла, что он написал, ей стало дурно.

— Нет, — прошептала она, поднимая взгляд на Дэвида. — Ты шутишь.

По суровому лицу мужа она поняла, что весельем тут не пахнет, но, когда он сел и приготовился к обсуждению, она вскочила на ноги и вышла из комнаты. Сдавленно всхлипывая, Лиза думала о том, какой наивной она была, полагая, что дела у них — хуже не придумаешь. Ведь, с ее точки зрения, Дэвид это только что придумал.