Служили два товарища

Сиваш 8 ноября. 3 час. 15 мин

Штурмовая колонна вилась теперь между маклаками длинным узловатым шнурком: проход стал совсем узким и ненадёжным. Артиллерийских коней повыпрягали — от них было больше мучения, чем толку. Пушки тянули вручную, кидая под колёса доски, вязанки камыша, а то и шинели. Лошади брели где-то отдельно в темноте. То и дело раздавалось тоскливое предсмертное ржание: видно, ещё одну бедолагу затянула топь.

Страшнее всего были внезапные отчаянные выкрики:

— Тону!.. Товарищи, братцы, тону!..

Оступиться было легко, спасти из трясины трудно. Но бойцы шли вперёд, с трудом вытягивали ноги из ледяной жижи — падали, поднимались и опять шли, да ещё волокли за собой орудия, зарядные ящики и пулемёты.

Прожекторы на Литовском полуострове на секунду погасли, потом снова зажглись. Теперь они глядели на Сиваш. Голубые щупальцы опустились на тёмную воду, потрогали её и поползли на восток.

Во главе колонны тяжело хлопало на ветру намокшее знамя. Перед ним, по-прежнему держась рядом, шли носатый командир и проводник-крестьянин. Оба с тревогой смотрели на холодное зарево прожекторов.

Расплёскивая слякоть, к ним подбежал запыхавшийся Карякин.

— Слушай, командир. Сейчас этот прожектор нас накроет. Это как пить дать.

— Залегать будем, — хмуро сказал командир.

— Это конечно. Но ложиться надо не врозь, а кучками, человек по тридцать… Тогда он не разберёт, где чаклак, а где люди. Вот мне какая идея в голову бросилась.

…Прожектор задумался, потом повёл круглым немигающим глазом на запад. Обслуга — офицер в полушубке и два солдата — молча следила за движением луча.

Ничего интересного прожектор не высветил: белёсый грунт, озерца воды и чёрные неправильные пятна чаклаков.

…Когда полоснув под дну Сиваша, луч ушёл в высоту, одно из чёрных пятен зашевелилось. Бойцы поднимались на ноги, кое-как счищали грязь. Поодаль ожил другой «чаклак», ещё дальше — третий.

Отряды снова срослись в колонну и снова двинулись вперёд.

— Ваше благородие! — обратился пожилой солдат-прожекторист к офицеру. Обращение это было старорежимное и употреблялось только для приятности. — Когда нам смена будет?

— Наверное, уже скоро, — ответил офицер и полез в карман за часами. Он не успел их вынуть. Прибрежные камыши затрещали, захлюпала грязь под сапогами, и на берег полезли мокрые чёрные люди.

Засуетился луч обманутого прожектора, но уже было поздно. Кувыркаясь, полетели ручные гранаты, воздух шатнуло взрывами.

Офицер лежал, раскинув руки по земле. Прожектор погас. Серое его бельмо бессмысленно уставилось в небо…

Волна атакующих дохлестнула до проволочных заграждений на берегу Колючую паутину кромсали щипцами, рубили сапёрными, острыми, как секачи, лопатками, рвали голыми руками.

По ту сторону проволоки берег полого уходил вверх. Там была линия окопов, и из этих окопов по красным били винтовки и пулемёты.

Висли на проволоке, падали на землю убитые, но те, кто уцелел, продолжали штурмовать колючий частокол.

А из камышей, с Сиваша, всё лезли и лезли на берег люди.

Двое пулемётчиков установили на позицию трёхногий «льюис», но не успели открыть огонь: срезанные пулемётной очередью, оба одновременно ткнулись в грязь лицом. К «льюису» подбежал Некрасов — огромный и словно бы горбатый: за спиной у него висела камера. Он лёг было за пулемёт, но передумал; вскочил, поднял «льюис» на руки, как винтовку, и двинулся вперёд, к проволоке.

Там в самой гуще атаки бесновался, махал револьвером Карякин. Проволоку уже почти не было видно: больше чем на половину её завалило трупами.

— Третья рота! — исступлённо орал Карякин. — Третья рота! Кто живые — за мной!.. — Он стал взбираться наверх — прямо по мёртвым.

Тогда отважились и другие. Ни щипцы, ни лопаты, ни вязанки камыша уже не нужны были бойцам. Мёртвые их товарищи своими телами настлали дорогу через проволоку.

Когда, перевалив на ту сторону, красные стали закидывать окопы гранатами, когда — оборванные, страшные — рванулись в штыковую атаку, врангелевцы не выдержали, стали отступать.

Андрей стоял, широко расставив ноги, и стрелял по бегущим из «льюиса», стрелял прямо с рук. Гильзы били косым фонтанчиком мимо его лица, тяжеленный пулемёт, будто молотом, колотил его в грудь, руки онемели, пот заливал глаза, а он всё стрелял.

Цепь наступающих бежала вверх по склону, и из пересохших глоток рвалось страшное, похожее на рыдание «ура».

Перевалив через гребень, бойцы увидели ровную, как ладонь, степь. А поперёк этой степи, в сотне саженей от гребня, лежала и ждала их вторая линия врангелевских укреплений — спрятавшиеся за брустверами пушки, пулемёты, винтовки.

И всё это разом обрушило огонь на атакующих.

Под свист осколков, под улюлюканье пуль штурмовая колонна повернула назад, сползла по склону вниз.

Только знаменосец задержался на гребне. Он всадил древко знамени в землю, попробовал, крепко ли, и кубарем скатился вниз, чтобы не убило…

Карякин полз на брюхе и вертел головой, как ящерица, — выглядывал носатого командира И наконец увидел чёрную тужурку, длинные ноги в обмотках. Командир был мёртв.

Карякин прикрыл ему лицо фуражкой, приподнялся и хрипло закричал:

— Колонна! Слушай мою команду!.. Окопаться! Будем ждать подкрепления…