Смерти смотрели в лицо

До последнего дыхания

Тайная полевая полиция — ГФП 721 — прибыла в Сталино из станицы Морозовской после поражения гитлеровцев под Сталинградом. Ее возглавлял двадцативосьмилетний уроженец Кенигсберга полицайкомиссар Майснер. Он воспитывался в аристократической семье, его дядя занимал пост секретаря немецкого посольства в Токио. Выше среднего роста, выхоленный пруссак, Майснер органически ненавидел славян.

В самом высоком здании города, на углу Почтового проспекта и Второй линии, шеф ГФП занимал третий этаж — все шесть комнат. В рабочем кабинете висела военная карта Донбасса с прилегающими к нему районами от Харькова до Таганрога и от Миуса до Днепра. На этой территории действовали карательные и контрразведывательные команды тайной полевой полиции 721, обеспечивающей тыл 6-й армии. На противоположной стене — личное оружие полицайкомиссара — русский автомат.

Остальные пять комнат служили покоями для Майснера и его телохранителей Лоренца и Бартля. Он вставал ровно в восемь. Выходил во двор, где сотрудники выстраивались на проверку. После нее Майснер спускался в казино, завтракал и шел в свой кабинет. Садился за огромный письменный стол, по сторонам которого стояли небольшие столики. За ними располагались два секретаря, они же — адъютанты и телохранители шефа.

Огромный штат тайной полиции состоял из следователей, переводчиков, агентов, негласных сотрудников, провокаторов, палачей-казаков во главе с Конаревым. Все они ходили в гражданской одежде или в обычной солдатской форме. Помимо штаба ГФП, действовавшего в Сталино и близлежайших районах, имелась внешняя команда — ауссенкоманда, которую возглавлял садист Рунцхаймер.

В конце марта он со своими головорезами, среди которых выделялся переводчик Александр Потемин, был направлен в Кадиевку. Но активные действия патриотов Сталино, Макеевки, Авдеевки вынудили Майснера ото-звать ауссенкоманду назад. С ее помощью полицайкомиссар надеялся быстрее расправиться с подпольщиками, так как у подопечных Рунцхаймера был солидный послужной список кровавых дел, начатый еще осенью 1941 года. Особым усердием, хитростью и изуверством отличался Потёмин, который называл себя Александром из Куйбышева. В Прилуках он допрашивал партизан и военнослужащих, схваченных в селах, избивал их и ездил с немцами на расстрелы обреченных. Проехав с ауссенкомандой Ромны, Миллерово, Белую Калитву, зверствовал в Морозовской, Калаче, Чире. В Красном Сулине истязал командира разведчиков майора Шатило и радистку Демьянову, расправился с двумя парашютистами и группой патриотов в Кадиевке.

С начала февраля ГФП-721 обосновалась в Сталино. Здесь работал советский разведчик Игорь Аганин, заброшенный во вражеский тыл как фольксдойч Георг Вебер-Лебедев. Он попал на Смолянку в штаб 6-й не-мецкой армии генерал-полковника Холидта, которую Гитлер сформировал из сынков, братьев и родственников тех, кто входил в бывшую 6-ю, разгромленную под Сталинградом. Нынешнюю назвали «армией мстителей».

Вскоре Вебера препроводили в тайную полевую полицию с рекомендацией использовать его как переводчика. С ним познакомился лично Майснер. Вышли во двор ГФП. Георг ужаснулся: на снегу лежал избитый полуголый мужчина, а каратели сыпали ему на раны соль.

На следующий день Вебера познакомили со следователем Циплисом и переводчиком Сидоренко. Они завели его в комнату, где находился арестованный. Циплис заставил Георга писать автобиографию, а Сидоренко начал втыкать в суставы ног обреченного отточенные шомпола. Раздались душераздирающие крики. Разведчик сцепил зубы и, не поднимая головы, писал. Его проверяли на выдержку.

Вебера обмундировали 8 марта в день «золдатен варенштаг» — памяти погибших солдат. Утром выстроили сотрудников, и он оказался рядом с Потёминым. Невысокого роста с провалившимися ядовитыми глазами и глубокими складками у мясистого носа, переводчик пожирал взглядом Майснера. Тот произносил очередную речь об окончательном разгроме большевиков и близкой победе доблестных германских войск...

В столовой Потёмина радостным возгласом встретил сотник Конарев. Он был в коверкотовом реглане и хромовых сапогах, в руках держал кубанку из светлого каракуля. Сели за стол, покрытый зеленой тканью.

Вебер оставил открытой стеклянную дверь своей комнаты и ясно слышал их разговор. Они вспоминали, как недавно расстреливали работников НКВД в Красном Сулине.

— Коммунистов мы уничтожили, а комсомольцы остались,— со злостью произнес Потёмин.— Нужно было и их под корень. Это советский посев,— он вырастет.

— Мало времени было, — отозвался Конарев.

— У меня пистолет от разведчика остался,— похвалился переводчик.— Им я его и прикончил.

«Страшный человек,— подумал Георг.— Не доведись попасть к такому».

Но именно Потёмину передали нового переводчика для негласной проверки. Как-то он взял его, еще невооруженного, с собой в тюрьму. По предъявленной квитанции получил арестованного — мужчину лет тридцати пяти в солдатской гимнастерке, черноволосого. Пока вел его в здание ГФП, бросал настороженные взгляды на Вебера — как тот держит себя.

Арестованный был одним из советских парашютистов, заброшенных в немецкий тыл для диверсионной работы. Его и еще 27 человек, в том числе и местных жителей, схватили в Авдеевском районе бандиты Кона-рева.

В комнате на первом этаже парашютиста уже ждали следователи и конаревцы. Вместе с Потёминым они набросились на него и начали избивать резиновыми плетками с проволочной сердцевиной. То и дело раздавались выкрики.

— Где остальные? Ты скажешь, где остальные?

Голова и шея парашютиста почернели. Кровь обрызгала стены и пол. Мужчина уже не кричал, а хрипел, но Потёмин методически полосовал его. Георг сидел, словно мумия, за пишущей машинкой, боясь малейшим движением выдать свои чувства. Через полчаса его послали за уборщицей.

После обеденного перерыва избиение продолжалось на третьем этаже. У обреченного вытек глаз, руки и ноги не двигались. Около четырех часов дня истерзанного человека выволокли во двор ГФП. Над ним, заложив руки за спину, стоял Майснер. Тут же был и Потёмин. Появился на лошади Конарев. Соскочил на землю, и они вместе с Потёминым связали изувеченному ноги, а веревку прикрепили к седлу. Конарев вскочил на седло и рванул лошадь с места. Позади бежал Потёмин и кричал:

— Скажешь, стерва, где остальные! Скажешь?

Волочившийся по земле парашютист молчал.

В приказе Майснера была вынесена благодарность сотрудникам тайной полиции, в том числе Потёмину, за удачно проведенную акцию на Скотопрогонной улице, где каратели заживо сожгли нескольких подпольщиков.

Принимал переводчик участие и в аресте патриотов в Макеевке.

После расстрелов на Калиновке перед шурфом шахты №4—4 Потёмин и его напарники привозили мешки, набитые одеждой погибших. Сам переводчик по возвращении с акции тщательно чистил пистолет, смазывал и брал у оружейника новые патроны.

Выполняя задание советского командования, Георг Вебер однажды проник в секретную комнату ГФП, где хранились личные дела, заведенные на всех сотрудников. В папке Потёмина оказались автобиография, заявление, в котором он добровольно изъявил желание работать в ГФП, подписка о неразглашении секретов немецкой контрразведки и подписанная присяга на верность Гитлеру. На бумагах стояли резолюции: обучен борьбе со шпионами и диверсантами и штамп «Проверен». Тут же лежала характеристика, написанная заместителем шефа тайной полиции Кернером, в которой говорилось, что Потёмин проявил себя в борьбе с большевиками и заслуживает поездки в рейх.

Среди несекретных бумаг в ГФП распространялся еженедельный дневник розыска советских патриотов. В нем в последнее время постоянно значилось, что повсеместно и тщательно разыскиваются Павел Колодин и Александр Шведов...

На первом этаже здания были канцелярия ГФП и комната предварительных допросов. В нее завели Шведова и Новикова. Потёмин бросился к Александру Антоновичу и с профессиональной быстротой обыскал его. Вытащил из заднего бокового кармана брюк маленький браунинг, а из кармана пиджака документы на имя Гав-риленко. Через минуту появился Майснер. С нескрываемым интересом посмотрел на задержанных, ткнул пальцем в Шведова и спросил Потёмина:

— Кто такой?

— По документу — Гавриленко Александр Антонович.

— Это он? — обратился полицайкомиссар к Шестопалову.

— Так точно! Мы следили за ним.

— А этот? — Майснер показал на Новикова.

— Шел с ним. Пытался бежать, но мы задержали.

— Его поставьте в угол,— приказал шеф и вперил свои черные глаза в испуганное лицо Новикова. Тот не выдержал пронизывающего взгляда и опустил голову.

— Гут,— сказал Майснер и, довольный, ухмыльнулся. Подошел к Шведову и уставился на него. «Видимо, мнит из себя психолога,— подумал подпольщик.— Интересно, какого мнения ты обо мне?»

Александр Антонович наблюдал за немцем, чтобы отвлечься от назойливой мысли о Слезовском — это он навел на след. Майснер кивнул. Шведова схватили за руки и усадили на стул лицом к спинке. Задрали парусиновый пиджак и рубаху, завязали их на голове.

Обжигающие удары резинового шланга оставляли на спине кровавые полосы. Новиков, увидев багровые рубцы, подался вперед, потом отшатнулся в угол и закрыл лицо руками.

— Довольно,— приказал Майснер. Повернулся к Новикову и снова ухмыльнулся. - Это, кажется, из хлипких. Прекрасно.

Шведов понимал по-немецки, и ему вдруг стало страшно. Вспомнились все слова недоверия, высказанные товарищами в адрес Новикова.

Наконец развязали рубашку и пиджак, надели наручники и вывели из комнаты предварительного допроса. Посадили в открытый грузовик и повезли по Второй линии. На повороте к горсаду Шведов узнал стоящего на углу Воробьева, с которым его познакомил Бобырев, и поднял кверху руки. Воробьев понял, что произошло. Побежал на Смолянку к Бобыреву. Тот сообщил об аресте Петру Яковлеву и другим товарищам, приказал не-медленно скрыться.

В городе подпольщики еще ничего не знали о случившейся беде. Иванова и Чибисов поочередно катали сводку Совинформбюро о взятии Орла и Белгорода, о провале немецкого наступления и контрнаступлении советских войск, о первом салюте в честь освобождения русских городов. Антонина ходила по коридору с Нелей и следила за лестницей. Листовок откатали несколько сот. За один раз вынести их было невозможно. Часть прокламаций взяла Соня, другую — Леонид. Остальные забрала Антонина и отнесла Борисову. От него сводки переправили на вокзал, Иванова послала их Чистяковой, Оленчук взял на Смолянку, Тихонов передал Корольковой, а от нее они попали к Попову и Пархоменко...

Петр Яковлев сообщил об аресте по цепочке. Подпольщики решили предпринять меры предосторожности, но не прекращать действий, иначе немцы посчитают руководителем и организатором борьбы арестованного ими человека. Никто не сомневался в доносе Слезовского, хотя з действительности на след Шведова напали сотрудники ГФП 721.

В тот же день, в субботу, агент СД предатель начал выдавать группу Якова Дудко. В воскресенье и понедельник гестаповцы схватили 36 человек, в том числе профессора Никольского. Оберштурмфюрер Граф ходил довольный: он перещеголял Майснера. Тот арестовал двоих, которых еще нужно пытать, чтобы установить, кто они. А тут целая группа.

Но радость гестаповца оказалась преждевременной — листовки по-прежнему появлялись в городе. Из лагеря и лазарета исчезали пленные. Под Иловайском один за другим произошли два крушения поездов. По предварительным данным — нити тянулись в Сталине По непонятным причинам на дорогах загорались машины с обмундированием и оружием. Это действовали пакеты инженера Грицаенко.

В лагерь, что за шахтой 10-бис, седьмого августа прибыла партия пленных, среди которых оказался подполковник. Шульга пришел к Мельниковым и сказал, что фамилию командира можно узнать через пленного подростка Мишу. Татьяна Аристарховна побывала у ограды лагеря, и Миша сумел передать ей записку.

Подполковника звали Иваном Николаевичем Парфеньтевым.

Вечером Шульга снова навестил Мельниковых и предупредил, что арестованы Шведов и Новиков.

— Но работа продолжается,— сказал он.— Пока никого не трогают. Значит, наши молчат.

— Печальную весть принесли вы, Павлуша,— проговорила Татьяна Аристарховна.— Пусть Николай Семенович передаст об этом товарищам.

- Уже многие оповещены. А вам нужно сыграть роль сестры Парфеньтева. Придется идти к начальству и просить свидания.

...Комендант смотрел на Мельникову исподлобья, а переводчик говорил:

— Вашего брата отпускать нельзя, у него большой чин.

Она заплакала, причитая:

— Никакой он не военный... Я не знаю, как он попал за проволоку.

Колесникова, Шкурко, Нина и Тоня, пришедшие вместе с Татьяной Аристарховной, поразились естественности, с какой она говорила о чужом человеке, как о родном. Комендант поверил ей и разрешил свидание.

Парфентьев медленно подходил к воротам, а Мельникова, вставая на цыпочки, махала рукой, чтобы привлечь внимание «брата». Наконец подполковника вывели из лагеря. Она бросилась к нему. Впервые увидев-шие Друг Друга люди раскрыли объятия, поцеловались и заплакали... Уселись на небольшой полянке, разложили немудреную еду. Невдалеке прохаживался часовой. Парфентьев рассказывал о себе. Он попал в плен, скрыл свое звание и профессию летчика; чтобы вырваться на волю, пошел в батальон добровольцев, расположенный на аэродроме. Стал присматриваться к самолетам. Надеялся в удобный момент сесть в немецкую машину и улететь... Однажды на аэродром пригнали пленных. Среди них оказался боец из его полка. Он узнал командира, бросился к нему и стал душить.

— Ах ты, гад, продался фашистам! — закричал он и рассказал, кто в действительности этот доброволец.

Парфентьева снова посадили за колючую проволоку. Его документы находились на Александровке, в штабе добровольческой части.

Татьяна Аристарховна пообещала сделать все возможное, чтобы выручить его, и на следующий день пошла на Александровку. Она поднималась по ступенькам заводского моста от одного пролета к другому. Но, боже, что это? Навстречу ей шел Дмитрий Новиков. Татьяна Ари-старховна остановилась, от лица отхлынула кровь, мелко-мелко задрожали губы, страх сковал все тело. «Опомнись, просто человек похож на Новикова... Нет, нет. Это он».

Дмитрий подошел к Татьяне Аристарховне, поздоровался и тихо спросил:

— Далеко идете?

— За мылом... На Александровку,— с трудом ответила она.— А вы с Сашей почему не заходите к нам?

— Скоро будем,— стушевавшись, проговорил Новиков и быстро пошел в сторону города.

Мельникова сделала несколько шагов и оглянулась. Дмитрий торопливо удалялся. «Почему он на свободе? Неужели товарищи сказали неправду? А если?..»

Новиков скрылся, и она немного успокоилась. Постояла с минуту в нерешительности и, не понимая, что ней, пошла дальше...

На что рассчитывал Майснер, какой ход придумал, отпуская Новикова? Накануне он беседовал с ним.

— Мы поверили вам,— сказал полицайкомиссар.— Теперь походите по городу. Так нужно. Но если выйдете за черту указанного маршрута — пуля в спину. При встречах со знакомыми — полная иллюзия, что вы не были арестованы. Но если названные вами люди после встречи с вами скроются, посчитаем, что вы их предупредили. Повесим. В шесть вечера доложите о прогулке. Можете считать ее поощрением за правильное поведе-ние на допросах.

А перед этим, 10 августа, допрашивали Шведова. Его доставили из карцера, оборудованного в бывшей 11-й школе на Стандарте. Везли в открытой легковой машине, руки закованы, на голове — грубый мешок. Допрос вел следователь Плискун — бердичевский белогвардеец, жестокий до изуверства, считавший себя знатоком людских душ. Показал арестованному на табуретку, стоявшую посреди комнаты. Три казака остались у двери.

— Ну как — будем знакомиться? — спросил Плискун.

Александр Антонович молча смотрел на следователя.

— Не хочешь первым? И не надо,— сказал Плискун.— Я не гордый. Разрешаю называть меня Мишей. А тебя позволь Сашкой.— На секунду он замолчал, вперив водянистые глаза в арестованного.— Александром Шведовым, хотя по документам ты Александр Гавриленко.

Ни один мускул не дрогнул на лице подпольщика, только мозг опалила огнем догадка: «Предали».

— А ну, посмотри туда,— предложил следователь, показав пальцем вправо,— Может, узнаешь?

Шведов медленно повернул голову... Когда же его ввели? В углу комнаты сидел Новиков.

— Он сразу понял, что к чему. Человеку жить охота,— продолжил Плискун.— Дмитрий Федорович, напомни, кто сидит передо мной?

— Александр Шведов,— сказал Новиков.

— Громче! — крикнул следователь.

— Александр Шведов, подпольная кличка Сашка.

— А дальше?

— Командир партизанского отряда.

— Ого, какой карась попался. А ты не врешь, Дмитрий Федорович?

— Нет,—протянул тот.

— А он — молчит, выходит, не согласен. Знаешь, Новиков, что бывает за ложные показания? Сначала плеточка, а потом веревочка,— сказал следователь и ухмыльнулся.— Ну, ладно, поговорили и хватит. Так кто тебя, Шведов, прислал сюда?

Александр Антонович поднял серые запавшие глаза. Заговорил медленно, кривя в улыбке губы.

— А ты мне нравишься, Миша. Давай в том же духе. Интересно, какое еще коленце выкинет шизофреник, посаженный в угол? Если и ты такого же ума, как он, то я представляю, какое будет следствие...

Плискун грохнул кулаком по столу.

— Молчать! Ты в самом деле карась не простой!

— Кричат, обычно, от бессилия. А чаще — от незнания.

— Верно подметил,— неожиданно согласился Плискун и обратился к Новикову:— Давай, Дмитрий Федорович, выкладывай все по-порядку.

Того затрясло, как в лихорадке. Очки сползли с носа, и он едва успел подхватить их трясущимися руками.

— Степан, дай ему воды,— приказал следователь казаку.

Новиков, клацая зубами о край алюминиевой кружки, выпил несколько глотков. Успокоившись, сказал монотонно-плаксивым голосом:

— Шведов прислан по заданию. Организовал группу. В нее вошли я, Оленчук, Тихонов, Покусай...

Дверь резко отворилась. В комнате появились телохранители Майснера, а потом он сам и Потёмин. Следователь вскочил со стула, на его место сел полицайкомиссар и приказал:

— Продолжайте.

— Повтори,— обратился Плискун к Новикову.— Давай фамилии, да не тяни! — крикнул он.

Майснер поморщился и подумал: «Грубо работает».

— Значит, в группе я, Оленчук, Тихонов, Покусай,— тягуче заговорил Новиков.— Потом примкнули другие: Чибисов, Бородач... Фамилию не знаю. Борисов. Еще Чистякова... Кажется, два Кости. Власов, по кличке Чапай. Портной Мельников, Колесникова, его соседка... Эта — Матвиенко. Еще была Августина. В Макеевке — Ладоненко. Галина в городе, и Кузнецова...

— А про динамит чего молчишь?

— Брали у портного, а прятали у меня. Ему носил начальник шахты. Врач Павел имел оружие.

— Ну что скажешь, Шведов? — обратился следователь к Александру Антоновичу.— Шикарная информация, правда? И теперь будешь молчать?

Подпольщик ничего не ответил. Плискун подошел к нему и толкнул в плечо.

— Я тебя спрашиваю,— зло сказал он.

— Я — Гавриленко, а не Шведов. К тому же...

— Брось дурочку валять,—перебил следователь.

— Жаль,— проговорил Шведов.

— Что жаль?

— Что ты, Миша, прервал меня. Я хотел было добавить нечто важное к сообщению того типа. И к тому, что сказал в самом начале.

Майснер, выслушав переводчика, спросил арестованного:

— Вы помните, что говорили вначале?

— Конечно, помню. Новиков с детства болеет шизофренией. До войны он утверждал, что вел подпольную работу в царское время, хотя был сопливым пацаном. Война и голод, видимо, усугубили болезнь. Он в каждом знакомом видит разведчика и диверсанта. Меня принимает за командира. Я занимаюсь коммерцией и для самообороны от бандитов приобрел пистолет. Новиков узнал об этом и где-то достал себе наган. Подстерег меня у одного торговца. Привязался ко мне, чтобы похвастаться оружием. У нас говорят: «На обиженного богом не обижаются». Но следователь его понимает. Разговаривает на равных...

Полицайкомиссар знал, какой характер примут дальнейшие события, и покинул следственную комнату.

Шведова свалили на пол. Один палач придавил к полу руки, другой — ноги, третий схватил резиновый кабель в два пальца толщиной. После тридцати ударов экзекуцию прервали.

— Ну что? Пришел по заданию? — спросил следователь.

— Чушь,— выдохнул Александр Антонович.

— Повторить! — крикнул Плискун.— Признается, гад! Если не сейчас, так завтра.

Шведова снова стали полосовать резиновым шлангом. Новиков забился в угол, его колотила мелкая дрожь.

— Убрать! А то сдохнет от страха. Александра Антоновича отливали водой и снова били, но он не подтвердил ни одного слова предателя. Уже Плискун выглядел мокрой курицей, и казаки устало по-дымали шланги... Допрос длился двенадцать часов. Под вечер полуживого, окровавленного и в наручниках Шведова отвезли в карцер. Бросили на цементный пол. До полуночи он не мог прийти в себя.

К вечеру вся тюрьма знала, в каком состоянии доставили с допроса Шведова. Среди арестованных коммунистов находился старик Родион Мозговой, знавший Александра Антоновича с тридцать шестого года. Он несколько раз прошел мимо камеры.

На внутреннем посту стоял полицейский Стругалин. Начальник караула предупредил его:

— В школе много партизан. А нынче попался главарь. Учти! С карцера глаз не спускай.

В полночь заключенный постучал в дверь и попросил воды. Стругалин принес. Шведов, преодолевая боль, встал на ноги. Обеими руками схватился за дверь. Полицейский напоил его и спросил полушепотом:

— Вы в самом деле командир партизан? Арестованный ничего не ответил.

«Коль его так бьют и охраняют, значит, правду сказал начальник,— подумал Стругалин.— Если я помогу ему, то и он меня выручит, когда красные придут».

Мимо прошел пожилой мужчина. «Может быть к нему? Отойду-ка я». И полицейский спустился вниз. Мозговой бросился к «волчку».

— Саша,— позвал он.— Это я — Родион. Александр Антонович застонал, приподнялся на локте. Через силу проговорил:

— Достань бумагу и карандаш... Передай всем коммунистам: Новиков предатель... Новиков предатель...— Он затих, силы покинули его.

Утром Шведова увезли на допрос.

В этот раз очной ставки с Новиковым не было. Майснера все же брало сомнение — действительно ли схваченный Гавриленко есть Шведов? Показания одного труса еще не доказательство. Выпустил его в город в на-дежде, что он встретит знакомых подпольщиков и скажет о них. А те, увидев Новикова, поймут, что слух об аресте ложный, и не станут скрываться.

Во время перерыва Александра Антоновича оставили в комнате с Потёминым. Переводчик долго молчал, поглядывая на арестованного, ходил от двери к столу. Шведов наблюдал за ним — у того был такой вид, будто он никак не может решиться на разговор. Наконец подошел к арестованному, участливо спросил:

— За что они так?

— А вы у них и узнайте. Один хлеб едите,— ответил подпольщик.

— Поперек горла стоит.

— Что же вас держит здесь?

— Надежда кому-нибудь помочь... Я сам из Куйбышева. Меня так и зовут здесь: Александр из Куйбышева. Попал в плен, узнали, что владею немецким. Вот и привлекли. Иногда удается облегчить судьбу схваченным,— полушепотом доверительно говорил Потёмин, поглядывая на дверь.

Александр Антонович почувствовал фальшь в словах переводчика. Вспомнил, с каким рвением тот обыскивал его в день ареста, и не поверил ни одному слову.

— Чепуха,— сказал он резко.

— Напрасно сомневаетесь. Я ведь вижу, вы не тот, за кого они вас принимают.

— Вот и скажите об этом своему начальству.

— Нет, нужно, чтобы кто-то из ваших близких побеспокоился. Может, они не знают, что вы здесь? Я бы передал...

Шведов ничего не ответил, он повернулся к окну и молчал до прихода следователя...

Десятого мая жена Оленчука передала Марии Анатольевне записку с сообщением об аресте командира. На следующий день из 11-й школы привезли в тюрьму и бросили в камеру, где сидела Мария Анатольевна, двух жительниц Иловайска. Ночью одна из них рассказывала:

— Я была с политическим через стенку... Его вчера привезли почти мертвым И до этого сильно били. С ним удалось кое-кому заговорить. Он предупредил: в общей камере есть предатель Новиков. Очень просил изничтожить изверга.

Мария Анатольевна заплакала, старуха подсела к ней, прислонила ее голову к себе и стала утешать:

— Ну чего ты, голубушка, убиваешься. Скольких они уже изничтожили, а люди все подымаются и подымаются. Сказывали: бьют наши супостатов, бежит Гитлер. Не мы, так дети наши свободными будут.

Через два дня записка Марии Анатольевны о предательстве Новикова попала к подпольщикам.

Андрей Власов узнал об аресте Шведова от Яковлева, он дал задание Дьяковой и Татько посетить все тюрьмы, может, удастся напасть на след командира. Они побывали в СД, на Третьей линии, на Первой и, наконец, попали в 11-ю школу. Разговорились с одной женщиной, и та сказала о человеке в белом окровавленном костюме. Его возят в город и из города с мешком на голове. Дьякова и Татько подошли к дежурному.

— Я разыскиваю брата,— обратилась к нему Валентина Дмитриевна.— В белом костюме, невысокого роста, волосы черные. Гавриленко фамилия. Приехал погостить...

— Никакой он не Гавриленко.— Прервал дежурный.— Он партизанский командир Шведов.

— Да вы что? — воскликнула Татько и замахала руками.— Он в городе первый раз, из Ростова он.

— А ну, уходите отсюда! — закричал дежурный.— Чтобы духу вашего здесь не было.

...Очередной допрос Шведова ничего не дал. Майснер поручил вести дело следователю Бруно Брандту, торговцу из Гамбурга, немцу тридцати трех лет. Среди сотрудников ГФП он слыл оригиналом: своих любовниц привозил к шурфу шахты № 4-4-бис на Калиновке, показывал, как сбрасывают в ствол людей, и тут же пристреливал.

Брандт отдал распоряжение схватить названных Новиковым подпольщиков. Спросил у него, где они в последнее время собирались. Тот назвал домик Полины Черновой на Павловском поселке. В восемь утра посадили Новикова в «оппель» и поехали по указанному адресу. Остановились невдалеке от домика, предателя оставили в машине вместе с шофером.

Сотрудники ГФП, среди которых был Потёмин, никого в домике не застали. Обшарив все углы, взяли с собой фотографии и уехали.

Только машина скрылась за поворотом, как к домику подошли Дьякова и Покусай, их остановили соседи Черновой.

— Прячьтесь скорее,— сказала молодая женщина.— Здесь были гестаповцы. В машине сидел русский. Блондин, в кителе и в очках. Жрал колбасу.

Дьякова попятилась назад, схватила за руку Ивана и с тревогой прошептала:

— Это Новиков... Ты беги по квартирам, а я на Десятую. Там должен быть Сергей. Нужно всех предупредить.

В комнате сидели Емельян Гринько, его напарник по коммерческим делам и Аксенов, он играл на пианино.

Дьякова поднялась по ступенькам, не успела зайти в комнату, как на улице раздались выстрелы и в квартиру ворвались немцы. Галина Алексеевна оказалась за дверью. На ломаном языке Брандт спросил Емельяна

Гринько:

— Ты хозяин?

— Я,— ответил Емельян Феоктистович.

Аксенов перестал играть. Он был в офицерской форме. Поднялся, достал сигареты, подошел к Брандту и по-немецки попросил прикурить. Тот удивленно взглянул на него и вытащил бензинку. Сергей задымил сига-ретой и прошел мимо солдата, стоявшего на кухне. И вдруг Брандт не своим голосом закричал:

— Шнель! За ним! Партизанен!

Солдат бросился из кухни и застучал сапогами по ступенькам. Аксенов, услыхав погоню, перепрыгнул через забор и ушел в переулок. Немец поднял стрельбу. Из дома выскочил Брандт. Дьякова спокойно вышла из-за коридорной двери и покинула двор.

Следователь возвратился в квартиру и арестовал Емельяна Гринько.

На другой день рано утром к Павловскому поселку подошли две женщины, запыленные, с котомками за плечами. У крайнего дома их остановила выбежавшая навстречу молодайка:

— Не ходите туда,— предупредила она.— Там были гестаповцы. Вас ищут, Галина Яковлевна.

Гринько и Богоявленская переглянулись. Августа Гавриловна предложила уйти в Макеевку и укрыться в надежном месте, но Галина Яковлевна отказалась.

— Сначала нужно повидаться с Бородачом,— сказала она.

Он стоял на своем, хотя скрывать настоящее имя уже не имело смысла. Вся тюрьма знала его. На очередном допросе после избиения резиновым шлангом он с трудом произнес:

— Я Шведов. Брандт ухмыльнулся и сказал:

— Мы — гуманные люди. Предлагали сразу сознаться. Ведь умом правит тело, а не душа. Больное, оно воздействует на голову... Значит, не Гавриленко, а Шведов.

Командир отряда?

— Нет,— ответил Александр Антонович распухшими губами

— Послан по заданию?

— Нет... Его снова распростерли на полу. Резиновый шланг

Брандта был длиннее и тоньше шланга Плискуна, он извивался как змея и обхватывал бока... Есть предел физическому терпению. И сильный не выносит истязаний. Шведов потерял сознание. Облитый водой, он пришел в себя и понял, что может не выдержать пыток, и помимо своей воли повторит сказанное Новиковым. Нужно отнять у палачей хоть одну ночь. Стругалин обещал устроить побег. Вчера вечером под предлогом уборки камеры вывел его в коридор. Шведов в окно осмотрел двор. Из матраца решили сделать веревку для спуска со второго этажа. Подпольщик попросил Стругалина связаться с полицейским Лютым.

— Сообщи о моем аресте. Если начнет отказываться, назови имя Августы...

В разгоряченном мозгу все промелькнуло за долю секунды. Вдруг что-то важное обеспокоило его. Он силился вспомнить, что именно, но не мог и провалился в небытие. Холодная вода возвратила к действительности. И тут наступила ясность: до сих пор не было ни одной ставки с теми, кого выдал Новиков. Минула неделя, а их не схватили, значит, они скрылись. «Ну что с того, что я командир? Людей-то у меня нет... Если бы взяли — устроили очные ставки. Ясно, устроили бы». Он стал шептать:

— Устроили, устроили...

— Поднимите,— приказал следователь палачам.

Его посадили на стул. Лоскутки кровавой кожи свисали со спины. Шведов пытался что-то додумать, но не давала боль. «Что же я не учел? Что-то важное»...

Мысль, которую он так ловил, не пришла к нему. Отсутствие очных ставок с подпольщиками еще ни о чем не говорило. Его сводили только с Новиковым. Измученный, он воспринимал лишь этот факт, на его анализ сил не хватало. Действовал метод Брандта. К тому же следователь опасался, как бы в самом деле Новиков не оказался шизофреником, да и показания одного свидетеля — еще не показания. Каждый вновь схваченный патриот мог отказаться от Новикова и его утверждений. Палач Брандт хорошо знал советских людей - они шли на смерть молча. Ко всему — Брандту надоело сидеть в следователях, он хотел выслужиться. Он плеткой выбьет показания у Шведова. Начало уже есть.

— Значит, Шведов? — спросил Брандт.

— Да,— еле слышно ответил Александр Антонович и попытался облизать губы. Его душила жажда.

— Дайте воды,— приказал немец.

Закованными руками Шведов поднес кружку ко рту. К губам прислонить край не мог и положил его на зубы. Так и пил, медленно, словно с водой хотел набраться сил для последнего поединка с откормленным фашистом. Он решил признавать некоторые показания Новикова, но объяснять факты и характеризовать людей по-своему. Ему необходимо запутывать следствие и выигрывать время.

— Вы Шведов, а паспорт у вас на имя Гавриленко. Откуда? — спросил Брандт.— И зачем?

— Купил.

— Не понимаю.

— Чего? — тихо спросил Шведов. Он почувствовал облегчение после воды.

— Для чего ты купил паспорт на чужое имя?

— Чтобы жить легально.

— А на свою фамилию нельзя жить легально?

— А ваши тайные агенты разве рассекречены?

— Что-о? Что ты плетешь? — взорвался следователь.— Ты будешь подтверждать показания Новикова?

— Я это хотел сделать.

— Кто тебя прислал сюда? От кого ты получил задание?

— Предположим, я назову настоящую или вымышленную фамилию. Буду подтверждать шизофренические показания Новикова. Что это вам даст? Предположим, я начну говорить, что я организатор партизанского движения, разведчик, получил задание от некоего Сафо-ненко или Трофимова, которые меня в глаза не видели, а я их. Скажу о своих агентах в гестапо и тайной полиции, в комендатуре и в городской управе...

Переводчик, сидевший за машинкой, оторвал взгляд от бумаги и с недоумением взглянул на допрашиваемого: не бредит ли тот? А Брандт то бледнел, то краснел. Его опять обвели вокруг пальца. Но он сдержался и процедил сквозь зубы:

— Но этого Новиков не показывал.

— Странно, шизофренику верите, а мне нет,— ответил Шведов.— Я думал, вы квалифицированнее Миши...

И снова его бросили на пол. Успокоившаяся немного боль после первого удара показалась в тысячу раз сильнее, чем раньше.

— Хорошо,— прохрипел Шведов.— Я скажу. Брандт наклонился над ним. Брызгая слюной, крикнул:

— Кого ты знаешь из подпольщиков?

— Харьковского.

— Кто это?

— Мой товарищ.

— А еще кого?

— Дерябина.

— Еще!

— Иванова.

— Еще! Еще!

— Все...

Фамилии показались Брандту знакомыми. Он приказал помощнику и казакам не подымать допрашиваемого и выбежал из комнаты. Его ждали с час. Александр Антонович лежал на полу без движения. Передышка пришла вовремя. Еще два-три удара — и он не выдержал бы... Следователь возвратился в комнату с листом бумаги. Велел поднять Шведова.

— А ты знаешь, Дерябин и Иванов — такие были. А где сейчас Харьковский? — спросил он.

— Они...— Шведов не договорил, голова упала на грудь.

Его подхватили казаки. Брандт распорядился отвезти арестованного в карцер.

В одиннадцать часов ночи велел доставить Новикова.

— Будем брать Чистякову,— сказал он.— Садись в машину.

...Раздался резкий стук в дверь. Ирина Васильевна вскочила с кровати и прошептала:

— Мама, не открывай.

Подняла половик, собрала лежавшие под ним листовки и, сунув в топку, подожгла их. Отошла от плитки, сосредоточилась. На одно мгновение, но его было достаточно, чтобы перед ней промчались последние события. После ареста Марии Анатольевны Костя Аввакумов переправил пишущую машинку на Бетонную улицу к старикам Азаровым. Чистякова под именем Зои приходила к ним и печатала листовки. Да, машинки в ком-нате нет, а это главная улика, и двери можно открывать.

В комнату вошел Брандт с Потёминым и двумя солдатами. Чистяковой предъявили обвинение в партизанской деятельности.

— Это выдумка,— ответила она.— Я ничего и никого не знаю. Ко мне приходят люди как к врачу.

Солдаты начали обыск. Ирина Васильевна наблюдала за ними. Увидев, как один из них опустил в карман наручные часы, спросила:

— Воровство тоже входит в ваши обязанности, господин офицер?

— В чем дело?

— Посмотрите,— сказала она и кивнула на солдата.— Положил в карман часы. Имейте в виду, я не отвечу ни на один вопрос, пока будут продолжаться унизительный обыск и воровство.

Брандт подал знак Потёмину, тот вышел. Через минуту в дверях появился Новиков.

— Что вы теперь скажете? — спросил Брандт.— Вам предъявляется обвинение в печатании листовок.

— Это поклеп,— ответила Чистякова, глядя на Новикова. Она надеялась, что на допросах он не выдал товарищей. Но тот проговорил тусклым голосом:

— Зачем отпираться, Ирина Васильевна? Переступив с ноги на ногу, худой и длинный, он подошел к маленькому столику и сказал:

— Мы только с вами вот здесь полторы сотни отпечатали.

У нее затуманились глаза, она схватилась за край стола. Обратилась к Ольге Александровне:

— Мама, дай воды.

К ней подскочили солдаты, связали руки и увели.

Костю Беленко арестовали днем на квартире.

Борисову подпольщики предложили скрыться. Но он остался дома, опасаясь, что репрессии обрушатся на жену и детей. В ночь на семнадцатое августа в квартиру ворвались жандармы. Связали Алексею Ивановичу руки и вывели на улицу. Возле дерева он увидел Новикова.

В ту же ночь предатель показал дома Чибисов а и Ивановой. У нашли ротатор и пишущую ленту. В тюрьму бросили вместе с трехлетней Нелей. Леонида сильно избили, у него горлом пошла кровь, и он потерял сознание.

Марию Кузнецову взяли утром, допрашивали в комнате предварительного следствия. Перед этим Майснер затребовал из СД дела на группу Данилевского и Дерябина. В мае вместе с ними были схвачены Борисов, Кузнецова, Зимин, Михненко и Арутюнян. Сейчас же у Марии Кузнецовой допытывались, кто такие Науменко, Юрченко и другие подпольщики, имевшие связи с Данилевским и Дерябиным. Во время допроса ввели Новикова, за ним несли взрывчатку, автоматы, патроны.

— Откуда такое добро? — спросил переводчик.

— Все он показал,— ответил казак, качнув головой в сторону Новикова.— В стенах дома лежало, в квартире и на огороде зарыто.

Кузнецова и Новиков не обратили внимание друг на Друга, ибо они никогда не встречались. Называя на следствии фамилию Кузнецовой, о которой ему говорил Шведов, он имел в виду Лидию Яковлевну с Рутченково.

На коксохимзавод Майснер передал распоряжение задержать Власова. Фельдфебель, начальник охраны, вызвал Андрея Демьяновича к себе и запер в пустой комнате на втором этаже конторы. Поставил у двери часовых и стал дожидаться гестаповцев.

Власов приложил ухо к двери: в коридоре переговаривались солдаты. На цыпочках он подошел к окну и вылез на карниз. Добрался до открытого окна второй комнаты. Забрался в нее и потихоньку подошел к двери, но она оказалась запертой. Спустился на землю по водосточной трубе. Возле подстанции за ним наблюдали, затаив дыхание, Кириченко, Филатов и Мартынов.

Пробежав по заводскому двору, Власов перемахнул через забор и скрылся в поселке. Вслед за ним ушел и Степан Кириченко.

Брандт прикатил на завод с солдатами и Новиковым. Довольный фельдфебель доложил о пойманном бандите. Следователь пожал ему руку и направился следом за ним. Тот открыл двери и застыл на пороге. Лицо вытянулось, глаза полезли на лоб. В комнате никого не было...

В этот день Шведова привезли на допрос позже обычного. Брандт внимательно посмотрел на него и понял, что он совсем плох.

— Ну как, подумал над своим положением? — спросил следователь.— Скоро мы преподнесем тебе гостинец. Дурак ты, Шведов. Думал и мы похожи на тебя? Дудки. Тебя знает весь город, и завтра ты кое-кого увидишь. Будешь врать, как до этого,— пеняй на себя.

Брандт готовился к ночной операции. Уточнил с Новиковым подробности, послал на пристанционный поселок агентов, те установили, что названные предателем люди на месте, за исключением Цуркановой.

К Мельникову накануне Качура принес динамит.

— Гостинец прислала шахта,— сказал он, подавая сверток Татьяне Аристарховне.— А вы чем-то опечалены.

— Сашу и Новикова арестовали,— ответил Николай Семенович.— Надо быть начеку, но работу не бросать.

Семнадцатого августа у Мельниковых собрались Не-стеренко, Колесникова, Луна-Мищенко и Сбежнев. В квартире прятался спасенный боец. Нина и Тоня вышли на улицу и сели на лавочку под домом, стали ти-хонько напевать песни. Условный знак, что ничего подозрительного нет.

На совещании договорились утром уйти из своих квартир, но связи друг с другом не терять. Мельников передал два рулончика листовок Ивану Николаевичу, несколько штук положила к себе в сумку Ирина Васильевна. В одиннадцатом часу подпольщики разошлись.

Нестеренко шел по темным переулкам. Из-за туч выскальзывала луна, обманчивым светом серебрила уснувший поселок. Иван Николаевич потрогал в кармане листовки. В них подпольщики обращались к пленным, говорили о скором спасении, об успехах Красной Армии. Призывали подняться против оккупантов при приближении советских частей. Придя домой, он спрятал рулончики под шифоньер. Сонных детей положил под кровать. Квартира находилась вблизи аэродрома, его часто бомбили советские самолеты,— все-таки защита, если обрушится потолок.

Иван Николаевич осмотрел комнаты. В окна лился мягкий свет луны. Жена постирала занавески и не успела их повесить. Нестеренко лег на кровать и заснул под гул самолетов..»

За легковой машиной Брандта ехал крытый грузовик. В кузове сидели солдаты, рядом с шофером — офицер и Новиков. Он показал на добротный кирпичный дом Сбежнева. Новиков бывал в нем, слушал радиопередачи. Знал, что Павел Степанович вместе с Доронцовым раз-рабатывал планы диверсий на транспорте, засыпал буксы песком, передавал динамит и оружие подпольщикам. Предатель надеялся найти у Сбежнева улики, подтверждающие его показания. Но врача дома не оказалось. Однако Новиков уверенно подошел к печке и показал, где спрятан пистолет, который он лично взял у Мельниковых и передал Павлу Степановичу... Пистолет был на месте.

Машина отъехала от дома метров двести, и из темноты выхватила фарами велосипедиста. Новиков узнал Сбежнева. Грузовик резко остановился. Солдаты подскочили к врачу, потребовали документы. Они были в порядке, но ему скрутили руки и затолкали в кузов. В машину влезли Брандт и Новиков. Следователь осветил фонариком Сбежнева и спросил:

— Он?

— Он,— подтвердил Новиков.

— Ну,— сказал Брандт и толкнул Новикова в спину. Предатель вспомнил, что ему приказали при встрече с подпольщиками произносить одну фразу, и он сказал:

— На с предали, Паша. Сашка раскололся, выдал меня и всех...

— У-у,— застонал Сбежнев.

Брандт развернулся и ударил его пистолетом по голове.

К дому Нестеренко подъехали в первом часу ночи, заколотили в окна. Сонному Ивану Николаевичу показалось, что бухают зенитки. Он встал с кровати и застыл посреди комнаты. В окна бил яркий свет автомо-бильных фар. С улицы кричали:

— Открывай!

Дом у аэродрома — и здесь бывали жандармы. Пошарят, пошарят по комнатам и уезжают. Нестеренко открыл двери. Зашли гражданские и военные, в руках — фонари. Потом зажгли свечи. К Ивану Николаевичу приблизился Брандт.

— Кто здесь живет?— спросил он.

— Семья Нестеренко.

— А еще кто?

— Больше никого нет.

Следователь увидел на стене портрет Гитлера и пожал плечами. Он знал хитрость русских. Чтобы к ним поменьше приставали, вешали в квартирах портрет фюрера. Брандт подошел к кровати, наклонился и, посве-тив фонарем, увидел детей.

— Почему они здесь?

— Русские бомбят, так я на всякий случай кладу.

— Что ж, правильно... А вы собирайтесь. Нестеренко оделся. Жена со слезами в голосе спросила Брандта:

— А куда его?

— Не беспокойся,— отозвался Иван Николаевич.— Сейчас война. Проверят, и я приду домой.

Над головой раздавались гулкие шаги, солдаты лазали на чердаке. Нестеренко вывели на улицу, и он столкнулся со Сбежневым, тот стоял с окровавленным лицом. Они сделали вид, что незнакомы. Их посадили в кузов. Нестеренко забился под самую кабину. Через окошко увидел три фигуры: шофера, гражданского и офицера. На повороте в кабину ударил свет фар «оппеля», и он узнал Новикова.

Рядом с арестованными — солдаты. Под брезент пробивается свет луны. Машина едет медленно и осторожно. Наконец грузовик остановился, солдаты выпрыгнули из кузова, а двое остались для охраны. Новиков вышел из кабины, но в дом Цуркановой не пошел. Хозяйки квартиры на месте не оказалось. Ее отец, дряхлый старик, и племянница Татьяна Брущенко объяснили Брандту, что она ушла на менку в село.

Возле Брущенко, по обе стороны, стали солдаты с пистолетами. Сзади — невысокий, насупленный, с мясистым носом — Потёмин. Остальные принялись шарить по комнатам. Ничего уличающего не нашли. Потёмин ударил Татьяну пистолетом в бок и зло проговорил:

— Ничего, ты у нас все расскажешь, что знаешь. Забрали Брущенко как заложницу за Цурканову, повели к машине. Нестеренко узнал ее и в темноте пожал руку.

Заурчал мотор, грузовик тронулся с места. Возле мыловаренного завода повернули влево, и Нестеренко понял: их везут к Мельниковым. Если бы у него были крылья! Но чуда не произошло, хотя в семье портного предусмотрели все на случай появления немцев. Татьяна Аристарховна пойдет открывать двери, а Николай Семенович спрячется в яме на веранде.

После того как разошлись товарищи, Николай Семенович сказал жене, чтобы она ложилась спать, а он подежурит. Но у него заныло сердце, он прилег и не почувствовал, как задремал.

Татьяна Аристарховна услыхала топот и стук. Потом в дверь заколотили прикладами. Николай Семенович схватился с дивана и пошел из комнаты, жена подумала, что он идет прятаться. Укрывавшийся у Мельниковых пленный босиком побежал на веранду, но, вспомнив о са-погах, возвратился назад. Обуться не успел — в квартиру ворвались немцы. Перед ними — Николай Семенович. Пленный и Татьяна Аристарховна легли в кровати и притворились спящими.

— Шнайдер, где рабочая комната? — спросил Брандт.

Мельников показал, следователь и солдаты бросились в нее. Отодвинули диван и обнаружили потайную яму. О ней знал Новиков. Немцы вошли в спальню, проверили, нет ли под подушками оружия, но нашли один портсигар, забрали его и направились в комнату, где лежал пленный. Увидев его, кто-то закричал:

— Партизан, вставай!

Он стал одеваться. Поднялась и Татьяна Аристарховна. В столовой отодвинули пианино, где когда-то прятали оружие и патроны. В рабочей комнате над открытой ямой стояли немцы. Татьяна Аристарховна об-ратилась к офицеру:

— Что вы там ищете, господа? В яме, кроме старых вещей, ничего нет.

Муж не знал, когда было перепрятано оружие, он стоял у двери, внутренне приготовившийся к самому худшему.

В комнате Нины и Тони возле письменного стола остановился офицер со взведенным пистолетом. Он обшарил ящики и приказал Николаю Семеновичу одеваться. Мельников надел старые брюки и синюю куртку.

— Можно ему дать хлеба? — спросила Татьяна Аристарховна.

— Не только хлеб, но и папиросы,— ответил Брандт и добавил с вызовом: — Не думайте, что мы плохие. Мы ловим только бандитов.

Николай Семенович подошел к жене, поцеловал ее, потом девочек и тихо сказал:

— Прощайте, сироты...

Его вывели на улицу. У дома Колесниковой стояли две машины, освещенные лунным светом. Показались, как призраки, автоматчики, впереди них шла Ирина Васильевна. При обыске у нее обнаружили прокламации. Мищенко просил забрать его вместо Колесниковой, но предатель не знал бывшего пленного врача, и того не тронули.

Арестованных привезли в здание полевой полиции, завели в комнату и усадили на длинную скамью. Под потолком — тусклый свет электролампочки, окна закрыты ставнями... Первого вызвали Мельникова. Минуты через две в комнату донесся крик и стон Николая Семеновича: его избивали. Назад привели осунувшегося, сразу постаревшего лет на десять.

Нестеренко в следственной комнате, как и Мельникова, сразу положили на скамью.

— Ты партизан? — спросил на ломаном русском языке немец.

— Нике партизан,— ответил Иван Николаевич.

«Пусть убьют, а я буду говорить, что не партизан,— подумал он.— Все равно убьют, партизан или нет».

Резиновый кабель засвистел над головой. Шелковая майка-безрукавка превратилась в клочья, ошметки ее смешались с кровью и кожей...

Сбежнева били дольше всех, но он молчал, казалось, отупел от боли и не реагировал на нее. После экзекуции мужчин отвезли в тюрьму на Третью линию. Мельникова, Нестеренко и Сбежнева, словно мешки, бросили в темную камеру, женщин посадили отдельно.

Утром 18 августа привезли Андреева, Доронцова и Оленчука, их посадили в другую камеру. В этот же день немцы взяли на дороге старика Матвиенко и Шенцова. Они шли в город искать Лиду, которая была схвачена накануне.

Их посадили в большую комнату на втором этаже ГФП, где было человек тридцать молодых людей. Много артистов, арестованных за недозволенное выступление. Здесь была и Лида. Она увидела отца и пробралась к нему. Сели прямо на пол.

— Папа, ты ничего не знаешь,— прошептала она.— При допросе говори одно: ездил менять, ничего не знаешь. И ты, Вася.

— Черта пухлого они от меня добьются,—ответил парень.

Вскоре Шенцова забрали. Привели назад через полчаса в крови и в разодранной одежде. Он через силу улыбнулся и прошептал:

— Все в порядке...

Лида осторожно разгладила на его голове сбившиеся волосы, вытерла с лица кровь.

— Милый... Родной мой... Нас...

Но тут в комнату ворвался немец и крикнул во всю глотку:

— Шенцов! Матвиенко Петер! За мной! Их отвезли в тюрьму на Третью линию.

Рано утром 19 августа на шахте схватили инженера Качуру. Брандт сиял от радости. Четырехдневный «улов» принес двадцать человек. Молодец Новиков! Следователь вызвал Потёмина.

— Накормить его, напоить и предоставить все удовольствия,— приказал он,— Держать в отдельной комнате, никого не впускать. Я этих бандитов знаю, могут прикончить, как предателя.

Он осклабился от предвкушения скорого разоблачения Шведова. Никуда не денется теперь гросспартизан. «Буду называть по одной фамилии, Новиков будет подтверждать, потом — очная ставка,— думал Брандт.— Не сегодня, так завтра расколется».

Брандт искал Майснера, чтобы доложить о проведенной операции, но того не было уже часа три.

— Доставить Шведова и Новикова,— приказал Потё-мину.

— Будет исполнено,— ответил тот.

За сутки боль в позвоночнике поутихла, и Александру Антоновичу казалось, что он сможет вынести новые побои. Утром он окончательно убедился: осуществить побег не удастся, Стругалин не появился возле его камеры. В полдень поползли слухи об эвакуации из школы. Приезжали военные чины, осматривали помещение. Лица у них встревоженные, то и дело слышалось слово «госпиталь».

Кроме коменданта, в городе пока никто не знал о прорыве советскими войсками Миусского фронта. Они пробили коридор в глубокоэшелонированной обороне фашистов и развивают успех. Дивизии 5-й ударной армии пытались и раньше сломить бронированный и огненный рубеж на Миусе, но успеха не достигали. Прорвавшиеся части немцы отсекали и уничтожали. А сегодня позвонили из штаба фельдмаршала Манштейна и приказали коменданту города подготовить помещение для раненых. Норушат ездил со свитой и выбирал здания. Бывшая 11-я школа могла принять человек триста.

— Завтра чтобы здесь и не пахло большевистским духом,— приказал Норушат.

Ему стало известно о русском наступлении, советские войска уже более восьми часов успешно расширяют плацдарм. Оберштурмфюрер позвонил Майснеру, но тот знал о делах в армии, тыл которой обеспечивала руководимая им тайная полиция. Кто-кто, а разведка и контрразведка находятся на самом острие событий.

Шеф ГФП немедленно выехал к Манштейну. Лично решил удостовериться в грозящей опасности или, наоборот, в несерьезности происшедшего и получить указания фельдмаршала. Всю дорогу он размышлял об обстановке на фронте и в тылу. Разведка красных все чаще и чаще стала забрасывать диверсантов, парашютистов-партизан, они устанавливают связи с местными подпольщиками. Иначе чем объяснить точные бомбежки аэродромов, железнодорожных узлов, военных складов. Конечно, данные о них сообщают партизаны. Вот почему необходимо тщательно вести допросы всех пойманных, не торопиться. Возможно, удастся проникнуть в самую сердцевину подполья, нащупать явки, послать своих людей в разведорганы советской армии и перехватывать засланных с ее стороны,

Графу же повезло! Гестаповцы схватили советского парашютиста по кличке Махно, и тот перешел на службу в СД, да еще прихватил с собой радистку. Она полтора месяца держала связь со штабом красных, выуживала у них ценные данные о переброске разведчиков. Потом Махно отправили в русский тыл. Граф отхватил награду. «Счастливчик»,— подумал Майснер.

Но шеф тайной полиции не знал главного. Орлов-Махно действительно работал на гестапо и предал радистку. Однако девушка, передавая немецкую информацию якобы от имени советского разведчика, постоянно, по условленному сигналу, предупреждала своих, что работает под наблюдением врага. Ложные сведения ложились на стол начальника оперативного отдела штаба партизанского движения. Завязалась радиодуэль. Наконец партизанский штаб приказал Орлову-Махно прибыть на личную беседу. Гестаповцы пошли на это, уверенные, что русские не знают о его предательстве. Орлов-Махно был благополучно переброшен через фронт...

О последних событиях на фронте Брандт ничего не знал. Он пришел в свою комнату. Следом ввели Шведова, затем Новикова.

— Ну как, подкрепился?

— Спасибо,— ответил тот глухо.

— Думаю, настроение у тебя поднялось. Еще бы бабенку. И она будет... Если твой напарник подтвердит фамилии, то и его накормим до отвала и любой девкой снабдим.

Настроенный благодушно, Брандт осклабился.

— Ну что, начнем? — спросил он.— Дерябин, Иванов, Телюкин расстреляны как партизаны. Откуда ты их знаешь?

— Земля слухами полнится,— ответил Александр Антонович.

— Как это понять? — обратился следователь к переводчику.

— Народ распространяет слухи.

— Ясно. Откуда он знает их фамилии, Дмитрий Федорович?

— Имел связь.

— Слышишь, Шведов, ты имел с ними связь. А еще с кем?

— Напомни ему, Дмитрий Федорович.

Новиков поднялся со скамьи, подошел к Шведову и сказал:

— Ну зачем ты мучаешь меня и себя! Все уже пойманы... И Чистякова, и этот — Ленька Чибисов... Борисов, Павел-врач, портной...

Александр Антонович не сдержался и плюнул Новикову в лицо.

— О, ты зубы показывать! — выкрикнул Брандт.— Я вижу, за сутки силы поднакопились. Мы их сейчас поубавим.

Он взмахнул рукой, казаки свалили Шведова на пол. Брандт подошел к нему и наступил на кисти рук... От каждого удара плеткой со стальной жилой внутри тело содрогалось. Что-то невероятное творилось в раскален-ной голове. На мгновение наступила ясность, и он подумал: «Они уже в тюрьме». И куда-то провалился, потеряв сознание. Его отлили водой и снова начали бить. Следователь командовал казаку и повторял фамилии:

— Раз — Чистякова. Два — Чистякова.

Пришел бред или отупение. Шведов бессознательно повторил:

— Два... Чистякова...

— Три,— скомандовал следователь.— Знаешь Чистякову?

— Знаешь...— послышался глухой, как стон, ответ.

— Четыре — Чибисов.

— Чибисов.

— Пять — Борисов.

— Пять Бо...— он не договорил и потерял сознание. Вместе с избитой на допросе Лидой Матвиенко его бросили в машину. От сильной тряски по булыжной мостовой Шведов очнулся, и Лида услыхала, как он распухшими губами прошептал:

— Новиков предатель... Новиков подлец... Девушку оставили в тюрьме на Третьей линии, а его повезли в карцер 11-й школы и, окровавленного, бросили на пол...

Лида в камере нацарапала на клочке бумаги записку и передала Брущенко. От нее Мария Анатольевна узнала о состоянии мужа.

На следующий день его не били. Долго держали в комнате предварительного следствия. По коридорам бегали озабоченные и встревоженные сотрудники полиции. Кто-то поднес Шведову кусочек хлеба. Он молча взял его, попробовал откусить, но не смог. Стал по крош-кам класть в рот.

Наконец его повели к следователю. Тот был взъерошен, глаза воспалены. Через минуту в комнату ввели опухшего человека с черными подтеками под глазами. Брандт показал на избитого и спросил Шведова:

— Тебе этот знаком?

— Нет,— ответил он и заметил, как человек вздрогнул.— Я не знаю его,— проговорил уже тише и опустил голову. К горлу подступили спазмы, его затошнило, и он потерял сознание...

Александр Антонович лежал в большой комнате с зарешеченным окном. В уши давила глухая тишина. Он пошевелился и встал на четвереньки. Опираясь о стену, поднялся во весь рост и сделал несколько шагов к окну. Потрогал сырой цемент — совсем свежий. Повернулся спиной к стене, увидел напротив дверь, налево — вторую. Неуверенно пересек комнату и остановился возле двери. Тяжело дыша, принялся стучать. Никто не отозвался. Он постучал снова. В пустом коридоре послышались шаги.

— Ну, что там? — отозвался молодой голос— Чего тебе? Отошел уже. А я думал, ты богу душу отдал.

— Выпусти, браток, по надобности.

— Какой я тебе браток? — недовольно ответили за дверью.

— Попить дай.

Заскрипел засов, на пороге появился казак с винтовкой за плечом. Шведов стоял, прислонившись к стене.

— Эвон, как тебя,— проговорил часовой.— Первый раз вижу такого... Неужто сам двинешь?

— Поддержи, если можешь.

— Ладно, давай,— согласился казак и помог ему выйти во двор.

Александр Антонович увидел вблизи здание 11-й школы. Двор вокруг дома, куда его посадили, не огорожен. Кроме казака, никого из охраны нет. Возвращаясь в камеру, он спросил часового:

— А почему меня сюда бросили?

— Из школы всех куда-то угнали. Один ты задержался. Да кой толк тебя охранять? Тебе на карачках не уползти. И кандалы на руках... Как ты только живешь? Ну, ладно, если понадобится, ишшо кликай.

Казак завел арестованного в комнату и задвинул засов. Шведов с полчаса лежал на полу лицом вниз... Забыться бы навсегда, чтобы не повторился кошмар пыток. Он ждал смерти, но его не убили до нынешнего дня. А что произошло сегодня? Почему поместили в одноэтажном доме, видимо, недавно оборудованном под тюрьму?

Александр Антонович встал на четвереньки, подполз к окну и поднялся. Потрогал скованными руками свежий цемент — поддается. Прутья поставлены параллельно.

Через час он снова позвал часового. Тот появился нескоро. Стоял на улице и переговаривался с девушкой через дорогу, она выглядывала из окна противоположного дома. Казак помог Шведову выйти во двор. Он еще раз внимательно осмотрел его. Вблизи — огород и высокая кукуруза. Дальше — дома. И снова нигде не увидел охраны. .

В камере после короткой передышки Шведов подобрался к окну и начал выковыривать цемент. Напрягал мышцы, и зубья наручников впивались в тело. Кружилась голова. Наконец выдернул прут. И вдруг с ужасом подумал о напрасной работе. Если удастся вытащить даже все прутья, то ему не подняться на окно, не выбраться.

Пошел вдоль стены ко второй двери, закрытой на замок. Не легче ли открыть здесь? Увидел в стене гвоздь, расшатал его. Приладился к замку; долго ковырялся в нем, превозмогая боль в руках, и, не веря самому себе, почувствовал, как дверь подалась и открылась.

Вошел во вторую комнату-камеру. И там дверь оказалась на замке. Шведов возвратился назад, взял прут. Из последних сил поддел замок и сорвал его. Предчувствие свободы прибавило энергии, будто появилось второе дыхание. Засунул за пояс ботинки, вышел в коридор, миновав два окна, подошел к третьему — разбитому. За ним лежала куча мусора. Перевалился через подоконник и очутился во дворе. Ползком добрался до кукурузы. Поднялся и пошел к газопроводу. Тяжело ступая босыми ногами, побрел вдоль труб на Рутченково. Неожиданно сзади раздался трпот, он упал на землю. В сгустившихся сумерках невдалеке проехал конный патруль...

В десять часов вечера Шведов пришел к соседке Дьяковых Альбине Кнышенко.

Шеф тайной полиции воспринял сообщение о побеге Шведова как прямое попадание снаряда в его кабинет. Ему недоставало еще этого! На фронте неясность, командование вообще не сообщает о прорыве, а его люди доносят о невероятной мясорубке на передовой. Навалилась адская сила, все перемалывает, и фронт фактически дрогнул. А тут — побег руководителя партизанского отряда, орудовавшего под носом у полевой полиции и СД.

Майснер приказал расстрелять охранника и погнать казачью сотню на фронт. Но часовой, обнаружив исчезновение арестованного, сам сбежал. Полицаикомиссар так и решил, что они ушли вместе. Он издал секретный приказ и разослал во все команды округа «Донбасс». В приказе говорилось: «Главный руководитель банд в Сталинской области и округе Шведов Александр родился в 1911 году в Сталино, называет себя также Гаври-ленко Александром, сбежал из тюрьмы в Сталино в ночь с 19 на 20 августа 1943 года. Описание личности: среднего роста, стройный, густые темно-русые волосы. Особые приметы: на левой стороне верхней челюсти у него золотые зубы. На кистях возможны следы наручников. Суставы рук распухли от кандалов. Просим принять меры энергичного розыска и использовать при этом все возможности, в случае успеха немедленно сообщить 721-й группе тайной полевой полиции».

Майснер собрал всех, кто вел следствие по группе арестованных подпольщиков:

— Секретный циркуляр передан также абвергруппе и СД,— сказал он.— Мы приняли все меры к поимке. Но часть бандитов у нас.

— Надо немедленно уничтожить их, господин полицайкомиссар, — проговорил глухо Лебах.

Майснер посмотрел в сторону старшего следователя. Он был в душе солидарен с юристом. У Лебаха высокий покатый лоб и короткий широкий нос бульдога, как у Гиммлера, срезанный подбородок, а на самой макушке кучка волос. Однако шеф ответил:

— Это мы всегда успеем сделать. Если узнают о побеге Шведова арестованные, то станут отрицать показания Новикова.

— Разрешите, господин полицайкомиссар? — подал голос руководитель штабной команды тайной полиции Кубияк, человек с маленьким лицом, узким лбом и лысой головой. Острый нос его от частых попоек посинел, а голос охрип.

Кубияк лет на двадцать старше Майснера, до тридцать четвертого года работал в криминальной полиции, а потом стал доносчиком и чиновником гестапо. Его серые бездушные глаза все видели и примечали, хотя казалось, он ко всему безразличен. В его узком лбу всегда отыскивался такой подлый ход, что даже испытанные палачи удивлялись и завидовали ему. Это и выдвинуло Кубияка на большой пост в тайной полиции.

- Да,— ответил шеф, кивнув руководителю штабной команды.

— Я предлагаю следующее,— сказал Кубияк.— Для арестованных Шведов не бежал, а мы его отпустили, так как он во всем сознался. Сейчас ходит по городу, устанавливает связи с участниками подполья и выдает их; его жена и Новиков на очной ставке опознают арестованных. Это надо вдалбливать на допросах каждому арестованному. Новиков об этом должен говорить на очных ставках.

— Новиков уже говорит то, что предлагает Кубияк,— отозвался с раздражением Брандт.— Но главаря нет, и вряд ли он снова будет в наших руках.

Майснер гневно посмотрел на следователя. В это время поднялся Потёмин.

— Разрешите, господин полицайкомиссар? — сказал он.— В день ареста у Шведова отобрали дамские золотые часы. Это часы его жены. Разрешите использовать их для выхода на мать Шведова. Я уверен, он далеко не ушел.

— Действуйте,— согласился Майснер.— И вы, Кубияк, подали превосходную мысль. Она требует маленького дополнения. Необходимо, чтобы в эту версию поверили не только арестованные. Дайте возможность некоторым из них передавать записки родственникам. Направьте камерного агента к тому из родственников, к кому первому попадет записка о предательстве Шведова. Пусть агент подтвердит версию. На этот раз вы-стрел будет наверняка. А с этими продолжайте работу.

Потёмин отправился на Смолянку. Вера Борисовна, увидев невысокого хмурого человека в солдатской форме, схватила на руки младшего внука, а старший спрятался за нее, уцепившись за юбку.

— Вы не бойтесь меня,— заговорил нежданный гость на чистейшем русском языке.— Я ищу вашего Сашу. Мы друзья. Скажите, где он?

— Уже два года, как на фронте,— ответила Шведова.

— Вы мне не верите? — спросил Потёмин.— Я — Александр из Куйбышева. Скажите ему, что я приходил.

— Мой сын на фронте,— повторила старуха. Потёмин полез в карман и достал маленькие золотые часы. Вера Борисовна узнала их, но, чтобы не выдать своего волнения, обратилась к малышу:

— Сиди спокойно, детка. Сейчас дядя уйдет и я покормлю тебя. Потерпи...

Провокатор, еле сдерживая себя, спрятал часы в карман. Покинул двор, не попрощавшись...

Камера номер шесть на втором этаже. В ней человек сорок пять. Кроме двух жуликов, все — политические. Ночью откуда-то повылазили крысы и бегали по спящим людям. Утром Костя Беленко осмотрелся: стены до половины красные от клопов.

На допрос Беленко повели на первый этаж. В небольшой комнате за столом сидел немец. Но спросил он по-русски:

— Где машинка? Где приемник и Виктор?

— Никакой машинки, приемника и Виктора знать не знаю,—ответил подпольщик.

— А может, подумаете?

— В самом деле, я ничего не знаю.

— Пеняйте на себя,— пригрозил следователь и подал знак солдату.

В комнату ввели Чистякову. На ней — легкое летнее платье, волосы распущены, лицо бледное, измученное, под глазами синие круги. Ирина Васильевна и Костя не скрыли своего знакомства. От следователя это не ушло. И он спросил, откуда они знают друг друга.

— Я учился у ее мужа,— ответил Беленко.— А еще знаю как врача.

Чистякова подтвердила его слова.

— А Виктора знаете? — резко спросил немец Костю.

— Я же говорил, что не знаю.

Новиков на очной ставке с Ириной Васильевной настаивал, что у нее на квартире встречались Виктор и Костя. Но первый или второй Костя, он не знал, ибо ни того, ни другого в лицо не видел. Всего один раз застал на квартире врача некоего Виктора.

Следователь, услыхав отрицательный ответ, вскочил со стула, подбежал к Беленко и кулаком ударил его в скулу. Костя пошатнулся, тот ударил его с другой стороны. Чистякова вскрикнула, закрыла лицо руками. Ее вывели, а следом отправили в камеру Беленко.

Три дня его не трогали, но брали на допросы Борисова, Чибисова, Оленчука, Качуру. Их увозили в ГФП, возвращались они избитыми до черноты. Из других камер забирали на допрос Мельникова, Сбежнева, Доронцова, Колесникову, Нестеренко, Смоленко, Шенцова, отца и дочь Матвиенко, Андреева.

Подпольщиц на допрос водил Потёмкин. Вручал дежурному тюремщику специальную квитанцию и забирал арестованных. Приказывал им идти впереди, а сам, держа в руках пистолет со взведенным курком, тяжело вышагивал сзади. Приземистый, с бычьей шеей.

Недавно вел Татьяну Брущенко и Лиду Матвиенко.

Лида предложила Потёмину:

— Давай уйдем вместе. Мы тебе гарантируем жизнь. Будешь прощен.

— Молчать! — прорычал он.

Сегодня доставил на допрос Чистякову. Следователь Циплис попросил его остаться. Сказал по-немецки:

— Поможешь. Не признается, стерва,— И тут же обратился к арестованной: — Так чем вы занимались?

— Я врач. Помогала людям,— с вызовом ответила

Ирина Васильевна.

Циплис набросился на нее. Стал бить кулаками в грудь и по лицу. Потёмин, закатав рукава, подступился к Чистяковой и вдруг резким коротким ударом в бок свалил ее на пол...

Вскоре по тюрьме пополз слух о побеге Шведова. Дочь Стояновских принесла Марии Анатольевне передачу и записку, в которой сообщалось о здоровье детей и о том, что Саша уехал в Днепропетровск за фруктами. Она поняла, что муж на свободе. Убирая вместе с Татьяной Брущенко в камерах, сказала о побеге своим товарищам. Но некоторые подпольщики не поверили этому и приняли за правду версию, разработанную в кабинете Майснера.

Из тюрьмы разрешили передавать родственникам записки. Мельников написал, что он «жив, как камень». Колесникова сообщила о получении казенных денег и просила «благодарить Дмитрия, того, что деньги брал взаймы», а также поставить в известность об этом портниху. Она имела в виду Татьяну Аристарховну. По скупым весточкам оставшиеся на свободе подпольщики заключили, что уличал их на очной ставке Новиков.

Борисова допрашивали каждый день. Здоровый физически, под пытками он держался мужественно и ни в чем не признавался. Его, как и других, удивляло, почему не делают очных ставок со Шведовым, если тот предатель.

Он сказал Брандту:

— Вы нас провоцируете. Шведов не выдает. Я хочу видеть его.

— Все в свое время,— пообещал Брандт.— А пока ты сам все скажешь.

Но Алексей Иванович ничего не говорил, и его снова били. Потом ему сказали:

— Ваш бывший командир сейчас ходит по городу и помогает вылавливать остальных. Его жена и Новиков опознают пойманных.

И Борисов поверил гестаповцам. В записке жене сообщил, что Шведов предатель. Полиция узнала ее содержание. Она проверяла посуду, которую возвращали из тюрьмы. После этого следователи напустили на аре-стованных Новикова. Колесникова от всего отказывалась. Туберкулезную женщину подолгу и жестоко били.

На допросах допытывались, откуда листовки, кто их печатал. Колесникова не отвечала. Казаки избили ее снова. Ирина Васильевна потеряла сознание. После холодной воды пришла в себя, но ее опять стали бить, требуя признания.

— Я отвечу,— прошептала она потрескавшимися губами.

Ее поставили на ноги. Она подозвала к себе следователя. Тот наклонился над измученной женщиной. Собрав остаток сил, Ирина Васильевна дала немцу пощечину.

После экзекуции товарищи по камере не узнали ее.

В бессознательном состоянии привозили с допросов Мельникова, Сбежнева и Нестеренко. Черных и окровавленных, их водили к следователям через день. Они брали друг друга под руки и, окруженные автоматчиками, шатаясь шли из тюрьмы в здание ГФП. Избивали и допрашивали подпольщиков раздельно. В камере они долго не могли прийти в себя. Сбежнев не стонал, а качал головой.

С наступлением темноты на «охоту» выползали клопы.

— Стервы, сосут крови не меньше, чем немцы,— говорил Нестеренко.

— Не жалей, Иван,— подавал голос Павел Степанович.— Как врач говорю тебе: выпьешь утром кружку воды — сразу кружка крови образуется...

На третий день повезли в ГФП Беленко. Те же самые вопросы: где приемник и где Виктор? В комнату ввели Новикова, еще больше ссутулившегося, без очков, с сощуренными глазами. Лебах спросил его, показав на Костю:

— Ты знаешь этого человека?

— Нет...

— Что же ты плел, что в группе два Кости?

— Я слыхал о них,— плаксиво проговорил предатель.— Но ни разу не видел.

— Вон! — закричал немец.

Новикова увели, а следователь обратился к Беленко:

— А ты будешь признаваться?

— Мне признаваться не в чем.

Его сбили с ног и уложили на пол. Позвали палача, который ходил по комнатам и стегал арестованных. Здоровый, с засученными рукавами, в синем галифе, он подходил к пирамиде и выбирал шланг...

Окровавленного Костю бросили в камеру. К нему подошел Борисов, спросил, за что избили.

— С каким-то Новиковым сводили. Но я его не знаю. Алексей Иванович придвинулся ближе и зашептал на ухо:

— Смотри, он предатель. Новиков и меня выдал. Чибисов кашлял кровью, почти не разговаривал. На очной ставке с ним Новиков показал, что у Шведова была знакомая Тоня-агроном. Она вместе с Ивановой и Чибисовым печатала прокламации. Леонида били и спрашивали фамилию Тони. Новиков назвал ее адрес: Десятая линия, дом 59. Он забыл, что Карпечкина жила на 10-й Александровке.

Соня Иванова первые двое суток была вместе с Нелей. Когда подпольщицу увезли на допрос, девочку забрали из камеры и отправили в детский дом на Смолянке. Здесь содержали детей расстрелянных партизан и коммунистов.

В камере, придя в себя после побоев, Соня принялась искать девочку.

— Ее забрали,— подал голос кто-то из арестованных.

— Как забрали?— прошептала Иванова. Но поняв, что случилось, бросилась к двери и заколотила кулаками.— Отдайте мою Нелю! Верните мою дочь!

Обессиленная, она опустилась на пол.

Наконец состоялась очная ставка Борисова с Новиковым, На вопрос Брандта, знает ли он стоящего перед ним человека, Алексей Иванович ответил:

- Этого не знаю. Мне нужен Шведов, покажите его.

— Я уже говорил: Шведов на свободе. Он продолжает следить за партизанами и указывает их нам. Ведь так, Дмитрий Федорович?

— Алексей, зачем отпираться? — заговорил Новиков.— Нас предали. Всех арестовали.

— Уберите от меня эту мразь,— прервал Борисов.— Я не желаю с ним разговаривать.

— Зато мы хотим, чтобы вы разговаривали друг с другом,— повысил голос Брандт.— Борисов, вы знаете, кто перед вами стоит?

— Нет! — резко ответил Алексей Иванович.

— Ну что ты, в самом деле? — недовольно сказал Новиков.— Ты что, забыл, как мы везли вместе пулемет.

Борисов нагнулся и головой ударил Новикова в грудь. Тот ойкнул и упал. Потерял равновесие и Алексей Иванович. Его поволокли в подвал. Четыре казака стали на ноги и руки, пятый ходил вокруг и бил его сапогами...

Незадолго до ареста командира Власов поручил Дьяковой привести с Ларинки на Рутченково и надежно укрыть раненого в голову летчика Всеволода Бакитского. Его самолет сбили в районе Птичьего поселка. Немцы схватили пилота. Однако подпольщики выкрали Бакитского. Галина Алексеевна, минуя полицейские заслоны, привела летчика на квартиру учительницы Демченко.

Когда Новиков стал выдавать членов отряда, Дьяковы также укрылись у Демченко. Сюда, после небольшого отдыха у Кнышенко, и пришел сопровождаемый десятилетним Олегом Дьяковым измученный Александр Антонович. Дьяков и Бакитский распилили оковы на руках Шведова.

Ноги у него были распухшими, раны кровоточили. Спина вздулась, изуродованная бурыми полосами. Он сутки лежал на животе, ни с кем не разговаривал. Потом попросил Дьякова рассказать о товарищах.

— Мы знаем, где скрывается Покусай,— сказал Иван Васильевич.

— Пусть придет ко мне. И очень прошу сделать все возможное, чтобы я быстрее встал на ноги... Последние новости знаете?

— Да. Наши гонят немцев.

— Нужно собирать людей. Борьба продолжается. Через день пришел Покусай. Шведов приказал ему связаться с Тихоновым, Рыжиковым, Вербонолем, Власовым.

— Если возможно, узнай о моих детях и матери,— попросил он.

А вечером взволнованная Дьякова сказала:

— Полицаи братья Дроботы разыскивают меня. Могут напасть на след. Нужно немедленно уходить отсюда.

Галина Алексеевна предложила перебраться к ее знакомой Антонине Антонец. Она жила в пустующем, полуразрушенном общежитии шахты 17— 17-бис на окраине поселка. Длинный одноэтажный дом стоял у бездействующей железнодорожной ветки, идущей от станции Рутченково на завод Боссе *. Был с трех сторон окружен густым кустарником. В комнату лазали через окно, так как дверь была заложена.

* Завод имени Ленинского комсомола Украины.

Антонец встретила Дьякову вопросом:

— Какие новости, Галина Алексеевна?

— Хорошие. Можно по налетам судить, что наши наступают уже хв Донбассе... У меня просьба. Нужно спрятать одного товарища. А у тебя место тихое, надежное.

Антонина Георгиевна не отказала. Шведова привели в сумерках. Он сильно хромал. Через окно пролезли в комнату. Подпольщика раздели. Антонец, увидев покрытую кровавой коркой спину, широко открыла глаза, испуганно спросила:

— Где же он был?

— В тюрьме,— шепнула Дьякова.— Сидел в кандалах. Видишь, красные ранки на запястьях. Следы от шипов.

— О чем вы шушукаетесь? — окликнул их Александр Антонович.— Представьте мне хозяйку этого уголка.

— Тося,— сказала Галина Алексеевна, показывая на Антонец. — До войны работала машинисткой.

— Замечательно. Отныне, Тося, вы не будете сидеть без работы.

В полдень появился Покусай. Обеспокоенный, рассказал о посещении Веры Борисовны.

— К ней приходил какой-то Александр из Куйбышева,— говорил он.— Назвался твоим другом. Все выпытывал, где ты сейчас находишься. Показывал часы.

— Это провокатор,— ответил Шведов.— Они ищут меня... Ваня, передай Виктору; мне нужна пишущая машинка.

Аввакумов по приказу Грицаенко передал машинку Валентине Татько, и она принесла ее на Рутченково. Сам Виктор Яковлевич во время арестов скрывался, а после был переправлен на Петровку в группу Красни-кова.

Это была та самая машинка, на которой печатала прокламации, призывы и восковки Ирина Васильевна Чистякова... Первую листовку Антонина Георгиевна печатала под диктовку Шведова:

— Дорогие товарищи! Наши отцы и матери, братья и сестры! Для фашистских гадов настал час расплаты. Красная Армия бьет и гонит немцев. Бандитская армия Гитлера трещит по всем швам. Теперь час нашего освобождения близок... Ожидайте прихода нашей родной Красной Армии и всеми силами и способами помогайте ей в борьбе против гитлеровцев... Сосед! Не стесняйся своего соседа и товарища. Больше доверия друг другу. Объединяйтесь! Не давайте немцам вывозить хлеб, угонять скот, взрывайте и уничтожайте мосты и дороги, палите немецкие склады с боеприпасами и продовольствием. Помогайте нам громить фашистских разбойников...

Александр Антонович замолчал. Долго лежал с закрытыми глазами. Потом повернул голову к Антонец и медленно заговорил:

— Да, мы продолжаем борьбу... Мы ее не прекращали. Завтра люди прочтут обращение. Завтра снова фашистская нечисть завертится, как черт на сковороде..л И снова будут пытки наших товарищей. Пытки... Вы не представляете, Тося, что это такое. И никто не представляет. Рассказать о пытках невозможно. Человечество не предполагало, что породит таких нелюдей, и потому не придумало слов, равнозначных фашистским пыткам... Тося, размножьте листовку. А я полежу...

К нему приходили товарищи. Тихонов напомнил о своей мечте организовать летучий отряд.

— Согласен,— ответил командир,— Машина за тобой.

Вербоноль и Покусай приносили продукты. Решали, как быть с оружием, что скопилось у Николая Боякова, и с тем, которое достали в туркестанском батальоне.

— Необходимо связаться с командованием батальона,— предложил Шведов.— Провести подготовку добровольцев к переходу на сторону Красной Армии. Думаю, что наши посланцы благополучно перейдут фронт — он сейчас двинулся. Доложат о нас и о батальоне.

24 августа Александр Антонович дал задание перейти линию фронта летчику Бакитскому, разведчику Мурзину и подпольщице Зое Воробьевой. Им предстояло связаться со штабом партизанского движения и доложить об обстановке в городе. Обеспеченные документами на право проезда по железной дороге, все трое благополучно выехали из Сталино в сторону Иловайска...

— А оружие нужно переправить сюда,— сказал Шведов.— Отсюда начнем выступление.

Детально разработали план освобождения пленных. Поручили осуществить его Вербонолю с помощью Матросова, Рыбалко и Шульги.

Вечером Александр Антонович сказал Тосе:

— У меня есть для вас поручение. Нужно привезти оружие.

— Оружие? — испуганно переспросила Антонец.

— Недалеко отсюда. На тридцатой шахте живет Шатохина. Приедете к ней с тачкой. Спросите: «Уголь продается?». Она ответит, что продается. Погрузите в тачку то, что дадут вам, и засыпите углем.

Дом Александры Корнеевны Шатохиной стоял на Почтовой улице в Рутченково. Недалеко от него квартировал немец с добровольцем Мишей, который часто играл с младшим сыном Шатохиной. Заходил к ней в квартиру, говорил о зверствах немцев, возмущался их порядками. Хозяйка разделяла его взгляды. Как-то он предложил ей распространить листовки, и Александра Корнеевна согласилась. Побывала с ними в Макеевке, Ясиноватой, на шахте № 31.

Весной нынешнего года Михаил сказал Шатохиной:

— Шура, есть одна идея.

— Какая еще идея?

— Мы на Стандарте обнаружили склад с оружием. Что добудем, доставим к тебе.

— Ну что ж, везите...

Через несколько дней к дому подъехала большая бричка, запряженная парой лошадей. Сопровождали ее Михаил и три солдата из туркестанского батальона. Оружие сложили в сарае и присыпали углем.

— К тебе придет человек и ты должна продать ему свой товар,— предупредил Михаил и назвал пароль.

Антонеп поехала к Шатохиной со своим шестнадцатилетним братом. Хозяйка встретила их у калитки.

— Здравствуйте,—поприветствовала ее Тося.—Мы к вам. Уголь у вас продается?

Александра Корнеевна смутилась. Она предполагала, что за оружием приедут мужчины, и не с тачкой. Наконец ответила:

— Да, да, продается.

В тачку клали по два тяжелых мешка, засыпали углем и везли на окраину поселка. Побывали у Шатохиной несколько раз. Автоматами, дисками, гранатами завалили почти полкомнаты.

— У нас настоящий арсенал,— радостно говорил Шведов.— Он уже вставал с постели, брал автомат в руки и поглаживал его ладонью.

Антонина Георгиевна продолжала печатать листовки. Связные приносили ей написанные от руки тексты. В сводках информбюро все чаще мелькали знакомые названия донецких городов и станций.

— Подходят наши, подходят,— говорил Александр Антонович.

Вечерами они подолгу сидели молча. В неверном свете коптилки лихорадочно блестели запавшие глаза. Глубокие тени лежали на желтом осунувшемся лице. В эти минуты командир был мысленно со своими това-рищами, с женою, о которых доходили очень скупые сведения.

Их пытали, но они по-прежнему ничего не говорили на допросах. Требовали очной ставки со Шведовым. Им же подсовывали Новикова, утверждая, что их руководитель отпущен и вылавливает участников подполья. Однако после побега Шведова, то есть с 20 августа, никто в тюрьму не поступал. Более того, людей, которых знал только Шведов, вообще не схватили.

Но при зверских пытках арестованным было не до анализа фактов. Иванова после побоев и потери дочери лишилась рассудка. Чибисов и Колесникова, больные туберкулезом, задыхались от нехватки воздуха... Другие держались до последнего.

Показания против женщин Новиков давал неопределенные, его самого замордовали очными ставками и постоянными угрозами. О Марии Анатольевне он стал говорить, что она не видела мужа с сорок второго года и о его подпольной работе не осведомлена.

— Брущенко — племянница Цуркановой,—сказал он.— Только читала речь Сталина на октябрьском параде сорок первого года.

— Мне ее дал сам Новиков,— ответила Татьяна. Стоявший возле Новикова Потёмин стал провоцировать его:

— Ты скажи, что она все же знает партизан,— прошептал он.

Новиков посмотрел на него слепыми глазами и, растягивая слова, сказал:

— Нет, не знает.

Марию Кузнецову он совсем не знал, а только слыхал фамилию от Шведова. Но немцам было не до детального разбора дела. Обстановка в городе накалялась, советские войска все ближе подходили к Сталине

Майснер приказал последний раз провести допрос. Наиболее активных и вероятных участников подполья расстрелять, остальных отправить в концлагеря Германии. Брандт считал, что смертный приговор должен быть вынесен Алексею Борисову, Соне Ивановой, Ирине Чистяковой, Ирине Колесниковой, Антону Дорон-цову, Евгению Качуре, Павлу Сбежневу, Леониду Чибисову, Лидии Матвиенко, Николаю Мельникову, Тимофею Оленчуку, Владимиру Смоленко, Василию Шенцову, Борису Андрееву.

Старик Петр Матвиенко, Емельян Гринько и Мария Кузнецова предъявленные обвинения отрицали, Новиков подтвердить их участие в подпольной борьбе не мог. Брандт склонялся к тому, чтобы их отпустить. Константина Беленко, Марию Шведову, Ивана Нестеренко, Татьяну Брущенко освободить не собирался, но и для расстрела не было достаточных оснований. Предполагал отправить их в Германию.

На последний допрос Брандт взял Нестеренко. Прочитал протокол и обнаружил, что у Нестеренко не было очной ставки с Новиковым.

Ивана Николаевича повели на самый верх здания ГФП. В чердачной комнате вместо потолка — перекрытия крыши. В углу на стуле с куском хлеба в руках сидел Новиков. Нестеренко не подал вида, что знает его. Брандт приказал переводчику допросить арестованного. Зная русский язык, он хотел со стороны понаблюдать за ними. Переводчик спросил подпольщика, показывая на предателя:

— Знаете его?

— Нет, не знаю.

— Ну, зачем вы так? — вдруг заканючил Новиков,— Уже всё, нас разоблачили.

Ивана Николаевича будто подтолкнули сзади. Избитый, но не потерявший силу духа, он рванулся к предателю и гневно спросил:

— Кого разоблачили? Я тебя знать не знаю. Что ты плетешь?

— Как же? — неуверенно проговорил тот.

— Сволочь ты! Паразит! Наговариваешь на незнакомого человека!

Нестеренко так искренне возмущался, что Брандт поверил ему, подошел к Новикову и дал оплеуху. У того вылетел из рук хлеб, и он заговорил, чуть не плача:

— Ну, я не знаю... Не знаю.

Ивана Николаевича повели вниз. В коридоре он столкнулся с Борисовым, которого только вывели из следственной комнаты. Переводчик, показывая на Нестеренко, спросил Алексея Ивановича:

— Этого знаешь?

— Нет,— резко ответил подпольщик и отвернулся.

Нестеренко приказали следовать за солдатом. Привели в подвальную комнату. В ней ничего не было, кроме веревки, перекинутой через крючок в потолке. Следователь взмахнул рукой, солдаты набросились на Ивана Николаевича, свалили на пол, скрутили руки и ноги и привязали веревку. Брандт схватился за второй конец и стал тянуть веревку. У Нестеренко потемнело в глазах. Переводчик с размаху ударил его ногой в поясницу. Адская боль пронизала позвоночник. Как сквозь вату, подпольщик услыхал:

— Будешь висеть тридцать минут... Признавайся — ты партизан?

Нестеренко молчал. Вскоре он потерял сознание и пришел в себя только в тюрьме.

В тот же день в камеру, где сидели Борисов, Чибисов, Беленко и их товарищи, привели Новикова. Осунувшийся, как затравленный зверь, он забился в угол. На предателя бросился Алексей Иванович. Схватил за горло и стал душить. Друзья еле оттащили его:

— Из-за идиота раньше времени укоротят жизнь.

Утром отошедший от гнева Борисов кинул Новикову хлеба. —На, жри,— сказал он.— Хотя ты и сволочь.

Новикову никто не приносил передач — ни свои, ни немцы.

На следующие сутки стали брать на расстрел. Людей везли к Первому пруду, где стоял разрушенный кирпичный завод. Сначала отправили семерых женщин. Среди них оказалась Лида Матвиенко. Руки у всех скручены проволокой. Вызывали по одному и ставили к стене. Здесь же присутствовал Потёмин.

Назвали фамилию Матвиенко. Лида вышла из машины. Немец переспросил имя. Оказалось, привезли другого человека.

— Не все ли равно,— сказал Потёмин.

Но следователь запротестовал и велел отправить Лиду обратно в машину. Остальных расстреляли.

Первого сентября всех арестованных по одному водили подписывать протоколы допроса, напечатанные на немецком языке. Одним подсовывали шесть экземпляров, другим — три.

На подпись вызвали Оленчука. Он попросил перевести протокол. Немец накинулся на него с кулаками.

Беленко подписал три экземпляра. Опасаясь, что его начнут бить, он отошел к двери и спросил:

— Пан, я капут?

— Беленко никс капут,— ответил немец.

В камере Костя сказал об этом Борисову. Когда стемнело, тот взял Беленко за руку и потащил за собой под нары, в дальний угол.

— Тебя, Костя, не расстреляют,— зашептал Алексей Иванович.—Запомни: Новиков предатель. Где бы ты ни был, сообщи нашим органам, что Шведов тоже предатель, но он находится на воле. Выдает, а Новиков опознает. Шведов — руководитель отряда. Был арестован и якобы бежал, а на руках следы наручников. Но это инсценировка... Мария — его жена. Она и Новиков сидят в залоге за Шведова. Если он выдаст партизан, то их освободят.

Беленко хотел спросить, откуда ему это известно, но Борисов закрыл ему рот рукой.

— Не перебивай... У Новикова была отдельная камера. Ему давали хорошую еду и сигареты... Запомни, что я тебе сказал

Костя промолчал: он еще не был уверен, что останется в живых. До рассуждений ли ему о каком-то Шведове, которого он не знал! Он знал человека по имени Саша, встречался с ним и разговаривал. Борисов не ска-зал ему, что Шведов и Саша одно и то же лицо, иначе Беленко возразил бы ему. Возня вокруг Костиного имени и неуверенность Новикова на очной ставке подтверждают, что предатель — Новиков.

Костя сидел, подогнув ноги к подбородку. На черной стене камеры стала проявляться решетка окна.

Алексей Иванович влез на подоконник. То ли надеялся в последний раз увидеть кого-нибудь из своих близких, то ли хотел разглядеть кусочек чистого неба над родным городом.

— Слезь,— попросил Качура.— Сейчас начнут стрелять.

Внизу ходили автоматчики. Заметив фигуру арестованного в окне, они открывали огонь.

— Какая разница, часом позже или часом раньше,— ответил Борисов.

По коридору забегали немцы и полицаи. Кричали в камеры:

— Готовсь! Выходи с вещами!

Под ударами прикладов затухали последние слова уводимых на расстрел:

— Прощайте, товарищи!

— Держись, братва...

В комнате, где подписывали протоколы допроса, мужчин раздели догола, вывели во двор и затолкали в машину, крытую брезентом.

Подпольщиков повезли к разрушенному кирпичному заводу. Огромная четырехугольная труба над прудом гулко отозвалась на треск автоматов...

Далеко на востоке заалели облака, может, от солнца, а может, от зарева боя, который все ближе и ближе подходил к Сталине

Развалины старого кирпичного завода и притихший пруд слышали последние слова патриотов. Но камни не смогут воспроизвести их ни час, ни месяц, ни двадцать лет спустя. И только вода будет нашептывать берегу о чем-то тревожном и вечном...

Через два дня гитлеровцы вывезли из города более полутора тысяч арестованных коммунистов, комсомольцев и подпольщиков. В Житомире Мария Шведова, Татьяна Брущенко, Тамара Рюмшина и Андрей Шекера с помощью местных жителей бежали. Шведова и Рюмшина стали бойцами партизанского соединения Ковпака...

Михаил Тихонов перед сном сказал брату Григорию:

— На Птичьем поселке уже несколько дней пьянствуют немцы. Их машина стоит во дворе, охраны нету.

Тихонов проверил сообщение брата: машина крытая, в кузове канистры. Если угнать, можно осуществить давнюю мечту: посадить в нее группу подпольщиков и помотаться по немецким тылам.

Он уговорил соседа-шофера увести машину. Оделся в немецкий китель и пилотку, в карман положил пистолет. В полдень заглянули в окна дома, где остановились немцы. На полу спали пьяные солдаты. На столе — недопитые бутылки и тарелки с закуской. Григорий стал у двери с пистолетом в руках. Напарнику шепнул:

— Заводи...

Со двора выехали благополучно и добрались до места сбора — квартиры Антонец.

— Вот мой трофей, Иван. Бери и распоряжайся,— сказал Тихонов Покусаю.

Командир приказал осмотреть машину и готовить ее в дорогу. Грузовик поставили в посадку, подальше от дома и посторонних глаз. Покусай принялся разбирать мотор, чистить каждый винтик. Утром опять пошел к машине. Только приступил к работе, как на дороге появились солдаты. Они прочесывали посадку. Иван еле унес ноги. Немцы взяли грузовик на буксир и увезли.

— Черт знает что, фатальное невезение,— выругался Тихонов.

— Не огорчайся,— успокоил его Шведов.— Скоро у нас будут машины, если не немецкие, то наши. Ты далеко не отлучайся. Не сегодня-завтра выступаем.

Раздосадованный, возвращался Тихонов домой. На Смолгоре на глаза попалась соединительная муфта телефонной связи. Не задумываясь, разбил ее на куски, а когда опомнился, выругал себя за мальчишество. Ведь мог поплатиться жизнью. Но никто не стал разыскивать смельчака. Фронт неумолимо приближался к городу.

Нервничали в гестапо и в тайной полиции, звонили в штаб командования, запрашивали Берлин: сниматься с места или нет? Столица рейха уверяла, что идут свежие подкрепления, под Макеевкой и на Кальмиусе фронт будет остановлен. Но в горуправе и шутцполиции упаковывали чемоданы. Отправили в тыл свои семьи Эйхман и Шильников. Майснер готовил агентуру, чтобы оставить ее в городе, если Красная Армия займет его. Он пригласил к себе в кабинет Потемина. Разговор происходил один на один.

— Вам пора исчезнуть,— сказал шеф.— Тыл обеспечен надежно?

— Кажется, все предусмотрено,— ответил Поте-мин.— Часы Шведова при мне. В Прилуках есть человек, который помогал мне выпускать большевистскую листовку.— Он криво усмехнулся.

Провокатор по заданию Майснера ездил в Прилуки, и с таким же предателем, как он, договорился о том, что предстанут перед советскими органами как патриоты, и написали текст антифашистской листовки. Еще раньше следы «патриотической деятельности» Потёмин оставил в Кадиевке, напечатав на машинке листовку и передав ее своему единомышленнику. В Сталйно с двумя подручными была разработана версия о существовании подпольной типографии, которая якобы выпустила до четырех тысяч листовок.

На прощание Майснер посоветовал:

— Придете в советские органы и назовете вот эти фамилии.— Он протянул исписанный листок.— Они наши агенты. Мелюзга — не жалко. Выдача их укрепит ваши позиции.

Переводчик ГФП оставался для провокационной работы в советском тылу.

Специальные отряды готовили к эвакуации пленных. Вербонолю об этом сообщил Мужик.

— А я ухожу,— сказал он.— Да, вместе с ними. Увидимся ли еще?

— Как же так? — удивился Андрей Андреевич.

— Война не закончена,— ответил разведчик.— А если и закончится, то еще останется капитализм... Известных мне немецких агентов я назвал. Ваша задача передать фамилии органам. Обо мне сообщите по известному вам адресу. Я внедрился надежно. О себе дам знать через вас, товарищ Андрей. Других связей у меня нет. Потеряны в трудные месяцы сорок первого года. Но я буду оставаться на посту до конца. Прощайте.

Они обнялись, у Вербоноля повлажнели глаза.

Почти два года незримый Мужик охранял группу от налетов гестапо и полиции. Жаль, что не знал он замыслов ГФП, возможно, смерть товарищей была бы предотвращена. Но трагедия произошла из-за слепого случая. Хотя нет. Война испытывает человека на самую высокую пробу. Пока Новиков был в кругу своих, выполнял все задания по борьбе с врагом, а попал в его руки и струсил, выдал товарищей, думая спасти свою шкуру. Но немцы, в лучшем случае, вывезут его с собой, а по дороге бросят.

Вербоноль встретился с Матросовым и Рыбалко.

— Будем вооружать пленных,— сказал он.— Немцы сейчас в панике. Этим нужно воспользоваться.

Снять посты наметили в ночь на 3 сентября. Сообщили в лазарет Волохову, чтобы он приготовил своих людей. В лагере пленные по цепочке передали приказ: располагаться на ночлег во дворе. Сигналом к началу побега будет костер, разложенный у караульного помещения. Русские часовые откроют проходы на Комсомольскую улицу со стороны, противоположной центральному входу, где охрану несут немцы.

Рыбалко выставил посты, зашел в караульное помещение, следом появился Матросов. Взяли плащ-палатки и автоматы. В темноте подошли к дыре в ограде и направились к «жене» Павлика. Минут через "пятнадцать увидели, как из лагеря потянулись люди в сторону Рутчен-ково; их направляли в разбитый дом под терриконом шахты 17—17-бис.

Покинула посты и охрана лазарета. Накануне гитлеровцы согнали всех раненых и больных в полуподвальное помещение, собираясь поджечь его перед отходом. Но ночью, не обнаружив часовых, пленные стали ухо-дить. На помощь им бросились жители близлежащих поселков: Смолянки, Нестеровки, Рутченково, Ларинки и Масловки.

К Шведову на сборный пункт пришли Матросов, Рыбалко, бывший пленный Таласов. Он познакомил их с командиром взвода туркменов Нарзы. В этот же день Нарзы свел Шведова с командиром батальона Курамы-совым.

— Положение у нас сложное,— сказал капитан.— Батальон готов хоть сейчас перейти на вашу сторону. Но нас раздавят, если мы это сделаем раньше времени. Есть слух, что нас перебросят дальше в тыл.

— Что вы думаете предпринять?

— Исходить из обстановки... При нашем уходе из Рутченково часть людей останется с вами. Если же нас поставят на передовую, а это не исключено, то мы перебьем немцев-командиров и перейдем на сторону Красной Армии.

— Значит, помогли наши листовки? — спросил, улыбаясь, Александр Антонович.

— Люди ваши помогли. Я, например, себя человеком почувствовал,— сказал взволнованно Курамысов.— Если даже погибну, то буду знать, что стал на правильный путь. Но погибну я теперь в бою с фашистами.

После этого разговора командир послал на Рутченково в штаб батальона Матросова, Рыбалко и Таласова. Их уже ждали. Нагрузили тачку гранатами и наганами. Закрыли листьями кукурузы. По дороге к ним присоединились Дьякова и Антонец. Немцы, озабоченные и встревоженные, сновали по улицам. Хлопцы, одетые в добровольческую форму, спокойно козыряли им и тащили тачку дальше. Благополучно доставили оружие на сборный пункт. Здесь уже были Вербоноль, Галина Гринько, Тихонов, Рыжиков. К вечеру подошло много туркменов.

Александр Антонович попросил Кузнецову вывести батальон из Рутченково. Лидия Яковлевна пошла в штаб и увидела Курамысова.

— Я в вашем распоряжении,— сказала она.

— Не собьетесь с пути? Ведь ночь,— спросил капитан.

— Постараюсь...

Батальон в 140 человек бесшумно вышел из казарм. Окраинными улицами повела подпольщица добровольцев в сторону станции Рутченково — подальше от немцев...

Утром Шведов пригласил руководителей групп на совещание.

— Некоторые товарищи настаивают на необходимости идти в город и сеять панику среди немцев,— сказал он.— Я считаю, что захватить город мы не в силах, если даже вооружим всех пленных, которые, к слову сказать, очень слабы.

— Правильно,— поддержал Вербоноль.— Мы должны осуществить другую операцию. На хуторе Флора есть узел связи — промежуточный. пункт между передовой и штабом фронта. Вывести его из строя — оказать огромную услугу нашим войскам. И еще: неподалеку отсюда — склады с динамитом. Немцы попытаются поднять их на воздух.лМожете представить, что произойдет. Снять часовых мы сможем...

— Так и сделаем, товарищи,— подхватил командир.— Как только получим сообщение о взятии Макеевки — выступаем. В городе сейчас полно войск. Фашисты хватают всех подряд. Я дал указание всем скрыться. Последних пленных от Стояновских увели в Керменчик Витя Попов и Надя. Хозяева конспиративных квартир ушли к своим родственникам в села. Наше основное ядро здесь, и мы обязаны выполнить свой последний долг.

Фронт подошел к Сталино, восточные окраины города уже слышали завывание снарядов. Самолеты вили замысловатые петли в огненном поединке. На запад тянулись машины с ранеными солдатами, между грузовиками попадались штабные автомобили с тыловыми начальниками. Гражданские власти свернули свою деятельность. Эйхман еще вчера выехал в сторону Днепропетровска. Оберштурмфюрер Граф уничтожал секретные бумаги.

Сотрудники ГФП, вылавливая подпольщиков Авдеева-Донского, схватили Марию Иосифовну Королькову. На очной ставке с Марией Левиной она заявила:

— Эту женщину я не знаю. Никаких бланков мне никто не подписывал.

Речь шла о документах, которые подпольщица передала Тихонову. Ее два дня пытали, избивая шлангом, и отпустили. А членов отряда Авдеева-Донского Марию Левину, Веру Ковалеву с биржи труда, супругов Харич-ковых, Ольгу Чистюхину, Леню Аристова, Надю Жму-ру расстреляли, выполняя последний приказ Майснера.

На станции Сталино скапливались эшелоны, немцы торопились отправить их. Терентий Бабенко 5 сентября «завалил» два паровоза на выходных стрелках Углепути и один в Рутченковском парке.

Машинисты-немцы требовали помощи у русских, так как не знали профиля дороги.

К Максимову прибежал рассыльный.

— Вас вызывает дежурный,— сказал он.

Степан взял кусок хлеба и пошел... Состав большой, впереди два паровоза. Максимов забрался в первый и поздоровался с машинистами — их двое. По лицам видно — вымотаны до предела. Глаза красные, слезятся.

Доехали до Мандрыкино Дальше пути забиты. Машинисты узнали, что отправление задерживается, забрались в теплушку и уснули. Степан протянул состав немного вперед, к соседнему эшелону, и сцепил их. Зака-чал инжектором холодную воду в котел, открыл топку, чтобы потушить паровоз. Выпрыгнул из будки и пошел в сторону города.

На Сталино надвигались сумерки. Последние предзакатные лучи осветили терриконы, а на востоке за городом подымалось зарево. В макеевской стороне беспрерывно гудело. Гринько, Дьякова и Антонец возвращались из разведки. Они постояли возле террикона и пошли к железной дороге. Шведов посылал их на хутор Флора узнать, сколько там немцев, где расположились и что делают. Одевшись похуже, женщины незаметными тропками пришли в хутор. В нем — около полусотни домов. На краю хутора стояло длинное строение, занятое фашистами. tK нему тянулись провода по земле и по столбам, во дворе — грузовые автомашины.

О результатах разведки подпольщицы доложили Шведову.

У всех приподнятое настроение. Но порой сердце сожмется от тревожной мысли: а что будет через час, помилует ли его судьба или пуля врага оборвет жизнь? Думает о предстоящей операции и Шведов. Не рано ли они начинают? За полтора года так и не было у него устойчивой связи с тылом и фронтом, действовали, исходя из местных условий. «Добрались ли мои посланцы?» — вспомнил он Бакитского, Мурзина и Воробьеву, которых несколько дней назад направил за линию фронта.

— Пора,— раздался над головой Шведова голос Вербоноля.

— Да, Андрей, пора,— отозвался он и поднялся на ноги.

Они залегли в посадке, обложив хутор Флора с двух сторон. Командир послал вперед Гринько, Дьякову и Антонец резать провода. Женщины прошли до кукурузы. Галина Яковлевна встала на плечи Дьяковой и Антонец и плоскогубцами перерезала провод, прикрепленный к деревьям. Потом ползком добрались до усадьбы, где находился немецкий узел связи, и ножом перерубили телефонный кабель.

Вербоноль повел группу бойцов вправо, к динамитным погребам, и вскоре вернулся назад. В руках Андрей Андреевич держал связку ключей.

— Все в порядке, Саша,— доложил он.— Возьми ключи. Мы поставили своих ребят.

— Хорошо,— ответил Шведов.— Я пойду на правый фланг, а ты оставайся здесь. Поднимайся по первому выстрелу. По цепочке передай всем.

Он ушел, и тут же появились разведчицы. Доложили Андрею Андреевичу, что провода порезаны.

— Вперед,— тихо подал он команду,— Без шума. Ударная група во главе с Вербонолем продвинулась к самой усадьбе. Группа Шведова подобралась к грузовым машинам, стоявшим невдалеке от дома. Вдруг отворилась дверь коридора, и на улицу в нижнем белье вышел немец. На него накинулись, и он закричал. У кого-то не выдержали нервы, раздался выстрел. Сразу же поднялась стрельба. В окнах дома погасили свет и открыли ответный огонь.

Вербоноль пошел в полный рост. Бросил гранату, вторую... Обратился к Гринько: — Галина, дай свою.— Она протянула руку, но Андрей Андреевич неестественно присел и хрипло сказал:

— Уже поздно...

— Ты ранен? — испуганно спросила Галина Яковлевна.— Потерпи, я сейчас перевяжу.

— Уходите... Я готов...

Рыбалко продолжал бросать гранаты. Тихонов и незнакомый парень забежали с тыльной стороны дома, где было маленькое окно. Его изнутри затыкали подушкой. Немец торопился, и рука выскальзывала наружу. Тихо-нов прицелился и выстрелил в нее. Подушка упала.

— Постой! — крикнул парень.— Я их сейчас, гадов!.. Он подобрался к окну и бросил в него гранату. За стеной раздался взрыв, и все стихло.

Над Вербонолем склонился Рыбалко, рядом стояла Гринько.

— Оставьте меня,— попросил он.— Идите на город... Иди...— и не договорил, голова безжизненно упала на простреленную грудь...

Над Сталино вздымалось зарево. Фашисты начали жечь дома, взрывать заводы и шахты. По Рутченково мотались немцы, они искали диверсантов, уничтоживших промежуточный узел связи. Шведов и часть подпольщиков укрылись в комнате Антонец. Нужно было выждать еще несколько часов. Тихонов с горечью сказал:

— Вот невезение!

— Ты о чем?

— Третий раз пытаемся взять машину — и неудачно.

— Неудачно? — переспросил Александр Антонович.— Машины мы уничтожили, немцев перебили, узел связи ликвидировали. И подарок нашей армии приготовили. Вот они — ключи от динамитных складов. Двери их на мушке у наших хлопцев. А еще пришли вести из туркестанского батальона. Курамысов ударил в тыл немцам, около полутораста солдат перешли на сторону Красной Армии. Это на правом фланге. А на левом Нар-зы и Томаев со своими хлопцами уничтожили охрану аэродрома и привели к нашим восемьдесят человек. Вот как сработала большевистская агитация.

Подпольщики, бывшие пленные, туркмены прятались в посадке, ушли в разрушенные дома, забрались на чердаки, скрывались у знакомых. Рыбалко залез на чердак в доме Лидии Кузнецовой. В полдень он выбрался из укрытия и выглянул на улицу. В переулке показалось несколько солдат с пушкой. Рыбалко нажал спусковой крючок автомата и уложил всю прислугу орудия. Его охватила жажда мести. Он дожил до открытого боя с врагами. Они уходили из города, метались по улицам, цеплялись за каждый дом, но уже ничто не могло спасти их.

...Цепи советских бойцов залегли возле шахты № 13 «Никополь». Накануне в полночь через двор Принцевского прошла красная разведка. Семнадцатилетний сын Михаила Лукьяновича Гриша вызвался показать дорогу. Ему дали винтовку, и он ушел с разведкой. А утром к дому Принцевского прибежали вездесущие ребятишки и наперебой затараторили:

— Дядя, ваш Гриша поймал немца! Отвели к красноармейцам!

Но это был не гитлеровец, а местный полицай. Принцевский-младший увидел его в гражданской одежде в одной цепи с советскими бойцами. Он уже стрелял по отходящим немцам.

Гриша разыскал командира подразделения.

— Чего тебе? — спросил капитан.

— У вас жандарм в цепи лежит,— сказал парень.— Переоделся в русскую одежду.

Полицая разоружили и арестовали. Вокруг столпились местные жители. Послышались выкрики:

— Он людей расстреливал и бросал в шурф!

— Забирал девчат в Германию!

— Тише, товарищи,— попросил капитан.

Гриша подошел вплотную к предателю и в наступившей тишине спросил:

— Ты помнишь, как мне пробил штыком плечо? Вот — еще рана не затянулась,— он задрал сорочку.— А как стрелял в меня, помнишь?

— Так вот он какой? — с гневом сказал капитан.— Судить его!

В это время на заводской стороне Иван Холошин связался с охранниками завода Березиным и Кузьминым. Шестьдесят человек с винтовками и полуторатысячью патронов ждали команды для выступления.

Вечером Березин доложил, что фашисты уходят с завода на рассвете.

— Ну, дорогой мой, пришел и наш черед,— сказал Холошин.— Слушай приказ: разобрать оружие и боеприпасы. Без шума выйти и поджечь казарму. Прочесать завод и собраться в питомнике.

Около двух часов ночи охранники подошли к 4-й котельной, которую обслуживали пленные, и освободили их. Во дворе Центрально-Заводской шахты обнаружили несколько десятков молодых людей. Их пригнали из окрестных сел для отправки в Германию. Пленников выпус-тили... Ворвались в контору и сохранили от взрыва телефонную станцию. Заняли гараж и конный двор с автомашинами и гужевым транспортом. Немцев перебили.

На рассвете группа собралась в питомнике. Решили продвигаться вдоль Кальмиуса к станции Караванная. За селом Григорьевка залегли в кукурузе и подсолнечнике, подняли стрельбу в тылу немецких позиций. В это время появились советские штурмовики и принялись утюжить гитлеровцев. Они в панике бросились к городу, но напоролись на залпы рабочих. Фашисты повернули на Рутченково.

Холошин повел товарищей назад. На Смолгоре увидели машины с запыленными бойцами Советской Армии, они мчались на Стандарт и дальше, на Рутченково.

Утром 8 сентября возле шахты 17—17-бис подпольщики во главе со Шведовым встретили разведку красных. С ними были два парашютиста из штаба партизанского движения Южного фронта. Один из них подошел к Шведову и, улыбаясь, подал пакет. Тот удивленно воскликнул:

— Не может быть! Мурзин, это ты?

Даян Мурзин благополучно перешел с товарищами фронт и возвратился с приказом для отряда.

В полдень подтянулся штаб наступающей дивизии. Шведов с друзьями направились на шахту № 3, находившуюся невдалеке от центральной поликлиники. Доложил о подпольщиках и передал майору ключи от динамитных погребов.

— А не может ли кто показать к ним дорогу? — спросил офицер.

— Есть у нас одна бедовая,— ответил Александр Антонович и позвал Тосю Антонец.

Майор приказал молоденькому лейтенанту проверить погреба, и Антонец повела его в сторону хутора Флора.

Минуты через три на крыльцо дома, где расположился штаб, вышла девушка в армейской форме и крикнула:

— Товарищ майор, вас к телефону.

Он вскоре возвратился и, сдерживая улыбку, сказал:

— Прямо бал-маскарад. Наши на окраине Рутченково захватили машину. В ней оказались переодетые в женские платья немцы и русские. Жители говорят, что это гестаповцы.

— Что? — встрепенулся Шведов.— Переодетые? Где они сейчас?

— Там же. Где-то возле террикона тридцать первой шахты,— ответил майор.

— Я должен их увидеть. Обязательно! — решительно сказал Александр Антонович и повернулся, чтобы идти.

— Погодите, товарищ Шведов. Я что-нибудь придумаю с транспортом.

Вскоре ездовой, уже пожилой солдат, гнал телегу по булыжной мостовой, тянувшейся слева от побуревшего террикона тридцать первой шахты. Они подъезжали к переезду через железнодорожную колею, когда над головой Шведова и солдата просвистел немецкий снаряд. Он разорвался метрах в пятнадцати сзади. Второго разрыва они не слыхали... На месте телеги зияла огромная воронка. Смертельно раненная лошадь лежала в стороне, содрогаясь в последних конвульсиях.

Антонец привела лейтенанта к погребам с динамитом. Он открыл тяжелую наружную дверь и наткнулся на вторую. Подобрал ключ и к ней. За дверью в сырую темень уходил длинный коридор. Там в штабелях лежала смерть.

— И как вам только удалось? — спросил лейтенант.— Если бы все это поднялось на воздух, не знаю, что бы произошло.

— Но не поднялось,— ответила с гордостью Тося. Они вышли из подвала. Невдалеке рвались снаряды, свистели пули. Немцы засели на терриконе шахты 17 — 17-бис и обстреливали поселок. Мимо склада прошла группа бойцов во главе с Тихоновым.

— Это наши показывают дорогу,— сказала Тося.

— Показывать дорогу всегда трудно,— отозвался лейтенант.— А вы показывали ее людям... Все время смотрели смерти в лицо. Все время.

1960-1973 гг.

Донецк — Москва