Слово древней Руси

Слово о погибели Русской земли[539]

О светло светлая и прекрасно украшенная

земля Русская!

Многими красотами удивляешь ты!

Озерами многими удивляешь ты,

Реками и источниками местночтимыми,

Горами крутыми, холмами высокими,

Дубравами частыми и полями дивными,

Зверями различными, птицами бесчисленными,

Городами великими и селами дивными,

Садами монастырскими, храмами церковными,

Князьями грозными, боярами честными,

Вельможами многими.

Всем ты наполнена, земля Русская,

О правоверная вера христианская!

Отсюда до угров[540] и до ляхов,

От ляхов до чехов,

От чехов до ятвягов,

От ятвягов до литовцев и до немцев,

От немцев до корелов,

От корелов до Устюга,

Где живут язычники тоймици

За ледяным морем,

От моря до булгар,

От булгар до буртасов,

От буртасов до черемисов[541],

От черемисов до мордвы, —

Все эти языческие народы

Подчинены были христианскому народу,

Великому князю Всеволоду[542],

Отцу его Юрию, князю Киевскому[543],

Деду его Владимиру Мономаху[544],

Которым половцы детей своих

В колыбели путали.

А литовцы из болот на свет не выглядывали,

А угры укрепляли каменные города

Железными воротами, боясь,

Чтобы великий Владимир

В их города не вошел.

А немцы радовались,

Что далеко находятся за синим морем

Буртасы и черемисы, вяда и мордва

Бортничали[545] на князя великого Владимира.

А Мануил цареградский[546],

Опасаясь Руси,

Великие дары посылал к нему,

Чтобы великий князь Владимир

Цареграда не взял.

А ныне настало страдание христианам —

От великого Ярослава[547] и до Владимира

И до нынешнего Ярослава[548] и

Брата его Юрия[549], князя володимерского.

«Слово о погибели Русской земли» создано вскоре после опустошительного монголо-татарского нашествия в 1237–1240 гг. и дошло до нас в отрывке по спискам XV–XVI вв. Вероятно, оно представляет собою вступление к какому-то лиро-эпическому произведению, близкому по своему жанру к «Слову о полку Игореве».

Текст переведен по изданию: Бегунов Ю.К. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли». М.; Л., 1965.

Подвиг Евпатия Коловрата[550] (Из «Повести о разорении Рязани Батыем»)

Безбожный царь Батый разъярился и пошел на города Суздаль и Владимир, желая Русскую землю попленить и веру христианскую искоренить, и церкви Божии до основания разорить.

И некий воевода рязанский, по имени Евпатий Коловрат, во время нашествия Батыя на Рязань был в Чернигове с князем Игорем Игоревичем. Услышал он о приходе злоковарного царя Батыя, пошел быстро из Чернигова с малой дружиной. И приехал в землю Рязанскую и увидел ее опустевшую, города разорены, церкви пожжены, люди побиты. И примчался в город Рязань и увидел, что город разорен, князья побиты, множество народа лежит, одни побиты и посечены, а другие сожжены или в реке потоплены.

Евпатий закричал в горести души своей и сердцем воспалился. Собрал он малую дружину — тысячу семьсот человек, которые остались живы, находясь вне города. И погнался следом за безбожным царем Батыем и едва догнал его в земле Суздальской.

И внезапно напали на станы Батыевы,

И начали сечь их без милости.

И смутилися все полки татарские,

И татары стали как пьяны или неистовы,

И бил их так нещадно Евпатий,

Что и мечи притупилися.

И взяли тогда мечи татарские

И секли их нещадно без милости.

Татары же думали,

Будто мертвые встали

Сильные полки татарские

Проезжал сквозь Евпатий

И бил их нещадно,

Избивал их так храбро и мужественно,

Что и сам царь устрашился.

И поймали едва из войска Евпатия

Всего пять человек, изнемогших от ран.

Привели их к царю Батыю,

Царь Батый начал вопрошать их:

«Какой веры вы и какой земли?

Почему натворили мне много зла?»

Отвечали они Батыю царю:

«Вера у нас христианская,

Мы из храброго войска рязанского,

Великого князя Юрия Игоревича[551],

От полку Коловрата Евпатия.

Нас послал князь Игорь Игоревич

Проводить тебя, царя сильного,

Тебе честь воздать.

Ты прости нас, царь, не успели мы

Много чаш налить на великую силу,

Рать татарскую».

Удивился царь ответу их мудрому

И послал на Евпатия

Хостоврула, своего родича,

А с ним сильные полки татарские.

Хостоврул похвалялся пред Батыем-царем,

Что он схватит живого Евпатия.

И пошли сильные полки татарские,

Чтоб живого схватить Евпатия.

Хостоврул же сблизился с Евпатием,

А Евпатий исполин был силою.

Он рассек Хостоврула до седла,

До седла рассек, рассек надвое.

И начал он сечь силу татарскую.

Побил многих богатырей Батыевых,

Одних пополам рассек,

А иных до седла раскроил.

Татары же устрашилися,

Увидев Евпатия, исполина крепкого.

Наводили на него пороков[552] множество,

И начали бить из них по Евпатию,

И убили героя Евпатия.

Принесли его тело белое,

Положили его пред Батыем царем.

Приказал, царь Батый

Собрать всех своих военачальников.

И начали они дивиться храбрости,

Крепости и мужеству рязанскому,

И сказали они Батыю царю:

«Мы во многих землях бывали,

Мы со многими царями встречались,

Мы со многими полками сражались,

А таких удальцов-резвецов не видали,

И отцы наши об этом не сказывали.

Это люди будто крылатые,

Они будто смерти не знающие,

Они ездят так отважно и мужественно,

Бьется один из них тысячею,

А двое с тьмою.

Ни один из них не уходил с поля боя живым».

И сказал царь Батый, смотря на тело Евпатия;

«О Коловрат Евпатий,

Ты гораздо меня попотчевал

С малою своею дружиною,

Да многих сильных богатырей побил.

Многие полки пали от тебя.

Если бы у меня служил такой воин,

Держал бы его у сердца своего».

И отдал царь Батый тело Евпатия

Его оставшимся дружинникам,

Которые схвачены были в сражении,

И велел их царь отпустить и ничем не вредить.

Рассказ о подвиге Евпатия Коловрата входит в состав «Повести о разорении Рязани Батыем в 1237 г.» В основе этого рассказа, по-видимому, лежала устная народная историческая песня, которой и воспользовался неизвестный сочинитель повести. Поэтому мы сочли возможным перевод дать в ритмической разбивке текста, стараясь при этом сохранять лексику и фразеологию.

Евпатий Коловрат в других источниках не упоминается.

Перевод текста сделан по изданию: Воинские повести Древней Руси. М.; Л., 1949.

Повесть о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра[553]

Во имя Господа нашего Иисуса Христа, сына Божия.

Я, ничтожный и многогрешный, и мало смыслящий, замыслил описать житие святого князя Александра, сына Ярослава, внука Всеволода. Поскольку слышал о нем от отцов своих и сам был свидетелем зрелого возраста его, то рад был поведать о святом, и благородном, и славном житии его. Но как Приточник говорит: «В лукавую душу не войдет премудрость: на возвышенных местах находится она; посреди дорог стоит; у врат сильных пребывает».

Хоть и прост я умом, но молитвою святой госпожи Богородицы и помощью святого князя Александра начало положу.

Этот князь Александр родился по Божьей воле от отца милосердного и человеколюбивого, боже того — и кроткого, князя великого Ярослава, и от матери Феодосии. Как сказал Исайя пророк: «Так говорит Господь: „Князей я поставляю, священны ибо они, и я веду их“». Воистину так: без Божьего повеления не было бы княжения его, но княжение князя Александра Ярославича Богом благословенно.

И ростом он был выше других людей, и голос его — как труба в народе, лицо же его — как лицо Иосифа[554], которого поставил египетский царь вторым царем в Египте. Сила же его была — частью от силы Самсона[555]. И дал ему Бог премудрость Соломонову, храбрость же его — как царя римского Веспасиана[556], который пленил всю землю Иудейскую. Некогда исполчил он полки свои на приступ города Иоатапаты, и вышли горожане, и победили войско его, и остался Веспасиан один и погнал к юроду силу их, до врат городских, и посмеялся над дружиной своей и укорил ее, сказав: «Оставили меня одного». Также и этот князь Александр — побеждал и был непобедим.

И вот некто из западной страны пришел от тех, что называют себя слугами Божьими, желая увидеть красоту возраста его, как в древности царица Савская приходила к Соломону царю, желая услышать премудрости его. Так и этот, именем Андреяш, повидав князя Александра Ярославина, возвратился к своим и сказал: «Прошел я многие страны и народы, но не видел такого ни во царях царя, ни во князьях князя».

И слышал это король части Римской из полуночной страны о таком мужестве князя Александра Ярославина и говорит: «Пойду, попленю землю Александрову». И собрав силу великую и наполнил корабли многие полками своими, и пошел в силе великой, злопыхая духом ратным. И пришел на реку Неву, шатаемый безумием, и послал послов, возгордившись, к князю Александру Ярославину в Новгород Великий, и говорит: «Если можешь мне противиться, то я уже здесь, и попленю землю твою».

Князь же Александр Ярославин, услышав слова эти, распалился сердцем и вошел в церковь святой Софии[557] и упал на колено пред алтарем и начал молиться со слезами Богу: «Боже славный и праведный, Боже крепкий и великий, Боже вечный, сотворивший небо и землю, море и реки, и поставивший пределы народам, и повелевший им жить, не переступая в чужую часть земли». И выполнил псаломную песнь и сказал: «Суди, Господи, и рассуди распрю мою. Суди, Господи, обидящих меня и побори борющихся со мной; возьми оружие и щит и стань на помощь мне». И окончив молитву, встал, поклонился архиепископу. Архиепископ же Спиридон[558]благословил его и отпустил. Александр Ярославин, выйдя из церкви, утер слезы. И стал он ободрять дружину свою словами: «Не в силе Бог, но в правде. Помянем слова песнопевца Давида: „Эти — с оружием; эти — на конях, мы же имя Господа Бога нашего призовем; эти повержены были и пали“». И пошел на них с малой дружиной, не дожидаясь сбора многой силы своей, уповая на Святую Троицу.

Скорбно слышать, что отец его благородный Ярослав не знал о таком нашествии на сына своего милого, великого князя Александра Ярославина; не было ему времени послать весть к отцу в город Киев; уже приблизились враги, и многие новгородцы не успели собраться, поскольку поспешил великий князь выступить.

И пришел на врагов в день воскресения, на память шестисот тридцати святых отцов бывшего в Хаськидане собора, и на память святых Кирика и Улиты и святого князя Владимира, крестившею землю Русскую, имея веру великую, в помощь святых мучеников Бориса и Глеба.

Был некий муж, старейшина земли Ижорской[559], именем Пелгуй. Поручен же был ему утренний морской дозор. Восприял же он святое крещение и жил среди рода своего, остававшегося в язычестве; наречено было имя ему во святом крещении Филипп. И жил он богоугодно, в среду и в пятницу пребывая в посте. И сподобил его Бог увидеть видение дивное. Расскажем силу его вкратце.

Увидел он силу вражескую, идущую против князя Александра Ярославича, и решил рассказать ему о силе варяжской и станах их. Стерег он оба пути, пребывая всю ночь во бдении, и когда солнце стало восходить, услышал шум страшный на море и увидел судно одинокое плывущее по морю, а посреди судна — Бориса и Глеба, стоящих в одеждах червленых и держащих руки на плечах друг друга. А гребцы сидели, будто мглой одеты. И оказал Борис Глебу: «Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему великому князю Александру Ярославичу».

Увидев такое видение и услышав речь такую святого мученика, стоял Пелгуй в трепете. И скрылось судно от глаз его.

И пришел вскорости князь Александр Ярославич. Пелгуй же глянул на него радостными очами и поведал ему одному о видении. Князь же сказал ему: «Об этом не рассказывай никому».

И решился напасть на них в шестом часу дня, и была сеча великая с римлянами[560], и побил бесчисленное множество их и самому королю возложил печать на лицо острым своим копьем.

Здесь же в полку Александровом явились шесть мужей храбрых и сильных, мужество демонстрируя с ним великое. Один — именем Таврило Алексия. Этот напал на судно, увидев, что королевича тащили под руки, въехал по доске, по которой поднимались, до самого корабля, и разбежались перед ним, затем вернулись и сбросили его с доски с конем в море. Он же с Божьею помощью оттуда выбрался невредим и снова напал на них и бился крепко с самим воеводой среди полка их.

Другой же — новгородец именем Збыслав Якунович; этот многократно нападал на врагов, сражаясь одним топорком, не имея страха в сердце своем, и многие пали от топорка его; дивился князь Александр Ярославич силе его и храбрости.

Третий — Яков, родом полочанин, ловчим был он у князя. Этот напал на полк с мечом и мужество проявлял, и похвалил его князь.

Четвертый же — новгородец, именем Миша. Этот пеший, с дружиной своей потопил три корабля римлян.

Пятый — из младшей дружины князя, именем Савва. Этот наехал на большой шатер королевский златоверхий и подрубил столп шатерный. Полки же великого князя Александра Ярославича, видев падение шатра, возрадовались падению его.

Шестой же — из слуг князя, именем Ратмир. Этот сражался без коня и обступили его враги многочисленные, и от множества ран упал он и скончался. Обо всем этом я слышал от господина своего князя Александра Ярославича и от других, кто в то время участвовал в той же сече.

Было же в то время чудо дивное, подобное тому, как в древние времена при Езекии царе, когда пришел Сенахирим, ассирийский царь, на Иерусалим, желая пленить святой город Иерусалим, и внезапно сошел с неба ангел Господен и избил сто восемьдесят пять тысяч войска ассирийского. И когда поднялись утром, то обнаружили их трупы мертвые. Так же было и после победы князя Александра Ярославича, когда победил он короля; на противоположной стороне реки Ижоры, где не проходили полки Александровы, обнаружили многое множество избитых архангелом Божьим. А оставшиеся побежали, и трупы мертвецов своих побросали с кораблей и потопили в море. Князь же Александр Ярославич возвратился с победою, хваля Бога и славя своего Творца, Отца и Сына, и Святого Духа, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

На второй же год после возвращения с победой князя Александра Ярославича пришли опять из западной страны и возвели город в отечестве Александра. Великий же князь Александр Ярославич выступил на них вскоре и срыл город до основания, а самих избил: одних с собою привел, а других помиловал и отпустил — ибо был он милостив свыше меры.

После победы Александра, когда победил он короля, на третий год, в зимнее время пошел он на землю немецкую с силой великой, дабы не похвалялись они, говоря: «Покорим славянский народ себе». Уже ведь взяли они город Псков и тиунов своих посадили. Тиунов тех князь великий Александр Ярославич схватил и город Псков освободил от пленения, а землю их повоевал и пожег, и пленных взял без числа, а иных порубил. А другие города немецкие объединились и решили: «Пойдем и победим князя Александра Ярославича и возьмем его руками».

Когда же приблизились враги, узнали об этом стражи великого князя Александра Ярославича. Князь Александр собрал полки и пошел навстречу врагам, и пришли они на Чудское озеро, и было с обеих сторон множество воинов. Отец же его Ярослав послал к нему на помощь брата его младшего — князя Андрея с многой дружиной. Так же и у князя Александра было множество храбрых мужей, как в древности у царя Давида было крепких и сильных воинов.

И мужи Александровы исполнились духа ратного: были сердца их, как у львов, и сказали они: «О княже, наш славный, дорогой! Ныне настало время нам сложить свои головы за тебя!» Князь же Александр Ярославич, воздев руки к небу, молвил: «Суди, Господи, и рассуди распрю мою; от народа велеречивого избавь меня; помоги мне, Господи, как помог Ты в древности Моисею победить Амалика, и прадеду моему Ярославу — окаянного Святополка».

Был тогда день субботний. Когда взошло солнце, сошлись оба войска[561]. И была сеча злая, и треск ломающихся копий, и звон мечей секущихся. И будто озеро замерзшее двинулось: не было видно льда, и покрылось кровью.

Слышал я это от очевидца, рассказывающего: «Видели мы войско Божье в воздухе, пришедшее на помощь Александру Ярославичу». И победили с помощью Божьею, и показали враги спины свои в бегстве, и секли и гнали их воины Александровы, словно мчались по воздуху: и не было тем куда бежать. Здесь же Бог прославил великого князя Александра Ярославича перед всеми полками, как Иисуса Навина в Иерихоне. А того, кто сказал: «Возьмем руками великого князя Александра Ярославича», — предал Бог в руки его. И не нашлось никого, кто бы мог противостоять ему в битве.

И возвратился князь Александр Ярославич после победы со славой великой. Было многое множество пленных в полку его: вели подле коней тех, кто назывался «рыцарями». Когда подошел князь Александр Ярославич к городу Пскову, встретили его с крестами игумены и священники в ризах, и народ многочисленный перед городом, воздавая хвалу Богу, исполняя песнь и славу государю, великому князю Александру Ярославичу: «Помоги ты, Господи, кроткому Давиду победить иноплеменников и верному князю нашему Александру оружием крестным освободить город Псков от иноязычных рукою Александровою».

О неразумные псковичи! Если забудете об этом до правнучат Александровых, то уподобитесь тем иудеям, которые питались в пустыне манною и перепелами печеными, и все то позабыли, как и Бога своего, выведшего их из неволи египетской.

И стало прославляться имя великого князя Александра Ярославича по всем странам: и до моря Египетского, и до гор Араратских, и по обе стороны моря Варяжского, и до Рима.

В то время умножился народ литовский, и начал пакостить в волостях Александровых. Он же, выезжая, стал избивать их. Однажды случилось ему выехать и побить семь полков ратных, и множество князей и воевод избил их, а других руками в плен брали. Некоторых же, его ругающих, привязывали к хвостам коней своих. И стали с тех пор бояться имени его.

В то время был некий царь сильный в Восточной стране, и покорил ему Бог многие народы от востока и до запада. Тот царь, прослышав про князя Александра Ярославича, храброго и славного, послал, к нему послов, говоря: «Александр, разве ты не знаешь, что Бог покорил мне многие народы? Ты один не хочешь покориться силе моей, но если хочешь сохранить землю свою, то немедля приди ко мне и увидишь славу царства моего». Князь же Александр Ярославич, по смерти отца своего, пришел во Владимир с силой великой, и был грозен приезд его. Прошла весть об этом до устья Волги, и стали жены моавитские пугать детей своих, говоря: «Идет князь Александр Ярославич!»

Задумал же великий князь Александр Ярославич поехать к царю, и благословил его Кирилл епископ. И, увидев его, царь Батый подивился и говорит вельможам своим: «Истину мне говорили, нет подобного ему князя в отечестве его». И отпустил его с великою честью.

Потом царь Батый разгневался на брата его меньшего, на князя Андрея, и послал, на него воеводу своего Невруя[562], и повоевал тот землю Суздальскую. После нашествия Невруева князь великий Александр Ярославич вновь церкви воздвигнул и город Суздаль отстроил и людей разбежавшихся собрал в дома их.

О таких Исайя пророк говорит: «Князь хорош в государстве — тих, приветлив, кроток, смирен и тем Богу подобен», не избирает богатства, не проливает кровь праведную, сирот и вдовиц по правде судит, милостив, добр к домочадцам своим, и иноземцам приходящим, сирот кормилец, богомолец. Таких Бог наделяет при жизни милостями, ибо Бог мира не ангелов любит, но людей, которых щедро награждает, учит и являет в мире милость свою.

Наполнил Бог землю его богатством и славою и продлил Бог лета его.

Некогда же пришли к нему послы от папы из великого Рима, говоря к князю Александру Ярославичу: «Папа наш сказал: „Слышал я, что ты князь достойный и дивный, и земля твоя славна и велика. Того ради послал к тебе от двенадцати кардиналов двух умнейших — Галда и Гемонта, чтобы послушал ты учение их о законе Божьем!“» Великий же князь Александр Ярославич подумал с мудрецами своими и написал ему, говоря: «От Адама до потопа, от потопа и до разделения народов, от размежевания народов и до начала Авраама, от Авраама и до прохода Израиля через Красное море, от исхода сынов Израилевых до смерти Давида царя, от начала царствования Соломона до Августа царя[563] и до Христова Рождества, и до распятия и Воскресения Господня, от Воскресения его и до Вознесения на небеса, от Вознесения на небеса и до царствования Константина[564], от начала царствования Константина до первого собора, от первою собора и до седьмого — обо всем этом хорошо знаем, а от вас учения не примем». Они же возвратились восвояси.

Великому князю Александру Ярославичу умножились дни жизни его, ибо любил он иереев и монахов, митрополита же и епископов чтил, как самого Творца.

Было тогда насилие великое от поганых язычников: сгоняли христиан и заставляли ходить с собой в походы. Великий же князь Александр Ярославич пошел к царю, дабы отмолить людей от беды, а брата своего меньшего Ярослава и сына своего Дмитрия послал с новгородцами на Западные страны и все полки свои с ними отпустил. Пошел же Ярослав с племянником своим и силой великой и пленил город Юрьев немецкий и возвратился восвояси с множеством пленников и с великою честью.

Великий же князь Александр Ярославич, возвращаясь от иноплеменников, остановился в Нижнем Новгороде и, пробыв тут немного дней в здравии, дошел до Новгорода и разболелся.

О, горе тебе, бедный человек! Как можешь описать кончину господина своего! Как не выпадут твои глаза со слезами вместе! Как не разорвется сердце от горькой печали! Отца человек может забыть, а доброго государя забыть не может, готов бы живым с ним в гроб лечь!

Великий князь Александр Ярославич, ревнуя Господу Богу своему крепко, оставил земное царство и, желая небесного царства, принял ангельский образ монашеского жития, и сподобил его Бог высший чин воспринять — схиму. И так Господу дух свой предав с миром, скончался месяца ноября в 14 день на память святого апостола Филиппа.

Митрополит Кирилл говорил людям: «Дети мои, разумейте, что уже зашло солнце земли Суздальской». Игумены же и священники, и дьяконы, черноризцы, богатые и нищие, и весь народ многочисленный громко воскричали: «Уже погибаем!»

Святое же тело его понесли во Владимир[565], Митрополит вместе с чином церковным, князья и бояре, и весь народ от мала до велика, встретили тело его в Боголюбове со свечами и кадилами. Люди от большого множества теснились, желая приступить к честному одру с телом его. Был плач сильно великий, и крик многочисленный, каких еще никогда не было, — разве только, если бы земля содрогнулась.

Случилось же тогда чудо дивное, памяти достойное. По окончании святой службы над честным телом его, подошли Кирилл митрополит и Севастьян иконом и хотели разжать руку ему, чтобы вложить грамоту духовную. Он же сам, как живой, протянул руку и принял грамоту из руки митрополита. И нашел страх и ужас великий на всех. И положено было честное тело его в церкви Рождества святой Богородицы, месяца ноября в 23 день, на память святого Амфилохия епископа, с псалмами и песнопением, славя Отца и Сына и Святого Духа, Святую Троицу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

«Повесть о житии Александра Невского» была написана во Владимиро-Суздальской Руси вскоре после кончины князя в 1263 году, поскольку уже в следующем году ею воспользовался автор «Жизнеописания Даниила Галицкого».

По жанру это произведение относится к княжеским жизнеописаниям, но ему присущи и черты воинской повести.

В агиографическом памятнике прославляются героические подвиги новгородского, а затем и Великого князя Владимирского Александра Ярославича (1220–1263), защитника русских земель от шведских и немецких рыцарей. За победу над шведами в 1240 г. на р. Неве молодой князь и получил почетное прозвище Невский.

Позднее Александр Невский был канонизирован. Его память русской церковью отмечается дважды в году — 5 июня и 6 декабря.

«Повесть о житии Александра Невского» переведена по тексту, опубликованному в «Хрестоматии по древней русской литературе». Сост. Н.К. Гудзий. Изд. 8-е. М., 1973. с. 157–163.

Повесть об убиении в Орде великого князя Михаила Ярославича Тверского[566]

В лето 6800 (1292) убит был в Орде благоверный и христолюбивый великий князь Михайло Ярославич ноября в 22 день.

Многоцветный венок, украшенный разными цветами, взирающим на него очам доставляет большую радость; каждый цветок своим особым образом привлекает к себе: один светлым образом сияет, другой же ярко-красный и пурпурный и золотистый образ имеет, а в одном могут соединяться многие ароматы, испуская благоухание, чем удаляется зловоние от сердец верующих. Так и те, кто имеет великое усердие к Богу, стремятся в жизни своей совершить угодное Ему: те, кто хочет дойти и видеть горний Иерусалим, те отвергают плотскую немощь, постом и молитвами в пустынях и в горах, в пещерах изнуряют тело свое; и венец, и царскую одежду, и все достоинство своего временного, земного господства ни во что вменяют и оставляют, только одного Христа любя сердцем и желая нетленного царства; были и такие, тела которых подвергали истязаниям цепями, их бросали в темницы, мучили, в конце концов, проливая свою кровь, они воспринимали царство небесное и венец неувядаемый. Так и этот благоразумный и терпеливый, блаженный[567] и христолюбивый великий князь Михаил Ярославич воспринял свое царство. Считая его ничем, оставил, принял тяжелое страдание, положив свою душу за своих ближних, помня слово Господне, говорящее: «Если кто положит душу свою за ближних своих, тот великим будет назван в Царствии небесном»[568]. Эти слова князь с детства выучил, читая Божественное Писание, и положил на сердце себе, думая как бы пострадать. Мне же это не от кого-то пришлось слышать, но сам я был свидетелем Достойного его воспитания, становления его и усердного учения его. Великого князя Михаила Ярославича нельзя оставить в забвении, но надо говорить о нем как о достойном подражания, чтобы все, видящие свет его богоугодной жизни и мученической смерти, озаряли сердца свои светом немеркнущей благодати.

Я же, хотя груб и невежествен, но движимый деятельною любовью к своему господину, убоялся уподобиться тому рабу ленивому, который сокрыл талант господина своего в землю вместо того, чтобы отдать его в рост купцам и возвратить приумноженным[569]. Но все-таки боюсь и трепещу из-за своего недостоинства: как опишу в малом большое, рассказывая о мученической гибели блаженного Христова воина великого князя Михаила Ярославича, которая совершилась в недавнее время, в наши дни.

Этот[570] начинает молиться: «Владыко, Господи Иисусе Христе, подай мне разум и ум и открой мои уста, чтобы воздать хвалу Тебе. Да поведаю о подвиге блаженного раба твоего, который совершен в последние годы».

Господь наш Иисус Христос, Слово Божие, родился от Пречистой Девы Марии Богородицы и принял мучение, искупая грехопадение нашего рода, и воскрес в третий день, и вознесся на небо. В день пятидесятый Дух Святой сошел на апостолов, с тех пор они начали проповедовать, обходя все страны, и крестили во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Вместо себя они оставляли патриархов и митрополитов, епископов и священников. Господь же премилостивый Бог Божественным своим промыслом в последние времена явил свою благодать русскому народу, приведя к крещению великого князя Владимира. Владимир же, просвещенный благодатью Святого Духа, крестил всю землю русскую. Так распространилась святая вера по всей земле, это было великим праздником для новопросвещенных людей. Только один дьявол сетовал, оставленный теми, кто прежде его почитал, приносил ему жертвы. Не желая терпеть этого, враг душ наших старается обмануть нас, совратить с верного пути, он вкладывает в сердца людей зависть, ненависть, братоубийство. Начали грабить имущество сын у отца, брат меньший у брата старшего. Умножилась неправда и злоба в людях. Люди поддались соблазнам этого скоропреходящего мира. Господь же премилостивый Бог, не желая видеть наш род погибающим от происков дьявола, грозит нам наказаниями, желая отвратить нас от наших злодеяний, посылает на нас казни: когда голод, когда мор в людях и в домашних животных. В конце концов предал нас в руки иноверцам, с тех пор начали мы платить дань татарам. И когда приходит черед какому-либо князю занять великокняжеский престол, он должен идти в Орду к хану, отвозя ему большую дань.

Этому жестокому пленению русскому минуло 34 года[571]. Блаженный вечнопомнимый и боголюбивый великий князь Михаил был сыном великого князя Ярослава, внуком великого князя Ярослава Всеволодовича[572], погибшего в Орде за христиан. Родился он от блаженной и истинно преподобной матери, великой княгини Ксении[573]. Святая и премудрая мать воспитала его в страхе Божием и научила читать Священное Писание, наставляла его добродетели. Когда он княжил в своей отчине в Твери, преставился великий князь Андрей[574], который благословил князя Михаила на великое княжение, что и понятно, потому что и по старшинству Михаилу надлежало занять великокняжеский престол.

И пошел князь в орду к хану, как и прежние князья, по обычаю там утверждались, на великое княжение. В это же время племянник его Юрий[575] тоже пошел в Орду. Когда Юрий прибыл во Владимир, блаженный и приснопамятный митрополит вся Руси Максим умолял Юрия не ходить в Орду, говоря ему: «Я обращаюсь к тебе с княгинею, матерью князя Михаила: что ты захочешь из наследства вашего, то он тебе даст». Юрий же, давая обещания, сказал «Хотя, отче, пойду в Орду, но не буду искать княжения великого». Когда же он был в Орде, то, по проискам дьявола, татары решили поссорить братьев и сказали князю Юрию: «Если ты дашь дань большую, чем князь Михаил, то тебе будет дано великое княжение». Так они соблазнили Юрия, и он начал добиваться великого княжения. У иноверцев и до сих пор в обычае вселять вражду между князьями русскими, взимая себе при этом большую дань.

И была распря великая между Михаилом и Юрием, и была беда на Руси из-за наших согрешений. Об этом сказал пророк: «Если обратитесь ко мне, оставив вражду вашу, то положу любовь между князьями вашими; если же не оставите своих дурных дел и не покаетесь в своих беззакониях, то накажу вас разными бедами». Но милостью Пречистой Богородицы и всех святых вернулся благоверный великий князь Михаил и был возведен на престол деда отца своего при храме Святой Богородицы во Владимире[576] преподобным Максимом, митрополитом всея Руси.

Год занимал он престол великого княжения. В Орде стал править другой хан, по имени Узбек, который принял богомерзкую веру[577] и с тех пор не щадил христиан. О таких говорили царские дети[578] в вавилонском плену: «Преданы в руки царя немилостивого, законопреступного и коварного». Когда Господь Титу Иерусалим предал. Он сделал это не из любви к Титу, но в наказание Иерусалима; и Фоке Царьград предал не из любви к Фоке, но в наказание Царьграда за прегрешения его жителей. Так и с нами случилось за прегрешения наши.

Но вернемся к нашему повествованию. С тех пор началась вражда между этими князьями. И хотя неоднократно замирялись князья, но враг дьявол вновь поднимал рать. Снова поехали князья в Орду, будучи в большой вражде. Князь Юрий был оставлен там, а князь Михаил был отпущен на Русь. Прошел еще год, и вновь беззаконные иноверцы, жаждущие наживы, взяли много серебра у Юрия и дали ему разрешение на великое княжение. Его отпустили на Русь, и вместе с ним поехал один из татарских воевод, треклятый Кавгадый. Князь Михаил встретил их со своей дружиной и послал к Юрию своего посла со словами: «Брат, если тебе дал Бог и хан княжение великое, то и я уступаю тебе. Но в мои пределы не входи». Он отпустил свое войско, а сам с небольшой дружиной отправился в свою отчину.

Но дьявол не отстает, желая кровопролития, что и случилось за наши грехи. Князь Юрий подошел к Твери с войском, присоединив к нему и суздальцев, здесь же был и Кавгадый со своим большим войском Они начали жечь города и села. Настало время скорби и печали в тверской земле. Мужчин хватали и предавали их пыткам и казням, женщин оскверняли. Так пожгли всю землю тверскую до Волги и перешли на противоположный берег, намереваясь и там произвести разорение. Великий же князь Михаил, призвав епископа, а также своих бояр и союзников, сказал им: «Братья, вы знаете, что я уступил великое княжение моему младшему брату, передал ему собранную дань, терпел разбой во владениях моих, надеясь, что ненависть врагов моих пройдет. Но вижу, что все напрасно, что хотят меня совсем погубить. Не знаю, чем я виноват. Если есть в чем-либо вина моя, скажите мне». Они же, как едиными устами, со слезами ответили: «Господин, ты прав во всем. Такое смирение проявил перед своим племянником! Ведь он уже захватил часть твоей земли, теперь хочет и по эту сторону Волги воевать. Теперь, князь, выступи против них, а мы не пожалеем жизни своей за тебя». Князь Михаил отвечал со смирением: «Братья, вспомните, что сказано во святом Евангелии: кто положит душу свою за ближних своих, тот будет почтен в Царствии Небесном. Нам же не за одного ближнего, не за двух предстоит положить души свои. Сколько людей они пленили, а скольких погубили, а жен и дочерей осквернили! Теперь нам предстоит за многих положить жизнь свою! Да зачтется нам слово Господне во спасение!» И утвердившись крестным знамением, выступили против врагов и увидели бесчисленное множество их. Сошлись полки, и была великая битва[579]. И не выдержали противники, и бежали с поля брани. По милости святого Спаса и Пречистой Его Матери, помощью великого архангела Михаила победил великий князь Михаил. Множество воинов падали сраженными под коней своих, как снопы во время жатвы на ниве. Князь Юрий, увидев войско свое бегущим в беспорядке, как вспугнутая стая птиц, отступил с малой дружиной к Торжку, а оттуда бежал к Новгороду. Окаянного же Кавгадыя с его приближенными не велел[580] князь погубить, из-за чего и произошла впоследствии беда. Победа эта совершилась 22 декабря, на память святой мученицы Настасьи, в четверг к вечеру.

На самом же князе Михаиле все доспехи были повреждены, но на теле его не было никакой раны. Говорил ведь блаженный Давид: «Падет от страны твоей тысяча и тьма справа от тебя, к тебе же не приблизится зло, и рана не коснется тебя, так как ангелам заповедано о тебе сохранять тебя во всех путях твоих, на руки возьмут тебя»[581]. Так и был тогда сохранен князь великим архангелом Михаилом, и избавил нас из плена множество душ, бывших в скверных руках вражеских, и возвратился домой с большой радостью. Он привел к себе окаянного Кавгадыя, с честью принял его и, одарив подарками, отпустил. Кавгадый же коварно клялся не обвинять Михаила перед царем и говорил: «Я воевал в твоей земле без ханского повеления».

Князь великий Юрий собрал большое войско из новгородцев и псковичей и пошел к Твери. Князь Михаил встретил его напротив Синеевского. Не желая видеть нового кровопролития за столь короткое время, князья дали крестную клятву жить в мире, а князь Михаил сказал: «Пойдем, брат, оба в Орду, вместе обжалуем великое княжение, чтобы помочь всем остальным людям». Князь Юрий соединился с Кавгадыем и первым пошел в Орду, взяв с собой союзных князей и бояр, суздальских и новгородских. По повелению Кавгадыя они написали много лжесвидетельств на князя Михаила Князь же Михаил послал в Орду сына своего Константина, и сам следом за ним поехал в Орду, благословясь у епископа своего Варсонофия и у игуменов, и у священников. Последнее покаяние совершил у духовного отца своего, у игумена Ивана, на реке Нерли, долго очищая душу свою и говоря: «Я, отче, много думал о том, как помочь людям, но из-за моих грехов много различных бед совершилось. Теперь же ты благослови меня. И если пролью кровь свою за них, да не проклял бы меня Господь, отпустил бы мне грехи, а то ведь много христиан погибнет». До этого места проводили его благородная его княгиня Анна и сын его Василий. Они возвратились со многим рыданием, из глаз их слезы текли, словно реки, так тяжело было им разлучиться с возлюбленным князем.

Он же пошел во Владимир. В это время туда прибыл посол от хана и сказал князю: «Зовет тебя хан. Ты должен добраться быстро, за месяц. Если не успеешь, то уже приготовлена рать на твой город. Оболгал тебя Кавгадый хану, он сказал, что ты не придешь в Орду». Задумались бояре князя и сказали: «Один сын твой в Орде, пошли другого». То же самое сказали ему и сыновья: «Дорогой отец, не езди сам в Орду, но пошли кого-либо из нас, поскольку тебя оболгали хану, подожди, пока минует его гнев». Князь же, крепкий умом, исполненный смирения, сказал: «Видите ли, дети мои, хан не требует вас, детей моих, ни кого-либо другого, но моей головы хочет. Если я уклонюсь в чем-либо, то вся земля моя будет разорена, а после этого все равно мне же погибнуть. Лучше мне теперь положить душу свою за многие души». Вспомнил он блаженного отечестволюбца, великого Христова мученика Дмитрия[582], который так же поступил, решив положить свою душу за отечество, и своею кровью избавил множество людей от различных бед, сказав про отчину свою и про город Солунь: «Господи, если погубишь их, то и я с ними погибну, если же спасешь их, то и я с ними спасен буду». И этот князь так же сделал, решив положить свою душу за отечество, своею кровью избавил множество людей от смерти и различных бед.

И опять он наставлял своих сыновей быть кроткими и умными, смиренными и разумными, мужественными и доблестными, во всем следовать благонравию. Сыновья целовали его со слезами, долго не могли разлучиться с его ангелообразным взором, не могли насмотреться на его прекрасное и святое лицо, не могли насытиться его медоточного учения, когда разлучались со слезами и печалью. Он отпустил их домой, дав им распоряжения, написав им завещание, разделив отчину свою между ними.

6 сентября, на память чуда великого архангела Михаила, пришел он в Орду, на устье реки Дона, где она впадает в море Сурожское[583]. Тут встретил его князь Константин, сын его, которому хан дал охрану, чтобы его никто не обидел. Сначала хан смягчился, и слова его были очень льстивыми, но, когда были одарены все вельможи ханские, ханша и сам хан, тогда слова их превратились в стрелы.

Князь пробыл в Орде полтора месяца. И сказал хан вельможам своим «Что наговорили мне на князя Михаила? Рассудите их с князем Юрием. Того, кого вы оправдаете, я пожалую, а виновного предам казни». И не ведал, окаянный, что своею казнью сплел князю венец пресветлый.

В один из дней собрались все вельможи ордынские в одной веже[584] и представили много злонамеренных свидетельств на блаженного князя Михаила: «Большую дань собрал на городах наших, а хану не дал». Истинный Христов страдалец Михаил, любя истину, обличал их лживые свидетельства. Ведь известно, что было сказано о таковых судьях: «Поставлю властителя нечестивого и судию немилостивого». Так и было: нечестивый Кавгадый — сам и судья и сутяжник. Он дополнил лжесвидетельства своею ложью, опровергая слова князя Михаила; он высказал много вымышленных обвинений на непорочного Христова воина, а свою сторону оправдал.

Прошла одна неделя после того суда. В субботу объявили нечестивые свое беззаконное решение. Они поставили связанного Михаила на другой суд и вынесли ему неправедное осуждение: ханские дани не отдал, против посла воевал, а жену князя Юрия приказал отравить[585]. Благоверный же князь Михаил отвечал со многим свидетельством: «Сколько богатства своего отдал хану и вельможам, все написано. Посла же ханского от погибели избавил и с честью отпустил. Что же до жены Юрия, то здесь Бога в свидетели призываю, что и в мыслях не было погубить ее».

Они же беззаконные, как говорил пророк, уши имеют и не слышат правды, уста имеют и не говорят правды, очи имеют и не видят, так как ослепила их ненависть их. Они не приняли во внимание слов блаженного, но подумали про себя: «Клеветою и оковами опутаем его и на смерть позорную осудим его, потому что неугоден нам, не следует нашим правилам». Как захотели совершить злодеяние, так и сделали. В эту ночь представили от семи вельмож семь стражников и немало других, надели на блаженного оковы железные, отягощая ноги его. Взяли одежду его и разделили. В ту же ночь немного облегчили ему оковы, но оставили связанным на всю ночь. Той же ночью отогнали от него всю дружину, сильно избивая, в том числе и отца его духовного, игумена Александра. И остался один в руках их и подумал про себя: «Удалили от меня дружину мою и близких моих, чтобы не видели мучений моих».

Утром в воскресенье по повелению беззаконных надели на шею святого большую и тяжелую деревянную колоду[586], начиная его позорную муку, которую он принял, благодаря Господа Бога, с радостью и со слезами, говоря: «Слава тебе, Владыко Человеколюбче, что удостоил меня принять начало мучения моего, благоволи мне и окончить подвиг этот. Да не прельстят меня речи лукавых, да не устрашат меня угрозы нечестивых». И повелели беззаконные вести святого вслед за ханом, который отправился на охоту[587]. Богомудрый и благоверный великий князь Михаил с детства привык никогда не изменять правила своего[588], поэтому ночью он пел псалмы Давидовы, а когда пошел из Владимира, от того воскресенья до следующего воскресенья постился, причащаясь тела и крови Господней. С того момента, когда был схвачен, беспрестанно по ночам не давал сна очам своим: не только не уснет, но даже не задремлет, хранимый ангелом. Но вновь прославляя Бога, со многими слезами и с глубокими вздохами исповедался к Нему, говоря: «Господи, услышь молитву мою, и вопль мой к тебе да приидет. Не отврати лица Твоего от меня, Владыко: в тот день, когда скорблю, приклони ко мне ухо Твое, в тот час, когда призову Тебя, Господи, скоро услышь меня. Минули, как дым, дни мои…», прочее[589]. «Спаси меня, Боже, ибо поднялись воды до души моей. Оказался здесь как в глубине морской, словно буря потопила меня. Умножились боже волос на голове моей ненавидящие меня безумно. А прежде этого хлеб мой ели и любовь мою видели, а ныне укрепились на меня враги мои, хотят погубить оклеветанном». Когда беззаконные стражники ночью забили в ту же колоду святые его руки, он не ожесточился, но, не переставая, читал Псалтырь, а один из отроков его[590], сидя рядом, переворачивал листы. Князь же усердно читал: «Господи, не отврати лица Твоего от отрока твоего, скорблю, скоро услышь меня. Вонми душе моей, избави ее от врагов моих. Ты один знаешь помыслы мои, стыд мой и позор мой: пред Тобой все оскорбляющие меня понапрасну. Ждал, кто бы поскорбел со мною, но утешающего не обрел, кроме Тебя, Господи. Воздают мне злом за добро. Пролей на них гнев Твой, и ярость гнева Твоего да постигнет их. Что хвалишься злодеяниями твоими, беззаконный Кавгадый, злые мысли держишь на меня целыми днями, язык твой подобен бритве острой, поступил коварно, возлюбил злодейство больше добра, забыл многие мои дары, оболгал меня перед ханом. За это сокрушит тебя Бог, вырвет тебя и исторгнет тебя из жилища твоего и корень твой из земли живых. Но сношу, Господи, имени Твоего ради, да добро мне будет перед преподобными Твоими. Давно жаждал я пострадать за Христа. Вот вижу себя бедствующего и радуюсь о спасении Твоем, и во имя Господа Бога нашего прославимся. Но почему, Боже, прискорбна душа моя? Зачем смущаешь меня, душа. Уповай на Бога моего, ибо я буду славить Его, Спасителя моего и Бога моего». Так постоянно славил Бога со слезами. Днем его всегда видели ясным и радостным, речами приятными и веселыми тешил дружину свою. И видно было, что он не ожесточился, говоря: «Такое ли у вас единодушие было, дружина моя, когда прежде этого, как в зеркало смотрели на меня и радовались. Теперь же, видя на мне колоду эту, унываете и скорбите. Вспомните, как благоденствовали в жизни нашей, этого ли не сможем претерпеть? Что мне эта мука против моих дел?! Но больше этого должно мне приять, может быть за это и прощение получу, — и прибавил слова праведного Иова. — Как угодно Господу, пусть так и будет. Будет имя Господне благословенно отныне и до века. Не печальтесь, подождите немного, увидите и другие муки мои».

В несказанном страдании святого минуло 24 дня. Нечестивый же Кавгадый, имея яд змеиный под своими устами, опять досаждает душе долготерпеливого Михаила: повелел привести его на торговую площадь в таком бесчестии, созвал всех заимодавцев и повелел поставить святого на колени перед собою. Нечестивец торжествовал и, имея власть над праведным, много слов досадных говорил праведному, а затем сказал: «Знай, Михаил, таков ханский обычай: если он кого не взлюбит, хотя бы и из своего племени, то такую же колоду воскладает на него. Когда же гнев хана минует, то снова в первую честь введет его. Утром следующего дня тягота эта будет прекращена, и потом в большей чести будешь. — Взглянув, сказал стражникам, — почему не облегчите эту колоду?» Они же ответили: «Утром или на другой день так и сделаем по сказанному тобой». И сказал окаянный: «Поддержите ему колоду эту, да не отяготит ему плечи». Один из стоящих за ним, приподняв, держал колоду. Прошло много часов в вопросах, а праведный ответы давал, затем повелели увести блаженного. Когда увели его, он сказал слугам своим: «Подайте мне стул, дам отдохнуть ногам своим, изнурились от многого труда».

В это время съехалось бесчисленное множество людей различных народностей, они стояли и смотрели на святого. И сказал один из тех стоящих ему: «Господин, посмотри, как много людей собралось и видят тебя в таком бесчестии, а прежде слышали о тебе как о царствующем в своей земле. Господин, шел бы ты в свою вежу». Блаженный отвечал со слезами: «В позоре предстал перед ангелами и людьми, и все видящие меня кивали головами своими, — и дале, — Он уповал на Господа, пусть избавит его, если он угоден ему. Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование от груди матери моей». Встав, пошел к веже своей, говоря прочее псалма того. Видно было, что очи его полны слез, чуял сердцем, что уже кончается доброе время. В несказанном терпении, в такой тяготе пребыл князь Михаил 26 дней за рекою Тереком, на реке Севенце, под городом Тютяковым, пройдя горы высокие Ясские Черкасские, близ Ворот Железных[591].

В среду рано повелел отпеть заутреню и канон, и часы. Сам же с плачем слушал правило причащения и сказал священнику: «Я бы сам почитал этот псалом». Он же дал ему книгу. Взяв книгу, начал читать тихо с умилением и многим воздыханием, и со многими слезами, испуская их из глаз, словно реку, и читая: «Сохрани меня, Господи, на тебя уповаю». (Псалом 2.) «Господь пастырь мой, ничего меня не лишит». (Псалом 3.) «Веровал, потому и говорил». Затем начал каяться к отцам своим духовным со многим смирением, очищая душу свою. Были с ним игумен и два священника. Затем сидели они вместе с сыном Константином. Он давал распоряжения княгине и сыновьям своим, приказывая об отчине, и о боярах, и о тех, которые с ним были до меньших из тех, что с ним были, не веля их обидеть.

И вот приблизился час, князь сказал: «Дайте мне Псалтырь, очень прискорбна душа моя». Чувствовал сердцем, что уже при дверях святой пришел звать его и по блаженную его душу. Открыв, нашел псалом: «Услышь, Боже, молитву мою… Внемли мне… я стенаю в печали моей и смущаюсь от вражьего голоса и от притеснения нечестивых… в гневе враждуют против меня». В этот момент окаянный Кавгадый, зайдя к хану, выходил с ответом на убиение блаженного Михаила. А этот читал: «Сердце мое трепещет во мне, и ужас смерти овладел мною». И спросил священников: «О чем говорит псалом этот, скажите мне». Не желая еще больше смущать его, они ответили ему: «Это, господин, знакомо, последние стихи говорят: „Возложи на Господа печаль свою, и Он тебя поддержит, не даст никогда поколебаться праведнику“». Он же продолжал читать: «Кто даст мне крылья, как голубю, улетел бы и успокоился. Далеко удалился бы я и водворился бы в пустыне. Ожидаю Бога, спасающего меня». Когда водили блаженного в походе за ханом, говорили ему слуги его: «Господин, есть проводники и кони. Беги в горы, жив останешься». Он же ответил: «Не дай мне Бог сделать это, никогда так не поступал в жизни своей. Если я убегу, а дружину свою оставлю в такой беде, какую славу приобрету?! Но воля Господня да будет». И сказал: «Если бы меня враг Кавгадый поносил, стерпел бы. Но этот[592], ненавистник мой, величается надо мной, этот, ему нет примирения от Бога. Я же, Господи, уповаю на Тебя». И так окончил псалом и закрыл Псалтырь и отдал отроку. Тот час один отрок его вбежал в вежу с побледневшим лицом и прерывающимся голосом: «Господин, уже едут от орды Кавгадый и князь Юрий со множеством людей прямо к твоей веже». Он же быстро встал и, вздохнув, сказал: «Знаю, зачем едут — убивать меня». И отослал сына своего Константина к ханше. И страшно было в тот час, братья, видеть множество людей, со всех сторон устремившихся к блаженному князю Михаилу. Кавгадый же и князь Юрий послали убийц, а сами спешились на торговой площади. Торг был близко, как камень добросить.

Убийцы, как дикие звери, немилостивые кровопийцы, разогнали всю дружину блаженного, вскочили в вежу, увидели князя стоящим и схватили его за колоду, что была на шее его, ударили сильно и швырнули на стену, и проломилась стена. Он же опять вскочил. Тогда многие схватили его и повалили на землю, били его нещадно ногами. И вот один из беззаконных, по имени Романец, достал большой нож, ударил святого в правый бок и, обращая нож туда и сюда, отрезал честное и непорочное его сердце. И так предал святую свою блаженную душу в руки Господа великий христолюбивый князь Михаил Ярославич месяца ноября в 22 день, в среду, в 7 часов дня. И сопричислился с ликами святых и со сродниками своими, с Борисом и Глебом[593], и с тезоименитым своим Михаилом Черниговским[594]. И принял венец неувядаемый от руки Господа, его же жаждал.

А двор блаженного разграбили русские и татары, имущество русское повезли к себе в становище, а вежу всю разорили на части, честное тело его бросили нагим, никем не охраняемое. Один же приехал на торговую площадь и сказал: «Повеленное вами сделали». Кавгадый и князь Юрий сели на коней и быстро подъехали к телу. Кавгадый же, увидев тело неприкрытым, бранил яростно князя Юрия: «Не отец ли тебе князь великий?! Почему тело его брошено непокрытым?» Князь Юрий приказал своим, покрыть котыгой[595], которую носили еще при деде его, и якыптом[596] своим. И положили на большую вежу, и перенесли его на телегу, и крепко привязали веревками. И перевезли за реку, называемую Адеж[597], что значит — «печаль». Воистину, печаль нам была, братья, в тот час быть свидетелями такой позорной смерти господина князя Михаила Ярославича.

А из дружины нашей немногие избежали рук их: некоторые дерзнули убежать в Орду к ханше, а других схватили и потащили нагих, беспощадно терзая, словно каких-то злодеев, и привели в становище свое и оставили в оковах. Сами же князья и бояре в одной веже пили вино, рассказывая, кто какую вину возвел на святого.

О, возлюбленные князья русские, не прельщайтесь суетой мира сего и века этого скоропреходящего, который легче паутины прервется. Ничего не приносите в этот мир, ничего и взять не сможете: ни золота, ни серебра, ни жемчуга многоценного, ни городов и власти, а из-за них какое преступление совершено!

Но возвратимся к прежнему и о совершившемся чуде расскажем. В ту же ночь послал князь Юрий слуг своих сторожить тело святого. И когда начали сторожить, страх и ужас напал на них, не могли вытерпеть и убежали в становище. А утром пришли и не нашли тела святого на веже: телега стояла, и вежа на ней веревками была привязана, а тело в стороне лежало раною к земле, и много крови вышло из раны; правая рука под лицом его, а левая около раны, и одежда на нем. Преславно Господь прославил верного раба своего Михаила. Удивления достойно: всю ночь лежало тело на земле, но никто из зверей не прикоснулся к нему, хотя их здесь множество. «Хранит Господь все кости святых, ни одна из них не разрушится. Грешникам же — смерть злая», что и случилось с проклятым и нечестивым Кавгадыем не прожил и полгода, испустил окаянный дух свой, принял вечные муки, негодяй. Многие православные и неправославные в ту ночь видели чудо преславное: два светлых облака всю ночь сияли над телом преблаженного, расходились и опять сходились вместе, сияя, как солнце. Утром говорили: «Свят князь, убит безвинно. Облака эти означают наблюдение ангельское над ним». Это рассказали нам со слезами и со многими заверениями, что случившееся — истина. И оттуда отправили тело в Маджары[598] со всеми боярами. Там купцы, знавшие его, услышали о случившемся, хотели покрыть тело его с честью плащаницами дорогими и со свечами достойно поставить в церкви. Приставленные же немилосердные бояре не дали даже видеть блаженного, но с бесчестием поставили в хлеву под охраной. Но и тут прославил его Господь. Представители разных народностей, живущих в этом месте, всю ночь видели столп огненный, сияющий от земли до неба. Другие же видели радугу, склоненную над хлевом, где лежало тело.

А оттуда повезли его к Бездежу[599]. И когда приближались к городу, то многие горожане видели около саней святою множество людей со свечами, а некоторые на конях с фонарями по воздуху ездили. И привезли в город, но не поставили его в церкви, а во дворе сторожили его. Один из сторожей влез на сани с телом святого, но некая невидимая сила отбросила его далеко от саней святого. Он же в великом страхе едва встал, чуть живой пришел и рассказал находившемуся тут священнику все случившееся с ним. От священника мы и слышали это и написали. А оттуда повезли его на Русь. Везли его по городам русским и привезли в Москву, положили его в церкви святого Спаса в монастыре.

Княгиня же его с сыновьями не знали ничего о случившемся. Далеко орда, и некому было вести подать. На другой год вернулся на Русь князь Юрий, привел с собой князя Константина и дружину отца его. Узнав об этом, княгиня Анна и епископ Варсонофий и сыновья его послали разузнать в Москву. Посланные, вернувшись, рассказали, что христолюбивый великий князь Михаил убит. И плакали много дней неутешно. Когда князь Юрий был во Владимире, послал к нему князь Дмитрий[600] брата своего Александра и бояр своих, и едва договорились, и взял князь Юрий много серебра, а останки блаженного Михаила велел отдать тверитянам. Послали в Москву бояр с игуменами и со священниками. Они привезли останки святого в Тверь с честью. Встретили его Дмитрий, и Александр, и Василий, и княгиня Анна в корабле на Волге. А епископ Варсонофий с крестами, и с игуменами, и со священниками, и с дьяконами, и с бесчисленным множеством народа встречали его около храма архангела Михаила на берегу. И от многого плача не было слышно поющих, из-за тесноты не могли гроб донести до церкви, поставили его перед воротами церковными. И долго плакали. И едва внесли в церковь, певши надгробные песнопения, положили в церкви Спаса в гробнице, которую сам создал на правой стороне, недалеко от гробницы епископа Симеона, месяца сентября в 6 день, на чудо архангела Михаила.

И чудо свершилось по несказанной милости Божией: из такой далекой стороны везли тело святого на телеге и в санях, потом год оно стояло в Москве, и оказалось тело целым, не истлевшим.

Как же сможем по достоинству восхвалить?! Блаженный князь Михаил, радуйся, воин Христов, непобедимый, но всегда побеждающий врагов, приходящих в твое отечество. Радуйся, страстотерпец Христов, что прошло святое имя твое по всей вселенной! Радуйся, что то, чего хотел, то и сделал, жизнь окончил, сохранив веру, принял венец от Христа Бога Его же моли за отечество свое, поскольку имеешь дерзновение! Да избавимся от грехов и бед, и напастей твоими молитвами и молитвами всех святых! Да сподобимся царствию небесному, прославляя святую Троицу, Отца и Сына, и Святаго Духа, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском — одно из лучших произведений в жанре повестей о княжеских преступлениях, или о князьях-страстотерпцах. Она посвящена весьма драматичному периоду русской истории, когда в ходе междоусобной борьбы тверских и московских князей решался вопрос о центре объединения Руси. Московские князья оказались более хитрыми и беспринципными политиками, в достижении своих целей они не смущались средствами. В повести речь идет о последнем этапе борьбы Михаила Ярославича и Юрия Даниловича, старшего брата Ивана Калиты. В ходе этой борьбы, в которой был еще и третий участник — Орда, проводившая политику террора в отношении наиболее сильных князей, Михаил и погиб 22 ноября (5 декабря) 1318 г. (официально канонизован в 1540 г.).

Повесть написана по горячим следам события его очевидцем, человеком духовного звания, хорошо знавшим тверского князя, на что автор не преминул указать во вступлении. Исследователи полагают, что это был один из духовников Михаила, сопровождавших его в поездке, игумен тверского Отроча монастыря Александр. Он проявил себя незаурядным мастером слова, умеющим построить и динамичные эпизоды, передающие враждебные отношения князей, особенно коварство Юрия, и психологически напряженные сцены последних дней и часов жизни Тверского князя.

Текст переведен по списку древнейшей редакции: РГБ, ф. 310, № 1254 (30-е годы XVI в.) и более раннему списку той же редакции: ГИМ, собр. А.С. Уварова, № 184 (нач. XVI в.).

Задонщина[601]

Сойдемся, братья и друзья,

сыновья русские,

составим слово к слову,

возвеселим Русскую землю,

перенесем печаль на восточную страну,

воздадим поганому Мамаю хулу,

а великому князю Дмитрию Ивановичу славу и похвалу

и брату его, князю Владимиру Андреевичу,

и произнесем это слово.

Не лучше ли нам, братья,

начать поведовать словами похвальными, нынешней повестью

о походе великого князя Дмитрия Ивановича[602],

брата его князя Владимира Андреевича[603],

правнуков святого великого князя Владимира Киевского?

Начнем поведовать по делам и по былинам.

Разлетимся мыслью по землям

и вспомним прежние времена, похвалим вещего Бояна[604],

искусного певца в Киеве.

Тот вещий Боян

воскладал умелые свои персты

на живые струны

и пел князьям русским славы:

первому великому князю Игорю Рюриковичу,

великому князю Владимиру Святославичу,

великому князю Ярославу Владимировичу.

Похвалим песенными словами и гусленными напевами

великого князя Дмитрия Ивановича

и брата его князя Владимира Андреевича,

правнуков прежних князей,

за их мужество и заботу

о земле Русской,

о вере христианской.

Этот князь великий Дмитрий Иванович

и брат его князь Владимир Андреевич

обуздали ум свой крепостью,

заострили сердца свои мужеством,

наполнились боевым духом,

создали храбрые полки в Русской земле,

помня князя своею Владимира Киевского.

О жаворонок-птица, лучших дней утеха,

возлети под синие небеса,

посмотри на сильный город Москву,

воспой славу великому князю Дмитрию Ивановичу

и брату его князю Владимиру Андреевичу.

Не буря соколов занесла

из земли Залесской[605]

в поле половецкое!

Кони ржут в Москве,

звенит слава по всей Русской земле!

Трубы трубят в Коломне,

бубны бьют в Серпухове,

стоят стяги у Дона великого на берегу,

звонят колокола вечевые в Новгороде,

стоят воины новгородские

у святой Софии

и говорят:

«Уже нам, братья,

на помощь великому князю не поспеть».

Как орлы слетелись со всей северной стороны!

То не орлы слетелись,

а съехались все князья русские

к великому князю Дмитрию Ивановичу

и брату его князю Владимиру Андреевичу,

и сказали они такие слова:

«Господин князь великий, уже поганые татары

на поля наши вступают,

отчизну нашу у нас отнимают,

стоят между Доном и Днепром на реке Мече[606].

А мы, господин, пойдем за реку быстрый Дон,

храбрецов своих испытаем

в борьбе за землю Русскую,

за веру христианскую!»

И сказал, великий князь Дмитрий Иванович:

«Братья и князья русские!

Гнездо великого князя Владимира Киевского!

Не для обиды вы были рождены,

ни соколу, ни кречету,

ни черному ворону —

поганому Мамаю».

О соловей, летняя птица!

Как бы ты, соловей, воспел славу

великому князю Дмитрию Ивановичу

и брату его князю Владимиру Андреевичу,

и земли Литовской двум братьям Ольгердовичам[607],

да Дмитрию Волынскому![608]

Это сыновья все храбрые,

соколы и кречеты в ратном деле,

полководцы известные,

под трубами повиты,

под шлемами взлелеяны,

концом копья вскормлены

в Литовской земле.

И сказал Андрей Ольгердович

брату своему Дмитрию:

«Мы два брата — сыны Ольгердовы,

отберем удалых панов Литвы,

удалых панов — храбрых удальцов,

сядем на борзых своих коней,

да посмотрим на быстрый Дон,

напьемся шлемом воды из Дона быстрого,

испытаем мечи свои литовские

о шлемы татарские,

о кольчуги басурманские».

И ответил ему Дмитрий:

«Брат Андрей, не пощади жизни своей

за землю Русскую, за веру христианскую

и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича.

Уже, брат, стук стучит

и гром гремит

в каменной Москве.

То, брат, но стук стучит

и не гром гремит,

стучит сильная рать

великого князя Дмитрия Ивановича.

Гремят удальцы русские

золочеными доспехами,

красными щитами.

Седлай, брат Андрей,

своих коней борзых.

А мои уж готовы,

раньше твоих оседланы.

Выедем, брат, на чистое поле

да посмотрим на свои полки!

Ведь с нами храбрых литовцев

семь тысяч рати в броне».

Уже повеяли сильные ветры с моря,

с устья Дона и Днепра,

пригнали они великие тучи

на землю Русскую.

Из них выступают кровавые зори,

в них трепещут синие молнии.

Быть стуку и грому великому

на речке Непрядве[609],

между Доном и Днепром.

Падать людям трупами

на поле Куликовом!

Пролиться крови на речке Непрядве!

Уже заскрипели телеги

между Доном и Днепром,

идут ордынцы в Русскую землю.

И прибежали серые волки

от устья Дона и Днепра.

Воют они на реке на Мече,

хотят вступить на Русскую землю.

Но это были не серые волки,

а пришли ордынцы поганые,

хотят завоевать всю землю Русскую.

Тогда гуси загоготали

на реке на Мече,

и лебеди крыльями заплескали.

То не гуси загоготали,

не лебеди крыльями заплескали, —

то поганый Мамай

на Русскую землю пришел,

все свои войска привел.

А уже беда настигает птиц крылатых,

под облаками они летают.

Вороны часто грают,

галки своей речью говорят,

орлы клекочут,

волки грозно воют,

а лисицы на кости лают.

Но не бывать Мамаю на Русской земле!

Уже соколы и кречеты,

белозерские ястребы рвутся

от золотых колодиц

из каменного города Москвы.

Взлетели они под синие небеса,

загремели золоченые колокола.

Хотят ударить эти кречеты

на многие стада гусиные

и на стаи лебединые.

И богатыри русские удалые

хотят ударить на силы великие

царя Мамая поганого.

Тогда князь великий

вступил в золотое стремя,

взял свой меч в руку правую.

Солнце ему с востока сияет, путь поведает.

Что шумит, что гремит

рано перед зорями?

Князь Владимир Андреевич

свои полки расставляет и проверяет,

и ведет к Дону великому.

И молвил он брату своему:

«Князь великий, не ослабляй удары,

князь великий, ударь по татарам!

Уже поганые на поля наши наступают,

отчизну нашу отнимают».

Ответил ему Дмитрий Иванович:

«Брат мой, Владимир Андреевич!

Двое нас с тобой братьев.

Воеводы у нас расставлены,

дружина нам ведома,

под нами борзые кони,

на нас доспехи золоченые,

шлемы на нас черкасские,

у нас щиты московские,

сулицы немецкие,

копья фряжские,

мечи булатные.

Дороги нам ведомы,

перевозы изготовлены.

И мы хотим головы свои сложить

за землю Русскую, за веру христианскую.

Веют знамена наши,

поищем себе чести

и славного имени!»

Уже соколы и кречеты,

белозерские ястребы

быстро за Дон улетели

и ударили о многие стада

гусиные и лебединые.

Но это не соколы и кречеты,

не белозерские ястребы

быстро за Дон улетели,

это наехали русские сыны

на сильную рать татарскую

и ударили копьями харалужными

о доспехи татарские,

загремели мечи булатные

о шлемы ордынские

на поле Куликове, на речке Непрядве.

Черна земля под конскими копытами,

костями татарскими поля засеяны и кровью политы.

Сильные полки в бой вступили,

притоптали холмы и луга,

замутились реки и озера.

Кликнул Див[610] в Русской земле,

велит послушать разным странам.

Дотекла слава до дунайских Железных ворот[611],

оттуда по морю до Торнова[612] и до Царьграда,

до Рима и Кафы[613],

на похвалу русским князьям

Тогда тучи сильные сошлись,

из них часто сверкали молнии,

громы гремели великие.

Это вступили в бой сыны русские

за свою обиду

с ордынцами погаными.

Сияют доспехи золоченые,

гремят мечи булатные

о шлемы ордынские.

Не туры рыкают на поле Куликовом,

кричат князья у Дона великого

и бояре русские.

Воеводы великого, князя

Дмитрия Ивановича посечены

татарами погаными,

побиты и князья белозерские

Федор Семенович и Тимофей Валуевич,

Семен Михайлович и Минула Васильевич,

Андрей Серкизович и Михайло Иванович

и другие дружинники,

лежат они у Дона на берегу.

Монах Пересвет[614], брянский боярин,

прислан на смертный час,

он сказал перед боем великому князю Дмитрию Ивановичу:

«Лучше нам пасть на поле боя,

нежели в плен попасть к поганым!»

Так сказал и поскакал Пересвет на своем борзом коне,

свистом поле огласил,

золотыми доспехами посвечивая.

И еще крикнул он:

«Добро, братья, в бою

старым помолодеть,

молодым чести добыть,

а удалым силу плеч испытать!»

Ответил ему монах Ослябя:

«Брат Пересвет!

Вижу на теле твоем раны тяжелые,

лежать, брат, твоей голове

на траве ковыле,

и сыну моему Якову[615]

также лежать

на зеленом ковыле

на поле Куликове

за веру христианскую и обиду

великого князя Дмитрия Ивановича».

В то время на Рязанской земле

около Дона великого

пахари и пастухи не кричат,

но часто вороны грают,

кукушки кукуют,

ожидая трупов человеческих.

Страшно и жалостно было смотреть на это.

Даже трава была кровью залита,

и деревья в печали к земле склонились.

Запели птицы жалостные песни,

по убитым заплакали все княгини,

боярыни и жены воеводские.

Жена Микулы Васильевича

Марья Дмитриевна

раньше других заплакала

в городе Москве у стены:

«Дон ты Дон, быстрая река,

ты пробил горы каменные,

течешь ты в землю Половецкую,

прилелей ко мне

государя Микулу Васильевича».

Жена Тимофея Валуевича

Феодосья запричитала:

«Уже веселье мое поникло

в Москве, славном городе,

уже не увижу живым

своею государя Тимофея Валуевича!»

Да Андреева жена Марья,

да Михайлова жена Аксинья

рано заплакали:

«Уже нам обеим солнце померкло

в славном городе Москве.

Прилетели к нам от Дона быстрого

вести печальные,

принесли они беду великую.

Сошли русские удальцы

со своих борзых коней

на место смертное в поле Куликовом».

Уже Див кличет под саблями татарскими,

а русские богатыри стонут от ран.

Не щуры рано запели жалостные песни

у городских стен Коломны,

то заплакали жены коломенские,

говоря такие слова:

«Москва, Москва, быстрая река,

почему ты наших мужей отняла у нас?

Можешь ли ты, князь великий,

веслами Днепр загородить,

Дон шлемами вычерпать,

а Мечу трупами ордынскими запрудить?

Замкни, князь великий,

Оке-реке ворота,

чтоб поганые к нам не ездили!

Мужья же наши исполнили

свое ратное дело».

Выскочил с криком князь Владимир Андреевич

с полком правой руки,

со своим князем Димитрием Волынским

и с семьюдесятью тысячами воинов

на Мамая поганого.

Смело врезались они в полки татарские,

золотыми шлемами посвечивая.

Гремят мечи булатные

о шлемы ордынские.

И восхвалил он брата своего:

«Брат мой Дмитрий Иванович,

в это время, злое и тошное,

ты нам железная защита!

Не уставай, князь великий,

со своими великими полками,

не потакай лихим крамольникам!

Ведь поганые топчут поля наши,

храбрую дружину нашу побили.

Жалостно, брат, видеть

кровь христианскую пролитую!»

И сказал князь Дмитрий своим боярам:

«Братья бояре, воеводы и дети боярские!

Не здесь ли, братья, сладкие московские меды,

не великое ли это место поле Куликово?

Здесь вы и добудете себе места и женам своим.

Здесь старый помолодеет,

а молодой чести добудет!»

Тогда как соколы полетели за быстрый Дон.

То не соколы полетели за быстрый Дон,

то поскакал князь Дмитрий

со своими полками за быстрый Дон,

со всею силою своею великою.

И воскликнул князь Дмитрий Иванович:

«Брат мой князь Владимир!

Здесь испить чашу

медовую победную.

Наступаем, брат,

с полками своими сильными

на рать поганых!»

Тогда начал князь великий наступать.

Гремят мечи булатные о шлемы ордынские.

Поганые закрыли головы руками своими.

Тогда ордынцы быстро отступать начали.

Стяги ревут, а поганые убегают,

Русские сыны поле криком огласили,

золочеными шеломами осветили.

Так полки поганых князь вспять повернул,

начал их избивать сильно.

Князья их с коней попадали.

Трупами татарскими поля засеяли,

а реки кровью потекли.

Тут поганые побежали

в разные стороны к лукоморью,

скрежетали зубами своими,

раздирая лица свои и причитая:

«Уже нам, братие,

в земле своей не бывать,

детей своих не видать,

жен своих не ласкать,

а целовать нам траву-мураву,

а на Русь ратью не хаживать,

а дань нам у русских князей не спрашивать!»

Уже застонала земля татарская,

бедами и печалями покрылася.

Уныние напало на их царей,

веселие их поникло.

Уж русские воины

захватили трофеи богатые:

доспехи и коней,

волов и верблюдов,

вино и сахар.

Дорогие ткани и узорочье

везут женам своим.

Уже по всей Русской земле

разлилось веселие и радость,

разнеслась слава русская,

а хула — бесславие ордынское.

Уже повержен Див на землю,

уже грозы великого князя

по всем землям текут.

Стреляй, князь великий,

со своею храброю дружиною

поганого ордынца Мамая,

за землю Русскую, за веру христианскую!

Уже поганые оружие свое побросали,

а головы свои склонили под мечи русские.

Трубы их не трубят,

а голоса их уныли.

Поскакал поганый Мамай

серым волком от дружины своей.

Прибежал он в город Кафу.

И сказали ему фряги[616]:

«Зачем ты, Мамай поганый,

посягаешь на Русскую землю?

Не бывать тебе царем Батыем

Пошел ты на землю Русскую

со многими силами,

а ныне прибежал с девятью воинами.

Неужто князья русские

тебя славно попотчевали, —

нет с тобой ни князей, ни воевод?

Неужто ты сильно упился

на поле Куликовом,

на траве-ковыле?

Убегай, поганый Мамай, и от нас…»

И стал великий князь

Дмитрий Иванович

с братом своим с князем

Владимиром Андреевичем

и со всеми остальными воеводами

на могилах в поле Куликовом,

у речки Непрядвы и сказал:

«Скорбно и жалостно, братья,

смотреть, как лежат

трупы христианские,

как стога сенные,

а Дон-река три дня кровью текла!»

И еще сказал великий князь Дмитрий Иванович:

«Подсчитайте, братья,

сколько у нас воевод погибло,

скольких молодых людей нет».

Тогда говорит Михайло Александрович,

боярин московский,

князю Дмитрию Ивановичу:

«Государь князь великий Дмитрий Иванович!

Погибло у нас сорок бояринов московских,

двенадцать князей белозерских,

тридцать новгородских посадников,

двадцать бояринов коломенских,

сорок бояр серпуховских,

тридцать панов литовских,

двадцать бояр переславских,

двадцать пять бояр костромских,

тридцать пять бояр владимирских,

восемь бояр суздальских,

сорок бояр муромских,

семьдесят бояр рязанских,

тридцать три боярина дмитровских,

шестьдесят бояр можайских,

тридцать бояр звенигородских,

пятнадцать бояр углицких.

А посечено всего двести пятьдесят три тысячи,

и помиловал Бог Русскую землю.

А татар пало бесчисленно многое множество».

И сказал князь великий Дмитрий Иванович:

«Братья, бояре и князья, дети боярские!

Вам суждено было

между Доном и Днепром,

на поле Куликовом

сложить головы свои

за землю Русскую

и за веру христианскую!

Простите меня, братья,

и благословят нас в этом веке и будущем!

Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич,

в свою землю Залесскую,

к Москве городу славному,

сядем, брат, на свои княжения,

а чести мы, брат, добыли

и славного имени!»

«Задонщина» — лиро-эпическое произведение, созданное вскоре после Куликовской битвы, вероятно, между 1380 и 1392 гг. Она привлекла внимание исследователей прежде всего сходством со «Словом о полку Игореве», которым автор «Задонщины» пользовался как образцом.

Текст переведен по изданию: Адрианова-Перетц В.П. Задонщина. Текст и примечания / ТОДРЛ. М.; Л., 1948. т. V. с. 193–205. Она же. Задонщина (Опыт реконструкции авторского текста) / Там же. т. VI. с. 223–255.

Слово о Вавилоне: о гонцах, посланных царем Леукием[617], названным Василием при крещении, которых он послал в Вавилон взять знаменитые ценности у трех святых отроков — Анании, Азарии, Мисаила[618]

Сначала царь посылал в Вавилон трех человек христианского рода, но сирийцев. Однако те отказались: «Не сможем мы туда дойти, но пошли из Греции грека, из Грузии грузина, из Руси русского». И он послал таких, каких ему посоветовали. Когда все они остановились в пятнадцати днях пути от Вавилона, царь Василий им передал: «Если мне доставите ценности от святых отроков, то я стану неотлучно защищать Иерусалим, буду образцом в христианской вере и заступником за христианский род против врагов-иноверцев».

И поехали дальше трое мужей — грек Гугрий, грузин Яков, русский Лавер. И скакали они три недели к Вавилону, и добрались до него, но не увидели юрода, потому что он так зарос растениями, что не было видно зданий. Тогда они отпустили коней, а нашли тропу, протоптанную мелкими зверями. А вокруг в зарослях кишело гадов вдвое больше, чем травы. Путешественники же, не чувствуя страха, пошли по той тропе и вышли к змию. К змию была приставлена кипарисовая лестница, а на ней было написано три фразы — по-гречески, по-грузински и по-русски. Начало надписи — по-гречески: «Если Бог приведет какого-нибудь человека к этой лестнице…» Середина надписи — по-грузински: «…то пусть лезет через змия без боязни…» Конец надписи — по-русски: «…и пойдет с лестницы через постройки к часовенке». У этой лестницы восемнадцать ступеней поднималось вверх — такова была толщина того змия. Путешественники взошли, а там — другая лестница, уже вниз, и написано на ней то же самое.

И проходили они через строения; и были палаты переполнены гадами, которые, однако, ничего им не сделали. Когда же они пришли и вступили в церковь, то наполнились их уста благоуханием. Множество деяний святых было изображено в церкви. Они поклонились гробам трех святых отроков — Анании, Азарии и Мисаила — и представились: «Мы к вам пришли по Божеию изволению и от великого богохранимого царя Василия просить у вас знаменитых ценных вещей». И на гробе Анания возник золотой кубок, обложенный дорогим камнем и прекрасным жемчугом, наполненный мирром и ливаном.

«Стекла его, — рассказали путешественники потом, — нам не было видно. Мы же, немного попробовали из того кубка и стали навеселе. А встав после сна, мы решили забрать весь кубок с вином и нести к царю. Но раздался нам глас из гроба в девятый час (т. е. во второй половине) дня: „Здесь не берите ценных вещей, а идите в царский дворец, там и возьмете!“»

Они глубоко ужаснулись. Но был им глас во второй раз: «Не ужасайтесь, идите!» И они, подхватились, пошли. Находился царский дворец недалеко от часовенки. И они вошли в царские покои и увидели там стоящий одр, и тут же лежали два венца — царя. Навуходоносора и его царицы. Они взяли их и увидели грамоту, в которой было написано на греческом языке: «Эти венцы были изготовлены тогда, когда царь Навуходоносор сделал золотого идола и поставил его на Дирелмесском поле[619]. Составлены же венцы из каменьев сапфира и изумруда, из крупного жемчуга и аравийского золота Эти венцы были спрятаны до сих пор, а теперь выложены для богохранимого царя Василия и блаженной царицы Александры благодаря молениям трех святых отроков».

Когда путешественники вошли в следующую дворцовую палату и увидели царские багряницы с застежками, то все, что они взяли в руки, стало как прах. Но были тут и ларцы с золотом и серебром, и они открыли их, осмотрели золото, и серебро, и высокоценные дорогие каменья, и выбрали двадцать самых больших камней, чтобы доставить их к своему царю, а себе набрали сколько могли нести, да еще взяли кубок, точно такой, что в часовенке трех отроков.

И вернулись они к церкви и, войдя, поклонились трем отрокам. Однако не обратился к ним глас, и они загоревали. И снова немного попробовали из того кубка, а отпили — «и мы повеселели». А утром, когда начало рассветать в воскресный день, послышался глас и повелел им: «Умоем-ка свои лица!» И они обнаружили церковный кубок уже с водою, умыли свои лица и воздали хвалу Богу и трем отрокам, отпев заутреню и часы. И был им глас «Раз взяли ценности, то и идите своей дорогой, Богом ведомы, к царю Василию». Они же, поклонившись, испили по три стеклянных кубка да и пошли назад, к змию.

И прислонив лестницу, полезли они через змия и перенесли через него все, что имели. Но человек грузинский по имени Яков споткнулся на пятнадцатой ступени, и слетел вниз, и пробудил змия, и всколыхнулись по змию чешуи, как волны морские. Гонцы же, подхватив своего друга, продирались сквозь заросли до полудня и наконец увидели своих коней и своих сотоварищей. Пока они принялись укладывать груз на своих коней, свистнул змий так, что они от страха пали, как мертвые.

А там, где остановился царь Василий, ожидая своих детей — он объявил их как бы детьми себе, — то свист того змия донесся и дотуда, и от такого свиста люди, попадав, ослепли, и коней в табунах их перемерло, пожалуй, до трех тысяч голов, а ведь стоял царь в пятнадцати днях пути от Вавилона И отступили они с того места боже чем в шестнадцать дней пути. И сожалел царь: «Мои дети, наверное, мертвы», — но добавил: «Подожду еще немного».

А путешественники, восстав, словно после сна, поскакали и застали царя через шестнадцать дней пути, и, приблизившись, поклонились царю. И рад был царь и все воины его. А они рассказали ему подробно. Патриарх же взял два венца и по прочтении грамоты возложил их на царя Василия и на царицу Александрию, родом армяне. Царь же, приняв кубок, повелел наполнить его сыпучим золотом, а пять драгоценных камней послал в Иерусалим к патриарху. Путешественники показали царю и то, что принесли для себя, — золото, серебро, и дорогие каменья, и крупный жемчуг. Царь же ничего не отобрал у них, а, напротив, подарил им по три меры золота, и отпустил их, сказав им: «Вернитесь с миром туда, где живут ваши отцы и матери, и славьте Бога, и трех отроков, и царя Улевуя, наименованного Василием при крещении».

А потом царь задумал пойти походом на Индию, однако критский царь Давид[620] возразил: «Иди на северные страны[621], на врагов-иноверцев, за род христианский!»

Повесть была сочинена неизвестным автором в конце XIV — начале XV в. на основе устной византийской легенды о судьбе Вавилона, вскоре была включена в древнерусский цикл письменных сказаний о Вавилонском царстве и в составе этого цикла, вероятно, утеряла свои начало и конец, а в отдельном и более вразумительном виде не сохранилась.

«Слово о Вавилоне» издано: ПЛДР: Вторая половина XV в. М., 1982. с. 182–187. А.С. Деминым использован, но с внесением множества изменений, помещенный там же перевод Н.Ф. Дробленковой.

Из жития Стефана Пермского[622]

Я, худой, недостойный, убогий инок, желанием одержим и любовью подвигаем, хотел бы написать малое, от многою, на воспоминание, к тому же и памяти ради, о добром и чудном житии преподобного отца нашего Стефана, бывшею епископом в Перми, о котором речь с самого начала пойдет, о рождении его, и о детстве, и о юности, и о монашестве, и о священничестве, и об учительстве, и о святительстве, и до самого преставления его; и о добродеяниях его, и похвала, которая подобает ему. Все это нашел я, здесь и там собрав, соединив то, что о житии его услышал, или от учеников его узнал, — о его учительстве и управлении, есть же и другое, что своими очами видел, об ином же и с ним самим беседовал многократно и от него узнал, а прочее выспросил у старых людей, как говорит Святое Писание: «Попроси отца своего, и возвестит тебе». Но молю вас, боголюбцы, простите меня и молитесь обо мне: я ведь умом груб, и словом невежда, худой имею разум и размышления безумные, не бывал я в Афинах в юности и не научился у философов их ни плетению, ни мудрым словам, ни Платоновых, ни Аристотелевых бесед не узнал, ни философии, ни риторскому искусству не обучился, и просто — весь недоумения наполнился. Но надеюсь на Бога всемилостивою и всемогущею, для которого все возможно, который дает нам милость свою обильно, по своей благости, и молюсь ему, прося у него слова нужною; чтобы дал мне слово необходимое и отверз уста мои…

И я, грешный, со смирением немного побеседую с читающими и слушающими, молясь и прощения прося, если будет мною где-то предложена речь зазорная, или неустроенная, или неухищренная, — молю вас, не презрите моей грубости и не осудите меня: не от мудрости ведь, но от грубости, как выше сказано, написал, ибо неумел и негоден я, недостойный раб, простерший грешную свою руку, убедивший свое злостное неведение подробно писать, если Бог поможет и молитвами епископ поспоспешествует. Начнем основу слова и начало повествования.

Преподобный отец наш Стефан был родом русский, народа славянского, от страны северной, называемой Двинской, из города именем Устюга, сын отца почтенного, некоего христолюбивого мужа, верного христианина именем Симеона, одного из клириков великой соборной церкви Святой Богородицы, что в Устюге, и матери также христианки, по имени Мария.

И еще ребенком малым отдан был учиться грамоте, и вскоре ею овладел, менее чем за год, и стал чтецом в соборной церкви; превзошел многих сверстников своих, хорошей памятью и скорым учением преуспевая, остротою ума и быстротою мысли превосходя. И был отрок доброразумный, рос и разумом душевным, и телом, и благодатью. К детям играющим не приближался, пустое ищущих и всуе трудящихся и за тщетою гоняющихся не слушал, и от всех детских обычаев и нравов и игр отвращался, но только в славословии упражнялся, и к грамоте прилежен был, и книжному учению отдавал душу. И так Божьим дарованием понемногу научился он, с помощью остроты ума своего, в городе Устюге, всей грамматической премудрости и книжной науке.

(В юности Стефан постригся в монастыре Григория Богослова в Ростове. Там он прославился не только совершенной иноческой жизнью, но и мудростью, книжными знаниями, как переписчик.)

И обучился сам языку пермскому, и создал грамоту пермскую, и азбуку новую сочинил, какая для пермского языка требуется, и книги русские на пермский язык перевел, и переложил, и переписал. Желая большего знания, с любомудрием своим научился Стефан и греческой грамоте, и книги греческие изучил, читая их и постоянно имея их у себя, и умел говорить на трех языках, и три грамоты знал: русскую, греческую, пермскую… И возник у него замысел идти в Пермскую землю и учить народ. Ради этого и язык пермский начинал изучать, этого ради и азбуку пермскую создал, потому что очень хотел идти в Пермь, и учить людей некрещеных, и обращать неверных, и приводить их ко Христу Богу в веру христианскую. Не только думал об этом, но и сделал… Нужно было разыскивать, и узнавать, и точно расспрашивать о Пермской земле, где она, и в каких местах расположена, между какими пределами лежит, какие реки обходят ее и проходят сквозь нее, и какие народы населяют ее и живут в соседстве с ней…

(Стефан отправился в Пермь крестить пермский народ.)

Вначале же Стефан много зла претерпел от неверных пермяков некрещеных: озлобление, роптание, поругание, хулу, укоры, унижение, досаждение, поношение, пакости, иногда и угрозы: смертью угрожали ему, иногда убить его хотели, иногда окружали его с дубинами и с большими жердями, смерть ему принести желая, иногда же собиралось против него множество недовольных, приносили много охапок сухой соломы и огонь, и соломой той окружали Стефана, желая сжечь раба Божьего, замыслив огнем немилостиво умертвить его…

(Стефан воздвигает в Пермской земле христианскую церковь, сокрушает языческих кумиров, с терпением, кротостью сносит враждебность жителей и постепенно проповедуя им христианство, все больше пермяков склоняет на свою сторону. Особенно поражают пермяков его смелость, терпение и бескорыстие. Всех, принявших христианство, Стефан обучает грамоте и переписыванию книг.)

Пришел некий волхв, чародейный старец лукавый, известный кудесник, волхвам начальник, чародеям старейшина, отравителям старший, который в волшебных хитростях всегда упражнялся, чудесному чарованию верный помощник, именем Пам, сотником он был в стране той. Его пермяки некрещеные чтили больше всех прочих кудесников, наставником и правителем называя его себе, и говорили о нем, что его волхвованием управляется Пермская земля и его утверждением утверждается идольская вера Он же неверным был и некрещеным, всегда ненавидел веру христианскую и не любил христиан, некрещеным же пермякам и неверным не велел веровать и креститься, желающим же верить возбранял и запрещал, веровавших же и крестившихся развращал. Если шел куда-нибудь и встречал христиан, пермяков новоученых и новокрещеных, но не утвержденных в вере христианской, начинал совращать их, и ослаблял веру их ветхим учением своим, ложным и суетным, и многими словами чудесными и чародейными начинал увещевать их; если же кого не мог словами и спорами переубедить или прельстить, то обещания и посулы давал им; иначе ведь не мог никого отвратить от веры христианской, только мздою и подаянием: словами много раз не мог убедить, но посулами хотел одолеть. Было же учение его хулой и ересью, порчей и неверием, кощунством и на смех детям.

Об этом слыша, преподобный жалел очень и опечалился, и не любо ему было, потому что говорил: «Сколько я создаю, столько же он разрушает». И много раз спорили между собой, и не равна была беседа их, и не было конца речам их: один другому не покорялся, а другой ему не повиновался, один другого не слушал, а другой его неразумным называл, и, не договорившись, расходились, потому что один свою веру хвалил, а другой свою, один не принимал другого предания, а другой отказывался от того повеления. Но кудесник часто приходил, когда тайно, когда явно, совращал новокрещеных людей, говоря: «Братья, мужи пермские, отеческих богов не оставляйте, и жертв и треб их не забывайте, старых пошлин не покидайте, давней веры не бросайте, как делали отцы наши, так и вы делайте. Меня слушайте, а не слушайте Стефана, этого новопришедшего из Москвы. От Москвы может ли что хорошее быть нам? Не оттуда ли нам трудности пришли, и дани тяжкие, и насилье, и тиуны, и доводчики и приставники? Поэтому не слушайте его, но меня лучше послушайте, добра вам желающего, я ведь из рода вашего и одной земли с вами, одного племени, одного колена и одного языка, лучше вам меня послушать: я ведь ваш учитель давно, и подобает вам меня послушать, старца и вам как бы отца, а не этого русина, еще и москвитянина, — младше меня возрастом, малолетнего, летами предо мной как сына или внука, поэтому не слушайте его, но меня слушайте, моего предания держитесь и крепитесь, чтобы не быть побежденными, но победить его».

Люди же новокрещеные отвечали: «Не победили мы, но совсем побеждены были, старче, и боги твои, называемые кумирами, пали и не встали, низвержены были и не могут встать; мы же встали и исправились, сеть их сокрушалась, и мы избавлены были, и ныне помощь нам от Бога, сотворившего небо и землю; не можем противиться мысли и разуму Стефана, говорившего с нами и крепко боровшегося словами евангельскими, апостольскими, пророческими, отеческими и учительными, и побеждены были словами его, и пленены были учением его. И ранены мы были любовью его, как стрелами, вонзившимися в нас, и как сладкою стрелою, пронзены утешением его, и потому не можем, не хотим слушать тебя и противиться, не можем стать против истины, но за истину». (Пам пытается устрашить пермяков гневом языческих божеств, но те смеются над ним и отвечают:)

«Ты же, чародейный старец, зачем, оставив голову, с ногами беседуешь? Если ты силен в споре, то с ним спорь, а не с нами. Если же немощен, то зачем обращаешься к нам и смущаешь нас? Отойди, не соблазняй нас Знай, что не входишь в дверь двора овечьего, но в другом месте прокрадываешься, наполнен ты воровским голосом и разбойничье у тебя обличье; а мы овцы словесного стада и своего пастуха голос знаем, и его повеления слушаем, и за ним следуем, за тобою же, за чужим, не идем, но бежим от тебя, ибо не знаем чужого голоса…»

И был кудесник лютым врагом преподобному и злоратоборцем великим, неукротимым супостатом и борцом, хотел отвратить от веры христианской, и часто возмущал христиан, всегда спорил с ним, часто возражая ему о вере…

Волшебный кудесник говорил: «Боги наши, хоть и поруганы тобою, но милосердны и не погубили тебя; если бы не проявили милосердия, то давно бы тебя сокрушили и низвергли, а потому пойми, что они добры и милосердны, и вера наша намного лучше вашей веры. Ибо у вас, у христиан, один Бог, а у нас много богов, много помощников, много заступников: они дают нам ловлю и все, что в водах, и все, что в воздухе, и что в болотах, и в дубравах, и в борах, и в лугах, и в зарослях, и в чащах, и в березнике, и в сосняке, и в ельнике, и в прочих лесах, и все, что на деревьях, — белки, или соболи, или куницы, или рыси, и прочую ловлю нашу; от них же и к вам приходят ныне, от нашей охоты, и ваши князья, и бояре, и вельможи обогащаются, в меха облачаются и ходят и величаются, подолами одежд своих гордясь среди народа. Так долгое время изобилуют наши леса и промышляют в них. Не наши ли меха и в Орду посылают и доходят даже до самого мнимого царя?[623] И в Царьград, и к немцам, и в Литву, и в прочие города, и страны, и к дальним народам».

И еще говорил; «Наша вера лучше вашей, потому что у нас один человек или сам — друг, много раз выходит на бой, борется с медведем, и, победив, повалит его и шкуру его принесет; у вас же на одного медведя много народу ходит, числом до ста или до двухсот, и иногда привезут медведя, иногда же возвращаются без успеха и ничего не привозят, но попусту трудятся, а это, нам кажется, смех и кощунство».

И еще говорил: «Наша вера лучше: вести у нас быстро доходят; если что случится на дальней стороне, в другом городе, в девятой земле, то сегодня произойдет, и сегодня же вести к нам полные доходят, которых вы, христиане, не сможете узнать, много дней и много времени не узнаете, и этим наша вера лучше намного, чем ваша, потому что много богов помогает нам…»

(Стефан, отвечая Паму, рассказывает о христианской вере.)

И пребывали они вдвоем, друг с другом состязаясь словесно, весь день и всю ночь без еды и без сна, не переставая, сну не предаваясь, но все время споря, в словопрениях упражняясь. И хотя много сказал Стефан, но казалось, что на воде сеял; в душу, говорится, безумного не войдет мудрость, и не укоренится она в сердце оскверненном. Кудесник же, хотя и много поучений слышал, но ни единому не верил и не внимал сказанному, и не принимал рассказанного, и возражал, говоря; «Я не верю, это все мне кажется ложью, баснями, обманом, вымышленными вами, христианами, и я не поверю, если не увижу испытания веры!» И после слов этих, когда закончился спор, после многих прений и противоречий, договорились они и решили оба принять испытание вер, и сказали; «Пойдем и зажжем огонь, и войдем в него, и сквозь огонь пламенный пройдем, посреди пламени горящего, вместе пройдем, оба, и тут примем испытание, и тут возьмем испытание и доказательство веры. Вера того, кто выйдет цел и невредим, правая, и ему все последуем. И потом другое испытание примем таким же образом; пойдем оба, взявшись за руки, и войдем вместе в одну прорубь, и сойдем на дно реки Вычегды, и пойдем подо льдом, и через некоторое время, ниже плеса, через одну прорубь вместе выйдем. Чья вера правая, тот выйдет цел и невредим, и ему прочие все подчинятся». И понравился этот уговор всем людям и сказали они: «Воистину хорошее слово сказали вы сегодня!»

(Стефан обращается с речью к пришедшим для испытания вер людям.)

…И обратился к стоящим перед ним людям, сказав: «Благословен Господь! Возьмите огонь, и принесите его сюда, и зажгите этот дом крайний, открытый, и хорошо разожгите его, пока весь не загорится…» И так пытался, дерзая, войти в огонь, и обратился к волхву, сказав: «Войдем оба вместе, взявшись за руки, как и обещали». Тот же не пошел: устрашился шума огня, испугался, поэтому и не вошел. Народ же стоял, собравшись, глядя в глаза им, огонь горел, и пламень распалялся, преподобный же еще больше старался войти, заставляя его, и рукою взяв за ризу волхва, и крепко окал ее, и взглядом начал понуждать его идти. Чародей же отступал назад. И сколько бы это ни повторялось, волхв каждый раз вопил, говоря: «Не делайте этого, а то я умру!» Наконец в третий раз преподобный позвал его и сказал: «Пойдем, войдем оба в огонь палящий, по словам твоим и по решению твоему, как договорились». Он же не хотел слушать. И сказал ему Стефан: «Не ты ли сказал прежде эти слова, не сам ли ты избрал такое испытание богов? Почему же ныне выполнить не хочешь?» Волхв же пал, и бил челом, и припадал к ногам его, обличая вину свою, немощь свою, суетность и обман. Люди же, стоящие тут, троекратно просили его, говоря: «Пойди, несчастный, отчего не идешь?» Он же трижды отказался, говоря: «Не могу я идти, не дерзаю коснуться огня, боюсь приблизиться к пламени горящему, и, как сено сухое, не смею упасть, чтобы не растаять, как воск от огня, чтобы не опалиться, как воск и трава сухая, чтобы внезапно не сгореть и от огня не умереть. И какая будет польза во мне, когда истлею? Волхвование мое перейдет к нему. И будет двор мой пуст, и в погосте моем не будет живущего!»

Преподобный же Стефан, победив волхва в этом испытании, потом и в другом победил: взял его с помощью народа и привел к реке. И сделал две больших проруби: одну выше по реке, а другую дальше внизу. В ту, что вверху, нужно им было войти вместе, взявшись за руки, в ту же, что внизу, должны они были выйти, пройдя подо льдом. Чародейный же волхв и там, побежденный, осрамился, трижды понуждаем был, и отказался войти, говоря: «Не могу я этого сделать, хоть тысячу раз меня виноватым считайте». Люди же спросили его: «Древний злой старик, вот ныне пришли твои несчастья, скажи, окаянный, почему не вошел ни в огонь, ни в воду, и всячески посрамлен?» Волхв же отвечал: «Я не привык побеждать огонь и воду, а учитель ваш, Стефан, в детстве и в юности своей научился от своего отца волхвованием и чарованием уговаривать огонь и воду, и ни огонь его не жжет, ни вода не топит, потому что он научен и хорошо умеет. Я же многим злокозненным хитростям обучился за свою жизнь, и умею чаровать, волхвовать, колдовать, заклинать, и прочее многое, а этого одного не умею — силою ума побеждать огонь и воду, у отца своего не научился».

Потом же люди спросили его: «Скажи нам, чародей, почему ты так сделал? Знал свою немощь и зловерие, неверием одержим, дерзко обещался пройти огонь и воду?» Он же отвечал им: «Перехитрил меня Стефан. Я спросил, умеет ли он такие хитрости творить, он же мне ответил: „Не умею я сдержать огонь и воду, не учился этому“. Я же, услышав это, поверил слову его и, подумав про себя, решил: если он не умеет, как сказал, то я устрашу его, хотя сам не умею, но он-то не знает о моем неумении; надеялся своими хитростями перехитрить его и, одолев, осрамить его, а тех, кого он обратил, отторгнуть от него и привести в древнюю веру. Ничего этого не получилось, увы мне, и в яму, которую выкопал, я сам упал, и в сети, которую скрыл, увязла нога моя, и в ров, вырытый мною, сам упал, и было мне последнее горше первых, потому что Стефан, меня одолев, посрамил и суетность мою показал, и всего меня немощным явил, и ныне что делать и куда бежать, не ведаю…»

Люди же сказали ему: «Всюду, окаянный, сам предсказал свою погибель. Хочешь ли веровать и креститься, ведь уже переспорили тебя?» Очарованный же волхв нечестивый не захотел понять истинный разум и, не задумавшись, сказал: «Не хочу веровать и креститься!»

Преподобный же, обратившись к народу, сказал: «Вы свидетели всего, скажите мне: что с ним делать?» Они сказали: «Повинен он казни». Тогда люди пермские, приступив к нему, взяли его и подвели к Стефану, говоря: «Возьми его и казни, ибо заслужил он казнь и по нашим обычаям должен умереть, потому что слова Божьего не слушает, Евангелие хулит, проповедью евангельскою укоряет, благовествование ругает, над верой христианской насмехается…»

И еще спросили его: «Будешь ли еще вредить и отвращать верующих?» Он же ответил: «Нет, отец честной, если буду вредить или от веры отвращать, тогда пусть умру под ногами твоими».

Тогда преподобный сказал ему: «Это засвидетельствую сегодня перед многими свидетелями, и запрещением тебе запрещаю, чтобы не провинился ты ни в чем вышесказанном, если же появишься через некоторое время и преступишь наш уговор, то подлежишь наложению епитимьи и будешь судим по городским законам. Сегодня приказываю отпустить тебя, уходи от нас цел и невредим, только берегись потом, чтобы хуже не пострадать».

И когда он это сказал, люди, державшие волхва, отпустили его. Тот же выскочил от них, как олень, и пошел прочь от народа…

(Пермяки просят Стефана поехать в Москву, чтобы в Пермь прислали епископа. В Москве решают, что лучшим епископом будет сам Стефан, крестивший пермяков.)

Не только святым крещением просветил, но и грамоте научил он их, книжный разум даровал им, и Святое Писание передал им, тот, кто неизвестную азбуку пермскую создал, и теми письменами книги многие написал, которых они во все времена не имели. До крещения ведь пермяки не имели грамоты и не знали Писания, и совсем не ведали, что такое книги, но только были у них сказочники, что басни сказывали о бытии и о сотворении мира, и об Адаме, и о разделении народов, и о прочем, но больше лгали, нежели истину говорили, и так весь век свой и все года свои растрачивали…

Стефан же создал им грамоту, новую азбуку пермскую сложил. И многие, видя и слыша о нем, удивлялись, не только жившие в Перми, но и в иных городах и землях, даже на Москве, дивились, говоря: «Как он сумел книги пермские создать, откуда ему дана эта премудрость?» Другие же говорили: «Вот воистину философ новый. Был Константин или Кирилл философ, тот создал грамоту славянскую из тридцати восьми букв, так и этот сложил из двадцати четырех букв, подобно греческой азбуке, одни буквы похожи на греческие, другие на речь пермскую; первая же буква — а — как в греческой азбуке…»

Как много лет многие философы греческие собирали и составляли азбуку греческую, и едва составили с многими трудами, и за долгое время едва сложили! А пермскую азбуку один чернец создал, один составил, один сочинил, один черноризец, один монах, один инок, Стефан вечно памятный епископ, один в одно время, а не за много времен и лет, как и они, но один инок, один в уединении уединясь, один уединенный, один одного Бога на помощь призывая, один одному Богу молясь… И так один инок к единому Богу помолился, и азбуку сложил, и грамоту создал., и книги перевел за немногие годы, ибо Бог помогал ему…

Когда же пришел конец жизни его, и время ухода его настало, и пришло время кончины его, случилось ему в те дни приехать в Москву к Киприану митрополиту. Любим им был и сам любил его. К нему же пришел долгим путем советоваться о неких делах священнотайных, и о церковном управлении, и о законоправилах, и о прочих вопросах нужных, которые на спасение людям. И тогда случилось, что он в Москве несколько дней проболел и преставился…

И многие скорбели, тужили о нем, понимая добродетельное житие его, и душеполезное учение его, и благонравные обычаи его; больше же всех его стадо тужило по нему — новокрещеный народ пермский.

(Даже следует плач пермских людей о смерти Стефана и плач церкви пермской, в которых выражается скорбь и подчеркивается роль Стефана, как апостола, принесшего христианство в Пермскую землю.)

Я же, отец господин епископ, хотя и умершему, тебе хочу хвалу принести и сердцем, и языком, и умом; когда жил ты, был я тебе досадитель, ныне же похвалитель; некогда с тобою спорил о чем-то случившемся, или о слове каком-то, или о каждом стихе, или о строке, но теперь, поминая твое долготерпение и многоразумие и благопокорение, сам себя посрамляю и укоряю, сам рыдаю: увы мне, когда преставился ты, тогда среди многих братьев, обступивших одр твой, увы мне, не было меня; не удостоился последнего прощания и конечного прощения, увы мне, какое препятствие меня отторгло от лица твоего… Увы мне, как переплыву это море великое, пространное, широкое, печальное, многомутное, нестоящее, мятущееся? Как проведу душевную свою ладью между волнами свирепыми, как избегу треволнений страстей, погружаясь в глубины зла и потопляясь в бездне греховной? Увы мне, волнуясь посреди пучины житейского моря, как постигну тишину умиления, как дойду в пристанище покаяния? Но как добрый кормчий, отче, как правитель, как наставник, из глубины страстей меня изведи… и мое малое и худое, из уст грешных и скверных выносимое и приносимое, прими похваление…

Да и я, многогрешный и малоразумный, последуя словам похвалений твоих, слово плетущи, и слово плодяще и словом почтить мняще, от слов похвалы собирая, и приобретая, и приплетая, еще скажу: как еще тебя назову? Вождем заблудшим, находящим погибающих, наставником обманутых, руководителем умами ослепленными, чистителем оскверненным, искателем потерянных, стражем ратников, утешителем печальных, кормителем голодных, подателем требующим, наставником несмысленым, помощником обидимым, молитвенником теплым, ходатаем верным, поганых спасителем, бесов проклинателем, кумиров истребителем, идолов попирателем, Богу служителем, мудрости рачителем, философии любителем, правде творителем, книгам сказителем, грамоты пермской создателем?

…Подобает уже оканчивать слова, но прежде молю вас, к письменам этим приникающих и листающих, и внимающих и слушающих, и внимающих и рассуждающих: господа мои, не удивляйтесь мне, окаянному, не кляните меня, грешного. Молю братолюбие ваше и Божью любовь: когда прочитаете грубые эти письмена, обратите за меня молитвы ваши к Богу, я ведь святых отцов житие восхваляю…

Житие представляет собой первый дошедший до нас памятник, написанный известным книжником конца XIV — начала XV в. Епифанием Премудрым. Герой его Стефан Пермский, один из русских просветителей XIV в., давший письменность народу коми-пермяков и крестивший Пермскую землю. Житие написано около 1396 г. и представляет собой образец риторического стиля «плетения словес», основанного на повторах и нанизывании различных стилистических приемов.

Текст переведен по изданию: Древнерусские предания (XI–XVI вв.). М., 1982. с. 230–281.

Из жития Сергия Радонежского[624]

(В обширном риторическом вступлении автор рассуждает о необходимости написать житие Сергия.)

…Дивлюсь я тому, что столько лет минуло, а житие Сергия не написано. Сожалею, что с того времени, как умер святой старец, пречудный и предобрый, уже 26 лет прошло, а никто не дерзнул писать о нем: ни дальние, ни ближние, ни великие, ни малые: великие не соизволили, а малые не смели. Через год или два по смерти старца я, окаянный и дерзкий, дерзнул сделать это. Обратившись к Богу и старца призвав в молитве, начал подробно записывать кое-что из жизни старца, про себя говоря: «Не возвеличиваю себя ни перед кем, но для себя пишу, про запас, ради памяти и ради пользы». Были у меня за 20 лет приготовленные таких записей свитки, в которых были написаны главы о житии старца для памяти: некоторые в свитках, другие в тетрадях, даже не по порядку, но начало в конце, а конец в начале.

И так ждал я в те годы, надеясь, что кто-то, разумнее меня, напишет, чтобы я пошел и поклонился тому, а он меня научил и вразумил. Но расспросив, услышал и узнал точно, что никто нигде не написал о нем… И пришло ко мне желание ненасытное хоть что-то и как-то начать писать, из многого малое, о житии преподобного старца…

(Далее следует рассказ о родителях святого, чуде, бывшем до его рождения и предсказывавшем необычную судьбу, рождении ребенка, названного Варфоломеем[625], детстве его, в котором с грудного возраста он соблюдал пост.)

И так рос отрок в то время, как положено в его возрасте, укрепляясь душою, и телом, и духом, наполняясь разумом и страхом Божьим, и милость Божия была на нем; когда же достиг семилетнего возраста, родители отдали его учиться грамоте… Но не быстро учился он грамоте, а как-то медленно и неприлежно. Учитель с большим тщанием учил его, но отрок не понимал и не мог научиться, не таким был, как те, кто учился с ним. Поэтому бранили его родители, учитель наказывал, а товарищи укоряли. Отрок же втайне часто со слезами молился Богу, говоря: «Господи! дай же мне выучить грамоту эту, научи и вразуми меня»…

В один из дней послал его отец искать жеребят… И увидел он некоего черноризца, старца святого, странного и неизвестного, саном пресвитера, благолепного и ангеловидного, на поле под дубом стоящего и молитву прилежно со слезами творящего. Отрок же, увидев его, прежде смиренно поклонился ему, потом приблизился и встал рядом, ожидая конца молитвы.

И когда кончил старец молиться и взглянул на отрока, прозрел он духовными очами, что будет тот сосудом избранным Святому Духу. И подозвал его к себе, и благословил его, и спросил его: «Чего ищешь и чего хочешь, чадо?» Отрок же отвечал: «Желает душа моя больше всего научиться грамоте, которой отдан был учиться, а ныне скорблю я, потому что учусь грамоте, но не знаю ее. Ты же, отче святой, помолись за меня Богу, чтобы выучился я грамоте».

Старец же, воздев руки и очи на небо и обратясь к Богу, прочел молитву, а потом сказал: «Аминь». И взяв из сумы своей как бы некое сокровище, тремя перстами подал Варфоломею нечто, по виду как бы маленький кусочек хлеба пшеничного, частицу святой просфоры, и сказал ему: «Открой уста свои, чадо. Прими это и съешь, это тебе дается знамение благодати Божьей и знания Святого, Писания. Хоть и малым кажется данное мною, но велика сладость вкушающему его». Отрок же открыл уста свои и съел; и была сладость в устах его, как мед сладкий… И сказал ему старец: «…О грамоте, чадо, не скорби: знай, что с этого дня дарует тебе Господь знание грамоты лучшее, чем у братьев твоих и у сверстников твоих»… Старец собирался идти дальше своей дорогой, отрок же бросился на землю к ногам его и со слезами молил старца, чтобы остановился он в доме родителей его…

Они же, увидев старца, вышли навстречу ему и поклонились. Старец же благословил их; они же готовили ему трапезу. Но старец, прежде чем пищи отведать, вошел в храм молитвенный, то есть в часовню, взяв с собой отрока И начал он «Часы» петь[626], а отроку велел псалом читать. Отрок же сказал: «Я не умею, отче». Старец же ответил: «Я говорил тебе, что сегодня дарует тебе Господь грамоту. Ты же читай слово Божие без сомнения». И тогда случилось чудо: отрок, приняв благословение старца, начал петь псалом очень хорошо, и с того времени хорошо знал грамоту…

(В юности Варфоломей жил с родителями, дав им обещание стать монахом лишь после их смерти. Когда они умерли, он вместе с братом Стефаном в пустынном месте в лесу ставит келью и церковь. Вскоре брат, не выдержав уединенной жизни, уходит в один из монастырей. Варфоломей остается один. Он принимает монашество, борется с бесами, не боится трудностей, в том числе и диких зверей, которые часто приходят к нему.)

И вот один зверь, именем аркуда, то есть медведь, взял обычай приходить к преподобному. Когда понял преподобный, что не из-за злобы приходит к нему зверь, но для того, чтобы взять что-нибудь из пищи, выносил ему из хижины своей маленький кусок хлеба и клал ему на пень, или на колоду, чтобы, когда придет зверь, он нашел готовую пищу; брал ее медведь и уходил. Когда же не оставалось хлеба и пришедший по обыкновению зверь не находил приготовленного куска, то долгое время не уходил. Но стоял и оглядывался, как некий злой заимодавец, желающий получить долг свой. Если же оставался у преподобного один кусок хлеба, то делил он его на две части: одну себе, а другую зверю отдавал: ведь не было в пустыни у Сергия (монашеское имя Варфоломея) различной пищи, но только хлеб один и вода из источника, да и то понемногу. Много раз и хлеба не было, и когда такое случалось, оба оставались голодными, сам Сергий и зверь. Иногда же блаженный и о себе не думал и голодным оставался: если был у него один кусок хлеба, то отдавал его зверю. И предпочитал не есть и голодать в тот день, чем зверя обидеть и голодного отпустить. Не однажды, не дважды приходить привык зверь, но по многу раз каждый день, и боже года так делал…

(Постепенно вокруг Сергия собираются монахи, он основывает монастырь и со временем становится в нем игуменом, являя собой образец всех добродетелей — скромности, трудолюбия, внимания к людям, терпения.)

Хочу с вами беседу продолжить о преславных чудесах, которые творил Бог через угодника своего. Как прежде мы вспоминали про этого великого пастыря и мудрую главу, когда он пришел в пустыню, желая один там жить в безмолвии, воды не было близ обители. Когда же братия умножилась, тяжело стало издалека воду приносить. Из-за этого некоторые роптали на святого: «Почему, — говорили, — не подумав, решил на этом месте обитель создать, ведь здесь воды нет». И так много раз с досадой говорили, им же святой отвечал: «Я один хотел на этом месте жить в безмолвии, но Бог захотел здесь такую обитель воздвигнуть, чтобы славилось его святое имя. Молитесь и не отчаивайтесь! Если Бог непокорным евреям из камня воду источил, то неужели вас, работающих для него днем и ночью, оставит он?» И отпустил их в кельи.

Сам же вышел из монастыря, некоего монаха взяв с собою, и пошел в лесную чащу вблизи монастыря, и не было здесь проточной воды, как старые люди говорили. Увидел же святой в одном рве немного воды дождевой и, преклонив колени, начал молиться…

И внезапно источник большой появился, который и доныне всем известен, из него и черпают для всяких нужд монастырских, благодаря Бога и угодника Сергия. Много исцелений бывает от воды той приходящим с верою, от различных недугов исцеляет она… И с тех пор источник назывался именем Сергия 10 или 15 лет. Рассудительный же этот человек, не любя славу, возмущался этим, говоря: «Пусть никогда я не услышу от вас, как вы моим именем источник называете. Не я дал воду эту, но Господь даровал нам, недостойным».

(Сергий и его ученики основывают новые монастыри. Сергий благословляет Дмитрия Ивановича перед Куликовской битвой. Даже рассказывается о видениях, чудесах, исцелениях в монастыре даром Сергия, о кончине преподобного. Завершает житие похвала Сергию.)

…Преподобный игумен отец наш Сергий святой — старец чудный, добродетелями всякими украшенный, тихий, кроткий нрав имел, и смиренный, и добронравный, приветливый и благоуветливый, утешительный, сладкогласный и благоподатливый, милостивый и добросердечный, смиренномудрый и целомудренный, благоговейный и нищелюбивый, гостеприимный и миролюбивый, и боголюбивый; отцам отец и учителям учитель, вождь вождям, пастырям пастырь, игуменам наставник, монахам начальник, монастырям строитель, постникам похвала… трудолюбивый подвижник, молитвенник крепкий, и чистоты хранитель, целомудрия образ, столп терпения; жил на земле ангельской жизнью и воссиял в земле Русской, как звезда пресветлая…

«Житие» написано Епифанием Премудрым около 1418 г. Сергий Радонежский (ум. в 1392 г.) — основатель Троице-Сергиева монастыря, значительный церковный деятель, сыгравший огромную духовную и политическую роль в жизни современной ему Руси, поддержавший объединение государства под властью Москвы.

Текст переведен по изданию: ПЛДР. XIV — сер. XV в. М., 1981. с. 256–428.

Хожение за три моря[627] (Из путевых записок Афанасия Никитина)

В том же году нашел написание тверского купца Афанасия, что был в Индии четыре года А ходил, как говорят, с Василием Папиным[628]. Я же пытался узнать, когда Василий ездил с кречетами послом от великого князя, и сказали мне, что за год до казанского похода он возвратился из Орды, когда князь Юрий[629] был под Казанью, когда его (Василия Папина) под Казанью застрелили. Записей же не нашел, в каком году Афанасий пошел или в каком году вернулся из Индии и умер. Говорят, что, не дойдя Смоленска, умер. А писание то своею рукою написал, и его рукою написанные тетради привезли купцы к Мамыреву Василию[630], дьяку великого князя.

Вот написал я грешное свое хождение за три моря: первое море Дербентское — море Хвалынское, второе море Индийское — море Индостанское, третье море Черное — море Стамбульское. Пошел я от Спаса святого златоверхого[631] и с его милостию, от государя своего великого князя Михаила Борисовича тверского, и от владыки Геннадия тверского, и от Бориса Захарьича Пошел вниз Волгою и пришел в монастырь Калязин[632], ко святой Троице живоначальной и к святым мученикам Борису и Глебу. У игумена Макария с братиею получил благословение. И с Калязина пошел на Углич, с Углича отпустили меня свободно. И оттуда приехал в Кострому к князю Александру[633] с другой грамотой великого князя. И отпустили меня беспрепятственно. И на Плес приехал свободно и в Нижний Новгород, к наместнику Михаилу Киселеву[634]и к пошлиннику Ивану Сараеву, и они меня отпустили беспрепятственно.

А Василий Папин уже проехал мимо города две недели тому назад, а я ждал в Нижнем Новгороде две недели ширваншахова посла Хасан-бека[635]. Он ехал с кречетами от великого князя Ивана, а кречетов у него было девяносто. И поехал с ним на низ Волгою. Проехали беспрепятственно Казань, Орду, Услан, Сарай[636].

И въехали мы в Бузань-реку. Тут повстречались нам три поганых татарина и сообщили лживые вести: «Хан Касим в Бузани стережет купцов и с ним три тысячи татар». Посол ширваншахов Хасан-бек дал им по однорядке[637] и по куску полотна, чтобы провели нас мимо Астрахани. А они, поганые татары, по однорядке взяли, а весть подали астраханскому царю. Я тогда покинул свое судно и перелез с товарищами своими на судно послово. Поехали мимо Астрахани, а месяц светит, и царь нас видел. Татары кричали нам: «Качма, не бегите!» А мы не слыхали ничего. А плыли на парусах. За наши грехи царь послал в погоню всю свою орду. И настигли нас на Бугуне, и начали в нас стрелять, у нас застрелили человека, а мы у них двух татар. Судно наше малое остановилось на езу[638], они его захватили и тотчас разграбили; а моя вся мелкая рухлядь была на этом малом судне.

В большом же судне дошли до моря и встали в устье Волги на мели. Татары тут нас настигли и судно назад велели тянуть вверх до еза. Здесь они судно наше пограбили, взяли четырех русских заложниками, а нас отпустили голыми головами за море. Вверх же нас не пропустили, чтобы мы не подали вести. И пошли мы, заплакав, к Дербенту на двух суднах: в одном судне посол Хасан-бек с иранцами и нас, русских, десять человек, а в другом судне шесть москвичей и шесть тверичей, да коровы, да корм наш. На море поднялась буря, и малое судно разбило о берег. А тут есть городок Тарки[639], и люди вышли на берег, и сбежались кайтаки и людей всех захватили.

А мы пришли в Дербент. Тут встретили Василия, он пришел благополучно, а мы пограблены. И били челом Василию Папину и ширваншахову послу Хасан-беку, с которым пришли, чтобы они похлопотали о людях, захваченных кайтаками под Тарки. И Хасан-бек хлопотал, ездил на гору к Булатбеку, тот послал скорохода к Ширванша-беку, извещая: «Господин, русское судно разбило под Тарки, и кайтаки захватили людей, а товар их разграбили». И Ширванша-бек тотчас отправил посла к своему шурину Халиль-беку, князю кайтакскому: судно-де разбилось под Тарки, и твои люди, придя, людей захватили, а товар их пограбили, и ты бы, ради меня, людей ко мне прислал и товар их собрал, потому что те люди посланы ко мне; а что тебе нужно будет от меня, и ты ко мне пришли, и я тебя, своего брата, не упрекаю, а этих людей пошли ко мне, отпусти их ради меня свободно. И Халиль-бек тотчас отослал всех людей беспрепятственно в Дербент, а оттуда послал их к Ширван-шаху в орду, в его ставку.

Мы также поехали к Ширван-шаху в его ставку и били ему челом, чтобы он нас пожаловал, чем нам дойти до Руси. И он нам не дал ничего, так как нас было много. И мы, заплакав, разошлись кто куда: у кого было что на Руси, тот пошел на Русь, а кто был должен там, тот пошел куда глаза глядят; иные же остались в Шемахе[640], а иные пошли работать в Баку.

А я пошел в Дербент, а из Дербента в Баку, где огонь горит неугасимый. Из Баку пошел за море в Чапакур[641], да тут и жил, в Чапакуре, шесть месяцев, да в Сари, в Мазандаранской земле, жил месяц. А оттуда пошел в Амулю и тут жил месяц; а оттуда — к Димованту, а из Димованта[642] — к Рею. Тут убили шаха Хусейна, Ажевых детей и внучат Мухаммедовых[643], и он их проклял, за что 70 городов развалилось. Из Рея пошел к Кашану и тут был месяц; а из Кашана к Найину, а из Найина к Иезду и тут жил месяц. Из Иезда к Сирджану, а из Сирджана к Таруму[644], где финиками кормят домашний скот, батман[645] по четыре алтына. А из Тарума пошел в Аару, а из Лары к Бендеру.

И тут есть пристанище Ормузское[646]; тут же есть Индийское море, по-персидски Индостанское море. И оттуда идти морем до Ормуза четыре мили. А Ормуз находится на острове, и заливает его море дважды в день. Тут я встретил Пасху, а пришел я в Ормуз за 4 недели до Пасхи. Я не о всех городах писал — много городов великих. В Ормузе солнце варное, человека может сжечь. А в Ормузе был месяц и пошел оттуда за Индийское море после Пасхи, в радуницу[647] неделю, в таве[648] с конями.

И шли мы морем до Маската[649] 10 дней; а от Маската до Диу 4 дня; а от Диу к Гуджерату; а от Гуджерата к Камбаю, тут родятся краски индиго и лакх; а от Камбая к Чаулу. От Чаула мы пошли в седьмую неделю после Великого дня, а шли в таве 6 недель морем до Чаула.

И есть тут Индийская страна, и люди ходят все нагие: голова не покрыта, груди голы, волосы в одну косу плетены. Все ходят брюхаты, детей родят каждый год, и детей у них много. Мужи и жены все нагие и все черные. Я куда хожу, так за мной людей много и дивуются белому человеку.

А князь их — фата на голове, а другая — на бедрах; бояре у них ходят — фата на плече, а другая — на бедрах; княгини ходят — фата на плече обогнута, а другая — на бедрах. Слуги же княжие и боярские — фата на бедрах обогнута, щит да меч в руках, а иные с копьями, а иные с ножами, а иные с саблями, а иные с луками и стрелами. И все нагие, босые да темные, а волос не бреют. А женки ходят с непокрытой головой и голыми грудями; мальчики же и девочки ходят нагими до семи лет, и срам у них не покрыт.

Из Чаула пошли сухим путем до Пали[650] 8 дней, то индийские горы; а от Паш до Умру 10 дней — это индийский город; а от Умри до Джунира 7 дней. Тут находится Асад-хан джунирский, индийский Меликтучаров холоп; а управляет от Меликтучара семью тьмами. А Меликтучар управляет 20 тьмами[651]; 20 лет он бьется с индуистами, — то его побьют, то он их часто побивает. Хан Асад ездит на людях; много у него и слонов, и коней много добрых. Много у него людей, отменных хорасанцев. Привозят их из Хорасанской земли[652], или из Аравийской, или из Туркменской и Чагатайской[653]; а привозят их все морем, в тавах — индийских кораблях.

И я, грешный, привез жеребца в Индийскую землю; дошел же до Джунира благодаря Бога здоровым, а стоил мне он сто рублей. Зима у них началась с Троицына дня, а зимовали мы в Джунире, жили 2 месяца; в течение 4 месяцев, и днем и ночью, всюду была вода и грязь. В те же дни у них пашут и сеют пшеницу, рис (просо?), горох и все съестное. Вино же у них приготовляют в больших кокосовых индийских орехах, а брагу — из татны[654]. Коней кормят горохом и варят для них рис с сахаром и маслом; рано утром дают им еще рисовые лепешки. В Индийской земле кони не родятся; в их земле родятся волы и буйволы. На них ездят и товар иногда возят, — все делают.

Город Джунир расположен на каменном острове, крепость его никем не делана, а сотворена Богом; поднимаются на гору днем по одному человеку, дорога тесна, двоим пройти нельзя. В Индийской земле гости останавливаются на подворьях, и кушанья для них варят господарыни…

Зимой у них люди ходят: фата на бедрах, а другая по плечам, третья на голове. А князья и бояре надевают тогда на себя портки, сорочку и кафтан, и у них же фата по плечам, другою опоясываются, а третьего обертывают голову…

И в том Джунире хан взял у меня жеребца[655]. Узнав, что я не мусульманин, а русский, он сказал: «И жеребца отдам и тысячу золотых дам, только прими веру нашу, Мухаммедову; если не примешь нашей магометанской веры, то и жеребца возьму и тысячу золотых с твоей головы возьму». И учинил мне срок 4 дня, в пост Богородицы на Спасов день. И Господь Бог смилостивился на свой честный праздник, и не оставил своей милости от меня, грешного, и не повелел мне погибнуть в Джунире с нечестивыми. В канун Спасова дня приехал хорасанец ходжа Мухаммед, и я бил ему челом, чтобы попросил обо мне. И он ездил к хану в город и упросил его, чтобы меня в веру не обращали; он и жеребца моего у него взял. Таково Господне чудо на Спасов день. Вот, братья, русские христиане, кто хочет пойти в Индийскую землю, тот оставь свою веру на Руси, и, признав Мухаммеда, иди в Индостанскую землю.

Мне солгали псы-бусурмане: говорили, что много всяких нужных нам товаров, но оказалось, что ничего нет для нашей земли. Весь товар белый только для мусульманской земли. Перец и краска дешевы. Но возят товар морем, иные же не платят за него пошлин, а нам они не дадут провезти без пошлины. А пошлины высокие, и на море разбойников много. А разбивают все неверные, не христиане и не мусульмане; молятся они каменным болванам, а Христа не знают.

Из Джунира вышли в день Успения Богородицы к Бидару[656]… В Бидаре же торг на коней, на товар: на камки, на шелк и на всякий иной товар; можно купить на нем также людей черных. Иной купли здесь нет. Да весь товар их индостанский и съестное — все овощи. А на Русскую землю товара нет. Люди все черные и все злодеи, а женки все бесстыдные и колдуньи; да всюду воровство, ложь и зелье, которым господарей морят.

В Индийской земле княжат все хорасанцы[657], и все бояре хорасанцы. Индостанцы все пешеходы, они ходят впереди хорасанцев, которые только на конях, а все прочие пешие ходят быстро, и все наги в босы, да щит в руке, в другой — меч. А у иных луки большие с прямыми стрелами. А бои у них все на слонах, а пеших пускают вперед. Хорасанцы же на конях, в доспехах и сами и кони. Слонам же к хоботу и к клыкам привязывают большие мечи кованые, весом по кентарю, одевают их в доспехи булатные, а на них сооружают башни; в каждой башне по 12 человек в доспехах, с пушками и стрелами.

Есть у них одно место — гробница шейха Алаеддина в Алянде, где раз в год устраивается базар, куда съезжается вся страна Индийская торговать, и торгуют 10 дней. От Бидара базар 12 ковов[658], приводят коней до 20 тысяч продавать, всякий товар свозят. В Индостанской земле это торг лучший; всякий товар продают здесь и покупают на память шейха Алаеддина, а на русский праздник Покрова святой Богородицы[659]. Есть в том Алянде птица гукук[660], летает ночью и кричит «кук-кук»; на которую хоромину она сядет, то тут человек умрет; а кто захочет ее убить, тогда у нее изо рта огонь выйдет. А дикие кошки ходят ночью и хватают кур; живут они в горе или в каменьях. Обезьяны же живут в лесу, и есть у них князь обезьянский[661], ходит со своей ратью. И если их кто тронет, тогда они жалуются князю своему, и они, напав на город, дворы разрушают и людей побивают. А рать у них, говорят, весьма большая, и язык у них есть свой. Детей родят много, но которые родятся не в отца и не в мать, тех бросают по дорогам. Тогда индостанцы тех подбирают и учат их всякому рукоделию, иных же продают ночью, чтобы они не смогли убежать назад, а некоторых учат играть и плясать.

Весна же у них наступила с Покрова святой Богородицы; через две недели после Покрова празднуют восемь дней шейху Алаеддину. Весна держится 3 месяца, и лето 3 месяца, и зима 3 месяца. Бидар же их — столица мусульманского Индостана. Город этот велик, и людей в нем много. Султан у них молод, 20 лет[662], а управляют бояре, властвуют хорасанцы, воюют также все хорасанцы.

Есть хорасанец Меликтучар[663], боярин, — так у него 200. тысяч рати своей, у Мелик-хана — 100 тысяч, у Харат-хана — 20 тысяч. А у многих ханов рати по 10 тысяч. Да с султаном выходит 300 тысяч рати своей. Земля весьма многолюдна и богата, сельские люди очень бедны, а бояре всесильны и утопают в роскоши; носят их на серебряных носилках и перед ними водят до 20 коней в золотой сбруе; и на конях за ними 300 человек, да пеших 500 человек, да трубников 10, да литаврщиков 10 человек, да свирельников 10 человек. Султан же выезжает на потеху с матерью и с женой, да с ним людей на конях 10 тысяч и пеших пятьдесят тысяч. А слонов водят двести человек, наряженных в золоченые доспехи. Перед султаном идет сто человек трубников, да плясунов сто человек, да коней простых 300 в золотой сбруе, да обезьян за ним сто, да наложниц сто, и все юные девушки.

В крепости султана семеро ворот, а в воротах сидит по сто сторожей да по сто писцов-индусов: одни записывают, кто войдет, другие записывают, кто выйдет; чужестранцев в крепость не пускают. Дворец его весьма чудесный, всюду резьба да золото, и каждый камень резной и золотом расписан причудливо, а во дворце сосуды разные.

Город Бидар стережет по ночам тысяча военных надсмотрщиков градоначальника, а ездят они на конях, в доспехах и с факелами. Я жеребца своего продал в Бидаре, израсходовал на него 68 фунтов, кормил его год. В Бидаре змеи ползают по улицам, длина их две сажени. Пришел я в Бидар в Филиппов пост из Кулунгира, а жеребца своего продал на Рождество. Пробыл я в Бидаре до великого поста. Тут познакомился со многими индийцами и сообщил им о вере своей, что я христианин, а не мусульманин и имя мое Афанасий, по-мусульмански ходжа Юсуф из Хорасани[664]. После этого они не стали от меня таиться ни в чем, ни в еде, ни в торговле, ни в молитве, ни в иных делах; и жен своих не стали скрывать.

Я о вере расспросил все, и они говорили: веруем в Адама, а Буты, говорят, это и есть Адам и весь его род. А всех вер в Индии 84[665], и все веруют в Бута. Вера с верою не пьет, не ест, не женится; некоторые едят баранину, кур, рыбу и яйца, но воловины не ест никакая вера.

В Бидаре пробыл я 4 месяца и договорился с индусами пойти к Парвату — их Иерусалиму, и по-мусульмански Мекка, где их святыня (бутхана). Туда же ходят с индусами месяц. Торг у бутханы 5 дней. А сама бутхана весьма велика, с пол-Твери, каменная, и вырезаны по ней деяния Бутовы, вырезаны все 12 венцов, как Бут чудеса творил, как являлся во многих образах: первое — в образе человека; второе — в образе человека, но с хоботом слона; третье — человеком в виде обезьяны; четвертое — человеком в образе лютого зверя. Являлся им с хвостом, вырезанным на камне, а хвост с сажень. К бутхане, на Бутовы чудеса, съезжается вся Индийская страна. У бутханы бреются старые и молодые, женки и девочки, и бреют на себе все волосы; бреют также бороды, головы, хвосты. После идут к бутхане; с каждой головы берут по 2 шекшени пошлину на Бута, а с коней — по 4 футы[666]. Съезжается к бутхане всех людей 100 тысяч, а бывает время, когда и несметное число. В бутхане Бут вырезан из камня черного, весьма велик, да его хвост перекинут через него. Руку же правую он поднял высоко и простер, как царь Юстиниан в Царьграде[667], а в левой руке у него копье… Перед Бутом же стоит огромный вол, высеченный из камня черного, и весь позолочен. Целуют его в копыто и сыплют на него цветы.

Индусы не едят никакого мяса[668]: ни яловичины[669], ни баранины, ни курятины, ни рыбы, ни свинины, хотя свиней у них очень много. Едят же они в день дважды, а ночью не едят; ни вина, ни сыты[670] не пьют. С мусульманами не пьют и не едят. А еда у них плохая, и один с другим не пьет и не ест, и с женой не ест. Едят рис да кичири[671] с маслом, да травы разные, а варят их с маслом и молоком. А едят все правою рукою, левою не примется ни за что; ножа не держат, а ложки не знают. В дороге каждый варит себе кашу в отдельном горшке. А от мусульман скрываются, чтобы не посмотрел ни в горшок, ни в еду. Если же мусульманин посмотрит на еду, то индусы уже ее не едят. А когда едят, то покрываются платом, чтобы никто не видел его.

А молитва у них на восток, по-русски, обе руки подымают высоко и кладут их на темя, да ложатся ниц на землю и растягиваются по ней — то их поклоны. А когда садятся есть, то омывают руки и ноги, да и рот прополаскивают. А бутханы же их без дверей и поставлены на восток, а Буты стоят на восток. А кто у них умрет, то и тех жгут, а пепел сыплют на воду. Когда у жены родится дитя, то принимает муле; имя сыну дает отец, а дочери — мать. Добрых нравов у них нет и стыда не знают. Приходя или уходя, кланяются по-монашески, обе руки тычут до земли и ничего не говорят.

К Парвату же ездят на великое заговенье, к своему Буту, здесь их Иерусалим, а по-мусульмански — Мекка, по-русски — Иерусалим, по-индийски — Парват. А съезжаются все нагими, только на бедрах плат; и женки все голые, только на бедрах фата, а другие в фатах, да на шеях жемчуга и яхонтов много, на руках же обручи и перстни — золотые, ей-Богу. А внутрь, к бутхане, ездят на волах, и у каждого вола рога окованы медью, да на шее у него 300 колокольцев, да копыта подкованы медью. И тех волов «отцами» зовут. Индусы вола зовут «отцом», а корову — «матерью», а кизяком их пекут хлеб и еду варят себе, а пеплом этим мажут лицо, по челу и по всему телу рисуют знаки (ритуальные). В воскресенье же и в понедельник едят один раз днем. В Индии же малостоящими и дешевыми считаются женки: хочешь знакомства с женкою — два шетеля[672]; хочешь за ничто бросить деньги, дай шесть шетелей. Таков у них обычай. Рабы и рабыни дешевы: 4 фуны — хороша, 5 фун — хороша и черна.

Из Парвата же приехал я в Бидар, за 15 дней до мусульманского великого праздника. А Великого дня воскресения Христова не знаю и по приметам гадаю: Великий день христианский бывает раньше мусульманского байрама на 9 или 10 дней. Со мною нет ничего, никакой книги; а книги мы взяли с собою из Руси, но когда меня пограбили, то и их захватили. И я позабыл всю веру христианскую и праздники христианские: ни Великого дня, ни Рождества Христова не знаю. И среди вер я молю Бога, чтобы он хранил меня: «Боже Господи, Боже истинный, Боже, ты Бог милосердный, Бог Творец, ты Господь еси. Бог един, то царь славы, Творец неба и земли».

Возвращаюсь я на Русь с думою: погибла вера моя, постился я мусульманским постом. Месяц март прошел, и я заговел в неделю с мусульманами, говел месяц, мяса не ел и ничего скоромного, никакой еды мусульманской, а ел 2 раза в день хлеб да воду. А молился я Христу-вседержителю, кто сотворил небо и землю, и иного никоторого имени не призывал: Бог Творец наш, Бог милосердный, Боже, ты Бог всевышний.

Ормуз — пристань великая. Со всего света, люди в нем бывают, всякий товар в нем есть. Все, что на свете родится, то в Ормузе есть. Пошлина же велика, десятую часть со всего берут. А Камбай — пристань всему Индийскому морю, а товар в нем все делают алачи[673], да пестряди[674], да бумажную набойную ткань, да делают краску индиго; в нем же родится лакх, сердолик и гвоздика Дабул[675] — пристань весьма великая, и привозят сюда коней из Египта, Аравии, Хорасана, Туркестана, Ормуза; и ходят посуху месяц до Бидара и до Кульбарга.

А Каликут[676] пристань для всего Индийского моря. Но пройти его не дай Бог никакому судну из-за пиратов. Если кто из пиратов его заметит, тр поздорову не пройдет морем А родится в нем перец, имбирь, краска, мускатный орех цинамон, корица, гвоздика, да пряного коренья в нем родится много. И все в нем дешево; да рабы и рабыни очень хорошие, черные.

А Цейлон же есть пристань Индийского моря немалая, а в нем лежит отец Адам на горе высокой. Да около него родятся драгоценные камни, рубины, кристаллы, белые агаты, смола, хрусталь, наждак. И слоны родятся, а продают их на локоть[677], да страусов продают на вес…

В Цейлоне родятся обезьяны, рубины, кристаллы, хрусталь, гвоздика, орехи пальм и краска В Гуджарате родится индиго и лак, а в Камбае родится сердолик. В Райчуре же родится алмаз, старой и новой копи; продают почку[678] алмаза по 5 рублей, а доброго — по 10 рублей; почка нового алмаза только 5 кеней, черного — от 4 до 6 кеней, а белый алмаз — 1 деньга. Алмаз родится в горе каменной; и продают ту каменную гору, если алмаз новой копи, то по 2 тысячи золотых фунтов за локоть, если же алмаз старой копи, то продают по 10 тысяч золотых фунтов за локоть. А земля та султанова холопа Меликхана, от Бидара 30 ковов.

Евреи с удовольствием называют Шабат своим, еврейским, — и то лгут. Шабаитяне не евреи, не мусульмане, не христиане — иная у них вера индийская. Ни с иудеями, ни с мусульманами они не пьют и не едят и мяса никакого не едят. В Шабате же все дешево, а родится там шелк и сахар — очень дешево. А в лесу у них водятся дикие кошки и обезьяны и по дорогам нападают на людей, поэтому ночью они по дорогам не могут ездить из-за обезьян и диких кошек…

В месяце мае встретил первый день Пасхи в Бидаре, в мусульманском Индостане. Мусульмане же байрам встретили в середине месяца мая, а заговел я месяца апреля в 1-й день. О благоверные русские христиане! Кто по многим землям много плавает, тот во многие беды впадает и лишает себя христианской веры. Я же, рабище Божий Афанасий, исстрадался по вере христианской. Уже прошли 4 великих поста и 4 Пасхи, а я, грешный, не знаю, когда Пасха или пост, не знаю, когда Рождество Христово и другие праздники, не знаю ни среды, ни пятницы. А книг у меня нет, когда меня пограбили, то и книги у меня взяли. Я же от многих бед пошел в Индию, потому что на Русь мне пойти было не с чем, никакого товару у меня не осталось. Первую Пасху встретил я в Каине, другую в Чепакуре в Мазандаранской земле, третью — в Ормузе, а четвертую — в Бидаре, в Индии, вместе с мусульманами. И тут я много плакал по вере христианской.

Мусульманин же Мелик много понуждал меня обратиться в веру мусульманскую. Я же ему говорил: «Господин! Ты совершаешь молитву, и я также совершаю; ты 5 молитв читаешь, я 3 молитвы читаю; я чужеземец, а ты здешний». Он же мне сказал: «Истинно ты представляешься не мусульманином, но и христианства ты не знаешь». Я же впал во многие размышления и подумал: «Горе мне, окаянному, что от пути истинного заблудился, а другого пути не знаю, куда пойти. Господи Боже, вседержитель, творец неба и земли! Не отврати лица от рабища твоего, находящегося в скорби. Господи! Призри и помилуй меня, создание свое. Не отврати меня, Господи, от пути истинного и наставь меня, Господи, на путь твой правый, ибо ничего добродетельного в нужде той не сотворил я тебе, Господи Боже мой, и дни свои прожил все во зле. Господь мой, Бог покровитель, Бог всевышний, Бог милосердный, Бог милостивый. Хвала Богу! Уже прошли 4 Пасхи в мусульманской земле, а христианства я не оставил; а даже Бог знает, что будет. Господи, Боже мой, на тебя уповаю, спаси меня, Господи, Боже мой!»

В Индии мусульманской, в Великом Бидаре, смотрел я на великую ночь: на Пасху Плеяды и Орион вошли в зорю, а Большая Медведица головою стоит на восток. На байрам мусульманский выехал султан на прогулку, и с ним 20 везиров великих да 300 слонов, наряженных в доспехи булатные, с башнями, а башни окованы. В башнях же по 6 человек в доспехах, с пушками да с пищалями, а на великом слоне 12 человек. На каждом слоне по 2 знамени больших, к клыкам привязаны большие мечи, по кентарю[679], да к хоботам привязаны тяжелые железные гири; между ушей сидит человек в доспехах, а в руках у него крюк большой железный, которым он правит. Да коней выехало простых тысяча в сбруе золотой, да верблюдов 100 с литаврами, да трубников 300, да плясунов 300, да дев из гарема 300. На султане кафтан весь унизан яхонтами, да на шапке большой алмаз, да сайдак[680] золотой с яхонтами, да 3 сабли на нем золотом окованы, да седло золотое. А перед ним бежит индус и играет зонтом[681], а за ним много пеших. За ним же слон свирепый идет, наряжен весь в камку, отбивает людей, у него цепь большая, железная во рту, и он отбивает ею людей и коней, чтобы к султану не подступали близко. А брат султанов сидит на носилках золотых, и над ним балдахин бархатный, маковка золотая с яхонтами. И несут его 20 человек. А султан сидит на носилках золотых, а балдахин над ним шелковый, с маковкой золотой. И везут его на 4 конях в сбруе золотой. Да около него людей великое множество, а перед ним идут певцы и плясунов много. И все с обнаженными мечами и саблями, со щитами, с копьями да с луками, прямыми и большими. Кони же все в доспехах, и на них сайдаки. Иные же идут все голыми, только плат на бедрах, стыд завешен.

В Бидаре луна стоит 3 дня полная. В Бидаре же сладких овощей нет. В Индостане сильного зноя нет; сильный зной в Ормузе да в Бахрейне, где жемчуг родится, да в Джидде, да в Египте, да в Арабстане, да в Ларе. В Хорасанской земле знойно, но не так. А в Чагатае очень знойно. В Ширазе же да в Иезде, в Кашане знойно, но ветер бывает, а в Гуляни[682] душно очень и парит сильно, да в Шамахе пар сильный. В Вавилоне (Багдаде) знойно, а в Алеппо[683] же не так знойно. А в Севастей губе[684] и в Грузинской земле на все большое обилие. И Турецкая земля очень обильна. В Волошской земле обильно и дешево; да Подольская земля обильна всем.

Русская земля да будет Богом хранима! Боже, сохрани ее! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя бояре Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля благоустроенной и да будет в ней справедливость. О Боже, Боже, Боже, Боже!

Господи Боже мой! На тебя уповаю, спаси меня, Господи! Пути не знаю. И куда пойду из Индостана: на Ормуз пойти, а из Ормуза на Хорасан — пуганет, ни на Чагатай пути нет, ни на Бахрейн пути нет, ни на Иезд пути нет, ни на Арабстан пути нет. Везде мятежно. Князей везде прогнали. Мирзу Джехан-шаха убил Узун-Хасан-бек[685], султана Абу-Саида отравили[686], Узун-Хасан-бек сел было на Ширазе, но земля эта его не признала. А Ядигар Мухаммед к нему не едет — остерегается. А иного пути нет никуда. А на Мекку[687] пойти — значит обратиться в мусульманскую веру; поэтому христиане и не ходят в Мекку, из-за своей веры. Жить же в Индостане — значит проесть все, что имеешь, так как у них все дорою; один я человек, и то 2 с половиною алтына на еду идет в день. А вина и сыты я не пивал…

В пятый же день Пасхи надумал я идти на Русь. Вышел из города Бидара за месяц до улу-байрама мусульманского, по вере пророка Мухаммеда. А пасхальною дня христианского, Христова воскресения, не знаю, а говел с мусульманами в их пост и разговелся с ними. Пасху же встретил в Кульбарге, в 20 ковах от Бидары.

Султан пришел к Меликтучару[688] с ратью своею на 15-й день после улу-байрама, к Кульбаргу. И война им не удалась, один город индийский взяли, а людей много погибло, и казны много истратили. А индийский же правитель очень силен[689], и рати у него много, а сидит на горе в Виджаянагаре[690]. И город у него весьма велик, около него 3 рва да сквозь него река течет; по одну сторону города джунгли непроходимые, а по другую же сторону пошла долина, чудная местами и весьма пригодная на все. Но на эту сторону прийти неоткуда; дорога идет сквозь город, а города взять неоткуда, так как подступила гора великая и дебрь злая, заросли колючие. Под городом стояла рать месяц, и люди умирали от безводия, и много людей погибло от голода да от безводицы: на воду смотрят, да взять нельзя. Город же индийский взял ходжа Меликтучар, а взял ею силою, день и ночь бился с городом 20 дней, рать ни пила, ни ела, под городом стояла с пушками. А рати его погибло 5 тысяч добрых людей. Когда город взяли, то вырезали 20 тысяч поголовия мужского и женского да 20 тысяч в плен взяли взрослых и малых. А продавали пленных по 10 тенек за голову, а ребят по 2 теньки. Казны же не было ничего, и большою юрода не взяли.

А от Кульбарга пошел до Кулура; а в Кулуре родится сердолик, и здесь его обрабатывают и затем на весь свет оттуда его развозят. В Кулуре же проживает алмазников 300, украшают оружие. И здесь пробыл я пять месяцев и отсюда пошел в Каилконду, тут базар весьма большой. Оттуда пошел к Гульбарге, а от Гульбарги пошел к шейху Алаеддину, а от шейха Алаеддина пошел к Камендрии, а от Камеядрии — к Кынарясу, а от Кынаряса — к Сури, а от Сури пошел к Дабулу — пристани Индийского моря.

Дабул же город весьма большой, и к нему съезжается все поморье Индийское и Ефиопское. Тут я, Афанасий окаянный, рабище Бога вышнего, Творца неба и земли, поразмыслил о вере христианской, о крещении Христове, о постах, святыми отцами устроенных, и о заповедях апостольских и устремился умом пойти на Русь. И вошел на корабль, и договорился о плате корабельной, и дал со своей головы 2 золотых до города Ормуза дойти.

Вошел же на корабль в городе Дабуле до Пасхи за 3 месяца, мусульманского заговенья. Плыл же в таве по морю месяц и не видел ничего, на другой же месяц увидел горы Ефиопские. И тут люди все закричали: «Олло конъкар бизим баши мудна наснп болмышьти», а по-русски молвить: «Боже государь, Боже, Боже вышний, царь небесный, здесь ты судил нам погибнуть».

В той земле Ефиопской был 5 дней… А оттуда плыл 12 дней до Маската, в Маскате же шестую Пасху встретил. И плыл до Ормуза 9 дней и в Ормузе был 20 дней. Из Ормуза пошел к Аару и в Ларе был 3 дня. Из Лара пошел к Ширазу, 12 дней, а в Ширазе был 7 дней. Из Шираза пошел в Аберкух, 15 дней, а в Аберкухе был 10 дней. А из Аберкуха пошел к Иезду, 9 дней, а в Иезде был 8 дней. А из Иезда пошел к Испагани. И пошел к Кашану, а в Кашане был 5 дней. А из Кашана пошел к Куму, а из Кумы пошел в Саву. А из Савы пошел в Султанию[691]. А из Султании пошел до Тавриза, пошел в орду к Хасан-беку[692], в орде же пробыл 10 дней, а даже пути нет никуда. На турецкого султана послал Хасан-бек рати двора своего 40 тысяч, и они Сивас взяли и Токат взяли да сожгли, Амасию взяли и много пограбили сел. И пошли, воюя, на Караман. А я из орды пошел к Арзинджану, а из Арзинджана пошел в Трапезунд[693].

В Трапезунд же пришел на Покров святой Богородицы и приснодевы Марии и пробыл же в Трапезунде 5 дней. На корабль пришел и сговорился о плате — дать золотой со своей головы до Кафы[694], а золотой взяли за харчи, а отдать его в Кафе. В Трапезунде же субыши[695] и паша много зла учинили: хлам мой весь к себе унесли в город, на гору, да и обыскали[696] все; что мелочь добренькая — они ограбили все, а искали грамот, потому что пришел я из орды Хасан-бека.

Божией милостью пришел я до третьего моря Черного, а по-персидски дория Стамбульское. Плыл же морем по ветру 10 дней и доплыл до Вонады, но тут нас встретил сильный ветер северный и возвратил нас к Трапезунду. И стояли мы в Платане 15 дней из-за сильного и злого ветра. Из Платаны выходили на море, но ветер нас встречал злой и не давал нам по морю идти. Боже истинный, Боже покровитель! Кроме него, иного Бога не знаю. И морем же доплыл до Балаклавы[697], а оттуда к Гурзуфу[698], и тут стояли 5 дней.

Божиею милостью пришел в Кафу за 9 дней до Филиппова поста[699]. Прошел я милостию Божией три моря.

Афанасий Никитин, тверской купец, совершил путешествие в Персию и Индию в 1466–1472 годах. Возвращаясь на родину, он скончался под Смоленском, но его записки купцы доставили в Москву, их бережно сохранили и включили в Московскую летопись.

Перевод отрывков текста приводится по изданию: Книга хожений. Записки русских путешественников XI–XV вв. М., 1984. с. 362–383.

Слово о Меркурии смоленском[700]

Был некий человек, молодой возрастом, по имени Меркурий, в городе Смоленске: благочестив в заповедях Господних, поучающийся им днем и ночью, процветающий преподобным житием, постом и молитвой, сияя, как звезда богоявленная среди всего мира И был он кроток душою и чувствителен сердцем, часто приходил к кресту Господню молиться за мирян Петровского прихода[701]. Ибо тогда злочестивый царь Батый пленил Русскую землю, безвинную кровь проливая, будто воду обильную, и христиан замучивая[702]. И пришел тот царь с великой ратью на богоспасаемый город Смоленск[703], и стал от города за 30 поприщ[704], и многие святые церкви пожег и христиан убил, и твердо намеревался силой оружия захватить город тот.

Люди же пребывали в великой скорби, не покидая, находились в соборной церкви Пречистой Богородицы[705], милосердно взывая с плачем великим и со многими слезами ко всемогущему Богу и Пречистой Его Богоматери, и ко всем святым, дабы сохранили они город тот от всякого зла.

И вот случилось некое видение Божие горожанам. Вне города оно было, но невдалеке — за Днепром-рекою, в Печерском монастыре[706]. Преславно явилась Пречистая Богородица пономарю той церкви и сказала: «О, человек Божий! Скоро иди к тому кресту, где молится угодник Мой Меркурий, и скажи ему: „Зовет тебя Божья Матерь!“» Он же пошел туда и нашел его у креста, молящегося Богу, и позвал его по имени: «Меркурий!» Тот же спросил: «Что тебе угодно, господин мой?!» Говорит ему: «Иди скорее, брате, зовет тебя Божья Матерь в Печерскую церковь».

После чего пришел богомудрый в святую церковь и увидел Пречистую Богородицу на золотом престоле сидящую, Христа у груди держащую и ангелами и воинами обстоящую. Он же упал пред ногами Ее, поклонился с великим трепетом и страхом.

Подняла его с земли Пресвятая Матерь Божья и говорит ему: «Чадо Меркурий, избранник Мой! Посылаю тебя — иди скоро, сотвори отмщение за кровь христианскую: ступай, победи злочестивого царя Батыя и все воинство его! Потом придет к тебе человек, прекрасен лицом, отдай же ему в руки все оружие твое. И отсечет тебе голову, ты же ее возьми в руки свои и приди в город свой, и там примешь кончину и положено будет твое тело в Моей церкви».

Он же сильно о том затужил и заплакал, и сказал: «О Пречистая Госпожа, Мать Христа Бога нашего! Как я, окаянный и недостойный, непотребный раб Твой на такое Твое великое дело способен буду? Неужто не хватило Тебе небесных сил, Владычица, победить злочестивого царя?» И взяв благословение у Нее, и вооружившись весь, отступил, поклонившись Ей до земли, и вышел из церкви. И обнаружил тут стоящего у крыльца коня и, воссев на него, покинул город.

И достигнув войска злочестивого царя, с помощью Божьей и Пречистой Богородицы побивал врагов, собирая пленных христиан и отпуская их в город свой, прехрабро скакал он по полкам, словно орел по воздуху летая. Злочестивый же царь, уведав[707] таково поражение людей своих, великим страхом и ужасом одержим был и поскорее отбежал от города того Смоленска без удачи и с малой дружиной. И пришел в Угорскую землю, и был там убит злочестивый, Стефаном-царем[708].

Тогда же предстал пред Меркурием прекрасный воин. Меркурий же поклонился ему и отдал все оружие свое, и преклонил голову свою, и отсечена она была И затем блаженный, взяв голову свою в одну руку, а в другую руку поводья коня своего, пришел, обезглавленный, в город свой.

Люди же, видев такое, поражались промыслу Божьему.

И когда дошел он до ворот Молочинских[709], то вышла по воду некая девица и, увидев святого без головы идущего, стала святого нехорошо бранить. Он же в тех воротах лег и честно предал душу свою Господу, конь же, бывший у него, невидим стал.

Архиепископ того города пришел с крестами и со множеством народа, желая взять честное тело святого. И не дался им святой. Тогда возник великий плач среди людей и рыдание, поскольку не захотел святой, чтобы его подняли. Также был и архиепископ в великом недоумении, молясь Богу об этом, и был голос ему, сказавший; «О, слуга Господень, о том рабе Божьем не скорби: кто послал его на победу, тот и погребет его».

Святой же лежал так три дня не погребенный, а архиепископ все ночи без сна пребывал, молясь Богу, дабы явил ему Бог тайну эту. И поглядел с опаской в свое окошко, находящееся напротив соборной церкви, и увидел отчетливо, как в ярком сиянии, будто в солнечной заре, вышла из церкви Пречистая Богородица с архистратигами[710] Господними Михаилом и Гавриилом. И дойдя до места того, где лежало тело святого, взяла Пречистая Богородица в полу Свою, честное тело святого и, принеся в Свою соборную церковь, положила на уготованное ему место в гробнице, где оно пребывает и доныне, будучи всеми обозреваемо, совершая чудеса во славу Христа, Бога нашего, благоухая, как кипарис.

Архиепископ же, к заутренней[711] войдя в церковь, увидел чудо преславное: святого, лежащего на своем месте, почивающего. Так же и собравшиеся люди видели чудо то и прославили Бога.

«Слово о Меркурии Смоленском» написано во второй половине XV века в период переосмысления эпохи монголо-татарского владычества и новой оценки духовного подвига защитников отечества. В основу его положено устное предание XIII в. об избавлении города Смоленска от Батыевого нашествия в 1237–1240 гг. На самом деле, т. е. исторически, войска Батыя не осаждали Смоленск. И это обстоятельство было воспринято его жителями как проявление заступничества Покровительницы русской земли — Пресвятой Богородицы. Ее чудотворные иконы — Смоленская, Владимирская и Казанская — уберегли Москву от разорения в 1398 и 1521 гг. В случае со Смоленском ее избранник — праведный горожанин Меркурий — ценой жертвы собственной жизни во имя спасения жителей Смоленска побеждает вражеское войско. За свой духовный и ратный подвиг Меркурий Смоленский удостаивается святости и народного почитания.

Текст переведен по изданию: Белецкий Л.Т. Литературная история «Повести о Меркурии Смоленском». Исследование и тексты. ПГр., 1922. с. 55–57.