Смерть двойника

Глава 5

Он вышел в большую комнату, присел к столу. Медленно огляделся. Он был среди вещей и дел убитого им человека. Непомытая с позавчера чашка на подоконнике, навсегда недописанная глупая песня в машинке, неловко брошенный на спинку стула пиджак… Огареву вдруг вспомнилась его мать.

— Севочка, — говорила она, — ну как ты повесил куртку? Рукав за спину завернут — ей же больно!

Видно, никто так и не сумел научить Сурикова аккуратности…

И снова он огляделся вокруг. Пошлость словно бы отступила, как отступает вода, — обнажилась жизнь не очень удачливого, не очень умного человека, который вроде бы и знал об этих своих «недостоинствах», да слишком часто забывал. Но теперь произошло самое значительное событие в жизни Алексея Сурикова — смерть. «Вот, оказывается, что, — подумал Огарев, — при жизни он был смердом. А в смерти удостоился дворянства…»

Еще посидел несколько минут… Это почти невероятно: в нем не было раскаянья! Нет, все-таки было! Раз он сидел здесь и ждал наказания. Нераскаявшийся должен был бы немедленно отсюда бежать, Огарев остался… Приходите, я здесь!

А еще, может быть, он не убежал потому, что слишком крепко в нем сидело убеждение: сколько ни крутись — поймают!

Хм… Ну в таком случае не стоит и время терять. Телефон рядом: «02», не то «03». «Здравствуйте. Я совершил… Нахожусь…» Но, естественно, и пальцем не притронулся к телефону… Поймают? Да, поймают. Это правда. Но пусть ловят. Потом он сознается. А пока у него слишком, слишком много дел. Ведь если его сейчас начнут трясти, очень быстро выплывет имя Надежды. Как ты без ее участия объяснишь изменение внешности, пистолет… да что там долго перечислять — само знакомство с Суриковым. Что-то одно он бы объяснил. Ну, например, пистолет нашел под лавочкой в Парке Горького. Или: с Суриковым познакомился на вечере поэзии, принес ему посмотреть свои стихи. Или… Но в комплексе — нет, не объяснить! Они сразу поймут, что за Огаревым стоит какая-то «третья сила». И начнут копать.

Значит?.. Значит, он должен выкручиваться, заметать следы!

И он должен стать другим. Вот прямо с этой секунды!

Так он говорил себе, не ведая, что уже стал другим. С того момента, как выхватил пистолет и приставил его к груди живого человека. Ведь тебе — ты понимаешь, Огарев? — не угрожали смертью. Лишь оскорбляли. Лишь избили бы.

Тогда он взял свою, свою душу за шиворот… нет, за ухо, опять за ухо: «А ну-ка, хватит трепаться!»

Что надо делать?

Стереть все следы. Тряпка? На кухне. За дело! Страничку с песней и началом пародии? В карман. Потом уничтожить — где-то вдали отсюда. И, пожалуй, вставить новую страницу: «Вот ты за все и расплатился, Алешка. Прощай! Лариса…»

Стоп, умник. А зачем же «она» тогда все отпечатки пальцев стерла? Хреновина.

Думай, думай. Задача — как можно дальше отвести подозрение от Надежды. Как?.. И пришло остроумное решение. В квартиру забрались с целью ограбления… Что у него тут ценного-то? Икона? Представил, как забирает икону, а потом палит ее на каком-то костре. Сделалось жутко!

И снова он додумался, ставши другим человеком: ведь не обязательно в самом деле что-то воровать. Достаточно имитировать тщательный поиск. Потом спросят у суриковских друзей, было ли в доме что-то ценное? Нет, ответят, а впрочем, аллах его знает. Алеха — человек темный. Да и кто из нас светлый?..

В прихожей очень удачно он обнаружил перчатки. Раскрыл шкаф, стал вываливать все наружу. Перешагнув через лежащего на полу мертвеца, подошел к бюро, стопками брал бумаги, бросал их на пол… Книжные полки? Нет, здесь хватит. Надо теперь на кухне… Снова перешагнул через мертвеца. В дверях остановился — жуткий бардак! Как, оказывается, для этого надо мало времени!

На кухне стал снимать с полок посуду… Проще всего бы об пол ее сейчас. Нельзя — грохот. Положил несколько тарелок на пол, осторожно раздавил их ногой… И вдруг замер, словно испугавшись скрежета и хруста… Тупица! Ты ведь действительно искал. За тем и явился сюда. И могут спросить: все-таки что же такого ценного могли искать? Кто-нибудь вспомнит кулон — возможно, Суриков его показывал. Еще несколько шагов — и Надежда!

Сбить со следа… Пусть думают: искали какие-то бумаги. Все обратно в шкаф — белье, вещи. Навыки холостой жизни выручали. В кухне тщательнейше подмести, осколки по карманам. После и где-то далеко выкинуть… Книги с полок вон! Все растрепать или бросить, как теребленную… Да нет же, не обязательно все; рылись-рылись и вдруг нашли.

Ну думай, думай — что еще? Больше сюда не придешь. Последний шанс сбить их с толку… Пиджак! Быстро обыскал карманы. Вот! Телефонная книжка. На букву «Н» — нет Надежды. На букву «П» — Попова — тоже нету… Тогда пускай записная остается на месте.

Нет! Они сразу поймут, что для грабителей книжка не была ценностью. И все это количество записанных здесь людей исключат из проверки. Станут искать в других местах. И докопаются… Взять книжку с собой?.. Тогда без нее они начнут опрашивать, расспрашивать, сволочи…

Что же делать? Ну думай же ты!

Вот что! Вырвать несколько страниц. И тогда пусть они гадают над этой хитростью: почему несколько, почему именно эти буквы, а может, их нарочно стараются сбить со следа?.. В общем масса вариантов! А нам того и надо.

Наконец, когда он сделал все, что мог, появилась возможность спросить себя, где Надежда?! Из поведения этого человека… Сурикова… он не мог сделать никаких выводов, кроме одного: Надежде почему-то не удалось задержать господина поэта на обещанные три часа. Почему?.. Предположим, они поругались. Тогда Надежда… ну, конечно, кинулась бы сюда. Постаралась бы опередить Сурикова. А если уж не сумела б опередить, то… совершенно точно, давным-давно была бы здесь.

Значит, они вообще не встретились почему-то.

И значит, Надежда в любом случае помчится сюда.

И значит, Огарев должен ее дождаться…

Все эти довольно длинные рассуждения бывший библиотекарь производил в те короткие секунды, когда он еще раз, бегло, но внимательнейшим образом осматривал квартиру на предмет уничтожения улик. Он все еще был в перчатках, с тряпкой… Мысль о том, что Надежду следует дождаться, застала его в прихожей; он уже собирался повернуть колесико английского замка…

Дождаться!

Но необходимость пробыть здесь еще хотя бы несколько минут… секунд просто приводила его в ужас. Весь ресурс мужества вышел до капли. Как и три часа, обещанные ему Надеждой для спокойного поиска. Теперь уже шел хороший четвертый час!

Значит, на улице.

Где?

У подъезда.

Заметят! Обратят внимание, что вроде бы сидел какой-то в черной куртке. Тем более, Огарев видел это в окно, накрапывал дождь. Одинокая фигура под дождем будет особенно заметна.

Где же тогда?.. Стоять в подъезде?

Ну, это вообще мышеловка!

Подняться по лестнице на марш вверх и оттуда… Глупости! Потому что нет ничего более раздражающего и более запоминающегося, стало быть, чем чужой человек на твоей родной лестнице. Знаем мы, зачем эти сволочи ходят — писать!

Еще оставаясь в перчатках, Огарев открыл дверь, быстро сунул перчатки в карман пальто, которое уже никто никогда не наденет… Хватит! Выходи! Вышел, захлопнул дверь. Протер ручку с внешней стороны полою куртки… Хотя это уже, скорее всего, было игрой в детектив…

Да катись же ты отсюда ко всем чертям!

Он вот что решил. Сидеть не у того подъезда, где живет Суриков, а у следующего; не будут же сыщики опрашивать всех жильцов дома! Хотя, если честно, тоже слабая защита. По-настоящему надо отсюда убираться и как можно скорее! Но, естественно, он не убрался, а медленно, — как ему казалось, прогулочной походкой — пошел вдоль дома… Да что за прогулочная походка, коли дождь на дворе? Плохо! И плохо ему будет там сейчас стоять под взглядами всего дома: «Смотри, мам. А чегой-то там дяденька мокнет?»

Хватит, хватит воображать! Все равно нет другого выхода.

Но вдруг он нашелся… Всеволоду Огареву так долго не везло, так долго над ним властвовал «закон бутерброда», что было бы просто свинством со стороны судьбы, если б она не кинула счастливую случайность.

— Огаревчик!

О, Господи! Однако даже не позволил себе оглянуться. Лишь вздрогнул на следующем шаге. Из двора вышел на улицу. Присоединился к нескольким мокнущим у троллейбусной остановки. Тут Надежда появилась — глаза намученные, жуткие, физиономия… да что уж там описывать — так понятно! Взглядом приказал: «Молчи! Не подходи». Влез в подъехавший троллейбус. Теснота помогла им оказаться рядом… Может, и зазря была эта конспирация. Но вы сперва попробуйте убейте, а потом будете говорить.

— Туда не ходи ни под каким видом. Езжай немедленно домой. Ты все это время была на даче!

И вложил ей в ладонь сапфир. Пошел к выходу. Надька двинулась за ним — хотя бы дотронуться до плеча, в глаза заглянуть: что же там с тобой случилось?.. В ответ Сева ударил ее таким жестким взглядом, что Надька сразу остановилась, чем немедленно создала затор… А потом, неожиданно для себя, даже села на освободившееся местечко.

Сева вышел, ни одним, даже малейшим движением не показав, что между ними есть ниточка. Сколь могла видеть, Надька смотрела, как он пропадает в бесконечной московской толпе.

«Ну вот, началось, — подумала она, — началось! Неужели потом будет, как с Борисом?!»

Сева приехал лишь часа через три. Позвонил у калитки. И хотя Надька почти наверняка знала, что это он, все же спросила в переговорник, прежде чем нажать кнопку электрического замка:

— Ты?

— Открывай!

И опять она подумала: «Началось!» Он вошел, Надька сразу увидела — это уж не тот человек, с которым она рассталась сегодня днем.

— Водки, Надь, и поесть… — Сева наконец посмотрел ей в глаза: — И в постель!

— Что там было, Огаревчик?

— Давай после, а?

Еще через полтора часа, когда им наконец удалось отлипнуть друг от друга, когда они лежали расслабленно, лишь Севочкина рука абсолютно невинно покоилась на ее животе (а рука эта и всегда там покоилась, когда они лежали в одной постели), Надька наконец решилась, спросила…

— Я его убил, Надь.

И при этом не дернулся, не напрягся даже. Словно за него говорил кто-то другой.

— Я его застрелил из пистолета…

Смысла не было спрашивать, как и почему у Севы в кармане оказался Борисов пистолет. Она абсолютно не представляла себе мертвого Сурикова. Но продолжала лежать, подчиняясь Севиной неподвижности. Что он сейчас должен был сказать, если б остался прежним? Что-нибудь вроде: «Ты понимаешь ведь — я ведь не мог иначе!» Новый Сева просто начал рассказывать, как было: искал, искал, искал, наконец сообразил про пошлость, нашел, увидел Сурикова, испугался, Леха взял его за ухо, а он вынул пистолет.

— Ты знал, что выстрелишь? — И сама услышала в голосе своем осуждение. Сева промолчал.

— Что же будет дальше, Огаревчик?

— Пожалуйста, не зови меня так! И стал рассказывать, что он сделал потом. Надька слушала его почти со страхом.

— Тебя точно не было в телефонной книге?

— Точно.

— Очень хорошо. Значит, сперва начнут проверять всех очевидных… И наверняка на ком-нибудь застрянут. От этих слов у нее остановилось дыхание.

— Сева…

— Надь, эмоции завтра! Подумай и скажи, все сделано или нет?

Она не могла «эмоции завтра». Лежащий рядом человек понял это.

— Ладно, молчи… Только отвечай на вопросы.

Однако Надька взяла себя в руки.

— Они, Сева, одно могут узнать… Что сегодня к нему приходила женщина.

Иной раз, когда Суриков и Надька занимались любовью, врывался телефонный звонок. И в каком бы ни были они состоянии, Леха обязательно поднимал трубку.

— Ребята, ведь я предупреждал. У меня сегодня баба! Занят!.. До завтра, естественно! А ты сколько в таких случаях занимаешься?

Он и сегодня, конечно, предупредил. Тем более, раз не звонили, как Сева сказал… Тут Надька вдруг почувствовала неудобство: что-то изменилось в мире к худшему… Это Севина рука исчезла с ее живота… Севочка ревновал к убитому им человеку! Ей было радостно, и она ужасалась своей радости…

Не оттого ли Сева и выстрелил в несчастного Сурикова?

— Прошу тебя, кончай. Никакого там «до завтра» и близко не было. Я к нему заходила часа на два. Причем полтора мы проводили за столом!

— Замолчи… пожалуйста!

Она и сама поняла, что сморозила: два часа минус полтора — все равно тридцать минут остается!

И Надька взяла единственно возможный сейчас тон:

— Хватит, Сева! Давай о деле.

— Да, — ответил он после долгой паузы, — хорошо, ты права.

Рука его снова была на ее животе, но теперь уже вовсе не покоилась.

— Сева, не надо. Ну, Се-ва! Ну, Севочка…

Пустые хлопоты.

Разговор прервался еще примерно на час. И, отдыхая после очередной счастливой смерти, Надька думала, объясняла себе, что Сева не зверь какой-нибудь, не подонок, который, убив врага, с наслаждением шворит мягкую самку. Как раз это и есть его шанс как-то оттаять, остаться человеком… Он же просто без меня жить не может!

И нашла наконец единственные слова:

— Там… ты все это сделал… из-за меня? И обняла его, и прижалась. Уж, кажется, за эти недели так отдавалась, что прекраснее невозможно. И вот нашла силы, чтобы еще прекраснее. «Я для тебя столько всего сотворю… если ты захочешь… разрешишь…»

И получила такой невероятный ответ… Ничего в мире не осталось, кроме ее дикого мяуканья да развратнейшего скрипа кровати — вот тебе и вся Галактика… А ведь раньше эта крепко сколоченная кровать в жизни не скрипела! Теперь же выла, как сама Надька, шаталась и, того гляди, готова была рухнуть в преисподнюю.

— Надь, у тебя ведь есть знакомые, ты можешь доллары продать?

Вот уж какого вопроса она… ну, ни грамма не ожидала!

— Какие, Севочка, доллары?

— Мои две тысячи.

О, Господи! Сколько, веревочка, ни вейся, а конец придет!

— Я здесь два месяца, так?.. И ты же сама тогда говорила, что это на рубли тысяч сто пятьдесят или даже двести. Даже пусть сто — лишь бы сразу. И навсегда отсюда!

Что за день сегодня ужасный? Не успела за Лешу лоб перекрестить, теперь это! Она тихо убрала Севину руку со своего живота. Надо было вылезать из кровати. Надо было сесть на стол и глядеть друг другу в глаза.

Собралась с духом:

— Севочка! У нас нет с тобой никаких двухсот тысяч. «Да и что такое двести тысяч, милый ты мой!» Но об этом она ему скажет позже, когда Сева переварит… эх, сколько ему, бедному, переварить придется! Надька правильно боялась, но все ж несколько излишне, потому что не учла, ее любимый стал другим человеком.