Смерть в Голливуде

ГЛАВА I

Эллери Куин лениво восседал в роскошном кожаном кресле прямо напротив большого панорамного окна гостиной. Шорты его небрежно валялись на письменном столе. В руках Эллери держал большой фужер со льдом и неподвижно созерцал жертву у себя под ногами. Время от времени он отхлебывал глоток-другой и опять погружался в созерцание покойника, но — напрасно! Впрочем, на этот раз отсутствие видимых улик его совсем не беспокоило: расследование в самом начале, все еще впереди! Да и жертва весьма необычных размеров — сразу глазом и не охватишь.

Он отхлебнул еще глоточек.

Да, любопытный случай! Вон там, внизу, сразу за окном, прямо у него в ногах, жертва шевелилась, двигалась и подавала все признаки жизни. Правда, в Нью-Йорке его сразу предупредили, что это лишь видимость, так сказать — посмертные судороги, а не подлинная жизнь. Все в один голос уверяли, что можно даже не сомневаться — процесс распада уже в самом разгаре, хотя на первый взгляд поверить в это трудно. Впрочем, любой, кто знает, как благоухает увядающая камелия, сразу поймет, о чем речь! Однако теперь Эллери весьма скептически вспоминал напутствия своих нью-йоркских друзей. Он хорошо знал покойника в его лучшие времена — славный был малый, что и говорить! Просто сказка наяву. И что-то с трудом верилось, что такая жизнь может оборваться…

И Эллери сидел, полный сомнений, на месте преступления — вернее, над этим местом, ибо его маленький коттедж располагался как раз на краю обрыва над городком, напоминая орлиное гнездо на вершине скалы. И тот, чья смерть широко обсуждалась в Нью-Йорке, был прекрасно виден отсюда, слегка подернутый легкой дымкой и искрящийся огнями. Хотя на Севере утверждали, что ОН мертв.

ОН — этот сказочно-прекрасный Голливуд!

Газеты вовсю публиковали некрологи и заявляли, что ОН убит. Убит Телевидением.

Эллери бросал пристальные взгляды на панораму города у себя в ногах, изредка потягивал ром и наслаждался возможностью в этот обычный для Калифорнии душный день тихо и спокойно посидеть нагишом, созерцая открывающуюся перед глазами величественную картину зеленых холмов, покрытых цветами, колеблющимися в знойном мареве.

Почему он выбрал именно Голливуд, Эллери и сам не знал. Любой другой город точно так же подошел бы для его новой книги. Все эти детективы пишутся на один манер, по определенным законам, и место действия не имеет никакого значения: везде один случайный взгляд незаметной женщины из толпы или небольшая опечатка в завещании, или еще какая-нибудь мелочь в этом же роде может послужить началом захватывающей истории. Тем более что Эллери еще весьма смутно представлял содержание своей новой книги, и ровно с тем же успехом он мог поместить героев на Миссури, в Кейптаун или Кремлевский Дворец съездов.

Время шло, а сюжет будущей книги никак не мог выйти из зачаточного состояния, поэтому известие о смерти Великого Голливуда, убитого Мистером Телевидением, прозвучало для Эллери, как знак судьбы. Смерти, убийства и все такое прочее — ведь это как раз по его части! И он немедленно решил прибыть на место преступления и присутствовать при освидетельствовании трупа. Эллери очень надеялся, что атмосфера агонии и краха подстегнет его творческое воображение и работа закипит.

Однако к своему глубокому разочарованию он обнаружил старый добрый Голливуд в полном здравии. Конечно, половина кинотеатров с шикарными рекламами над входом были просто-напросто закрыты и разорены. Получить столик в знаменитом Браун-Дерби теперь не составляло труда для любого смертного. Владельцы знаменитых галантерейных фирм терпели большие убытки и закрывали магазины один за другим. Звезды экрана становились гораздо более сговорчивы и охотно принимали предложения выступить на радио за весьма умеренную плату. Участники музыкальных радиопрограмм потуже затягивали пояса, продавали свои виллы и изо всех сил пытались пробиться на телевизионные конкурсы певцов. Владельцы небольших магазинчиков жаловались, что теперь ни у кого не находится лишних денег, чтобы купить отрез хорошей материи или маникюрный набор, — бюджет практически каждой семьи на много лет вперед был посвящен приобретению нового автомобиля и телевизоров. Шайки подростков, с мрачной торжественностью прозванные газетчиками «волчьими стаями», шныряли по улицам и потрошили приезжих. Старшеклассники на каждом углу продавали анашу. Самым популярным видом спорта у обладателей огнестрельного оружия стало останавливать проезжающие машины на пустынных автострадах. Вы могли бы преспокойно придушить какого-нибудь зазевавшегося туриста на Голливуд-Бульвар в любой вечер после захода солнца, пребывая в полной уверенности, что ни одна живая душа вам не помешает.

Долину Сан-Фернандо начали заполнять толпы дешевых домишек из красного кирпича, а на перекрестках появились невиданные доселе светофоры, ограничивающие привычное свободолюбие калифорнийских водителей. Бетонные защитные столбики по краям дороги прочертили долину во всех направлениях, как «молнии» — кожаную куртку рокера.

Со стороны же океана, на побережье Санта-Моника, куда спускалась живописная цепь холмов, один за другим отстраивались роскошные особняки, владельцы которых гордо именовали их «поместьями», избегая теперь прежнего скромного названия «ранчо». Сюда стремились толпы молодежи самого разного толка, а богатые старички, с трудом притащившись из какой-нибудь Айовы или Мичигана, лечили свой артрит и проживали солидный пенсион. И теперь вам пришлось бы потратить вдвое больше времени, чтобы проехать днем с одного конца Лос-Анджелеса до другого и миновать по крайней мере три или четыре автомобильные пробки. Эллери слышал, что сюда, в Южную Калифорнию, переместились огромные фабрики, и тысячи мигрантов хлынули следом: последние из породы «пионеров Дикого Запада», и вот для них-то кино все еще оставалось единственным видом развлечений, а слово «телевидение» звучало примерно так же невразумительно, как «антибиотик». Начали процветать придорожные бары и кабачки, а горизонт покрыли двадцатифутовые рекламы мороженого в стаканчиках. Верные поклонники классической музыки все еще наполняли открытые сцены Голливуда, чтобы послушать Чайковского на свежем воздухе. Знаменитая фермерская ярмарка в Файерфаксе по своей пестроте, шуму и гвалту стала напоминать восточный базар, особенно в туристический сезон. Создавалось впечатление, что Безумный Мюнц полностью завладел небесами: повсюду его имя, написанное или высвеченное огромными буквами, смотрело на вас с высоты. На что еще обратил внимание Эллери, так это на газеты, страницы которых заполонили теперь смачные изображения голых бабенок, совершенно немыслимые в прежние времена. Одно фото особенно поразило его: этакая толстушка с аппетитными формами, взгромоздившаяся на украшенный цветами гроб с надписью: «Мисс Похороны»… Но это еще что! Через три дня, как сообщали газеты, Великий Владыка должен был предпринять шестичасовой поход по Фиджроу-Стрит к Мемориал-Колизеум в сопровождении тринадцати тысяч «красных фесок» [1], прыгающих и выкидывающих самые невообразимые коленца вместе с пятьюдесятью одним оркестром, клоунами, верблюдами и колесницами… И все это с одной единственной целью созвать очередной семьдесяткакой-то Вселенский Съезд Древнего Арабского Ордена Рыцарей Священной Гробницы… В общем, это должно было быть событие, способное даже мертвых поднять из могил, полюбоваться на невиданное зрелище.

В первые же дни пребывания в Голливуде и его окрестностях Эллери стало ясно, что в северо-восточных штатах слишком поторопились вывесить траурные флаги и заказать похоронную мессу по поводу смерти легендарного города, которая на самом деле была вовсе не смертью, а волшебным перерождением в новое существо. Просто старые образы и обычаи ушли в прошлое. Появились новые, очень жизнеспособные, но, увы, не во вкусе Эллери! И он уже стал подумывать о возвращении в Нью-Йорк. Однако в последний момент он решил, что наверняка, несмотря на всю эту белиберду и шумиху в новом вкусе, здесь осталась старая добрая голливудская закваска, надо только хорошенько присмотреться. Кроме того, вся эта кровожадная и убивающая своей хаотичностью обстановка, может статься, как раз и вдохновит его на что-нибудь эдакое, и новый шедевр в ближайшем будущем пополнит книжные полки библиотек.

Неожиданное препятствие возникло в связи с прессой. Эллери намеревался тихо-мирно прибыть в Локхид и незаметно приехать в город, вместо того чтобы проследовать обычным путем через международный аэропорт Иглвуд. Но и это не помогло. Стоило ему коснуться благодатной земли Южной Калифорнии, как на него обрушился шквал вопросов и вспышек фотоаппаратов, сравнимый разве что с зенитным артобстрелом. На следующий же день его физиономия красовалась во всех передовицах. Каким-то образом стал известен даже его адрес — здесь, на холмах, хотя приятель-управляющий клялся и божился, что не имеет никакого отношения к утечке информации. Впрочем, все происходящее уже стало для Эллери привычным с тех пор, как американскую публику потрясло последнее раскрытое им дело. Его считали чуть ли не спасителем Манхеттена, поэтому газетчики были непоколебимо уверены, что и в Лос-Анджелес Эллери прибыл по делу такой же (если не более!) важности и срочности. Когда же он попытался объяснить им простым английским языком, что всего-навсего прибыл сюда написать очередную книгу, они недоверчиво смеялись, а на следующий день публиковали статьи, в которых его визиту давались самые невероятные объяснения. От специального задания шефа местной полиции по борьбе с мафией до разгадки неувядающей тайны черного Георгина.

Что оставалось делать бедному Эллери?

В этом месте своих размышлений он вдруг заметил, что его фужер так же пуст, как лист бумаги, давно уже торчащий в пишущей машинке.

Он встал с кресла и нос к носу столкнулся с очаровательной девушкой.

Голый Эллери одним прыжком достиг двери в спальню, но за этот миг в его голове успела промелькнуть мысль: «А шорты? Нет, в них еще хуже…». Затем он подумал: «Ах, ну почему я не купил те приличные брюки у Барни?» и исчез в спальне. Тут его охватил гнев, он просунул голову в щель двери и истерически завопил:

— Ну в чем дело! Я сказал миссис Вильямс, что я не желаю никого видеть сегодня, и ее в том числе! Как вы-то сюда попали?

— Через сад, — ответила девушка. — Просто вскарабкалась по склону, прямо с дороги внизу, у подножия холма. Я так старалась не помять ваши маргаритки… Вы не будете сердиться?

— Буду. Убирайтесь отсюда.

— Но мне необходимо было встретиться с вами!

— Всем необходимо. Но я абсолютно не нуждаюсь во встречах. Особенно, когда я в таком виде…

— Да, вид у вас действительно неважный — что-то вы слишком бледны, да и ребра выпирают просто ужасно, Эллери! — произнесла она укоризненным тоном старшей медсестры госпиталя.

Только тут Эллери сообразил, что в Голливуде к вопросам внешнего вида относятся весьма свободно, и ваш наряд — дело лишь вашего собственного воображения и предприимчивости. Вы можете напялить на себя меховой эскимосский комбинезон или чукотский костюм и промчаться на упряжке сибирских лаек прямо от аптеки Шваба до Вайна вдоль подножия Лаурел Каньон, и никто даже не повернет головы в вашу сторону. Меховое боа в сочетании с широкими брюками спортивного типа — это уже почти официальный костюм, а голый пупок уже давно воспринимается как нечто очень консервативное в области моды. И в любом самом захудалом уголке Калифорнии вы обязательно наткнетесь по крайней мере на одного человека, не имеющего на себе ничего, кроме трусов, и угрюмо слоняющегося с отсутствующим видом среди авокадо.

Девушка все тем же тоном посоветовала Эллери, собирающемуся опять захлопнуть дверь в спальню:

— Вам надо обязательно слегка набрать в весе, Эллери. И побольше загорать на солнце!

— Спасибо за заботу, — ответил он почти против своего желания.

Ей было явно наплевать на его костюм Адама. А сама она, подумал Эллери, одеваясь, была даже еще симпатичнее, чем ему показалось сначала. Такой особый, типично голливудский род красоты, угрюмо подумал он. Все они тут красотки на один манер. Какая-нибудь очередная «Мисс Лос-Анджелес» или что-нибудь в этом же дурацком роде. На ней были полосатые брючки в обтяжку и короткая курточка до талии, накинутая на какую-то штуковину, смахивающую на бюстгальтер, из ярко-зеленой замши, едва доходящую до пупка. На миниатюрных ступнях были подвязаны такие же зеленые замшевые сандалии. Русую голову венчала кепка из все той же зеленой замши, что-то вроде жокейской шапочки. Во всех многочисленных местах, где кожа ее оставалась открытой, она была золотисто-коричневого цвета, как хорошо подрумянившееся печенье, и уж ребер-то, конечно, никаких не выпирало… В общем, очень изящное и стройное создание, обладающее, где требуется, весьма выпуклыми формами… Что-то около девятнадцати лет, наверное. Он сам не знал почему, но неожиданная гостья напоминала ему Мэг из «Ночной жизни Богов» Торна Смита. Да, он правильно сделал, что так решительно захлопнул дверь!

Наконец он позволил себе появиться в гостиной, на этот раз в полном вооружении: на нем были надеты брюки свободного покроя, шелковая тропическая рубашка и легкая вельветовая куртка вишневого цвета. Он обнаружил, что его гостья забралась с ногами в его же собственное кожаное кресло и лениво курила.

— Вот, я налила вам, — заявила она.

— Как любезно! Полагаю, я также должен предложить вам выпить стаканчик? — он старался ни в коем случае не допустить ни малейшей нотки фамильярности в голосе. К чему это?

— Спасибо. Я не пью до пяти, — рассеянно ответила она, явно думая о чем-то другом.

Эллери подошел к окну, прислонился к раме и враждебно уставился на свою посетительницу.

— Я не хочу сказать, что я лицемер и ханжа, мисс…

— Хилл. Лаурел Хилл.

— …мисс Лаурел Хилл, но когда мне в Голливуде, будучи в чем мать родила, приходится иметь дело с предприимчивыми молодыми особами вроде вас, я хотел бы быть уверенным, что рядом не присутствует кто-нибудь третий с фотокамерой. Где-нибудь за портьерой, например… А с чего это вы взяли, что вам необходимо встретиться именно со мной?

— Потому что в полиции одни болваны.

— Ах, вот оно что. Они, наверно, отказались выслушать вас?

— Выслушать-то они выслушали. Да только потом просто посмеялись надо мной. Но что, собственно, такого уж веселого в мертвой собаке, а?

— В чем, в чем!?!

— В мертвой собаке.

Эллери вздохнул и устало прижался лбом к холодному стеклу.

— Вашего пса отравили, так, что ли?

— Не угадали, — решительно заявила непрошеная гостья. — Это был вовсе не мой пес, и я не знаю, отчего он умер. Более того, хотя я сама обожаю собак, но в данном случае мне плевать на него… В полиции заявили, что это просто чья-то неудачная шутка, но это вздор, они, видимо, по себе судят. Что это было, я не знаю, но только не шутка.

Эллери поставил свой фужер на столик. Она выжидающе смотрела на него. Тогда он насмешливо покачал головой и сказал:

— Примитивная уловка, Лаурел. Шито белыми нитками, и этот номер у вас не пройдет.

— Да никакая это не уловка! — в отчаянии вскричала она. — Дайте же мне все объяснить…

— Отвечайте, кто подослал вас ко мне?

— Да никто, Господи! Я просто увидела ваши фото в газетах. Это сразу разрешило все мои трудности.

— Но не мои. Дело в том, что все МОИ трудности заключаются в безуспешных попытках найти спокойное уединенное место, чтобы произвести на свет что-нибудь приемлемое для моих дорогих читателей, простых и безыскусных. Лаурел, я приехал сюда написать книгу, которая, к несчастью, у меня никак не выходит. Писатели, знаете, просто никак не могут жить без своей писанины, и я отношусь к их числу. Поэтому вам должно быть ясно, что я не собираюсь заниматься никакими другими делами.

— Вы даже выслушать меня не хотите! — от обиды у Лаурел задрожали губы.

Она поднялась и поспешно направилась вон из комнаты. Он разглядывал ее голую загорелую талию, выступающую под курточкой. Не в его вкусе, но весьма… весьма мило.

Эллери попытался смягчить впечатление:

— Собаки ведь часто умирают, это обычно… — как можно деликатнее заметил он.

— Да не в собаке же дело, говорю я вам. А в том, как это все случилось! — бросила она, не оборачиваясь, уже готовая выйти.

— То есть, как этот пес умер? Так, это что-то уже более интересное.

— Нет, как мы нашли его. — Девушка внезапно остановилась в дверях, прислонилась к косяку, боком к Эллери, и закурила сигарету. — Он лежал на пороге. Вы никогда не видели, как кот старательно оставляет аккуратно задушенную мышь у вас на коврике, как раз, когда завтрак ждет вас на столе? Это вроде… ну, вроде подарка. — Она оглянулась в поисках пепельницы и направилась к камину. — И этот подарок убил моего отца.

Да, мертвая собака, способная убить кого-либо… Эллери счел это достойным внимания. Да и в самой девушке было нечто такое, что заставляло принимать ее слова всерьез и не на шутку его заинтересовало.

— Что ж, садитесь, — пригласил он.

Она с такой поспешностью кинулась к предложенному креслу, так напряженно сцепила руки на коленях и так выжидающе уставилась на Эллери, что сразу стало ясно, насколько происходящее важно для нее.

— Ну а теперь, Лаурел, давайте-ка разберемся, как это мертвая собака могла «убить» вашего отца.

— Она прикончила его.

Его почему-то очень раздражала поза, в которой уселась его гостья. Поэтому он настойчиво попросил:

— Прошу вас, не устраивайте сцен. Мы сейчас не фильм ужасов снимаем, не надо так на меня смотреть. Попробуем спокойно выяснить, какая может быть связь между трупом животного, оставленного около вашего порога, и смертью вашего отца. Ну?

— Он умер от испуга.

— А что показали результаты вскрытия? — Теперь он начинал понимать, почему в полиции девушку не принимали всерьез.

— Что-то с сердцем. Какая разница — что именно. Настоящая причина — в собаке.

— Ну что ж, тогда давайте начнем по порядку, — Эллери предложил ей свои сигареты, но она отказалась и вытащила свою собственную пачку «Данхилла». Он зажег для нее спичку и заметил, что сигарета в ее губах сильно дрожит.

— Так, вас зовут Лаурел Хилл. У вас был отец. Кто он? Где вы живете? Чем он зарабатывал на жизнь? И все остальное, пожалуйста.

Она удивленно взглянула на него, как будто ей и в голову не могло прийти, что такие мелкие подробности их жизни могут иметь какое-либо значение.

— Лаурел, я не обещаю, что займусь вашим делом. Но твердо обещаю не смеяться над вами.

— Спасибо… Лендер Хилл. «Хилл и Приам». Оптовая ювелирная торговля.

— Понятно, — он впервые слышал о подобной фирме. — В Лос-Анджелесе?

— Основная контора здесь, хотя папа с Роджером имеет… то есть имел… — Она горько засмеялась. — И я должна теперь говорить о нем в прошедшем времени!.. филиалы в Нью-Йорке, Амстердаме, Южной Африке.

— А кто это — Роджер?

— Роджер Приам — папин партнер. Мы живем около Аутпоуст, совсем недалеко отсюда. Двенадцать акров кривобокого леса вниз по склону холма… Около дома — английский парк с эвкалиптами и королевскими пальмами в шахматном порядке, вокруг заросли бугенвиллей, где порхают всякие райские птички и попугайчики — ну, всякая живность, которая болеет и мрет, как мухи, при малейшем падении температуры. А это случается регулярно каждую зиму и вызывает удивленные толки и уверения, что такого в Южной Калифорнии не бывает и больше не повторится. Но папа был без ума от них. Он часто говаривал, что чувствует себя среди их щебета как карибский пират. Прислуги у нас в доме трое человек, а садовник приходящий. Участок Приама граничит с нашим. — По тому, как она произнесла имя партнера своего отца, Эллери почувствовал, что он вызывает у нее отвращение, граничащее с ненавистью. — У отца было больное сердце, и ему следовало бы жить не так высоко на холмах. Но он любил это место и слышать не хотел о переезде.

— А мать жива? — но он уже и сам догадался по ее виду, что нет. Такая самостоятельная девчонка… В ней было что-то мужское, и Эллери сильно подозревал, что бывают моменты, когда она в состоянии действовать как настоящий мужчина. Никакая она не «Мисс Лос-Анджелес», подумал Эллери. Вот теперь девушка ему нравилась.

— Так жива мать или нет? — переспросил он, не дождавшись ответа Лаурел.

— Я не знаю. — Так, он явно задел больное место. — Если я когда и знала свою мать, то теперь забыла.

— Ну, а приемная мать?

— Он никогда не был женат. Меня вырастила нянька, которая умерла, когда мне исполнилось пятнадцать. Четыре года назад. Я всегда плохо относилась к ней, и порой мне кажется, что она заболела воспалением легких и умерла специально, чтобы на всю жизнь у меня остался комплекс вины. Я… была его приемной дочерью. — Она поискала глазами пепельницу, и Эллери быстро пододвинул ее. Девушка, давя окурок, многозначительно добавила:

— Но я была его настоящей дочерью. Не то что темные делишки некоторых личностей, которые пускаются на всякие уловки, чтобы прикрыть свои сомнительные связи. Я любила и уважала его и я — как он частенько шутил — была единственной женщиной в его жизни. Папа был слегка старомоден в своих привычках. Всегда, например, подавал мне стул и все в этом роде. Он вообще был… такой славный!

«Так, что-то начинает проясняться», — промелькнуло в голове Эллери, и он подумал, что пора переходить к существу дела.

— Это случилось две недели назад, — как будто прочитав его мысли, сказала все тем же ровным тоном Лаурел. — Третьего июня. Мы только что кончили завтракать. Симон, наш шофер, вошел сказать, что машина готова и что у порога лежит что-то «любопытное». Мы все вышли и увидели его, этого мертвого пса. Прямо у дверей. А на ошейнике болтался обычный багажный ярлык. Черным карандашом на нем было написано имя папы: «Лендер Хилл».

— Адрес?

— Нет. Только имя.

— А почерк знакомый?

— Да я толком и не смотрела. Только заметила, что черным карандашом, а больше ничего. Когда папа склонился над собакой, он удивленно сказал: «Смотрите-ка, это мне». А потом открыл небольшую коробочку.

— Какую коробочку?

— Ну, к ошейнику была прикреплена серебряная коробочка, вроде как для таблеток. Папа открыл ее и достал плотно свернутую бумажку. Он развернул ее и увидел текст. Точно не могу сказать — написанный от руки или напечатанный на машинке. Кажется, напечатанный. Я не успела рассмотреть — папа отвернулся, чтобы прочитать записку.

Когда он кончил читать, его лицо стало мучнисто-серым, а губы посинели. Я только собралась было спросить, кто прислал ее и что все это значит, как вдруг он судорожно скомкал записку, сдавленно вскрикнул и рухнул на землю. Такое уже случалось на моих глазах. Это был инфаркт.

Она пристально смотрела сквозь широкое окно на Голливуд.

— Может, выпьете что-нибудь, Лаурел?

— Нет, спасибо. Симон и я…

— А какой породы была собака?

— Какая-то охотничья, по-моему.

— Был ли на ошейнике номерной знак?

— Что-то не припомню.

— А метка о прививке от бешенства?

— Я не помню, чтобы на ошейнике было что-нибудь, кроме ярлыка с папиной фамилией.

— Может, ошейник был какой-то особый?

— Да нет, стоимостью не более семидесяти пяти центов.

— Значит, простой ошейник. — Эллери лениво откинулся в кресле и вытянул ноги. — Что же дальше, Лаурел?

— Симон и Ичиро, наш слуга, перенесли папу в спальню. Я тем временем бегала за бренди, а наша экономка миссис Монк вызвала врача. Он живет на Кастильен-Драйв, и прибыл буквально через несколько минут. Папа тогда еще не умер.

— Понятно, — сказал Эллери. — А что было написано в этой записке, которую ваш отец достал из серебряной коробочки на ошейнике мертвой собаки?

— Этого-то я как раз и не знаю.

— Вот это досадная неожиданность!

— Понимаете, когда он упал без чувств, бумага была у него в руках, он смял ее в комок. Сначала мне было не до нее, а когда пришел доктор Волюта, я вообще о ней забыла. Но ночью вспомнила и при первом же удобном случае — наутро — спросила папу. Стоило мне упомянуть о записке, как он резко побледнел и забормотал: «Ох, это ерунда, сущая ерунда», а я поскорее сменила тему. Но когда доктор Волюта в очередной раз заглянул проведать папу, я отвела его в сторону и спросила, не видел ли он записки. Он ответил, что разжал кулак отца и положил смятую бумажку на ночной столик рядом с кроватью, не читая. Я обращалась к Симону, Ичиро и экономке, но все отвечали, что не видали записки. Скорее всего папа обнаружил ее, когда пришел в себя, и забрал.

— И с тех пор она вам не попадалась?

— Нет. Хотя я усиленно искала ее. Думаю, что папа ее уничтожил.

На это Эллери ничего не ответил.

— Ну ладно. Значит, собака, ошейник, коробка. Что с ними?

— Знаете, мы были так обеспокоены состоянием папы, что о собаке как-то позабыли. Помню, я сразу же сказала, чтобы ее убрали. Я имела в виду, чтобы ее просто убрали с порога, но на следующий день, когда я вспомнила о ней, миссис Монк сказала, что она вызвала ветеринарную службу, или что-то в этом роде, и они увезли собаку.

— Да-а, ищи теперь ветра в поле… — мрачно прокомментировал Эллери, покусывая ноготь. — Хотя вот этот ошейник и коробочка… А вы уверены, что реакция вашего отца не была вызвана просто-напросто видом мертвого животного? Может быть, он очень боялся собак? Или, — прибавил он внезапно, — смерти?

— Он обожал собак! Настолько, что, когда наша Сара скончалась от старости в прошлом году, он отказался заводить другую собаку. Он сказал, что терять их слишком тяжело. Что касается смерти как таковой, то я не думаю, чтобы эта перспектива особенно волновала папу. Во всяком случае не настолько, чтобы он мучился ею. Да, он ужасался при мысли о затяжной и обременительной для окружающих болезни, с постоянными болями. Поэтому не раз выражал надежду, что, когда пробьет его час, он тихо угаснет во сне. — Вот и все. Я ответила на ваш вопрос?

— И да, и нет, — сказал Эллери. — А был ли он суеверен?

— Да вроде нет. А что?

— Вы сказали, что он умер от страха. Вот я и пытаюсь выяснить его причины.

Лаурел помолчала. Потом сказала:

— А ведь вы правы. То есть, в том, что у него были какие-то причины для страха. Но уж собака-то его никак не могла испугать. — Она обхватила руками колени и неподвижно уставилась прямо перед собой. — Мне показалось, что эта собака не произвела на него никакого впечатления, пока он не прочел записку. А может, и потом она не играла никакой роли, я не знаю. Но вот содержание записки самым страшным образом потрясло его. Это точно! Я никогда раньше не видела его перепуганным. Причем до такой степени. Я готова поклясться, что когда он прочел записку, то уже как бы и умер… Он лежал тогда, как мертвый. Эта записка поразила его в самое сердце. — Она обернулась лицом к Эллери. Глаза у нее оказались зеленоватыми, с коричневыми крапинками, слегка навыкате. Она сказала:

— Эта записка могла напомнить ему то, что он сам давно позабыл. Что-то настолько важное, что заставило даже Роджера впервые за пятнадцать лет выбраться из своей конуры.

— То есть? — не понял Эллери. — Это еще что за фокус?

— Я же говорила вам — Роджер Приам, папин партнер и старейший друг. Роджер вышел из дома.

— Впервые за пятнадцать лет?! — воскликнул Эллери.

— Пятнадцать лет назад его разбил паралич. С тех пор он передвигается в инвалидном кресле на колесах, и с тех же самых пор отказывается покидать пределы своего дома. А все из-за больного самолюбия! В свое время он был, говорят, ничего себе мужик, видный. Очень гордился своей силой, физической силой. Поэтому мысль, что его увидят беспомощным, была для него невыносима. И из-за этого он со временем сам стал просто невыносим.

Роджер старался изо всех сил вести себя так, как будто ничего не произошло. И до сих пор пытается доказать всему свету, что отсюда, со своего инвалидного кресла, он ведет самую крупную торговлю драгоценностями на всем западном побережье. Конечно, это одна видимость. В действительности всем заправляет… заправлял папа. Но он, ради общего согласия, всегда подыгрывал Роджеру, специально старался подсовывать ему какие-нибудь дела, которые можно решить по телефону, старался советоваться с ним по малейшему поводу, держать его в курсе событий. Смешно сказать, но масса сотрудников папиной фирмы в городе и в других филиалах Роджера и в глаза не видела! Он вызывает у всех странную ненависть, служащие даже прозвали его «Невидимый бог», — рассмеялась Лаурел. Однако Эллери не находил здесь ничего смешного. Девушка продолжала:

— Ну, конечно, работники есть работники — они всегда слегка побаиваются хозяина, кто бы он ни был.

— А вы не разделяете их страха?

— Я не выношу Роджера, — очень спокойно отвечала она, но тут же отвела глаза в сторону.

— А ведь вы тоже его боитесь.

— Нет. Просто не люблю.

— Ладно, продолжайте.

— При первой же возможности я сообщила Роджеру, что у папы инфаркт. Вечером того же дня. Сама позвонила ему по телефону. Он очень заинтересовался подробностями случившегося и стал настаивать на разговоре с папой. Я отказывалась — ведь доктор Волюта категорически запретил беспокоить больного. На следующее утро Роджер звонил дважды. Папа беспокоился, так же, как и Роджер, и тоже хотел переговорить с ним. Он так просил меня, так расстраивался, что я решилась и включила ему телефон. У них с Роджером был проведен отдельный, прямой кабель. И папа попросил меня выйти из комнаты на время разговора.

Лаурел резко поднялась, потом так же внезапно села обратно и достала еще одну сигарету. Эллери даже не сделал попытки зажечь для нее спичку, она зажгла ее сама. Ей явно было сейчас не до тонкостей этикета…

Девушка сделала несколько судорожных затяжек.

— Никто не знает, о чем они говорили. Вся беседа заняла не более пяти минут. Но этого было достаточно, чтобы заставить Роджера подняться с насиженного места, приказать погрузить себя вместе с легендарным креслом в специальный фургон и прибыть к нам в сопровождении Делии — его жены.

Когда Лаурел произносила имя миссис Приам, ее голос выразил ту же смесь отвращения и ненависти, что и несколько минут назад, когда она произносила имя ее мужа.

— Когда Роджера доставили в папину спальню, он запер дверь и говорил с папой в течение трех часов.

— Они обсуждали мертвого пса и записку?

— А что же еще? Не о делах же они беседовали: чтобы вести деловые переговоры, Роджеру никогда раньше не требовалось покидать свою комнату. И не о здоровье папы: у него было уже два инфаркта, и прежде Роджер довольствовался телефонными беседами. Вне всякого сомнения речь шла о собаке и записке. И если сначала я еще не была в этом уверена, то когда увидела лицо Роджера, выруливающего из папиной спальни, мои сомнения полностью рассеялись. Он был так же перепуган, как за день до этого папа. И по той же самой причине.

Лаурел помолчала и продолжала все тем же ровным голосом:

— Да, вот это было зрелище! Вы не знаете Роджера Приама, поэтому вам трудно понять меня. Страх и лицо Роджера — две совершенно несовместимые вещи. Попробовал бы только кто-нибудь припугнуть его — Роджер сам кого хочешь испугает до смерти! И он сказал мне тогда тоном, каким раньше не сказал бы ни за что на свете: «О, позаботьтесь о вашем отце, поберегите его!» Прежде он предпочитал особо не утруждать себя подобными трогательными замечаниями… Я умоляла его объяснить мне, в чем дело, а он сделал вид, что просто не слышит меня. Симон и Ичиро отвезли его к фургону, и Делия отправилась с ним.

Неделю назад — в ночь на десятое июня — желание папы сбылось. Он умер во сне. Доктор Волюта сказал, что третий инфаркт доконал его. Папу кремировали, пепел в бронзовой урне покоится в земле, в Форест-Лауне… Что ж, как он хотел, так мы и сделали. Ну, а теперь, Эллери, осталось ответить всего лишь на один-единственный каверзный вопрос: кто убил его? И я хочу во что бы то ни стало получить ответ.

Эллери позвонил. Миссис Вильямс не появлялась. Тогда он извинился перед Лаурел и сам спустился вниз в небольшую прихожую. Там вместо своей экономки он обнаружил записку. В ней миссис Вильямс кратко сообщала, что решила нанести визит в ближайший супермаркет. Однако что касалось ее прямых обязанностей, упрекнуть ее было не в чем: на плите в кухне стоял свежеприготовленный кофе, рядом — большое блюдо с авокадо и беконом, в окружении румяных хрустящих хлебцев. Да, миссис Вильямс обладала редким даром предвидеть все. Эллери взял кофейник, блюдо и отправился с ними наверх.

— Как мило с вашей стороны! — сказала Лаурел с таким видом, словно за последнее время обычная любезность и обходительность стали чем-то редким и достойным удивления. Сначала она вежливо отказалась, но потом передумала и принялась за хлебцы, причем умудрилась уничтожить их целый десяток, один за другим, без перерыва. Три чашки кофе подверглись такой же участи.

— Вы знаете, я, оказывается, сегодня еще не завтракала.

— Я так и думал.

Наконец она расслабилась и сидела, уныло наморщив лоб, но на взгляд Эллери это было уже получше, чем прежнее застывшее выражение какой-то обреченной решимости. Наконец она продолжила свой рассказ.

— Я сотню раз с тех пор пыталась поговорить с Роджером, но он наотрез отказывался обсуждать содержание их беседы с отцом. Утверждал, что говорили о пустяках. Тогда я прямо высказала ему, в чем состоит его долг по отношению к покойному, с которым его всю жизнь связывали и дружба, и бизнес. Я заявила, что убеждена в том, что папу убили, причем убийца знал о папином больном сердце и специально довел его до инфаркта. Я потребовала сообщить мне содержание записки. Он с невинным видом пожал плечами: «Какой записки?». Тогда я поняла, что ничего от него не добьюсь. Либо он насмерть перепуган, либо это его обычная манера любыми способами подавлять всех вокруг, держать всех в зависимости от себя и чувствовать от этого свое превосходство. Ясно одно — за всем этим кроется что-то очень серьезное, но Роджер намерен держать язык за зубами.

— Как вы думаете, а миссис Приам он доверяет больше, чем другим? — спросил Эллери.

— Роджер не доверяет никому, — мрачно ответила Лаурел. — Но если уж ему взбредет в голову открыть душу, то будьте уверены, доверенным лицом окажется кто угодно, только не Делия.

— Значит, супруги не ладят между собой?

— Я не говорила, что они не ладят.

— Так, значит, — ладят?

— Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Хорошо?

— Почему же, Лаурел?

— Потому что характер отношений Роджера и Делии не имеет никакого значения в данном случае, — ответила Лаурел очень серьезно. Но в то же время чувствовалось, что она чего-то недоговаривает. — Лично меня сейчас волнует исключительно один вопрос: кто послал роковую записку моему отцу?

— Ну тогда скажите, какие отношения были между вашим отцом и Делией Приам?

— О Боже! — рассмеялась Лаурел. — Конечно, вы здесь приезжий… Нет, нет, что вы — между ними не было ничего такого. Это исключено. Я же говорила вам, что у отца, кроме меня, женщин не было.

— Ну тогда, может быть, они враждовали?

— Да что вы привязались к этой Делии? — не выдержала Лаурел.

— А почему вы так старательно избегаете разговора о ней?

— Да прекрасно они ладили между собой, папа и Делия! Мой папа со всеми умел найти общий язык…

— Видимо, не со всеми… — печально покачал головой Эллери. Лаурел бросила на него удивленный взгляд. — То есть я имел в виду — в том случае, если справедливы ваши предположения о преднамеренном убийстве. Или шантаже. Не вините полицию, Лаурел, что она оставила подобные предположения без внимания. Страх — опасное оружие, которое невозможно увидеть даже под микроскопом. Он не оставляет отпечатков пальцев или стреляных гильз и является самым неблагодарным объектом для судебной экспертизы или лабораторного анализа. Где, собственно, полиции было взять законные основания для официального открытия дела? Записка… вот если бы вы могли предъявить эту записку, был бы совсем другой разговор. Но у вас ее нет…

— И вы туда же, об этой записке! — обиженная Лаурел готова была вскочить с места.

— Лаурел, не волнуйтесь, я отношусь к вашему рассказу с полным доверием. Просто я хочу объяснить вам, что обычные случаи требуют обычного подхода, к которому и привыкла полиция. Я имел в виду только это. Но мне, наоборот, по душе как раз что-нибудь позамысловатее и посложнее. Такое, где есть возможность пораскинуть мозгами и покопаться… Вот, например, я уже и откопал кое-что: не все так просто с Делией и Роджером Приамами. Какие-то нюансы вы скрываете, Лаурел.

— Да с чего вы взяли?

— А с того, что вы так старательно обходите некоторые моменты.

— Вовсе нет. Просто не хочу тратить время на не относящуюся к делу болтовню. А обсуждать Делию и их супружеские отношения — и есть именно такая болтовня. Семейная жизнь Приамов и смерть моего отца — разные вещи.

Она закрыла глаза.

Эллери улыбнулся и задумчиво покачал головой.

— Да, у меня нет записки, — грустно кивнула девушка. — Вы в точности повторили сейчас слова, сказанные мне в полицейском управлении. Без записки или какой-либо другой улики они не могут начать следствия. Я просила Роджера обратиться в полицию и рассказать им хотя бы то, что ему известно. Но он расхохотался мне в лицо и посоветовал подлечить нервишки на приличном курорте Тихоокеанского побережья. В полиции мне предъявили результаты вскрытия и историю его болезни. То есть попросту вежливо послали подальше… Вы намерены сделать то же самое?

Эллери отвернулся к окну. Меньше всего на свете он был сейчас готов к тому, чтобы ввязаться в очередную историю с убийством человека. Но эта вот деталь — мертвая собака — казалась для его беспокойного ума слишком заманчивой. Почему именно мертвый пес в роли рокового посланца? Очень похоже, что в это вложен какой-то символический смысл… Ну а Эллери питал просто невероятную слабость к преступникам с богатой фантазией и метафорическим мышлением! Если, конечно, за всем этим действительно скрывается преступление. Ведь Голливуд — такое игривое местечко, поди, разберись: что тут в шутку, а что всерьез. А шуточки у местных обитателей порой превосходят все мыслимые рамки человеческого поведения. По сравнению с некоторыми из них мертвая собака в роли посыльного — просто детские игры. Один чудак, которого Эллери знавал лично, держал скаковую лошадь в ванной. Другой умудрился за два дня сделать семьдесят шесть экстренных выпусков газеты. Почему, собственно, какому-нибудь еще умнику сдуру не послать ювелирному торговцу с больным сердцем только что сдохшее животное с запиской якобы от имени мафиозной группировки? Их ведь тут пруд пруди. Потом, конечно, до этого идиота могло дойти, что иногда не вредно слегка подумать, прежде чем делать что-нибудь… Да уж поздно было: объект неудачной шутки стал жертвой инфаркта… Видя столь неожиданные плоды своего не в меру резвого остроумия, шутник, естественно, уже был не на шутку растерян… А бедная больная и потрясенная жертва пригласила партнера посоветоваться. Может быть, в записке угрожали зверской расправой, если какая-нибудь немыслимая диадема не окажется в положенный час — скажем, в полночь — в каком-нибудь премерзком гадком уголке на окраине города. И вот в течение трех часов партнеры обсуждают эти невероятные требования. Хилл, к примеру, мог испуганно утверждать, что разумнее пойти навстречу и удовлетворить бандитов. Приам же, естественно, лишь презрительно фыркал и уверял, что все это бред. В конце концов Приам удалился, а странное выражение, которое Лаурел истолковала как страх, было всего лишь гримасой досады на слабонервного Хилла. Легкомысленное отношение компаньона могло совсем подкосить Хилла, и его без того слабое сердце не выдержало… Вот и вся разгадка. Хотя все-таки кое над чем в этой истории стоит поломать голову. Но и полицию понять тоже можно. Ведь если особенно не вдаваться в подробности, то с первого взгляда заявления Лаурел смахивают на плод воспаленного воображения разбитой горем дочери. Конечно же, они отнесли все ее слова на счет расшатанных в результате несчастья нервов. Вот и все. А неврастения — еще не основание для начала следствия. Да, именно так полицейские и отнеслись к ней.

Эллери обернулся. Она сидела, закинув голову, и дым от сигареты в бессильно повисшей руке вился под потолком бесконечным знаком вопроса.

Эллери спросил:

— Вероятно, у вашего отца была масса заклятых врагов?

— Насколько я знаю — ни одного.

Такой ответ его удивил. И заинтересовал. Если бы это был бред, то он должен был быть красочно и убедительно оформлен. Она обрушила бы сейчас на него шквал имен, дат, мелких подробностей. Но она сказала — «ни одного»…

— Мой отец был очень располагающим к себе человеком. Мог поладить с любым. Он был добр к людям, а они — к нему. Можно даже считать, что фирма «Хилл и Приам» своим успехом была обязана именно характеру моего отца. Конечно, и у него случались срывы, как у любого нормального человека. Но я не помню, чтобы он хоть раз вызвал у кого-нибудь вспышку настоящего гнева. Даже у Роджера.

— Значит у вас нет ни малейших предположений — кому могла понадобиться эта нелепая… смерть от испуга? — спросил Эллери.

— По-моему, я напрасно пришла сюда, если вы считаете мой рассказ нелепостью… — Лаурел Хилл резко вскочила на ноги, швырнула сигарету прямо в пепельницу и сказала:

— Простите. Я понапрасну отняла у вас время.

— Лаурел, понимаете, я рад был бы сам, но… Вы могли бы поискать заслуживающего доверия частного сыскного агента…

Она с улыбкой прервала его:

— Я сама займусь этим. Лично. И спасибо за авокадо…

— Лаурел, подождите!

Но она уже быстро шла к выходу.

Высокая стройная женщина загородила ей путь в дверях.

— Привет, Делия! — небрежно бросила Лаурел.