Смена караулов

ГЛАВА 6

Строить новые кварталы в старом городе — какая это адова работа: и для архитекторов, и для прорабов, и для самих горожан… Нет, не по душе это было Дворикову. Если бы не Горский с его пристрастием ко всякой старине, он, Двориков, давно бы укрупнил площадки, чтобы размахнуться пошире, а то приходится годами ютиться на малых островках. Вся надежда на окраинные жилые массивы, но городские власти ревниво следят за тем, чтобы не оставался без внимания и центр, где немало еще одно-двухэтажных домиков, подлежащих сносу.

Недавно произошел случай, который чуть ли не вконец испортил отношения Дворикова с управляющим трестом. Вернувшись из командировки, Платон узнал, что его главный инженер, поддавшись своеволию одного важного заказчика, решил начать снос каменного старого дома на бывшей Торговой площади (тем более что жильцов переселили на окраину, чего же терять время). Двориков послал туда студенческую бригаду, в помощь ей двинул экскаватор для погрузки мусора в автосамосвалы.

К счастью, Платон не опоздал. Он взял с собой главного инженера и помчался на Торговую площадь. Студенты еще курили, готовясь к своей работе, — их традиционный утренний перекур, как заведено у всех строителей, был сегодня очень кстати.

Платон вышел из автомобиля, окликнул бригадира. Тот подбежал к нему, отрекомендовался.

— Кто у вас тут работает? — спросил Платон.

— Главным образом филологи, товарищ управляющий.

— А историки есть?

— Я сам историк, товарищ управляющий, — бойко отвечал не в меру высоченный парень из богатырского племени послевоенных акселератов.

— Тогда скажите, молодой человек, что вам известно о доме, который вы намеревались разобрать по кирпичику?

— Затрудняюсь сказать, товарищ управляющий.

— Негоже. Римскую историю изучили, наверное, до последнего камня, да и в Париже не заплутались бы, конечно, без всяких гидов, а родного города не знаете.

Парень смущенно оглянулся на своих хлопцев, явно ожидая от них поддержки.

— Никто не знает? — обратился Платон уже ко всем. Студенты молчали.

— Так слушайте. В апреле восемнадцатого года, когда белая конница внезапно ворвалась в город и устроила в а р ф о л о м е е в с к у ю н о ч ь, именно на этой площади красные пулеметчики — русские и мадьяры — до утра отбивали, одну за другой, лобовые атаки спешенных казаков. Ни на шаг не отступили, защищая весь квартал, в том числе и этот купеческий особняк, где находились дети красногвардейцев.

— Но почему здесь нет мемориальной доски? — смущенно поинтересовался бригадир-историк.

— Видать, руки не доходят. А вам-то уж надобно знать каменную летопись города и без мраморного оглавления.

— А кто же подготовил это здание к сносу?

— Как видите, нашлись иваны, не помнящие родства… — Платон круто повернулся к Дворикову: — Переведите их на новый объект. Студенты должны учиться строить, а не разрушать.

Главный инженер был смущен не меньше бригадира и счел за благо промолчать.

Но едва они сели в машину, Двориков возбужденно заговорил:

— Какой скандал, Платон Ефремович! Дело обязательно дойдет до горкома. Заказчик ни за что не смирится с таким оборотом дела. Теперь затаскают нас с вами по инстанциям.

— Мне не привыкать, а вы привыкнете со временем. Этому вашему влиятельному заказчику приглянулось видное местечко в центре города, и он, ни с чем и ни с кем не считаясь, пошел напролом. Ничего, поживут на окраине.

— Но ведь в принципе существует проект генплана города.

— Именно проект, а не утвержденный генеральный план. Не потому ли под шумок кабинетных разговоров о генплане кое-кто спешит з а с т о л б и т ь облюбованные места в центральной части. Мы с вами в первую голову ответственны за будущее города. Да-да, Виталий Владимирович.

«Ему что, — думал Двориков, — он без пяти минут пенсионер. А мне еще работать да работать».

Дело действительно дошло до горкома. Нечаев поддержал Горского. Тогда обиженный заказчик отправился в обком. Но там все были по горло, заняты хлебом насущным — урожай выдался отменный — и жалобу на строительный трест отложили до осени. Двориков немного успокоился, хотя почувствовал, что Горский стал относиться к нему суше, бесцеремонно напоминая при каждом удобном случае о прямых обязанностях главинжа, будто он нуждался в его напоминаниях.

Виталий Двориков был опытным инженером, мог свободно потягаться с кем угодно. Он выбрал свою профессию не случайно, не так, как нынче выбирают — лишь бы пройти по конкурсу в любой институт. С юности его героями были не комбриги и комдивы, не исследователи Арктики, не стратонавты, даже не прославленные авиаторы чкаловокого масштаба, а волевые начальники крупных строек. Он, бывало, удивлялся тому, что многие из них не имели специального образования. А если бы им еще дипломы инженеров!

Двориков окончил институт как раз вовремя: начиналась послевоенная строительная эра с ее мощными гидроузлами, сибирскими промышленными центрами. Он сразу обратил на себя внимание, его охотно продвигали по службе. К сорока годам он стал главным инженером одного союзного треста, который сооружал металлургический комбинат на Урале. Но здесь-то и случилась первая досадная заминка: когда управляющего трестом возвели в ранг начальника главка и он, Виталий Двориков, готов был заменить своего шефа, из области вдруг прислали вялого пожилого человека. Дворикова долго мучила эта несправедливость. Он хотел было уехать на Крайний Север, чтобы все начать сызнова. Но тут ему предложили новый проектный институт с заманчивой перспективой. Только он наладил дело, как появился некий полноправный директор — вместо него, временно исполнявшего обязанности. И опять, волей-неволей, пришлось потесниться на второй план. В министерстве ему доказывали, что в наше время технической революции судьбы строек вершат не управляющие трестами и не директора проектных институтов, а главные инженеры. Но Двориков уже серьезно задумывался над тем, почему его держат в замах. В чем тут причина? Как будто все деловые качества налицо — и административной жилки не лишен, и не так уж молод. Может быть, где-то, на какой-то ступеньке он задержался дольше нормы и потерял нужный темп? Или вообще на целую пятилетку опоздал? Он искал и не находил удовлетворительного ответа на эти терзавшие его тщеславие вопросы.

Вскоре Дворикову представился еще один случай наверстать упущенное. Его пригласил в горком лично Воеводин и прямо, без всяких обиняков начал с того, что Горский в недалеком будущем уйдет на отдых и, стало быть, нужно заранее подумать о достойном преемнике. Так Воеводин ловко сосватал его в помощники Платона, с тем условием, чтобы он мог заранее войти в курс дела. То был третий заход Дворикова на желанную цель.

Но вот теперь Максим Дмитриевич сам ушел на пенсию, а новый секретарь горкома Нечаев, несмотря на молодость, привык полагаться на старые кадры, тем более что Горский, кажется, и не торопится покинуть обжитой пост, хотя и не прочь пожаловаться на контузию. Крутой, своенравный мужик — Платон Горский: возьмет да найдет себе другого сменщика на стороне, не терпит он, когда главный инженер наступает ему на пятки. А тут еще этот дурацкий конфликт из-за старого дома сильно подпортил их отношения. Так что одно к одному.

Двориков долго ничего не говорил жене о своей размолвке с управляющим трестом, пока слух не дошел и до нее. Тогда он в нескольких словах рассказал ей, как было дело. Римма Степановна не огорчилась, не посочувствовала, она лишь заметила между прочим:

— Нашла коса на камень.

— Кто же коса, кто камень?

— Это неважно.

— У других жены как жены…

— Слышала не раз. Ты, пожалуйста, Виталий, не ищи во мне домашнего адвоката. У меня своих неприятностей хватает, — сказала она и отправилась в магазин за продуктами.

Он бесцельно ходил из угла в угол, дожидаясь, когда жена накормит его домашним ужином. Надоели ему буфеты с холостяцкой поры: одни «дежурные» бутерброды — и в институте, и на стройках. У других жены встречают мужей накрытыми столами, заботятся с утра до вечера, а ты, на правах «штатного» командировочного, только и ищешь, где бы перекусить на скорую руку. Зато жена — общественный деятель, пользуется доброй известностью в городе. Никто не знает, чего стоит ему, Дворикову, эта ее известность. Все не как у людей: вовремя не поешь, в субботний вечер не сходишь в театр или на концерт, да и поговорить будто не с кем, если жене все заранее известно. Вот сегодня мимолетно поинтересовалась его размолвкой с Горским и тут же рассудила, точно посторонняя, даже не вникнув в самую суть дела. Раньше, бывало, спорила, отстаивала свою точку зрения. А сейчас и спорить не желает…

Они встретились лет десять тому назад. Виталий Двориков был уже главным инженером союзного треста, а Римма Степановна Луговая — начинающим инструктором парткома. Когда она впервые появилась на строительной площадке вместе с секретарем парткома, Двориков подумал: откуда это взялась такая миловидная женщина, одетая, что называется, с иголочки? Он принял ее за легкомысленную щеголиху из столицы, приехавшую по заданию какой-нибудь газеты. Мало ли этих дамочек встречается на ударных стройках… И когда через несколько дней она обратилась к нему лично, он снисходительно заулыбался, ожидая наивных вопросов. Ей, кажется, не понравились его улыбочки, и она довольно требовательно попросила ознакомить ее с ходом работ. Волей-неволей пришлось битый час водить ее по всей площадке, показывать что к чему, объяснять, чего и сколько не хватает из материалов. Римма Степановна коротко записывала не переспрашивая. Тогда Виталий, опасаясь, как бы такая инструкторша не перепутала все на свете, начал излишне подробно растолковывать специальные термины. «Ясно, ясно», — скороговоркой отвечала она и шла дальше. «Позвольте, вы инженер по образованию?» — не удержался он. «Нет-нет. Но прежде чем появиться на стройке, я кое-что полистала». Он усмехнулся в сторону: «Ох уж эти дилетанты с инструкторскими полномочиями!..» Однако через две или три недели, на совещании в парткоме, Двориков вынужден был изменить свое мнение о Римме Степановне. Она выступила дельно, доказательно, удивив не только строителей, но и монтажников, которым легче всего укрываться за техническими премудростями. «Да вы просто молодец!» — похвалил он ее в коридоре. «А вы комплиментщик, оказывается, товарищ Двориков?» — ответила Римма Степановна на ходу.

Он стал оказывать ей больше внимания, которое незаметно для него самого перерастало в открытую привязанность. Прорабы уже поговаривали между собой о том, что-де главный инженер треста ухаживает за инструкторшей, как завзятый деревенский гармонист. Он ничего еще толком не знал о Римме Степановне, за исключением того, что она сама вызвалась уехать из областного центра в этот густо задымленный городок, который даже перелетные птицы огибают стороной. «Видимо, не повезло в семейной жизни», — заключил он. И был рад, что не повезло, иначе бы они не встретились. Когда же кто-то сказал ему, что Римма Степановна вообще не выходила замуж, он поразился: так не похожа была она на беззаботную девушку.

Накануне пуска новой домны Двориков пригласил Римму Степановну подняться на колошниковую площадку, откуда открывается вид не только на весь комбинат, но и на дальние южные отроги Уральского хребта. Она явилась в новеньком синем комбинезоне, в рабочих ботинках. Он мельком осмотрел ее: как преобразилась, точно из комсомольского штаба.

Сухие утренние облака, ослепительно кипенные, в отличие от заводских лиловых и оранжевых дымов, проплывали, казалось, над самым колошником, едва не цепляясь за макушку домны. Римма Степановна жадно смотрела с птичьего полета на горы, на бело-розовый городок, построенный на отшибе от главных цехов комбината, над которыми клубились вулканические дымы коксохима, доменных печей, мартенов. Картина была впечатляющей. «Спасибо за доставленное удовольствие», — сказала Римма Степановна, направляясь к металлической лестнице. Двориков удержал ее за локоть. Она посмотрела на него недоуменно, отняла руку. «Послушайте, Римма Степановна, разве вы не догадываетесь, что я неравнодушен к вам», — дерзко и в то же время смятенно спросил он. «Вот еще новость!» — с этакой девчоночьей усмешкой ответила она. Тогда Двориков, вовсе позабыв и о собственном солидном положении, и о почтенном возрасте, принялся убеждать Римму Степановну в своих серьезных чувствах к ней. Он не стеснялся банальных слов, как юный влюбчивый студентик. Она стояла, облокотившись на перила лестницы, и слушала молча, терпеливо, стараясь, не встретиться с ним даже мимолетным взглядом. А он говорил излишне громко, довольный тем, что Римма Степановна задумалась. Да и кто мог услышать их в поднебесье, где плывут над головой легкие кучевые облака, снявшиеся перед восходом солнца с ночной стоянки на западных шиханах?.. Улучив паузу, Римма сказала с мягким укором: «Вы же, Виталий Владимирович, совершенно не знаете меня». — «Важно то, что я чувствую», — наспех сказал он и опять было вернулся к своей любовной исповеди. «Я тоже совсем не знаю вас, Виталий Владимирович», — добавила она и, крепко держась за поручни, стала спускаться вниз. Он учтиво опередил ее, чтобы она нигде не оступилась… Вот с той поры их отношения переменились. Сама Римма Степановна не сделала ни шагу навстречу ему, однако и не избегала встреч. Двориков догадывался, что она постепенно одолевает какое-то внутреннее сопротивление, но никак не мог понять, что за сопротивление, откуда оно взялось у незамужней, ничего не испытавшей Риммы Луговой.

Через год с лишним она уступила. А еще через несколько лет он был назначен временно исполняющим обязанности директора проектного института, и они переехали в областной центр. Здесь Римма Степановна пошла в гору: заведовала отделом в горкоме, откуда ее выдвинули в облисполком. Ну, а теперь и вовсе поднялась высоковато — начальник областного управления культуры. Он же, Двориков, как был главным инженером треста, так и остался. Изволь довольствоваться тем, что у тебя жена везучая. Нет, никогда не думал он, что окажется в тени преуспевающей жены…

Римма Степановна вернулась из магазина и, ни слове не говоря, занялась ужином. Делала она все в доме только по обязанности хозяйки. А ведь в прошлом было у них что-то настоящее. Но чем дальше, тем реже светило скупое солнце прошедшей молодости. Двориков сначала досадовал, что у них нет детей, которые могли бы скрасить иногда семейное ненастье; и Римма, наверное, была бы другой, более внимательной и к нему и к дому. Она заметно утратила свою былую женственность, хотя на людях старалась выглядеть прежней: актриса, которая не первый год играет заученную роль женщины, вполне довольной своей судьбой. Многие завидовали Римме Степановне, что у нее такой видный муж: красивый, с немного грустным, задумчивым лицом, всегда со вкусом, тщательно одет даже на стройке, среди котлованов и траншей. Он, Двориков, знал себе цену. Не потому ли Римма Степановна и вышла за него в конце концов… Припоминая то время, он был убежден теперь, что была у нее когда-то безответная любовь, вечерние отзвуки которой и сейчас не дают ей душевного покоя. Тут и дети не помогли бы. Наоборот, хорошо, что их нет, — по крайней мере отношения яснее.

За ужином Двориков спросил:

— Признайся, Римма, откровенно: кого ты любила до меня?

Она слегка переменилась в лице, однако ответила игриво:

— Учителя географии в девятом классе.

— Я тоже любил одну математичку, Но то были школьные страсти.

— Откуда у тебя, Виталий, эта поздняя ревность? Говорят, она похуже ранней.

— Тебе лучше знать.

— Не пойму: чего ты хочешь?

— Только минимума — моральной поддержки.

— Ты, Виталий, тщеславный человек, а тщеславным вечно кажется, что их не поддерживает никто, в том числе и жены. Вот сам испортил отношения с Платоном Ефремовичем и терзаешься, что он может испортить тебе карьеру… Так, так, не возражай! Плохо ты знаешь славу. Она женщина кокетливая. Если увидит, что кто-то от нее без ума, годами станет водить за нос.

— Не издевайся.

— Я жалею тебя. Умный, толковый инженер, а ведешь себя…

— Пошла ты, знаешь ли, подальше!..

— Если бы ты сказал мне это тогда, на домне, — печально улыбнулась Римма Степановна и вышла на кухню.

Все. Настроение у него испортилось окончательно. Он не помнил случая, когда бы в таком тоне разговаривал с женой. Были, конечно, досадные сценки, были, но они вскоре забывались. А этого Римма не забудет долго, будет дуться, несмотря ни на какие извинения. Нет ничего тягостнее в доме, как женское молчание. Неприятности на работе — полбеды, но когда им сопутствуют неурядицы семейные, то вовсе не на кого опереться. Ему же, Дворикову, особенно теперь необходима надежная опора в жизни.

Утро выдалось хмурым: наволочь в небе — наволочь на душе.

Двориков явился на работу раньше всех: в тресте никого, кроме уборщицы, не было. Он заглянул в пустой кабинет Горского, неловко потоптался на пороге и хотел уже захлопнуть дверь, как затрезвонили сразу два телефона из той полдюжины, что занимала всю левую часть длинного стола управляющего. Звонили секретарь горкома и Юрий Воеводин. «Подожди минутку, — сказал Двориков Воеводину и ответил Нечаеву: — Слушаю вас, Ярослав Николаевич». В горкоме были недовольны тем, что обе школы все еще не сданы, хотя приближается сентябрь. Двориков назвал несколько уважительных причин и тем навлек на себя двойное недовольство Нечаева. Тот в сердцах напомнил главному инженеру, что Горский лично пообещал закончить к осени не только школы, но и детскую поликлинику. «Раз Платон Ефремович дал слово, то, следовательно, непременно выполнит, — миролюбиво сказал Двориков и глянул в распахнутую дверь — на пороге стоял сам управляющий. — Платон Ефремович как раз вошел. Будете говорить?.. Хорошо, я доложу Платону Ефремовичу»… И взял другую трубку. Но вместо зычного голоса Юрия Воеводина он услышал короткие гудки: каков характерец, не может потерпеть, пока до наго дойдет очередь!

Платон снял легкий плащ, сел за свой громоздкий стол, учтиво освобожденный Двориковым, который в нескольких словах передал ему содержание разговора с Нечаевым.

— Итак, Владимирыч, придется, видно, штурмовать, ничего не поделаешь.

— Успеем ли за неделю?

— Я вчера был там. Кстати, если бы сантехники не подвели, мы, конечно, сдали бы вовремя эти «коробочки». Надо ввести для отделочников вторую, ночную смену. Прошу вас, возглавьте эту операцию, больше какому.

— Хорошо, — сказал главный инженер, подумав со скрытым раздражением: «Держит меня на побегушках, словно практиканта».

— Что это у вас такой кислый вид?

— Разве?

— Я в ваши годы редко унывал.

— Невелика между нами разница, Платон Ефремович.

— Конечно, в середине жизни десяток лет мало значит, однако теперь, на ее исходе, дает о себе знать.

— Так я поеду на площадки, Платон Ефремович, не буду терять времени.

— Звоните, если что, Виталий Владимирович. Действуйте смело. Штурм есть штурм.

— Нечаев посулил помочь людьми, грузовиками для счистки территории обеих школ.

— Не отказывайтесь, берите все, как-нибудь сочтемся, — сказал Платон.

Он был сегодня странно возбужден. Не зная причины, Двориков позавидовал его энергии не по годам. Но именно сегодня Платон переживал самый трудный, самый противоречивый день в своей жизни: он получил наконец письмо от Ульяны и никак не мог привыкнуть к мысли, что Уля-Улюшка жива, что у нее взрослая дочь, — его же дочь! — которая ударилась в науку, и что живут они вдвоем на Кавказе без малого полтора десятилетия. Все его житейские координаты вдруг сместились — Платон вроде бы утратил обычную ориентировку во времени. Он пребывал сейчас в состоянии той душевной неопределенности, когда мог принять любое опрометчивое решение. Однако Платон понимал, что надо остыть, собраться с мыслями. И чем настойчивее он пытался это делать, тем рассеяннее думал обо всем сразу. Одно спасение — работать, работать круглые сутки напролет, пока не свалишься от дьявольской усталости.