Случайные попутчики

31

Но между другой частью его существа и той, что он хотел сохранить, граница была слишком хрупкой, и первая слишком часто вторгалась во вторую, а формы вторжения были очень уж многообразны: отдельные слова, звуки, оттенки света, движения рук и ног, а если он совсем ничего не делал, ничего не слышал и не видел, то вопли торжествующего внутреннего голоса, который его разил и устрашал. Свадебные торжества, столь тщательно продуманные, такие праздничные, такие чистые в ореоле белых кружев и льняного белья, предвкушаемые всеми с такой радостью, казались ему самым черным предательством из всех, что он мог совершить, и чем ближе они подходили, тем безумней и бесполезнее становился его спор с самим собой о том, чтобы их отменить. До последнего часа ему хотелось просто взять и сбежать.

Его старый чикагский приятель Роберт Тричер позвонил поздравить и спросил, можно ли приехать на свадьбу. Гай отказал ему под каким-то маловразумительным предлогом. Он считал, что всем занимаются Фолкнеры — это их друзья, их семейная церковь, а присутствие его друга может пробить брешь в его, Гая, защитной броне. Он пригласил только Майерса, который был не в счет — получив заказ на больницу, Гай уже не снимал с ним студию, — Тима О’Флаэрти, который не сможет приехать, и двух или трех архитекторов из Димса, знакомых с его работами лучше, чем с ним самим. Но через полчаса после звонка Тричера из Монреаля Гай перезвонил ему и попросил быть шафером. Потом только он сообразил, что вот уже с год как не вспоминал о Тричере и не ответил на его последнее письмо.

Не вспоминал он и о Питере Риггсе, о Вике Де Пойстере или Гюнтере Холле. В свое время он частенько бывал у Вика с женой на Бликер-стрит и как-то раз привел к ним Анну. Вик был художником, прошлой зимой он прислал Гаю приглашение на свою выставку. Гай даже не ответил. Сейчас ему смутно припомнилось, что Тим приезжал в Нью-Йорк, звонил и приглашал на ленч — как раз тогда, когда Бруно изводил его своими звонками, и Гай отказался. В «Теологической Герамнике» он, помнится, читал, что древние германцы решали вопрос о виновности обвиняемого по числу друзей, которые были готовы публично поручиться за его достоинство. Интересно, сколько бы людей поручились сейчас за него? Он никогда не уделял своим приятелям много времени, потому что они на это и рассчитывали, но теперь он чувствовал, что и приятели, в свою очередь, избегают его, словно заочно почувствовали, что он перестал быть достойным их дружбы.

Воскресным утром перед венчанием Гай медленно ходил кругами вокруг Боба Тричера в церковной ризнице, цепляясь за воспоминание об эскизах больницы как за последнюю надежду, за последнее доказательство собственного существования. Он выдал отличную работу, за которую удостоился похвалы от своего друга Боба Тричера. Он доказал самому себе, что еще способен творить.

Боб бросил попытки втянуть его в разговор. Он сидел, скрестив на груди руки, с милым, хотя и несколько отстраненным выражением на пухлом лице. Боб считал, что Гай просто нервничает. Боб не знал, что он чувствует, потому что Гай понимал: как бы он ни опасался, что все написано у него на лице, лицо ничего не выдаст. И это самое чудовищное — как, оказывается, легко превратить жизнь в сплошное лицемерие. В этом вся суть: его свадьба и его друг Боб Тричер, который его уже не знает. И маленькая ризница из камня с высокими зарешеченными оконцами, похожая на тюремную камеру. И гул голосов за стеной, как шум толпы, уверенной в своей правоте и готовой взять тюрьму приступом, дабы вершить суд скорый и правый.

— Ты, случаем, не прихватил бутылки?

Боб даже подскочил.

— Конечно. Она мне карман оттягивает, а я про нее и забыл.

Он поставил бутылку на стол и выжидательно посмотрел на Гая. В свои сорок пять лет Боб обладал сдержанным, хотя и сангвиническим темпераментом; его внешность безошибочно выдавала в нем довольного жизнью убежденного холостяка и специалиста, с головой ушедшего в свое дело и прекрасно в нем разбирающегося.

— Ты первый, — подтолкнул он Гая. — Я хочу выпить с тобой за Анну. Гай, она очень красивая. — И, улыбнувшись, добавил: — Так же красива, как белый мост.

Гай стоял и смотрел на открытую пинтовую бутылку. Теперь в заоконном гуле Гаю чудилась насмешка над ним, над ним и над Анной. Бутылка на столике казалась частью этой насмешки, усталая и жалко смешная спутница традиционной свадьбы. Он пил виски на своей свадьбе с Мириам. Гай запустил бутылкой в угол ризницы. На секунду добротный треск разбитого стекла и всплеск виски заглушил гудки клаксонов, голоса, идиотские трели органа, но потом все эти звуки снова вернулись.

— Прости, Боб. Мне очень стыдно.

Боб не сводил с него глаз.

— Я тебя ни капельки не виню, — улыбнулся он.

— Зато я себя виню!

— Послушай, старик…

Гай видел, что Боб не знает, обратить ли все в шутку или держаться серьезно.

— Погоди, — сказал Тричер, — я сейчас раздобуду другую.

Не успел Боб подойти к двери, как та открылась и в ризницу проскользнула худая фигура — Питер Риггс. Гай их познакомил. Питер прибыл на свадьбу аж из самого Нового Орлеана. На бракосочетание с Мириам он бы не прилетел, подумал Гай. Питер терпеть не мог Мириам. На висках у Питера уже появилась седина, хотя на худом лице играла все та же ухмылка шестнадцатилетнего мальчишки. Гай коротко обнял его в ответ, почувствовав, что действует словно заведенный, машинально, как в ту пятницу вечером.

— Пора, Гай, — сказал Боб, открывая дверь.

Гай пошел с ним рядом. К алтарю вели двенадцать ступенек. На лицах написано обвинение, подумал он. Ужас сковал язык, как в тот раз у Фолкнеров на заднем сиденье автомобиля. Когда же они вмешаются и положат всему конец? Сколько еще намерены тянуть?

— Гай! — услышал он чей-то шепот.

Шесть, считал Гай, семь.

— Гай! — тихо, но целенаправленно, из-за каких-то лиц, и Гай посмотрел налево, проследил за взглядами двух обернувшихся женщин и увидел Бруно. Его — и никого другого.

Он снова уставился прямо перед собой. На самом деле Бруно или ему примерещилось? На лице напряженная улыбка, серые глаза острые, как буравчики. Десять, одиннадцать, считал он. Двенадцать ступенек, пропустить седьмую… Это легко запомнить, тут перебой ритма. Его мороз по коже продрал. Разве это не доказательство, что Бруно ему только привиделся? Господи, молился он про себя, не дай упасть в обморок. Лучше бы грохнулся в обморок, чем женился, прокричал в ответ внутренний голос.

Он стоял рядом с Анной, и Бруно был тут же с ними обоими; не событие, не промельк во времени, но состояние, то, что всегда было и пребудет вовеки. Бруно, он, Анна. И движение по предопределенной колее. Целая жизнь, пока смерть нас не разлучит, ибо таково наказание. Так какого еще наказания он взыскует?

Кругом выныривали улыбающиеся лица, Гай поймал себя на том, что по-обезьяньи скалится в ответ, как последний кретин. Клуб назывался «Парус и ракетка». Была сервирована холодная закуска, все выпили по бокалу шампанского, он тоже выпил. Бруно там не было. Там, можно сказать, вообще никого не было, за исключением морщинистых и надушенных безвредных старушек в шляпках. Потом миссис Фолкнер обняла его правой рукой за шею и поцеловала в щеку, и он увидел из-за ее плеча, как в дверь протискивается Бруно все с той же улыбкой и теми же глазками-буравчиками, которые нашли его в церкви. Бруно направился прямо к нему и остановился, покачиваясь.

— Желаю тебе… желаю всего самого лучшего, Гай. Ты ведь не против, что я заглянул? Такое радостное событие!

— Убирайся. Убирайся немедленно.

Улыбка нерешительно сбежала с лица Бруно. На нем был новый темно-синий габардиновый костюм с широкими, как у смокинга, лацканами.

— Я только что с Капри, — сказал он своим хриплым голосом. — Как поживаешь, Гай?

Тетушка Анны прощебетала поздравления на ухо Гаю, он что-то пробормотал в ответ, повернулся и пошел было прочь.

— Я только хотел пожелать тебе всяческих благ, — заявил Бруно. — Вот-те на.

— Убирайся, — повторил Гай. — Дверь прямо сзади.

Больше ни слова, подумал он, а то сорвусь.

— Объяви перемирие, Гай. Мне хочется познакомиться с молодой.

Гай позволил двум дамам средних лет увести себя, подхватив под руки. Он не мог видеть Бруно, но знал, что тот с обиженной нетерпеливой ухмылкой отступил к столу с закусками.

— Держитесь на плаву, Гай? — сказал мистер Фолкнер, забирая у него полупустой бокал. — Давай-ка разживемся у стойки кое-чем получше.

Гаю налили полстакана шотландского. Он болтал, не соображая, что говорит. Он был уверен, что сказал: кончайте со всем этим, пусть все уходят. Однако такого не было, а то бы мистер Фолкнер не заходился от хохота. Или наоборот?

Гай заметил, что Бруно с другого конца стола следит, как разрезают торт, в основном не сводя глаз с Анны. Губы Бруно растягивала тонкая и прямая безумная ухмылка, глаза сияли, как бриллиантовая булавка в его темно-синем галстуке, и на лице его Гай прочитал ту же смесь тоски, ужаса, целеустремленности и капризности, как и при первой их встрече.

Бруно подошел к Анне:

— Мы, кажется, где-то встречались. Вы не в родстве с Тедди Фолкнером?

Гай увидел, как они пожали друг другу руки.

— Он мой двоюродный брат, — ответила Анна с непринужденной улыбкой, которой только что улыбалась кому-то еще.

Бруно кивнул.

— Я пару раз играл с ним в гольф.

Гай почувствовал на плече чью-то руку. Питер Риггс.

— Гай, у тебя найдется минутка? Я бы…

— Нет, не найдется.

Гай двинулся следом за Бруно с Анной и взял ее за левую руку. Бруно плелся с другой стороны — очень прямой, крайне раскованный, в руках — тарелка с непочатым куском свадебного торта.

— Мы с Гаем старые приятели. Давно знакомы, — и он подмигнул Гаю через голову Анны.

— Вот как? Где же вы познакомились?

— В школе. Мы приятели еще со школьной скамьи, — ухмыльнулся Бруно. — Представьте себе, миссис Хайнс, я давно уже не видел такой красивой невесты. Очень, очень счастлив, что познакомился с вами, — произнес он, но не так, как обычно прощаясь, а с подчеркнутой убежденностью, заставившей Анну снова ему улыбнуться.

— А я рада была познакомиться с вами, — сказала она в ответ.

— Надеюсь, у меня будет случай повидаться с вами обоими. Где вы намерены обосноваться?

— В Коннектикуте, — ответила Анна.

— Хороший штат Коннектикут, — заметил Бруно, еще раз подмигнув Гаю, и отошел с изящным поклоном.

— Он приятель Тедди? — спросил Гай у Анны. — Это Тедди его пригласил?

— Не принимай такой озабоченный вид, милый! — рассмеялась Анна. — Мы скоро уезжаем.

— Где Тедди? — поинтересовался он, в то же время спрашивая самого себя, что пользы, если Тедди разыщется, что за смысл превращать это в проблему?

— Две минуты назад он был во главе стола, — сообщила Анна. — Вон Крис. Я должна с ним поздороваться.

Гай обернулся, поискал Бруно глазами и увидел, что тот, уплетая яйца-пашотт, рассказывает что-то забавное двум молодым людям, а те улыбаются ему, словно зачарованные дьяволом.

Вся ирония, подумал Гай с горечью через несколько минут, уже в машине, вся ирония заключается в том, что у Анны не было времени его, Гая, узнать. Когда они познакомились, у него был период хандры. Сейчас его попытки, потому что он так редко что-то пытался, стали похожи на настоящую жизнь. А самим собой он был разве что те несколько дней в Мехико.

— Этот парень в синем костюме учился у Димса? — спросила Анна.

Они ехали к Монток-Пойнт. Какая-то родственница Анны предоставила им свой коттедж на трехдневный медовый месяц. Медовый месяц состоял всего из трех дней, потому что Гай обещал приступить к работе в «Хортон, Хортон и Киз, архитекторы» меньше чем через месяц и ему предстояло потрудиться с двойной нагрузкой, чтобы успеть до этого запустить в дело подробные чертежи больничного здания.

— Нет, в институте. Недолго.

Но зачем он покрывает ложь Бруно?

— Любопытное у него лицо, — заметила Анна, расправляя платье на лодыжках, прежде чем положить ноги на откидное сиденье.

— Любопытное? — переспросил Гай.

— Не в смысле привлекательное. Просто сильное.

Гай скрипнул зубами. Сильное? Она что, не видела, что он ненормальный? Патологически ненормальный? Почему этого никто не видит?