Смерть шута

Глава пятнадцатая

Потрепанный автомобиль, на котором, очевидно, приехал Финеас, стоял перед главным входом. Фейт отметила это совершенно машинально, нисколько не задумавшись над причинами столь странного неожиданного визита Финеаса к Пенхоллоу. Головная боль у нее все усиливалась, охватывая виски неумолимыми железными тисками... Кожа на лбу, казалось, сделалась слоновой – толстой и негнущейся, в ушах стоял мерный шум... Ей пришлось несколько раз вытереть пот со лба, пока она взбиралась по лестнице в свою спальню. Придя туда, она уселась в кресло у окна, держась очень прямо, напряженно и потихоньку продолжая массировать виски. Она припомнила снова, каким бледным и измученным было лицо Клея, когда чашка и блюдце затряслись у него в руках за столом, и неожиданно поняла с болью, что единственный путь спасения для них – это уехать вдвоем с сыном прочь из Тревелина. И еще до нее дошло, что Клей еще слишком инфантилен, слишком доверчив и зависим и пребывает в святой уверенности, что она сможет оберечь его от всех опасностей в жизни... И Фейт чувствовала, что, как бы то ни было, она не сможет и не имеет права предать эту его наивную веру в мать, которая всегда защищала его от издёвок сводных братьев и от гнева отца. Она обязана пойти ради Клея на все.

Она стала думать, что же ей следует делать. Она решила, что сейчас они могут, в конце концов, наплевать на все и смыться из Тревелина, и оставалось только придумать, каким образом это лучше всего сделать. Потом ей пришло в голову, что денег у нее явно недостаточно, а Клей еще не достиг совершеннолетия, двадцати одного года... Она не знала в точности, станет ли Адам Пенхоллоу требовать его пребывания в отчем доме в официальном порядке (поскольку он имел это право в отношении несовершеннолетнего сына), и пришла к выводу, что скорее всего станет...

Мучительно перебирая пальцами, она пыталась отыскать спасительный путь, но всякий раз приходила мысленно только к гигантской кровати, на которой, отвратительно хохоча, валялся пьяный, мерзкий Пенхоллоу и распоряжался деньгами...

Этот образ был столь впечатляющим, что Фейт наконец отказалась от попыток придумать что-нибудь. Пока Адам жив, они все будут находиться под его злыми чарами, словно он гном из подземелья...

Больше всего на свете ей бы хотелось, чтобы голова перестала болеть. И потом, она страшно устала. Уже много ночей она не спала как следует и была вынуждена увеличить дозу веронала с двадцати до тридцати капель. Она уже посылала Лавли в Лискерд за лекарствами, но та неожиданно воспротивилась и стала говорить, что мадам нечего отравлять себя и что прежде неплохо было бы проконсультироваться с доктором. Если уж доктор Лифтон так стар и ничего не понимает, то существует еще доктор Рэйм, он моложе, умнее и знает современные средства... Но Фейт теперь мало прислушивалась к Лавли, отчасти по причине обиды, нанесенной ей служанкой, а отчасти из-за того, что Фейт просто недолюбливала доктора Рэйма. И Фейт перевела свой затуманенный взор на новую, еще нераспечатанную бутылочку, думая о том, с какой радостью она выпила бы ее всю до дна и покончила бы со своими мучениями... От этого поступка ее предохраняла только мысль о беспомощном Клее, который останется совершенно один...

А потом ей показалось, что ее мозг буквально воспалился от мысли, появившейся в нем. От этой самой мысли... Она села прямее и уставилась на бутылочку, которая стояла на полке – и была такой доступной, такой привлекательной....

И ведь никто не узнает. Мысль эта, ужасная мысль, только тронула ее губы, но она волевым усилием не позволила ей прозвучать... Да, ведь доктор Лифтон считает, что Адам Пенхоллоу убьет себя выпивкой. И доктор ничуть не будет удивлен, если Адам Пенхоллоу внезапно скончается; он только скажет, что обо всем давно уже предупреждал, и скорбно покачает головой. Все в доме видели, как Пенхоллоу день ото дня становится все невыносимее и все хуже соображает, – разве это не признаки приближающейся смерти? И даже Клара, которая никогда не соглашалась с доктором, даже она ничего не сможет сказать – ведь она, в конце концов, может и ошибиться..

Ее вдруг словно озарило. Мысль ускорить смерть Пенхоллоу была такой естественной, ведь это влекло так мало опасностей и давало столько пользы, что Фейт даже слегка удивилась в душе, почему же это раньше не пришло ей в голову. Это не будет убийство, нет, всего лишь небольшая помощь на пути на тот свет... И он вовсе не будет страдать, потому что даже не будет знать, какое лекарство выпил, ведь у него появилась стойкая привычка на протяжении ночи по нескольку раз прикладываться к бутылке с виски, стоящей у него под кроватью. И Фейт подумала, что, по скольку он не почувствует практически ничего, это даже и убийством нельзя будет считать. И хотя в действительности она еще не была готова принять эту мысль как руководство к действию, она уже наполовину оправдала ее...

Но, начав обдумывать все выгоды, которые несет ей смерть Пенхоллоу, она убедилась, что прежде всего надо тщательно замаскировать отравление, ибо иначе это сочтут предумышленным убийством, которое нужно прежде всего ей. Нельзя было оставлять ни малейших улик.

Когда из комнаты Пенхоллоу все уходили на ночь, Адам обычно приказывал Рубену Лэннеру перенести графин с виски из буфета на столик к его кровати. Но Рубен старался оставлять в графине самое минимальное количество виски, которое оказывалось наутро выпито полностью, и таким образом, не было особой нужды опасаться, что кто-нибудь другой выпьет отравленное виски. Далее, Пенхоллоу никогда не трогал этого своего личного запасца виски, пока из комнаты не уходили все. Он пил его, только оставшись в одиночестве.

Он, конечно же, станет много есть и пить за столом в день своего рождения. И никого не удивит, если наутро он окажется мертв после совершенно неумеренных возлияний!

Фейт знала, что Марта воспользовалась удобным моментом и провела в комнате Пенхоллоу большую уборку. Все было выметено и вытерто, и красиво убранная кровать ждала своего хозяина... По сути дела, вряд ли кого-нибудь из домочадцев могло занести в эту комнату раньше, чем старик Пенхоллоу сам туда вернется. Все, что предстояло сделать Фейт, это всего только проникнуть туда в тот момент, когда рядом не будет никого. Это было в принципе очень просто, так же, как и все остальное, то, что последует дальше.

Перед ужином, когда семья соберется в Желтом зале, где будет подан шерри, а Рубен с Джимми будут заняты накрыванием праздничного стола в столовой, она сможет совершенно незамеченной пройти по узкому коридорчику, ведущему в холл перед комнатой Пенхоллоу. Все, что ей нужно было сделать, это только проникнуть в комнату, открыть заветный графинчик Пенхоллоу и вылить туда содержимое маленькой бутылочки. Так она завоюет свободу для себя, для Клея, а также для Вивьен, Юджина, Раймонда, Барта... И все проблемы будут решены одним ударом, одним маленьким движением руки...

Она глубоко вздохнула. Сердцебиение у нее улеглось, она дышала спокойно и мерно. Даже головная боль поутихла, хотя у нее и было ощущение некоего опьянения – очевидно, от лекарств, которые она принимала в больших количествах... Она посмотрела на часы у камина и стала одеваться к обеду.

Она решила, что если кого-нибудь все-таки встретит на своем пути к спальне Пенхоллоу, то это будет знаком того, что ей не следует осуществлять задуманного. Но она почти не сомневалась в том, что все пройдет гладко.

Когда она вышла из своей спальни, никого поблизости не было. Снизу, из холла, доносились нестройные голоса близнецов, а из-за запертой двери ванной слышно было совершенно безобразное пение Чармиэн – слух у нее отсутствовал напрочь... Коридор, куда она прошла затем, также был пуст. Двери в комнаты обоих близнецов были распахнуты настежь, перед дверью Конрада выставлены штиблеты, предназначенные для чистки... В комнате Барта, заметила Фейт, на полу валялась небрежно сброшенная одежда...

Коридор вел в другой холл, откуда открывались двери в спальни Юджина и Вивьен, а также в комнату Обри. Обри уже спустился вниз, а из комнаты Юджина слышался приглушенный звук разговора. Фейт осторожно, стараясь не издавать шума, спустилась по узкой винтовой лестнице, пряча в носовом платке заветный флакончик. Внизу у лестницы на коврике лежал один из любимых псов Барта. Он приподнял ухо и глянул на Фейт одним глазом, однако головы не поднял, поскольку его не интересовал вообще-то никто, кроме его хозяина – Барта.

Двойные двери в комнату Пенхоллоу были широко распахнуты, словно приглашая ее войти... Она и вошла, почти без всякой боязни, и приблизилась к серванту в углу комнаты. Там стоял, как всегда, графинчик, а рядом с ним на подносе – стакан и сифон с водой. Она сняла стеклянную крышку с графина и быстро вылила туда флакончик веронала. За ее спиной раздался негромкий звук, словно кто-то подошел и заглянул за ее плечо... Сердце у Фейт подпрыгнуло. Но нет, это была всего лишь кошка Пенхоллоу, Билзи, которая только что проснулась и теперь с наслаждением потягивалась, сидя на столике рядом с сервантом. Когда Фейт, спрятав флакончик, повернулась и пошла прочь, кошка на секунду перестала вылизывать свою лапу и очень строго посмотрела на Фейт. И так же сурово и неодобрительно провожали ее глаза спаниеля... Во всяком случае, Фейт так казалось...

Она вышла из комнаты и быстро стала подниматься по винтовой лестнице.

Юджин и Вивьен все еще болтали у себя в комнате. В ванной Чармиэн безобразным голосом продолжала напевать что-то из «Богемы». Фейт незамеченной дошла до своей комнаты, где поставила флакончик на полочку среди прочих лекарств и на всякий случай обтерла его платком. Она чувствовала себя совершенно спокойной, словно не сделала ничего необычного, но вот головная боль, кажется, снова усилилась, и она приняла пару таблеток аспирина, прежде чем спуститься в Желтый зал.

Там никто не обратил на нее внимания, и она скромно прошла вдоль стеночки и села у окна. Барт, стоявший у буфета рядом с подносом, на котором Рубен Лэннер подал шерри, обратился к ней, вопросительно побалтывая бутылкой с ликером:

– Фейт?

Но та отрицательно помотала головой. Пенхоллоу потребовал себе полный стакан, другой стакан взяла Клара. Все стаканы были, как всегда, разномастны. Несчастному Барту достался малюсенький наперсточек из клубного набора. Фейт, безразлично глядя перед собой, мечтала, что, когда они с Клеем поселятся отдельно в Лондоне, вся посуда у них будет в одном стиле...

От визита Финеаса у Пенхоллоу заметно улучшилось настроение. Даже невероятный вельветовый жакет, который был на Обри, не вызвал на сей раз у старика ничего, кроме грубого смеха... Пенхоллоу заявил, что уже много лет он не чувствовал себя так превосходно, как сегодня. Когда пришло время обеда, он придвинул свое кресло к торцу стола, туда, где место главы семьи давно уже, из-за отсутствия на обедах отца, занимал Раймонд. Раймонд молча уселся между Чармиэн и Юджином. Казалось, мрачное, потерянное выражение лица Раймонда вызвало явное неудовольствие у Пенхоллоу. Братья Раймонда были здорово удивлены, что всегда ровный Раймонд был явно не в своей тарелке. Но хотя Пенхоллоу решил, что сын расстроился из-за места за столом, в действительности тот вовсе не обратил на это внимания, а неотвязно думал о странном сегодняшнем разговоре отца с Финеасом.

Когда Раймонд вошел в комнату, где шла эта беседа, он с удивлением натолкнулся на взгляд Финеаса, полный откровенной ненависти... Стало ясно, что Делия, напуганная разглашением ее девичьей тайны, прибегла к помощи брата, а значит, вынуждена была напрямую рассказать тому все, о чем ранее он мог только догадываться. Конечно, для Финеаса было весьма оскорбительно, что его сорок лет держали в неведении, а теперь навалили на него обязанность вести пренеприятные переговоры; и его злость на мерзавца и нахала Пенхоллоу, сломавшего жизнь его сестре, как-то странно перешла и на Раймонда, который, как и Финеас, был, в сущности, всего лишь жертвой...

– Хэлло, Рай! – сказал тогда Пенхоллоу сыну. – Вот сижу с твоим дядей, который сорок лет жил спокойненько, а теперь чего-то взвился... Зачем ты ездил к Делии, болван?

– Мне надо было знать правду, – сказал Раймонд.

– Ах, какой у меня непочтительный сын! – гадко усмехнулся Пенхоллоу. – Разве можно не верить отцу? А Делия, как я уже тебе объяснял, была маленькой глупышкой, неспособной хоть что-нибудь обдумать и пережить самостоятельно. Конечно, она все бы выплеснула еще тогда своему братцу, да он небось и слушать ее не пожелал. Он же у нас такой нежненький котик, ему страшно претят всякие треволнения... Ты же знал обо всем, Финн, скажи? Я уверен в этом. Ей-Богу, у вас в семье был один-единственный мужчина – да и то моя Рейчел!

Финеас облизнул пересохшие губы. Вся его ненависть к Пенхоллоу, столько лет ожидавшая своего часа, была готова наконец выплеснуться... Но его страх перед всяческими скандалами оказался сильнее, и Финеас удержался...

– Я думаю, что теперь бесполезно заниматься пустыми обвинениями, – заметил Финеас осторожно. – Я приехал сюда сегодня только затем, чтобы выяснить, какова была цель этого... гм!.. небольшого саморазоблачения? Почему вы рассказали о своем... гм!.. прегрешении юности, да еще человеку, некоторым образом представляющему собой итог этого... гм!.. поступка, в обстоятельства которого я не желаю углубляться?

– Это тебя, Рай, назвали итогом! – заметил Пенхоллоу.

– Я это понял, – сказал Раймонд. – Но дядя ждет ответа. Я тоже.

Пенхоллоу затрясся в беззвучном хохоте.

– Вот уж не думал, что от всего этого я получу такое огромное наслаждение! – заявил он. – А что касается цели, так у меня ее не было. Сказал, вот и все!

Финеас сжал свои слегка трясущиеся пальцы.

– Я хотел бы получить от вас гарантии, Адам, – сказал он, – в том, что эта история не пойдет гулять дальше!

– Вы таких гарантий не получите, – нахально отвечал Пенхоллоу.

У Финеаса, в добавление к пальцам, задрожал еще и голос:

– А вы представляете положение моей сестры, если хоть одно слово об этом вылетит у вас изо рта?

– Вы имеете в виду СВОЕ СОБСТВЕННОЕ положение, не правда ли, Финн? – презрительно бросил Пенхоллоу. – Очень вам нужны переживания Делии! Вам интересна только ваша личная респектабельность!

– Хорошо, а как же я? – спросил Раймонд угрюмо.

– А ты учись со мной разговаривать почтительнее!

– язвительно сказал ему Пенхоллоу. – Может быть, если ты будешь вести себя паинькой, я буду держать язык за зубами!

Раймонд молчал, тягостно воображая себе собственное будущее под гнетом отца...

– Насколько я понимаю, женщина, которая некогда находилась в услужении у моего отца, а затем служила у вас нянькой и кормилицей, тоже осведомлена в этом деле? – спросил Финеас. – И я настаиваю, чтобы в отношении нее были приняты самые суровые меры, дабы исключить...

– Да неужели вы можете на чем-нибудь настаивать? – удивился Пенхоллоу, постепенно разъяряясь.

– Вы находитесь в моей вотчине, и имею честь сообщить вам, что в Тревелине один человек имеет право настаивать, – это я, Пенхоллоу! Вы что же думаете, мне надо предложить старой Марте хорошенькую взятку? А может быть, вам сделать это самим, из своих денег? Вы ведь так их берегли всю жизнь, свои денежки? Для чего же, как не для этого? Я вовсе не буду против – попробуйте поговорить с Мартой.

– Ну что ж, если вы так хорошо знаете характер этой женщины, и считаете, что она заслуживает доверия, то я преклоняюсь перед вашими познаниями! – язвительно поклонился Финеас.

– Я не только характер ее знаю, по правде сказать, так что вы преклоняетесь совсем не перед тем, о чем думаете! – отрезал Пенхоллоу.

И Финеасу пришлось это проглотить. Раймонд развернулся и вышел из комнаты, не зная, сколько еще времени будет продолжаться эта мучительная беседа. Была ли у Пенхоллоу другая, тайная цель, но вся эта история здорово повеселила папашу...

А теперь, сидя за столом, по отличному настроению отца Раймонд понял, что тому удалось здорово насолить Финеасу. В сущности, папаша просто тешил свое необузданное самолюбие, причем делал это совершенно по-варварски, ведь он знал наверняка, что брат и сестра Оттери будут завтра сидеть у него за праздничным столом...

–...Итак, кто же будет у тебя на празднике? Опять викарий с супругой, и миссис Венгрен наверняка испортит нам все веселье? – спрашивал тем временем Конрад.

– Черт меня побери, если я сам этого не сделаю! – со зловещей веселостью объявил Пенхоллоу. – Слышишь ты это, Фейт, дорогая?

Фейт спокойно занималась поглощением пищи, поскольку была почти уверена, что очередного кошмара на сей раз не будет... Она кротко подняла глаза и прошептала:

– Конечно, Адам, я слышу...

Тут Рубен Лэннер, который очень неодобрительно наблюдал за тем, как жадно расправляется Пенхоллоу с омаром, заметил, что ракообразные на ужин способны причинить такой вред пищеварению Хозяина, который сделает невозможным его дальнейшее участие в торжестве.

Но это замечание Лэннера привело лишь к тому, то Пенхоллоу дружелюбно послал его куда подальше и потребовал себе новую порцию омара. После этого он решил еще немного позлить Раймонда и объявил на весь зал, что сегодня послал Обри обналичивать чек.

– Что-то ты, папа, пошел рысью! – заметил Барт. – Помнится, не так давно ты уже обналичивал чек?

– А почему тебя это вдруг задело? – неприятно удивился Пенхоллоу. – Если я от кого-нибудь из вас услышу что-нибудь гадкое по этому поводу, то нет ничего проще, как дать все эти три сотни Обри, чтобы он погасил свои долги!

– О Боже мой! – воскликнул Конрад. – Неужели ты снял со счета сразу триста?!

– Да, именно так! – подтвердил Обри. – Но я надеюсь, что хоть кто-нибудь из вас скажет что-нибудь гадкое, и тогда деньги окажутся у меня. Я надеюсь, что вы достаточно любите меня, чтобы оказать мне эту маленькую услугу!..

– Вот уж нет! – заметил Конрад.

– Ну что ж, надеюсь, папа, что ты богат настолько же, насколько сам считаешь, – заметила Чармиэн. – Хотя лично я в этом сомневаюсь.

Пенхоллоу взглядом указал Рубену на свой пустой стакан и повернулся к Раймонду.

– Ну же? Ну? Что же ты не возражаешь мне, как обычно? А? Что случилось-то? Воды в рот набрал?

– Ты прекрасно знаешь мое мнение по данному поводу, – кратко ответил Раймонд.

– Подумать только, я лишился такого прелестного критика! Ладно, а вот этот бокал – за твое здоровье, Клара! – воскликнул Пенхоллоу.

Раймонд поднял глаза именно в тот момент, когда Пенхоллоу пил за здоровье своей сестры, и заметил выражение страшного любопытства на лице Джимми, который вместе с Рубеном прислуживал за столом... Тут же Раймонд внутренне собрался и сумел припомнить, как быстро в комнату Пенхоллоу тогда вбежал Джимми, что наводило на мысль о том, что в течение предшествующего их разговора Джимми просто стоял за дверью и подслушивал... Он посмотрел на Джимми с таким убийственным выражением, что тот сразу же густо покраснел...

Кровь ударила в голову Раймонда, вместе с мыслью, с чудовищной мыслью: Джимми знает!

В комнате шла тем временем оживленная беседа, в которой потрясенный Раймонд не мог принять ни малейшего участия... И лишь когда к нему с каким-то вопросом обратился Барт, Раймонд взял себя в руки и постарался изобразить на своем лице внимание, сам удивляясь тому, как спокойно звучит его голос...

Выпив с полдюжины стаканов бургундского, Пенхоллоу остался наедине со своими сыновьями (женщины благоразумно удалились) и приказал Рубену принести из погреба пару бутылок портвейна урожая 1896 года.

– Можно подумать, что ваш день рождения сегодня? – заметил Рубен неодобрительно, не трогаясь с места.

– Ну и что? Я вовсе не собирался расходовать вино урожая 1896 года на этого паршивого викария и этих Оттери! – заявил Пенхоллоу. – Пойди и достань вино! От него, я знаю, у меня поднимается настроение!

– Но не у вашей печенки... – проворчал Рубен, выходя из комнаты.

Когда Пенхоллоу набрался до требуемой степени, чего обычно как раз страшно боялась его жена, он потребовал перевезти его прямо в кресле в Длинный зал, где сидели женщины. Он был уже пьян настолько, что не мог, как обычно, зорко следить за присутствием всех членов семьи, так что Барт и Клей смогли незаметно улизнуть, причем Барт направился к своей Лавли в классную комнату, а Клей – в бильярдную, где долго и задумчиво катал шары...

К тому моменту как Пенхоллоу стал неспособен вести беседу, обнаружилось, что Джимми исчез не попрощавшись, и нигде невозможно было его отыскать. По этой причине Пенхоллоу велел, чтобы Барт помогал Рубену раздевать его перед сном. Конрад, который, несмотря на свою ревность к Лавли, скорее дал бы разрезать себя на кусочки, чем предал бы своего Барта, сказал со всей серьезностью, что Барт работает над счетами в конторе у Раймонда, и вышел, чтобы его привести. А Рубену удалось так повернуть разгоравшийся гнев хозяина, что Пенхоллоу, вместо того чтобы втоптать отсутствующего Джимми в грязь, нежно заметил напоследок, что никто из братьев не заботится так нежно о своем престарелом отце, как Джимми.

– Весьма странное заявление, особенно в связи с отсутствием Джимми на боевом посту... – пробормотал Юджин.

– А, все вы завидуете Джимми! – пьяно воскликнул Пенхоллоу. – Боитесь, что он вас всех отсюда выкурит...

В комнату вошли Конрад с Бартом, и Юджин удержал во рту свой ответ...

Барт выглядел несколько встрепанным. Еще бы, Конрад застал его сидящим в классной комнате с Лавли на коленях и нарушил их идиллию вызовом к отцу... Барт в негодовании вскочил на ноги, и от вспышки гнева его удержала только Лавли, которая шепнула ему на ушко, что не стоит ввиду их сложного положения дополнительно сердить отца и возбуждать у него разные подозрения...

– Где ты был, черт тебя побери? – спросил Барта отец. – И не надо мне врать, потому что я и так знаю, на что ты способен!

– Ну так чего же спрашивать меня? – развел руками Барт. – Чего ты от меня-то хочешь? А где Джимми?

– Ты спрашиваешь? – сардонически усмехнулся Юджин. – Как говорят, он пошел развлекаться в деревню. В отличие от некоторых, от которых только этого и ждут все время...

– Заткнись, свинья! – процедил Конрад, сразу же вступаясь за своего близнеца.

– Какой образчик преданности ты являешь собой, милый Кон! – язвительно улыбнулся ему Юджин.

Барт сделал шаг к Юджину, но натолкнулся на твердый взгляд Раймонда, который кивком подбородка указал Барту на кресло с уже полуспящим отцом... Барт вздохнул, подошел к креслу и вместе с Рубеном покатил его прочь из комнаты, в спальню.

– Да, подумать только, что сегодня мы видели только репетицию того, что будет завтра! – заметил Обри, вольготно растягиваясь на софе. – Вам не кажется, братишки, что наш папаша становится с каждым днем все более невыносим?