Случайные попутчики

32

Секретарша у «Хортон, Хортон и Киз, архитекторы» вручила ему записку; звонил Чарлз Бруно и оставил свой телефон. Судя по номеру, в Грейт-Неке.

— Спасибо, — сказал Гай и пересек вестибюль.

Что, если в фирме регистрируются все звонки? Этого нет, но все же? А если в один прекрасный день Бруно заявится сюда самолично? Впрочем, «Хортон, Хортон и Киз» сами такие мошенники, что на их фоне Бруно будет не очень уж выделяться. Не поэтому ли он здесь и оказался, погряз во всей этой мерзости, внушив себе, будто отвращение станет его искуплением и здесь ему полегчает?

Гай направился в комнату отдыха — огромную, со стеклянной крышей и обитой кожей мебелью — и закурил сигарету. Мэйнуоринг и Уильям, двое из ведущих архитекторов фирмы, сидели в массивных креслах, изучая отчеты компании. Гай глядел в окно, чувствуя на себе их взгляды. Они всегда за ним наблюдали — ведь он особая статья, гений, как уверял всех и каждого Хортон-младший, так что он здесь делает? Возможно, у него меньше денег, чем всем кажется, и, понятно, он только что женился, но, даже не считая всего этого и больницы в Бронксе, он явно нервничает и потерял самообладание. Бывает, и самые лучшие утрачивают контроль над собой, говорят они про себя, так с чего бы и лучшим воротить нос от необременительной работы? Гай глядел вниз на грязную мешанину крыш и улиц Манхэттена, которые напоминали напольный макет, иллюстрирующий, как следует планировать город. Когда они обернулись, Мэйнуоринг опустил взгляд, как мальчишка.

Утром он спустя рукава работал над заказом, которым занимался вот уже несколько дней. Не спешите, сказали ему. От него требуется одно — выдать заказчику то, что тот хочет, и расписаться под этим. Речь шла о здании универсального магазина в одном из богатых городков Уэстчестера; заказчик просил что-нибудь типа старого особняка, который бы вписывался в городской ансамбль, но только, конечно, и современное тоже, верно? И он специально просил, чтобы заказ попал к Гаю Дэниелу Хайнсу. Спустив свое воображение до уровня заказа, Гай мог бы быстренько расчертить картон, но то, что речь в самом деле шла о здании универсального магазина, предъявляло определенные функциональные требования. Он все утро стирал нарисованное и вострил карандаши: по его расчетам, самый грубый эскиз, который можно будет показать клиенту, займет у него еще четыре-пять дней — конец этой недели и половину следующей.

— Чарли Бруно тоже придет, — сообщила вечером Анна, возясь на кухне.

— Что? — сказал Гай, выйдя из-за перегородки.

— Разве его не так зовут? Молодого человека, который был на свадьбе? — спросила Анна; она резала лук на деревянной доске.

— Ты его пригласила?

— Он, вероятно, прослышал, позвонил и вроде как сам напросился, — ответила Анна настолько небрежно, что его мороз по спине пробрал от подозрения, уж не испытывает ли она его. — Хейзел, нет, голубушка, не молоко, в холодильнике полно сливок.

Гай смотрел, как Хейзел поставила пакетик со сливками рядом с миской натертого овечьего сыра.

— Тебе неприятно, что он придет, Гай?

— Нет, но, как ты знаешь, никакой он мне не приятель.

Он неловко подошел к шкафу и вытащил ящик с гуталином и щетками. Как остановить Бруно? Какой-то ведь способ наверняка существует, но, ломая над ним голову, он уже понимал, что никогда не додумается.

— Тебе действительно неприятно, — улыбалась Анна.

— Просто я считаю, что он дурно воспитан.

— Ты разве не знаешь, что не пригласить желающего на новоселье — дурная примета?

Бруно явился уже на взводе. Все гости говорили каждый свое о новом доме, но Бруно вошел в гостиную, выдержанную в кирпично-красных и густо-зеленых тонах, с таким видом, словно бывал здесь уже сотню раз. Или, подумал Гай, знакомя Бруно с другими гостями, словно он здесь живет. Все свое возбужденное внимание и улыбки Бруно сосредоточил на Гае с Анной, приветствия остальных едва ли до него доходили, хотя два-три человека, решил Гай, судя по всему, с ним знакомы. Исключением оказалась некая миссис Честер Болтайноф из Манси-Парка на Лонг-Айленде; Бруно тряс ее руку обеими своими так, будто обрел в ней союзницу. Гай с ужасом увидел, что миссис Болтайноф улыбнулась Бруно широкой дружеской улыбкой.

— Как живем-можем? — спросил Бруно у Гая после, налив себе виски.

— Прекрасно. Великолепно, — ответил Гай, решивший хранить спокойствие, даже если для этого потребуется себя оглушить. Он уже успел раза три глотнуть неразбавленного виски на кухне. Сейчас он поймал себя на том, что отходит, отступает к винтовой лестнице в углу гостиной. Только на минутку, твердил он себе, только сообразить что к чему. Он взбежал на второй этаж, вошел в спальню, холодной рукой тронул лоб и медленно провел по лицу.

— Простите, я все еще хожу по вашему дому, — донесся голос с другого конца комнаты. — Гай, дом потрясающий, я словно попала в девятнадцатый век.

У комода стояла Хелен Хейберн, подруга Анны еще по бермудской школе. А в комоде — маленький револьвер, подумал Гай.

— Будьте как дома. Я поднялся за носовым платком. Как чувствует себя ваша выпивка? — спросил Гай, выдвигая левый верхний ящик, где лежали нежеланный револьвер и ненужные носовые платки.

— Как сказать — лучше, чем я.

Гай решил, что у Хелен один из ее «малохольных» периодов.

Она была художницей по рекламе, и хорошей художницей, по мнению Анны, но бралась за работу лишь тогда, когда садилась на мель, истратив трехмесячное содержание. Он чувствовал, что она невзлюбила его с того раза, как он не пошел с Анной к ней на вечеринку. Чем она занимается в их спальне, делая вид, что выпила больше, чем на самом деле?

— Гай, вы всегда такой серьезный? Знаете, что я сказала Анне, когда она сообщила, что выходит за вас?

— Что она с ума сошла.

— Я сказала: «Но он такой серьезный. Очень красивый и, может быть, гениальный, он такой серьезный, как ты можешь его выносить?» — Она потянулась к нему своим широковатым хорошеньким бледным личиком. — Вы даже и не оправдываетесь. Спорю, вы такой серьезный, что даже меня не поцелуете.

Он заставил себя подойти и поцеловать ее.

— Тоже мне поцелуй.

— Но я нарочно забыл о серьезности.

Он вышел. Она расскажет Анне, решил он, скажет, что в десять часов застала его в спальне со страданием на лице. А то еще и в комод полезет, и револьвер найдет. Впрочем, он и сам в это не верил. Хелен глупенькая, он не мог взять в толк, что в ней нравится Анне, но не вредная и, как Анна, не любит лезть в чужие дела. Господи, разве со дня их переезда револьвер не лежит себе спокойно на своем месте, хотя в соседнем ящике Анна держит свои вещи? Он не боялся, что Анна полезет досматривать его половину комода, как не боялся, что она будет вскрывать его письма.

Когда он спустился, Бруно и Анна сидели у камина на прямоугольном диване. Стакан, которым Бруно небрежно балансировал на спинке дивана, оставил на обивке темно-зеленые пятна.

— Гай, он мне рассказывает все-все о новом Капри, — сообщила Анна, глядя на него снизу вверх. — Мне так хочется побывать там с тобой.

— Главное — снять весь дом целиком, — продолжал Бруно, не обращая внимания на Гая, — например, замок, и чем больше — тем лучше. Мы с мамой жили в таком огромном замке, что ни разу не доходили до другого крыла, пока как-то вечером я не перепутал двери. Так на том конце террасы собралось за столом целое итальянское семейство. В тот же вечер они все пришли к нам, их было около дюжины, и предложили даром прислуживать, только чтоб мы их не прогоняли. Мы их конечно, оставили.

— Вы не изучали итальянского?

— Нужды не было! — ответил Бруно, пожав плечами, голос у него снова был хриплый, какой постоянно звучал в воображении Гая.

Гай занялся сигаретой, всей спиной ощущая жадный, робко-игривый взгляд, каким Бруно смотрел на Анну. Этот взгляд проникал под кожу глубже, чем цепенящие уколы алкоголя. Конечно же Бруно успел расхвалить ее платье, любимое платье Гая из серой тафты с крохотным синим рисунком, напоминающим павлиний глаз. Бруно всегда обращал внимание на то, как одеваются женщины.

— Мы с Гаем, — отчетливо произнес голос Бруно у него за спиной, словно он уже к ним повернулся, — мы с Гаем однажды говорили о путешествиях.

Гай раздавил сигарету в пепельнице, загасил каждую искорку и подошел к дивану.

— Ты не хочешь сходить наверх поглядеть нашу комнату для игр? — спросил он Бруно.

— Конечно, — ответил тот, вставая. — В какие же игры вы играете?

Гай втолкнул его в маленькую комнату, обитую красным, и закрыл за собой дверь.

— Ты когда-нибудь остановишься?

— Гай! Ты пьян!

— Чего ты добиваешься, рассказывая всем и каждому, что мы старые приятели?

— Не всем. Одной Анне.

— Неважно, ей или кому другому. Чего ты этим добиваешься? Чего добиваешься, явившись сюда?

— Тише, Гай! Ш-ш-ш-ш!

Бруно небрежно повел рукой со стаканом.

— Полиция до сих пор держит твоих знакомых под наблюдением, верно?

— Меня это не беспокоит.

— Убирайся. Немедленно убирайся, — Гай пытался сдержать себя, голос у него прерывался от напряжения. А почему, собственно, он обязан сдерживаться? За револьвером с последней пулей ходить недалеко — спальня напротив.

Бруно устало на него посмотрел и вздохнул. Он дышал под нос, и присвист его дыхания был точь-в-точь, как тот звук, что Гай слышал ночами у себя в комнате.

Гай слегка покачнулся, и это привело его в ярость.

— По-моему, Анна очень красива, — любезно заметил Бруно.

— Еще раз застану тебя за разговором с ней — убью.

Улыбка увяла на губах Бруно, но тут же расцвела еще шире:

— Это что, Гай, угроза?

— Нет, обещание.

Через полчаса Бруно отключился позади дивана, на котором раньше сидел рядом с Анной. Лежащий на полу, он казался очень высоким, а его голова — маленькой на большой каминной плите. Трое мужчин его подняли и остановились, не зная, что делать дальше.

— Отнесите его… в комнату для гостей, куда же еще, — распорядилась Анна.

— Это к добру, Анна, — рассмеялась Хелен. — На новоселье кто-нибудь обязательно должен остаться в доме на ночь. Первый гость?

К Гаю подошел Кристофер Нельсон.

— Где вы его раскопали? В нашем клубе в Грейт-Неке он вырубался так часто, что его перестали пускать.

После свадьбы Гай поговорил с Тедди. Тот не приглашал Бруно и ничего про него не знал, кроме того, что его недолюбливает.

Гай поднялся в студию и закрыл дверь. На рабочем столе лежал незавершенный эскиз дурацкого универмага, который больная совесть заставила его взять домой, чтобы закончить за субботу и воскресенье. От вида знакомых линий, которые расплывались в его одурманенном взоре, ему сделалось тошно. Он взял чистый лист ватмана и принялся рисовать здание, какое им нужно. Он в точности представлял себе, что требуется, и только надеялся, что успеет закончить до того, как ему станет плохо, а потом пусть будет плохо, как последнему псу. Однако, когда он дорисовал, плохо ему не стало. Он всего лишь праздно посидел в кресле, а потом пошел и открыл окно.