Смерть играет

Глава 6 ПРЕРВАННЫЙ КОНЦЕРТ

Вечером Петигрю вернулся в Сити-Холл с ощущением упадка сил после длительного напряжения. После волнений, происшедших на репетиции, он чувствовал, что концерт, каким бы он ни был блестящим, покажется ему сравнительно скучным. Если бы не купленный заранее билет, признался он себе, он бы с удовольствием остался дома. Однако ему не хотелось поверять свои чувства Элеонор, взволнованной предстоящим участием в своем первом концерте.

Он расстался с женой у служебного входа и смотрел, как ее уносит прочь поток оживленных, возбужденных музыкантов-любителей, смешавшихся с несколькими деловитыми флегматичными профессионалами. Затем он обогнул здание и вошел в него через парадный подъезд. Концертный зал быстро заполнялся зрителями, и со своего места на галерке Петигрю видел внизу море голов. Как и все, кто хоть на время допускался за кулисы, он думал, как мало людей из этой говорливой ожидающей толпы представляют себе те волнения и суматоху, через которые должны пройти оркестранты, чтобы доставить им два часа наслаждения, которое они готовились вкушать. «Сегодня все будет хорошо», — сказал он себе весело и уселся читать скорее с восхищением, чем с пониманием строгий технический анализ произведений, составленный Клейтоном Эвансом для программки концерта.

Его занятие вскоре было прервано — кто-то протискивался мимо него, чтобы занять свободное кресло рядом. Подняв глаза, Петигрю не без удовольствия увидел, что это Никола Диксон. По его мнению, она была самой идеальной соседкой на такой случай — не любительница поболтать, да и сама не рассчитывала, чтобы с ней разговаривали, и в то же время на нее приятно было смотреть. Исключительно приятно, убедился он, поворачиваясь к ней, чтобы поздороваться. В самом деле, хотя он всегда считал Николу очень красивой, никогда раньше ему не приходилось видеть ее в таком блеске. Даже для такого ненаблюдательного субъекта, как он, было ясно, что женщина уделила особое внимание своему туалету. Но не только ее туалет — который Петигрю не решился бы описать — сделал весьма безвкусно одетых матрон Маркгемптона серыми и безликими по сравнению с ней и не ее искусно наложенный макияж. Каким-то необъяснимым образом весь ее внешний вид приобрел еще большую привлекательность. Сегодня глаза ее сверкали еще ярче, кожа казалась еще более свежей, а обычно томная манера держаться уступила место оживленному волнению, что было ужасно… Петигрю старался подыскать слово и был слегка удивлен собой, когда нашел его — ужасно соблазнительным. Странно, что предстоящий концерт в Сити-Холл сам по себе смог так оживить ее, подумал он; вероятно, ее любовь к музыке гораздо сильнее, чем он предполагал, и, разумеется, сильнее, чем у мужа.

Вспомнив о существовании Роберта Диксона, Петигрю заметил:

— А муж не с вами?

Никола покачала темной головкой:

— Он никогда не сидит со мной во время концертов. Он устраивается внизу, где-нибудь в последних рядах, ведь ему приходится то и дело выбегать, суетиться, чтобы следить, все ли в порядке… Кстати, о суете. Я думала, что мне не придется сегодня спешить. Но стоянка для машин была так забита. Пришлось потратить уйму времени, чтобы припарковать свою. — Она нетерпеливо посмотрела на часики, словно теперь, когда уже прибыла, была недовольна каждой минутой задержки начала концерта.

Между тем внизу на сцене все шло своим чередом. Оркестранты уже собрались на сцене, и зал наполнился нестройным музыкальным шумом настраиваемых инструментов. Вскоре возбуждающий беспорядок звуков утих и раздался взрыв аплодисментов в адрес мисс Портес, которая, пробираясь к пюпитру первой скрипки, старалась выглядеть спокойной, но вся порозовела от скрытого волнения. По залу пронесся вздох ожидания, и тут же тишину нарушила буря аплодисментов, потому что на заднем плане сцены появился Клейтон Эванс. Буря не утихала, а, наоборот, набирала силу, пока он не добрался до кафедры. Несколько раз быстро поклонившись на аплодисменты, дирижер повернулся, постучал палочкой по пюпитру и еще до того, как рукоплескания утихли, поднял оркестр и весь зал на ноги первыми раскатистыми звуками барабана — прелюдией к Национальному гимну.

В этот момент Петигрю впервые с того момента, как появился в Сити-Холл, задумался, прибыл ли их кларнетист. Судя по голосу Дженкинсона по телефону, человек он был вполне положительный и надежный, а вовсе не из тех — уж коль скоро проблема с Поттером и Фулбрайтом была решена, — кто мог подвести и не явиться на концерт. Тем не менее он захотел в этом убедиться и начал внимательно и озабоченно вглядываться в ряды музыкантов. К сожалению, прямо до уровня галерки с потолка свисали огромные люстры, что весьма затрудняло обзор задних рядов оркестра. И все же, когда он поочередно вглядывался в оркестрантов, ему показалось, что в правом углу, рядом с флейтами, оставалось пустое сиденье. Он попытался пересчитать всех музыкантов, которые должны быть в оркестре, чтобы установить, отсутствует ли кто из них. Две флейты, это просто. Два тех парня, что дуют в маленькие дудочки и производят нечто вроде ворчания, — ах да, они называются фаготы… И наконец, вывернув шею, чтобы заглянуть за сверкающую люстру, он сумел различить трех человек, дующих прямо вниз в свои инструменты, а не вбок, как флейтисты, и не под углом, как фаготы. Гобои и кларнеты — и кто из них был кем и в чем заключалась разница, он никогда не мог запомнить, хотя Элеонор довольно часто объясняла это ему. Трое? Наверняка их должно быть четверо — по двое каждого, — если только по непонятным ему причинам гобой выступал в одиночестве, а не парой, как остальные его товарищи? Нет, такого не должно быть. Эванс точно говорил про два гобоя. Число три могло означать только одно — в конце концов оркестр так и остался с одним кларнетистом.

Не успел он прийти к этому неутешительному заключению, как при последних звуках гимна в правом заднем углу оркестра произошло какое-то движение. Пюпитр отодвинулся, два блестящих медью инструмента с исполнителями подались в стороны, чтобы освободить проход, и, когда оркестранты уселись, Петигрю увидел, что трое музыкантов превратились в четверку. Дженкинсон успел в самый последний момент. «Слава богу!» облегченно вздохнул Петигрю. Со своего места Петигрю не мог различить его лица. Он видел только, что на нем красовались очки в роговой оправе. Он решил доставить себе удовольствие поприветствовать ответственного кларнетиста после концерта. Из их короткого разговора по телефону у него о Дженкинсоне сложилось мнение как о человеке с характером. А пока он мог свободно откинуться на спинку кресла и наслаждаться музыкой, забыв, что является членом комитета. С этого момента все пойдет как по маслу.

Меньше чем через полминуты Петигрю, как и весь зал, понял, что далеко не все идет как по маслу. В своем волнении по поводу такой незначительной для оркестра фигуры, как первый кларнетист, он считал само собой разумеющимся, что все остальные значительные для концерта персоны присутствуют. Привлекла его внимание к факту отсутствия кого-то еще не кто иной, как Никола Диксон.

— Господи! — взволнованно воскликнула она. — А где же Билли Вентри?

Взглянув в сторону органа, Петигрю с ужасом обнаружил, что исполнительское место не занято.

Каждый обыкновенный слушатель публичного выступления в случае серьезного его срыва испытывает разочарование и огорчение. Но для Петигрю, почитавшего себя кем-то большим, чем рядовой слушатель, это было настоящим потрясением. К его тревоге примешивался тот факт, что последним человеком в зале, понимающим, что происходит нечто из ряда вон выходящее, был Клейтон Эванс. Он стоял на своем помосте невозмутимый и уверенный, и перед ним на пюпитре лежала раскрытая партитура Генделя. Он откинул голову назад характерным для него жестом, резко ударил по пюпитру дирижерской палочкой, чтобы привлечь внимание оркестра, раскинул руки и с надеждой взглянул в сторону органа.

— Ужас! — прошептал Петигрю. — Бедняга слеп как крот. Неужели никто ему не подскажет?

Очевидно, мисс Портес подсказала ему, что, похоже, Концерт Генделя для органа с оркестром придется исполнять без органа. Последовал поспешный обмен мнениями между ними двоими, в то время как над залом пробежал ропот. Эванс извлек из кармана часы, поднес их к самому носу, снова убрал в карман, положил дирижерскую палочку на пюпитр и на несколько мгновений застыл в нерешительности. Он стоял спиной к залу, но даже с галерки было заметно, как дрожали его длинные чуткие пальцы.

— Не будет же он ждать его, — прошептала миссис Диксон. — Никогда бы не подумала, чтобы Эванс…

Эванс не намеревался ждать. С видимым усилием он выпрямил согбенную спину и повернулся лицом к залу.

— Леди и джентльмены, — он старался говорить спокойно, — боюсь, нам необходимо внести изменения в порядок программы. Мы начнем с исполнения Пражской симфонии Моцарта. Концерт Генделя для органа мы исполним после антракта.

Последовали обычные в таких случаях вежливые аплодисменты, торопливое перелистывание нот на пюпитрах музыкантов. Затем Эванс вновь повернулся к оркестру, и первый концерт сезона, представленный симфоническим оркестром Маркшира, наконец начался.

Те из слушателей, которые разбирались в музыке лучше Петигрю, сочли исполнение Пражской симфонии в высшей степени похвальным. Изменения в программе, совершенные в последнюю минуту, не оставили без последствий нервы некоторых музыкантов, и в самом начале не обошлось без некоторых шероховатостей. Но еще до половины первой части Эванс обрел уверенность, оркестр ему повиновался, и музыка исполнялась со всей кристальной чистотой и тонкостью, как того требовал Моцарт. Раздавшиеся после окончания произведения аплодисменты были более чем просто вежливыми.

Тем не менее для большинства аудитории симфония была не более чем закуской, причем весьма затянувшейся. Они заплатили деньги преимущественно за то, чтобы услышать Концерт Мендельсона для скрипки, точнее, чтобы услышать, как Люси Карлесс исполняет на скрипке Мендельсона, и перестановка, из-за которой они вынуждены были слушать довольно длинную симфонию, оставила их недовольными.

Должно быть, Клейтон Эванс чувствовал нетерпение аудитории, потому что его поклоны на аплодисменты по окончании исполнения симфонии были заметно укороченными. Он поблагодарил их коротким поклоном, положил на пюпитр дирижерскую палочку и, не дожидаясь окончания рукоплесканий, ушел с помоста. На своих концертах он неизменно представлял публике солистов. Подобно всем хорошим дирижерам, он обладал манерами шоумена и довел до высшего артистизма технику сопровождения знаменитых визитеров до помоста. Искусное сочетание покровительства солисту с глубоким уважением, которое столь впечатляло зрителей, являлось результатом длительной практики. Наименее почтительные оркестранты передразнивали эту его манеру между собой, когда раньше его приходили на репетицию. Для преданной ему публики этот номер становился самым запоминающимся событием вечера. Как только Эванс исчез в направлении артистических комнат, они удовлетворенно и с ожиданием откинулись на спинки стульев. «Этого, — словно говорило выражение их лиц, — мы и ожидали!»

Им пришлось ждать гораздо дольше обычного.

После задержки, которая казалась нескончаемой, но фактически длилась всего минуту-две, взрыв аплодисментов приветствовал появление дирижера. Рукоплескания оборвались так же внезапно, как и начались. Эванс был один. Он медленно направлялся к помосту, с опущенными плечами, повесив голову, передвигаясь, словно во сне. В зале воцарилась полная тишина, когда он влез на помост. Он судорожно вцепился в перила, как будто иначе мог упасть, и какое-то время стоял молча — молчаливый человек перед молчаливой аудиторией. Затем он заговорил, и его охрипший голос был не узнаваемым. Он говорил невнятно, но в абсолютной тишине зала каждое слово было услышано.

— Произошел несчастный случай, — произнес он. — Ужасное несчастье. Мне немедленно требуется доктор.