Слово древней Руси

Житие Исидора Твердислова, ростовского юродивого[712]

Стих: Твердислов правильно так назван, потому что он утвердил свой ум, который вместе с его же словом был обращен к Богу. Исидор прошел играя через суетную жизнь и достиг Небесного Царства.

О святой муж! ты воплотил богоугодное, равное ангельскому житие, подобно блаженным и приснопамятным, просиявшим в посте и духовном подвиге, и великую победу над врагами показавшим, и красоту и суетность мира сего отвергшим ради будущей жизни, — что с Богом и ангелами святыми его, — которая от сложения мира уготована ради их памяти любящим его.

Хорошо слышать и насыщаться этим, потому что в том немалая пища и польза слушателям и сказателям.

Сведущим известно, боже же тем, которые трудятся над житиями тех святых, что если не написать для памяти житие, то из памяти все уйдет. Ныне же из нас, последних, кто сможет прославить их житие? Или описать по достоинству? Ведь их житию ангелы удивились и прославили их. Их имена написаны на небесах, потому что силою Духа Святого они крест на плечо взяли и шли вослед Христу. Им же двери райские открыты были. И они вошли в радость Господа своего[713], и сподобились Царства Небесного. Ибо пишет Василий Великий в поучении, говоря: «Будьте ревнителями правоживущим и имена их и дела напишите на сердце своем».

Пока я не достиг этой меры и не дошел до такой степени, чтобы невидимо писать на неведомых скрижалях сердца, но дерзнул описать сие на обычном пергамене, помянув малую часть от великих чудотворений блаженного и праведного Исидора, светильника всесветлого, который с детства еще, в неверии, вел добродетельную жизнь. А тем боже в вере, странствуя по городам Христа ради. И много стерпел — и когда на земле и на море чудотворение совершал, и до самого преставления.

На месте, где и доныне святое и многострадальное тело его пребывает, боже всего после преставления его возносится похвала чудесам. И неоскудеваемо текущим от святого гроба его, обращающему благие мысли к Христу Богу нашему, дай и доныне надежду и любовь. И когда мы приходим к блаженному молебнику с верою, подобает нам, собрав, писать, потому что слышали, а боже того, сами видели своими глазами чудотворения Божии, совершаемые молитвами преподобного у целебноносного гроба его. С тем же молим Бога, возлюбленные, прося, чтобы открывающиеся наши уста изрекали благопотребное слово, дабы похвалить блаженного, как в древности сказал пророк Исайя: «Господь даст мне дар сокровенного языка, чтобы я знал, когда подобает прибегать к слову»[714]. Так и Давид сказал: «Господь даст слово, благовествующему многую силу»[715], потому что «всякое даяние доброе и всякий дар совершенный»[716], сходя свыше от Отца светом и Сыном Его единородным, и Святым Духом, а в Отце вся Святая Троица, и без Него ничего бы не было, что есть, ибо Он сказал: «Без Меня не можете ничего сделать, просите и дано будет вам»[717]. С тем же ныне и просим и молимся: «Господи, отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою[718], да очисти сердца наши от грехов и страстей»[719]. И по силе нашей постараемся похвалить доброго праведника, страстотерпца по Божьему произволению, блаженного Исидора чудотворца, чьи молитвы помогают уповающим на Бога.

Да приступим к началу.

Сей блаженный, как рассказывают, был из западных стран, от латинского языка, из немецкой земли. Он родился и воспитывался у богатых и известных родителей, говорят, был из местерского[720] рода. И возненавидел он богомерзкую отеческую латинскую веру, возлюбил же истинную нашу христианскую православную веру и помышлял в сердце своем Господнее слово, говорящее: «Если кто хочет идти за Мною, отвертись себя и возьми крест свой и следуй за Мною. Ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее[721]. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?»[722].

Эти слова положил блаженный на свое сердце. И тайно ото всех ушел из своею дома и, пройдя немного, сбросил одежды, а вместе с ними и влекущую долу земную премудрость. И принял жизнь в юродстве и глупости Христа ради, которые понимаются людьми, по апостолу, говорящему. «Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; И незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее»[723].

И так ушел он от своей земли и от своего отечества и пошел к восточным странам, чтобы обрести потерянное отечество.

И переходя из города в город, с одного места на другое, блаженный терпел многую досаду и принимал укорение и побои от людей неразумных, считающих его безумным юродом. И выказывал он большое терпение, перенося студеную зиму или жаркое солнце. Днем он ходил как юрод, а ночью непрестанно воссылал молитву к Богу и, плача, говорил про себя: «О Исидоре, многими скорбями надлежит войти в Царство Небесное, ибо Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его»[724]. И такими словами блаженный утешался и так и переходил из города в город. Дошел блаженный до славного и многолюдного города Ростова, где и решил жить. Все же считали его юродом, погубившим свой ум, и всячески досаждали ему: и корили, и наносили раны. Блаженный же (будто бы в чужом теле!) терпел все с благодарностью, взирая на стоящий перед его внутренним взором подвиг Того, Кто начальствует в вере, свершителя Иисуса. И никаким злом не отвечал он досаждающим ему, только в уме своем говорил Богу: «Господи, не поставь им это во грех»[725]. А добродетельного его жития никто не знал.

Блаженный устроил себе шалаш из хвороста, даже не прикрытый сверху, на сухом месте в городе, посреди какого-то болотца, где и ныне лежит его святое тело. А когда он творил молитву, становился для людей невидим. Так и проходил святой через суетную жизнь и славу мира сего, ни во что не ставил. Днем его оскорбляли и унижали многие озлобленные люди, а как только наступала ночь, святой приходил в свою хворостяную хижину и всю ночь, без сна, в молитвах и слезах пребывал коленопреклоненным. А как только приходило утро, святой опять выходил из хижины и весь день предавался юродству. Когда же от больших трудов ему требовался телесный покой, тогда на улицах города, в мусоре и навозе или в своем шалаше повергал он тело свое на землю и немного спал, ничего не имея у себя в хижине, кроме одного своего тела, которое окружал хворост, столь же неприкрытый.

И когда был мороз, или снег, или дождь, у святого и тело, и хижина были непокрыты. И так пребывал он все дни своей жизни. И насколько возлюбил блаженный Бога, настолько Бог его в сем мире прославил. В другом же Царствии, непреходящем и бесконечном, сторицей ему воздал.

Святой принял от Бога дар прозорливости, благодаря которому он смог творить чудеса.

Мне известно так много изрядных чудес святого, что здесь трудно все описать, но я хочу вспомнить хотя бы понемногу о некоторых из них.

Случилось некоему купцу из того города, где у святого было жилище, плыть морем по торговым делам. И когда они плыли на корабле, корабль внезапно остановился и волны принялись разбивать его. Когда все уже ожидали смерти, замыслили корабельщики метать жребий, чтобы узнать, из-за кого остановился корабль. Жребий пал на того купца, его посадили на доску и спустили в море. Корабль сейчас же сошел с места, и никто не пострадал. Перед тем же человеком, который стал тонуть, и его в море носили волны, и он отчаялся остаться в живых, и уже не надеялся ни на чью помощь, внезапно предстал блаженный Исидор, идя по морю как по суху. Взял он купца за руку и сказал: «Знаешь ли меня, человече?» Купец едва только смог сказать: «О, раб Божий Исидоре, живущий в нашем городе, помоги мне окаянному и избави меня от горькой этой смерти, и не оставь меня в этом море, чтобы я утонул».

Святой вытащил его из морской глубины и посадил на доску, и быстро пустил его по морю вослед кораблю, и возвратил его на корабль целым и невредимым.

Святой повелел ему никому не рассказывать об этом до тех пор, пока он не уйдет из сей жизни. Когда же после всего пришел тот купец домой, радуясь и славя Бога, он никому ничего не рассказал, но говорил таю «Некая Божественная сила спасла меня из морской глубины». И когда встретил святого, творящего юродство на городских улицах, святой, укрепляя его, шел мимо, говоря ему: «Никому не рассказывай, что было на море». Человек же только про себя прославил Бога и угодника его Исидора и никому не смел рассказать о чуде, а по преставлении святого рассказал всем, как было на самом деле.

Не следует предавать забвению и второе чудо святого, из числа тех, которые я видел сам.

Однажды князь из этого города милостиво повелел епископу прибыть к нему со всеми своими домашними, и пригласил его на обед со всем клиросом.

После литургии прежде прихода епископа пришел в княжеский дом блаженный Исидор и стал просить что-то у княжеского прислужника. Все подумали, что он испытывает жажду. Но не пития желал блаженный, а хотел подать благословение дому благоверного князя. Слуга же не только не дал ему пить, но отогнал, укоряя дурными словами: «Уходи, безумный юрод, уходи! Уходи, лишенный чести человеческой жизни! Уходи и не докучай мне!» Святой ушел, радуясь и славя Бога и не помышляя ни о каком зле.

Бог же в полной мере проявил своего угодника перед князем, когда тот сидел с епископом за обедом, и пришло время питию. Тогда князь повелел виночерпиям подавать питие. Прислужники пошли и не нашли ничего ни в одном сосуде. Князю рассказали о приходе Исидора и о его просьбе. Пребывая в великой печали и недоумении, князь искал святого по всему городу, но его никто не мог найти. Уже обед подходил к концу, а пития не было. Князь опечалился, а еще боже печали был одержим стыдом. В этот момент пришел блаженный Исидор, и в руке он держал просфору. Он отдал ее епископу и, как юродивый, сказал ему: «Прими, о епископ, сию просфору, которую я принял в сей час из руки святейшего митрополита в Киеве». И тотчас же с приходом Исидора прислужники увидели, что сосуды, как и раньше, наполнены питием, о чем они и возвестили князю. Князь с епископом возрадовались, и все прославили Бога, творящего такие чудеса через угодника Своего Исидора.

Через некоторое время открылось ему от Бога о преставлении его — от уз телесных разрешение и окончательное к Богу приближение. И, довольный, пребывал он в хижине своей в молитвах, в коленопреклонении и в посте. И слезы из его очей текли, как быстрая река.

И лег он так — принял руки крестообразно, говоря: «Господи Боже, Вседержитель Иисус Христос, в руки Твои предаю дух мой»[726]. И вместе с этими словами испустил дух, святая же и непорочная его душа святыми ангелами была вознесена на небеса, радуясь, востекая туда. А блаженное его тело осталось на земле, подавая и до сего дня исцеление верным христианам.

Когда же его святое тело лежало в хижине, тогда внезапно весь город обошло благоухание. И все, кто там были и ужасались благоуханию, не ведали, как и откуда оно явилось, ибо не знали о святом преставлении. И лишь когда кто-то проходил мимо, он увидел в хижине святого, уже отошедшего в мир иной и лежащего на земле. И от тела его исходило благоухание. Тогда этот человек пошел возвестить всем, что произошло. Некие богобоязненные люди, которые верили блаженному, спрятали трудолюбное и честное его тело и положили его во гроб на том месте, где он преставился. Поставили там и церковь, взяв благословение у епископа, во имя преславного Вознесения Господа нашего Иисуса Христа.

Чудеса были не только при жизни сего дивного мужа, но и по отшествии его от мира сего. Многочисленнейшие чудеса совершаются от святого гроба его над приходящими с верою. С их слов немного скажем.

Прошло много лет. В церкви Святого Вознесения, где лежит святой Исидор, служил некий иерей. И замыслил тот иерей проверить святого Исидора — лежит ли он во гробе во плоти или нет. По замыслу иерея и дела его последовали. Как-то раз он уединился ото всех, взял с собой все приготовленное заранее, пришел к гробу святого и начал копать землю. Тут некая Божественная сила неожиданно отринула пресвитера от гроба святого. Пресвитер стал нем и безгласен и вместе с тем и расслаблен. И лишь через много часов едва пришел он в чувство, и взирал очами на гроб святого, говоря про себя: «О, блаженный Исидор! помилуй меня, раба своего, согрешившего перед тобой, дерзнувшего прикоснуться к святому твоему гробу!» В тот же час он получил от святого прозрение и, радуясь, пошел здоровым домой.

Много и других бесчисленных чудес бывает у святого его гроба Многие верные христиане до сих пор берут от его гроба или от покрова на гробе частицу и приносят домой, с верой кладут на тяжелобольных, на страдающих глазной болезнью, или лихорадкой, или жаром И все быстро исцеляются.

Добро есть человеколюбие Божее, и чудеса святых, угодивших ему, нужно помнить всегда.

Это было в последний год, и из многих избранных чудес святого это новейшее и преславное чудо из тех, которые видели наши глаза.

Некий человек из села, называемого Соли, под городом, от большого пьянства сошел с ума. И до того ничего уже не понимал, что принимался бить людей. С трудом несколько человек усмирили его, связали и так привели к гробу блаженного Исидора Он же кричал и говорил бессвязные речи, глаза у него были дики, и на всех, бывших с ним, он наводил страх. И едва смогли его заставить приблизиться к чудотворному гробу. А как начали петь канон святому, то понемногу он начал приходить в чувство и осмысленно отвечал спрашивающим его. Когда его отпустили, он припал к гробу святого и, целуя его образ, высказал много благодарных слов. И как ни в чем не бывало, вместе со своими близкими, радуясь, вернулся он домой.

И все, кто только тогда видели дивное это чудо, шли, веселясь, и так разошлись — каждый к себе домой, славя Бога и угодника его, творящего такие дивные чудеса.

Через некоторое время, одного человека, по имени Федор, из села под тем же городом, одолела болезнь глаз. Он долго страдал, от сильного недуга его глаза отекли так, что он ничего не мог видеть, и голову ему ломило так тяжко, что не мог он ни лечь спать, ни даже нормально ходить, а только переступал с места на место. Днем и ночью он беспрестанно кричал и стонал. Привели его к гробу святого уже поздним вечером, и он остался там. Рассвело. На утрене иерей начал петь канон святому. Тотчас понемногу начала уступать и болезнь, как он сам потом рассказывал. Когда же читали Святое Евангелие, прозрел тот человек. И в ответ на вопросы стоящих там: «Что видишь?» — говорил: «Вижу людей — как столпы, а огонь — как кровь». И как совершили пение канона святому, тотчас открылись его глаза, и увидел он так же все ясно, как и прежде. И припал он к образу Владыки Христа Бога нашего, говоря: «О Владыко, Господи, Творец Богу и земли! Как воздать Тебе ото всех, кому Ты даровал благо? Не по нашему недостоинству, но Твоего ради великого милосердия! Это же относится и к чудотворному гробу, и к образу святого». И так говорил он со слезами похвальные слова: «О скорый помощник, о теплый предстатель, богоблаженный Исидор! помогший мне, недостойному, в святых твоих молитвах к Христу Богу нашему. Какую же хвалу и благодарность тебе воздать? Не знаю, как назвать тебя, — источником ли вечнотекущих живых вод, что тем больше изливается и изобилует, чем больше мы черпаем из него? Никогда не оскудевает богатство неотдаваемое или сокровище неоскудеваемое». И долго молившись столь множественнейшими словами, радуясь, пошел он к себе домой, славя Бога и угодника его блаженного Исидора.

Исцеления от прикосновения к честному гробу или одеянию и от окропления святой водой бывают не только с находящимися здесь, но и с теми, кто далеко с верою призывают его святое имя. Как сказал Господь: «Прославляющего Меня прославлю»[727]. И еще сказал: «Если вы умолчите о благодеяниях Божиих, камни возопиют»[728]. Надеющимся же на милость Божию помогут молитвы праведного.

Постарались мы по силе нашей написать о части избранных чудес святого во славу и благодарение Христу Богу нашему и угоднику Его и молебнику о грехах наших блаженному Исидору чудотворцу.

И как смогу описать, о блаженный, твою равную ангелам жизнь и твои преславные чудеса — я, многогрешный и гнусный, как душой, так и телом? Или как восприму бесценный бисер твоего святого имени в свои скверные уста? Но я еще надеюсь на твое беззлобие, о блаженный юрод, и ныне ничтожную малость добавлю в похвалу тебе.

Радуйся, светозарное солнце, взыскавший еще на западе и пришедший к востоку, и наследовавший потерянное когда-то отечество.

Радуйся, непобедимый Христов страстотерпец, но вечно побеждающий дьявола своим терпением!

Радуйся, подающий многие чудеса от своего гроба, как источник вечнотекущих живительных вод!

Радуйся, ибо ты кипишь мудростью как живое сокровище, и нет в тебе ни всякой нечистоты, ни плотского желания!

Радуйся, ибо в вышнее ум твой воскрылил, и сердце свое ты отдал всенощному стоянию!

Радуйся, ибо в тленном мире довелось тебе быть юродивым, блаженный, потому что прошел ты добрую жизнь по Христу!

Радуйся, ибо жизнь свою здешнюю прошел — днем смеялся над ней, в ночи же оплакивал ее!

Радуйся, изменивший земному ради небесного!

Радуйся, ибо ты как тот нищий Лазарь, который ныне почивает в лоне Авраамовом!

Радуйся, ибо многострадальному Иову ты уподобился терпением!

Радуйся, ибо когда в бедах и скорбях тебя призывают, то находят готового предстоятеля и заступника!

Радуйся, ибо чего ты желал, то и свершилось, окончив течение!

Ты сохранил веру и принял венец своей победы от Царя всех — Христа Бога, молись Ему за город свой, в котором ты хорошо жил и угодил Господу, и принял конец своей тленной жизни. Молись, о блаженный, поскольку тебе сейчас доступен Царь всех Христос Бог! Да избавимся мы от грехов, и бед, и напастей, от душевных же, с ними вкупе и телесных ран. Твоими молитвами и молитвами всех святых да сподобимся Царствия Небесного, славя Святую Троицу, Отца и Сына, и Святого Духа, и ныне и присно, и во веки веков.

Аминь.

Подвиг юродства был одним из почитаемых на Руси, особенно в XVI в. Юродивый отказывался от благ мира сего, от обычного человеческого ума, но получал от Бога дар прозорливости. «Неразумные» люди юродивого поносили, а «разумные» слушали.

Исидор Твердислов — ростовский юродивый, подвизавшийся в XV в., умерший в 1474 или в 1484 г. Его почитание началось, по-видимому, с местной традиции, затем утвердилось как общерусское между 1552 и 1563 гг.

Облик этого святого несколько загадочен в своей отстраненности, немаловажную роль играет здесь его происхождение: по свидетельству Жития, Исидор пришел на Русь «из Западных стран». По всей вероятности, это первый случай «западного» происхождения русского святого, и в то же время его Житие, составленное неизвестным автором, одно из первых, а возможно, самое первое русское житие, описывающее достаточно полно подвиг юродства.

Житие построено по традиционной схеме: стих, объясняющий происхождение имени святого, вступление со сложными богословскими рассуждениями, которое встречается, кстати, и в других русских житиях, собственно житие, чудеса и похвала. В Житии Исидора нет особой интеллектуальной изысканности, оно обращено к читателю, ценящему прямое описание и конкретный рассказ.

Житие Исидора Твердислова переведено по рукописи: РГАДА, собр. Московского государственного архива Министерства иностранных дел (ф. 181), № 692/1204. 1560 г. Лл. 366–378.

Из жития Зосимы и Савватия соловецких[729]

Жил в обители некий монах по имени Мартирий. Пребывал он еще в юности, молод был душой и телом. И стал бес влагать в его ум грешные помыслы покинуть монастырь и отречься от обетов своего пострижения. Он же внял этим помышлениям и ушел из обители с купцами, там пребывавшими, и так вновь оказался в миру. Некоторое время спустя случилось игумену быть в Москве у великого князя и митрополита И пришел тот инок Мартирий в Москву, и стал ходить к братьям, прибывшим вместе с игуменом, и стал умолять их, чтобы били они челом игумену о грехе его, поскольку он без благословения из монастыря вышел. Братья же спешно возвестили о нем игумену. Игумен сразу повелел призвать инока того к себе и простил его, радуясь, что погибшая овца из ограды монастыря его была возвращена к нему. Вскоре тот инок, а был он тогда простым клириком[731], стал напоминать братьям, бывшим вместе с игуменом, что хотелось бы ему принять чин дьякона Братия же возвестили игумену о его желании, а игумен повиновался воле братии. И пришел он к митрополиту вместе с братией, и стал он бить челом о Мартирии — клирике, чтобы удостоить его чина дьяконского. Митрополит благословил Мартирия и повелел посвятить его в дьяконы. Игумен, приняв от митрополита благословение, отправился вскоре в свой монастырь на Соловки. Дьякон же Мартирий остался тогда в местных монастырях, и пробыв там довольно долго, тоже вернулся на Соловки. И стал он жить в монастыре, превозносясь от гордыни своей. И принялся он вскоре поносить и укорять братию, говоря: «Тот брат плох, и этот неладен, во зле пребывает!» И потом стал злословить на игумена и хулу на него возносить, говоря: «И игумен наш во зле пребывает!» И после того, прожив еще в монастыре лет пять или шесть, стал проситься у игумена, чтобы пустил его в мир. Игумен же спросил его: «Что такое, брат, с тобой? Давно ли ты из мира пришел? Или кто тебя оскорбил, чем? Может быть, келарь[732], или казначей? Скажи, брат, мне, и я утешу тебя и упокою духовно и телесно, только живи в монастыре!» И ответил дьякон: «Не хочу, ничего не хочу, только отпусти в мир!» И разозлившись на игумена, ушел. И ходил по монастырю, вознося хулу на игумена и на всю братию. Спустя несколько дней вновь пришел тот дьякон к игумену, говоря: «Отпусти меня в мир отсюда!» Игумен же ему вновь отвечал: «Зачем тебе, брат, в мир? Живи в монастыре! В Писании говорится: „Пока не выйдет овца из ограды, не съедена будет волком“. Так и ты, брат, — если не выйдешь из обители, в добре пребывать будешь, если же уйдешь, жестоко пострадаешь!» Дьякон же, разъярившись, бесом понуждаемый, ответил: «Знай же, игумен: если даже ты меня не отпустишь, я все равно уйду отсюда!» И ушел от игумена в ярости и гневе великом. Вскоре игумен решил послать братию в Великий Новгород на службу. И благословил игумен посланников рукою своею, и повелел им собрать необходимое для дороги в ладью. Они же, исполнив все повеления игумена, отправились в путешествие по морю. И поднялся ветер противный, и пришлось им вернуться в монастырь и оставаться там дня два или три. Затем ветер стих, и была тишина великая в море. Утром, получив благословение от игумена, посланники отправились в море и в тот день плыли без отдыха до вечера, так что гребцы утомились от работы. Наконец приблизились они к острову, и обнаружив тихое и спокойное место, уже хотели было пристать к берегу. Вдруг поднялась страшная буря, сильный ветер, и отбросило их от берега. День же уже совсем клонился к вечеру, вскоре наступила ночь, страшная, мрачная и темная. И поднялся ветер, пошел снег с дождем, казалось, ладья в любой момент может перевернуться. Мы же говорили друг другу[733]: «Горе! Горе нам! Настал уже наш час смертный!» И так носило нашу ладью по огромным волнам в море всю ту долгую ночь осеннюю. Мы же не знали, куда нас несет. И стали мы молиться Богу и основателю нашей обители, призывая его к себе на помощь: «О отец наш Зосима! Моли за нас Владыку Христа Бога и святую Богородицу, за рабов своих, спаси нас от страшной гибели сей!» И так мы молились много часов подряд: «Господи, помилуй!» И тут явился перед нами Мартирий дьякон. Мы же, увидев его, ужаснулись, — его слуга обнаружил у нас в ладье, где он укрылся. Мы же стали бранить его, говоря: «Как же ты, брат, оказался здесь с нами?» Он же ничего не отвечал, только сказал: «Да, я теперь с вами здесь!» Мы же ему говорили: «Неправедное дело ты сотворил! Как дерзнул ты поехать без игуменского благословения? Ведь игумен тебя не благословил, ты же с игуменом много спорил, перечил ему со злобой великой, А нынче чего ты с нами? Сколько зла ты учинил! Хотел и нас погубить, и себя! Видишь, и море нас не носит за наш обман и неправду!» И пока говорили мы, внезапно обнаружили, что вновь оказались возле острова, где и был наш монастырь. И вышли на остров, и послали дьякона в монастырь, чтобы просил прощения у игумена. Он же пришел в монастырь, игумену не покорился, но вновь стал ходить по обители, величаясь гордынею своей. Игумен же побеседовал с ним, пытаясь словами вразумить его и видеть в нем смирение, но убедившись в его непокорности, повелел посадить его в темницу в затвор для наказания. Несколько дней дьякон находился там. Братья же, приходя к нему, говорили ему: «Бей челом братии, чтобы они челом били игумену о тебе!» Он же так и не хотел смириться.: Игумен же повелел продержать его там несколько дней, надеясь на его смирение, но все было напрасно. Тогда игумен повелел его из монастыря изгнать. Нам же, братья, следует знать, сколько зла происходит из-за того, если кто покинет обитель без игуменского благословения, сколько душ могло погибнуть по вине одного человека, — если бы молитвы отца нашего Зосимы не избавили от той страшной беды, все бы погибли. И мы, помня об этом, воздадим хвалу Богу и отцу нашему Зосиме.

Он сказал так ученику своему: «Ныне, чадо, отхожу от вас телом, а душою всегда с вами пребывать буду. И да будет известно вам: если обрету я дерзновение перед Богом, то расширит и укрепит он место сие, и будет здесь монастырь великий, если же нет, то оскудеет он и придет в запустение». И мы, братья, наблюдая, должны понимать: Бог прославил место это и монастырь, славный величием, всем богатством исполнил молитв ради отца нашего Зосимы. И промолвил те последние слова, вздохнул преподобный и сказал мне: «Чадо, будет нелюбовь великая среди вас и будут бранить многие».

Затем, братья, пишу я это для вас сейчас, чтобы не забывали вы пророчества отца нашего Зосимы. Исполнилось же это пророчество его о нас через 32 года после преставления его. Пришел к нам некий человек боярскою рода, и потом еще двое, и спустя год еще двое, и все приняли пострижение. И один из них спустя тридцать лет получил священнический чин. И стали те монахи, бывшие раньше боярами, жить в монастыре. И превозносились они, гордясь высокоумием своим. И привлекли они на свою сторону других братьев, лестью по своему обычаю. И стали они роптать на игумена, который их постриг, имя ему было Исайя, и перед другими братьями стали превозноситься гордынею своей. И подняли против игумена брань великую, хотели своего священника поставить на игуменство. И продолжалась эта брань из-за них не один год. Много скорби претерпел от них игумен Исайя. И не мог уже больше терпеть, и оставил игуменство. Вскоре поставили они на игуменство своего священника и затем отправились в Великий Новгород к владыке просить благословения[734]. Но владыка его не благословил на игуменство, а послал своего игумена в монастырь. Однако, вскоре и против нею подняли брань великую, и также согнали его с места игуменского. Затем вновь поставили они своего игумена, того, которого не благословил владыка, поскольку были они его ближайшими сторонниками, другие же братья выступили против него. И снова среди братии началась брань и нелюбовь великая. Поставленный же игумен невзлюбил братьев, которые были против его поставления. А к владыке посылал он в течение двух лет трижды, все просил грамотой благословить его, но владыка ему той грамоты не дал. И стали говорить игумену братья, не хотевшие его поставления: «Много убытка ты монастырю творишь, посылаешь к владыке за благословением уже второй раз, а владыка тебе грамоты не дает и не благословляет тебя. И ты нам больше не игумен!» Игумен же стал бранить братьев с озлоблением. И братья у него отняли посох игуменский, силой и сами, собравшись, поехали в Москву к великому князю. Игумен же после их отъезда отправил своего старца с посланием на берег, велел тех братьев бить и грабить — хотел их унять, чтобы не ходили к Москве.

Было то в дни правления благочестивого и великого князя Василия Васильевича[737] Владимирского и Московского, и великого князя Бориса Александровича Тверского[738], и великого князя Федора Олеговича Рязанского[739], в 6944 (1436) году, когда архиерейским престолом правил на Руси некий от греков митрополит Фотий[740], а в Новгороде архиепископом был Евфимий Брадатый[741]. В одном из монастырей Белозерских, именуемом Кириллов[742], пребывал упомянутый нами Савватий. Название же города или села, где жили его родители, нам неизвестно. Много времени прошло до тех пор, когда стали мы составлять его житие, поэтому не смогли мы также выяснить, сколько лет было Савватию тогда, когда он принял пострижение. Здесь мы собрали все, что удалось нам узнать о святом Савватий из бесед с благочестивыми монахами и иноками, приезжающими с Соловецкого острова, записали же на пользу духовную хотящим спасения душам своим, стремящимся следовать примеру добродетельной жизни святых по Божественным заповедям.

Преподобный Савватий пребывал в упомянутой обители с другими иноками в послушании ко игумену и всему Христову братству, выполняя порученные ему службы, изнуряя воздержанием и постом тело свое, борясь со страстями и бесовскими кознями, и своей благочестивой жизнью немало вреда нанес самому дьяволу. Любим же и прославляем он был всеми местными иноками и самим игуменом монастыря того, за великое его послушание, кротость и смирение все почитали его и называли примером добродетельной жизни для братии. И опечалился Савватий, говоря: «Славу от людей принимая, славы от единого Бога не ищете!». Много лет прожил уже блаженный Савватий в монастыре том, и стремился он к лучшей жизни, говоря вслед пророку: «Блажен человек, которого сила в Тебе и у которого в сердце стези направлены к Тебе. Проходя долиною плача, они открывают в ней источники, и дождь покрывает их благословением; приходят от силы в силу». И стал молить игумена и местную братию, чтобы отпустили его с благословением.

Слышал же он от неких пришельцев такие рассказы: есть озеро в окрестностях Новгорода, называемое Ладожское, на том озере — остров, именуемый Валаам, на острове же том — монастырь[743] в честь Преображения Господа нашего Иисуса Христа, и там иноки ведут суровую жизнь, работают и живут собственными трудами, пения и молитвы беспрестанно к Богу возносят. И поверил тем рассказам раб Божий Савватий, и возникли у него угодные Богу помыслы отправиться туда.

С Божьей помощью пришел он в монастырь тот, именуемый монастырем святого Спаса, что на Валааме. И принят был Савватий игуменом и братией монастыря того. И пребывал он там, работая с братиею, прилагая к трудам труды, и был любим всеми. И прожил там Савватий немало времени, усердно исполняя заповеди и службы, порученные ему в обители той с великим смирением и кротостью. Но и эти труды казались ему недостаточными, чтобы изнурить тело и совершенно поработить плоть духу: покорив ее окончательно, он стремился стать прибежищем Духа Святого.

Видели игумен и братия монастыря того, что он в таких трудах столько времени неуклонно пребывает, и удивлялись, размышляя: «Что же нам делать? Видим, как изнуряет себя в трудах человек сей. Без слов, с великим усердием, без всяких возражений и награды трудится он здесь, подобно рабу — воистину он раб Божий есть, великий исполнитель всех заповедей его!» Услышав подобные разговоры, сильно опечалился блаженный Савватий, в тяжких грехах обвинив себя, подумал: «Что делать мне? Не знаю, что и думать! Ведь за грехи мои подвергнусь я тому же наказанию, что и прародители наши, изгнанные из рая[744]. Сам Владыка Христос нам этот пример показал как образец для нас: Он был богат, нас же ради стал нищим, чтобы мы затем через нищету Его обогатились, — таковы повеления и заповеди Его, их же подобает соблюдать всем непреложно. Он сам изрек своими пречистыми устами: „Кто хочет идти за Мной, пусть возьмет крест свой и последует Мне“. Лучше мне удалиться от места сего, чем честь принимать, похвалы и покой от мне подобных. Иначе напрасен будет труд мой: тело изнурив, воздаяния лишен буду. Как не может укрыться город, стоящий на вершине горы, от хотящих любоваться им, так добродетельных христиан богоугодная жизнь не может остаться незамеченной: они обращаются к Господу втайне, Бог же делает их труды явными. Сказано же Господом: „Славящих Меня Я прославлю“». И мучился в душе блаженный Савватий, видя, что почитают его игумен и братия, и решил он стремиться к подвигам безмолвия.

Слышал он от местных жителей об острове, называемом Соловки: лежит, — рассказывали они, — остров тот в море-океане, далеко от земли, на расстоянии двух дней пути. Говорили также, что остров в окружности имеет около ста верст или больше, что длина острова около тридцати верст, что озер там большое количество и рыбы в них множество разнообразной — это рыбы не морские, вокруг острова также много удобных мест для ловли рыбы, там ловятся рыбы морские. И приплывали туда с побережья местные жители на промысел — рыбаки и ловцы на зверя морского, и каждый с добычей возвращался в дом свой. Остров тот красив большим разнообразием деревьев, вершины гор его покрыты густым лесом В долинах же растут разные деревья и ягодные кустарники и сосны огромные, которые можно использовать для строительства храмов и на другие нужды. Благодатен во всем для жизни человека был, по их словам, этот остров, и мог он стать удобным пристанищем для тех, кто решится поселиться там. Преподобный же. Савватий, услышав это, был охвачен стремлением к подвигам безмолвия и желанием отправиться туда, вспомнились ему речения из Псалтири: «Удалился, бежав, и вселился в пустыне, возложив надежду на Бога, спасающего меня».

И стал Савватий умолять игумена и всю братию, чтобы отпустили его с благословением на поиски острова того. Их же совершенно не трогали его мольбы, — не захотели они отпустить его, добродетельного, ради жития его. Поняли они, что он истинный раб Божий есть и образом, и делами своими и для них является добрым примером, потому уход праведника из обители они считали большой потерей для себя. Он же воспылал душою отправиться в желанное место, Богом указанное ему для упокоения. И говорил он вослед Давыду: «То покой мой, здесь вселюсь. Вселилась душа моя в покой твой, как благоизволил тебе Бог». И пробыл там еще немного времени, а сам размышлял про себя, как бы ему добраться до острова того, — так и не удалось ему умолить игумена и братию той обители, чтобы отпустили его с молитвой и благословением Но доверившись воле Божьей, святой решил: «Как угодно Господу, так пусть и будет. Благословенно имя Господне отныне и вовеки». И осенил он себя крестным знамением, говоря: «Господи Исусе Христе, Сын ты и Слово Отчее, родившийся от Отца предвечного и затем воплотившийся от Девы Пречистой Богородицы, непреложное и неизреченное рождество имея на небесах и несказанное на землю сошествие. Владыка, пришел Ты не спасать спасенных, но призвать грешников на покаяние. Направь меня, Господи, на путь праведный, ведь Ты принял к Себе душу мою, и спаси меня, уповающего на Тебя!». И так тайно ночью бежал Савватий из монастыря, возсылая в душе молитвы к Отцу, поручив себя Божьей воле, вырвался, как птица из силка и как серна из сетей[745], и очень рад был тому.

Так покинул блаженный Савватий монастырь Валаамский, преисполненный стремлением к безмолвным подвигам, отправился в дальний путь — от монастыря до побережья морского расстояние было около семисот верст или больше. И так путешествовал блаженный Савватий, надеясь на помощь Божию, храним заступничеством Святого Духа и направляем благодатью Христовою до самого моря. И стал расспрашивать он живущих на побережье о расположении острова Соловецкого в море и о расстоянии до него от берега. Местные жители, живущие на побережье, ближайшем к Соловецкому острову, стали рассказывать ему: «Остров тот далеко лежит отсюда, даже в благоприятную погоду за два дня с трудом достигают его в плавании». Блаженный же Савватий стал подробно расспрашивать их об, этом острове, о том, каковы размеры его, о лесах и сладких источниках и других запасах. Они же поняли, о чем помышляет блаженный, столь прилежно расспрашивая их, что хочет он поселиться там, и сказали ему: «О старче, остров тот велик, и есть там все необходимое для существования человека. Но многие в последнее время хотели поселиться на острове и не смогли жить там из-за страшного и трудного морского пути». Другие же говорили ему: «К тому же, святой отец, видим тебя в полной нищете и убожестве. Чем же будешь ты питаться, во что одеваться? Ведь стар ты уже, в почтенных сединах пребываешь, как же сможешь ты сам о себе позаботиться? Да и холодна земля та!» И ответил им преподобный Савватий: «Я, чада, такого Владыку имею — Христа, Сына Божьего, укрепляющего дух мой, который старого может омолодить и младенца до старости почтенной может взрастить, Он убогих обогащает, голодных насыщает, нагих одевает — все видит вокруг и всем помогает, боящимся Его и исполняющим заповеди Его. Однажды он пятью хлебами 5 тысяч человек насытил, не считая женщин, и 12 корзин кусков, оставшихся в избытке, ученики собрали тогда, а в другой раз Он семью хлебами 4 тысячи накормил и 7 корзин осталось, потом и воду в вино превращал». Люди же те, услышав слова святого, разумные, дивились божественному человеколюбию и премудрости учения его, неразумные же ругались и поносили его, считая безумным. Он же в ответ еще сильнее проникся любовью к ним, непрестанно проповедуя Божьи чудеса, вспомнив речения Давыдовы: «Возложи на Господа печаль свою, и он тебя насытит вовеки». И сотворив молитву, благословив их и мир даровав всем, отправился Савватий в путь свой, радуясь, что исполнилось желание его.

И пришел Савватий на реку Выг, место же то называлось Сорока[746], там был храм молитвенный — часовня. И встретил он там некого монаха, упомянутого нами ранее, по имени Германа, был же он родом из карельских людей. И помолившись вместе, они сели. И стал расспрашивать блаженный Германа с великой осторожностью о расположении острова Соловецкого и о путешествии до него. Герман же рассказал все, что было известно ему, то же, о чем и раньше говорили, к тому же старец и сам бывал на острове том И договорились они тогда, что Герман не только проводит блаженного на остров, но и останется там жить с ним на острове Соловецком.

И вскоре отправились они в путешествие по морю в малой ладье, называемой карбас[747]. С Божьей помощью плавание их было благополучным, Бог сохранял рабов своих. И на третий день достигли они острова Соловецкого. Блаженный же Савватий возрадовался радостью великой, поскольку не презрел Бог молений его. И вышли на берег, и там поставили шатер свой, и водрузили крест на месте том, где пристали к острову[748].

И стали ходить они по острову в поисках удобного места, где бы хижину себе устроить для временного пристанища. И нашли они подходящее место, и стали строить кельи для себя на берегу озера, недалеко от моря — на расстоянии примерно одного поприща[749], над озером же тем возвышалась гора великая[750].

Раб же Божий Савватий с другом своим Германом стали строить кельи для себя возле озера на побережье морском и завершили их, вскоре, с благодатью Христовою. И начал преподобный усердно к трудам труды прилагать, охваченный подъемом душевным, радуясь, что исполнилось его желание сердечное. К помыслам высоким устремлял свой ум преподобный, плоть духу порабощая, посвящая себя всенощным бдениям и молитвам беспрестанным, поучаясь всякий час в псалмах и песнях духовных, прославляя день и ночь Господа в душе своей: «На Тебя же, Господи, уповала душа моя, и Ты мне помощником был». И так трудился он с другом своим Германом, землю возделывали они мотыгами и кормились трудами своими, по Божественным заповедям «в поте лица снискали хлеб свой», и Бог кормил их с обилием многим.

Увидели же их труды люди, живущие на побережье, ближайшем к острову Соловецкому, поняли, что основательно решили поселиться иноки на острове том, и стали завидовать им. И решили изгнать их с острова, говоря: «Мы, карелы родом, ближе всех живем к острову тому. Станем же мы его владельцами и наследниками, сохранив его для себя и детей наших и для последующих поколений, чтобы никто не смог отнять его у нас вовеки, а пришельцев этих изгоним оттуда!» И посовещавшись, отправили одного из жителей, карела родом, на остров тот с женою и детьми его. Он же отправился туда по совету соседей своих и стал строить на острове жилище для себя и рыбу ловить на озерах. Преподобный же Савватий ничего не знал о приходе их на остров, также как и друг его Герман.

Однажды в воскресный день на заре служил преподобный заутреню. В положенное время вышел он из кельи своей, чтобы покадить честный крест, установленный вблизи для поклонения. И услышал, он крик и вопль великий: с мольбою кричал кто-то. Старец же был страшно удивлен и испуган из-за крика и вопля того. И позвав Германа из кельи, он сказал ему: «Кажется, послышались мне крики, голос человеческий!» Тот же ответил старцу: «Откуда бы могли эти крики здесь слышаться? Ведь на острове нет жителей и других людей, кроме нас!» И осенив себя крестным знамением, они удалились в келью, удивляясь случившемуся и рассуждая так: «Что бы это могло быть? И откуда был этот крик?» И окончив заутреню, завершили молитвы свои. Крики же вновь повторились, громче, чем в первый раз. Тогда Герман, получив благословение от святою, пошел на звуки голоса того. И когда достиг он места, которое искал, то нашел женщину, лежащую на земле и плачущую с криком великим. И стал Герман расспрашивать ее: «Что случилось с тобой, о женщина? Почему ты так плачешь и кричишь?» Она же с великими восклицаниями стала рассказывать ему: «О святой отец, шла я на озеро к мужу своему, и встретили меня два юноши, светлы и страшны обличьем своим, и стали бить меня палками, говоря: „Уходите скорее с острова этого! Вы недостойны жить здесь, но для иноческого пребывания предназначено Богом место сие! Вы же уходите быстрее отсюда, пока злой смертью не погибли. На острове же этом иноки жить будут, и соберется здесь множество братии и будет прославляться ими имя Божие на месте этом и храм во имя Исуса Христа воздвигнут ими будет“. И сказав это, юноши исчезли». Герман же, выслушав женщину, оставил ее и поспешил к рабу Божьему Савватию и рассказал ему все подробно, что слышал. Так поняли они, что не оставит Бог своею благодатью этот остров. И с того времени никто из мирян не смел приближаться к острову тому с намерениями обосноваться там. Преподобный же Савватий, услышав все это от Германа, поднялся с места своего, прослезился, и вместе они сокрушенным сердцем общую хвалу воздали Господу и Пречистой Его Матери, и с тех пор с великой благодарностью пребывали они на месте том в различных трудах и бедах с терпением многим.

Спустя несколько лет Герман, обычное благословение испросив у святого Савватия, отправился на побережье, на Онегу-реку[751], по какому-то делу. Старец же Савватий один остался на острове и провел так долгое время. И сначала печалился он в мыслях об отъезде Германа, затем еще сильнее к подвигам устремился, слезами каждый день постель свою орошая, говоря вослед псалмам Давыда: «Господи Боже мой, на Тебя уповал, спаси меня, ведь Ты взял к себе душу мою от юности моей. Не лиши меня места сего святого, о чем много лет мечтала душа моя».

Увидели духи нечистые себя униженными от страдальца, крепко оружием честного креста вооружившегося, стали ему пакости многие творить и пугать его, и ополчились против него всею силою своею, одни обличие змей приняв, другие в различных зверей диких обратившись, стремясь поглотить его. Святой же, оградившись от них крестным знамением, стал петь псалом: «Да воскреснет Бог и расточатся враги его!». И так от слов псалма все козни лукавых бесов прекратились. Преподобный же Савватий пребывал невредимым от них, день и ночь проводил в молитвах беспрестанных.

Герман же осенью пришел на побережье морское, собравшись отправиться на остров Соловецкий, и не смог — наступили холода, поднялся ветер противный, начались снегопады, в море же было волнение великое. И вынужден был Герман возвратиться на Онегу и перезимовать там. На следующее лето вновь хотел Герман отправиться в путешествие свое и разыскать старца, но был тяжело болен в течение долгого времени и снова не смог отплыть на остров, хотя и стремился туда всей душой.

Однажды преподобный Савватий стоял на обычных молитвах, исполняя правило свое, душою наедине беседуя с Богом, и получил извещение от Бога о скором своем отрешении от плотских уз и отшествии к Господу, к которому с юных лет были направлены все помыслы его. И стал молиться святой, говоря: «Господи Боже Вседержитель, услышь меня, человеколюбец, не презри молитву недостойного раба Твоего! Удостой меня причастия пречистых и животворящих Твоих Таинств[752] — пречистого Твоего Тела и пречестной Крови Твоей, Господа моего Исуса Христа, которую Ты пролил за нас. Ведь много времени был лишен я сладкого сего просвещения, с тех пор, как ушел с Валаама и пребывал на острове этом».

И помолившись, вышел святой на берег морской и увидел на берегу карбас со всем необходимым, готовый к плаванию. И понял он, что была на то воля Божия, не возвратился в келью, а сел в карбас и отправился в путешествие по морю, возложив упование на Бога, надеясь, что он наставит его в пути и поможет обрести желаемое. И было плавание его благополучным, в море была тишина великая, тихо ветер веял. Блаженный же молился, говоря: «О Владыка, Ты утвердил силою своею море, возмущением волн Ты его украшаешь!». И так, сохраняем Божиею благодатью, вскоре преодолел он пучину морскую, за один день достигнув Выга-наволока[753].

И нашел он на Выгу-реке у часовни игумена некого по имени Нафанаила, который пребывал там ради нужд местных православных христиан. И увидев священника, возрадовался духом преподобный Савватий, сказав: «Славит душа моя Господа, за то что не презрел великий Бог моления моего!» И сотворив молитву, обменялись они с Нафанаилом святым целованием, друг у друга просив благословения. Затем сказал преподобный Савватий: «Тебе подобает, о святой отец, наше смирение благословить, поскольку удостоился ты просвещения благодатью Духа Святого, принял великий священства[754] чин, дающий право тебе судить и миловать грешных, потому можешь ты нашу худость просветить и направить к исполнению Божьих велений и к сохранению святых заповедей Ею». Понял тогда игумен Нафанаил, что старец этот истинный раб Божий есть, и спросил ею: «Кто ты, отец, откуда и куда направляешься?» Блаженный же отвечал ему: «Меня, о святой отец, многогрешным Савватием нарекли, пребывал я на одном из морских островов страны этой и прожил там несколько лет с братом одним по имени Германом, он уже второй год как уехал с острова и не вернулся, не знаю, что случилось с ним Я же, грешный, молил Господа Бога, чтобы удостоил Он меня причастия пречестным Своим Таинствам, поскольку понял я, что время отшествия моего к Господу приближается, но не знаю я дня кончины моей. И вот наставила меня благодать Божия прийти к тебе. И ныне молю твою святость: очисти меня от грехов моих исповедью чистой, и если Бог благоизволит и твое священство, удостой меня причастия святых и животворящих Таинств пречистого Тела и честной Крови Господа Бога моего. Уже много лет желаю я напитаться душепитательной сей пищей. Поскольку человеколюбец Бог изъявил мне твое боголюбие, душам очистителя и врачевателя, очисти меня от моих согрешений, что согрешил я с юности словом и делом и в помыслах моих, от самого рождения моего и до сего дня». И ответил игумен преподобному Савватию: «Бог тебя простит, святой отец, мною, недостойным рабом своим!» И возвел он к небесам очи свои, промолвив: «О сколько у Господа рабов тайных, которых не достоин весь мир!» И долго стоял так, удивляясь, глядя на преподобного, затем со слезами сказал ему: «Мне бы твои грехи, отец, для очищения недостоинства моего!» И очень рад был игумен, что удостоился видеть блаженного Савватия и слышать от него Богом вдохновенные речения, — уже всюду слава великая прошла о нем добродетельного ради жития его. Тогда стал просить преподобный игумена: «Святой отец, уже время настает и конец жизни моей приближается. Молю твою святость, подай мне причастие пречистого бисера Тела и Крови Господа нашею Исуса Христа Прошу тебя, не откладывай ни на минуту!» Игумен же ответил ему так: «Пойди ты, отец мой Савватий, на Выг-реку, к часовне и подожди меня там, а я завтра постараюсь поскорее вернуться к тебе», — пришел в тот день человек некий от местных жителей за игуменом звать его к тяжело больному, молящему о приходе отца духовного. Блаженный же Савватий стал просить игумена, говоря о себе таю «Не отлагай, отец духовный, молю тебя, не отлагай до завтра моего причащения божественным таинствам причастия. Не можем мы знать, суждено ли нам собрать воздух от дыхания моего до утра завтрашнего!» — так предсказал блаженный Савватий свое отшествие к Господу, — «Ты говоришь мне пойти на Выг-реку к часовне? Так я пойду туда, а что случится со мной дальше, не ведаю, поскольку немощен я и обессилел совсем». Игумен понял уже тогда, что говорит с рабом Божьим, и, услышав от святого предсказание его скорой кончины, тотчас причастил его пречистым и животворящим Таинствам Тела и Крови Христа Бога нашего. И дав ему целование о Христе, отпустил его Нафанаил, сказав ему: «Молю тебя, раб Божий, дождись меня на Выгу у часовни!» Святой же отвечал: «Если будет на то воля Божия, непременно подожду тебя у часовни. Ведь сам мой Владыка Христос сказал: „Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут“».

Игумен же тот отправился посетить больного, о котором мы выше сказали, и стремился он скорее возвратиться к блаженному. Савватий же пришел на предназначенное ему от Бога место, на Выг к часовне, возрадовавшись радостью великой, что удостоился он пречестных Таинств причастия. И вошел он в часовню, молился долго, славу вознося Господу и Пречистой Его Матери Богородице, затем удалился в келью малую и, затворившись от всех, там беспрестанно молитвы возносил к Господу, готовился к отшествию своему в жизнь вечную.

В то время прибыл на Выг некий купец из Новгорода по имени Иоанн, плывший мимо в насаде своем И оставил он насад, пришел в часовню поклониться святым образам Господа нашего Исуса Христа и Пречистой Его Матери и другим святым иконам, которые были там. И пришел Иоанн в келью блаженного Савватия, хотел получить благословение от него. Старец же отворил двери кельи своей и принял его. Человек же тот благочестив был и богат, имея имущества много и слуг, — и принес он старцу милостыню. Старец же не захотел принять ее. Тогда купец стал умолять старца, чтобы тот принял что-нибудь от него: или одежду, или пищу, или же деньги. И отказался блаженный, только сказал ему: «Если хочешь дать милостыню, то найди нуждающихся в ней», — и поучал его долго о милостыни, и о любви, и о целомудрии, и о милосердии к ближним, и о заступничестве вдов и сирот, и о других вещах, для души полезных. И благословив, старец отпустил его. Иоанн же покинул святого, очень сожалея, что не принял от него ничего старец, и сокрушался, так как он всегда почитал монахов. Блаженный же понял, почему опечалился Иоанн, и, позвав его к себе, сказал ему: «Не скорби, сын мой Иоанн, но послушайся меня. Останься на берегу до утра, и увидишь ты благодать Божию, которая должна исполниться здесь, а завтра отправишься в путешествие, и счастливым будет путь твой!» И вскоре поднялась буря великая, и гром, и молния, и сильное волнение в море и на реке, и продолжалась непогода эта всю ночь. Иоанн же, увидев, что поднялся ветер и волнение великое в море и на реке по предсказанию старца, был испуган очень, хотел отправиться в путь свой, но не смог. И, приняв благословение от старца, он удалился в шатер свой и заночевал там.

Святой же беспрестанно пел псалмы и молился в ту ночь, воздавая Владыке Христу молитвы предсмертные, и, взяв кадильницу, фимиам на угли насыпал, и пошел в часовню, там молился долго, затем вновь возвратился в келью свою, покадив святые иконы, вновь обратился с молитвами ко Господу. И ослабев немного, сел на привычном месте в келье своей, кадильницу возле себя поставил, простер руки свои к небесам и сказал: «В руки Твои, Господи, я предаю душу Свою!» И так предал честную свою душу в руки Господни, в бесславии прославляя Бога, славно сей мир оставил.

Утром ветер стих и солнце воссияло всем светом своим Пришел Иоанн в часовню поклониться святым иконам и потом пошел к келье преподобного, хотел принять от него благословение и отправиться в путь свой. И сотворил молитву, и не было ему ответа, и снова помолился, и опять никто не ответил ему. Тогда Иоанн толкнул дверь кельи, и она открылась перед ним. Он же, помолившись, вошел в келью и почувствовал благовоние великое, и, увидев святого Савватия сидящим, испугался, считая ею живым И обратился Иоанн к старцу: «Прости меня, святой отец, что я без позволения вошел к тебе, великою верою одержим к твоей святости! Не смею я отправиться в путь свой, не приняв благословения от тебя!» И стоял перед святым Иоанн, и опять не услышал ответа от него. Блаженный же сидел в мантии и в куколе, и кадильница стояла возле него, келья же была наполнена благоуханием неслыханным Иоанн же подошел и сказал преподобному: «Благослови, отец Савватий, в путь отправляющегося раба твоего!» И наклонившись к старцу, увидел, что тот скончался. И стоял Иоанн, размышляя про себя, и затем обратился к образу иконы Господней: «О Владыка Господи, что делать мне, как лучше поступить? Если оставлю тело преподобного без заботы и внимания, то Бога боюсь, а прикоснуться не смею к святому телу его недостойными руками своими, как бы не пострадать жестоко за свою дерзость». И вспомнил он слова, сказанные Господом женщине кровоточивой: «Вера твоя спасет тебя!» — и решившись с верою, подошел и возложил на плечи свои тело преподобного, словно легкий ярем Христов, отнес и положил его посреди часовни, и, облобызав его, со слезами вышел оттуда.

В то время вернулся игумен Нафанаил к часовне, которому преподобный Савватий открыл до этого скорое отрешение свое от телесных уз, когда принял от рук его причастие пречистых Таинств Тела и Крови Господа нашего Исуса Христа. Игумен же Нафанаил, облобызав честные мощи[755] святого со слезами, стал расспрашивать купца о преставлении его. Он же рассказал ему все, что было известно ему о блаженном: как пришел он на Выг, когда был еще жив святой старец, какими вдохновенными от Бога словами он поучал его, о божественных предзнаменованиях, о волнении ветра, как предсказал его преподобный, о том, как видел святого сидящим после смерти, словно живого. Игумен же, вздохнув, сказал из глубины сердца своего: «Слава тебе, Боже, прославляющему святых Своих!» И так с псалмами и пением с честью похоронили они святые мощи преподобного Савватия, покрыв их землею, месяца сентября в 27 день, прославляя Христа Бога.

По преставлении преподобного сели Иоанн с игуменом вместе. И сказал игумен Иоанну. «Понимаешь ли ты, Иван, какой благодати удостоились мы от Владыки Христа, послужив такого старца погребению!» И стал игумен рассказывать ему о жизни святого на острове, о его путешествии с острова, как один он по морю плыл, и все, что слышал из уст блаженного. Иоанн же удивился очень, говоря: «Воистину, святой отец, он много меня, недостойного, поучал от Божественного Писания, как подобает жить православному христианину и сохранять чистоту и целомудрие, иметь милость к ближнему. Предсказал он своими устами святыми скорую милость Божию и человеколюбие и повелел мне не удаляться никуда от кельи его, чтобы увидел я честное его преставление. И я благодарю всемилостивого Бога, что удостоил Он меня чести увидеть преставление земного ангела, небесного человека, и после смерти увидеть его, как живого сидящего, а затем отнести в часовню честные и трудолюбивые мощи его». И дал Иоанн игумену милостыни довольно.

И так удивляясь, воздали они хвалу Богу, творящему святыми Своими угодниками дивные и преславные чудеса, которых глаза человека не видывали, и уши не слыхивали, и даже мысленно невозможно представить себе той благодати и чудес, которые уготованы Богом для любящих Его. И так разошлись Нафанаил с Иоанном по домам своим, храня в душе, как сокровище многоценное, молитвы святого Савватия, прославляя Святую Троицу, Отца, Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Житие преподобных Зосимы и Савватия посвящено основателям знаменитого Соловецкого монастыря. Первоначальный вариант текста принадлежал старцу Герману, приехавшему на остров вместе с Савватием и ставшему затем ближайшим сподвижником Зосимы. Герман был неграмотен, и его рассказ под диктовку записал инок Досифей, ученик преподобного Зосимы, бывший в течение некоторого времени игуменом Соловецкого монастыря, однако этот вариант был утерян, и Досифей создал новую редакцию Произведения. Полный литературно обработанный вариант принадлежит Спиридону-Савве, известному публицисту и церковному деятелю второй половины XV — начала XVI в., который создал его по просьбе Досифея в 1503 г.

Житие Зосимы и Савватия Соловецких было необычайно популярно. Оно интересно в стилистическом отношении и особенно ценно тем, что содержит большое количество сведений об истории Русского Севера, о жизни святых подвижников и Соловецком монастыре, конкретные подробности в описании монастырской жизни и быта, отражают противоречия в среде братии.

Фрагмент из Жития Зосимы и Савватия Соловецких (начальная часть — Чудо Зосимы, Пророчество Зосимы и Житие Савватия) в переводе С.В. Минеевой воспроизводится с авторскими изменениями по изданию: Житие и чудеса преподобных Зосимы и Савватия Соловецких чудотворцев / Сост., вступит. ст., подгот. текстов, пер. с древнерус. яз. и примеч. С.В. Минеевой. Курган, 1995. с. 85–100. Примечания (в сокращении) — с. 231–245.

Повесть о Псково-Печерском монастыре[756]

Человек некий по имени Селища, старец города Изборска[758], поведал о таком происшествии, говоря: «Когда-то я ходил с отцом на охоту в то пустынное место, которое было около пещеры. Тогда там было огромное пустынное место и прилегающий к нему лес И случилось нам прийти к ручью на край горы, где ныне церковь Богородицы стоит. И в час, когда бывает церковное пение, слышим голоса поющих, поистине прекрасные и благочинные. Голоса слышим, а поющих не видим. Все это происходило около святого места, исполненного благоухания как от сильного фимиама, — но нам казалось, будто некое явление ангелов и благодать Святого Духа освящают это место, будто Бог хочет показать милость в этом месте через Пречистую Богородицу».

Потом землю ту и лес по решению вече городские и сельские земцы[759] взяли у всех псковичей под слободу незадолго до создания церкви Богородицы. А то место около пещеры отдали вскоре некоему человеку Ивану Дементьеву сыну. Иван же этот в подгорье, близ пещеры, на речке Пачковке поставил деревню.

И пришел он однажды на холм той горы пещерной и начал рубить лес, огромный прежде. Одно из срубленных деревьев, валясь, задело другое, стоящее на краю горы, это дерево, падая с горы, как со стены, и повлекло с собой и с корнями волоком дерн от корней и густой мох, и от этого открылось отверстие пещеры, где ныне гробница. Над входом в пещеру показались изваянные на стене письмена, написано было так: «Богом созданная пещера».

Об этом явлении поведал нам монах Патермуфий Снетогорского монастыря[760], пасынок прежде названного Ивана, от него же слышали и другое.

Слух об этой пещерной находке в городе Пскове дошел до некоего священника по имени Иван, род которого, как говорят, был издавна московским, и поэтому псковичи звали его Шестник[761]. А недавно он пришел во Псков из немецкой земли[762], из города Юрьева[763]. Ибо в том городе Иван служил священником два с половиной года в церкви святого Николы чудотворца, поставленной христианами русской земли. Он услышал о том пещерном месте, также и о некоей реке, находящейся недалеко от немецкой земли, по названию Каменец[764], которая течение имеет прямо к востоку и глубока, как ров. С обеих сторон этой реки высокие песчаные горы, где есть такие места, будто стена, ровная сверху донизу, — там же и богосозданная пещера И захотелось ему это увидеть. И увидев, возлюбил он очень это место; пошел в город, взял жену свою и двух сыновей, пришел к прежде названному Ивану Подгорскому и оставил у него жену свою. Сам же, пришел в то святое место, начал копать церковь за богосозданной пещерою, к западу. В скором времени разболелась жена его и была пострижена в монахини, и было наречено ей в монашестве имя Василиса, и от той болезни она преставилась. И раскопали землю в богосозданной пещере, и положили ее туда Той же ночью она была выставлена из земли невидимой силою Божией. Иван же поразмыслил с отцом ее духовным и сказал — наверно, согрешила в надгробном мире. Отец произнес разрешительную молитву[765] и после отпевания ее опять погребли, и опять, второй раз, она оказалась на поверхности земли. Иван же, недоумевая на это, выкопал, однако, землю с левой стороны пещеры, в стене, и положил гроб ее непогребенным. А потом и он постригся, и облачился в монашеское одеяние, и наречен был Ионой. Выкопанная священноиноком Ионою в горе церковь тогда была небольшой. И в ней было две келии, сделанные прямо на столбах пещерной церкви Сам же он пошел в город и просил Святую Троицу[766], протопопа и священников, чтобы освятили храм в горе. Но они не захотели из-за необычного места. Не получив того, что просил, он тогда идет в Великий Новгород к архиепископу и припадает к ногам святителя, прося, чтобы повелел освятить храм в горе. И архиепископ повелел и благословил освятить храм троицким священникам.

Освящена же церковь была в горе во имя Пречистой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии и славного ее Успения 15 августа, в 6981 (1473) году, при архиепископе Великого Новгорода и Пскова владыке Феофиле[767] и при псковском князе Ярославе Васильевиче[768].

А на освящении церкви Бог Милосердный послал первые свои великие дары через Пречистую Богородицу: слепой женщине свет очей даровал.

Прежде же названный Иван передал церкви Пречистой удел земли своей деревни на память о себе.

Сразу же после этого умер священноинок Иона. На нагом теле умершего появился панцирь колчатый; тело его было будто сковано кольцами. Погребен он был в той же богосозданной пещере, и панцирь его повешен над гробом был.

После его смерти пришел священноинок Мисаил[769] служить Пречистой Богородице, монастырь же старый, который был на горе, переставил в долину, и создал новую церковь преподобных отцов Антония и Феодосия Печерских[770].

Но в том монастыре было тогда два или три старца из-за бедности, убожества и пограничности места.

И служба в церкви Пречистой в горе была не каждый день, но когда священник захочет.

Однажды на эту землю пришли войной немцы, пленили ее и пожгли, игумены же и братья убежали из монастыря, а церковь преподобных разобрана была для сожжения, потому что еще не была освящена.

Эти немецкие воины были и у гробницы, панцирь же, повешенный над гробом, они не нашли. Затем они вошли в церковь Пречистой и начали бесчинствовать. И с самого начала Бог и Пречистая Богородица чудом ее охраняли: в церкви возгорелся таинственный огонь и опалил иноверных. Они же от страха побежали, как обезумевшие, и слышали, как непонятная сила вслед за ними гонится. Некие же 15 человек из наших из города Изборска, посланные тогда за языками[771], увидели, как они побежали, погнались вслед за ними и многих из них поубивали.

Все это было поддержкой и помощью Пречистой Богородицы. Много было и других чудес Богородичных: одни подлинно слышали пение и видели горящие свечи в церкви пещерной, другие же — исходящее из нее благоухание и дышали различным благоуханием, некоторые же из нашей братии много раз видели ночью свет в монастыре Пречистой в долине, и не только наши видели, но и мирские.

Так, некий человек по имени Иван Долгий однажды ночью видел свет, как облако стоящий над новым монастырем в долине, и ему показалось, будто это настоящий огонь и что-то горит в монастыре, он захотел помочь и прискакал туда на коне. И свет тут же поднялся к небесам. Об этом он сам нам поведал, мы же прославили Бога и Пречистую Богородицу.

Когда прошло лет 50 от освящения первой церкви, а от взятия Пскова[772] — лет 13, Бог захотел помиловать страдающих людей и приобщить эту землю псковскую Божьим дарам, как и всю землю русскую, прославленную Богом и Пречистой Богородицей, ибо во многих городах творились чудеса: либо Пречистой Богородицей, либо же Святителями и Преподобными отцами. Эта же земля была скудна таковой благодатью, ныне же красуется этим святым местом, которое светится, сияя во все концы, благодаря чудесам Пречистой.

И послал Бог таких строителей на это святое место, которые могли строить монастыри. Игуменство же принял Дорофей[773] по желанию дьяка великого князя Михаила Мисюря[774] — так, увидев место и церковь Пречистой Богородицы, он показал Пречистой великое рвение к устроению монастыря. По совету игумена с братиею и Мисюря, церковь Пречистой выкопали в горе великой. В той же церкви приделы поставили преподобных Антония и Феодосия Печерских, и освящена была вторая церковь Пречистой в горе в 7031 (1523) году, 15 августа; в том же месяце освятили и храм Преподобных.

Монастырь же решили устроить прямо в церкви, и старый перенести на это место — захотели они также, чтобы по слову и дело было. Прежде же место нового монастыря было неровное — то горы, то ров и лес огромный, но все это с помощью Пречистой разровняли. А потом воздвигли церковь деревянную с трапезною во имя Сорока святых великомучеников из Севастии[775].

На второй год после освящения великой церкви начала Богородица чудеса свои являть людям: исцелила монаха бесноватого и на праздник Успения женщине и отроку даровала зрение, а нищего человека из Изборска освободила от страданий на новый месяц. С того праздника в другие праздники бывало не только три или пять чудес, но и 50, и 60 исцелений мужчин и женщин от различных недугов. Свидетели же чудес ныне — не я один недостойный, но православные люди всего великого Новгорода и Пскова и всей русской земли христиане — свидетели и проповедники чудес Но не только давалось исцеление христианскому роду (это говорили православные, искренние верой, разумеющие и почитающие Святую Троицу и Святую и Пречистую Деву Богородицу, и верующие в них), но и отнимались скверные, хулящие уста еретиков, которые неправедное исповедовали, и давалось исцеление иноверцам латинской ереси[776], приходящим из немецкой земли с верою к Пречистой Богородице и чудотворному ее образу.

Повесть о Псково-Печерском монастыре — литературный памятник, сложный по составу и истории создания. В него входят как собственно Повесть, так и другие сказания печерского цикла. Свод этих сказаний образует своего рода историческую хронику о жизни монастыря-крепости порубежной Руси на протяжении боже одного столетия, которая, начинаясь в последней трети XV в., обрывается в двадцатом году XVII в. Над созданием повести-хроники, коллективного средневекового произведения, трудились боже полутора столетий (с первой трети XVI в. и на протяжении всего XVII в.) известные и безымянные писатели.

Основным ядром цикла является собственно Повесть о Псково-Печерском монастыре, в которой, в первую очередь, рассказывается об истории возникновения монастыря, а также о некоторых эпизодах, связанных с отражением нападений на монастырь иноземных завоевателей. Важную роль в произведении играют различные чудеса и таинственные явления.

Представленный текст — наиболее краткая, начальная редакция собственно Повести, которая создавалась сразу «по свежим следам» событий монастырской жизни как исторического, так и легендарного характера около. 1525–1526 гг. (во время правления великого князя Василия Ивановича) монахом Корнилием, ставшим около 1529 г. печерским игуменом.

Текст переведен по изданию: Малков Ю.Г. Повесть о Псково-Печерском монастыре: К истории сложения свода монастырских сказаний // Книжные центры Древней Руси: XI–XVI вв.: Различные аспекты исследования. СПб., 1991. с. 185–188.

Ермолай-Еразм Повесть о Петре и Февронии[777]

Повесть из жития новых муромских чудотворцев: благоверного и преподобного и достохвального князя Петра, нареченного в иноческом чине Давидом, и супруги его, благоверной и преподобной и достохвальной княгини Февронии, нареченной в иноческом чине Евфросинией.

Благослови, Отче!

Бог Отец с вечносущим Словом Божием Сыном

и Пресвятой Животворящий Дух —

единое Божие естество безначальное,

купно в Троице воспеваемое,

и хвалимое,

и славимое,

и почитаемое,

и превозносимое,

и исповедуемое,

и веруемое и благодаримое;

Создатель и Творец,

невидимый и неописанный,

искони самосильно обычной Своей премудростью

свершающий и строящий всяческое,

и просвещающий,

и прославляющий того, кто хочет, Своим самовластьем,

ибо как сперва сотворил на небесах

ангелов своих — духов,

и слуг своих — огонь палящий[778],

умные чины[779] — бестелесное воинство,

их величие неизведано.

Так сотворил и все невидимое, которое не дано постигнуть уму человеческому.

Сотворил и видимую небесную стихию — солнце, и луну, и звезды.

И на земле давно создал человека по своему образу и в подобие Своему трисолнечному Божеству, тричисленно даровав ему ум, и слово, и дух жизненный.

И пребывает в людях ум — как отец слову, слово же исходит от него, как сын посылаемо, на нем же почиет дух, потому что у каждого человека слово из уст без духа исходить не может, а дух со словом исходит, ум же начальствует.

Но не будем продолжать рассуждение об устройстве человека, но возвратимся к предыдущему.

Бог же безначальный, создав человека, почтил его — над всем земным существом царем поставил. И любил в человеческом роде всех праведников, грешных же миловал, ибо хотел всех спасти и в разум истинный привести[780].

Когда же по благоволению Отца и по своему желанию и по тщанию Святаго Духа, единый из Троицы Сын Божий, — не кто-то еще, но тот же Бог Слово, Сын Отца, благоволил родиться на земле, — плотью Он был от Пречистой девицы Марии. И был человеком, который не изменил своего Божества и который, хотя и ходил на земле, не отлучался никак от Отеческих недр. И во страсти Божественное Его естество бесстрастно пребывает. Бесстрастие же Его неизреченно, и его невозможно выразить ни в иносказании, его нельзя ни с чем сравнить, потому что все — Его творение. В Его же творении разумеем бесстрастие, ибо если есть дерево, стоящее на земле, на которое сияет солнце с неба, и в то же время если случится так, что его срубят и оно пострадает, эфир солнечный от дерева того не отступит, и его не срубают вместе с деревом, и он не страдает.

Мы можем объяснить солнце и дерево, потому что это Его творение, но сам Основатель и Создатель не объясним. Он пострадал за нас плотью, грехи наши на кресте пригвоздил, выкупил нас у лжеца-миродержителя[781] ценою своей честной крови. Об этом еще сказал Павел, сосуд избранный: «Не будьте рабами человеков, ибо вы куплены ценою»[782]. После распятия Господь Наш Иисус Христос на третий день воскрес и в сороковой день вознесся на небеса, и сел по правую руку Отца, и в пятидесятый день послал Духа Святого на святых Своих учеников и апостолов. Они же всю вселенную просветили верою, святым крещением.

И кто во Христа крестился — во Христа облекся, а если во Христа облекся, то не отступайте от заповедей его, как лжецы и соблазняющиеся, которые после крещения оставляли заповеди Божии и соблазнялись красотами мира сего, но как святые пророки и апостолы, а также и мученики, и все святые, Христа ради страдавшие в скорбях, в бедах, в теснотах, в ранах, в темницах, в нестроении, в трудах, в бдениях, в посте, в очищении, в разуме, в долготерпении, в благости, в Духе Святом, в любви нелицемерной, в словах истинных, в силе Божией — во всем, что ведомо Единому, ведающему тайны сердечные. Ими же Он просветил землю — как небо звездами украсил, и почтил их чудотворением: одних молитв их ради и покаяния, и трудов, других же мужества ради и смирения, как и тех святых прославил, о которых нам предстоит слово сказать.

Есть в Русской земле город, называемый Муромом. В нем самодержавно правил благоверный князь, как рассказывали, по имени Павел. Искони ненавидящий добрый род человеческий, дьявол послал неприязненного летающего змея[783] к жене князя того на блуд. И представлялся он ей в таком виде, каким и был на самом деле, а приходящим людям представлялся как сам князь, сидящий со своею женою. Эти видения продолжались много времени. Жена однако того не утаила, а рассказала князю, мужу своему, все приключившееся с ней. А змей неприязненный осилил над нею.

Князь стал думать, что сделать со змеем, но оставался в недоумении. И сказал он жене: «Думаю, жена, но недоумеваю, что сделать этому неприязненному змею? Потому что не знаю, какую смерть ему принести? Если будет змей говорить с тобою, спроси его как-нибудь с обманом вот о чем — знает ли он неприязненным духом своим, от чего к нему смерть придет? Если узнаешь и нам расскажешь, освободишься не только в нынешнем веке от злого его дыхания и сипения, и всей мерзости, о которой и говорить противно, но в будущем веке нелицемерного судию Христа милостивого обретешь». Жена твердо приняла в сердце слово мужа своего, подумав: «Так тому и быть».

Однажды пришел к ней неприязненный змей, она же, хорошо все помня, льстиво обратилась к этой неприязни, говоря много о чем постороннем, но, улучив момент, с почтением спросила его, расхваливая, так: «Ты много знаешь, а знаешь ли свою кончину, какова она будет и от чего?» Он же, — неприязненный прелестник, прельщен хорошим прельщением от верной жены, — собираясь открыть ей тайну, сказал: «Смерть моя от Петрова плеча, от Агрикова же меча».

Жена, услышав эти слова, сохранила их твердо в сердце своем и по отшествии неприязненного, поведала мужу своему, как сказал змей. Князь же, услышав то, недоумевал, что это за смерть от Петрова плеча и от Агрикова меча.

А у него был родной брат по имени князь Петр. Однажды Павел позвал его к себе и начал рассказывать о словах змея, которые тот сказал жене его. Князь Петр, услышав от своего брата, что змей назвал одноименного ему виновника своей смерти, начал, не колеблясь, мужественно думать, как бы ему убить змея. Но была у него и еще одна мысль — он не знал Агрикова меча.

У Петра был обычай ходить по церквам, уединяясь ото всех. Была же за городом церковь в женском монастыре — Воздвижения Честного и Животворящего креста, и пришел Петр к ней один помолиться. Явился ему отрок, говоря: «Князь! Хочешь, я покажу тебе Агриков меч?» Он же, намереваясь исполнить желаемое, сказал: «Да увижу, где он есть!» Сказал ему отрок: «Иди вслед за мной». И показал ему в алтарной стене углубление между плитами, в нем и лежал меч. Благоверный князь Петр взял тот меч, вернулся и все рассказал брату своему. И с того дня только искал удобное время, чтобы убить змея.

Каждый день он приходил к брату своему и к снохе своей на поклон. Как-то случилось ему войти в горницу к брату своему. А потом тот час же пошел к снохе своей, в другую горницу и увидел, что у нее сидит брат его. И так вышел от нее, встретив какого-то человека из служащих брату его, и сказал: «Вышел я от брата моего к снохе моей, брат же мой остался в своей горнице. Я, нигде не задерживаясь, пришел в горницу к снохе моей, и не ведаю, и удивляюсь, как мой брат вперед меня оказался в горнице у снохи моей?» Этот же человек сказал ему: «Никак, господин, после твоего ухода не выходил брат твой из своей горницы!» Он же разумел пронырство лукавого змея и пришел к брату, говоря ему: «Когда ты пришел сюда? Я вышел от тебя из твоей горницы и, нигде не медля, пришел к жене твоей в горницу и видел тебя, сидящего с ней и удивлялся, как ты вперед меня оказался? Я пришел немедленно, ты же, не знаю, как меня опередил и вперед меня здесь оказался». Он же говорит: «Никак, брат, из горницы после твоего ухода не выходил и у жены своей никак не был». Князь же Петр говорит: «Это все, брат, пронырство лукавого змея, он мне показывается тобою, чтобы я не захотел убить его, думая, что это мой брат. Ныне, брат, отсюда никуда не ходи: я иду туда бороться со змеем, пусть будет убит с Божьей помощью лукавый сей змей!»

И взял меч, называемый Агриков, и пришел в горницу к снохе своей, и увидел змея, по виду точно своего брата, и твердо уверился, что это не его брат, но змей прельщающий, и ударил его мечом Змей же появился в своем обличии, и затрепыхался, и стал мертв, и окропил блаженного князя Петра своею кровью. Он же от неприязненной крови той покрылся струпьями, и у него появились язвы, и пришла на него очень тяжкая болезнь. И искал он в своих владениях исцеления от многих врачей, и ни от кого его не мог получить.

Слышал он, что много есть врачей в пределах Рязанской земли, и повелел отвезти себя туда, потому что не мог сам сидеть на коне из-за своей великой болезни. Привезли его в пределы Рязанской земли, и послал он всех приближенных своих искать врачей.

Один юноша из служащих ему попал в селение, называющееся Ласково. И пришел к воротам некоего дома, и никого не увидел. И вошел в дом, и не было никого, кто бы его услышал. И вошел в горницу, и узрел чудное видение: сидела одна девица и ткала холст, перед нею же скакал заяц.

И сказала девица: «Нехорошо быть дому без ушей, а горнице без очей!» Этот же юноша никак не мог взять в ум тех слов и сказал девице: «Есть ли какой-нибудь человек мужского полу, живущий здесь?» Она же сказала: «Отец и мать мои пошли взаймы плакать, брат мой ушел через ноги к мертвым смотреть».

Юноша не понял слов ее, удивлялся, видя и слыша такие чудесные вещи, и сказал девице: «Вошел я к тебе, вижу тебя за делом и увидел, что заяц перед тобою скачет, и слышу из уст твоих слова какие-то странные, и не ведаю того, что ты говоришь. Первое, что ты сказала: „Нехорошо быть дому без ушей, а горнице без очей!“ Про отца же твоего и мать сказала, будто пошли взаймы плакать, о брате сказала — „через ноги к мертвым смотреть“. И ни единого слова у тебя не понял!» Она же говорит ему: «Этого ли не понимаешь? Пришел в дом сей и в горницу мою вошел и увидел меня, сидящую по-простому. Если бы был в доме нашем пес и услышал, как ты подходишь к дому, он лаял бы на тебя, — это дому уши. И если бы был в горнице моей ребенок и увидел, как ты подходишь к горнице, сказал бы мне, — это горнице очи. А ежели сказала тебе про отца и мать и про брата, что отец мой и мать моя пошли взаймы плакать — то они ушли на погребение мертвого и там плачут. Когда же за ними смерть придет, другие над ними начнут плакать — это занятый плач. Про брата же тебе сказала, так отец мой и брат древолазцы, в лесу мед из деревьев достают. Брат же мой ныне и пошел на это дело, а как лезть на дерево, в высоту, так через ноги смотреть на землю, думая, как бы не сорваться с высоты. Если же кто сорвется, тот жизни лишится, из-за этого я и сказала, что он пошел через ноги к мертвым смотреть».

Говорил ей юноша: «Вижу, что ты девица, мудра. Скажи мне свое имя». Она же говорит: «Имя мне Феврония». А юноша говорит ей: «Я муромского князя Петра, служу ему. У князя моего тяжкая болезнь и язвы. Покрылся он струпьями от крови неприязненного летящего змея, которого он убил своими руками. И, одержимый недугом, он искал исцеление от многих врачей и ни от одного не получил его. Ради этого он велел себя привезти сюда, потому что слышал, что здесь много врачей. Но мы не знаем, как их зовут, не знаем, где они живут, поэтому спрашиваем о них». Она же говорит: «Если бы кто потребовал князя твоего себе[784], мог бы его уврачевать». Юноша же говорит: «Что ты говоришь, — „ежели кто потребовал князя моего себе!“ Если его кто уврачует, князь мой даст ему много богатства. Но скажи мне имя врача того, кто он и где живет?» Она же говорит: «Приводи князя твоего сюда. Если будет мягкосердечен и смирен в ответах, будет здоров!» Юноша быстро возвратился к князю своему и рассказал ему все подробно, что видел и что слышал.

Благоверный же князь Петр сказал: «Везите меня к девице». И привезли его в тот дом, где была девица, И послал он к ней слуг своих, говоря: «Расскажи мне, девица, кто тут хотел меня вылечить? Пусть вылечит меня и возьмет много богатства». Она же, не колеблясь, сказала:

Я хотела его врачевать,

Но богатства не хочу от него принять,

А имею к нему слово таково —

Если мне не быть супругой ему, не требуется мне врачевать его!

Пришел слуга и передал князю своему, что сказала девица.

Князь Петр пренебрег ее словами и подумал: «Как это князю взять себе в жены дочь древолазца!» И, посылая к ней, сказал.: «Скажите ей, что, если она может врачевать, пусть врачует, если уврачует, возьму ее себе в жены». Пришедшие к ней, передали ей слова князя. Она же взяла малый сосудец, черпнула своей хлебной закваски и дунула на нее. И сказала «Пусть устроят князю вашему баню, и пусть помажет этим тело свое, где есть струпы и язвы. И один струп пусть оставит, не помазав. И будет здоров!»

И принесли ему эту мазь. И повелел он устроить баню. Девицу же хотел испытать в ответах — так ли она мудра, как он слышал из рассказа юноши своего.

Послал он с одним из своих слуг один пучок льна, говоря так: «Эта девица хочет, чтобы я взял ее в супруги за ее мудрость. Если она мудра, пусть из этого льна сделает мне сорочку, порты и полотенце за то время, пока я буду в бане». Слуга принес ей пучок льна, дал и сказал княжье слово. Она же говорит слуге: «Поднимись на нашу печь и сними с гряд[785] поленце, снеси сюда». Он, послушав ее, снес поленце. Она же, отмерив пядью, сказала: «Отсеки столько от этого поленца». Он отсек. Она же говорит: «Возьми обрубок от поленца этого, пойди и дай князю своему от меня и скажи ему: „За тот час, в который я расчешу этот пучок льна, пусть твой князь приготовит из этого обрубка стан и все строение, на котором соткется полотно его“».

Слуга принес к князю своему обрубок поленца и пересказал девичью речь. Князь же говорит: «Пойди и скажи девице, что невозможно из такой маленькой деревяшки и за такой короткий срок такое строение сотворить». Слуга же пришел и передал, ей речь князя. Девица же отвечала: «А возможно ли для взрослого человека из одного пучка льна за то малое время, пока он пробудет в бане, сотворить сорочку, порты и полотенце?» Слуга же пошел и передал князю. Князь же дивился ее ответу.

Через некоторое время князь Петр пошел в баню мыться и, как сказала девица, помазал он мазью язвы и струпы свои.

И один струп оставил непомазанным, по повелению девицы. Выйдя из бани, он не чувствовал никакой болезни. Наутро он увидел, что тело его здорово и гладко, разве только кроме одного струпа, который он не помазал по повелению девицы. И дивился князь скорому исцелению. Но не захотел взять ее себе в жены из-за ее происхождения и послал к ней дары. Она же их не приняла.

Князь Петр поехал в вотчину свою, город Муром, в добром здравии. На нем же был один струп, который он не помазал по повелению девицы. И от того струпа начало расходиться много струпов по телу его с самого первого дня, как он поехал в вотчину свою. И острупило его многими струпами и язвами, как и раньше. И пришлось ему вернуться к тому же лечению у девицы. И поспешив к дому ее, со стыдом послал к ней, прося врачевания. Она же, нимало гнева не держа, говорит: «Если будет мне супругом, будет уврачеван». Он же с твердостью дал ей слово, что возьмет ее себе в жены. Она дала ему то же лечение, что было предписано и раньше. Он же, вскоре получив исцеление, взял ее себе в жены. Так Феврония стала княгиней.

Прибыли они в вотчину свою, город Муром, и жили во всяком благочестии, ни в чем не отступая от Божиих заповедей.

Через некоторое время князь Павел, о котором уже говорилось раньше, уходит из сей жизни. После брата благоверный князь Петр остается одним самодержцем в городе своем.

Его княгиню Февронию бояре не любили из-за своих жен, поскольку она была княгиней не по своему происхождению, а из-за того, что Бог прославил ее ради доброй ее жизни.

Однажды некто из служащих ей пришел к благоверному князю Петру наговаривать на нее. «Из-за каждой, — говорит, трапезы своей не по чину выходит; когда встает, взимает в руку свою крохи, будто голодная».

Благоверный же князь Петр, желая испытать ее, повелел, чтобы она обедала с ним за одним столом. И когда кончился обед, она по своему обычаю взяла со стола крохи в руку свою. Князь Петр взял ее за руку, развел ее. Видит ливан благоуханный и фимиам. И с того дня перестал он ее в этом испытывать.

Спустя много времени пришли к нему бояре его в ярости, говоря: «Хотим все, князь, правдой служить тебе, и чтобы ты у нас был самодержцем, но не хотим, чтобы княгиня Феврония господствовала над женами нашими! Если хочешь быть самодержцем, пусть у тебя будет иная княгиня. Феврония же, взяв себе довольно богатства, пусть уйдет, куда хочет!» Блаженный Петр, поскольку по своему обычаю никогда не приходил в ярость, отвечал со смирением: «Скажите Февронии, как она скажет, так и будет». Они же, неистовые, наполнившиеся бесстыдства, задумали устроить пир. Так и сделали. И когда они уже были навеселе, начали кричать бесстыдными своими голосами, как псы лающие, порицая у святой Божий дар, с которым Бог ей обещал и после смерти ее не разлучать. И говорили: «Госпожа княгиня Феврония! Весь город и бояре говорят тебе: дай нам того, кого мы у тебя просим!» Она же отвечает: «Возьмите того, кого просите!» Они же в один голос говорили: «Мы, госпожа, хотим все князя Петра — пусть правит нами. Жены же наши не хотят, чтобы ты господствовала над ними! Бери себе богатства довольно и иди куда хочешь!» Она же говорит: «Обещаю вам, что сколько просите — получите. А я вам говорю: дайте мне того, кого я попрошу у вас». Они же, злые, рады были, не ведая будущего, и говорили с клятвою так: «Что назовешь, то беспрекословно возьмешь». Она же говорит: «Ничего иного не прошу, только супруга моего князя Петра!» Говорят они: «Если он сам захочет, ничего тебе не скажем». Потому что враг наполнил их мысли, что если не будет князя Петра, то поставят они другого самодержцем, а каждый боярин в уме своем держал, что сам хочет быть самодержцем.

Блаженный же князь Петр не возлюбил временной власти кроме Божиих заповедей, но по заповедям Его следовал, держался их, как и богогласный Матфей в своем Благовествовании вещает, говоря: «Кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует». Сей блаженный князь поступил по Евангелию: властью своей пренебрег как сором, а заповедь Божию не нарушил.

Злочестивые бояре дали им суда на реке (была под городом этим река, по названию Ока). И они поплыли в судах.

Был на судне у блаженной Февронии некий человек, и жена его на том же судне была. Тот человек воспринял помысел от лукавого беса, взглянув на святую с помыслом. Она же, уразумев его злой помысел, вскоре обличила его, говоря ему: «Зачерпни воды из реки сей с этой стороны судна». Он зачерпнул. И повелела ему испить. Он пил. И сказала она: «Зачерпни воды с другой стороны судна». Он зачерпнул. И повелела ему еще испить. Он пил. Она же говорит: «Одинакова ли вода, или какая слаще?» Он же говорит: «Одинакова, госпожа, вода». Тогда она сказала так: «И едино естество женское. Что же ты, оставя свою жену, о чужой думаешь?» Тот человек, увидя, что у нее есть дар прозрения, побоялся поэтому помышлять о том.

Подоспел вечер, начали они располагаться на берегу. Блаженный же князь Петр по размышлении призадумался: «Как же будет, если по своей воле власти лишился?» Предивная же Феврония говорит ему: «Не скорби, князь, милостивый Бог, Творец и Промысленик всему, не оставит нас в нищете!»

На этом же берегу блаженному князю Петру на ужин готовили еду. И срубил его повар малые деревца, на которые повесили котлы. После ужина святая княгиня Феврония ходила по берегу и увидела те деревца. И, благословя, сказала: «Да будут они на утро великими деревами, имеющими ветви и листья».

Так и было. Когда они встали утром, обнаружили не те деревца, но великие дерева, имеющие ветви и листья.

И только хотели люди их вещи переносить в суда с берега, пришли вельможи из города Мурома, говоря: «Господин князь! Ото всех вельмож и ото всего города пришли к тебе, да не оставь нас, сирых, но вернись в свое отечество. Потому что многие вельможи в городе погибли от меча — кто хотел править, сам себя погубил. А оставшиеся все со всем народом молят тебя, говоря: „Господин князь! Если и прогневали тебя, и обидели тебя, не хотя, чтобы Феврония господствовала над женами нашими, нынче же со всеми домами своими рабы твои! И хотим, и любим, и молим — да не оставь нас, рабов своих!“»

Блаженный князь Петр и блаженная княгиня Феврония возвратились в свой город. И правили они в городе том по всем заповедям и наставлениям Господним без исключения, в непрестанных мольбах и милостынях. И ко всем людям, бывшим в их власти, они были как чадолюбивые отец и мать. Имели ко всем равную любовь, не любили ни гордости, ни грабительства, не жалели тленного богатства, но в Боге богатели. Были же городу своему истинными пастырями, а не как наемники. Городом своим управляли в истине и кротости, а не в ярости — странников принимая, голодных насыщая, нагих одевая, бедных от напасти избавляя.

Когда же подоспело благочестное преставление их, умолили они Бога, чтобы в один час было их преставление. И вместе решили, что будут они положены в одном гробу. И повелели сделать себе в одном камне два гроба, одну только преграду имея между собой. Сами же одновременно облеклись в монашеские ризы. И наречен был блаженный князь Петр в иноческом чине Давид, преподобная же Феврония наречена была в иноческом чине Евфросинией.

В то время преподобная и блаженная Феврония, нареченная Евфросиния, в храм пречистой соборной церкви своими руками шила воздух[786], на нем же были лики святых. Преподобный и блаженный князь Петр прислал к ней сказать: «О сестра Евфросиния! Хочу уже отойти от тела, но жду тебя, чтобы вместе отойти». Она же отвечает: «Подожди, господин, вот дошью воздух во святую церковь». Он же во второй раз послал к ней, говоря: «Уже мало могу тебя подождать». И в третий раз прислал к ней, говоря: «Уже хочу преставиться и не жду тебя!» Она же оставшуюся часть воздуха того святого шила, уже только у одного святого ризу не вышила, лицо же дошила. И перестала и воткнула иглу свою в воздух и обернула ее нитью, которой шила. И послала к блаженному князю Петру, нареченному Давидом, сказать о совместном преставлении. И, помолившись, предали святые свои души в руки Божии месяца июня в двадцать пятый день.

После преставления их хотели люди, чтобы блаженный князь Петр был положен в городе у соборной церкви Пречистой Богородицы, Феврония же — за городов, в женском монастыре у церкви Воздвижения Честного и Животворящего Креста, говоря, что в монашеском образе неудобно положить святых в одном гробе. И сделали им отдельные гробы и положили в них их тела: святого Петра, нареченного Давидом, тело положили в особый гроб и поставили в городе в церкви Святой Богородицы до утра, святой же Февронии, нареченной Евфросинией, тело положили в особый гроб и поставили за городом, в церкви Воздвижения Честного и Животворящего Креста. Общий же гроб, который они сами повелели вытесать им в одном камне, остался пуст в том же храме пречистой соборной церкви, которая в городе. Наутро встав, люди обнаружили, что отдельные гробы их, в которые их положили, пусты. Святые же тела их были найдены в городе, в соборной церкви Пречистой Богородицы, в одном гробу, который сами себе велели сделать. Люди же неразумные, которые как при жизни о них беспокоились, так и после честного их преставления, опять переложили их в отдельные гробы и опять разнесли по разным местам. И опять на утро оказались святые в одном гробе. И после этого не смели прикоснуться к святым их телам и оставили лежать в одном гробе, в котором они сами повелели себя положить, у соборной церкви Рождества Пресвятой Богородицы в городе. Их же дал Бог на просвещение и на спасение городу этому: те, кто с верой припадают к раке с мощами их, неоскудеваемо приемлют исцеление.

Мы же по силе нашей да приложим похвалу им:

Радуйся, Петр, потому что дана была тебе от Бога власть убить летящего свирепого змея!

Радуйся, Феврония, потому что в женской голове имела ты мудрость святых мужей!

Радуйся, Петр, потому что, нося на теле своем струпы и язвы, доблестно претерпел скорби!

Радуйся, Феврония, потому что от Бога имела дар в девственной юности недуги целить!

Радуйся, славный Петр, потому что заповедей ради Божиих по своей воле от самодержавства отступил, но не оставил супруги своей!

Радуйся, дивная Феврония, потому что по твоему благословлению за одну ночь малое дерево велико возросло и принесло ветви и листья!

Радуйся, честная глава, потому что в воздержании вашем и смирении, и молитвах, и в милостыни без гордости пожили, за то и Христос дает вам благодать — после смерти тела ваши неразлучно во гробе лежат, духом же предстоите перед владыкой Христом!

Радуйтесь, преподобные и преблаженные, потому что и после смерти исцеление с верою к вам приходящим невидимо подаете!

Но молим вас, преблаженные супруги, помолитесь о нас, творящих верою память вашу!

Да помяните и меня прегрешного, написавшего сие, сколько слышал, не ведая, если другие что написали, знающие выше меня. Потому что грешен и груб, но на Божию благодать и на щедроты Его уповая и на ваше моление ко Христу надеясь, трудился я мыслями.

Хотел вас на земле хвалами почтить, и хвалы не коснулся.

Хотел вам ради вашего смиренного правления и преподобства после преставления вашего венцы сплести, и плетения не коснулся. Потому что прославлены вы и венчаны на небесах истинными нетленными венцами от общего для всех владыки Христа, Ему же подобает с безначальным Его Отцом, вместе с Пресвятым благим и животворящим Духом всякая слава, честь и поклонение ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Повесть о Петре и Февронии была написана писателем, богословом и публицистом Ермолаем-Еразмом в 40-е гг. XVI в. по мотивам муромских преданий, рассказывающих о событиях XII — начала XIII в.

Ермолай-Еразм творчески подошел к житийному канону, что выразилось в необычном художественном решении многих тем, в широте проблематики: в «Повести о Петре и Февронии» разрабатывается тема возможностей человеческого ума — земной мудрости, возвышающейся до «разума истинного», т. е. понимания Божественного Промысла. Примечательно, что в Повести пройти этот путь удается в первую очередь женщине — Февронии. Тема ума и разума тесно связана с другой темой произведения — супружеской верности, а также с проблемой княжеской власти, отношений князя и боярства и даже с проблемой милосердия не только к людям, но и к природе.

Повесть о Петре и Февронии переведена по изданию: Повесть о Петре и Февронии // Подг. текстов и исследование Р.П. Дмитриевой. Л., 1979. с. 209–223 и по рукописи: ГИМ, собр. А.И. Хлудова, № 147Д 60-е гг. XVI в. Лл. 406об. — 425.

Из переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским[787]

Царю от Бога прославленному, во православии пресветлому, ныне же по грехам нашим, сопротивным ставшему[788] — разумеющий да разумеет — совесть прокаженную имеющему, какой нет и у безбожных народов. И больше того говорить обо всем по порядку не позволил языку моему, но из-за гонения жестокого от власти твоей и понуждаемый великим горем сердечным постараюсь немногое сказать тебе.

Зачем, царь, сильных во Израиле[789] побил воевод, от Бога данных тебе на врагов твоих, различным смертям предал и победоносную святую кровь их в церквах Божьих пролил, и мученической кровью пороги церковные обагрил, и на доброжелателей твоих, души свои за тебя полагающих, неслыханные от века муки, и казни, и гонения умыслил, в изменах и чародействе и других неподобных делах обвиняя православных и стремясь с усердием свет во тьму превратить и тьму — в свет, и сладкое горьким называя, а горькое — сладким?[790] А чем провинились перед тобой и чем прогневали тебя христианские заступники? Не прегордые ли царства разорили и в подданство твое привели тех, у которых прежде в рабстве были предки наши?[791] Не старанием ли разума воевод неприступные грады германские[792] от Бога получил ты? За это ли нам, бедным, воздал, губя нас и родню нашу? Или бессмертным, царь, считаешь себя, в небытную ересь обратившись[793], словно не желая предстать перед неподкупным Судьей и надеждой христианской, богоначальным Иисусом; Он будет судить мир по правде, не взирая на прегордых гонителей, «Бог сокрушит главу врагов своих, волосатое темя закоснелого в своих беззакониях»[794], как о том сказано. Он есть Христос мой, восседающий на престоле херувимском одесную Величайшего из высших, — судья между мной и тобой.

И какого зла, каких гонений от тебя я только не претерпел! И каких бед и напастей на меня не навлек ты! Каких наговоров и обвинений в измене на меня не возвел ты! И приключившихся по твоей вине различных несчастий моих из-за множества их не могу перечислить, ибо горем еще душа моя объята. Но в конце концов решаюсь сказать все: всего лишен был и из земли Божьей напрасно тобою изгнан был. И за добро мое воздал мне злом[795] и за любовь мою отплатил мне непримиримой ненавистью. Кровь моя, как вода, пролитая за тебя, вопиет на тебя к Богу моему[796].

Бог — сердцевидец[797]: во уме моем прилежно размышлял и совесть мою в самовидцы представил[798], и искал, и посмотрел в душу свою, на себя мысленно обратившись, и не знаю, не нашел, в чем перед тобою виноват я и согрешил. Впереди войска твоего многократно ходил и никакого тебе бесчестья не сделал, но только победы пресветлые с помощью ангела Господня в славу твою одерживал и никогда полки твои спиной к чужим полкам не обращал, но, боже того, врагов со славою в похвалу тебе одолевал. И это не один год, и не два, но в течение многих лет потрудился в поте лица с терпением так, что мало родителей своих видел, с женой своей не бывал и отечества своего не посещал, но всегда в дальноконных градах твоих с врагами твоими сражался и страдал от болезней, чему Господь мой Иисус Христос свидетель; сверх же того многократно уязвляем был[799] от варварских рук в различных битвах, и покрыто ранами тело мое. Но тебе, царь, все это — ни во что.

Хотел рассказать по порядку о моих ратных делах, которыми прославил я тебя, но потому не сделал этого, что Бог обо всем и так знает. Он, мздовоздатель, отплатит за все и не только за это, но и за чашу студеной воды[800]. И еще, царь, скажу тебе: уже не увидишь лица моего до дня Страшного суда. И не надейся, что я стану молчать: до скончания жизни моей буду непрестанно со слезами обличать тебя перед Безначальной Троицей, в которую верую, и призываю в помощь Херувимского Владыки Матерь, надежду мою и Заступницу, Владычицу Богородицу и всех святых, избранников Божиих, и государя моего князя Федора Ростиславича[801].

Царь, не помышляй и не мудрствуй, будто уже погибли и казненные тобой безвинно и заточенные и прогнанные без правды. Не радуйся, хвалясь этим: казненные тобой у престола Господня предстоят, отомщения просят, заточенные же и прогнанные от земли к Богу взывают, обличая тебя день и ночь.

Без меры хвалишься в гордости своей во временной, скоротекущей жизни, уготовив христианам орудия мучений, надругавшись над ангельским образом, попираешь его в согласии с ласкателями и товарищами по трапезе бесовской[802], согласными с тобой боярами, губителями души твоей и тела, детьми своими хуже жрецов Крона жертвующими. Обо всем сказал я. А послание это, слезами омытое, во гроб велю с; собою положить, идя с тобою на суд Бога моего Иисуса. Аминь.

Писано в Вольмере, городе государя моего, короля Августа Сигизмунда, от которого надеюсь много пожалованным быть; и утешен я от всех скорбей милостию его государевой, к тому же помощью Божьей заручившись.

Известно мне из Священною Писания, что будет губитель пущен от дьявола на род христианский, от блуда зачатый богоборный Антихрист: ныне же видел советника всем известного, который от прелюбодеяния рожден, шепчет на ухо ложь царю и льет кровь христианскую, как воду, и погубил уже сильных во Израиле, уподобившись пособнику Антихриста. Непригоже таким потакать, о царь! В законе Божьем в первом писано: «Моавитянин и аммонитянин и выродок[803]до десятого колена в церковь Божию не входят» и прочая.

Широковещательное и многошумящее твое послание получил и уразумел и понял: оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами отрыгнуто, что не только царю, такому великому и во вселенной прославленному, но и простому бедному воину никак не пристало; сверх же того от многих священных словес нахватано со многою яростью и лютостью, и то — не строками и не стихами, как это принято между искусными и учеными, если о чем случится кому писать, в кратких словах большой разум заключая, но выше меры, с избытком, навязчиво и крикливо, целыми книгами, паремиями, целыми посланиями! Тут же о постелях, о телогреях и иное без числа; воистину, как бы неистовых баб басни; и так варварски, что не только ученым и искусным мужам, но и простым и детям на удивление и смех, а тем более (посмеются над этим) в чужой стране, где есть люди, не только грамматике и риторике, но и диалектике и философии обученные.

Но еще к тому же мне, человеку, совершенно смирившемуся, в странствиях много оскорбленному и без правды изгнанному, хотя и многогрешному, но очи сердечные и речь ученую имеющему, так осудительно и многошумяще прежде суда Божия угрожать! И вместо того, чтобы утешить принявшего великие скорби, твое царское величество, отступив в беспамятстве от слов пророка, который сказал; «не поноси бедствующего, довольно ему»[804], мне, неповинному изгнаннику, угрожаешь. И так-то меня ты милуешь? Да будет в том Бог тебе судьей и так грызть кусательно за глаза неповинного мужа, от юности бывшего верным слугой твоим! Не верю, чтобы то было Богу угодно.

И уже не знаю, чего от нас ты хочешь. Уже не только единородных князей из рода великого Владимира различными смертями уморил, но и все имущество их, движимое и недвижимое, которое не успели твои дед и отец разграбить, присвоил, все до последних рубах[805] (так скажу с дерзновением евангельскими словами). И в том твоему прегордому царскому величеству мы не препятствовали.

А хотел на каждое твое слово ответить, о царь, и мог бы сделать это кратко и выборочно, ведь благодатию Христа моего по мере сил освоил язык древних[806], хотя уже на старости лет научился ему, но удержал руку с пером, потому что, как написал тебе в прежнем послании, возложил на Божий суд упование мое: рассудил и решил здесь молчать, а говорить там, перед престолом Христа моего, с дерзновением, вместе с избиенными и гонимыми тобой; недаром Соломон сказал: «встанут праведники перед лицом мучителей»[807] тогда, когда придет Христос судись, и смело будут обличать мучителей и обидчиков, и не будет лицеприятия, о чем ты знаешь, на суде том, но правда и ложь каждого человека станут явными, вместо же свидетелей совесть каждого возглаголет и свидетельствовать будет.

К тому же еще должен сказать, что недостойно благородных мужей браниться, подобно рабам, тем более нам, христианам, не подобает осквернять уста словами нечистыми и злобными, о чем и прежде не один раз говорил тебе. Лучше, рассудил я, возложить упование мое на всемогущего Бога, в трех лицах прославляемого и поклоняемого, ибо Он — свидетель, знающий мою душу, а я не считаю себя перед тобой виноватым ни в чем. Но подождем немного, поскольку, во что я верю, близок тот час, ведь мы на самом пороге пришествия надежды христианской, Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа Аминь.

Всемогущей и вседержительной десницей содержащего все стороны земли Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, с Отцом и Святым Духом во единстве равно покланяемого и прославляемого, милостью Своей благоволил нам удержать скипетр Российского царства смиренным и недостойным рабам Своим, и от его вседержительной десницы христоносной хоругви так пишем мы, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский и царь Астраханский, государь Псковский и великий князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных земель, государь и великий князь Нижнего Новгорода, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский и государь и вотчинный обладатель земли Ливонский Немецкого чина, Удорский, Обдорский, Кондинский и всей Сибирской земли и Северной страны повелитель — бывшему нашему боярину и воеводе, князю Андрею Михайловичу Курбскому.

Напоминаю тебе, о князь, со сирением: смотри на величие Божьего Промысла, который милует меня, не взирая на мои прегрешения и тем боже — беззакония, ожидая моего покаяния, ибо я повинен в беззакониях больше, чем Манассия[809], хотя и не отступал, как он, от веры. И надеюсь на милосердие Создателя во спасение моей души, ибо сказал Господь во святом Своем Евангелии, что Он радуется о едином кающемся грешнике боже, нежели о девяноста девяти праведниках, о том же говорится в притчах про овец и про драхмы[810]. И хотя многочисленнее песка морского беззакония мои, надеюсь на милость благоутробия Божия: Господь может в пучине милости Своей потопить беззакония мои. Также ныне меня грешника, и блудника, и мучителя помиловал и животворящим Своим крестом Амалика и Максенция низложил[811]. Крестоносной шествующей хоругви никакая бранная хитрость не надобна, о чем не одна Русь, но и немцы, и Литва, и татары, и многие другие народы знают. Сам, спрося их, узнаешь это; всех же побед перечислять не хочу, ведь не моя это победа, но Божия. Тебе же от многого малое напомню. На все упреки, которые обратил ты ко мне, прежде ответил я тебе доподлинно, ныне же от многого малое напомню. Вспомни сказанное в книге Иова: «прошел землю, и прохожу поднебесную»[812], так и вы хотели с попом Сильвестром и с Алексеем Адашевым и со всеми своими семьями под ногами своими всю Русскую землю видеть: Бог же дает власть тому, кому хочет[813].

Писал ты, что я растлен разумом[814], чего нет и у безбожных народов; и я тебя судьей поставлю между мной и тобой: вы ли растленны или я, потому что я хотел вами владеть, а вы не хотели под моей властью быть, и за то вы оказались у меня в опале? Или вы растленны, потому что не только не захотели быть мне подчиненными и послушными, но и мной владеть, и всей власти меня лишить, и сами править, как вам угодно, а меня отвести от правления государством: чтобы я только считался государем, а на самом деле ничем не владел? Сколько напастей я от вас принял, сколько оскорблений, сколько обид и укоризн! И за что? В чем моя перед вами изначальная вина? Кого и чем оскорбил? В том ли моя вина, что Прозоровского полтораста четей земли моего сына Федора вам дороже? Вспомни и рассуди: с какой обидой для меня судили вы Сицкого с Прозоровским[815] и как допрашивали, словно злодея! И та земля наших жизней была вам дороже! И сами Прозоровские кто пред нами? … А у батюшки Божиим милосердием, и Пречистой Богородицы милостию, и великих чудотворцев молитвою, и Сергиевою милостию, да и у меня батюшкиным благословением, Прозоровских таких была не одна сотня. А Курлятев чем меня лучше? Его дочерям всякое узорочье покупай (то благословенно и хорошо), а моим дочерям — проклято и за упокой. Да много того было от вас всех бед моих не исписать.

А с женою вы меня зачем разлучили? Если бы вы у меня не отняли юницы моей, то Кроновых бы жертв не было. А скажешь, что я во вдовстве не терпел[816] и чистоты не сохранил — все мы люди. Ты зачем взял стрелецкую жену? Только бы вы с попом на меня не восстали, ничего бы этого не было: все то злое повелось от вашего самовольства. А князя Владимира на царство зачем хотели посадить, а меня с детьми извести? Я разве обманом, войной и с помощью пролития крови взошел на престол? Родился по Божьему изволению на царстве и не вспомню того, как меня батюшка пожаловал, благословил на царство (так давно это было), да и вырос на царском престоле. А князю Владимиру[817] разве положено быть царем — от четвертого удельного родился! Разве он достоин того, чтобы быть государем и по праву наследует? И случилось бы то разве от вашей измены и его дурости. В чем моя вина пред ним? В том ли, что ваши дядья и господа отца его уморили в тюрьме, а его с матерью также держали в тюрьме? И я его с матерью от заточения освободил и держал в чести и всяком подобающем устроении, а он было уж того лишился. И я такие обиды стерпеть не смог — за себя решил постоять. И вы стали противиться мне больше прежнего да изменять, и я потому еще ожесточеннее вам сопротивлялся. Я хотел подчинить вас своей воле, и вы за то святыню Господню осквернили и поругали! Осердясь на человека, на Бога восстали. Сколько церквей и монастырей и святых мест осквернили и поругали! Сами о том Богу ответ дадите. Об этом же теперь умолчу; ныне же о настоящем напишу. Смотри, о князь, на то, каковы судьбы Божии, Бог ведь дает власть, кому хочет. Вы вот, по-дьявольски, с Сильвестром попом и с Алексеем Адашевым хвалились, говоря словами из книги Иова: «Обошел землю и прошел поднебесную и вся земля под ногами моими», а забыли, что сказал ему Господь: «а знаешь ли ты раба моего Иова?» Так и вы хотели попирать ногами всю Русскую землю; но вся мудрость ваша оказалась напрасной Божьим изволением. Потому и заострил я свое перо, чтобы тебе написать. Вот вы говорили: «Нет людей на Руси, некому за нее постоять». Но вас самих нет, а кто претвердые города германские берет? То сила животворящего креста, победившая Амалика с Максенцием, города берет. Не дожидаются города германские осады, но перед явлением животворящего креста головы склоняют. А где по грехам случалось, не было животворящего креста явления, тут и бой был. Много отпущено из плена всяких людей: спроси их, узнай.

А писал ты с обидой, что мы тебя в дальноконные грады, как бы объявив опалу, посылали, — и ныне мы с Божьей помощью при своих сединах и дальше твоих дальноконных градов прошли, и коней наших ноги прошли по всем вашим дорогам, из Литвы и в Литву, и по тем дорогам мы пешком ходили и воду во всех тех местах пили, — уж теперь в Литве не скажут, что не везде коня нашего ноги прошли. И где хотел найти успокоение от всех твоих трудов, в Вольмере, и тут на покой твой Бог нас принес, и где надеялся найти убежище, — мы тут и с Божьей помощью тебя согнали, ты тогда дальноконнее поехал.

И это мы тебе от многого малое написали. Сам рассуди, что ты и как сделал, и за что Божий Промысел не обошел нас своей милостью; рассуди, что ты натворил. Об этом сам поразмысли и сам себя спроси обо всем. А мы тебе писали все это, не гордясь, не надмеваясь (Бог о том ведает), но чтобы ты опомнился для исправления, чтобы ты о спасении души своей помыслил.

Писано в нашей отчине Ливонской земле, в городе Вольмаре, лета 7086-го, <на 43-м году нашего правления, на 31-м году нашего Российского царства, 25-м Казанского, 24-м Астраханского>.

Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским относится к числу наиболее известных памятников русской средневековой литературы. Начало полемики двух непримиримых оппонентов было положено весной 1564 г. Князь Андрей Михайлович Курбский (1528–1583) покинул свое воеводство в городе Юрьеве и перешел на сторону польского короля Сигизмунда II Августа. Из ливонского города Вольмара боярин отправил Ивану Грозному (1530–1584) письмо, в котором упрекал царя за немилостивое обращение с подданными, говорил о том, что московский государь нарушает Божественные заповеди и грозил справедливым наказанием на Страшном суде. Упреки Курбского не остались без внимания. Летом этого же года царь ответил. Его письмо превосходило, пожалуй, все полемические сочинения этого жанра не только по объему, но и по силе аргументации, и по многообразию использовавшихся литературных источников. Фактически царь осуществил детальнейший разбор всего послания князя Андрея: каждый довод противника получил подробное опровержение. Подобная манера ведения спора отвечала канону дипломатической грамоты: многие документы Посольского приказа строились сходным образом.

Вероятно, через пять лет А.М. Курбский ответил. В небольшом втором послании он не касался существа обвинений, брошенных ему Иваном IV. Курбский ограничился тем, что высмеял литературный стиль своего бывшего сюзерена. С точки зрения князя Андрея, главным достоинством образцового письма является краткость, отсутствие повествовательных вставок и бытовых деталей, умеренное цитирование авторитетных авторов.

Полемика продолжалась и в 70-е гг. XVI в. В 1577 г. Иван IV захватил большую часть ливонских городов и отправил письмо из города Вольмара, где некогда укрывался Курбский. Судя по всему, царь не был знаком со вторым посланием Курбского. Ивану не стало известно и так называемое третье послание князя, завершенное в 1579 г. Каждый из участников полемики был уверен в том, что сказал последнее слово, поставил точку в столь долгой дискуссии, длившейся приблизительно 15 лет.

Эпистолярный жанр русского Средневековья остается одним из наименее изученных. Своеобразие письма состоит в том, что оно находится между литературой и бытом. В Древней Руси послания рассматривались часто как факт литературной жизни и помещались в рукописные сборники, становившиеся достоянием читательской аудитории. Переписка Грозного и Курбского сохранилась в книжной традиции XVII в.

В новейшее время она неоднократно издавалась и комментировалась. В этом издании выборочно публикуются лишь отдельные послания, полно характеризующие тем не менее индивидуальную авторскую манеру каждого из оппонентов.

Тексты первого и второго письма А.М. Курбского и второго письма Ивана Грозного переведены по изданию: Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Текст подгот. Лурье Я.С. и Рыков Ю.Д., Л., 1979. с. 7–9, 101–102, 103–105.

Из Казанской истории[818]

Новое сказание, вкратце повествующее о начале Казанского царства, и о войнах с казанскими царями великих московских князей, и о победах их, и о взятии Казанского царства, что было недавно.

Прекрасную и новую повесть эту послушайте радостно, о христоименитые люди, о содеявшихся преславных делах в нашей земле и во дни наши, в годы преславного и благочестивого и державного царя и великого князя Иоанна Васильевича, Богом возлюбленного и Богом избранного, и Богом венчанного, владимирского и московского и всей великой России самодержца, которому даровал Бог всемирную победу и славное одоление презлого царства сарацинского, предивной Казани, ради правой его веры во Христа. И молю вас, о боголюбцы, не презреть грубости моей. О любви Христове рассказать чаял я и постарался не знающим сего последующим поколениям писанием своим пояснить разумно о начале Казанского царства: откуда впервые, в какие годы, и как возникло оно, и о прежних великих победах великих наших самодержцев московских. Пусть же, прочитав, братия наши, воины, скорби свои оставят, а прочие возвеселятся и прославят Бога Иисуса Христа, и разумеют все дивные чудеса его и великие милости, что подает истинным рабам своим верным. Начну же теперь. А вы внимайте разумно сладкой повести моей…

…О первом начале царства Казанского, в какое время и как началось, не нашел я сведений в летописцах русских и мало в казанских увидел. И много спрашивал у мудрейших людей русских: один говорил так, а другой иначе, но никто не ведал истины.

За грехи мои случилось мне плененному быть варварами, и отвезли меня в Казань. И отдали в дар царю казанскому Сапкирею. И взял меня царь к себе служить во дворец свой. И был я там двадцать лет. Во взятие же казанское вышел из Казани на имя царя московского. Царь меня крестил и немного земли мне в удел дал. И начал я служить ему верно.

И я, когда жил в Казани, часто и прилежно расспрашивал царя и премудрейших и честнейших казанцев — ведь царь знал меня и любил, а вельможи его уважали меня. И слышал много раз от самого царя и вельмож его…

Был на Каме старый город Брягов, оттуда пришел царь Саин Булгарский. И поискал и нашел в год 1177 место на Волге, на самой окраине русской, на этой стороне Камы реки, одним концом прилегающее к Булгарской земле, другим же концом к Вятке и к Перми. Место хорошее и красиво очень, и скотопажитно[819], и пчелисто, и все земные семена рождает, и овощами изобильно, и зверями, и рыбой, и всего в нем много, так что не обрести другого такого места во всей Русской нашей земле…

(На этом месте царь Саин[820] — легендарный персонаж — решает возвести город. Но место оказывается занято двуглавым змеем, которого царь изгоняет с помощью волхва. Тогда на этом месте возникает Казань, что символично но: змей олицетворяет зло, злое и Казанское царство.

Даже повесть подробно рассказывает о взаимоотношениях казанских и русских правителей, о войнах и перемириях между ними, о преданности одних и предательстве других.

Один из самых драматических эпизодов в истории отношений двух царств представляет собой описание судьбы татарского хана Улу-Ахмета[821]).

Спустя 18 лет после смерти Зеледии-султана, царя великой Орды, и через 30 лет после взятия Казани князем Юрием[822], прибежал от восточной страны, Большой Золотой Орды, изгнанник царь Улу-Ахмет, с малой дружиной и с царицами и детьми своими, изгнанный великим старым Едигеем[823], князем заяицким, царства своего лишенный и едва смерти избежавший. И ночь и день скитался по полям, переходя с места на место, ища, где бы поселиться, но не находил. И не смел ни к одной стране приблизиться, ни к одной державе, но между ними скитался, как хищник и разбойник. И приблизился к пределам Русской земли, и послал моление смиренное к великому князю Василию Васильевичу[824] московскому, в шестой год великого княжения его, в десятый год своего царствования. Не рабом, но господином и любимым сыном и братом называл его Улу-Ахмет, прося позволения на пределах земли Русской недолгое время оставаться, чтобы отдохнуть от трудов своих, собрать воинов множество и возвратиться скорее в Орду, против врага своего, заяицкого князя Едигея, и выгнать его с царства. Было у того Едигея 70 сыновей от 30 жен, и у меньшего из сыновей было воинов до 10 000, и за силу их были прозваны мангитами сильными, потому и покоряться царю не захотели, и Орду большую дерзнули взять.

Князь же великий не противился царю, позволил ему приблизиться к земле своей и принял его с честью, не как беглеца, но как царя и господина своего, и дарами его почтил, и дружелюбие к нему высказал, как сын к отцу, и брат или раб к господину своему. Ибо на княжение им посажен был с сыном своим названым, 10 лет не взимал с него царь дани и оброков, и надеялся князь великий не только приятелем быть ему, но и иметь с ним, как: говорил, любовь верную и дружбу великую. Но не подумал о том князь великий, что волк и агнец вместе не питаются, не спят, не живут, и сердце слабого уязвлено боязнью до тех пор, пока один из них не погибнет.

И обещание и клятву дали царь и князь великий ничем друг друга не оскорблять, до тех пор пока царь от Русской земли уйдет. И дал князь великий царю для кочевья Белевские земли. Царь же, кочуя там, начал собирать воинов своих, желая отомстить врагу. И сделал ледяной город, из реки вынимая толстый лед, осыпая его снегом и водой поливая, ибо опасался еще погони за собой: нужна была ему крепость в то время. И уходя, пленял земли чужие, как орел, улетая от гнезда своего далеко пищу искать.

Князь великий, услышав об этом, испугался, возмутился и смятение ощутил в мыслях своих, и подумал, что Улу-Ахмет начал собирать против него воинов и хочет воевать Русскую землю. И некие ближние советники смущали его, говоря: «Князь, великий государь, ведь когда зверь утопает, тогда его и убить спешат. Если же на берег выплывет, то многих уязвит и сокрушит, а сам то ли убит будет, то ли убежит». Князь послушал горького совета этого всех советников своих и послал посла, требуя, чтобы ушел царь из земли его, не воюя. Тот же умолял его немного подождать. Князь великий грозил ему и посылал к нему и во второй, и в третий раз. Царь не слушался и умолял еще подождать, не ведая, что готовится и вооружается великого князя войско, мечи острятся на него, смиренно говорил: «Брат, господин мой, немного помедли, скоро уйду я из земли твоей. Ведь никакого зла я тебе не сделал, по обещанию нашему и по любви; и впредь до смерти моей, если даст мне Бог вновь царствовать, рад буду иметь с тобою дружбу верную и любовь сердечную и неизбывную. И еще и сыновьям моим прикажу служить тебе и угождать после тебя детям твоим, и грамоту тебе дам на себя, на сыновей моих и на внуков за печатями золотыми, чтобы дани и оброков с тебя не брать и землю твою не воевать. И если замыслю я какое-то зло на тебя, малое или великое, решу, как ты думаешь, обидеть тебя, сделавшего мне добро и накормившего меня, как просителя нищего, то пусть Бог твой, в которого я верую, убьет меня».

И увидел князь великий, что не слушает его царь и добром по воле своей не хочет уйти из земель державы его. И не поверил в истинность его слов и обещания, поскольку тот был язычником, подумал, что лукавит и лжет царь, позабыв слова о том, что покорное слово сокрушает кости, а смиренного сердца и сокрушенного Бог не унизит. И послал на царя брата своего князя Дмитрия Галицкого, по прозвищу Шемяка[825], а с ним вооруженных воинов 20 000, и князей тверского и рязанского, а с ними по 10 000 воинов, и всех воинов 40 000, чтобы прогнать царя из пределов Русских. Он же, злой царь, увидев, что великий князь не внемлет смиренному его молению, и воины его уже готовы и приближаются, послал смиренно к брату великого князя, прося не наступать до утра, поскольку он хочет уйти прочь. Тот же хотел скорее исполнить повеление брата, надеясь на силу свою.

Царь отчаялся просить милости у смертного человека и возвел очи свои звериные на небо, молясь. И пришел к русской церкви (случилось, что она стояла на пути в некоем селе) и припал к порогу пред дверями храма, не смея войти в него, и, вопия и плача, со слезами говорил: «Боже русский, слышал я о Тебе, что милостив Ты и праведен, не на лица людей зришь, но правду в сердцах ищешь. Узри ныне скорбь и беду мою, и помоги мне, будь нам истинный судья, и суди по правде меня и великого князя, и обличи вину каждого из нас Ведь хочет он убить меня неповинного, выбрав для этого удобное время, и стремится неправедно погубить меня, преступая данные раньше обещание и клятву; и уважение и прежнюю любовь мою к нему, как к любезному сыну, забывая, видит меня в великих напастях и бедах притесняемого зло и погибель принимающего отовсюду. И не ведаю я, в чем преступил клятву или солгал ему». И плакал долго, стеная, и восстал с земли от коленопреклонения своего мерзкого, и собрался с воинами своими, и затворился в городе ледяном И вскоре внезапно напали на него воины русские. Он же, начав бой, увидел, что успех на его стороне, и тогда отворил врата городские, и сел на коня, и взял копье и оружие в руки, и заскрежетал зубами, как дикий свирепый зверь, и грозно засвистал, как страшный змей великий, ожесточил сердце свое и закипел злобою, он, повиновавшийся и братом и господином называвший великого князя, а теперь в бою с его войском встретившийся, — как лев ревущий, как змей, страшно огнем дышущий от великой горести.

И против многих воинов русских вышел царь с 3000 всех, тысяча из тех вооруженных не дрогнула, не побежала от множества воинов московских, но отчаялась в жизни своей, а еще больше надеялась на Бога, и на правду свою и храбрость, и на, злое умение свое ратное. И когда сошлись оба войска — увы мне, что говорю! — одолели они войско великого князя, и побили всех русских воинов в год 1438, декабря в 5 день. И осталось на том побоище от 40 000 воинов великого князя восемь его воевод с немногими воинами, скитались они по дебрям, стремнинам и лесам И едва живыми не взяли и самих воевод, но избавил Господь от этого. Покорность царя Бог смирением наградил и победил свирепосердие князя нашего московского, ибо клятвы не преступают, даже если и иноверцу дают. О блаженное смирение, ведь не только нам христианам, Бог помогает, но и язычникам по правде способствует.

(Затем Улу-Ахмет становится властителем Казани, воюет с русскими. Его политику продолжает сын Мамотяк. Столкновения с казанцами продолжаются на протяжении следующего столетия.

Основное место уделено рассказу о подготовке Иваном Грозным похода на Казань, который рассматривается автором в первую очередь как заслуга самого царя. Автор особенно подчеркивает, что Казань приносила много бед русским людям на протяжении веков):

…И как мне сказать или написать о напастях тех грозных и страшных русским людям во время то. Страх меня охватывает, и сердце мое горит, и плач смущает, и сами слезы текут из очей моих. И кто может исчислить все беды за многие годы от казанцев православным христианам, пуще Батыя. Батый единожды Русскую землю прошел, как стрела молнии, как темная головня, попаляя и сжигая, и города разрушая, пленяя христиан, мечом губя, казанцы же не так губили Русь, но никогда из Русской земли не уходили: то с царем своим, то с воеводами воевали Русь, и иссекали, как сады, русских людей, и кровь их, как воду, проливали. Из наших же христиан, воевод, московских князей и бояр, против них встать и сражаться никто не мог из-за свирепости их и суровости. И всем тогда беда и тоска велика, кто жил на окраине, от варваров тех, у всех русских людей из очей слезы текли, как реки; скрывались в пустынных лесах, в горах, в тесноте горькой жили с женами и с детьми, покидая род и племя и отечество свое, бежали в глубину Руси. Много варвары городов русских разрушили, травой и быльем зарастили села и деревни, многие селения заросли быльем из-за варваров…

(Таким образом, решение Ивана Грозного захватить Казань несет спасение русским людям. Автор подробно рассказывает о подготовке неудачного похода на Казань, бывшего в 1550 г., а затем о втором — победоносном походе 1552 г. Перед началом его Иван IV простился с женой, царицей Анастасией[826]):

И тогда благоверный царь князь великий оставил свою царицу Анастасию с миром и любовью и сказал ей слово такое: «Я тебе, жена, повелеваю не скорбеть о моем уходе, но пребывать в подвигах духовных, и в посте, и в воздержании, и часто ходить в церкви Божии, и многие молитвы творить за меня и за себя, и милостыню убогим давать, и бедных миловать, и от царских опал освобождать, и из темниц заключенных отпускать, дабы сугубую награду принять от Господа в будущей жизни». То же и брату своему наказывал.

Царица, услышав все это от благочестивого царя, супруга своего любимого, нестерпимою скорбью уязвлена об уходе его, не могла стоять от великой печали, и пала бы на землю, если бы не сам царь супругу свою поддержал. И долго молчала она, а потом заплакала горько, и не могла удержаться от слез и проговорила: «Ты, благочестивый мой господин царь, заповеди Божьи хранишь, и стараешься один, больше всех, душу положить за людей своих. Я же, свет мой дорогой, как стерплю долгую разлуку с тобой? И какая птица в час один пролетит дальний твой путь, дабы возвестить мне сладкую весть о здравии твоем, когда с погаными будешь биться и одолеешь их. О всемилостивый Господи Боже мой, узри мое смирение и услышь молитву рабы твоей, и прими рыдания мои и слезы, и дай мне услышать о преславной победе супруга моего, царя, над врагами, и позволь мне здоровым его дождаться, и светлым и веселым ему вернуться, радуясь и хваля милость Твою».

Царь князь великий, утешив царицу словами и наставлением, простился с ней, и вышел от нее из палат своих и вошел в церковь Пресвятой Богородицы, честного ее Благовещения, что стоит на Сенях близ царских палат. Благоверная царица Анастасия, проводив до церкви той супруга своего царя и возвратившись в палату свою, как ласточка в гнездо, с великим горем, и печалью, и многими сетованиями, как светлая звезда темным облаком, скорбью и печалью покрылась в палате своей, в ней и жила, все оконца закрыв, света дневного видеть не желая, доколе царь с победою возвратится. И в посте и молитвах пребывала, день и ночь Бога моля о супруге своем, дабы непогрешимым было оружие его против врагов, и с веселием и радостью вернулся к ней царь, и оба они оставили печаль свою и сетования и горе.

(Рассказу о последней, решающей битве за Казань предшествует рассказ о вещих снах казанского царя и сеита — главы мусульманского духовенства, — предсказывающих захват города.)

В первую ночь, когда к Казани пришел царь и великий князь и град обступили войска, видел страшный сон казанский царь. Лег он с печалью немного поспать, и взошел с востока месяц, мал и темен, тонок и мрачен, и встал над Казанью. Другой же месяц, который от запада взошел, светел и велик, пришел и тоже над градом встал, выше темного месяца. Темный месяц от светлого побежал и сотрясался, большой же месяц долго стоял и, как крылатый, полетел от места своего и, догнав, ударил темный месяц, и, как будто поглотив, в себя его принял, и тот в нем засветился. А большой месяц, светлый, испустил как бы звезды огненные и искры вниз с небес, на город, и сжег всех людей казанских. И опять встал над городом большой месяц, и еще вырос, и сильнее, чем прежде, сиял неизреченным светом, как солнце.

В ту же ночь сеит казанский сон видел. Стеклось множество стай больших многообразных зверей и люто рыкали: львы, и гепарды, и медведи, и волки, и рыси, и наполнились ими луга и поля все казанские; против них вышли из города небольшие стаи единошерстных зверей — волков воющих. И принялись они биться с многоразличными теми зверями, и в один час все, вышедшие из города, лютыми теми зверями ранены были…

(Автор возносит хвалу воинам и боярам, принимавшим участие в походе. Например, он восхваляет князя Симеона Микулинского[827].)

…Превеликий воевода князь Симеон всех превзошел воевод и начальников полков храбростью и твердостью ума своего; за мудрые советы его любим был царем и великим князем. А воинам русским был доброратным воеводой, победами сияющим. И многие русские воины и противники видели его издалека: когда в бою полки сходились, как огненный, ездил он на коне своем, а меч и копье его, как пламя, метались по сторонам и секли противников, пролагая среди них улицы. А конь его, мнилось, как змей крылатый, летающий выше знамен; противники же видели это и быстро бежали от него, не умея устоять против него, и думали, что это не человек, но ангел Божий или некий святой заступник русский…

(Последние дни осады Казани описаны особенно подробно, так же как сам решающий бой. Подчеркивается мужество и русских воинов, и казанцев, защищавших город.)

Царь князь великий, взяв благословение и прощение у духовного отца своего, мужа добродетельного, по имени Андрей, и, как гепард, ярости наполнившись ратной, сел на избранного своего коня, с мечом, и поскакал, размахивая мечом и воеводам крича: «Что долго стоите без дела? Пришло время потрудиться недолго и обрести вечную славу». И хотел в ярости дерзнуть сам с воеводами идти на приступ в великом полку и своею храбростию ободрить всех, но удержали его воеводы силою, и воли ему не дали, чтобы грех какой не случился, и отвели в стан его, и увещевали тихими словами: «Тебе, царь, подобает спасти себя и нас; если мы все убиты будем, а ты будешь здоров, то нам будет честь и хвала во всех землях, и останутся у тебя сыновья наши и внучата и родственники, и будет вместо нас без числа служащих тебе. Если же мы все спасемся и тебя, единственного самодержца нашего, погубим, какая нам будет слава и похвала? Будет стыд и срам, укор во всех народах, унижение вечное, и останемся как стадо овец, не имеющее пастыря, в пустынях и горах блуждающее, съедаемое волками». Он же пришел в разум от ярости чрезмерной, и понял, что не на добро его безумное дерзновенье, и пустил к городу впереди великий полк, пеших вооруженных за огромными щитами деревянными, по 30 человек ко всем воротам, и приказал туры подвести ко всем стенам города близко, чтобы воинам взойти с них на стены проломленные, — царевичам астраханским с татарами, а за ними и всему воинству. А всем полкам не велел спешить, чтобы не гибли люди из-за стеснения у города Сам царь отъехал с братом своим, князем Владимиром, и с царем Шигалеем, и стоял, издалека глядя на происходящее.

Воеводы же с пешими воинами к городу приступили и в один час девять ворот проломили, и в город вошли, и пути всюду открыли русскому воинству. И самодержцево знамя, вознеся, на город поставили, победу христиан над погаными показывая всем. И быстро с теми царевичами поспешили в проломы, с полками их варварскими, и вошли в город через пустые места в мгновение ока без боя, и не дали загореться городу, угасив силу огненную.

Пока казанцы еще во страхе метались, и сами собой не владели, и с умом не собрались, другие воеводы стояли, ожидая подходящего времени; и когда увидели, что огонь угас, и дым по воздуху ветром разносит, и воины русские уже по городу скачут, бьются с казанцами врукопашную, тогда двинулись с мест тех, где стояли с полками своими, с криком громким.

И вошли во град на конях своих, как грозные тучи с великим громом, лились со всех сторон, как вода сильная, во все врата и проломы, с обнаженными копьями и мечами, друг друга подбодряя и крича: «Дерзайте и не бойтесь, друзья и братья, поспешите на дело Божье; ведь Христос невидимо помогает нам!» И не удержали их ни реки, ни глубокие рвы, ни все укрепления казанские, но как птицы через них перелетали и к граду припадали и прилипали. И если Господь не сохранит град, то всуе бдят стерегущие его. Пешие же воины лестницы бесчисленные приставляли к стенам и лезли по ним неудержимо, другие же, как птицы или белки, зацеплялись всюду, как ногтями, железными баграми за стены и залезали в город и били казанцев, те же со стен городских падали на землю. И смерть свою очами видя, веселились и лучше жизни смерть считали, ибо честно за веру свою, и за отечество, и за город свой стояли. С некоторых казанцев сошел смертный страх, и осмелели и стали во вратах града и у пустых мест, и схватились с русскими, и смешались войска великие, и крепко сражались, как звери дикие рыкая. И страшно было видеть обоих войск храбрость и мужество: одни войти во град хотели, другие же пустить их не желали, и, отчаявшись жизни своей, крепко бились и неотступно говорили себе, что один раз человек умирает. И трещали копья, и сулицы[828], и мечи в руках их и, как гром сильный, голоса и крик обоих войск звучали…

(После рассказа о взятии Казани автор говорит о преобразованиях, которые произошли там, и о возвращении русского войска в Москву. Царя встречает весь народ. Особенно ярко показана его встреча с царицей Анастасией):

Царица христолюбивая Анастасия встретить приготовилась царя самодержца, по царскому обычаю своему. На преддверие палат выйдя, с благоверными женами, с княгинями, с боярынями, веселия полна, на землю проливала слезы, как печальная горлица, видя супруга своего, давно разлученного с ней и вновь прилетевшего к подруге своей; и плач и тоска обоих прекратились. И радостны были оба, друг друга видя; как прекрасная денница[829] узрела пресветлое солнце, во вселенной с востока в палаты свои входящее, и помраченное облако уныния и печали, прежде бывшее на ней, светлостью лица своего и веселым взором прогоняющее, и разлуку, как дым, рассеивающее…

(В конце автор подводит итог всему сказанному, обобщенно рассказывая о значении взятия Казани и произнося похвалу предводителю похода Ивану Грозному.)

Таков был тот царь князь великий; и много по себе памяти и похвалы достойного оставил: города новые создал и старые обновил, и церкви пречудные и прекрасные воздвиг, и монастыри общежительные инокам устроил. И от юных лет не любил никакой потехи царской: ни охоты с птицами или псами, ни звериных боев, ни гусельного звона, ни гудков пения, ни музыкального голоса, ни пищания невнятного, ни скоморошьих, что от бесов, скакания и пляски; и всякое смехотворное зрелище от себя удалил, и скоморохов прогнал, и вконец все это возненавидел.

И только всегда о воинстве попечение имел, и поучение о битвах творил, и почитал добрых конников и храбрых пеших воинов, и о том с воеводами совещался и во все дни жизни своей с мудрыми советниками размышлял, как бы избавить землю свою от нашествия поганых и частого пленения ими. К тому же тщился всякую неправду, и бесчестье, и неправосудие, и взятки, и ростовщичество, и разбои, и кражи по всей своей земле извести, а правду и благочестие в людях посеять и вырастить. И для того по всей великой державе своей, по всем городам и селам разыскав, поставил разумных людей верных сотниками и пятидесятниками и к присяге привел всех, как Моисей израильтян[830], дабы каждый соблюдал людей своих, как пастырь овец, рассматривал и изыскивал всякое зло и неправду и обличал виноватого перед судьями. И если не оставит обличенный злого обычая своего, то смерть примет неумолимую. И так укрепил землю свою. Иначе нельзя злые обычаи, издавна укоренившиеся среди людей, до корня истребить.

И была тогда во царствии его великая тишина по всей земле Русской, прекратились всякие беды и мятежи, и великие разбои, и хищения, и воровство. И частые набеги варваров прекратились: убоялись его крепкой силы языческие цари, и устрашились меча его нечестивые короли, военачальники нагайские мурзы испугались блеска копий его и щитов, и затрепетали и побежали немцы с магистром от искуснейших ратоборцев… И стесненные супостатами русские пределы во все стороны он расширил и продолжил их до краев морских и наполнил бесчисленными селениями. И многие победы над противниками одержал, и даже имен воевод его боялись и трепетали. И звали его во всех странах крепким царем и непобедимым, и боялись враги его войной приходить на Русь, слыша, что жив он еще, и силу его зная, как племена, заточенные македонским царем Александром[831] за великие горы, на край Чермного моря. Если же приходили на землю нашу, то не явно, как при отце его и прадеде, когда по всей земле не уходя на русских окраинах жили, но как воры приходили и нечто украдкой похищали и убегали, как звери гонимые. Воеводы же московские, где услышат о приходе варваров, там, собравшись, прогонят их и, как мышей, давят и побивают. То ведь от века и от рождения дело варварское и ремесло — кормиться войною. Конец о взятии казанском.

Произведение написано около 1563–1565 гг. Автор поставил перед собой задачу рассказать об истории взаимоотношений Казанского ханства и Руси начиная с XII века и кончая победоносным походом на Казань Ивана Грозного в 1552 г. Сам автор — свидетель осады Казани, со взятием которой закончилось его двадцатилетнее пребывание в плену у татар. Это весьма образованный человек, хорошо знавший русскую историю по летописям, знакомый со множеством литературных произведений предшествующих веков. В основе многих эпизодов произведения лежат предания казанских татар, использованы в ряде случаев элементы русского фольклора.

Текст «Казанской истории» переведен по изданию: Казанская история / Подготовка текста, вступительная статья и примечания Г.Н. Моисеевой. М. — Л., 1954