ГЛАВА 21


Дэвид стоял на границе сада и, позволяя ветру играть с волосами, наблюдал, как внизу, на лугу, Лоуренс бросает Люси мячик. Прошло несколько недель с того дня, как подтвердились его худшие опасения, дня, когда он почувствовал, будто часть его «я» ушла туда, где была сейчас Катрина, и больше не вернулась. Боль, смятение и ярость отступали только в часы сна или когда он ждал, что Катрина позвонит или войдет в двери. Ждать Катрину было легче, чем знать, что она никогда не вернется.

Ее похороны он помнил урывками, как пленку с темными рамками, мелькающими перед проектором. Гроб с женщиной, которая была слишком молодой, чтобы лежать в нем... Руки, которые похлопывали его по плечу и утешительно сжимали локти... Голоса, слившиеся в песне, занавеси, закрывающиеся в последний раз... Он говорил, но насколько хорошо и что именно, не помнил. Должно быть, он сбивался, но остальные собравшиеся, наверное, приписали это горю, которое его поразило, и сокрушительному чувству утраты.

К этому времени все они наверняка знали, если смотрели телевизор или читали газеты, что скоро его постигнет еще одна страшная потеря. После того как сообщение было сделано в виде пресс-релиза, потому что уверенность изменила Дэвиду, когда пришло время предстать перед камерами, его офис забросали просьбами об интервью, которые пришлось отклонить, а также посланиями желавших посочувствовать и оказать моральную поддержку. Открытки, имейлы, письма и телефонные сообщения сыпались со всего мира. Дэвид плохо помнил, что в них говорилось, но читал большую часть и помогал Катрине отвечать на те послания, которые этого требовали... Нет, то была не Катрина, а Лиза. Его новая жена Лиза, которой приходилось нести это бремя, при том что они знали друг друга чуть больше года. Насколько было бы проще, если бы он мог вернуть Катрину, которая так долго была важнейшей частью его жизни!

В последнее время он начал задумываться, отличается ли его самовосприятие от того, как воспринимают его остальные. Видят ли они, как и он, мужчину, чье тело вполне здорово, а ум время от времени слегка притупляется, но, в общем и целом, работает, как всегда, хорошо и быстро? Или же они видят человека, чья оболочка остается нетронутой, но ум при этом незаметно разрушается, а действия становятся медлительными и непредсказуемыми, раздражающими и деструктивными? А может, он соединяет в себе обоих? Что, если в минуты опустошения и непонимания он делает что-то, о чем потом не может вспомнить? Откуда ему знать, если не спрашивать у других? И долго ли он будет помнить ответы? Он еще не терял ощущения того, кем является, где ему место и что происходит в его мозгу. Нет, до этого, вероятно, было далеко. Но знал, что иногда его мысли как будто накрывают тугой крышкой. Он почти чувствовал, как их придавливают на корню, выжимают весь воздух между ними, и они перемешиваются, превращаясь в солянку из букв и теряя всякий смысл. В такие минуты он не говорил — лучше было молчать. А бывало, что он чувствовал себя дирижером, которого перестали слушаться музыканты: ударные и духовые инструменты вдруг начинали диссонировать со струнными, рояли звучали, как барабаны, а кларнеты — как скрипки. Беспрестанная зловещая симфония спутанных звуков и фальшивого бряцанья тарелок. Он мог бы записать это, будь у него время, но никогда не сумел бы объяснить вслух.

Теперь Дэвид понимал, что многие мысли не нуждались в словах, только в восприятии и чувстве. Например, он знал, где стоит и что погода холодная, а земля под ногами влажная. Ему не нужно было проговаривать это про себя, он просто знал это. Оперирование инстинктами в противовес мыслям было естественным процессом, который не требовал ни решений, ни объяснений. Это просто существовало и напоминало ему, что он еще осознает, еще функционирует, еще живет. Наблюдая материальный мир, Дэвид понимал, что для него и для всех он существует только в их собственных умах, потому что, если бы органы чувств не могли впитывать и оценивать его и если бы никому не хватало ума любоваться им, бояться его или заботиться о нем, его бы все равно что не было. Каким был бы мир без деревьев и полей, без неба, солнца, моря и звезд? Время перестанет иметь значение, когда он утратит способность определять его по часам, но что это изменит в его мыслях?..

Его мозг усыхал, память откатывала волной от берега, чтобы никогда уже не вернуться. Теперь он начал понимать то, о чем никогда не задумывался раньше. Оказывается, жизнь возможна только благодаря части мозга, которую называют памятью. Там все хранилось и всплывало в сознании, когда глаза видели что-то или кого-то знакомого. Если это был человек, предмет или событие, с которым он никогда не сталкивался раньше, он опирался на знания других людей, которые хранились у них в памяти, объяснял себе это новое и прятал его в памяти у себя. То же самое происходило с явлениями, которые он воспринимал слухом, обонянием или на ощупь. Все нужно было запоминать, иначе ничего не существовало. Если он не сможет извлекать из памяти выученные слова, то лишится языка; если он не вспомнит, как ходить, то не сдвинется с места; если забудет, как чувствовать, то станет никем.

Он считал, что большую часть дней и большую часть каждого дня пребывает в здравом рассудке. Лиза уверяла, что так оно и есть, и он верил, потому что у него не было причин в ней сомневаться. Однако в его сознании происходили сдвиги, когда он терял ощущение времени или не мог сразу вспомнить, где находится. Сколько длились эти провалы? Куда именно он шел, когда они случались? В эти моменты в его мозгу и происходил удар? Адекватное восприятие реальности покидало его, утекало, как песок сквозь пальцы. Что будет, когда реальности не останется совсем? Галлюцинации? Смятение? Хаос?

— Папа? Что ты там делаешь, пап?

Обернувшись, Дэвид увидел Розалинд, шагавшую к нему через весь сад и выглядевшую очень мило в темно-розовом шерстяном пальто и шарфике. Он приклеил к губам улыбку и раскрыл объятия. В детстве она с разбега бросалась в них и он подбрасывал ее так высоко, что она визжала, смеялась и изо всех сил цеплялась за его лицо.

— Когда-то ты выкручивала мне нос, — проговорил он, обнимая дочь.

— Что я делала? — переспросила Розалинд, целуя его в щеку. — Где Лоуренс? Ты забрал его из школы?

Перед Дэвидом раскинулся пустырь без единого камня, который нужно было превратить в слово.

— Ах, вот он, — сказала Розалинд, заметив мальчика на лугу. — Не позволяй ему подходить так близко к озеру, если не спускаешься туда вместе с ним. Что, если мяч залетит в воду? Лоуренс! — крикнула она. — Иди к нам, пора пить чай.

Услышав ее голос, Люси рванула к саду, оставив Лоуренса забирать мяч оттуда, куда тот приземлился в последний раз.

— И долго вы, ребята, гуляете? — сердито спросила Розалинд, пытаясь унять энтузиазм Люси и при этом ласково трепля ее за ушами. — Замерзли, наверное? У меня вот зуб на зуб не попадает.

— Ты всего-навсего девчонка, — поддразнил Дэвид. — А мы, мужчины, не чувствуем холода, правда, Лоуренс?

— Да, — согласился мальчик. — Мы стойкие и сильные, и даже если температура опустится до абсолютного нуля, что является ее минимальным пределом, мы выдержим.

— А чему равняется абсолютный нуль? — спросил Дэвид, дождавшись Лоуренса и зашагав с ним к дому.

— Минус двести семьдесят три целых и пятнадцать сотых градуса, — без запинки ответил Лоуренс. — Мам, можно у нас на чай будет пицца и кока-кола?

— Нет, у нас сегодня картофельная запеканка с мясом и каждому по маленькой порции яблочного крамбла[37].

— По большой! — потребовал Лоуренс. — Ты будешь пить с нами чай? — спросил он у Дэвида.

— Я надеялся остаться, если, конечно, на меня хватит, — ответил Дэвид.

— Разумеется, хватит, — бросила Розалинд через плечо. — Даже не сомневайся.

— Можно дать Люси запеканки? — спросил Лоуренс. — Она ее любит.

— Ты говоришь так обо всем, кроме ее нормального корма, и то только потому, подозреваю, что не можешь лакомиться им вместе с ней.

— А вот и могу, могу. Она поделится со мной, если я захочу. Гарри Кларк говорит, если долго тереть собаке живот, у нее будут щенки, но это неправда, да?

Розалинд бросила хмурый взгляд на отца. Для ее ушей это звучало как очередная попытка других детей подразнить Лоуренса.

— Нет, неправда, — весело ответил Дэвид. — Но можешь сказать Гарри Кларку, что, если он хочет потереть Люси живот и проверить, она нисколько не будет возражать.

— Тебе надо делать уроки? — спросила Розалинд, развязывая шарф и расстегивая пальто.

— Математику и историю. Мы учим римские цифры и римских императоров... Августа, Тиберия, Калигулу...

— Хорошо, хорошо, выпей сок и давай наверх. Чай будет готов через час.

— Можно, я покажу тебе домашнюю работу, когда закончу? — спросил Дэвида Лоуренс.

— Как же иначе? — отозвался Дэвид.

Розалинд понесла их пальто в кладовку, а Дэвид поставил чайник и стал просматривать блокнот, пока она прослушивала сообщения на автоответчике.

— О, папа, опять с тобой эта штука, — пожаловалась она, заметив книжечку, прежде чем Дэвид успел ее спрятать.

— Если бы я не взял ее с собой, то мог бы не спросить у тебя...

— Если ты о Джерри, пожалуйста, ничего не говори, — перебила она. — Я неделю с ним не разговаривала, но уверена, он не передумал насчет того, что хочет разводиться.

Дэвид медленно кивнул, понимая, что Розалинд, вероятно, уже рассказывала ему об этом.

— А чего хочешь ты? — осторожно спросил он.

Розалинд вздохнула и неопределенно покачала головой.

— Пожалуй, нет смысла за него цепляться, как думаешь? — проговорила она. — В какой-то степени я жалею, что он не ушел, когда я только узнала о его романе. Решись он сразу, сейчас бы я, наверное, уже жила спокойно. Как бы там ни было, я не хочу об этом говорить. Это по-прежнему расстраивает меня, а Джерри того не стоит. Расскажи о себе, чем ты занимался все время, пока мы не виделись.

— Я...

Дэвид откинулся на спинку стула, выжидая, чтобы в сознании всплыло хотя бы одно-два воспоминания. Он опустил глаза, подумывая взять записную книжку, но если она раздражает Розалинд... Он искал ответы, но, хотя мысли рождались и пытались превратиться в слова, они таяли, как снег на теплой земле, когда дело доходило до того, чтобы произнести их вслух.

— ... тогда ты можешь отказаться от него прямо сейчас, — донесся до него голос Розалинд.

— М-м-м? — промычал он, поднимая голову. Долго ли она уже говорит? — От чего отказаться? — спросил он.

Розалинд подозрительно на него посмотрела.

— Ты хоть когда-нибудь слушаешь, что я тебе говорю? — сердито спросила она. — По мне, так ты слышишь только то, что хочешь слышать, так что не знаю, зачем я сотрясаю воздух.

— От чего отказаться? — настойчиво повторил он.

— Ладно. Отказаться от депутатского мандата. Теперь, когда ты объявил всему свету, что у тебя слабоумие, тебе все равно никто не доверяет. Люди не приходят к тебе на прием, если только сами не страдают подобными болезнями или не переживают это с кем-нибудь из родственников. Так в чем смысл?

— Смысл в том, — осторожно начал Дэвид, — что эти люди тоже хотят быть услышанными, и им по вполне понятным причинам кажется, что я проявлю больше понимания к их проблемам, чем кто-то, кому повезло быть чужим в их мире.

— Ради бога, послушай, что ты говоришь! — воскликнула Розалинд. — Я же говорила, ты бы не смог так ясно выражать свои мысли, если бы страдал какой-то формой слабоумия.

— И ты знаешь это, потому что...

— Потому что знаю. Все знают.

— Розалинд, ты ничего не знаешь об этом. Только то, что слышала краем уха или видела по телевизору. Я не собираюсь тратить наше время на споры об этом, — решительно проговорил Дэвид, вынимая блокнот, чтобы еще разок в него заглянуть. — Я хочу кое-что обсудить с тобой... — Увидев, что именно, Дэвид заколебался. Розалинд тяжело это воспримет. Он не знал, с чего начать. Сможет ли он вообще дойти до конца? Он перевел взгляд на более раннюю запись, быстро прочел ее и сказал:

— Мы с Лизой ездили к юристу, главным образом для того, чтобы разобраться с моим завещанием и тем, кто...

— И ты подписал на нее генеральную доверенность, — нетерпеливо оборвала его Розалинд. — Да, ты говорил. Почему бы нет? Ей ведь только того и надо...

— Розалинд, прекрати, — раздраженно сказал Дэвид. — Я пытаюсь сказать тебе, что хочу воспользоваться правом выбирать, когда я предпочитаю умереть.

Когда с лица дочери сбежала краска, он понял, что слишком резко обрушил на нее эту новость, и попытался сжать ее ладонь, чтобы смягчить свои слова, но Розалинд выдернула руку.

— Я... я пытался обсуждать это с Лизой, — запинаясь, продолжал он, — но я... Пожалуйста, послушай, — сказал он, когда Розалинд шагнула к выходу из кухни. — Я много об этом читал, и я... — Он двигался вперед, но почва начинала исчезать под ногами. — Я не хочу, чтобы тебе или Лизе пришлось... Ваши жизни слишком драгоценны...

— Возможно, ее жизнь и драгоценна для тебя, — язвительно бросила Розалинд, — но как ты можешь говорить о моей, когда...

Дэвид вскинул руку.

— Лизе кажется... с моей точки зрения.

Какая у него точка зрения? О чем он говорит? Ветер дул, но ничто не шевелилось.

— ...я говорю это от всего сердца, папа. Я скорее наложу на себя руки, чем помогу ей убить тебя. И, пожалуйста, не забывай, что и то и другое — смертные грехи.

Дэвид на секунду закрыл глаза.

— Милая, ты не ходишь в церковь. Твоя мать...

— Но я все равно католичка и ни за что на свете не соглашусь помочь тебе или ей сделать то, о чем ты просишь. С тобой все нормально, папа. Да, иногда ты бываешь немного рассеянным, но за тобой всегда такое водилось, это часть твоего характера, мы все это знаем и любим тебя таким, поэтому слушать ту чушь, которую она вешает тебе на уши...

— Розалинд, хватит. Я не позволю тебе говорить о матери в таком тоне...

Она мне не мать.

— Нет, нет.

У него болела голова. Ему нужно было что-то сделать сейчас, но что? Это было очень важно, он чувствовал. Так почему же он никак не мог этого вспомнить? Он опять был дирижером, которого не слушался оркестр... Он опустил голову и заставил себя ровно дышать. Его побуждения молили о словах. Он справится. Должен справиться... Он командует своим умом, а не наоборот... С другой стороны, кто он такой, если не этот самый ум?



Он не знал, сколько прошло времени. Откуда ему знать? Если он смотрел на часы до этого, то сейчас уже забыл, что на них видел. Он даже не мог так сразу сказать, долго ли пробыл здесь. Но он был в доме Розалинд и смотрел на нее... Это самое главное. Его дочь. Она выглядела взволнованной, готовой расплакаться, или закричать, или начать трясти его...

Он выставил вперед руки. Нужно рассмеяться или улыбнуться. Он делает это? Наверное, да, потому что видит облегчение на ее лице.

— Ты слишком долго пробыл на холоде, — сказала она ему.

Он попытался вспомнить, когда это было, но не смог. Потом какие-то образы замаячили перед ним, как нитки на ветру. Схватившись за концы нескольких из них, он сумел вспомнить, о чем говорил и почему здесь. Он чувствовал, что у него есть что-то, что может ему помочь, но у него вылетело из головы, что это.

— Извини, что ты говорила? — спросил он, надеясь, что Розалинд вернет его в колею.

— Я ничего. Это ты заговорил о маме... О, пожалуйста, не начинай снова.

Он нашел свой блокнот. Не обращая внимания на Розалинд, он открыл самые свежие записи и пробежал их глазами. Не помогало, он не мог собраться с мыслями. Он слишком устал, слишком большой стресс... Лучше пойти посидеть с Лоуренсом. Он тихий и нетребовательный... Вздохнув, Дэвид сказал:

— Ты злишься, так что я пока закрою тему. Но, пожалуйста, ради меня, попытайся найти в себе силы...

Какие силы? Что он пытался сказать?



С тех пор как Дэвид утром отправился в Лондон с установкой «встать с поезда в Паддингтоне, Майлз будет ждать», записанной в блокноте, Лиза пыталась не волноваться, благополучно ли он добрался и как справлялся дальше. Если бы что-то пошло не так, она наверняка узнала бы об этом. Тем не менее она уже больше двух часов просидела у себя в кабинете, пытаясь составить список молодых музыкантов и звезд спорта, которые могли поучаствовать в их информационной кампании, и практически ничего не достигла.

Провожая Дэвида на вокзал, она думала, что ей будет в радость провести какое-то время одной, но на самом деле получалось иначе. Вместо того чтобы почувствовать облегчение, она никак не могла избавиться от нервозности и угрызений совести, жужжавших на ухо, что надо было ехать с Дэвидом, хотя он неистово сопротивлялся и повторял, что еще не настолько оболванился, чтобы не доехать самому до Лондона.

Лиза бросила взгляд на часы, размышляя, не рано ли ему звонить. Возможно, лучше набрать Майлза и объяснить, чтобы он ни в коем случае не проболтался Дэвиду, что она его проверяла. Решив, что это хорошая идея, она взяла трубку и нажала на автоматический набор мобильного номера Майлза. Когда ее переключили на голосовую почту, она оставила короткое сообщение с просьбой перезвонить, когда появится возможность.

Майлз перезвонил через час и сказал, что все в порядке. В данный момент Дэвид находился в Министерстве иностранных дел с Колином Ларчем и, насколько Майлзу было известно, собирался успеть на поезд до Бристоля, отправляющийся в три тридцать.

— Вы поедете с ним на вокзал? — спросила Лиза.

— Конечно, но, думаю, ему это не понравится. Он говорит, что мы обращаемся с ним как с идиотом, а он еще не достиг этой стадии.

Без труда представив эту картину, Лиза сказала:

— Пожалуйста, не дайте ему запугать вас и заставить бросить его одного. Нам ни к чему, чтобы он перепутал станцию метро или поезд и очутился неизвестно где.

— Не переживайте, этого не случится, — успокоил ее Майлз. — Я перезвоню, когда он сядет в поезд, чтобы вы знали, в котором часу ждать его на вокзале.

Положив трубку, Лиза вернулась в кабинет и на этот раз успешно дописала имейл, в котором просила Рокси посоветовать, с какими знаменитостями можно связаться по поводу участия в благотворительном проекте. Потом написала Эми, с которой несколько часов провисела на телефоне в тот день, когда Дэвид публично объявил о своем слабоумии, объясняя, извиняясь и обещая никогда больше не держать при себе таких судьбоносных известий. Хорошо, что больше не нужно было ничего скрывать, но это все равно было не то что общаться с Эми вживую. Мать очень тяжело восприняла новость, как будто диагноз Дэвида должен был оказать колоссальное влияние на ее жизнь и планы на будущее, в то время как, если разобраться, он ее не касался. В какой-то момент, когда Матильда попалась дочери под горячую руку, Лиза так ей об этом и заявила. К сожалению, в последнее время для Матильды стало характерным думать в первую очередь о себе; возможно, это был симптом старения.

Общаться с остальными друзьями Лизе сейчас не хотелось, хотя все они попытались связаться с ней, когда услышали новость. Она понимала, что они желают добра, но, обсуждая Дэвида с людьми, которые его едва знали, особенно когда речь шла о чем-то столь деликатном, она каждый раз чувствовала себя предательницей. Она даже Тони больше не звонила, хотя много раз ей хотелось набрать его номер. Он умел поднимать ей настроение и, несомненно, напомнил бы, что жизнь продолжается даже после такого диагноза. Но опереться на него так, как он предлагал, было бы неправильно. Дэвид пришел бы в ярость, если бы узнал, и, учитывая, как относился к ней Тони, это было нечестно по отношению к нему самому.

Чувствуя, что голову сдавливает тугой обруч, а сердце переполняет океан слез, Лиза посмотрела на телефон, лежавший на письменном столе рядом с чашкой кофе. Был еще один человек, которому она могла бы позвонить, но она очень сомневалась, что ей хватит духу. Как никогда уязвимая, со страхом ждущая, какую еще злую шутку сыграет с ней судьба, устоит ли она, если на нее обрушится еще один удар?

В конце концов, не тратя времени на дальнейшие колебания, Лиза взяла телефон и набрала мобильный номер Розалинд.

После третьего гудка в трубке послышался настороженный голос Розалинд:

— Алло?

Лиза закрыла глаза. Она была настолько напряжена, что ее голос прозвучал отрывисто, когда спросила:

— Это Розалинд?

— Да. Кто это?

Лиза вдохнула.

— Это Лиза, — сказала она. — Пожалуйста, не клади трубку. Нам нужно поговорить о твоем папе и...

— Ушам своим не верю! Извините, мне нечего вам сказать. — И в следующую секунду связь оборвалась.

Положив телефон обратно на стол, Лиза судорожно вздохнула и закрыла лицо руками.



Розалинд сидела за столиком у окна в ресторане «Зиззи», где они с Салли часто ели, когда вместе ходили в школу. Мобильный телефон по-прежнему был у нее в руке, и ее трясло от гнева и шока.

Какая наглость позвонить ей, как будто эта женщина имела право обсуждать ее отца! Конечно, будучи его женой, она все-таки имела такое право или, по мнению Розалинд, могла бы его иметь, не будь она и только она виновата в том, что происходило с Дэвидом, если с ним вообще что-то происходило, что для нее, Розалинд, было еще очень спорным вопросом. Пока не появилась Лиза Мартин, с папой все было отлично. Ну да, он страдал от постоянного нервного напряжения, отрицал свое горе и переутомлялся на работе, но это было для него нормальным. Так что, если эта дама возомнила, что может прибрать к рукам состояние Дэвида Кирби под предлогом какого-то сфабрикованного диагноза о слабоумии, она не только здорово просчиталась, но и ввязывается в серьезную судебную тяжбу, потому что Розалинд тоже проконсультировалась у юриста.

— Вот это да! Роз, ты? — послышался чей-то веселый голос.

Хотя ее приятное лицо было искажено злобой, врожденная вежливость уже пробивалась к поверхности, когда она подняла голову и увидела, что один из архитекторов, с которым они много работали, стоял рядом и лучезарно ей улыбался. Поскольку для этого человека у них с отцом и матерью всегда находилось время, Розалинд сумела даже немного сдобрить тон теплотой и сказать:

— Бен! Какой приятный сюрприз! Что ты здесь делаешь?

Тот рассмеялся.

— У меня офис за углом, — напомнил он.

— Точно, — проговорила Розалинд, чувствуя, что начинает краснеть. — Рада тебя видеть. Вы получили новые контракты, которые мы переслали на прошлой неделе?

— Наверняка. Я могу уточнить у секретаря...

— Ах нет, это не срочно. Расскажи лучше, как у тебя дела. Кажется, мы с тобой не виделись целую вечность.

Бен состроил гримасу.

— Я на какое-то время уходил со сцены, — признался он. Потом, указав на пустое место за ее столиком на двоих, спросил: — Ты кого-то ждешь?

— Жду, но я пришла рано, а она опаздывает, так что присаживайся, если у тебя есть минутка.

Отодвигая стул, Бен сказал:

— Я шел к юристу, отписывать львиную долю своего мирского богатства жене, которая бросила меня и в придачу забрала моих детей. По-моему, с таким делом можно и не спешить.

Ощутив мощный прилив сопереживания, Розалинд сказала:

— Ах, Бен, извини. Я понятия не имела.

Он махнул рукой, как бы говоря: «Подумаешь! Не велика потеря», но потеря явно была огромной.

— А давай я угощу тебя выпивкой, — предложила Розалинд. — Стаканчик для храбрости?

У Бена весело блеснули глаза.

— Хорошая мысль, — проговорил он, поглядывая на часы. — Пусть подождут, почему бы нет?

Рассмеявшись и ощутив, что оттаивает, Розалинд повернулась, чтобы обратить на себя внимание официанта, и, сделав заказ, сказала:

— Так куда твоя жена забрала детей? Ничего, что я спрашиваю?

Бен с мрачной иронией повел бровью и сказал:

— За три улицы от моего дома, к неплохому, в общем-то, парню — если не считать, что у меня руки чешутся врезать ему по первое число, — который в финансовом плане чувствует себя гораздо лучше, чем я. Но почему бы не укрепить новую семью моим доходом? Какого черта мне еще делать с этими деньгами?

— Боже мой, — простонала Розалинд, задумываясь, не придется ли ей в какой-то момент откупаться от Джерри, и понимая, что предпочла бы сжечь деньги, чем отдать их ему. — Не очень-то справедливо, как по мне. А с детьми ты хотя бы можешь видеться?

— По выходным два раза в месяц и иногда по праздникам, плюс время от времени я обязан выполнять функции няни. Я не жалуюсь, ведь это значит, что я могу проводить с детьми больше времени.

— Сколько им сейчас? Они были крохами, когда я видела их последний раз.

— Не верится, но Джастину скоро будет четырнадцать, а Сейди двенадцать, но она уже такая взрослая, что и до двадцати рукой подать. Ох и любит же она мною командовать! Но, пожалуй, это вечная история про дочек и пап. — Осознав, какую болезненную струну только что задел, Бен поморщился и с искренним сожалением проговорил: — Роз, я слышал о твоем отце. Мне очень жаль. Он такой замечательный...

— О, с ним все в порядке, — поспешила заверить его Розалинд. — В полном порядке. Ему будет приятно узнать, что я тебя встретила. Скажи-ка лучше, что ты думаешь по поводу этого вина?



Лиза плакала так долго и так безутешно, что глаза теперь жгло, а ребра болели. «Чертова Розалинд», — думала она, сморкаясь и поднимая себя с постели. А может, стоило сказать ей спасибо? Ведь теперь, высвободив столько эмоций, Лиза как будто чувствовала себя не такой нервной и, хотелось бы верить, лучше подготовленной к встрече Дэвида, в каком бы настроении он ни вернулся домой. Майлз разбудил ее около пятнадцати минут назад, сообщив, что поезд отправился по расписанию, но ее до сих пор шатало и чуть-чуть подташнивало. Ничего, это скоро пройдет, нужно, наверное, просто поесть чего-нибудь. Поскольку Лиза обычно звонила Дэвиду, когда тот ехал домой, чтобы узнать, нет ли задержек и пробок, и напомнить, что ждет его, она потянулась за телефоном.

Когда ее перебросили на голосовую почту, она попросила Дэвида перезвонить, как сможет, и ответить, не хочет ли он съездить в ресторан на ранний ужин. Если хочет, она попытается заказать им столик в «Локсайде». Лиза решила, что такой план на вечер подсластит Дэвиду возвращение домой, если поездка в Лондон вогнала его в одно из самых мрачных настроений. Затем она отправилась в душ и, чтобы не пропустить звонок от Дэвида, прихватила с собой мобильный. В ванной она положила его на полку и только двадцать минут спустя, когда снова взяла в руки, заметила, что ей пришло сообщение. Открыв его, Лиза прочла: «Сегодня ночью я домой не вернусь, но, пожалуйста, не волнуйся. Д.»

Почувствовав укол тревоги, Лиза быстро перезвонила Дэвиду, но ее снова переключили на голосовую почту.

Не оставив сообщения, она набрала номер Майлза.

— Куда он, по-вашему, мог поехать? — спросила Лиза, повторив текст сообщения.

По всей видимости, Майлза оно озадачило ничуть не меньше.

— Насколько мне было известно, он собирался домой, — ответил он.

— Вы уверены, что он сел в поезд? Вы видели это своими глазами?

— Я зашел в вагон вместе с Дэвидом, потому что мы на тот момент еще не закончили разговор. Так что он точно сел и поезд должен был вот-вот отправиться, когда я сошел.

— Тогда где он? — вскричала Лиза. — На звонки он не отвечает.

— Сейчас нет даже четырех, значит, он должен находиться в поезде и ехать домой.

— Но он не едет домой! Он сам так написал. Где еще его можно искать?

— А Розалинд вы не звонили? Возможно, он решил переночевать у нее.

— Если так, почему нельзя было просто сказать об этом? Не понимаю. Боже, в последнее время я вообще ничего не понимаю! Я не могу ей позвонить. Она не хочет со мной разговаривать. Может, вы попробуете?

— Конечно.

Ожидая, пока перезвонит Майлз, Лиза еще раз набрала Дэвида, но опять безрезультатно. Тогда она ответила на его сообщение, умоляя сказать, где он, хотя бы для того, чтобы ее успокоить.

Через несколько минут позвонил Майлз.

— Я не хотел встревожить Розалинд, — проговорил он, — поэтому старался не вдаваться в подробности, а просто сказал, что он может заехать к ней по дороге с вокзала. Но если Дэвид и намеревается это сделать, Розалинд его не ждет.

— О Господи, — пробормотала Лиза, не находя себе места от злости и беспокойства. — Какого черта он задумал? Как его найти?

Майлз сказал:

— Так, давайте попытаемся рассуждать логично. Мы знаем, что он сел в поезд. Где еще он может сойти между Лондоном и Бристолем? В Бате?

— В его билете была указана станция назначения? — спросила Лиза.

— Да. Он даже показывал мне билет. Бристоль, Темпл-Мидс.

— Тогда надо поехать на вокзал и посмотреть, не появится ли он там. Да, я так и сделаю, но еще рано, поэтому на всякий случай давайте думать дальше, что может означать его сообщение. Он пишет, что не вернется домой на ночь. Так вы уверены, что сегодня он не упоминал ни о чем таком, что могло бы послужить нам подсказкой?

— Я ломаю голову, но, как уже говорил, мне казалось, что он собирается домой. Кроме Бристоля он может выйти в Ридинге, Дидкоте, Чиппенхеме и Бате. Знаете что, я попробую связаться с Колином Ларчем и узнать, не случилось ли чего-нибудь, пока они с Дэвидом разговаривали.

Когда он дал отбой, у Лизы закружилась голова от жуткой догадки, которая начала пробиваться сквозь ее страх. Сначала она казалась нелепой, даже нереальной, но буквально пары секунд размышлений хватило, чтобы Лиза опрометью кинулась вниз, в кабинет Дэвида, и включила его компьютер. Считанные мгновения ушли у нее на то, чтобы открыть электронный ящик мужа, и там, в первых трех строчках, она увидела подтверждение тому, чего больше всего боялась. Бронировка комнаты в отеле «Баур эу Лак» в Цюрихе. Приглашение от «Бритиш Эйрвейс» зарегистрироваться на рейс онлайн. Письмо от некоего герра Жоржа Венгла, уточнявшего дату и время встречи: сегодня в 20:30!

Схватив телефон, Лиза набрала мобильный номер Дэвида. Теперь ей было настолько страшно, что она практически закричала в трубку, когда ей предложили оставить сообщение.

— Я знаю, где ты! — гневно воскликнула она. — Ты не можешь этого сделать, Дэвид! Это безумие! Прошу тебя, пожалуйста, перезвони мне.

Оборвав соединение, она метнулась обратно в кухню и отыскала в записной книжке айфона номер Тони.

— Ты должен мне помочь, — взмолилась она. — Дэвид улетел в Цюрих. У него сегодня вечером встреча с кем-то из «Выхода»...

— Погоди, погоди, — перебил ее Тони. — Попытайся успокоиться...

— Как я могу успокоиться, когда Дэвид собрался наложить на себя руки?

— Лиза, они не принимают людей просто так, с улицы...

Ему назначили встречу!

— Но все равно существует определенная процедура. Он уже связывался с ними раньше?

— Не знаю. Могу еще раз проверить его почту...

— Послушай, прежде чем заняться этим, дай мне их номер, я попытаюсь поговорить с кем-нибудь...

— Нет, я сама могу это сделать. Я хочу, чтобы ты полетел в Цюрих и остановил его.

— Ты с ума сошла? Даже если сегодня вечером есть рейс, мне никак не добраться туда до их встречи, если только ее не назначили на двенадцать ночи.

Приложив ладонь ко лбу, Лиза сказала:

— Да, конечно. Извини. Я просто... Они не позволят ему ничего сделать, правда?

— Можешь не сомневаться. Но вот что я тебе скажу: позвони, и пусть они тебя успокоят. Если сегодня вечером в Цюрих летит самолет, я на нем буду. Хорошо?

Снова задышав, Лиза сказала:

— Хорошо. Он забронировал номер в отеле «Баур эу Лак». Что ты ему скажешь?

— Честно говоря, я надеялся, что ты подбросишь мне пару идей, — ответил Тони.



Попросив водителя такси подождать, Дэвид убрал в карман записную книжку и окинул беглым взглядом тихую, довольно приятную окраину Цюриха, куда его привезли. Подойдя к парадной двери белого здания с плоской крышей и голубыми занавесками на окнах, он прочел рядом с кнопкой звонка одноединственное слово: «Выход». Ирония от него не ускользнула.

— Мистер Кирби?

Оглянувшись, Дэвид увидел, что с другой стороны улицы к нему идет долговязый молодой человек с зачесанными назад волосами до плеч, серьгой в ухе и богемной щетиной.

— Мистер Венгл? — спросил Дэвид.

— Он самый, — подтвердил Венгл, протягивая руку.

Мистер Венгл совершенно не соответствовал образу, который составил для себя Дэвид, но улыбка молодого человека была заразительно дружелюбной, а во взгляде при более внимательном рассмотрении обнаруживалась чуткость, без которой в такой сфере деятельности, несомненно, нельзя было обойтись.

— Пойдемте наверх, — сказал Венгл, отпирая дверь. — И, кстати, зовите меня Жорж.

— Жорж, — эхом отозвался Дэвид, пытаясь закрепить имя в памяти.

— Сегодня вечером никого нет, — продолжал Жорж, пока они преодолевали пролет лестницы, примечательной своим безликим оформлением, — кроме парня, который отвечает на ночные звонки, но он на третьем этаже.

— Вы американец? — спросил Дэвид. — По говору похоже.

— Моя мать американка, — сказал ему Жорж Венгл.

Когда они добрались до лестничной площадки, Жорж повел Дэвида через маленькую приемную, из обстановки которой стоило отметить несколько ковшеобразных кресел, бачок с питьевой водой и встроенный в стену аквариум с тропическими рыбками, мечтательно скользившими из угла в угол своего эксклюзивного жилища.

— Принести вам что-нибудь? — предложил Жорж, когда они вошли в комнату, меблированную в стиле конференц-зала, и он закрыл за ними дверь.

— Нет, не нужно, спасибо, — ответил Дэвид, занимая место в одном из торцов длинного стола.

Венгл пододвинул стул и сел напротив. Скрестив длинные тонкие пальцы, он приятно улыбнулся и сказал:

— Должен признаться, я удивлен, что вы захотели приехать. Вы получили мои имейлы, не так ли?

— Получил, — подтвердил Дэвид.

— Значит, вы понимаете, что наша организация уполномочена помогать только гражданам Швейцарии и иностранным резидентам? Другими словами, у вас должен быть адрес в нашей стране.

Дэвид кивнул.

— В таком случае, могу я спросить, — продолжал Жорж, — почему вы написали нам, а не в «Дигнитас», которые, как мне кажется, более известны в вашей стране?

Вспомнив ответ на это или, по крайней мере, его часть, Дэвид сказал:

— Я пытался связаться с ними, но они... Они не захотели мне помочь.

Жорж поморщился.

— Вероятно, причина в том, кто вы. В последнее время пресса их не жалует, и, учитывая ваше высокое положение, они могут опасаться, что вы проводите расследование, а не наводите справки в личных целях.

— Не жалует пресса? — эхом отозвался Дэвид.

— В основном здесь, в Швейцарии, потому что они достают местных. Все из-за денег, которые не идут в кантоны, и определенных норм практики, которые не вполне соответствуют нашему законодательству, но они все-таки предоставляют услугу, доступную гражданам других стран.

Дэвид снова кивнул. Кантоны, нормы практики, законодательство. Он понимал смысл всех этих слов, но ответить так, как ему хотелось бы, было трудно. Однако он знал, что хочет задать вопрос.

— Что, если у меня будет швейцарский адрес? — проговорил он.

Жорж неотрывно смотрел ему в глаза.

— Тогда мы, вероятно, смогли бы вам помочь, — ответил он.

Дэвид тоже не отводил глаз.

— Я отправлял имейл, в котором обрисовал причины...

Он запнулся, но Жорж, похоже, догадался, к чему он вел, потому что сказал:

— Вас удивит, если я скажу, что подавляющее большинство людей, которые к нам приходят, страдают той или иной разновидностью слабоумия?

Дэвид показал, что нет, его это, пожалуй, не удивляет.

— Сложность в том, чтобы правильно выбрать момент, — продолжал Жорж. — Из каждой сотни таких людей мы в конечном итоге помогаем всего двум или трем. — Он пристально посмотрел на Дэвида, вероятно оценивая, насколько хорошо тот понимает, о чем речь. Решив, очевидно, что собеседник успевает за мыслью, Жорж сказал: — Точно определить момент, когда человек утрачивает способность самостоятельно принимать решения, практически невозможно, и зачастую проходит некоторое время, прежде чем он осознает это.

— Я... я понимаю, — хрипло выдавил Дэвид. — Но что, если бы я захотел сделать что-то сейчас, пока мы знаем, что я еще способен за себя отвечать? Допустим, я получу местный адрес. С какого времени я начну считаться резидентом?

— Четких ограничений по срокам нет, — ответил его собеседник, — но необходимо выполнить множество медицинских и юридических условий, прежде чем мы сможем говорить об определении даты. Кроме того, вам нужно будет стать членом нашей организации.

Дэвид выглядел сбитым с толку.

— Это... Могу ли я?..

— Присоединиться к нам может каждый, — сказал ему Жорж. — Это стоит сорок пять швейцарских франков в год, что в переводе на фунты стерлингов составит, кажется, около двадцати шести.

Дэвид достал кошелек.

— У меня есть валюта, — сказал он и, протянув Жоржу необходимую сумму, заглянул в блокнот. — Возвращаясь к вопросу об адресе: если я сниму квартиру здесь, в Цюрихе, это позволит мне воспользоваться вашими услугами?

Молодой человек кивнул.

Дэвид сделал пометку.

— Вы хотите провести там последние дни? — спросил Жорж.

Дэвид не знал, как на это отвечать.

— Альтернативой будет умереть здесь, — объяснил Жорж. — У нас есть комната рядом с этой. Если хотите, могу вам ее показать. Ею редко пользуются, потому что большинство наших членов предпочитают уходить из своих домов. Скажите, вы обсуждали это с родственниками? Они поддерживают ваше решение?

Дэвид сглотнул.

— Еще нет, — признался он, — но я надеюсь... мне... мне не требуется их разрешение?

— Нет. Идея нашей организации как раз в том, чтобы обеспечить ваше право выбирать, — напомнил ему Жорж. — Но, когда вы будете готовы сделать этот шаг, вам посоветуют задуматься, насколько, вероятно, огорчатся ваши родственники, если вы не поставите их в известность.

Взгляд Дэвида начал блуждать по комнате. Просто находиться здесь казалось ирреальным, и разговор на подобную тему ощущался кошмаром, воспринимать который мозг инстинктивно отказывался.

— Что?.. — Он опять шумно сглотнул. — Как это происходит? — спросил он.

Изящные пальцы Жоржа сплелись и снова раскрылись.

— В документах, которые я направил вам по электронной почте, все подробно описано, — сказал он. — Но если вкратце, то после того, как мы получим все необходимые подтверждения от ваших докторов, что вы страдаете этой болезнью, вы сможете выбрать дату собственной смерти, которую в любой момент можно перенести или отменить. Когда дата смерти определена, уже здесь, в Цюрихе, медик выписывает соответствующий набор препаратов, после чего сотрудник «Выхода» или врач едет за ним в одну из специально отведенных аптек и доставляет его вам.

— Что... — Дэвид прочистил горло. — Что это за препараты? — спросил он.

— Набор состоит из двух таблеток драмамина, которые помогут вам расслабиться. Потом, примерно через полчаса, вам дадут десять граммов растворенного в воде пентобарбитона натрия. Как правило, максимум через пять минут после того, как человек выпивает этот напиток, он засыпает и в течение ближайшего часа-двух, не приходя в сознание, безболезненно уходит из жизни.

Почувствовав странное головокружение, Дэвид набрал в легкие воздух и медленно выдохнул.

— А потом? — спросил он.

— Потом мы вызываем полицию, которая удостоверяется, что швейцарские законы не были нарушены.

— А мое... после... мои останки? Что будет, если я приеду сам?

— В Швейцарии обычно рекомендуется кремация, которую мы можем провести в вашем случае. Урну с прахом могут затем переслать тому, кого вы назовете.

Подумав о Лизе и Розалинд, Дэвид поднял руку и потер глаза.

— Мы неизменно советуем обсуждать все с ближайшими родственниками, — мягко проговорил Жорж, — и по возможности брать их с собой в Цюрих, чтобы они могли присутствовать при кончине. Как любят выражаться американцы, это помогает подвести черту.

Пока слова и образы смешивались в мрачный коктейль и оседали абстрактной болью на его сознании, Дэвид сидел и смотрел в пустоту. Да, он еще не был к этому готов, а с другой стороны, если затянуть...

«О, Катрина, Катрина, — сказал он про себя, когда наконец вернулся в такси. — Я сошел с ума? Это ли мне следует делать? Знаю, для себя ты такой возможности не рассматривала, но я не католик и не уверен, хватит ли мне такого мужества, как у тебя, чтобы страдать до естественного конца».



Следующим утром Лиза ждала Дэвида в зале прибытия в аэропорту. Прошлой ночью, когда она позвонила оператору «Выхода», ей сообщили, что Дэвид не является членом организации и поэтому никоим образом не может совершить суицид с врачебной помощью. Так что, по крайней мере, этот страх она могла отбросить. Это была просто консультация, как объяснил сам Дэвид, когда завершил свою безумную миссию и наконец вышел на связь. Тогда они не стали ничего обсуждать, просто поговорили о деталях его обратного путешествия и с нежностью пожелали друг другу спокойной ночи. После этого Лиза почти час проговорила с Эми по телефону, изливая сестре душу, тогда как Тони, который почти добрался до Хитроу к тому времени, как она ему позвонила, развернулся и поехал обратно домой. Извинений и благодарностей, которые она ему теперь задолжала, было такое необъятное множество, что так сразу и придумать было нельзя, чем ему можно отплатить. Но сейчас главное было забрать Дэвида домой.

Как только Лиза увидела мужа, уверенного и элегантного, среди толпы, ею овладели такие противоречивые чувства, что, обнимая его, она не знала, смеется, плачет или закипает от гнева.

— Пообещай, что никогда больше такого не сделаешь, — потребовала она, когда под руку с ним шагала к стоянке автомобилей. — Я так испугалась. Когда я поняла, куда ты поехал... О чем ты думал?

Не услышав ответа, Лиза повернулась посмотреть на мужа, и у нее тревожно защемило сердце.

— Дэвид, прошу тебя, скажи, что ты знаешь, где был и что делал, — взмолилась она. — Ты не мог...

— Я не забыл, — тихим голосом прервал ее Дэвид.

— Так почему ты улетел, не сказав мне куда? Разве ты не понимаешь, как это бездумно и жестоко по отношению ко мне?

— Я знал, что ты не захочешь поехать со мной... Мне нужна была информация...

— Но ты получил ее в письме. Я прочла его вчера ночью.

— Я хотел увидеть это место... людей...

Хотя Лизу до сих пор трясло, она решила, что он привел достаточно уважительную причину, и постаралась пока закрыть тему.

Дойдя до машины, она спросила у Дэвида, не хочет ли тот сесть за руль, но он покачал головой и скользнул на пассажирское сиденье. Обойдя машину с другой стороны, Лиза уселась, бросила сумочку под ноги Дэвиду и собиралась было завести мотор, как вдруг услышала голос Дэвида.

— Катрина бы поняла, — сказал он.

Чувствуя себя так, будто ей засадили кулаком в живот, Лиза повернулась к мужу.

— Ну извини, я не Катрина, — сказала она, едва сдерживая гнев. — Но я стараюсь изо всех сил, и, честно говоря, от тебя помощи мало. — Слезы начали жечь глаза, когда ее захлестнул новый прилив ярости и отчаяния. — Как ты мог сказать мне такое? — закричала она. — Если бы ты знал, как я волновалась, и Майлз тоже! Мы с ума сходили, пытаясь тебя разыскать, а Тони уже почти садился в чертов самолет, когда ты наконец соизволил хоть кому-то позвонить. Неужели ты не понимаешь, как всем нам тяжело? Ты не один такой несчастный. Мы все переживаем это вместе с тобой, потому что ты нам дорог и мы не хотим тебя потерять. И уж точно не так, как ты, похоже, задумал.

Глядя прямо перед собой, Дэвид сказал:

— Значит, лучше превратиться в овощ, лишенный восприятия, памяти и всего, что делает человеческую жизнь ценной?

— Я не об этом говорю. Я понимаю, почему ты хочешь уйти на своих условиях, клянусь, понимаю, но срываться вот так... эгоистично и поспешно. Не прошло и двух месяцев, как тебе поставили диагноз...

— Но мы не знаем, сколько еще времени... Я должен сделать это, пока еще способен.

— У нас не настолько мало времени. Нам нужно все обсудить, удостовериться, что это верное решение... А Розалинд? Ты подумал, как бы ей стало больно, узнай она, где ты был?

Отвернувшись, Дэвид сказал:

— Я не могу спорить с тобой сейчас.

Поскольку Лизе тоже не хотелось продолжать этот разговор, она взяла мужа за руки и поцеловала его в щеку.

— Я люблю тебя, — тихо проговорила она, — и не хочу...

— Кто такой Тони? — спросил он.

Вспомнив о том, что говорила, Лиза внутренне сжалась и стала заводить мотор в надежде, что Дэвид не станет допытываться.

Когда они выехали на М-4, он повторил вопрос.

— Тони Соммервиль, — лаконично ответила Лиза.

— Я его знаю?

— Нет.

— Так почему он?..

— Я позвонила ему вчера вечером, потому что он был первым...

Как она может сказать Дэвиду, что ее бывший вернулся на позицию первого человека, к которому ей захотелось обратиться в критическую минуту?

— Я думала, что он сумеет тебя остановить.

— Но кто?..

— Это мужчина, с которым я была, пока не встретилась с тобой.

Дэвид долгое время ничего не говорил, а потом достал блокнот и попросил ее произнести по буквам: «Соммервиль».

Загрузка...