Смерти смотрели в лицо

Месть идет по городу

Листы глав 1-4 отсутствуют...

На Первое мая Шведов назначил сбор представителей всех групп. Накануне Борисов и Емельян Гринько детально обсудили меры предосторожности.

На совещание пришли Мельников, Нестеренко, Чибисов, Оленчук, Зимин, Кириченко, Гринько, Вербоноль, Шведов.

Алексей Иванович послал жену дежурить у калитки, а Новикова — на улице.

Друг с другом не знакомились. Расположились на диване и за столом, готовые в любую минуту уйти на задний двор. Шведов доложил обстановку.

— Немцы попытаются, как и в прошлом году, повторить летнее наступление,— сказал он.— Но, как известно нам, задача Красной Армии сдержать натиск фашистов и перейти в контрнаступление в самое ближайшее время. Мы обязаны ослаблять немецкую армию всеми возможными средствами и способами здесь, где нас поставила партия. Уметь обходиться малыми силами, проявлять смекалку и сообразительность, действовать согласно обстановке.

Представители групп доложили о подготовке к выступлению при подходе Красной Армии к городу. Группе Рутченковского коксохимзавода было дано задание сохранить предприятие от взрыва при отступлении немцев, станционной группе — продолжать диверсии на железной дороге, мешать продвижению грузов, а при отходе врага сделать все, чтобы вывести из строя железнодорожную колею.

— Через минуту мы разойдемся,— снова заговорил Антон.— Дорогие товарищи, разрешите поздравить вас и ваши семьи с международным пролетарским праздником. Мы его встретили по-партизански — взорвали прифронтовой склад. Это наш подарок Родине и фронту. О нем скоро узнает весь народ. Из города ушел на ту сторону разведчик партизанского штаба. Он доложит о наших делах...

В этот день агенты СД, полиции и ГФП с разных концов города доносили о первомайских прокламациях. Отчаянные подростки и их старшие товарищи Дуся Ана-кина, Нина Баркар, Рема Шаповалова, Виктор Попов, Федя Раекорякин, Вова Севрюков, Оля Поволяева, Валя Волкова, Лида Гринько, Зоя Воробьева, Анастасия Савостова, Рубен Арутюнян, Валентина Босянова, Надя Савостенок, Таисия Космачева, Галина Дьякова, Мария Шведова оставляли листовки в самых неожиданных местах.

Поволяева и Волкова работали прачками-уборщицами в банно-прачечной при концлагере. Уже несколько раз до этого они разбрасывали прокламации на территории лагеря, когда ходили за супом-баландой. Первомайские листовки Волкова спрятала под кофточку и тоже понесла в лагерь. Неожиданно на проходной ее остановили и обыскали. К счастью, ничего не обнаружили. Праздничное обращение попало к пленным.

Лида Гринько приспособилась распространять листовки в церкви, что стояла по Садовому проспекту, напротив скверика. В ней каждый день шла служба. Лида пробиралась в самую гущу молящихся. Сперва для отво--Да глаз давала «божье письмо», чтобы заинтересовать верующих. Потом начинала вручать старухам сложенные вчетверо листовки.

— Бабуся,— шептала она.— Во имя отца, сына и брата прочитай письмецо, перепиши девять штук и передай другим.

Надоумил подсовывать листовки Вербоноль. Он же подсказал, как испортить настроение церковникам в пасху. В страстную пятницу на вынос плащаницы собралось много народу. Началась служба. Верующие подходили к попу, целовали крест и клали на блюдо свои медяки... Гринько незаметно подсунула под блюдо листовки. Через полчаса за деньгами подошел дьяк. Потянул блюдо, а из под него — ворох прокламаций. Прихожане стали прятать их в карманы и за пазуху. Поднялся переполох, появилась полиция, арестовали попа. Пошли разговоры, что это он принес листовки в церковь.

Шведов от души смеялся, узнав о событии в церкви, и тут же напомнил бывшей с ним на конспиративной квартире Карпечкиной, чтобы они с Чибисовым и Ивановой увеличили выпуск прокламаций.

— Это ваша основная работа,— сказал он. Район распространения прокламаций у Виктора Попова был обширный и многолюдный. Четвертая, Пятая и Шестая линии, мост через металлургический завод и трамвайная остановка возле горсада. Парнишка попробовал клеить листовки в одиночку, но это было трудно и опасно. Тогда он посвятил в тайну своего друга Яшу Голина, Яша был приемным сыном евреев, которых гит- -леровцы бросили в шурф шахты на Калиновке. Виктор дал ему свою метрическую выписку и немецкий документ.

Друзья выходили из дому в запретное время, часов! в девять вечера. Они знали каждую дырку в заборах, каждый укромный уголок на своем участке. Больше всего клеили листовок на проспекте Труда — он примыкал к базару. Утром выходят и наблюдают, как люди читают сообщения Совинформбюро. Вдруг появляются полиция и жандармы. Люди разбегаются, а те скоблят листовки, ругаются в бога и черта.

Но бог и черт были ни при чем. Приносить листовки от Григория Тихонова помогал Попову... барон Мюнхаузен. Положит их в книгу — и смело идет мимо немцев и полицаев. А вчера ребята пошли на пруд и заглянули в парк. На аллеях устанавливают скамьи, чистят дорожки. Городская управа объявила в газете о скором торжественном открытии парка и гулянии.

Виктор полез в карман и погладил шершавый листок!

— Эх, кнопок нет,— вздохнул он.

— А мы на свежую краску,— предложил Яша. Сегодня утром снова пришли в парк — нет ни одной скамейки. Немцы приказали убрать. Какое уж тут веселье, если партизаны под самым носом орудуют и не дают спать фашистскому начальству.

После взрыва прифронтового склада нервы у обер-штурмфюрера Графа сдали. Какой-то заколдованный круг, берут одиночек, хватают мелких грабителей и пытаются выдать их за партизан, а диверсии продолжаются, листовки заполонили весь город.

К гестаповцу пришел бургомистр Эйхман и спросил:

— Может, перешерстить бывших партийцев, что работают в управе? — Какие они партийцы? — повышая голос, проговорил Граф.—Настоящие коммунисты ушли с Красной Армией или взрывают склады. А ваши — все они вот тут у меня,— он сжал пальцы в кулак.— Я вам скоро покажу настоящих коммунистов. Запомните, у Советов не все коммунисты носят билеты и номинально состоят в партии. Они по духу своему коммунисты. Я это уже давно понял. Давно...

Оберштурмфюрер не договорил. Зачем раскрывать сокровенные мысли перед этим мужиком? Он прожил всю жизнь в России и не понял психологию народа, с которым столкнулась Германия по воле фюрера.

— Хорошо, можете идти,— сказал Граф.— Я вам предоставлю возможность увидеть, чем дышат настоящие коммунисты.

Бургомистр ушел, гестаповец вызвал Ортынского. Приказал приготовиться к аресту подпольщиков рутченковской группы, в которую пробрались провокаторы Крицкий и Чеклуев.

Четвертого мая в нескольких местах одновременно схватили патриотов. В Елизаветинском лесу взяли Данилевского, а на конспиративной квартире — Дерябина. На станции Рутченково, в совхозе «Петровский» и в селе Антоновка — их товарищей. Всех отправили в тюрьму, устроенную в совхозном поселке Майка, что возле станции Доля.

На второй день после ареста Дерябина на квартиру, где он жил, казаки приехали с обыском. Перерыли все в комнате, нашли небольшой блокнотик. Рябой вахмистр полистал его и обнаружил цифры.

— Что это за шифр «7 — 7»? — спросил он хозяйку.

— Откуда я знаю? — ответила она и добавила: — Может, адрес? Седьмая линия, семь...

В это время подпольщиков допрашивали в СД. На пытках присутствовали Граф, Эйхман и Шильников. Бургомистр попытался поговорить с Дерябиным, но получил плевок в лицо. Подпольщика начали бить резиновыми шлангами, и он потерял сознание.

Взрыв склада боеприпасов, крушение состава на станции Рутченково, убийство полицейского, организацию побегов военнопленных — все приписывали арестованным. Но патриоты молчали.

Вахмистр доложил сотнику о найденном блокноте. Тот приказал обследовать дом семь на Седьмой линии. Под видом крестьянина, который ищет своего брата, рябой казак вертелся вблизи дома, расспрашивал мальчишек, кто в нем живет. Ему подвернулся сынишка Борисова, назвал свою фамилию и имя отца. Единственного во дворе моложавого высокого мужчину выследить было не трудно.

Борисова арестовали на улице, когда он шел вместе с Арутюняном и Михненко. Их обыскали, сняли ремни, и связали руки за спиной. Привезли в полицейский участок на Рутченково, а в полночь отправили на Майку. Здесь уже было человек двадцать арестованных. При свете фонаря построили всех в один ряд, распределили! по камерам. Арутюнян и Михненко оказались вместе Борисова посадили в подвал под зданием.

Его вызвали на допрос первым. Сначала не били, по« тому что он сразу заявил:

— Начнете экзекуцию — буду молчать.

Следователь ухмыльнулся, кивнул в сторону казака, проговорил:

— У него рука не дрогнет на коммуниста.

— Я такой же коммунист, как он японский император.

Переводчик с улыбкой перевел, а немец засмеялся.

— Ну ладно,— сказал уже строго.— Так о чем вы разговаривали с Дерябиным?

— С кем, с кем? — подавшись вперед, с внутренней радостью переспросил Алексей Иванович.

— С Иваном Дерябиным! — выкрикнул следователь и ударил кулаком по столу.

— А о чем я разговаривал с вами позавчера? — невозмутимо спросил Борисов. Он понял, что их подозревают в деле, к которому они не причастны.

Дерябина он знал, знал и то, что очной ставки с ним не будет. Ивана посадили в подвал метрах в четырехстах от здания школы, где находилась комната допроса. Вчера, когда подпольщика вели с допроса, он вырвал у конвоира винтовку, уложил его на землю лицом вниз и приказал не подниматься полчаса, а сам скрылся.

— Вы что мне голову морочите?

— Так же, как и вы мне. Я впервые слышу имя Дерябина, а вы требуете, чтобы я передал разговор с ним. Увольте. Вот о чувствах после речи генерала Нагеля в оперном театре накануне Первого мая я могу расска-зать. Как он прекрасно говорил о радости праздновать вместе с нами день пробуждения весны, праздник труда...

— Уведите его! - заорал следователь.

Через день допрос начали с избиения. Два казака положили Борисова на широкую скамью, задрали рубаху и по очереди нанесли плеткой по десяти ударов. После этого подняли и посадили напротив следователя.

— Ну что? — спросил тот. Алексей Иванович молчал.

— Вот, в блокноте Дерябина записано «7—7»,— заговорил немец.— Это ваш адрес: Седьмая линия, дом семь.

— Значит, семь-семь? — проговорил глухо Борисов.— Отчего же, имея такое веское доказательство, вы не берете всех, живущих на Седьмой, семь? А заодно — на Седьмой Александровке, семь, на Седьмой Ларинке, семь... И в Закопе есть Седьмая, семь...

— Как? — спросил удивленно следователь.— В городе не одна Седьмая, семь?..

В комнату ввели невысокого роста женщину с заплаканным лицом. Алексей Иванович ее не знал.

— У вас жил Дерябин? — спросил следователь.

— Жил,— сквозь слезы ответила она.

— А это кто? — он указал на Борисова.

— Не знаю...

— А вы ее знаете? — вопрос Алексею Ивановичу.

— Первый раз вижу.

Его вывели во двор и посадили возле стены. Прислониться к ней он не мог — после побоев сильно болела спина. Вспомнилась встреча с Дерябиным. Алексей Иванович пригласил его к себе.

— А где ты живешь? — спросил Иван.

— На Седьмой, семь.

Дерябин достал из кармана маленький блокнотик и написал две цифры.

— Ну и конспиратор,— упрекнул его Борисов. «Пустяшная оплошность,— горько подумал подпольщик.— А чем обернулась».

Жены Борисова и Арутюняна ходили по карательным органам. Шведов дал задание жене и Карпечкиной включиться в поиски арестованных. Мария Анатольевна решилась обратиться к Слезовскому. Он обрадовался ее приходу, однако, услыхав, зачем она пришла, запинаясь, проговорил:

— Это... Это партизаны?

— Какая разница. Мне лично нужно знать, куда отправили людей, схваченных казаками девятого мая,— сказала Мария Анатольевна.— Если не можешь, то до свидания. Извини, что помешала.

— Нет, нет! — возразил Слезовский.— Просто все так неожиданно. Я постараюсь помочь тебе. Подожди здесь.

Он ушел, следом за ним покинула квартиру Мари Анатольевна. Ждала Слезовского на улице в укрытии Он возвратился через два часа. В лице ни кровинки, испуганный, сказал торопливо:

— Я все выяснил. Только ради тебя, Маринка.

— Ну?

— Они находятся за восемнадцать километров отсюда. На Майке.

— Спасибо,— поблагодарила подпольщица.— Прости, мне нужно торопиться.

По приказу Шведова она, Борисова и Карпечкин пошли на Майку, взяли передачу и деньги. Торопили подгоняемые горькой мыслью — вдруг никого не застнут в живых.

На Майке, возле посадки, наткнулись на казаков. Они лежали на траве и курили. Молодой голос весело крикнул:

— Чего испугались? Мы не кусаемся. Кого шукаете.

— Два дня назад сюда не поступали люди из города? — спросила Карпечкина.

— Каких-то привозили,— ответил тот же молодой казак. Встал, подошел к женщинам. Засмотрелся на Марию Анатольевну,— Уж не своего, красавица, шукаешь? А ну пойдем, я погляжу в список.

Он повел их к маленькой хатенке, спросил фамилии. Долго водил пальцем по списку, шептал про себя, наконец сказал:

— Вот они. Есть. Борисов, Кузнецова, Ару... Арутюнян...

— Я их сам арестовывал,— перебил усатый пожилой казак, стоявший на дверях.— Вроде партизаны они.

— Это наши мужья. За кусок хлеба забрали.

— Там разберутся,— отозвался усатый.

— А повидать их можно? — спросила Мария Анатольевна.— Мы передачу принесли.

— Харчи можно, а свидания не будет,— сказал усатый и повел женщин к небольшому зданию, где в подвале держали арестованных. В окна направлены пулеметы, рядом — патрули. По дороге он шепнул: — Если хотите спасти... Будет стоить больших денег.

Ксения Федоровна как задаток предложила пять тысяч марок. Казак подбил усы, отвернулся от часового, взял пачку купюр.

— Пойдите к окошку, увидите своих,— сказал он и ушел в помещение.

Оттуда вышел другой казак и забрал передачу. Часовой отвернулся. В это время в окне показались головы Борисова и Зимина. Присев на корточки, женщины стали переговариваться с арестованными. Алексей Иванович поманил жену рукой, она наклонилась поближе, и Борисов зашептал:

— Пойди к Василисе Харламовой. Она может помочь.

Из помещения вышел усатый казак. Провожая женщин к посадке, сказал:

— Поторопитесь, уже приготовлены ямы. Здесь сидят партизаны и коммунисты. Через сутки будет расстрел.

Не чувствуя под собой ног, женщины бросились домой. К счастью, попалась машина. Заплатили немцу-шоферу, и тот привез их в город. На улице уже стемнело.

В комнате Борисовых сидел Вербоноль. Ему передали просьбу Алексея Ивановича.

Борисов и Вербоноль хорошо знали Харламову, она держала на углу Седьмой и проспекта Труда кафе-закусочную. Иногда сдавали ей оптом добытые яйца, масло, муку и другие продукты. На вырученные марки приобретали оружие, одежду для спасенных из концлагерей.

Со следователем СД Ляундштайном Харламова познакомилась еще в сорок первом году, когда ее арестовали за сына-комсомольца. Сидела в тюрьме с месяц, потом стала сожительницей сорокапятилетнего Ляуидштайна и открыла кафе-закусочную. Подпольщики через Харламову познакомились со следователем, решив завести с ним коммерческие сделки, и на этой почве узнавать о делах в СД.

Вербоноль и Борисова пошли к Харламовой. Она удивилась позднему визиту гостей, хотя еще не спала — подсчитывала выручку.

— Василиса Григорьевна, ты должна спасти наших товарищей,— попросил Андрей Андреевич.— Хотя бы ради их детей. В долгу мы не останемся.

— Хорошо, утром я пойду к Вилли. Готовьте золото и материю.

На улице Ксения Федоровна заплакала.

— Ты снова за свое,— сказал Андрей Андреевич.— Не выручит Вилли, так сами нападем на тюрьму. Там и другие сидят.

— Погубите и себя, и нас,— всхлипывая, проговорила она,— Детей пожалейте.

К полудню следующего дня Харламова сообщила Борисовой, что все улажено.

— Организуй банкет,— предупредила она.— На нем будут Вилли, я и два переводчика.

Ляундштайн за несколько часов до расстрела рутченковской группы успел затребовать несколько дел. Арестованных переправили на Школьный проспект, где продержали восемь дней. На девятый следователь вызвал каждого к себе, взял подписку о невыезде и отпустил домой.

К Алексею Ивановичу пришли Шведов и Вербоноль, обняли товарища.

— Спасибо вам,— сказал он и отвел в сторону повлажневшие глаза.— Нас выхватили из-под автоматов. Пятнадцатого мая расстреляли девятнадцать человек из группы Данилевского и Дерябина. Опоздай Вилли на полсуток — не сидели бы мы вместе.

— Да, их нам спасти не удалось,— со вздохом проговорил командир,— А вчера Москва передавала в сводке информбюро. Я вот успел записать. «В городе Сталино партизаны взорвали мастерские и подожгли склады с авиабомбами, снарядами и порохом. Пожары и взрывы продолжались в течение двух дней». Сводка от 19 мая 1943 года... Это его работа. И наша, товарищи. Сообщение о диверсии — как салют в честь погибших.

— Выходит, разведчик перешел фронт,— отозвался Вербоноль.

Александр Антонович и Андрей Андреевич вышли от Борисова вместе. Постояли немного на углу Первой линии и проспекта Труда.

— Ты знаешь, Андрей, на станции двенадцатого мая схватили Лиду Матвиенко. Она живет неподалеку от складов, где был взрыв. Принимала участие в подготовке диверсии... Отпустили на другой день.

— За что же брали?

— Выдал ее сосед как комсомолку. Все вопросы вертелись вокруг этого: комсомолка она или нет? Я и Цурканова посоветовали ей скрыться. Не хочет. Заявила, что будет продолжать начатое дело. Вот, мой дорогой Бородач, какие у нас люди!.. По-моему, каратели так и не напали на след. Погибшие из группы Дерябина молчали, сам он сбежал. Граф поторопился их убрать, чтобы выслужиться перед начальством и создать полную видимость того, что СД раскрыло диверсантов.

Вербоноль толкнул его в бок. Из штаба ГКД, где хозяйничал Шильников, вышли три полицая. Андрей Андреевич был в унтерской форме, полицаи откозыряли ему и завернули за угол.

— И все-таки непонятно, кто выдал группу? — продолжил Шведов.— Почему у всех троих спрашивали только о Дерябине? Неужели там был провокатор? Если так, то они могут пустить его по следу Борисова.

— Да, не по душе мне вся эта история,— признался Вербоноль.— Хотя наши встречи у Алексея происходят под видом коммерсантов, но их нужно ограничить. Даже у стен есть глаза и уши.

Он замолчал и долго смотрел на красное трехэтажное здание штаба ГКД. Горожане обходили его десятой стороной. В нем под вывеской криминальной службы свили гнездо отщепенцы и бандиты различных мастей, лютой ненавистью ненавидевшие Советскую власть. Сюда сте-кались доносы и шпионские сведения на всех горожан.

— А у меня племянника арестовали,— глухо сказал Вербоноль.

— Бориса? — чуть не выкрикнул Шведов.— Когда? Где? Почему же ты молчишь?

— Обошлось. Побывал со своим дружком у Шильникова. На оружии попались...

Тогда немцы взяли шесть человек, среди них оказались Борис Вербоноль и Виктор Новгородский. Их избили, обвинили в краже оружия и горючего. Посадили в подвал на Первой линии, где размещалась криминальная полиция. Ночью во двор ГКД пришла машина с картофелем. Бориса и Виктора заставили сгружать и носить в погреб. По их пятам следовал русский конвоир. Когда закончили работу, полицай дал им закурить.

— Напоследок, ребята. Завтра не придется. Вас того...— сказал он и провел рукой вокруг шеи.

Конвоир достал кисет и начал отсыпать махорку Вер-бонолю. Новгородский изловчился и сзади ударил полицейского по голове... Из погреба, крадучись, поднялись наверх. Выглянули — по двору из угла в угол ходит солдат. Посередине под забором темнеет мусорный ящик. Часовой направился в левый угол, Борис и Виктор выбежали из подвала, вскочили на ящик и перемахнули через забор.

— Так и спаслись,— закончил рассказ Вербоноль.— А то бы висели вместе с ними.

Они проходили мимо сгоревшего здания кинотеатра «Комсомолец», рядом с которым на перекладине между деревьями покачивались три трупа. На груди висели дощечки с надписью «За кражу оружия». Казнили их вчера, публично. Согнали людей с базара, объявили о повешении по радио.

— Я стоял в толпе. Удалось сфотографировать,— сказал Вербоноль.— А народ еще больше обозлился. Теперь его ничем не запугаешь.

(5)

Богоявленская, уставшая и расстроенная, медленно шла по Стандарту. Она до сих пор не могла найти ребят. Не их ли работа взрыв складов, который потряс город? В таком аду немудрено и погибнуть.

Возле комсомольской аптеки перед ней вырос улыбающийся Ломоносов. Он расставил руки, словно хотел обнять Августу Гавриловну.

— Наконец-то,— сказала она, облегченно вздохнув.— Куда же вы пропали?

— Мишу мы не нашли,— грустно ответил Ломоносов.— Женя здоров.

— А твоя рана?

— Зажила. Мы с Женей не могли уйти, не повидав вас.

— Где же вы обитаете?

— На Втором пруду облюбовали местечко.

— Гриша, в городе есть отряд. Завтра я увижусь с его представителем.

— А нам можно? — живо спросил Ломоносов.— Засиделись мы. Вон кто-то на весь фронт салют устроил.

— А я было подумала о вас. Где же вы были?

— В копне, куда вы нас отвели, у меня подскочила температура. Вспомнили про деда, что за Мушкетово живет. О нем Роман рассказывал. Женя меня на себе оттащил к нему. Колесной мазью вылечил дед. Чудеса.

— Рада за тебя,— ответила Богоявленская. Немного помолчала и, понизив голос, предложила: — Завтра в девять утра приходите на Девятую линию к Братской школе.

Через час она была у Ивановой. Попросила Соню связать ее с Чибисовым. Пока Иванова ходила за Леонидом, Богоявленская побывала на Девятой линии у своей знакомой и попросила ее:

— Понимаешь, предстоит торговая сделка. Можно у тебя? Только мои клиенты хотят без свидетелей.

Утром, отдав ключи Богоявленской, хозяйка ушла из дому. В девять Августа Гавриловна увидела на скамейке Ломоносова и Дмитриева. Они поднялись, но Богоявленская махнула рукой — оставайтесь на месте. В это время из-за угла вышли Чибисов и Шведов; командир был в черном костюме без головного убора. Подойдя к Богоявленской, он слегка склонил голову, приветствуя ее.

В доме они познакомились.

— Чем могу быть полезен? ~ спросил Александр Антонович.

— Дело в том, что я оставлена по заданию,— сказала Августа Гавриловна и тут же спросила: — Вы не возражаете, если я приведу своих людей?

— Кто они?

— Отчаянные хлопцы. Бежали из лагеря. Я сейчас... Она позвала Дмитриева и Ломоносова. Оба были в длинных рубахах навыпуск.

— Садитесь,— предложил Шведов.— Откуда же вы будете? В каких частях служили?

— Царица полей, матушка-пехота,— ответил Дмитриев,— Я командир отделения, а Григорий — оружейный мастер.

— Ясно. Нам такие нужны. Пойдете в отряд?

— Приказ командира — закон,— отозвался Дмитриев.

— Не приказ, а предложение. Я старше вас по званию, но требовать не имею права, а вот объяснить значение борьбы в тылу врага могу.

— Насмотрелись. Можем сами политграмоту преподать. Вот этими штучками,— сказал Ломоносов и приподнял рубаху. За брючным поясом торчали два пистолета.

— О, какое богатство у вас! — воскликнул Шведов.

— У меня тоже,— отозвался Дмитриев и задрал рубаху.

— И в таком виде все время ходите?

— Маскировочка по случаю встречи с вашими людьми. А с ними...— Ломоносов не договорил и качнул головой в сторону окна.— А с ними на свидание ходим честь по чести — в их же формочке. У фрицев одалживаем и оружие.

Следующую встречу с ребятами Шведов назначил на конспиративной квартире. Они передали ему два пистолета.

— Спасибо. А вот вам — листовки. Тоже оружие, и сильное.

— Пристроим, где нужно,— пообещал Гриша.

Они попрощались. Августа Гавриловна обратилась к Александру Антоновичу:

— Скажите, вы поможете связаться с нашей стороной?

— К сожалению, технических средств связи у нас нет. Придется идти через фронт. Но мы вам поможем хорошими документами. А я дам свои поручения... Если не возражаете связным между нами будет Леонид,— предложил Шведов.

Она шла к Шаповаловым в приподнятом настроении. Вовсю цвела акация, и Августа Гавриловна впервые за два года ощутила ее пьянящий запах. Но вскоре ей стало плохо, закружилась голова, и она в полуобморочном состоянии опустилась на скамейку у чужого двора на Карьерной улице. К ней подошла высокая стройная женщина со строгим лицом без единой морщинки, обрамленным черными локонами красивых волос. Чуть грустноватые большие глаза подернуты поволокой. Села рядом с Богоявленской и легко дотронулась до ее руки.

— Что? — встрепенулась Августа Гавриловна.— О боже! Это вы, Ира? Вы знаете...

— Вижу, все вижу,— перебила Чистякова.— Пойдемте к нам. Попьем чаю. Мама всегда готовит к моему приходу.

Жидкий суп из пшеницы, а потом чай на мяте подкрепили силы Богоявленской, и она собралась домой.

— Нет, нет,— запротестовала Ирина Васильевна. Пришлось Августе Гавриловне подчиниться.

— У меня к вам большая просьба,— сказала она.— Я забегала к Анакиным. Их невестка со слезами бросилась ко мне: «Не хочу работать на немцев. Копать эти проклятые окопы. Помогите избавиться от них». Нельзя ли что-нибудь придумать, Ира?

Чистякова взяла со столика портфель, порылась в нем и достала чистый бланк со штампом больницы. Написала справку о том, что Анакина после перенесенной дизентерии нетрудоспособна.

— Вот, передайте ей,— сказала врач.— А если возникнут недоразумения, приходите прямо ко мне.

— Я смотрю на вас, Ира, и не налюбуюсь. У вас столько доброты, мужества и элегантности.

— Ну, зачем вы так?

— Да, да... Я восхищена вами и горжусь, что мы работаем вместе.

— Если кто силен духом, так это вы,— возразила Чистякова.— Меня ведь не подозревают, что я партизанка. И никогда не будут подозревать. Утром, я надеваю шелковое платье, на пальцы кольца, на шее гранатовое ожерелье, беру портфель с листовками и отправляюсь на работу. Представляете? Полицейские, глядя на меня, почтительно сторонятся, думая, что я немецкая фрау.

Они дождались ночи. Ольга Александровна ушла в свою комнату и легла спать. Августа Гавриловна рассказала о знакомстве со Шведовым, о своем намерении уйти за линию фронта. Ирина Васильевна доложила, что печатание сводок идет нормально, тексты она получает регулярно.

— Вы представляете, какой переполох наделал недавно Костя? — шептала Чистякова.— Поднял всех на ноги!

Аввакумов устроился работать пожарником в клубе «Металлург», где демонстрировали фильмы. Ирина Васильевна дала ему пачку листовок. Во время сеанса Костя залез на чердак и бросил в отдушину десятка полтора прокламаций. В зале поднялся шум, зажгли свет. Появились жандармы и стали у выхода. Аввакумов скатился по внутренней лестнице в подсобное помещение и остаток листовок положил под урну в уборной.

Зрителей начали обыскивать и выпускать по одному, Костя открыл двери на другой стороне зала, и те, у кого были заветные листки, ушли.

— Отчаянные у нас люди,— закончила рассказ Ирина Васильевна.— Но мы отвлеклись. Пора браться за дело.

Она достала из-под столика, накрытого длинной скатертью, пишущую машинку, поставила ее на кровати. Дверь занавесила теплым одеялом и села на маленькую скамеечку перед машинкой.

— Ни пуха, ни пера,— прошептала Богоявленская и вышла в коридор.

Опустилась на крылечко и вытянула уставшие ноги. Тишина обволокла землю, высоко в небе перемигивались звезды, такие привычные и непостижимо загадочные... За спиной слышался стук машинки. Августа Гавриловна напряглась: Ирина ведь каждую ночь печатает листовки, а она сидит на стреме от случая к случаю.

Кто-нибудь услышит машинку — и произойдет непоправимое. «Что-то нужно придумать... Если бы среди полицейских был свой человек. Постой-ка, Лютому в Доле оставаться нельзя. А если его попросить? В интересах дела пусть поступит в полицию».

Небо рассек яркий луч прожектора. Где-то далеко-далеко послышался гул мотора. Еще один светлый столб поднялся в зенит. Августа Гавриловна позвала Чистякову. Гул русских самолетов уже явственно слышался над головой. Блестящие кинжалы прожекторов скрестились.

— Дудки! — азартно прошептала Ирина Васильевна.— Не поймаете нашего Ивана. Не поймаете... А вы, родные соколы, бомбите, сильнее бомбите этих зверей!

Вскоре Богоявленская узнала, что Ломоносов передал Поляковой полученные у Шведова листовки. На раннем рассвете Татьяна пошла к общежитию добровольческого батальона и в открытое окно бросила прокламации спящим солдатам. Весь день они шушукались меж собой. Кое-кто подальше спрятал призыв подпольщиков переходить на их сторону.

На конспиративной квартире Шведов снова увиделся с Ломоносовым и Дмитриевым. Он дал им задание похитить машину из гаража на Второй линии.

— Вы подключитесь к группе Бородача. Встреча завтра в двенадцать в горсаде.

— Днем? — удивился Дмитриев.

— Вы, надеюсь, будете в форме. Подойдете к Бородачу и поздороваетесь по-немецки, а прикурить попросите на русском языке. Это будет пароль,— сказал командир.— Бородача узнаете сразу. Высокий, с окладистой черной бородой. Тоже в форме.

В отряде появился типографский шрифт. Его достал через своего тестя Арутюнян. Знакомый шофер сказал Шведову, что видел в гараже печатный станок.

К приходу Вербоноля, Дмитриева и Ломоносова возле гаража уже дежурили Борисов и Оленчук. Был обеденный перерыв, один слесарь-немец возился со скатом. Подпольщики обшарили все закоулки в помещении, но станка нигде не обнаружили. На ремонтных канавах стояло три грузовика. Две легковых оказались без аккумуляторов. У пяти машин не хватало то ската, то руля, то коробки скоростей. Вербоноль с досады выругался.

Дмитриев обнаружил бочку с маслом в гараже и предложил:

— Вот бы поджечь.

— И я об этом подумал,— отозвался Вербоноль. Затем с Ломоносовым зашел за мастерскую, показал на бочки с бензином.

— Канистру оттащи к легковым,— прошептал он.— Плесни немного.

Достал из кармана брюк небольшой, похожий на кусок туалетного мыла пакетик, подложил его под бочку с бензином.

— А это вам,— сказал Андрей Андреевич, вытаскивая из другого кармана два тонких мотка бикфордова шнура. Подал Грише и Жене.— Минуты на три хватит. За это время уйдем.

...Они стояли возле моста через металлургический завод. Черный столб дыма поднялся сперва в одном месте, потом взметнулся в другом, раздался взрыв, и гараж запылал. К приезду пожарных десять машин были обуглены и покорежены.

Граф нервничал. Он то смотрел в окно, то поворачивался к собравшимся следователям. Пытался скрыть свой гнев, ибо считал его врагом разумных решений и признаком бессилия. И все-таки он был взвинчен. Поспешный допрос и немедленный расстрел рутченковской группы не помогли уничтожению подпольщиков, наоборот, создавалось впечатление о еще большей их активности и смелости. Какое к черту впечатление! Факты, сплошные факты! Одному провидению известно, почему Берлин так мягко отреагировал на взрыв прифронтового склада. А может, еще последуют выводы? Комиссару Майснеру сошло с рук, так как он в Сталино недавно, но успел раскрыть и уничтожить две группы бандитов: в конце февраля окружил подпольщиков в доме на Скотопрогонной и сжег их, а в конце апреля напал на следаявдеевской группы, арестовал и расстрелял 26 человек. Граф и его новый шеф штурмбанфюрер Кюртинг доложили в Берлин, что подорвавшие склад признались и расстреляны. Но в действительности подпольщики на допросах молчали, и кто совершил диверсию, Граф не знал, и это не давало ему покоя.

— Бандиты обнаглели, господа следователи,— сказал он, сдерживая себя,— Начали с окраин и подобрались к центру города. Позавчера сожгли военный гараж, сегодня ночью на Калиновке в грязной воде всплыло два трупа офицеров. Листовки, как мошкара, появляются в разных концах города. Мало этого, они попадают в карманы начальников полиции — на первом участке и на вокзале.

Оберштурмфюрер стал повышать голос и, вдруг замолчав, отвернулся к окну. «Не хватает, чтобы я сорвался на крик,— подумал он.— Но они орудуют под самым носом. Проклятый город. Комендант пригрозил написать докладную о гибели офицеров».

...Андрей Андреевич выследил на Калиновке офицеров, которые поселились у одинокой старухи. Позавчера часов в десять вечера он, Борисов и Оленчук пошли на квартиру к старухе. Постучали.

— Патруль, проверяем жителей,— сказал по-немецки Вербоноль.

За столом, уставленным закусками и винами, сидели без кителей два изрядно выпивших немца.

— Добрый вечер, господа,— обратился к ним Андрей Андреевич.— Простите, служба. Ищем дезертиров.

Борисов и Оленчук обошли стол и стали позади офицеров. Вербоноль вытащил пистолет и скомандовал:

— Встать. Руки за голову.

Им связали полотенцем руки, набросили на плечи кители и застегнули на верхние пуговицы. Темной тропкой повели к Кальмиусу.

Но Граф не знал этого, как и не знал того, что в концлагере на Стандарте служащие охраны Матросов и Рыбалко по заданию Вербоноля связались со словаком Юзефом, заведующим оружейным складом. Словак согласился давать им винтовки и патроны, но выносить их не было возможности. Тогда решили фиктивно женить Рыбалко на девушке, живущей рядом с лагерем. Матросов за шнапс выпросил у коменданта разрешение на женитьбу.

Брак зарегистрировали, и Рыбалко стал ежедневно ходить к «жене», вынося из лагеря винтовку и патроны.

Многого не знал оберштурмфюрер. Сейчас перед ним были матерые фашисты — немецкие палачи и их пособники. Хотя они творили одно черное дело, но в кабинете сидели по разным сторонам. Слева — старший политинспектор Зиберт, рядом с ним — начальник четвертого агентурного отдела Ортынский, молодой красивый мужчина с хитринкой в глазах. Еще левее — следователи Ляунштайн, Винкен и Энкель. У правой стены расположились русские следователи Юрий Щербаков, круглолицый, казавшийся мальчишкой, но с высокомерной осанкой человек, Анатолий Чеклуев, неопределенного возраста и с тусклым взглядом, и Михаил Слезовский.

Граф повернулся спиной к окну и стал рассматривать своих сотрудников. За каждым из них стоят сотни агентов, доносчиков, осведомителей. Они и сами не прочь утопить друг друга, лишь бы выслужиться перед начальством. «Естественный процесс борьбы,— подумал гестаповец.— Борьба за жизнь. Так было, так будет вечно. А разве Германия борется не за жизнь, не за жизненное пространство, чтобы раз и навсегда обеспечить себе изобилие? Не Гитлер, так другой великий фюрер начал бы эту борьбу. Кто-то должен погибнуть. Это непреложный закон развития, предписанный свыше. Но мы должны ускорить этот процесс».

Оберштурмфюрер поймал себя на мысли, что маленькое философское отступление успокоило его, и теперь он может сесть в кресло, нормально разговаривать и давать разумные приказы. О, в борьбе противопоказаны поспешность и необдуманные ходы. Да еще с таким противником, как русские. Кто бы мог подумать, что глиняный колосс обретет стальные ноги и железное сердце.

— Итак, господа, сбор информации,— сказал обычным чуть хрипловатым голосом Граф.— По всем каналам! Даже кажущийся пустяк брать на заметку, анализировать, сопоставлять. Успех приводит к беспечности любого противника — и сильного, и слабого. Значит, работа с агентурой. Всех поставьте на ноги, пусть несут каждое услышанное слово, каждую фразу. А затем — слежка, тайная, тщательная и внимательная. Не торопитесь, чтобы не вспугнуть. Выявлять до последнего человека. Иначе одного схватим, а остальные уйдут. Желаю успеха, господа. Хайль Гитлер!

Все вскочили, раздалось нестройное:

— Хайль Гитлер...

После совещания Ортынский зашел в кабинет к Чеклуеву. Тот, стоя спиной к двери, размахивал перед Слезовским руками и говорил, что разогнал бы половину агентов.

— Этот старый бездельник Гвоздик живет только для себя,— горячился Чеклуев.— На спекуляции зарабатывает каждый месяц до пятидесяти тысяч. Завел притон, пьянствует с девками, нигде не работает. Везет же дураку...

— И кто бы говорил? — перебил побледневший Ортынский. Следователь повернулся к нему.— Один мой дурной Гвоздик делает в десять раз больше, чем вы. Сами вы ни черта не стоите!

Леонид Гвоздик доносил Ортынскому о каждой мелочи не только на обывателей, но и на работников полиции. Притон, который он негласно содержал на Седьмой линии, давал ему и доход, и возможность выуживать информацию для СД. Там же Ортынский принимал своих агентов.

Руководитель четвертого отдела требовал от сотрудников заводить надежных осведомителей. Среди его личных агентов числилась, например, Лиля Бошкатова, женщина лет тридцати, с побитым оспой лицом. Перешла к Ортынскому от Шильникова, иногда ее принимал Граф. С февраля сорок третьего года по заданию СД Бошкатова стала работать переводчицей в концлагере на Стандарте.

Слезовский знал эту антипатичную, вечно намазанную и почему-то преуспевающую женщину. Были ли у нее крупные дела, неизвестно, однако на мелких и унизительных, как считал Михаил Иванович, руку она набила. Помнит, как Бошкатова, чуть не захлебываясь, докладывала о матери и дочери с Садового проспекта, спрятавших у себя на квартире одежду немецких солдат. Слезовский представил ее довольное лицо, жеманную улыбку, и ему сделалось не по себе.

Дело идет к развязке. Немцы теряют былую спесь и мощь, а советская страна, которую руководители рейха успели десятки раз похоронить, живет и так потрепала войска фюрера, что тем, пожалуй, теперь не до новых наступлений. «Нужно что-то предпринять,— подумал Слезовский.— Что-то сделать для своей реабилитации... Мария поможет мне. Я теперь знаю, кто ее муж».

Он после встречи со Шведовой навел справки о ней.

Видимо, просьба Марии найти арестованных была не случайной. А тут Щербаков проговорился: СД ищет крупного партизана, жена которого живет на Смолянке.

Михаил Иванович почти ежедневно слышал о советских разведчиках, парашютистах и диверсантах, просачивающихся в немецкий тыл, знал о диверсиях подпольщиков, имел сведения о том, что фашистская контрразведка вербует агентов в концлагерях, среди следователей СД и переводчиков для заброски в русский тыл. Все это привело его к мысли как можно скорее связаться с подпольем, оказать ему помощь. Первый шаг он уже сделал — выполнил просьбу Марии, и нужные люди оказались на свободе.

Он хотел немедленно разыскать Марию Анатольевну и пришел на Смолянку. В нерешительности остановился в дверях.

— Чего же ты стоишь на пороге? — спросила Шведова.— Проходи, садись... Я на минутку оставлю тебя.

Отправила свекровь с ребятами на улицу и, возвратясь, заговорила снова:

— Я еще не успела поблагодарить тебя за услугу. Извини, живем, сам знаешь как. Но в долгу мы не останемся.

— Зачем ты меня обижаешь? Неужели я пришел за этим? Не думай, что я так низко пал.

— Хотелось бы не думать. А сюда ты пришел напрасно...

— Но что я могу поделать с собой? — перебил Слезовский.— Мария, давай уедем отсюда. Все бросим и уедем. Будем жить спокойно вдали от этой страшной правды. У меня есть деньги. Заберем твоих детей. Я ведь люблю тебя.

— Если ты искренен, Михаил...

— Ты по-прежнему не веришь мне!

— Я хочу верить, потому и слушаю тебя,— ответила Мария Анатольевна и посмотрела ему в глаза.— Если ты искренен, то и я откровенно скажу тебе. Я не люблю тебя. Подумай сам, какое у нас будет семейное счастье? И еще: куда же мы сможем уехать или уйти от всенарод-ного горя? Где тот уголок, который ты мне предлагаешь? Вся земля обливается кровью и слезами. И последнее. Я дождусь своего мужа и готова терпеть любые муки, потому что люблю его и потому что у нас общие дети.

Она говорила тихо, но убежденно, а Слезовский все ниже и ниже наклонял голову. В нем не подымался протест, он понимал, что это правда. Сказал с волнением и робостью, будто боялся, что она немедленно выгонит его из комнаты:

— Муся, я все равно хочу помочь своим людям. Я знаю, что твой муж в городе. Ведь правда — он здесь?

Он не слыхал, как в столовую вошел Смоленко и стал на пороге. Правая рука в кармане, китель расстегнут. Высохий, суровый, он сверху вниз смотрел на сидящих друг против друга Слезовского и Марию Анатольевну.

— Знакомься, Жора,— сказала она, показывая рукой на гостя.— Это Михаил.— Обратилась к Слезовскому.— При нем можешь говорить все. Наш предыдущий разговор он узнает от меня. И помощь тебе окажет большую, чем я.

Смоленко молча сел.

— Это о нем шла речь,— снова сказала Мария Анатольевна.

— Ясно,— отозвался Жора.— Чего он хочет?

— Повтори, Михаил, свою просьбу.

— Я хочу,— начал Слезовский и проглотил слюну,— Я хочу содействовать Советской власти. Прошу Марию связать меня с лицами, которые борются против немцев. Получить задание.

— Задание могу дать я,— ответил Смоленко.— Притом, как говорится, не отходя от кассы. Вот.— Он полез в боковой карман кителя и вытащил небольшой сверток.— Здесь листовки. Вы должны лично распространить их в своем учреждении. Через два дня встретимся снова. С этой минуты ваш каждый шаг под наблюдением. Мы будем знать, как вы выполните поручение.

— Я иду на риск сознательно,— уже более уверенно сказал Слезовский.— Через два дня ждите...

— Стоп,— прервал Жора.— Здесь больше не показываться. Мы сами найдем вас.

Мария Анатольевна встретила мужа у Варнаковой.

— В самом фашистском кодле находится,— сказала она о Слезовском.— Этим нужно воспользоваться. Вспомни освобождение Борисова.

— А вдруг провокация? — спросил Шведов.— Чтобы выловить всю организацию, гитлеровцы как приманку выпустят и пять человек. И Жора поспешил с листовками. Я ему уже дал нагоняй.

- Милый мой, я ведь тоже хочу людям добра. Стараюсь ради них. Я почему-то верю Михаилу.

— Вот это меня и настораживает.

Мария Анатольевна заметила перемену в настроении мужа. Сердце подсказало ей, что он боится за их любовь, ревнует к Слезовскому. «Милый мой чудак»,— подумала она и заговорила снова:

— Саша, Михаил пригодится нам.

— Тебя могут расстрелять.

— Всех нас могут расстрелять. Разве мы не думали об этом, вступая на путь борьбы? Ты раньше всех можешь поплатиться жизнью. Так что же, я теперь начну тебя отговаривать?..

Александр Антонович дал согласие на встречу со Слезовским.

— Но скажи, чтобы с пустыми руками не приходил. Нам нужны фамилии агентов, которых готовят в советский тыл. Мы напали на след секретной части. По всем данным, она забрасывает шпионов.

О месте ее дислокации подпольщики узнали случайно, хотя о существовании таковой в Сталино Вербонолю сообщил Мужик. Это была разведывательно-шпионская группа фон Ниссе.

На Александровку для наблюдения за штабом «абвер-группы-304» послали Сергея. Он установил, что со двора ежедневно выезжает машина с какой-то аппаратурой.

— Еще там появляется наш давнишний приятель Юрочка-Курочка. Щербаков! — гневно сказал Сергей.

Решили сделать вылазку и захватить машину. Казалось, предусмотрели все: и скрытые подходы, и время нападения. Но выездная рация охранялась в степи тайными дозорами, и Вербоноль с товарищами нарвались на засаду. Были убиты Сергей и Степан по кличке Длинный, бежавший из лагеря сержант.

Андрей Андреевич плакал навзрыд.

— Ой, Сергей, Сергей. Что же я скажу в день нашей победы? — приговаривал огромный бородатый мужчина, ставший сразу беспомощным, как ребенок.— Это я виноват в твоей смерти.

Переживая вместе с Вербонолем потерю боевого товарища, никто не спросил, откуда Сергей родом, его фамилию.

Сообщение о связи Щербакова с разведывательно-шпионской группой фон Ниссе требовало немедленной встречи с Мужиком, и Вербоноль помнил об этом даже в горе. Шведов же попросил жену найти Слезовского и привести его.

— Пусть узнает у своего дружка Щербакова все возможное о шпионском гнезде,— сказал он.— И дай понять ему, что мы хорошо осведомлены о секретном центре в городе.

Первое задание Смоленко Слезовский выполнил наполовину. В самый последний момент у него дрогнуло сердце. Страх овладел им, и листовки он положил только в трех местах огромного здания СД. Остальные спрятал в туалетном бачке. Их обнаружил Граф. Внимательный к каждой мелочи, любящий порядок везде и во всем, он, как обычно, потянул за цепочку отлива и почувствовал, что она не идет вниз. «Не заложено ли там взрывное приспособление?» — со страхом подумал оберштурм-фюрер и кинулся было из туалета, чтобы срочно вызвать солдат. Но вовремя опомнился. «А вдруг просто зацепилась цепочка?». Он стал на унитаз, осторожно открыл крышку бачка и увидел сверток. Вытащил его, принес в кабинет и развернул... Граф не знал о других прокламациях, оставленных Слезовским. Они были кем-то забраны и утаены. Стоило признаться, как нашедшего обвинили бы в распространении большевистской пропаганды среди сотрудников гестапо. Ведь кто-то должен нести наказание.

Однако факт появления листовок взбесил оберштурм-фюрера. Он усмотрел в нем не только наглость, но и явную угрозу карательному органу. Сейчас важно обыграть случившееся так, чтобы дать понять, что у СД всевидящие глаза и всеслышащие уши, и прощупать всех сотрудников и тайных агентов, бывающих в гестапо.

В коридоре СД Граф увидел начальника овощторга Рыбникова. Инженер-пищевик, он с первых дней создания горуправы стал ее работником. Носился с различными прожектами, показывая готовность выслужиться перед оккупантами, но чем-то не угодил, и его назначили на должность директора овощторга. Однако зуд холуйства не давал покоя, и он принялся писать клеветнические «воспоминания» о советских порядках. Печатал их в «Донецком вестнике» под псевдонимом Виктор Горин, сочинил комедию «Сварливая мамаша». Ее приняли к постановке в театре «Варьете». Окрыленный автор состряпал еще одну клеветническую пьеску «Гибель таланта». Но ни та, ни другая не увидели света рампы. Военный советник Норушат даже в них усмотрел нечто такое, что не поднимало дух германских солдат.

Граф пригласил Рыбникова в кабинет. Неожиданно родилась идея: испытать директора овощторга, проделать с ним психологический опыт, ибо все-таки нужно выяснить, кто подбросил листовки в СД. Можно совершенно случайно напасть на след.

Граф расспросил Рыбникова о семейных делах, о работе, какой предвидится урожай овощей, и чем он порадует в нынешнем году читателей. Между прочим сказал:

— Большевики стали забрасывать к нам агентов. Но они сами приходят в СД. Не надеются на победу своей армии... Да, мы зимой отступали, чтобы сохранить свои силы. Советы зимней кампанией обескровлены. Мы с вами станем свидетелями краха Советов.

Оберштурмфюрер встал из-за стола, прошел мимо Рыбникова к двери, возвратился. Тот повел за ним взглядом: «Что он от меня хочет? Разговор завел неспроста».

Граф открыл папку, лежавшую на столе, взял листок и подал Рыбникову. Тот, к своему ужасу, узнал прокламацию партизан. «Не подозревает ли он меня?» — обожгла мозг страшная догадка. Быстро пробежал по строкам — в них призыв к населению вступать в партизанские отряды, срывать мероприятия оккупантов.

— Не встречались ли вам такие листовки, Алексей Прокофьевич? — спросил гестаповец.

— Откуда? Где им взяться? — проговорил Рыбников, наконец справившись с волнением.

— Я это и предполагал,-— отозвался оберштурмфюрер и опустился в кресло. Легко постукивая пальцем по столу, заговорил снова: — Те, кто должен расклеивать листовки, приносит их ко мне. Видите, не на заборе висят, а у меня в папке лежат...

Во второй половине дня, когда Слезовский шел с работы по Первой линии, с ним поравнялась Мария Анатольевна и попросила следовать за ней. Михаил Иванович на миг растерялся, но, вспомнив о конспирации, успокоился. Метрах в ста позади шел Смоленко.

Шведов ожидал Слезовского в полузатемненной комнате, стоя спиной к окну.

— Надеюсь, вам передали нашу просьбу,— сказал он.— Но прежде — как с листовками? И честно.

— Понимаете,— неуверенно проговорил Михаил Иванович, почувствовав над собой власть незнакомца.

— Я слушаю.

— Успел оставить несколько штук на видных местах. Остальные попали к Графу.

— Вас подозревают?

— Нет.

— Ну что ж, прекрасно... Значит, у Графа. Так чем вы можете нам помочь?

— Непосредственного доступа в организацию Ниссе я не имею,— сказал Слезовский.— Кстати, его называют Борисом Петровичем. С ним близок наш следователь Щербаков. Он хвалился мне, что в Москве успешно действует шпион по имени Заксекекиндар.

— Заксекскиндер,— тихо повторил Шведов.

— Да, он назвал эту фамилию. Вот пока все, что я выяснил.

— Для начала неплохо. Да, а теперь вам второе задание. Умно избавить город от инспекторов Смоляниновского участка полиции Васютина и Дроздова. Вплоть до физического уничтожения.

— Но...

— Используйте служебное положение,— перебил командир,— И мы окончательно поверим вам.

(7)

Ломоносов и Дмитриев перешли в подчинение Шведова, выполняли его поручения и приказы. С наступлением тепла вырыли убежище неподалеку от пруда и тщательно замаскировали его. Там же охотились на офицеров. Пистолеты приносили на квартиру Марии Анатольевны. Последний раз принесли оружие, когда дома был Смоленко. Отдали пистолеты и попросили у него гранат.

— Нужно кое с кем рассчитаться,— сказал Дмитриев.

Заданий командира им казалось мало, и они решили уничтожить коменданта концлагеря. Устроили в разрушенном здании засаду и стали ждать. Комендантский «оппель» на большой скорости мчался по шоссе. Женя бросил гранату, но она разорвалась позади машины. Немцы открыли по развалинам огонь. Прострелили Ломоносову руку и щеку. Он упал с балки перекрытия на кирпич и потерял сознание. Его схватили и отправили в СД. Следователь бил по ранам плеткой и спрашивал, где прячется напарник.

— На Втором пруду,— проговорил Гриша, уже не в силах терпеть невыносимую боль.

— Где вы взяли гранату? Ну!

Ломоносов молчал, он закрыл глаза, руки висели безжизненно, плетка со свистом опустилась ему на голову. Конвульсия прошла по всему телу.

— На Смолянке,— прошептал он.

— Адрес! Какой адрес? — закричал следователь.

— Не... Не знаю.

— А показать можешь?

— Да...

Его посадили в машину и повезли на Смолянку в половине девятого утра, 27 мая. В тот же самый час Шведов и Покусай пришли к Марии Анатольевне на встречу со Слезовским. Только он появился в комнате, как из-за угла переулка выехала крытая машина с жандармами. Слезовский побледнел и затрясся. Подпольщики выхватили пистолеты.

— Скажи спасибо, что здесь женщины и дети,— гневно проговорил Александр Антонович.— Но тебе все равно не жить.

— Это какое-то совпадение,— срывающимся голосом ответил Слезовский.— Клянусь...

Но Шведов и Покусай уже были в другой комнате. Через окно выскочили во двор и ушли в балку. Стали наблюдать за машиной. Она остановилась посредине улицы, но из нее никто не выходил. Минуты через три заурчал мотор, и грузовик скрылся за углом.

В кузове лежал без сознания Ломоносов. Его возили по Смолянке и требовали показать дом, где он брал гранаты. Но Ломоносов никак не мог его вспомнить. Наконец неуверенно показал на длинный из красного кирпича угловой дом. Следователь ударил раненого в грудь, и тот потерял сознание. Его тормошили, шлепали по щекам, но привести в чувство не смогли. Потому машина и и отъехала от дома.

Подпольщики вышли из укрытия и забежали в квартиру. Нужно было рассчитаться со Слезовским. В недолгом разговоре с ним не заметили, как во двор вошли полицейские. Шведов и Покусай оказались в западне. Иван взвел пистолет. Командир схватил его за руку и потащил на кухню. «Отстреливаться нельзя,— подумал он.— Уничтожат семью. Провалим отряд»...

Слезовский вышел в коридор и столкнулся с начальником полицейского участка. Загородил ему дорогу и и спросил:

— В чем дело?

— Мне нужно узнать, кто здесь живет.

— С кем имею честь разговаривать? — спросил Слезовский.

— Сначала сами скажите, кто вы такой? — возмутился начальник.

— Извольте,— ответил Слезовский и вынул удостоверение.

— А я начальник полиции Амелькин. Я должен осмотреть квартиру.

О яме, сделанной на кухне, Слезовский, конечно, ничего не знал, но чутье подсказало ему, что укрытие должно быть. Во всяком случае, пока он будет торговаться здесь, подпольщики или уйдут, или спрячутся.

Шведов и Покусай залезли в яму. Мария Анатольевна и Надя поставили на место стол и рядом положили половик.

Амелькин зашел в столовую, открыл шкаф, заглянул за тумбочку, обшарил все углы в спальне, постоял на пороге полупустой кухни и, ничего не сказав, вышел во двор. Забрал полицейских и направился в участок.

Шведов и Покусай немедленно покинули квартиру. Минут через двадцать ушли к трамвайной остановке Мария Анатольевна, Надя и Слезовский.

Амелькин из участка позвонил в СД Ортынскому и доложил, что в подозреваемом доме находился Слезовский. Начальник агентурного отдела приказал арестовать его...

Трамвая все не было. Слезовский нервничал, не стоял на одном месте. Неожиданно к нему подъехали на велосипедах три человека, сошли с машин и тихо приказали следовать вместе с ними.

Мария Анатольевна и Надя нашли Александра Антоновича часа через три на Смолгоре в квартире Тяпкиной. Сказали об аресте Слезовского.

В это время в СД привели в сознание Ломоносова. Он ответил на все вопросы. В доме, к которому они подъезжали утром, он видел женщину по имени Мария, она познакомила его и Дмитриева с парнем Жорой. Он дал гранаты. Но о признании обессиленного, окровавленного Ломоносова подпольщики далее не подозревали. Шведов и его жена посчитали провокатором Слезовского, а его арест — обычной маскировкой гестаповцев.

Мария Анатольевна и Надя пошли на Смолянку. Необходимо было еще предупредить Смоленко и увести из дому детей. Не доходя до своего дома, они увидели во дворе полицейских и в нерешительности останови-лись. Их заметил пятилетний Толик. Он схватил дребезжащую коляску, разогнал ее и, упав животом на сиденье, поехал в сторону матери. Потом развернулся, опять лег на коляску и замахал ручонками, подавая знак уходить.

— Давай, словно чужие, пройдем мимо,— предложила старшая сестра.

— Давай,— упавшим голосом ответила Надя.

Во дворе на скамейке сидела свекровь и держала на коленях Валерика. Рядом с ними стоял полицейский. Другой был в коридоре, а третий — в комнате. Мария Анатольевна взяла за руку сестру и приказала:

— Немедленно уходи. Тебя арестуют, если покажешься на глаза.

— А как же ты? Что ты надумала?

— Выслушай меня и передай Саше. Только не раскисай. Могут забрать детей и маму. Они погибнут. Мама уже старенькая и вдруг не вынесет пыток. Расскажет про Сашу и Жору. Про всех, кого видела у нас. А я вынесу... Дети останутся, и ты будешь жива. А может, все обойдется. Да, да, обойдется... Ну, ступай.

Надя спустилась к балке и бросилась бегом в город. Только теперь она поняла страшный смысл сестриных слов, но бессильная чем-либо помочь Мусе, ее детям, упала на траву и забилась в рыданиях...

Мария Анатольевна решительно вошла во двор и направилась к матери. Взяла на руки Валерика и прижала к себе.

К ним подскочил полицейский. Из дому вышли еще двое, вырвали из рук Шведовой ребенка. Он заплакал. Толик стоял возле бабушки, насупившийся, похожий на отца покатым лбом, черными глазами, упрямой складкой у рта.

Марию Анатольевну привели в участок. Здесь уже сидели Слезовский и Смоленко. Последнего взяли на работе. К матери пришел молодой человек, попросил позвать своего лучшего друга Жору. Старуха сказала, что их квартирант работает в немецком гараже, и показала, как его найти.

На следующее утро арестованных отвезли в СД. Посадили в разные комнаты. Через три часа Марию Анатольевну вызвали на допрос. Мимо провели избитого, в разорванной рубашке Жору. Ее поставили перед следователем-немцем. За пишущей машинкой сидел переводчик.

— Где находится Шведов?

— Со Шведовым я не живу с мая сорок второго года,— ответила она.— Где он сейчас — не знаю.

— Кто ваши знакомые?

— Мои знакомые — базар и деревня. Хожу, меняю. Нужно чем-то кормить детей.

— А кто такой Слезовский? — выкрикнул немец.

— Мой бывший муж. С ним я не виделась девять лет.

— А Смоленко?

— Мой квартирант.

— Вон! — не сдержав раздражения, сказал гестаповец и показал на дверь. Ответы Марии Анатольевны совпадали с теми, которые дали Слезовский и Смоленко.

Ее повели в комнату по соседству со следственной. На допрос взяли Слезовского. Через стенку донесся крик и стук кулака по столу. Потом наступила тишина. Бесконечно долгая и подозрительная, она встревожила подпольщицу. «Неужели признался? — подумала Мария Анатольевна.—И все равно — только отрицание. Так учил Саша».

Наконец ввели Слезовского. Он сел рядом, опустил голову. Никаких следов от побоев.

— Не отпирайся... Они все знают,— прошептал он одними губами.

— Ты рассказал? — еле сдерживая себя, спросила она. Слезовский отрицательно качнул головой.

— Гришка.

Но спросить, кто такой Гришка, она не успела. Солдат опять забрал ее к следователю. Те же три вопроса и те же ответы. Немец вскочил со стула, подошел к шкафу, вытащил резиновый шланг. Приказал солдату положить арестованную на длинную скамью, стоявшую у стены. Переводчик и солдат привязали ее руки и ноги к скамье... Она слышала пять-шесть первых ударов. Очнулась в луже воды, в комнате, откуда уводили к следователю. Через час — опять допрос.

— Будешь говорить правду, партизанская тварь? — уже закричал переводчик.

— Я сказала все,— ответила Мария Анатольевна распухшими губами и облизала их. Больно повернуть язык. В голове железный гул.

Следователь указал на табуретку, и ее усадили.

— Ладно, мы сейчас тебя проверим,— зло сказал переводчик. Он открыл двери и махнул рукой.

Появление Ломоносова было настолько неожиданным для Марии Анатольевны, что у нее на какое-то время притупилось ощущение боли. Из его простреленной щеки сочилась кровь и густыми каплями срывалась на рубашку. Подернутыми дымкой глазами он смотрел на женщину и не узнавал ее.

— Это она? — спросил следователь.

— Не знаю,— с трудом ответил раненый.

— А ты его знаешь? — обратился немец к Шведовой.

— Первый раз вижу.

— Что ты делал с Дмитриевым в ее доме?

— Брал гранаты у Жорки...

— Кого ты еще знаешь, Ломоносов?

— Сашку.

— Кто он такой?

— Наверное, командир...

Их снова стали хлестать резиновыми шлангами. Мария Анатольевна потеряла сознание. Ее отлили водой. Она открыла глаза и увидела Слезовского.

— ...Моя бывшая жена,— говорил он.— Потому и заходил иногда. Видел ее однажды с некоей Тоней. Кто такая — еще не установил. Один раз видел ее квартиранта.

— А мужа? — перебил следователь.

— О нем слыхал. Якобы бежал из полиции.

Привели Смоленко. Он, как и Мария Анатольевна, на все вопросы отвечал отрицательно.

— Лишь один раз видел этого,— проговорил Жора, показывая на Слезовского.

Поведение Смоленко на допросе придало ей силы, и она поняла, что вынесет все пытки. Они, не сговариваясь, показывают одинаково.

Через день снова свели вместе Марию Анатольевну, Жору, Ломоносова, а вместо Слезовского четвертый был Дмитриев. Перед этим Ломоносова и Дмитриева допрашивали порознь. На очной ставке с ребятами Мария Анатольевна и Смоленко отрицали знакомство с ними... Следователь сменил шланг на резиновую тонкую плетку со стальным тросом внутри. После нескольких ударов женщина потеряла сознание. На нее плеснули водой, но она не приходила в себя. Вылили полное ведро, однако тело оставалось бездыханным. Вызвали врача. Он прослушал сердце и сказал:

— Если нужна как свидетель, то больше не трогайте...

Слезовского освободили. С ним беседовал Граф. Сотрудник повторил то же, что и на следствии. О делах подпольщиков ничего не успел узнать, хотел выяснить сам и доложить.

— Я любил Марию,— сказал он.— Старое снова заговорило. Думал, верну прошлое. Может, здесь и была ошибка.

— Понимаю,— ответил Граф, криво улыбнувшись.— Кажется, красива?

— Для меня — единственная.

— А муж ее в городе? Как вы его назвали?

— Александр Шведов.

Гестаповец сделал пометку в блокноте.

— Ну что же, превосходно. А вы Шведова знали?

— Встречал задолго до войны,— соврал Слезовский.

— Ступайте и продолжайте работать.

— Рад стараться, господин оберштурмфюрер. Граф вызвал к себе Ортынского, спросил:

— Вам знакома фамилия Шведов? Кто он?

— Некоторые агенты доносили, что видели Шведова в городе. Говорят, отец его политкаторжанин, сам он коммунист. Был случай, когда наш человек указал на Шведова. Полиция проверила документы — оказался не он.

— Установите слежку за квартирой его жены. Там осталась их мать. Нападете на след Шведова — сразу не берите. Если он крупная птица, то за ним потянется хвост,— сказал оберштурмфюрер.— Насколько я понял тактику борьбы коммунистов, то у них важна не только голова, но и хвосты. Большевики, думается, даже сознательно идут на жертвы, выдавая себя за руководителей, чтобы отвести удар от остальных... Следите, Ортынский. А с женой Шведова я хотел бы поговорить сам.

— Она сидит в нашем подвале. Но, господин...

— Избита? — прервал Граф. Ортынский кивнул головой.

— Я не переношу крови, а тут еще женщина,— сказал гестаповец.

...Он сел напротив Марии Анатольевны на подставленный стул. Кивнул переводчику, и тот вышел. Откинувшись на спинку, Граф долго рассматривал арестованную. Под глазами — синие круги, слева от виска багровая полоска от плетки. Руки опущены. Кофточка выстирана, но рыжие пятна от крови остались.

— У вас, наверное, есть дети? — спросил он, прервав затянувшееся молчание.

— Вы отняли у них мать,— ответила Мария Анатольевна.

— Я буду рад, если случай с вами — ошибка.

— А тех, кто ошибся, тоже будут катовать, как меня? — спросила она, глядя в упор на гестаповца.

— Понимаете, война,— проговорил он и поднялся со стула.

— Почему же вы не на фронте? И не стыдно? Беззащитной женщины испугались. Здоровилы. Вяжете по рукам и ногам и хлещете то кнутом, то шлангом. Эх вы...

— Мы желаем вашему народу счастья,— сказал Граф.— Но партизаны не дают спокойно довести до конца дело освобождения вашей родины от большевистского ига.

— А при чем тут я? Ну и бейтесь с большевиками.

— Мне доложили, что вы партизанка.

— А еще о чем вам доложили? — с вызовом спросила она.

Оберштурмфюрер остановился напротив Марии Анатольевны и вновь стал рассматривать ее. «Нет, на фанатичку не похожа,— подумал он.— Неужели схватили невинную? Жаль, конечно». Но тут же выругал себя за нахлынувшее сердоболие. Определенно, у него сдают нервы. Шел к арестованной, чтобы разжалобить ее, мать двоих детей, а получилось наоборот. Даже эта маленькая женщина показывает ему пример выдержки.

По дороге домой Граф вдруг подумал о детях Марии Анатольевны и решил повидать их дети всегда непосредственны и откровенны. Он позвонил Ортынскому и спросил адрес арестованной.

— Адреса нет,— ответил тот.— Но следователь Щербаков знает, где ее дом...

Мать Шведова сидела во дворе с Валериком. Толик возился у калитки с коляской Граф подошел к нему и присел на корточки.

— Ну что — не получается автомобиль? — спросил он.

Мальчик выпрямился, посмотрел на рыжего незнакомца в черной шляпе и сказал:

— Какой автомобиль? Просто коляска.

— Коляска, говоришь... А как тебя зовут?

— Толик.

— Толик Иванов?

— Нет, Толик Шведов,— проговорил мальчик.

— Так вот ты где! А у меня для тебя машина приготовлена. Если бы я знал, что встречу тебя, захватил бы,— сказал Граф Полез в карман и достал горсть конфет.— Но ничего, пока я подарю шоколадки.

У Толика загорелись глаза, он облизал губы. Голодный мальчик, не знавший вкуса настоящего хлеба, протянул ручонку к конфетам.

— Ну конечно, они будут твоими. Но прежде мне нужно увидеть твоего папу. Он дома? — спросил Граф.

Толик словно не слыхал вопроса и тянулся к конфетам, но оберштурмфюрер положил их снова в карман.

— Э, так нечестно. Скажешь, где твой папа, и получишь подарок. Мне так нужен твой папа. Я ему скажу, чтобы он пришел и забрал у меня машину для тебя и твоего братика.

— Мой папа на фронте! — выкрикнул мальчик.— Мой папа на фронте! — еще громче повторил он.

С досады гестаповец сильно ударил ребенка по лицу. Толи к заплакал и побежал к бабушке.

Шведов прекрасно понимал, что, даже не доказав вины Марии, гестаповцы будут держать ее в тюрьме как заложницу. Слезовский, конечно, назвал его имя. Да и Васютин знал о нем. Нужно, как никогда, активизировать борьбу. Ведь по логике карателей, если муж Шведовой — партизан, руководитель, он должен уйти из города, скрыться. Александр Антонович посоветовался с товарищами и остался на месте.

Установить связь с Марией Анатольевной пока не удалось. Попытка Стояновской узнать о ней хоть что-нибудь закончилась неудачей.

Тихонов и Покусай поочередно сопровождали по городу командира. Он познакомил Григория с Власовым, а тот, в свою очередь, привел Шведова к инженеру-химику Лидии Яковлевне Кузнецовой. У нее произошла встреча Александра Антоновича с супругами Иваном и Галиной Дьяковыми. Через некоторое время Дьякова познакомила его с Валентиной Татько. Она работала на коксохимзаводе, знала о существовании подпольной группы на Петровке. Шведов поручил ей выяснить, чем располагают петровские подпольщики.

Второго июня Августа Гавриловна встретила Александра Антоновича на Стандарте. Показала ему листовку, напечатанную Чистяковой, и спросила:

— Когда же я пойду на советскую сторону? Озабоченный последними событиями, он не мог ответить ей конкретно и попросил:

— Назначьте мне встречу на завтра. Я должен посоветоваться.

— Вот вам адрес: Оборонная, восемнадцать. Я буду ждать.

Богоявленской он доверился сразу, но случай со Слезовским заставил быть осторожнее. Действительно ли у нее есть средства для размножения листовок? Для проверки нужно передать текст прокламации. Придя к Варнаковой, он сразу засел за работу. Мысленно повторял каждую фразу: «Дорогие братья и сестры временно оккупированных районов! Не больно ли вам смотреть, как остервенелые фашистские банды свирепствуют на нашей земле, подвергая разграблению наши села и города?.. Глумясь над личностью нашего гражданина, эти варвары превращают вас в бесправных рабов. Сотнями тысяч угоняют они ваших детей на гитлеровскую каторгу, на бесчеловечную эксплуатацию для достижения своих гнусных целей — порабощения нашей Родины. Но не бывать этому!

Бешеный зверь уже получил смертельную рану. Теперь только остается добить истекающую кровью гадину. Оказывайте помощь героической Красной Армии, стремящейся к быстрейшему освобождению вас от немецко-фашистского ига. Помогайте активно действующим в тылу врага партизанам, наносите ущерб всяким предприятиям гитлеровских головорезов.

Не забывайте, что обильно пролитая кровь наших братьев и отцов призывает к мщению! Будьте готовы в любую минуту к активной вооруженной борьбе, к нанесению последнего удара издыхающей гадине, к славным победам и любым жертвам во имя спасения Родины! Июнь 1943 года. Донбасс».

Он поднял голову от мелко исписанного листка. Долго смотрел в одну точку за окном, словно видел где-то далеко-далеко чистое небо и яркое солнце.

На рассвете Шведов ушел на шахту «Пролетар», позавтракал у Новикова и вместе с ним отправился на Стандарт. Богоявленская ждала его у Шаповаловой. Мария Ивановна познакомилась с гостями и вышла де-журить на улицу.

— Я хотел бы с вами посоветоваться, Августа. У меня есть текст листовки. Вот послушайте,— предложил Александр Антонович и прочел его, слегка волнуясь.

— Я бы первая подписалась под таким воззванием,— сказала она.

— А вы сможете размножить его на машинке?

— Конечно.

— Спасибо... Теперь о переправке через фронт. Мы вам приготовим документы на немецком языке для беспрепятственного прохода к фронту. Паспорт у вас в порядке?

— Да, только на имя Дубиной Серафимы Власовны. Сделали ребята, которых я вам передала. К слову, где они? Я потеряла их след.

— Выполнили несколько заданий. Достали оружие. Но последнее время я их тоже не вижу.

— Надеюсь, появятся... Я и в Макеевке знаю людей, бежавших из плена. Могут помочь оружием. Меня снабдили заряженным диском.

— Связаться с ними можно?

— Да.

— С вами пойдет Дмитрий. Я должен быть в Сталине, — сказал командир. Его лицо было серым, глаза воспалены.

— Вы больны? — спросила Богоявленская.

— Нет, нет... Итак, вы печатаете листовку, знакомите Дмитрия с макеевскими товарищами, ровно через месяц я вручаю вам документы.

Богоявленская и Новиков ушли в Макеевку, а он отправился на пристанционный поселок к Мельниковым за динамитом. Разработан план взрыва железной дороги между Долей и Мандрыкино. Взрывчатка есть, а запалы достать пока не смогли.

Татьяна Аристарховна встретила гостя вопросом:

— Что с вами? Вы так осунулись.

— Да и вы не лучше выглядите,— ответил он.

— У нас горе. Коля потерял второго сына, Толика,— сказала Мельникова.— Это его дети от первой жены. Константин погиб в начале войны под Житомиром, а Толя...— Она не договорила и заплакала.

Анатолия Мельникова обвинили в краже, посадили в лагерь на Донской стороне. Здесь парнишка сагитировал сверстников бежать, но его выдал провокатор. Толика перед строем поставили на колени и застрелили в затылок.

— Скрыть от Николая Семеновича смерть сына мы не смогли,— сказала Татьяна Аристарховна.— Он плакал. А потом собрался с силами и заявил: «Хватит слез. Надо мстить за старшего сына и за второго. За всех погибших людей».

— Мстить беспощадно,— проговорил глухо Александр Антонович. Немного помолчал и как бы самому себе сказал: — А мою Мусю немцы схватили.

— Боже! — испуганно воскликнула Татьяна Аристарховна.

— Подозреваю одного человека. Мы с ним еще рассчитаемся... Передайте Николаю Семеновичу мое дружеское сочувствие. Все мы должны быть твердыми.

От Мельниковых он пошел на базар. Июньское солнце стояло в зените. Александр Антонович снял парусиновый пиджак и перебросил его через плечо. Обмахивая лицо кепкой, неторопливо шагал по пыльной привокзальной улице. Он до сих пор не получил ни одной весточки от жены. «Кто же все-таки выдал Мусю и Жору? Уже две недели как арестованы, а не видно, чтобы гестаповцы предпринимали какие-то шаги для поисков других подпольщиков. Что они затевают?» В раздумье не заме-тил, как оказался возле ларька Прилуцкого. Узнал у него, что Доронцов регулярно забирает динамит и листовки, а Матвиенко приносит документы.

Натянул на голову кепку и зашагал в сторону вокзала. В доме Брущенко, который стоял у железной дороги, назначена встреча с Нестеренко... Железнодорожники использовали любую возможность, чтобы помешать продвижению грузов на восток. Машинисты носили в карманах мешочки с песком. Сыпали его в буксы, когда проходили мимо вагонов, во время ремонта паровозов или при смазке их на канаве.

Нестеренко, работая дежурным по станции Передача, в течение нескольких дней не включал в состав платформу с пушками. Сытник, проезжая ночью мимо двух платформ со снарядами, винтовками и мотоциклами, переложенными соломой, бросил в них зажженную паклю... Отчаянный народ железнодорожники. То перекинут стрелку — и вагон идет в тупик. То в стрелку заложат камень или костыль — и вагон сходит с рельсов. Взбешенным немцам машинисты говорили, что аварии происходят из-за недоброкачественной колеи. Ее-де перестилали зимой, в спешке. Но оккупанты все меньше верили объяснениям, понаставили на стрелках, блоках, в депо полицаев и жандармов. Подпольщики вышли на диверсии за пределы станции. По ночам замыкали телефонные кабели, связывающие Сталино и Ясиноватую. Связь между станциями прерывалась. А в результате составы простаивали на путях в ожидании разрешения на отправку. Но этого мало... Своими соображениями командир поделился с Нестеренко.

— Нужно бы на месте дезорганизовать работу. Здесь взрывчатку не подложишь.

— А если паспорта на вагонах переклеивать? — предложил Нестеренко.— Во время дежурства я попробую.

— Что это даст?

— Груз для фронта пойдет в город.

— Годится и такое. Все годится, что мешает врагу. От железнодорожников Шведов пошел на Рутченко-во. В сквере химиков его ждал Власов.

— Приемник, что ты принес, установлен и работает,— доложил он.— Цистерны к взрыву готовы. Твой динамит заложен, провода подведены. Филатов замкнул трансформатор. Бездействует... А теперь пошли. Дюбаша тебя ждет у Кузнецовой.

Люба Константинова еще до войны работала в парикмахерской Рутченковского коксохимзавода. Постоянным ее клиентом был Власов. Не закрылась парикмахерская и во время оккупации. В минувшем году в нее заглянул Андрей Демьянович и без обиняков сказал:

— Хочу в твоем заведении встретиться с друзьями. Не против?

— Ну что вы? — ответила она, смутившись.

Со временем Андрей Демьянович стал рассказывать Любе о событиях на фронте, приносить листовки, которые она раздавала тем, кому доверяла.

Весной в Рутченково расположился добровольческий туркестанский батальон. Врач санчасти Аминов и рядовой Рафиков захаживали к Любе. Девушке удалось вызвать новых клиентов на откровенный разговор. Они признались, что в батальоне оказались случайно и хотели бы бежать. Константинова сообщила о них Андрею Демьяновичу. Тот встретился с Аминовым и Рафиковым, расспросил о настроении в батальоне и проинформировал обо всем Шведова. Командир порекомендовал пере-давать добровольцам листовки. Одну специально написал для них сам.

Спустя полмесяца Андрей Демьянович познакомил командира с Любой, представил ему добровольцев.

— Чем вы можете помочь подпольщикам? — спросил Шведов.

— У нас есть оружие и медикаменты.

— Неплохо. Их необходимо постепенно передавать из батальона и хранить в надежном месте. Об этом позаботятся наши люди. А как листовки, действуют? — опросил Александр Антонович.

— Побольше бы их.

— Будем снабжать регулярно. Батальон нужно повернуть против немцев.

— Думаю, что мы сделаем это,— пообещал Аминов. Но среди добровольцев вели агитацию не только его товарищи.

При размещении батальона из большого жилого дома выселили несколько семей, в том числе семью Пономаренко. Надя с родителями перешла в соседний домик. Однажды она увидела в руках рядового Даяна Мурзина книгу Фурманова, в другой раз услыхала, как он насвистывал мотив «Катюши» и «Если завтра война». А застав его за томиком стихов Маяковского, удивленно спросила:

— Вы немецкий солдат, а читаете советских писателей?

— Ошибаетесь,— ответил Мурзин.— На мне лишь форма не наша.

Его откровенность еще больше удивила девушку, она стала с ним встречаться чаще. Если бы Надя знала, что солдат — советский разведчик! Он был заслан в батальон для его разложения. Туркестанцы несли охранную службу на железной дороге от Волновахи до Иловайска. Около 150 человек во главе с капитаном Курамысовым размещались в Рутченково.

Надя из окна видела, как немецкие инструкторы издеваются над солдатами, бьют их во время строевых занятий.

— И вы все это терпите? — спросила она Мурзина.— Бесхребетные какие-то.

— В батальоне многие ненавидят немцев,— ответил Юрий, как он отрекомендовался при знакомстве.— Но здесь нет лесов, бежать некуда. И никого из своих не слышно.

— Неправда! — возразила девушка.— Вы недавно прибыли и ничего не знаете. У нас есть подпольщики!

— Ловлю вас на слове,— прошептал Мурзин.— Сведите меня с кем-нибудь.

— Вы что — маленький? — спросила Надя.— Откуда я их знаю?

Она испугалась. Вдруг Мурзин провокатор? Девушка рассказала о нем Власову, тот упрекнул ее в беспечности и на свидание с Мурзиным не дал согласия. А Надю тянуло к нему. Не хотела отпугивать парня, на свой риск сказала:

— Одного подпольщика я знаю, но сейчас его нет в городе.

Неожиданно батальон отправили в Иловайск.

Мурзин оттуда через Аминова передал письмо Пономаренко. Надя ответила. Завязалась переписка. О ней девушка доложила Власову. А Люба Константинова сказала, что приезжал Рафиков. Обещал наведаться в сле-дующее воскресенье...

— Так что связь с батальоном не прервалась,— сказал Власов командиру.

С Рутченково по железнодорожному полотну Шведов пошел в сторону Смолгоры. Давно не виделся с Кихтенко.

Александр Данилович прятался в подвале, и Шведов попросил Тяпкину позвать его.

— Что с тобой? — спросил он.— На тебе лица нет.

— Нужно уходить,— сказал Кихтенко.— Меня кто-то выдал... Посиди один, я принесу деньги. Пятьдесят тысяч собрал.

Он возвратился с пятью пачками купюр и стал рассказывать:

— Вчера шеф станции Сталино-штадт приказал явиться к нему. А переводчица мне шепнула, что на меня подали заявление. На станцию я пошел на два часа раньше. Вижу, с ясиноватским поездом прибыли гестаповцы. Когда они уехали, я зашел к шефу. Он кричать: почему опоздал? Позвал моего сменщика немца Бергэрда, дал ему пакет и что-то сказал. До этого Бергард продавал мне пистолеты. По-русски он понимает. Я спросил, что надумал шеф. «Отправят в гестапо»,— ответил он. В общем, мы договорились, чтобы ему не попало, он пойдет пить воду, а я сбегу... Закончилась моя служба у немцев.

— Жаль. Службу ты нес отлично, понятно, для нас. Но ты еще послужишь общему делу. Документы целы?

— При мне.

— Бери для маскировки сына и отправляйся в Джан-кой. Улица Садовая, второй дом с краю по нечетной стороне. Спросишь сапожника, скажешь, что прибыл от Гавриленко. Нужно отремонтировать ботинки, подошвы поизносились. Узнаешь у него: есть ли человек для связи. Он скажет, как дальше поступать. Торопись.

О ни обнялись... Шведов пошел на Пионерскую улицу. Тихонов встретил его на пороге дома. Александр Антонович обхватил товарища за плечи, прижал к себе:

— Жив-здоров? Чем занимаешься?

— Ты же сам дал задание,— ответил Григорий.— Легче фрица протащить через игольное ушко, нежели печать сделать.

— А-а! Ну и как, получается?

— Уже получилось. Погляди,— сказал Тихонов и открыл ящик стола. Вытащил пачку небольших продолговатых бумажек с немецким текстом и орлом на круглой печати.— А это оригинал. Сравни.

— Они же одинаковые! — воскликнул командир.— У тебя золотые руки.

— Я лишь теперь стал понимать суть подпольной борьбы. Какое терпение нужно, сколько воли требуется! Пацаном читал книги про большевистское подполье, и не доходила до меня его повседневная трудность. Может, через эти печати понял.

— Дореволюционное подполье и наше, конечно, родственны,— сказал Шведов.— Главное в них — борьба за свободу. Но формы этой борьбы изменились, ибо условия совершенно разные. Люди оккупированных областей оказались в ловушке. Не пойдешь работать на немцев — подохнешь с голоду или окажешься рабом в Германии, в лучшем случае — в местном лагере. В тюрьмах стреляют, в лагерях морят голодом. Ты посмотри, сколько их в городе: на Стандарте — центральный концлагерь для пленных, возле шахты 10-бис — чуть поменьше, филиалы — на шахтах Рутченково, Ветки, Буденновки, огромный лагерь на Донской стороне, еще больший — на Петровке, для коммунистов и советского актива. Тюрьма в одиннадцатой школе, застенки гестапо на Третьей линии, на Школьном проспекте, в двух зданиях на Первой, страшные пытки в стенах тайной полевой полиции, камеры в полицейских участках.

Он замолчал. Потер ладонями виски и тихо проговорил:

— Сильно устаю. Много приходится ходить, и в желудке сосет.

Бросил взгляд на стопку документов, полистал их, разгладил рукой.

— Такое богатство!.. Ты хоть знаешь, какие документы приготовил?

— Девочки перевели. Право на проезд по железной дороге. Ценная бумага. Особенно после немецкого приказа не подходить близко к железной дороге гражданским лицам. Читал в газете?

— Читал,— ответил Александр Антонович и вдруг оживился.— Вот и прокачусь я в сторону Иловайска. Попробуем там пугнуть фашистов.

Положил бланки в карман парусинового костюма. Из другого достал трубку и кисет, развязал его, но вместо махорки вытащил небольшой листок бумаги.

— Погляди-ка сюда,— попросил он.— Видишь, две фамилии?

— Заксекскиндер... Ивочкин,— прочел Тихонов. ~ Кто это?

— Шпионы. Их забросили в тыл Красной Армии.

— Откуда тебе известно?

— Передал Слезовский,— ответил Шведов.— Первую лично мне, а вторую через Марию. Я в свое время уже сообщал о двух шпионах. Их поймали в Москве.

— Так у тебя кто-то действует здесь? Неужели на Александровке, в том доме?

— Не обижайся, Гриша, если бы даже действовали, и то не сказал бы. А фамилии передал давно, когда первый раз был в тылу.

— А ты разве?..— неуверенно спросил Тихонов и замолчал.

— Да, еще в сорок первом. Тогда благополучно перешел фронт, и меня снова забросили.

— Надо же! А Слезовский — он кто?

— Первый муж Марии... Работает в гестапо.

— Что?! — выкрикнул Тихонов и вскочил со стула.— Он связан с нашей группой?

— Пытался связаться... Марию и Жору арестовали. Григорий схватил Шведова за плечи и сильно встряхнул его.

— Да ты в своем уме? За тобой, возможно, следят, а ты разгуливаешь по городу!

— За себя боишься? — спросил командир спокойно и поднял чуть прищуренные глаза.

— Не за себя, а за всех!

— Успокойся, Гриша. Необходимо обсудить кое-что... Мария пошла на риск. Связалась со Слезовским, хотя этого добивался он. Слушай внимательно. Ему Жора дал прокламации. Их, правда не все, Слезовский рассовал в здании гестапо. Назвал фамилии шпионов. При встрече я ему поручил убрать Васютина и Дроздова. Вскоре он пришел на Смолянку к Марии. Я был с Покусаем дома. В это время подъехала гестаповская машина. Мы скрылись, но наблюдали за ней. Через несколько минут она уехала. Мы с Ваней зашли в дом, но тут появился начальник полиции. И Слезовский сделал все возможное, чтобы задержать его в коридоре. Мы успели спрятаться в тайнике. Потом ушли. Слезовского на трамвайной остановке арестовали. Марию тогда не тронули. Ее забрали дома, когда она пришла к детям. А Жору схватили в гараже. Но Слезовский не знал, где он работает... Пока от Муси известий нет, я ничего определенного сказать не могу.

— А если это продуманная провокация? — спросил вдруг осипшим голосом Григорий.— Может, хотят подобрать ключи?

— Все может быть. Но анализ фактов говорит, что Слезовский не виновен в аресте Марии и Жоры. Если в группе провокатор, то почему начал с них?

— Может, рассчитывают на нашу глупость? Мы подумаем, что Жору и Марию взяли случайно, предпримем меры к их спасению и выявим свои силы.

— А возможно, провокатор, если он оказался в группе, знает не всех. И все же Слезовского, видимо, придется убрать. Его выпустили.

— Правильно. При первой же встрече он выдаст тебя.

— Я еще посоветуюсь с Андреем. Возглавить операцию поручу ему, а тебе, Ивану и Володе — непосредственное исполнение. Да, попроси своих девчат отпечатать на немецком языке этот документ, и как можно скорее. Печать за тобой,— подал Григорию бумажку с фамилией Дубиной.— Ну, мне пора.

— А как же Мария? — спохватился Тихонов.— Может быть, ее...

— Нет, нет, жива. Только очень больна. Били... Хотя бы какая весточка от нее.

(8)

Шведов вручил Богоявленской немецкий документ на имя Дубиной.

— До самого фронта никто не задержит,— сказал он.— Сам Гриша делал, а у него рука счастливая. Вам не мешало бы увидеться с ним.

— А я хотела представить моих людей. Путь мне предстоит неблизкий. Приведет ли он обратно? К слову, вашу просьбу Ирина уже выполнила, листовки отпечатаны и распространены.

— Знакомство начнем завтра,— предложил Александр Антонович.— Не возражаете?

— Соберемся у Ирины. Она врач, придем к ней под видом больных.

Августа Гавриловна свела Шведова с Чистяковой, Грицаенко, Юнисовым. Тихонову посоветовала связаться с Марией Иосифовной Корольковой. Сказала о Николае Лютом — полицейском пятого участка. Он предупреж-дает об облавах и при дежурстве на Карьерной улице дает знать Чистяковой об опасности.

Ирину Васильевну Богоявленская познакомила со Скалауховыми и Соней Ивановой.

Ранним июльским утром она вышла за город, постояла немного возле Путиловского леса и по степной тропке зашагала в сторону Ясиноватой. Частица ее сердца оставалась в Сталино. Как-то будет без нее? Вспомнила своих друзей по подполью. Соня — настоящий сподвижник, находчивый и талантливый конспиратор. А Чистякова, а Халит!.. Он сейчас, может быть, так же пробирается к своим? Надо ведь — встретила человека, ходила, проверяла его, боялась провокации. А он до мозга костей свой. Недавно угодил в тюрьму, бежал. Кочевал по конспиративным квартирам до тех пор, пока Соня не достала документ, разрешающий ему уехать на десять дней в Днепропетровск.

И только одного не знала Августа Гавриловна, о Халите: он был связан с разведчиком штаба партизанского движения Павлом Колодиным и передал ему ценные сведения военного и хозяйственного характера, а также карту города Сталино с нанесенными на ней оборонительными объектами, минными полями и аэродромом...

Шведов, пожелав Богоявленской благополучно перейти фронт и выполнить его поручение, в тот же день уехал в Иловайск. Обеспеченный документами на право проезда по железной дороге, круглосуточным пропуском строительной организации «Тодт», он легко разыскал туркестанский батальон. Быстро связался с Рафиковым, а через него с Нарзы и Тамбиевым. Еще в Рутченково эти солдаты вместе с Сержановым, Мухтаровым и Арстамбековым передали отряду три пулемета, несколько винтовок, автоматов, пистолетов и ракетницу с сигнальными ракетами.

— Теперь у нас есть динамит и амонал,— сказал Нарзы.— Во время патрулирования высмотрели глухие места на дороге. Можно рвануть.

— Сержанов, Мухтар и я в одиннадцать ночи заступаем дежурить на третьем километре от семафора в сторону Харцызска,— отозвался Тамбиев.— Там поворот и густая посадка.

...Крушение произошло в полночь. Сошли с рельсов паровоз и сорок вагонов с боеприпасами. Семьдесят человек погибло.

А через неделю уже на перегоне Иловайск-Кутейни-ково в четыре часа утра подорвался сборный воинский состав, под откосом оказались паровоз, семь вагонов с солдатами и офицерами и шесть платформ с автомашинами.

Успешные диверсии на железной дороге немного приподняли настроение Александра Антоновича. Вскоре в Иловайске побывала Люба Константинова. Она передала Аминову новые листовки. От него узнала, что на охрану дороги стали выходить и немцы.

А Шведов каждый день проделывал путь в 25 — 30 километров. Его появление на Ларинке, Рутченково, на Стандарте и в Макеевке было не случайным. К Лидии Кузнецовой ходил за взрывной смесью. Но по предло-женному рецепту она у Кузнецовой не получилась. Валентина Татько доложила о согласии подпольщиков Петровки войти в контакт с городской организацией. Обещали помочь медикаментами и противотанковыми гранатами.

У Чистяковой побывал с Новиковым. Посетовал на отсутствие запалов к взрывчатке.

— Не можем из-за этого совершать диверсии,— сказал Антон.— Хотя бы какую-нибудь смесь взрывную придумать.

— Я поговорю со знакомым инженером,— пообещала Чистякова.

Она встретилась с Грицаенко.

— Я, кажется, кое-что могу сделать,— после недолгого молчания ответил он.— В учебниках химии был такой рецепт: смешать тонкоразмолотый сахар с бертолетовой солью, капнуть на порошок кислотой, и вмиг возникает вспышка высокой температуры.

— Чудесно!

— Сахар и бертолетову соль мы, пожалуй, раздобудем. А где взять кислоту? — спросил Грицаенко.

— А если Костю попросить? Он хоть из-под земли достанет.

Грицаенко делал опыты в мыловарне Расторгуева в его отсутствие. Первый раз не рассчитал и плеснул лишку кислоты. Раздался грохот, комнату заволокло дымом. Опалил себе ресницы и брови. Повторил опыты при малых дозах. Вспышки получились небольшие, но вполне достаточные для поджога бензобака или склада. Потом придумал, как применить смесь для диверсий.

— Достань мне пробирок,— попросил он Расторгуева.— Чем тоньше, тем лучше.

— Себе глаза не выжег, так решил другим,— ответил Борис Васильевич и улыбнулся. Он догадался о замысле инженера.

Аввакумов принес кислоту Чистяковой. Достал на заводе и вылил из огнетушителей в клубе «Металлург». Грицаенко наладил цроизводство взрывных пакетов. Расторгуев купил на толчке штук 70 пробирок, обеспе-чил его сахаром и бертолетовой солью. Инженер наполнял пробирку кислотой, закрывал пробкой, клал в коробочку из-под сигарет, где была смесь. Кислота разъедала пробку, и пакет взрывался. Чем толще пробка, тем больше времени уходило на ее разъедание. Грицаенко написал инструкцию, заготовил пакетики, пробирки, пробки и все передал Чистяковой. Шведов, увидев их, пришел в восторг. Однако сожалел, что изобретение нельзя использовать для подрыва железнодорожного полотна. Часть пакетов принес, на Рутченково, рассказал Власову, как ими пользоваться, и тот нашел применение.

В железнодорожном тупике коксохимзавода немцы грузили в вагоны солдатское белье и постельные принадлежности. Их привозили на машинах со склада, устроенного во Дворце культуры. Вагоны через станцию Рутченково отправляли на фронт. На восстановлении коксовых печей работала Татько. Вечером она незаметно подбиралась к вагонам и клала пакеты в белье или под одеяла... Лишь один раз вагон вспыхнул, не доходя до станции Рутченково, остальные пожары произошли далеко от.города. Оккупантам и в голову не приходило, что диверсию совершают подпольщики Сталино.

В начале июля на Рутченково вспыхнули цистерны с бензином. Аввакумов видел черные клубы дыма и на следующий день спросил Чистякову:

— Моя кислота пользу приносит?

— Работает, как часы,— ответила Ирина Васильевна.

Вербонслю удалось несколько раз положить взрыв-пакеты в грузовики с обмундированием и оружием. По дороге они воспламенялись. Из кабины выскакивали немцы и бросались в укрытия.

Тем временем группа подпольщиков искала Слезовского, но он как в воду канул. Шведов в сердцах выругался: ушел, подлец, от возмездия.

От Марии Анатольевны и Смоленко по-прежнему не было вестей.

В городе стояла нестерпимая жара, солнце сжигало все живое на огородах. Голод косил детей и стариков. Подпольщики вели полуголодное существование. Деньги Кихтенко растаяли, как ледяшки в жаркий день. От реализации документов на проезд Тихонов передал Александру Антоновичу 31 тысячу рублей. На них немного купили продуктов. А одежды для освобожденных бойцов не хватало.

Семья Мельниковых старалась изо всех сил. Николай Семенович сошелся со станционными кладовщиками. Они продавали и давали в рассрочку обмундирование. Мельниковы перешивали его, перекрашивали, меняли на хлеб, продавали на толчке, отдавали освобожденным пленным. Они у Мельниковых отдыхали, получали питание и документы, которыми снабжали Нестеренко, Нина Шаповалова и Лида Матвиенко. Затем уходили в Славянск на явочную квартиру.

Недавно Мельниковых навестил Павел Шульга.

— По всем приметам, скоро произойдут большие события,— сказал он.— Возможно, больше не увидимся. А еще — хотел лично предупредить о трех товарищах. Сегодня они придут к вам. Нужные нашей армии люди. Передайте Нестеренко, чтобы документы сделал отменные.

Татьяна Аристарховна послала Нину за ним. К вечеру пришел с работы Николай Семенович и появились три незнакомых человека от Шульги. Их переодели, накормили. Двое, несмотря на истощение, сразу же пошли по врученному адресу в Славянск, а измученный и больной Олег Пискунов остался. Однако через три дня и он стал собираться в дорогу. Татьяна Аристарховна украдкой поглядывала на него. Среднего роста, со светлыми доверчивыми глазами и добродушным лицом, Олег напоминал ей сына, от которого с начала войны не было весточек. У нее все эти дни ныла душа. Не давал покоя арест Марии Анатольевны. С тревогою сказала Николаю Семеновичу:

— Теперь оружие держать дома опасно.

— Об опасности Саша предупредит,— ответил муж.

Однако Татьяна Аристарховна в его отсутствие попросила Олега помочь перепрятать винтовки из тайника под верандой. Пискунов выкопал одну яму возле летней кухни, а другую,— на дорожке, ведущей к туалету. В них положили завернутые в бумагу и тряпки винтовки и хорошо замаскировали. Динамит переложили в глиняные горшки и в бутыли. Горшки зарыли под кустами со стороны дома Колесниковой, а бутыли спустили в погреб и спрятали в песке.

Перед уходом к фронту Пискунов рассказал Татьяне Аристарховне о себе. Мать и брат его в Калинине. Учился в медицинском институте.

— Закончится война — стану врачом,— сказал он.— Здесь вы стали моей второй мамой, а Нина и Тоня — сестренками. Вы спасли мне жизнь, а такое никогда не забывается. Я сейчас напишу все-все маме, а вы потом переправите.

Писал он долго. Мельникова спрятала письмо в потайное место.

Шульга и Аксенов присылали новых и новых бойцов. Санитарка Тамара направляла пленных к Стояновским, там снабжали их документами и переправляли в Керменчик к Павлу Васильеву.

Тамара отодвигала шкаф в вестибюле и в назначенное время выводила узников. Их подготавливали и переодевали в рабочую одежду Быльченко, Сергеев и Авдонькин. Так случилось и на этот раз. Трое пленных перебрались из лазарета в поликлинику, но вывести их на улицу Тамаре не удалось. Она спрятала бойцов в медицинских шкафах. Утром встретила санитарку Антонину Емельянову и приказала:

— Зайдешь в лабораторию, откроешь первый, четвертый и шестой шкафы. Там — пленные. Одному дашь ведро, другому — тряпку, третьему — метлу. Как только откроют поликлинику, смешаешься с толпой и выведешь их в посадку.

Женщина от неожиданности оторопела. Она готова помочь пленным, но не провоцирует ли ее Тамара? Антонина видела ее всего несколько раз и то издали. Опомнившись, она запротестовала. Тамара вытащила браунинг и твердо сказала:

— В нем пули для фашистов. А ты — наша.

Емельянова выполнила приказ. Вывела бойцов в посадку, и они ушли на явочную квартиру. Тамара пожала ей руку и тепло улыбнулась.

— Я сразу поверила тебе,— сказала она.— Будем работать вместе. Для меня ты — Галя. Запомни.

Вскоре Тамара снова обратилась к Емельяновой.

— Вот тебе ключ. Пойдешь в мою квартиру, на втором этаже направо. Там в шифоньере и под кроватью — пленные. Прежде чем вывести, тщательно осмотри лестницу.

Емельянова выполнила и этот приказ. Тамара познакомила ее с ездовым по прозвищу Рыжий, со шрамом через всю щеку. Он возил воду в лазарет. Галя часто передавала ему Тамарины записки для Волохова.

А кормить истощенных и раненых бойцов было нечем. Власов пожаловался Александру Антоновичу:

— Есть возможность достать горючее и смазку, но как вывезти и где реализовать?

— Я представлю тебя человеку, с ним обо всем и договоришься. Приходи завтра в сквер Павших коммунаров, в павильон,— сказал Шведов и описал внешность Вербоноля.— Сядешь к нему за столик. Бородач толкнет тебя ногой. Ты в ответ два раза.

Андрей Демьянович оформил через Надю Понома-ренко наряд на горючее и масло. В воскресенье к проходной завода подъехала полуторка, за рулем в немецкой форме сидел Вербоноль,, Возле третьей подстанции Власов, Филатов, Мартынов и Смирнов быстро погрузили четыре бочки трансформаторного масла. Развернулись — и в обратный путь. Не успели отъехать метров пятьдесят, как навстречу выскочила легковая машина с вооруженными солдатами. Вербоноль резко крутнул баранку, чуть не задел легковую и, включив скорость, вылетел с завода. Поплутав по улицам Рутченково, они приехали к Мартынову и сгрузили бочки. На следующий день Андрей Андреевич снова появился на Рутченково. За рулем сидел Покусай. Отправились в Алексеевку и в госхозе договорились поменять масло на две тонны ячменя.

Наконец от Марии Анатольевны получили весточку. Ее и Жору из следственной камеры гестапо перевели в тюрьму на Третью линию. Дочь Стояновских понесла передачу. Возвратилась она с запиской, приклеенной на дно бидончика. В ней сообщалось: на след навел раненый Ломоносов. Его и Дмитриева в конце июля расстреляли. Слезовский на допросе называл только имя Тони.

Прояснилась роль Слезовского, стала известна истинная причина ареста самого близкого Шведову человека и верного его друга Смоленко. Командир осуждал Дмитриева и Ломоносова за неосторожность и недисциплинированность, но отдавал должное их молчанию об остальных членах отряда. Однако он ошибался. Кто-то из двоих в невыносимые минуты пыток назвал еще и «Августу» и обрисовал ее внешность, сказал о «Сашке», который давал им задания.

Следователи СД сравнили данные о Шведове и Гавриленко, поступившие от разных агентов, и пришли к выводу, что это одно и то же лицо. Ортынский приказал Щербакову пойти на Смолянку и следить за домом Марии Анатольевны. Тот две ночи просидел в укрытии, но безрезультатно — в квартиру никто не приходил. Дело Марии Анатольевны затребовала тайная полевая полиция. Теперь поимкой Александра Антоновича, а заодно и Богоявленской занялся страшный карательный орган, о существовании которого в городе мало кто знал.

Августа Гавриловна возвратилась из Славянска в конце июля. На квартире Чистяковой встретилась со Шведовым.

— Перейти фронт мне не удалось,— сказала она.— Каждый метр уставлен орудиями, солдат, как муравьев. Говорят, и на нашей стороне полно войск и техники.

— Что ж, дорожка вами протоптана. Попытайтесь еще раз. А сейчас не возражаете пойти со мной на вокзал?

Стал накрапывать дождь. Августа Гавриловна предложила зайти к Анакиным.

— Хочу надеть пальто,— сказала она.

Дома были Дуся и Николай. Командир познакомился с ними. Через три минуты подпольщики покинули дом. Не успели скрыться за углом, как ко двору подъехала желтая машина. Жандармы ворвались в квартиру. Пере-водчик описал приметы и одежду разыскиваемых людей. Сомнений не было — гестаповцы напали на след Шведова и Богоявленской.

— Нет, мы таких не видели,— ответил Николай. Немцы заглянули в каждый уголок, старательно осмотрели двор и уехали.

— Плохо дело. Нужно предупредить Августу,— вздохнул Анакин.

Но рано утром она появилась сама. Жена Николая замахала руками и воскликнула:

— Скорее уходите. Вас ищут и того человека, что с вами был.

Богоявленская заторопилась к Чистяковой, предупредила ее, чтобы ни она, ни кто другой в доме Анакиных «е появлялись.

В этот день Дуся возвратилась с базара как никогда уставшая. Села на пороге коридора и задумалась. Фашисты хотят схватить и расстрелять Августу Гавриловну. Что же делать? От грустных мыслей девушку отвлекла машина, проехавшая мимо двора к складу медикаментов. Он был рядом, и Дуся частенько заглядывала туда, познакомилась с часовым — старым немцем с негнущейся ногой. Он иногда посылал ее с котелком во двор гостиницы «Донбасс» за обедом. Пока солдат ел, Дуся рассматривала склад. В нем хранились медикаменты и огромные двухведерные бутыли со спиртом.

Через полчаса девушка услыхала крик часового:

— Дуса! Котелок! Шнель! Котелок!

Она бросилась к складу, схватила на бегу висевший на штакетнике котелок и поднесла солдату. Тот стоял у разбитой бутыли и держал в руках каску со спиртом. Перелил его в котелок, наклонился и начал пригоршнями собирать спирт с земли... Объяснил Дусе, что его нужно пропустить через вату. В комнате она намочила клочок ваты спиртом и поднесла к огню. Вспыхнуло едва заметное синее пламя. «А если поджечь склад?» — подумала Дуся.

Она вышла на улицу. Часовой, уже вдрызг пьяный, валялся за будкой. Девушка возвратилась в комнату, оторвала от старой рубашки рукав, взяла бензинку и пошла к складу. Осмотрелась. Бутыли со спиртом стояли у дверей склада. За будкой храпел часовой. Она открыла одну бутыль, наклонила ее набок. Смочила спиртом тряпку и стала высекать искру из бензинки. От волнения дрожали руки. Наконец появился огонек, Дуся поднесла его к тряпке. В это время за будкой заворочался немец. Дуся бросила вспыхнувшую тряпку на разбитую бутыль...

Дома вспомнила о бензинке — впопыхах уронила ее возле будки. «А вдруг найдут?» — с испугом подумала Дуся, выбежала во двор и замерла. Над складом бушевал огонь, лопались бутыли со спиртом, и голубоватое пламя взлетало в небо.

— Это вам за Августу Гавриловну,— шептала девушка.— За нее...

Богоявленская готовилась снова идти к фронту. Командир познакомил ее с Галиной Гринько. В назначенное время на Семеновке в конспиративной квартире собрались Шведов, Тихонов, Новиков, Чибисов, Гринько, Богоявленская. Подпольщики тихо переговаривались меж собой в передней комнате, а в другой Александр Антонович инструктировал Галину Яковлевну. Назвал фамилии шпионов, заброшенных в тыл, и просил запомнить их. Передал разведанное о противнике. Потом пригласил Августу Гавриловну.

— Галина идет со своим заданием,— сказал он.— Однако прошу и вас запомнить фамилии шпионов, заброшенных в Москву. Кто из вас раньше доберется, тот и передаст. К своим сведениям добавьте мои. На аэродроме большое скопление самолетов, есть склады авиабомб. Концентрация войск в Сталино, Горловке, Мариуполе значительно сократилась. Наблюдается переброска частей в северном направлении в сторону Харькова.

С совещания Богоявленская вместе со Шведовым пошла на Рутченково. Он рассказал ей о предстоящей встрече с одним из руководителей туркестанского батальона. Прошли мимо дома Августы Гавриловны, в котором она не была семь месяцев. На крылечке сидела ее мать, старая согбенная женщина в нищенском рубище. Она жила впроголодь. Но подпольщица не могла помочь матери. Квартира была под наблюдением полиции.

Проводив командира, она возвратилась на Стандарт, чтобы отдохнуть у Марии Шаповаловой. Завтра предстояла дальняя дорога к фронту.

...По пути к дому Чистяковой Шведов обдумывал текст новой листовки. Нужно еще раз призвать людей к сплочению. Скоро наступят большие события в Донбассе. Сегодня шестое августа. Вчера столица впервые салютовала в честь победы под Орлом и Белгородом. Салют! «Немцы не случайно перебрасывали и перебрасывают теперь войска из Донбасса на север,— подумал Шведов.— Но у них не получилось. А у нас пока затишье. Наверняка — перед бурей».

Ирина Васильевна встретила его радостным возгласом:

— Вы все знаете! По лицу вижу.

— Да, салют победы. Понимаете — победы! За Сталинград не давали. А здесь!.. Впервые за всю войну,— восторженно сказал Шведов.— Теперь отступления не будет. До самого Берлина!

— Уж не провидец ли вы? — спросила Чистякова и добавила: — Мы так ждали этого. Так ждали!

— Нет, не ждали, а делали все, чтобы повернуть ход войны в нашу пользу,— сказал он и задумался. Потом попросил чистый лист бумаги.— Напишу текст новой листовки. А вы отпечатайте, пожалуйста.

Через полчаса они сели обедать. Борщ из свежей капусты казался Александру Антоновичу необычайно вкусным... Удивительно устроен человек — самому трудно, а последним делится. Говорят, что радость человек выносит на люди, а в беде остается один. Неправда. Беда сплотила советских людей, как никогда.

Он встрепенулся, робко взглянул на Чистякову: надо же, так увлекся своими мыслями, что позабыл про хозяйку.

— Я не только отдохнул, но и подкрепился,— проговорил он смущенно.— Спасибо вам. Теперь готов хоть сотню километров пройти.

Он распрощался и вверх по переулку поднялся на Стандарт. У трамвайной остановки его ждал Новиков, согбенный, худой, в очках из толстых стекол, за которыми глаза были большими и неестественными.

— Что нового? — спросил командир.

— На вокзале у портного забрал динамит, зарыл у себя во дворе,— сказал Дмитрий Федорович.— В лагерь пригнали партию пленных.

— В Макеевке был?

— Хотел вместе с тобой.

— Где будем сегодня ночевать? Может, у Марии Ивановны?

У Шаповаловой они останавливались дважды. Тихонько постучали в окно.

— Извините за вторжение. Вы оказались ближе всех на пути,— сказал Шведов.— Не хочется в комендантский час попадаться на глаза патрулям. У меня такое ощущение, что шпики ходят по пятам. Хоть в Макеевку перебирайся. Митя вот говорит: там есть укромные места.

— Можно найти,— бесцветно отозвался Новиков. Поднялся со стула и вышел во двор.

Шаповалова, поглядывая на дверь, быстро зашептала:

— Зачем вы ходите с этим человеком? Нехороший он — вижу по глазам.

— Он предан делу,— возразил Шведов.— А глаза у него такие из-за толстых очков.

— Нет, вы меня не переубедите,— ответила она.

Лишь заалело на востоке, как они поднялись, торопливо умылись и ушли в город. По дороге оба молчали. Всплыл разговор с Шаповаловой. Почему Новиков вызывает у некоторых людей антипатию? Безобидный, полуслепой человек. Старается выполнить все указания.

Свой двор превратил в склад оружия. В огороде закопаны боеприпасы, динамит, автоматы... Молчаливый и флегматичный — это да. Но натуру не переделаешь. «И все же я не первый раз слышу нелестные слова в адрес Дмитрия. Неужели не сумел разглядеть в нем то, что видят другие?» Он прервал свои размышления.

— Митя, скажи, у тебя бывает тягостное настроение?

— Ты устал,— ответил Новиков.— А тут еще — арест Марии.

Они снова замолчали. На квартире Гринько позавтракали. Емельян Феоктистович рассказал о последних событиях на фронте и добавил:

— Надо бы и нам организовать какой-нибудь салют.

— Думаем взорвать электроподстанцию на Рутченково,— ответил командир.— И высоковольтную от Днепрогэса. Город останется без тока.

От Гринько они вышли в десятом часу и по Институтскому проспекту направились к Чумакову. С профессором Шведова познакомила Богоявленская, и он с ним уже не раз беседовал. Оба пришли к выводу, что Донбасс угля немцам не дает. Заводы стоят, мелкие шахтенки добывают уголь только для местных нужд, а для паровозов оккупанты привозят топливо из Польши. На этот раз Александр Антонович шел к Чумакову проконсультироваться, как лучше осуществить диверсию на подстанции. Взглянул искоса на Новикова и подумал, что напрасно взял его с собой. Чумаков просил об их связях никому не говорить.

Между Седьмой и Восьмой линиями из-за угла вышли два человека — это были Шестопалов и Филатьев.

— Нет ли у вас прикурить? — спросил Шестопалов у Александра Антоновича.

— Не курю,— ответил тот, не останавливаясь. Ему загородил дорогу Филатьев:

— Ваши документы! Мы из тайной полиции.

Шведов спокойно достал паспорт, и в этот миг сильный удар по голове сзади свалил его. Новиков испугался и кинулся бежать, но его перехватили проходившие немцы. Александр Антонович, почувствовав облегчение, встал на ноги. Но на него набросились агенты и снова свалили на землю. Потом подхватили под руки и быстро повели.

Позади, придерживаемый солдатами, шел Новиков.