Смерть шута

Глава двадцатая

Даже худший враг Лавли Трюитьен не мог бы обвинить ее в непокорности и дерзости... Она безмолвно выслушала все оскорбительные упреки, которые потоком лились из уст Рубена, ее дяди, и Сибиллы, и только время от времени скромно комкала уголок своего крахмального фартука... Еще более яростные нападки Марты она выдержала также с олимпийским спокойствием. Она смотрела на старуху с такой скорбью в глазах, что ее просто никто не посмел удерживать, когда она тихонько повернулась и ушла с кухни...

Она была так занята с самого момента смерти Пенхоллоу, что не имела даже времени на спокойные размышления до той минуты, когда ее послали за полицией. Тогда уж она по пути успела хоть немного осмыслить ситуацию и понять, что полиция, в сущности, ее первейший враг. И из чувства самосохранения, еще до того, как она узнала, что Пенхоллоу отравили с помощью веронала, взятого у Фейт, она отвергла предложение, сделанное ей накануне Бартом. Но Барт страшно разъярился от ее отказа и заявил, что готов защищать ее от дюжины таких инспекторов, как Логан, и что ей совершенно нечего бояться. Лавли мягко сказала на это, что есть ведь еще и Конрад, который постарается убедить полицию в том, что убийца – именно она. Барт только добродушно рассмеялся над ее страхами, но, когда они оказались оправданными, для него это был удар под ложечку... Тут-то и произошла драка между Конрадом и Бартом.

Потом Лавли, внутренне признавая невозможность долгой ссоры между близнецами, стала уверять Барта, что она не может никого подозревать в преступлении, хотя в глубине души думала, что этот убийца хотел насолить именно ей, Лавли, и что это вполне мог сделать Конрад... Но это имя так и не вырвалось из ее уст.

Точно так же ближе к вечеру Лавли оказалась способна спокойно выслушать истерические речи Клары, которые сводились к тому, что сегодня как-никак день рождения Адама и он собирался сидеть за столом в окружении всей своей семьи. Но эта мысль так растрогала саму Клару, что она не сумела справиться с рыданиями и отправилась в свою комнату, где и дала волю слезам. Лавли слышала ее рыдания и вошла в ее спальню, даже не испросив на то разрешения. Она прижалась к Кларе, обняла ее, тихонько увещевала и даже принесла ей грелку с горячей водой, то есть вела себя с Кларой совершенно так же, как со своей госпожой... В конце концов Клара немножко оттаяла.

Когда Лавли вышла от успокоенной Клары, она сразу же поняла, что колокольчик от Фейт звонит, причем звонит уже достаточно давно. Она побежала к Фейт.

– О, это ужасно, ужасно! – воскликнула Фейт при виде ее. – Никто, по сути дела, не может избежать этих гнусных подозрений, увы... Даже Оттери, и те... Я просто поражена! Но неужели они станут привлекать к суду невиновных, как ты думаешь, Лавли?

– Конечно нет, дорогая! Позвольте, я вас умою розовой водой... Ах, это все вам так тяжело, так тяжело, и это так понятно... Вам надо пообедать у себя в комнате и больше не мучить себя вещами, о которых вы все равно ничего не знаете и в которых ничего не можете изменить...

– Нет, теперь мне надо спуститься вниз, – капризно заявила Фейт. – Иначе они все решат, что я игнорирую горе семьи...

– Нет, напротив. Все сочтут вполне естественным, что вы, как супруга умершего, ужасно расстроены и не склонны сейчас видеть кого-нибудь...

Фейт подняла на нее глаза:

– Как ты думаешь, Лавли, они не станут меня подозревать?

– Ну что вы, конечно, нет! – коротко рассмеялась Лавли, словно Фейт очень удачно пошутила.

– А Клея? Тебе никто не говорил что-нибудь дурное о моем мальчике? Скажи мне правду, Лавли! Они – неужели они могли подумать, что он к этому причастен?

Лавли погладила ее по руке:

– Нет-нет, Бог с вами, успокойтесь! Никто ничего подобного и в мыслях не держит! И при мне ничего такого не говорили. Мне кажется, что пока совершенно не ясно, кто мог это сделать. Позвольте, я вас уложу в постель, а если вы еще примете аспирин, то вам станет много лучше, уверяю вас...

– Только, ради Бога, не уходи от меня! – взмолилась Фейт.

– Дорогая, я уйду, но совсем ненадолго, мне надо помочь дяде накрыть на стол. Иначе ведь люди останутся голодными, а все-таки питаться надо, горе там или не горе... Я скоро вернусь, очень скоро, обещаю вам...

Появление Лавли, прислуживающей за столом, ни у кого не вызвало особого интереса, только старая тетушка Клара пробормотала, что все-таки у этой девки доброе сердце...

– Надо сказать, это не взбалмошная девица, чего можно было бы ожидать от вкусов Барта в худшем случае! – заявила Клара. – В конце концов, не будь эта девка племянницей нашего дворецкого, я бы не имела ничего против ее брака с Бартом... А сегодня я просто и не знаю, что бы мы без нее делали, она так здорово помогла – бегала туда-сюда, работала по дому, и вообще...

Конрад заиграл желваками и уставился в свою тарелку. Чармиэн, проведя рукой по своим коротко стриженным волосам, объявила:

– А я вообще не поддерживаю этих глупых классовых различий, и на мой взгляд, Лавли – прекрасная девушка! Почему бы Барту не жениться на ней? Барт, надеюсь, ты пригласишь меня в свой Треллик на свадьбу?

Он благодарно посмотрел на нее:

– Конечно, Чарли, клянусь тебе!

– Попробуй еще на него поднажать, и он пригласит еще и твою розовую киску, Чарли! – насмешливо скривился Юджин.

– Ладно, мне действительно все равно, на ком Барт женится! – заявил Обри. – Но тем не менее мне кажется аномальным, что он позволяет предмету своей любви прислуживать нам за столом... Можно было бы, к примеру, вскочить с горячими словами: «позволь мне, дорогая, помочь тебе!» Или что-нибудь в этом роде...

В этот момент в столовую как раз вошла Лавли с десертом, и Чармиэн быстро сказала:

– А я, дорогая, только что говорила Барту, как я рада была бы присутствовать у вас на свадьбе в Треллике!

Все, кроме Барта, почувствовали себя несколько оскорбленными такой прямолинейной репликой. Лавли покраснела.

– Вы очень добры, мисс, спасибо вам! – прошептала она, опуская глаза.

Конрад, озверело трахнув стулом об пол, вскочил:

– Я ухожу! Десерта не надо! Все, чего мне надо, – это тазик, чтобы сблевануть ото всей этой пакости!

Барт вытаращил налитые кровью глаза на него, но легкая ручка Лавли прижала его к стулу и не дала подняться. Девушка заметила очень деликатно, обращаясь к Чармиэн:

– Пока что не похоже, мисс, что события станут развиваться именно так... Пока что все остается по-старому, мисс...

Эти кроткие слова хоть и поставили Чармиэн в несколько неловкое положение, еще больше расположили Клару к Лавли. Позже, когда Барт вышел, Клара заметила, что в девушке говорит прекрасное воспитание, если уж у нее нет происхождения, и что хоть она и недолюбливает девку, дела могли обернуться еще хуже, ведь от Барта сама не знаешь чего ожидать...

За ужином в комнате покойного отца собрались не все, не было ни Раймонда, ни Фейт, ни Клея, ни близнецов, и оттого произошедшие события выглядели еще более печальными и роковыми... Дети Пенхоллоу начали чувствовать, как семья их движется к распаду...

Ингрэм, пришедший к ужину, был расстроен больше всех, потому что ему, как и отцу, всегда очень нравилось лицезреть вечером всю семью в сборе (за исключением разве что Обри и Клея). Он уже был готов пойти и привести к ужину близнецов, но его отговорила Клара. Еще больше Ингрэма поразило то, что его мачеха уже отправилась ко сну. Он не особенно любил Фейт, но теперь просто искренне расстроился...

– Ничего удивительного! – сказала Клара. – Она устала, вот и все. Сегодняшний день для всех нас был очень труден!

– Возможно, – согласилась Вивьен в своей обычной бестактной манере. – Но мне трудно понять, зачем она в таком случае рыдала о смерти старика? Она ведет себя так, словно всю жизнь в нем души не чаяла, в то время как мы все прекрасно знаем, ЧТО она представляла собой как жена!

– Ладно, Вивьен! – протестующе поднял руку Ингрэм. – Вы не можете так говорить! В конце концов, вы не можете знать, что она чувствует в глубине души!

Вивьен пожала плечами:

– Если бы у нее была хоть капля достоинства, она не стала бы притворяться, что переживает от того, от чего ей впору прыгать от радости!

– Не надо возводить на нее напраслины! – сказала Чармиэн. – Я знаю такой тип женщин. Конечно, пока отец был жив, она и не помышляла о том, чтобы быть ему хорошей женой, это верно. Она слишком чувствительна и обладает слабым характером... Но теперь, когда он умер, он стал для нее в каком-то смысле божеством, и она оплакивает его, как свои несбывшиеся мечты. Она в страшном шоке, она не притворяется, это точно! Сейчас она сожалеет о том, чего не додала ему при жизни, и эти муки совести не менее горьки, чем наши собственные... Естественно, это не продлится долго, но в настоящий момент ее чувства совершенно искренни, я уверена!

– Может быть, ты и права, милая Чарми! – с коротким гадким смешком заявил Юджин. – Но до сей поры Фейт давала нам все основания полагать, что смерть отца для нее была бы просто милостью Божьей!

– Милый Юджин, может быть, ты согласишься, что в мире есть много людей, которые призывают к чему-либо, а потом, когда это случается, рвут на себе волосы? – резонно возразила Чармиэн. – Для Фейт совершенно естественно быть в горе! Она же просто обожает горевать, неужели это неясно?! Это дает ей ощущение полноты жизни. Это просто форма умственного перенапряжения или истощения – называй как угодно! Если ты называешь ее манеру позерством, то тогда пойми, что это самое позерство стало частью ее натуры – и оно совершенно искренне!

– Большое спасибо за подробное объяснение характера Фейт! – шутовски поклонился Юджин. – А теперь, быть может, поговорим о чем-нибудь более интересном?

– Прежде всего мне хотелось бы кое-что сказать тебе наедине, Чармиэн! – встрял Ингрэм, прежде чем сестра успела что-то сказать.

– Ну что ж, я к твоим услугам! – ответила Чармиэн. – Пройдем в библиотеку...

В библиотеке Чармиэн зажгла большую лампу. Ингрэм уселся в массивное кресло.

– Послушай, Чармиэн, я привел тебя сюда потолковать о смерти отца по серьезному. Скажи, честно, каково твое мнение?

– Не знаю! А у тебя что, есть какое-то определенное мнение на этот счет?

– Ну, мы с Майрой долго проговорили на эту тему и пришли к одному и тому же. Я, конечно, не хочу сказать, что имеются какие-то доказательства и тому подобное, но если взять все вместе и посмотреть, что к чему, то вырисовываются вполне определенные вещи и все указывает в одну сторону...

– Ты что же, хочешь сказать, что это сделал Раймонд?

– А ты имеешь другие соображения?

– Я же сказала тебе: я не знаю! Конечно, он не из тех, кто станет использовать яд для своих целей, но все же он вещь в себе, это верно... Я так и не смогла понять Раймонда до конца и не думаю, что смогу вообще...

– Нет, правду сказать, я сам так плохо о нем не думал, хотя события последнего времени, его постоянные ссоры с отцом наводят на всякие мысли... И все же мне и сейчас не верится, если честно... И потом, это странное происшествие с попыткой удушения...

– Ну да, ну да, – кивнула Чармиэн задумчиво. – Я тоже все время думаю, что такого сделал отец, отчего Раймонд пытался задушить его?..

– Вероятно, деньги. Не поделили что-то, скорее всего.

– Да, но ведь они и раньше ссорились из-за денег, но ведь никогда не доходило до драки! Я спинным мозгом чувствую, что за этим всем стояло что-то особенное, причудливое и безобразное....

– Это связано с дядей Финеасом?

– Этого уж я не знаю!

– Нет, все-таки было бы крайне странно, если бы это оказался Раймонд! – заключил Ингрэм, но крайне неуверенно...

Чармиэн презрительно посмотрела на брата и проронила:

– Понятное дело, тебя больше всего устроило бы именно это, не правда ли?

– Послушай, Чармиэн! – возразил Ингрэм, краснея. – Я ведь вовсе не собираюсь обвинять Раймонда, но слишком много косвенных улик, которые...

– Не надо говорить глупостей, Ингрэм. Я отлично понимаю, что тебе хочется возглавить семью вместо Раймонда, у которого в руках сейчас кошелек... Думаю, ты боишься, что твоя жизнь станет сейчас намного сложнее из-за этого, вот и все.

Казалось, Ингрэм был несколько сконфужен этим прямолинейным высказыванием. Он пробормотал:

– Я и не думал ни о чем таком... Во всяком случае, если бы это зависело от меня, я ни за что бы не выгнал из дома моих братьев, как собирается сделать Раймонд...

– А по-моему, если дети сэра Пенхоллоу будут вынуждены зарабатывать себе на жизнь, это только укрепит их дух! Нечего их лелеять, словно они грудные младенцы! Злее пусть будут! – заявила Чармиэн.

Поскольку Ингрэм принял это грубое замечание на свой счет, то он примолк и беседа угасла. Чармиэн ушла к себе – писать письмо своей нежной возлюбленной Лайле Морпет, а Ингрэм вернулся в Желтый зал поделиться своими соображениями с Юджином.

Юджин был в действительности совершенно потрясён произошедшими событиями, хотя и старался показать, что ему все нипочем. Он готов был принять любую версию, которую выдвигала его жена Вивьен. И хотя он в глубине души мало верил в то, что Раймонд мог действительно прибегнуть к такому «бабскому» способу убийства, как отравление, он тем не менее нашел массу резонов, исходя из которых Раймонд мог пойти на это.

Клара, движимая желанием не допустить гнусных разговоров, пыталась пресечь эти речи, но Вивьен живо поддержала Ингрэма в его подозрениях. Клей, заявившийся в Желтый зал, тоже добавил от себя пару слов, чего от него никто не ожидал. Однако он быстро замолчал после ремарки Обри, который сказал со своей обычной зловещей любезностью:

– Мой маленький брат, мы все понимаем, что ты уверен в виновности Раймонда в чем угодно, однако твоя роль в нашей семье сводится только к слушанию, а отнюдь не распространяется на право изрекать некие туманные соображения. И кроме того, подумай, это крайне неосторожно – привлекать к себе чье-либо внимание сейчас! Тебе, малыш, надо быть тихим и скромным, как мышка-норушка... Ты ведь понимаешь мою недвусмысленную аргументацию, не правда ли? Все же ты провел столько незабываемых часов в Кембридже...

Эта краткая речь произвела по меньшей мере два эффекта – во-первых, Клей заткнулся, а во-вторых, сразу же вышел вон из комнаты.

Фейт, которую Лавли уговорила хоть немного поесть в обед, сразу почувствовала себя лучше и начала успокаивать себя мыслями, что полиция навряд ли обнаружит истинного убийцу... Но стоило Клею зайти к ней, как все переменилось. Прежде всего она узнала о разговорах, ведущихся в Желтом зале, которые сводились к обвинению Раймонда. Она воскликнула, движимая прирожденным чувством справедливости:

– О нет, нет! Это не мог быть Рай! Как они только могут говорить так?! Это так ужасно!

– Да, мама, но согласись, это звучит очень привлекательно! И это похоже на правду. Во всяком случае, мы знаем, что он ссорился с отцом накануне, и ссорился по поводу того, что отец тратит безумные деньга впустую... Потом, ведь Раймонд – главный наследник и душеприказчик. И более того, ведь он ведет себя сейчас очень, очень странно! Конечно, он всегда был слегка с причудами, но с момента смерти отца он стал...

– Стоп! – воскликнула Фейт. – Остановись! Нельзя тебе говорить так, Клей! Я просто... Просто запрещаю тебе! Это гадко! Я знаю, я УВЕРЕНА, что Раймонд тут ни при чем!

– Прекрасна сама твоя уверенность, но ведь ты же не можешь знать наверняка! – заметил Клей с торжествующим самодовольством тупицы, который мнит себя всезнайкой... – Ведь ему же причитается по завещанию самая большая доля! А тут еще странный визит дяди Финеаса! Ведь глупому ясно, что у них с отцом были какие-то нерешенные делишки! И почему Раймонд так это скрывал? А я скажу тебе: он приехал, чтобы договориться о ЧЕМ-ТО с Раймондом!

Она ответила устало:

– Что мог бы получить Финеас Оттери от смерти твоего отца? Они вообще встречались несколько раз в жизни! В этом-то как раз вся бессмысленность его визита, я думаю...

– И все-таки что ему могло понадобиться от отца?

– Не знаю, но думаю, есть какое-то довольно простое объяснение всем этим загадкам, – сказала Фейт.

– Да уж! Мне кажется, дело выльется в какой-то просто колоссальный скандал, если это Раймонд... Но ведь ото может быть Обри или Барт! Это еще ужаснее!

– Клей, мальчик мой, я повторяю, что мне невыносимо слышать все это! Перестань! Подумай, как бы ты почувствовал себя, если бы кто-нибудь стал обсуждать тебя – в этой ужасной роли?

Клей натянуто улыбнулся:

– Именно так мне и сказал Обри – прямо в лицо. И все они думают, что я мог это сделать. Но мне это, в сущности, только смешно, ведь я же ни при чем!

Фейт побледнела:

– Не обращай на Обри внимания! Да его никто не станет слушать – он ведь такой болтун! Полиция даже и думать не будет о тебе...

– Отчего же это? Я думаю, полиция нас всех хорошенько потреплет! – с деланным безразличием заметил Клей.

Этого разговора для Фейт оказалось вполне достаточно, чтобы не сомкнуть глаз всю ночь. А на следующий день выяснилось, что полиция и впрямь не собирается делать никому поблажек и копает очень тщательно, так что на поверхность всплывали по очереди все те обстоятельства, которые семья хотела бы хранить в секрете... Фейт издергалась за этот день до совершенно жалкого состояния, и Чармиэн даже заметила, что как бы бедняжка Фейт не попала в психиатрическую лечебницу...

Детективы опрашивали их то по одному, то сразу всех... Одна из горничных, оказывается, слыхала, как Клей в сердцах сказал своей матери, что свихнется, если отец действительно упрячет его в контору к Клиффорду. Другие горничные стали вспоминать, как их послали разыскивать Барта по всему дому, когда его вызывал к себе отец, и последовавший затем скандал в комнате Пенхоллоу... А Марта припомнила, что прямо перед этим Пенхоллоу призвал к себе Лавли Трюитьен и допрашивал ту об их с Бартом интрижке. Кроме того, Марта, которая недолюбливала Фейт, сообщила еще и о том случае, когда Пенхоллоу приказал выгнать рыдавшую Фейт из его спальни... Инспектор охотно выслушивал ее, даже подначивал, и Марта разоткровенничалась с ним вовсю. Однако про себя инспектор сделал собственные выводы, решив, что Марта здорово преувеличивает все в своих рассказах. Ему стало ясно, что со смертью первой жены Пенхоллоу Марта потеряла свое главенствующее положение в доме, а с появлением Фейт вообще была отодвинута на второй план и потому завидовала ей.

С другой стороны, инспектор не сомневался, что старик Пенхоллоу часто доводил свою жену до слез. Да и сама Фейт производила впечатление крайне слезливой особы. Инспектор не исключал ее из списка подозреваемых, однако не думал, что безропотно прожив с этим самодуром двадцать лет, она вдруг решилась бы его отравить. Конечно, она могла сделать это ради сына, но инспектору эта версия не казалась достаточно убедительной. Инспектор просто не мог понять, до какой степени истеричный Клей мог бояться перспективы остаться здесь и работать у Клиффорда. К тому же Логан знал мистера Гастингса, это был уважаемый джентльмен, а страстей Клея он не осознал... Инспектор был настоящий мужчина, и ему просто был непонятен тот тип молодых людей, которые считают, будто наступил конец света, если им пришлось сделать что-нибудь против своей воли...

Да и в портрете самого Пенхоллоу инспектор не увидел того непреклонного тирана, мучителя домочадцев, каким тот представлялся Фейт или Вивьен... Нет, он видел просто жизнерадостного джентльмена, родовитого, довольно богатого, со своими причудами и маленькими грешками. Да, он был вспыльчив, грубоват, но зато и щедр. Уже сам тот факт, что столько его детей оставались жить в отчем доме, говорил инспектору о том, что отец не слишком мешал им жить. И даже если иногда он впадал в ярость или его причуды выходили за рамки нормального, все же инспектор не мог обнаружить никаких причин, по которым такие, в сущности, благовоспитанные женщины, как Фейт или Вивьен, могли бы отравить старика.

Далее, за временным отсутствием в его руках сбежавшего Джимми Ублюдка, инспектор сосредоточился на двух, с его точки зрения, наиболее вероятных подозреваемых... Это были Раймонд и Лавли Трюитьен. Инспектор считал, что у них обоих были примерно одинаково веские причины, чтобы убить Пенхоллоу. Мысль о том, что отравителем мог быть Барт, он решил пока что держать просто про запас. Все-таки горе Барта было безусловно неподдельным, а кроме того, удалой молодец вряд ли стал бы прибегать к яду... И Лавли Трюитьен стала бы практически единственным человеком, способным, по мнению инспектора, отравить Пенхоллоу, если бы только не странный визит Финеаса Оттери к Пенхоллоу – точнее, не сам визит, а то, что Раймонд пытался скрыть, что присутствовал при беседе...

Конечно, тут тоже была масса противоречий. Конечно, Раймонд был наследником поместья, и ему могла очень и очень не нравиться щедрость, с которой его отец пригоршнями разбрасывал деньги. Однако было бы крайне странно ожидать, что человек, который утром пытался задушить свою жертву, чему было несколько свидетелей, ночью решился на отравление... Это было похоже на поступок сумасшедшего лунатика, а Раймонд никак не был сумасшедшим – напротив, инспектор считал его весьма здравомыслящим человеком. Но главное – инспектор Логан никак не мог отделаться от смутного ощущения, что за неожиданным визитом Финеаса Оттери стояло нечто очень важное, до чего он никак не может докопаться...

Он поделился этими мыслями с сержантом.

– Вот уж не знаю, сэр! – развел руками сержант. – Не могу взять в толк, зачем вообще этому Финеасу Оттери понадобилось приезжать в тот день!

– Нет, я не совсем об этом. У меня нет доказательств, но мне кажется, что есть какая-то связь с тем, что утром того же дня Раймонд пытался задушить своего отца!

– Да они же здесь все ссорятся только из-за денег! Отец много тратил, вот Раймонд и накинулся на него!

– Ну да, я согласен, ведь он отказался обналичивать чек, подписанный отцом, но все же... Я не могу сказать, что мои сомнения развеяны. Там была еще какая-то причина...

Инспектор снова стал опрашивать всех по очереди, и прежде всего Фейт, надеясь что-то разнюхать. Однако Фейт была в такой панике qt мысли, что Клея, Лавли, Вивьен или еще кого-нибудь могут арестовать за совершенное ею убийство, что совершенно забыла о собственной безопасности. Она отвечала инспектору, заботясь больше о других, чем о своем собственном алиби, и парадоксальным образом это сослужило ей куда лучшую службу, чем самая изощренная защита. Видя ее наивность, инспектор все больше утверждался во мнении, что Фейт совершенно невиновна. И поэтому при дальнейших опросах Логан довольно жестко пресекал попытки Юджина, Конрада и Обри заговорить о Фейт как о подозреваемой. Точно так же инспектор оставил в покое и Клея, за что Фейт была ему крайне благодарна, – ведь иначе ее мальчик мог бы дойти просто до нервного срыва!

А сама Фейт теперь, когда поняла, что невольно подставила под удар Раймонда, и не видя выхода из сложившейся ситуации, стала считать бедняжку Раймонда чуть ли не единственным человеком, который хорошо относился к ней здесь, и отыскивала в нем наиболее привлекательные свойства, припоминала все его благие поступки по отношению к ней или Клею... Все это она довольно сбивчиво излагала инспектору, который только хмурился в ответ.

Раньше она в глубине души пыталась оправдать свой поступок тем, что он принесет мир в эту большую семью. Но теперь, когда она увидела, как оплакивают Пенхоллоу Барт и Клара, она стала жалеть, что в припадке какого-то сомнамбулизма отравила мужа... Да, она ненавидела здесь многое, а вечера в переполненной людьми спальне Пенхоллоу были отвратительны, но стоявшая теперь в доме тишина и проскальзывающая в разговорах горечь потери были еще невыносимее...

Она надеялась только на то, что полиция не сумеет поймать Джимми и, таким образом, свалит убийство на него и прикроет дело. Но на третий день полиция нашла Джимми.