Смерть шута

Глава восьмая

С того момента как Клей узнал, какое будущее готовит ему отец, он сразу же стал засыпать мать множеством писем, которые менялись по тону от жалкого, безнадежного отчаяния до страстных просьб и даже угроз. Он постоянно подчеркивал, что смерть для него была бы предпочтительнее, чем жизнь в Тревелине, что работа в деревенской нотариальной конторе убьет в нем душу, что он не желает подчиняться идиотским приказам Пенхоллоу, что у него не было в жизни ни единого шанса, и никто его никогда не понимал... И наконец, что мать просто обязана что-нибудь сделать, чтобы спасти его.

На все эти письма Фейт отвечала незамедлительно. И хотя она не представляла, каким образом сумеет помочь сыну, она знала, что защитить его – ее святой долг. Она часто навещала контору Клиффорда и навещала бы еще чаще, если бы тот предусмотрительно не велел своему клерку всегда говорить, как попугай, что мистера Гастингса нет на месте. Она попыталась склонить на свою сторону сводных братьев Клея, но и здесь ей особый успех не сопутствовал. Юджин и близнецы, хотя и возражали против приезда Клея, все же были к этому достаточно равнодушны, чтобы считать его присутствие в доме просто-напросто еще одной неприятной повинностью, только и всего. Им вовсе не хотелось ввязываться и даже выслушать Фейт им было недосуг.

Правда, Ингрэм, который считал за благо ни с кем не портить отношений, очень сочувственно отнесся к ней. Он ласково с нею поговорил, обещал сделать все, что возможно, и через полчаса забыл об этом. А Раймонд кратко ответил Фейт очень деловым тоном, что его отрицательное мнение по данному вопросу хорошо знакомо отцу и поэтому говорить с ним еще раз означало бы только впустую тратить время. Еще он сказал, что, поскольку Фейт будет наследницей значительной части имущества Пенхоллоу, ей имеет смысл подождать пару лет, когда вопрос решится в ее пользу естественным образом. Тогда она сможет финансировать любые, даже самые безумные затеи Клея, не говоря уже об обучении в Кембридже.

Этот циничный совет так расстроил Фейт, что после этого она несколько дней слонялась по дому, жалуясь на мигрень, и требовала к себе в спальню горничных со свежими порциями льда на голову. Лавли была послана в Бодмин к аптекарю со списком лекарств, десятой доли которых хватило бы, чтобы свалить взвод солдат, и поражала домочадцев сообщениями о количестве веронала, который хозяйка принимает, только чтобы немного соснуть ночью.

Можно было бы предположить, что она найдет союзника в Вивьен, но та была поглощена собственными заботами, то бишь здоровьем Юджина. Теперь любой пустяк в ее глазах вырастал до размеров огромной проблемы. Она постоянно склоняла Юджина оставить отчий дом и даже сумела получить от одного издателя вымученное чуть ли под пыткой полуприглашение-полусогласие попробовать Юджина в качестве театрального критика. Это могло бы дать доход, необходимый для найма приличной квартиры в Лондоне. Более того, у Вивьен были планы собственной работы – она собиралась водить иностранцев по Лондону как гид. Это тоже могло стать источником дохода.

Однако все эти планы не спешили осуществляться. Юджина не так легко было сдвинуть с места и заставить изменить собственным привычкам сибарита и отъявленного лентяя. У Вивьен уже образовалась постоянная складка между бровей, она взяла в привычку нервно расхаживать по дому, непрерывно куря и бросая пепел куда попало. Конрад как-то заметил вслух, что эта бомба скоро взорвется...

Ее деятельная натура нуждалась в большем, чем ежедневные перемещения по веренице комнат, улещивание собственного мужа и выслушивание в свой адрес шпилек. В какой-то степени ее раздражение находило выход в многочасовых прогулках по берегу Мура. Находясь дома, она теперь проводила время в основном в заботах о Юджине, мелких ссорах с его братьями и отрывочных (но безуспешных) попытках обучить прислугу правильно подавать на стол.

Вивьен чаще других возмущалась ленью и вызывающим поведением Джимми. Она считала, что Пенхоллоу тратит на него больше средств, чем в свое время потратил на ближайший публичный дом целиком. Но другие домочадцы отнюдь не присоединялись к этим обвинениям, а сам старик Пенхоллоу все больше становился зависим именно от Джимми, предпочитая его услуги услугам Марты...

Одним словом, юноша стал воображать, что занял в доме высокое положение, каковая его мысль была опрокинута однажды метким пинком Барта, от которого Джимми покатился по лестнице, вывихнув себе запястье и сломав ребро.

Когда Джимми обернулся и стал громогласно выкрикивать оскорбления, Барт, молодой и очень крепкий джентльмен, проворно стал спускаться к Джимми, намереваясь углубить процесс обучения. Тут Джимми, все еще злобно бормоча, почел за благо смыться подальше, уже мало думая о сохранении собственного достоинства...

Приковыляв к себе, Джимми утешил себя достаточной порцией джина и в весьма просветленном состоянии заявился в комнату к Пенхоллоу, где заявил, что не станет жить в доме, где все, а не только хозяин, обращаются с ним так безобразно...

– Экий ты наглец! Ты будешь находиться там, где я тебе велю, ясно?! Ты сломал ребро, подумаешь! Так постарайся правильно вести себя с моим сынком, нечего о себе воображать! Я испортил тебя своей лаской, испортил, вот что!

Такой ответ Пенхоллоу последовал немедленно, однако чуть позже старик обнаружил, что Джимми еще и вывихнул себе кисть в придачу, по каковой причине не может ему прислуживать. Тогда гнев обрушился уже на голову Барта.

– Оставь парня в покое! – рявкнул он как-то на Барта после обеда.

– Но, отец, ведь он задирает нос! Я ему все ребра пересчитаю!

– Нет уж, мой милый, – сказал Пенхоллоу зловеще-ласковым тоном. – Он мне нужен и должен прислуживать мне. Когда меня не станет, ты сможешь себя натешить. А пока что будешь делать то, чего хочется мне, мой милый!

Барт скорчился на стуле, словно провинившийся школьник, с опаской чувствуя приближение припадка гнева у отца.

– Верно! – кивнула Клара. – Не могу промолчать. Тебе не следовало, Адам, возить его по всем окрестным соседям, представляя его как своего сына. Это в нем и породило всякие ложные мысли, уверяю тебя!

– А что, старая мамаша Венгрен жаловалась тебе? – усмехнулся Пенхоллоу. – Но эти поездки дали мне больше пользы, чем дерьмовые примочки старого Лифтона, смею тебе заметить! Я просто лопался от наслаждения, наблюдая, как эти старые глупые индюшки хлопают крыльями над снесенным мною яйцом!

Близнецы захохотали в унисон, отчего один стакан, зашатавшись, опрокинулся на скатерть. Но Ингрэм отнесся к этому высказыванию очень серьезно и поспешил вмешаться:

– О нет, сэр, как же так?! Разве позволительно делать подобные вещи? Помимо прочего, я считаю, что супруга нашего викария...

Близнецы снова выдали взрыв хохота.

– Вы бы заткнулись, молодые ослы! – повернулся к ним Ингрэм. – Как бы то ни было, в вашем положении, сэр...

– Да ну тебя к дьяволу! – отмахнулся Пенхоллоу. – Неужто ты собираешься учить меня примерному поведению?

– Я просто не знаю, как мы сможем после всего этого глядеть в глаза миссис Венгрен, – тихо сказала Фейт.

– Что до меня, – мягко заметил Юджин, еще крепче прижимая к себе Вивьен, – я не испытываю непреодолимого желания смотреть в глаза супруге викария.

– У меня как-то была лошадь с мордой точь-в-точь такой же, как у миссис Венгрен! – заметила задумчиво Клара. – Ты ее должен помнить, Адам, такая гнедая с белым пятном на груди. У нее была дурная привычка всегда пытаться взять барьер выше ее лба...

– Кстати, о лошадях, – оживленно повернулся Барт к Раймонду. – Наш конюх Вине говорит, что у них появилась пузырчатка!

– Что это еще за дела? – строго переспросил Пенхоллоу. – Если в конюшне появилась больная лошадь, немедленно избавляйтесь от нее!

– Вздор! – проронил Раймонд, возвращаясь к чтению газеты. – Следите за своими лошадьми, а с моими я как-нибудь сам управлюсь...

– Я бы лучше ее пристрелил! – заметил Конрад. Юджин зевнул и сказал лениво:

– Можно только благодарить Бога за то, что я не ваша лошадь... Ну ладно, Рай, сотри ее с лица земли, во имя мира и прогресса и давай забудем об этом...

– Надо попробовать примочки! – деловито посоветовал Барт.

– Прошу вас всех помолчать! – слегка поднял голос Раймонд. – Это только легкая потертость, ничего более. Неужели я вчера родился, как вы думаете?

– Двуйодистая ртуть! – с озабоченным лицом сказал Пенхоллоу. – Вот уж средство – лучше не придумаешь. Втирать надо каждый день.

Раймонд усмехнулся и уклонился от дальнейшего участия в дискуссии, которая становилась все оживленнее и оживленнее. Старик Пенхоллоу стал вспоминать случаи из своей многолетней практики ухода за лошадьми, близнецы спорили о сути новых веяний в ветеринарии, а Ингрэм с Кларой вставляли свои замечания в те моменты, когда, как им представлялось, они могли быть услышаны сквозь гвалт.

Фейт сжала зубы и постаралась уйти внутрь себя, в тот мир, где не было лошадей, грубых хохочущих юнцов, ужасных, плотно заставленных дубовой мебелью спален, в одной из которых ей приходилось большую.

– Если бы я был на твоем месте, отец, я этого наглеца и на порог дома бы не пустил...

Поскольку разговор происходил при всех (Пенхоллоу как завел обычай обедать всей семьей вместе, так уж ни за что не хотел от этого отказаться), то все домочадцы приняли посильное участие в обсуждении различных недостатков Джимми. Даже Ингрэм, прокашлявшись, высказался в том смысле, что отсутствие Джимми сделало бы атмосферу в доме более приятной... Конрад даже сказал, что потерял как-то несколько вещичек, которые впоследствии обнаружились в карманах Джимми...

– Вы все, негодяи, завидуете бедняге Джимми! Вы ревнуете его ко мне! – загремел Пенхоллоу. – Вы все боитесь, что я завещаю ему что-то! А ведь он единственный из всей вашей своры, который хоть немного печется о своем старом отце!

Все прекрасно понимали, что у старого Пенхоллоу нет ни малейших иллюзий относительно дурного воспитания своих отпрысков, в том числе и Джимми, но он говорит это все только с целью досадить всем разом. Но только Раймонд оказался способен наплевать на брошенный вызов – он только коротко рассмеялся.

Все остальные стали бросаться на Джимми еще пуще... В свете масляной лампы, которой, как встарь, освещалась столовая, все это выглядело зловеще, все более и более зловеще...

– Завидовать? – переспросил Ингрэм. – А тем более ревновать? Кого, Джимми Ублюдка? Это уж слишком сильно, отец, сбавь обороты!

– Он хороший парень! – не сдавался Пенхоллоу. – И даст Бог, и я сделаю ему что-нибудь хорошее!

– Если вам так уже невтерпеж сделать что-нибудь хорошее, – вмешалась Вивьен, – недурно было бы обратить внимание на своих ЗАКОННЫХ сыновей!

– То есть на вашего драгоценного супруга? – прищурился Пенхоллоу.

– Почему бы и нет? – пожала она плечами.

– Да потому, что мне этого не хочется, моя детка.

– Вот почему вы так несправедливы! – воскликнула Вивьен. – Вы поощряете Джимми только потому, что это вызывает всеобщий гнев, ведь он уже у всех в печенках сидит!

Но тут Юджин протянул свою длинную руку и легонько пощекотал ее шейку сзади, там, где курчавились тоненькие волоски... Она моментально покраснела, обмякла и села на диван, где Юджин уже мог, не вставая с места, полноценно обнять ее и тем самым вывести из спора.

– Послушай, отец! – сказал Конрад. – Никто не возражает против того, чтобы ты брал в дом на работу плоды твоих маленьких слабостей... Но Бога ради, пусть эти плоды маленьких слабостей знают свое место! Если Джимми и дальше станет вести себя со мной так, как он себя ведет, то будет плохо, предупреждаю!

– А кроме того, кто-нибудь очень добрый мог бы порекомендовать ему получше чистить мои ботинки! – грустно заметил Юджин.

– Так он что, здорово задел тебя, Кон?! – оскалился Пенхоллоу, не слушая глубокомысленные излияния Юджина. – Ну и парнишка! Он всех вас за пояс заткнет! Вот дух-то у кого!

– Какой там дух! – взорвался Барт. – Это маленький поганец, который спекулирует на вашем хорошем отношении! Вы слишком далеко зашли, отец, если позволяете ему думать, будто он зарабатывает то, что ест! Но если бы вы хоть раз увидели, как он держит себя за пределами вашей комнаты, вы бы его одним пинком вышвырнули из дома!

часть ночи сидеть, тупо глядя на идиотские свечи в подсвечнике, когда на дворе давно уже был двадцатый век...

Вивьен, уютно приникшая к плечу обнявшего ее Юджина, одним ухом внимала всему этому бессмысленному для нее шуму, тогда как другая половина души ее словно витала в маленькой двухкомнатной квартирке, которую они могли бы снять с Юджином и сидеть вот так каждый вечер – но одни, в тишине, покое и без его агрессивных братьев, которые то и дело норовили отвлечь его внимание от нее... Пока они жили в Тревелине, она ни единого дня не чувствовала, что он принадлежит ей, ей безраздельно... Он постоянно вынужден был общаться со своими братьями и при этом становился совсем другим, одним из них, а вовсе не тем артистического склада молодым человеком, гражданином мира, за которого она в свое время выходила замуж...

О Господи, мне нужно вырвать его отсюда, подумала она. Как угодно, только вырвать его из этой отвратительной медвежьей берлоги!

Наконец надоевший спор о лошадях прервал старик Пенхоллоу, воскликнув: – Я хочу промочить горло! Где этот поганец Джимми? – и бешено стал трясти шнурок звонка.

Боже мой, подумала Фейт в отчаянии. Как они все здесь ужасны, как отвратительны! О нет, я так больше не могу! Я просто сойду с ума...

В ответ на звонок появились Рубен и Джимми. Рубен нес поднос с бутылками, графинами и бутербродами, а Джимми, мрачно и торжественно неся свою руку, затянутую в жесткую повязку, тащил на маленьком подносе всякие мелочи.

– Какого черта запаздываете, дармоеды? – воскликнул Пенхоллоу.

Рубен поставил огромный поднос на полированный стол и слегка прокашлялся.

– Если бы мистер Барт был бы так любезен и позволил бы этому молодцу иметь при себе обе руки в наличии, то мы бы справились и побыстрее! – Он оглянулся на часы и добавил: – Однако, простите меня сэр, но обычное время, когда подавались напитки, всегда было десять часов. Однако если вы пожелаете переменить многолетние правила, принятые в доме, сэр, то мы, безусловно, готовы подавать напитки и в семь часов и даже в шесть, если вам будет угодно, сэр!

– Ну и нахал! – поражённо заметил на это Пенхоллоу, после чего обратился к Джимми. – А ну-ка, парень, сними эту дурацкую перевязь через шею и взбей мне подушки получше! А то просто мучение...

– Мистер Барт вывихнул мне кисть! – со скорбным видом мученика отвечал Джимми.

– Как будто я этого не знаю, болван! Благодари Бога, что он не сломал ее, и нечего из себя воображать невесть что! А ты, Барт, кончай приставать к своему сводному брату, или иначе у меня будет с тобой долгий и неприятный разговор!

Раймонд заломил бровь, глядя на эту сцену, и произнес:

– Ну, это уже слишком! Джимми, ты можешь идти.

– Э нет, нет! – возразил старик Пенхоллоу, гадко усмехаясь. – Прежде ему бы надо взбить мне подушки! Иди сюда, Джимми, мой мальчик, и не обращай на них на всех внимания! Не думай, я не позволю им обидеть тебя!

Джимми был настолько польщен разрешением не обращать на Раймонда никакого внимания, что вытащил свою руку из перевязи и подошел к кровати. Барт, побледнев как полотно, встал на его пути:

– Ты слышал, что тебе приказал мистер Раймонд? Убирайся отсюда, пока я не поддал тебе коленкой под зад!

– Барт! – взревел в бешенстве Пенхоллоу, заставляя нервную Фейт вскочить со своего места и с хрустом заломить пальцы.

– Я сам взобью тебе подушки, папа, когда ты допьешь свой коктейль! – отвечал напряженным голосом Барт, не поворачивая к отцу головы.

– Давай-давай, Барт! – подзадорил брата Конрад... Джимми осторожно отступил в сторону двери на несколько шагов, затравленно оглядываясь. Рубен тем временем расставлял на столе стаканы и бутылки, делая вид, что ничего не происходит.

– Барт!!! – загремел Пенхоллоу так, что треснуло оконное стекло.

– О, Барт, не надо столь фальшивых и деланных жестов, молю тебя! – нараспев сказал Юджин. – И эта охота не стоит стрел, подумай, милый мой...

Барт, с трудом понимая поэтически оформленное предостережение, постоял в нерешительности, а затем пожал плечами и неохотно повернулся к отцу. Старик Пенхоллоу тем временем выдернул откуда-то из-за кровати длинную толстую трость эбенового дерева и угрожающе поднял ее. Железные глаза старика встретились с молодым нахальным взглядом...

– Ей-богу, Барт, если ты не подчинишься мне, я изобью тебя, как последнего пса! – истово поклялся Пенхоллоу. – Иди ко мне, Джимми!

Барт поколебался несколько мгновений, после чего пожал плечами, развернулся и отступил к буфету. Джимми, с выражением попранной добродетели на лице, тщательно взбил подушки, аккуратно уложил их на место, поправил покрывала и кротко спросил, чем еще может служить хозяину.

– Иди к себе и больше не смей вести себя нагло, когда имеешь дело со своими братьями, понятно?! Не сегодня – завтра меня здесь не будет, и что ты тогда станешь делать, молодой нахал? А? То-то же! А теперь ступай прочь!

Выйдя вслед за ним за дверь, Рубен сказал Джимми:

– Ну что ж, если эта чертова рука не помешала тебе так здорово взбить подушки, то надо думать, ты бросишь теперь хитрить и притворяться больным? Надеюсь, ты мне поможешь еще и в кладовке...

Когда дверь за ними закрылась, Пенхоллоу грозно обвел нахмуренным взглядом всех присутствующих и остановился на Барте.

– Ну что, чертенок? Получил по зубам? То-то же. Налей-ка мне в стакан крепенького.

Раймонд, который уже некоторое время стоял в совершенном бешенстве, скомкав в руке листок местной газеты, с искаженным лицом процедил:

– Какое, к черту, крепенькое! Ты думаешь, я стерплю все это?!

– Да, и стерпишь еще кое-что, когда мне того захочется! – с презрением отвечал ему Пенхоллоу.

– Так ты прилюдно назвал его нашим сводным братом?! Что можно придумать более оскорбительного?!

– Ну так что в этом такого? Посмотри, ведь у него нос в точности как мой! – В глазах Пенхоллоу зажглись бесовские огоньки.

– Нет, в том что это твое отродье, я не сомневаюсь! Но если ты думаешь, что я стану терпеть его неподчинение моим приказам, то скоро убедишься, что очень ошибаешься!

– Ладно, хватит, в конечном счете именно ты, Раймонд, попытался перебить отцовский приказ! – вмешался Ингрэм.

Раймонд развернулся к нему:

– Не твое дело! И вообще, что ты здесь делаешь? Разве ты не получил в собственность дом и поместье, где можешь жить припеваючи? Чего тебе надо от нас?

Конрад хохотнул, Юджин деликатно засмеялся, Барт встал плечом к плечу с Раймондом, громогласно аплодируя тому... Но мощный голос старика Пенхоллоу перекрывал весь этот гомон...

– О Господи Боже мой! Как вы мне все отвратительны! – вдруг помимо своей воли простонала Вивьен, заломив руки. – Как вы омерзительны, все!

Фейт, суетливо собрав свои недоплетенные кружева, тихонько удалилась из комнаты в предчувствии огромного скандала. Колени у нее дрожали, и ей пришлось по пути на секундочку прислониться к стене, чтобы совладать с собой... Да, скандалы стали случаться все чаще, подумала она, или же это просто я воспитана слишком правильно для того, чтобы терпеть все это почти каждый день...

Звук этого ужасного гвалта, оскорбительных выкриков все еще стоял у нее в ушах. Она бежала по длинному коридору, желая спрятаться от этого кошмара как можно дальше, и наконец добралась до большого холла, где упала в кресло, прижав ладони к вискам...

Она думала о Клее, о том, что мальчик будет просто убит, оказавшись посреди такого немыслимого безобразия, особенно учитывая то, как он боится своего отца и своих сводных братьев... Все это наверняка разрушит его нервную систему раз и навсегда. Ему придется делать все то, что делают его сводные братья, хотя бы из страха вызвать их презрение, и значит, он будет влачить довольно жалкое существование...

В последнем письме он писал, что намерен отклонить отцовское распоряжение и поискать себе работу в Лондоне. Но Фейт понимала, что это всего лишь мальчишеская бравада и ей нужно сделать для сына все, что она сможет. Она ничуть не винила сына ни в чем; она признавала свой долг перед ним и думала, что в мире вряд ли найдется что-нибудь способное остановить ее... Но она ничего и не могла сделать! Сын был далеко, а у нее не было собственных средств, чтобы помочь ему материально...

В начале июня Клей приехал-таки, и Фейт отправилась встречать его на станцию. Но при первой же беседе с Клеем выяснилось, что он так же, как и мать, не склонен видеть вещи такими, каковы они есть, и искать реальный выход из реального положения. Даже первые слова Клея, обращенные к ней, уже вызвали у нее внутреннее разочарование...

– О, мама, здравствуй, дорогая! – крикнул он издалека, торопясь к ней, стоящей рядом со своим лимузином. – Так тебе удалось что-нибудь сделать?

Не в характере Фейт было сообщать неприятную правду, поэтому она, заискивающе улыбаясь, сказала только:

– Если бы у Клиффорда нашлось достаточно твердости, чтобы противостоять твоему отцу, все было бы иначе! И если бы я только имела деньги... Если бы я могла убедить твоего отца, что ты пропадешь в конторе Клиффорда!..

– Но я думаю, что тебе обязательно следовало обрести хотя бы некоторое влияние на отца! – недовольно сказал он.

В подобных малоприятных разговорах и прошел их путь до Тревелина, в результате чего у Фейт началась сильнейшая головная боль, а у Клея разболелся желудок, который он подпортил нерегулярным питанием в колледже.

По сути дела, он не был особенно похож на своих родителей. Волосы его были неопределенно серовато-палевого цвета, скорее светлые, чем темные, а глаза были не голубые, как у Фейт, а серые, хотя и имели похожее выражение... Черты его отдаленно напоминали фамильные черты Пенхоллоу, но подбородок был смазан, как у Фейт. У него было множество нервических жестов – дерганье себя за волосы или поминутное передергивание узелка галстука. Он постоянно был скован и неразговорчив в компании, что считал признаком хороших манер.

В доме его первым встретил Барт, который добродушно крикнул ему:

– Привет, малыш! А я и позабыл, что сегодня ты до нас снизойдешь! А ты такой же, как прежде, как я посмотрю! – и обернувшись к выходящему из библиотеки Юджину, добавил: – Эй, Юджин! К нам приехал наш будущий знаменитый адвокат!

Клей сразу же зарделся и быстро проговорил:

– Уж не думаете ли вы, что я намерен пойти в контору к Клиффорду? Поверьте, на этот счет у меня есть что сказать отцу!

Барт ухмыльнулся:

– Да уж, бьюсь об заклад, что ты пойдешь к нему! И что я услышу из комнаты: «Да, папа!», «Нет, папа!», «Как скажете, папа!»

Фейт ринулась на защиту своего сына:

– Неужели вы не способны дать мальчику хотя бы прийти в себя с дороги, прежде чем снова задевать его в вашей обычной гадкой манере? Казалось бы, после стольких месяцев разлуки с ним, вы могли бы сказать ему нечто более приятное!

– Поцелуй своего маленького братишку, Бартоломью! – торжественно произнес Юджин, выпячивая грудь. – Где наш поздравительный адрес, Барт? Надеюсь, ты не забыл его в нужнике?

– Заткнись, Бога ради! – простонал Клей. – Это совершенно не остроумно!

– Милый, я понимаю, что тебе надо принять ванну после этой ужасной поездки! – сказала Фейт, стараясь не обращать внимания на Юджина. – Я велела Сибилле проследить, чтобы вода была не слишком горячей... Так что ты можешь прямо сейчас подняться наверх в ванную...

Она сжала ему руку, и Клей пошел вверх по лестнице, а внизу Барт корчил забавные гримасы Юджину. Потом Барт, отсмеявшись, заметил, что до него никак не может дойти, какого черта отец вызвал в Тревелин такого несчастного заморыша, и вообще, что этот мальчик станет тут делать?