В ту ночь сильно похолодало. Дно Сиваша было белёсое, круто присоленное морозом. Стекляшками поблёскивали замёрзшие лужицы — всё, что осталось от угнанного ветрами моря.
С обрывистого берега на эту тоскливую равнину спускались бойцы — отряды штурмовой колонны. На берегу горели костры. Возле штабного автомобиля толпились командиры.
Съезжали на дно Сиваша трёхдюймовые пушки; каждую волокла шестёрка лошадей. Взвод за взводом вытягивались в узкую колонну и уходили в темноту.
…Хрустел под ногами мёрзлый песок. Впереди колонны шёл бородатый мужик в тулупе. В руке у него был длинный, как у библейского патриарха, дрючок.
Рядом шагал командир штурмовой колонны — худой, носатый, озабоченный. За ним несли развёрнутое красное знамя.
По обе стороны тропы чернели кляксами илистые болотца.
— Чёрные эти пятна — их надо берегчись хуже огня, — поучал командира проводник. — Это чаклаки называются, по-русскому сказать — топь, трясина. Туды оступишься — и всё, каюк.
Позади, там, откуда ушла колонна, дрожали красные точки — костры на берегу. Далеко впереди рубили небо, скрещивались голубые палаши прожекторов. Там был Литовский полуостров.
От головы колонны к хвосту торопливо шёл связной. Ясным голосом он повторял для бойцов инструкцию:
— Не кричать зря без толку. Не курить… Не стрелять без команды…
Оступилась и недоумённо заржала лошадь в артиллерийской упряжке.
— Стреляй её! Она приказ не сполняет, — сказал в темноте голос.
— Это кто же такой языкатый? — строго спросил связной.
Отозвался тот же голос:
— Ну чего жужжишь?.. Без тебя знаем! Тут не пешки деревянные, а сознательные бойцы… Может, все коммунисты.
Связной вдруг обрадовался.
— Иван Трофимыч! — сказал он, приглядевшись. — Командир желанный. Это ты ли?
— Ну, я, — ответил Карякин. Он шагал рядом с Андреем Некрасовым.
— А тут вся рота твоя! — доложил связной. — Ты чего ж не с нами? Кем командуешь?
— Командовал бы жинкой, да и той нету, — хмуро сказал Карякин. — Я теперь съёмщик.
Связной не совсем понял, но с уважением посмотрел на штатив и кассеты, которыми был навьючен Карякин.
— Хитрое дело!.. Ну, бывай.
Он отошёл, а Карякин повернулся к Андрею:
— Это Пудалов, комвзвода был у меня.
Некрасов не ответил.
— Всё серчаешь, — сказал Карякин с обидой. — Вроде мы с тобой бабу не поделили… А я за революцию огорчался! И ты на меня не можешь держать зла! Не имеешь такого права!
Андрей шагал молча, глядя себе под ноги.
…Проводник шёл, настукивая дорогу своим посохом.
— Кончилась сухость, — сказал он. — Теперь гляди в оба!..
Подбежал связной Пудалов.
— Товарищ командир! Надо бы ходу сбавить — там пушки вязнут.
…Вокруг увязшей пушки суетились бойцы. Бились в постромках, разбрызгивали чёрный ил кони. Ездовой без толку жёг их кнутом. Ствол пушки всё больше задирался кверху, а хвост уходил в трясину.
Подошёл Некрасов с широкой доской. Он кинул её на топкую землю, подлез под пушку и, упираясь коленями и руками в доску, медленно выжал лафету кверху. Рот у негра перекосился от натуги, белки выпучились на чёрном лине.
Бойцы подхватили скользкий от ила хвост пушки, лошади рванули — и орудие неохотно выкатилось из чаклака. А Некрасов, подняв с земли свою камеру, перекинул её за спину и снова зашагал вперёд.