Смерть в Голливуде

ГЛАВА VII

Насколько Эллери смог понять из сбивчивых рассказов Делии, Альфреда и старого мистера Кольера — в это знаменательное воскресное утро, когда он прибыл по вызову Делии к Приамам, она поднялась очень рано, чтобы пойти в церковь. Кроме беглого замечания, что ее визиты в церковь носят «спонтанный» характер, она избегала подробно касаться этой темы. Из оброненных ею слов Эллери сам догадался, что она просто не имеет возможности ходить туда более регулярно, как ей хотелось бы. Особенности ее домашней жизни только иногда позволяют ей ускользнуть на волю, в одну из тех старых церквей, где «блаженный шепот священника на утренней мессе» возвращает ее в далекое детство и ее подлинный круг, в котором она выросла. К корням, так сказать. Как раз сегодня утром ей представилась возможность отлучиться. На пятый день после случая с отравлением и на второй после ее ночного визита к Эллери.

В то время как Делия поднялась и ушла весьма в ранний час, Альфред Уоллес спал довольно долго. Обычно же Альфред вставал рано, потому что Роджер не давал ему часто ни минуты покоя, и Уоллес вскоре сообразил, что если он хочет не торопясь насладиться завтраком, то он должен успеть сделать это до пробуждения Приама. Только по воскресеньям Приам предпочитал полежать в одиночестве подольше, что позволяло Уоллесу раз в неделю выспаться и встать не раньше девяти.

Отец же Делии неизменно вставал с птицами. Сегодня он позавтракал вместе с дочерью. Когда она уехала в Лос-Анджелес, мистер Кольер отправился на свою утреннюю прогулку в лес. По дороге он остановился у большого дуба и попытался разбудить своего внука. В ответ на все его попытки из листвы доносился храп, достойный Гаргантюа и Пантагрюэля, вместе взятых. Тогда старик вернулся в дом и отправился в библиотеку. Она располагалась ниже главной залы, прямо напротив двери в комнату Приама. Их разделяла небольшая площадка, дальше переходившая в холл. Было начало девятого, как сообщил мистер Кольер Эллери Куину. Дверь в комнаты зятя была заперта, и из-под нее не выбивалось ни лучика света. Так обычно всегда бывало в этот час по воскресеньям. Поэтому старик спокойно достал альбом почтовых марок, пинцет, каталог Скотта и принялся неторопливо распределять последние приобретения по своим местам. «Знаете, я немало побродил по свету, — сообщил он Эллери, — и какое же это потрясающее наслаждение — собирать марки тех мест, где сам уже побывал! Хотите посмотреть?» Но Эллери вежливо отклонил его предложение. Сейчас было не до этого.

В начале десятого вниз спустился Альфред Уоллес. Он обменялся обычным приветствием с отцом Делии — ведь дверь библиотеки всегда оставалась открытой — и пошел завтракать, даже не заглянув к Приаму.

Миссис Гвитириз подавала ему завтрак, а Уоллес просматривал свежие газеты. Другая горничная и шофер в этот день были выходные, в доме стояла необычная тишина и покой. Только слышно было, как вторая кухарка готовит завтрак Роджеру Приаму.

Около десяти Альфред аккуратно сложил стопкой газеты, с шумом отодвинул стул и вышел с газетами в холл. Приам любил, чтобы воскресная пресса всегда была под рукой, а если этого не случалось, немедленно впадал в ярость.

Уоллес заметил свет, пробивающийся из-под двери, и ускорил шаги.

Он вошел, не постучав.

Как позже рассказывал мистер Кольер, он узнал о случившемся, услышав крик Альфреда: «Мистер Кольер! Мистер Кольер! Сюда!» Старик отбросил свой альбом с марками и кинулся в комнату Роджера. На пороге он столкнулся с Уоллесом, который рванулся к телефону, крикнув ему с безумным видом: «Присмотрите за мистером Приамом! Не случилось бы чего!» И в панике забормотал что-то в трубку насчет полиции и лейтенанта Китса. Кольер поспешил к креслу своего зятя, которое все еще оставалось в разложенном виде. Приам, в пижаме, приподнялся на локтях и застыл с выражением дикого ужаса в глазах, беззвучно открывая и закрывая рот. Насколько Кольер мог понять, с Роджером не приключилось ничего плохого, если не считать поразившего его ужаса. Тогда старик уложил своего парализованного зятя на спину, стараясь его успокоить. Но Приам лежал неподвижный и напряженный, словно в столбняке, ни на что не реагируя. Глаза его были плотно зажмурены, будто он больше всего на свете боялся снова увидеть окружающее. Старику так и не удалось добиться от него никакого ответа.

В этот момент из церкви вернулась Делия.

Испуганный вскрик заставил Уоллеса оторваться от телефона, а Кольера — от Роджера. Делия стояла в дверях комнаты Приама с таким видом, как будто не в силах была поверить собственным глазам.

Она была настолько бледна и испугана (даже более своего мужа), что в любую минуту могла потерять сознание.

— Это… Эти… — лепетала она.

Ее затрясло в истерическом смехе.

Уоллес грубо сказал:

— Уберите ее!

— Он мертв! Он мертв! — билась в истерике Делия.

Кольер поспешил к ней.

— Нет, нет, дочка… Просто до смерти перепуган. Пойди-ка лучше наверх. Мы сами позаботимся о Роджере.

— Он не умер? Но почему… И как могли эти…

— Делия, что ты, успокойся, — гладил ее по плечу старик.

— Ничего не трогай здесь! Ничего!

— Не буду, не буду, дочка…

— Чтобы никто ничего здесь не трогал, слышите? Все должно остаться как есть. В точности! — Делия кинулась к телефону и позвонила Эллери.

Когда Эллери появился около дома Приама, перед входом уже стояла патрульная полицейская машина. В ней сидел молодой офицер, что-то докладывавший по радио начальству. Он походил на рыбу в аквариуме, с беззвучно шевелящимся ртом. Его напарник, видимо, был уже в доме.

— Эй, ты! — высунул он голову из машины. — Куда идешь? — Его лицо покраснело от негодования.

— Я друг семьи. Миссис Приам только что звонила мне. — У Эллери был не менее свирепый и решительный вид, чем у полицейского в машине. Говоря с Эллери по телефону, Делия билась в истерике, и единственное слово, которое она повторяла — «лягушки», — ровным счетом ничего ему не сказало. Поэтому он спросил офицера:

— Да что стряслось, наконец?!

— Знаете, я не в силах больше все это повторять, — вдруг жалобно сморщился тот. — Не могу больше выносить их насмешек! Они там, в управлении, думают, что я пьян! Да за кого они меня принимают? Это в воскресенье-то, с утра! В этом чокнутом городе я уже насмотрелся всякого, но это уж слишком!

— Ладно, возьмите себя в руки. Известили уже лейтенанта Китса? — спросил Эллери.

— Да, дома застали. Он сейчас будет здесь.

Эллери поспешил внутрь, перепрыгивая через ступеньки. Когда он вбежал в холл, то сразу увидел Делию. На ней были надеты специально для выхода в город простые черные шляпа, перчатки и платье. Она стояла, бессильно прислонясь к стене. Альфред Уоллес, весь какой-то взъерошенный и растерянный, обеими руками сжимал ее ладонь и что-то горячо шептал ей на ухо. Внезапно эта живописная сценка прервалась: Делия заметила Эллери, что-то быстро сказала Уоллесу, вырвала руку и поспешила вперед. Уоллес обернулся, слегка испуганный. И поспешил следом за ней, шаркая ногами, как будто боялся оставаться один:

— Эллери!

— С мистером Приамом все в порядке?

— Он в шоке.

— Знаете, любой был бы на его месте в шоке, — вмешался вдруг Уоллес, дрожащей рукой доставая носовой платок и утирая пот со лба. — Скоро будет доктор. Мы никак не можем привести его в чувство.

— А при чем тут какие-то «лягушки», Делия? — Эллери прошел через холл в сопровождении миссис Приам, крепко вцепившейся ему в рукав. Уоллес остался стоять, все еще вытирая пот со лба.

— Лягушки? Разве я сказала — лягушки? Я сказала…

Эллери остановился в дверях.

Второй полицейский сидел на стуле в комнате Роджера Приама, широко расставив ноги, сдвинув фуражку на затылок и оглядываясь по сторонам с абсолютно беспомощным видом.

Роджер Приам лежал неподвижно, уставившись в потолок.

Все вокруг: тело Приама, одеяла, простыни, полки и ручки его кресла, пишущая машинка, пол, мебель, кушетка Уоллеса, подоконники, карнизы, каминная решетка и каминная доска — буквально все было усеяно лягушками.

Лягушками и жабами.

Сотнями лягушек и жаб.

Крошечными древесными квакшами.

Желтобрюхими лесными лягушками.

Жабами-водоносами.

И у каждой была свернута крохотная голова.

Их маленькие мертвые трупики покрывали всю комнату сплошным ковром.

Эллери почувствовал, что полностью выбит из седла. Лягушка — это всегда нечто нелепое, смехотворное, сразу же ассоциирующееся в нашем сознании с веселой детской чепухой. Но если хорошенько подумать, то можно вспомнить, как за черным нильским быком с орлом на спине и жуком-скарабеем на языке скрывается образ великого бога — Аписа, и тогда становится ясно, что за абсурдом часто таится страх… Великий Страх — вечный деспот, принимающий самые различные обличья. В середине двадцатого века он предпочел выступать под видом гигантского грибовидного облака, возникающего на горизонте… А чем лягушки хуже? Они были частью знаменитых Египетских казней Ветхого Завета, наряду с дикими зверями, тьмой, рабством и гибелью первенцев… Так что ничего нет особенного в том, что Приам до сих пор не может прийти в себя. Уж Приам-то знает, как истолковать происшедшее. Он-то знает, как ужасен должен быть гнев богов Судьбы: он сам изо всех сил всегда старался походить на такого божка местного значения…

Пока Китс с полицейским осматривали дом, Эллери расхаживал по комнате Приама, пытаясь понять хоть что-нибудь. Зрелище одновременно волновало и зачаровывало. Смысл случившегося окутывала непроницаемая тайна. Связь между происходящим и всем остальным оставалась полной загадкой. И эта непостижимость завораживала непосвященного — а ведь Эллери пока еще ничем не отличался от случайного зрителя на каких-нибудь древних мистериях. Вот Приам — совсем другое дело. Уж он-то был в самом центре происходящего и прекрасно отдавал себе во всем отчет. Завеса тайны для него была отдернута. Он должен был лучше других понимать смысл случившегося и связь его со всем остальным. Однако одного знания часто бывает недостаточно, чтобы справиться с ситуацией. И уж тем более недостаточно для того, чтобы сохранять душевный покой. Так что в данном случае понимание обернулось для Приама, по всей видимости, лишь холодным и неизбывным ужасом.

Китс обнаружил Эллери, стоящего под старинным испанским портретом в холле и сосредоточенно покусывающего ноготь большого пальца.

— Доктор уже ушел, лягушек сейчас уберут и мы с вами сможем спокойно обсудить случившееся, — сказал он.

— Да, конечно.

— Это что же — то самое ваше «третье предупреждение», да?

— Да.

— Что до меня, — сказал на это лейтенант, устало опускаясь в глубокое кресло, — то все это напоминает сумасшедший дом.

— Не будьте так поспешны в суждениях, мой друг.

Китс взглянул на Эллери с легкой досадой.

— Я не желаю заниматься подобной ерундой, мистер Куин. С самого начала вся эта история вызывала у меня подозрение. И какого черта ему понадобились все эти спектакли? — По его тону чувствовалось, что он предпочел бы простую и надежную пулю.

— А что Приам?

— Да жив он, здоров. А вот с доктором неловко вышло. Ну, с Волютой. Похоже, мы оторвали его от очень приятного времяпрепровождения с какой-то блондинкой в Малибу. Известие о лягушках он воспринял как личное оскорбление. Но приехал, вывел Приама из шока, дал снотворное и поковылял, чертыхаясь, к своему автомобилю.

— А вы уже беседовали с Приамом?

— Я-то да. Но не он со мной.

— Что, неужели не проронил ни слова?

— Не то чтобы совсем не проронил… Сказал только, что он проснулся, включил свет, увидел этих тварей — и больше ничего не помнит.

— Даже никак не попытался объяснить все это? — удивился Эллери.

— Неужели вы всерьез полагаете, что подобный бред что-нибудь да значит?!

— Скажу вам одно, лейтенант, — многозначительно покачал головой Эллери, — такого человека как Приам не так-то легко напугать простым зрелищем сотни-другой лягушек, пускай даже и дохлых. Его реакция оказалась слишком бурной. Наверняка эти твари значат для него еще что-то. Просто так у взрослого мужчины волосы дыбом не встанут!

Китс сокрушенно покачал головой:

— Ну и что же теперь нам делать?

— Смотря что вам удалось выяснить.

— Ровным счетом ничего.

— Ну, а кто побывал здесь, устроил все это — что, никаких следов вообще?

— Никаких. И быть не могло. Вы приехали из Восточных штатов, где все сторонятся друг друга. Здесь же у нас — Великий Запад, где мужчины еще остаются мужчинами и никто не унижается до того, чтобы запирать двери. Кроме приезжих, вроде вас. Так что любой мог спокойно проникнуть в дом. — Китс пожевал незажженную сигарету во рту. — Даже злостные должники не запираются от кредиторов. — Он заметался между креслами. — Вся беда в том, что Приам начисто отказывается трезво взглянуть на происходящее! Его травят, заваливают дохлыми лягушками, а он только больше замыкается в себе. Знаете, что мне начинает казаться? Что все в этом доме, исключая нас с вами, ведут двойную игру!

Но Эллери, погруженный в свои мысли, не слушал его, а смотрел куда-то в пространство. Он произнес с тем же отрешенным выражением лица:

— Так, значит, ему удалось беспрепятственно проникнуть в дом — просто войти. Скорее всего сразу после полуночи. Дверь в комнату Приама тоже не запирается, чтобы Уоллес или еще кто-нибудь могли немедленно явиться по первому звонку. Значит, и туда он попал без труда. И вот он у цели, с сумкой, полной мертвых лягушек. Приам спит. Жив, здоров, но крепко спит. Спрашивается: как же крепко должен спать человек, чтобы ночному гостю удалось в полнейшей темноте беспрепятственно разложить две или три сотни лягушек повсюду, даже у самого носа Приама — и не побеспокоить его? Странно, лейтенант.

— Да, — устало согласился Китс. — Но Приам вылакал целую бутылку крепкого вина и поэтому действительно уснул мертвым сном.

Эллери недоверчиво покачал головой и продолжал рассуждать:

— Ладно, вернемся к лягушкам. Первое предупреждение — коробка, содержимое которой нам неизвестно. Второе — отравленный рыбный салат. И третье — куча дохлых лягушек. Второе и третье должно помочь нам догадаться о том, каким было первое.

— Думаю, что вы смело можете предположить, что в первой коробке были жареные кокосы, — оживился Китс. — И что тогда из этого следует?

— Лейтенант, какая-то логическая связь должна быть обязательно!

— Но какая же?

— Не просто так взяты лягушки. Они должны что-то означать.

— Лягушачий концерт, например, — невесело рассмеялся Китс. — Ладно, ладно — пускай означают. Все на свете что-нибудь да значит. Только я не стану ломать над этим голову. Меня занимает другое — чего ждет Приам? Почему молчит? Или он хочет сдаться без боя?

— Он уже давно ведет бой, лейтенант, — нахмурился Эллери. — Только на свой собственный лад: чьи нервы сдадут первыми. Поэтому он не может обратиться к нам за помощью или даже просто принять помощь со стороны, пусть и непрошеную — для него это будет означать поражение. Неужели непонятно? Он всегда хочет быть на высоте, при этом благодаря исключительно своим собственным силам. Он старается перехитрить судьбу. И если ему это не удастся, жизнь потеряет для него смысл. Не забывайте, что он не просто человек, а человек, проводящий свою жизнь в инвалидном кресле. Говорите, он сейчас спит?

— Да, а Уоллес дежурит рядом. Я хотел оставить там полицейского, но в ответ выслушал такое… Я попытался было добиться обещания, что он станет держать двери на запоре. И ничего не добился.

— Ну а что вы думаете о подоплеке всей этой истории? — спросил Эллери.

Лейтенант смял изжеванные останки сигареты и швырнул их в камин.

— Ничего не думаю. У меня уже мозги отказываются думать. Вчера я подключил еще двух новых сотрудников. — Он сунул в рот свежую сигарету. — Смотрю я на нас с вами со стороны, мистер Куин, — ну вылитая парочка незадачливых деревенских констеблей! С ходу пытаемся взять быка за рога. Заставить Роджера заговорить. А он сидит себе и знает ответы на все. Кто этот враг? Как он умудрился лелеять свой план столько лет? И вообще, зачем…

— И что было в первой коробке, — пробормотал себе под нос Эллери.

— Да, и это. Ладно, сегодня я обещал доктору Волюте оставить Приама в покое. Но уж завтра я припру его к стенке!

Когда Китс удалился, Эллери побрел в холл. В доме стояла гнетущая тишина. Взволнованный Гроув Макгоуэн побежал к Хиллам, рассказать Лаурел о необычайном нашествии земноводных. Дверь в комнату Приама была плотно закрыта.

Делии не было ни видно, ни слышно. Ему сказали, что она пошла к себе, заперлась и, видимо, легла. Состояние мужа у нее больше не вызывало ни малейшего интереса. Она сама выглядела гораздо более больной.

Эллери, вконец расстроенный последним обстоятельством, совсем уже собрался уходить, но в последний момент вспомнил, что еще не побывал в библиотеке. Или он просто искал предлог, чтобы остаться? Как бы то ни было, он вошел в дверь напротив комнаты Приама.

В библиотеке сидел отец Делии, внимательно разглядывавший водные знаки на марках из своей коллекции.

— А-а, это вы, мистер Кольер! — приветствовал его Эллери. Старик бросил взгляд в его сторону и тут же вскочил, расплывшись в улыбке.

— Заходите, заходите же, мистер Куин. Ну как, все в порядке, надеюсь?

— Почти, — ответил Эллери. — От лягушек, по крайней мере, мы уже избавлены.

Кольер скорбно покачал головой:

— Люди так бесчеловечны! Казалось бы, уж можно ограничить свои кровожадные порывы пределами нашего собственного рода. Так нет! Кому-то понадобилось вымещать свою досаду на таком безобидном создании, как Hyla regilla[6], уж не говорю о…

— На ком, на ком?! — изумился Эллери.

— Hyla regilla. Древесные квакши, мистер Куин, или иначе — древесные лягушки. Бедняжки в основном принадлежали к этому виду амфибий. — Тут Кольер немного повеселел и сказал: — Ладно, не стоит больше об этом. Хотя единственное, чего я все-таки не могу понять, почему взрослый мужчина вроде Роджера Приама так перепугался их вида… пускай даже со свернутыми шеями? Что за нелепость!

— Мистер Кольер, — как бы между прочим спросил Эллери, — а как вы думаете, в чем здесь причина?

— Причина? — воскликнул старик и решительно отложил пинцет в сторону. — Я скажу вам, в чем здесь причина? Она в злобе и испорченности. В алчности и эгоизме, ненависти и жестокости, а равно — в недостатке совести и сдержанности. В черных душах и черных мыслях, свирепости, невежестве и страхе. Причина в нежелании стремиться к добру и удовлетворяться тем, что имеешь. В желании стяжать то, чего у тебя еще нет. В зависти и подозрительности, дурных страстях и вожделении, в стремлении господствовать надо всем и надо всеми. В пьянстве и дьявольской ярости, в жажде грубых удовольствий и острых ощущений. Короче говоря — причина в самой природе человека, мистер Куин.

— Благодарю вас, — смиренно поклонился Эллери и отправился восвояси.

На следующее утро лейтенант Китс надел свой выходной костюм и отправился к Роджеру Приаму с таким видом, словно судьба всего Лос-Анджелеса зависела сейчас от ответов последнего. Но дело кончилось ничем, если не считать того, что Китс в конце концов вышел из себя и употребил несколько выражений, не рекомендуемых к употреблению в руководствах для полицейских офицеров. А затем вынужден был отступить под градом еще более крепких выражений (не говоря уж о предметах), обрушившихся ему вдогонку как беглый огонь из всех орудий. Приам же в результате понес ощутимые потери в виде приспособлений своего кресла, которые он в ярости пустил в ход.

А дело было так. Всю ночь Приам пролежал безучастный ко всему на свете, уставив бороду в потолок. Правда, не совсем уж безучастный — в запавших глазах иногда вспыхивали отблески обжигавшего его пламени, а по телу время от времени пробегала дрожь. Чувствовалось, что это просто затишье перед бурей. Он лежал — как сказочный великан — изрядно измученный поединком, но непобежденный.

Китс пробовал подступиться к нему и так и эдак. Апеллировал к здравому смыслу, льстил, шутил, взывал к самосознанию гражданина и чувству собственного достоинства, насмехался, задавал провокационные вопросы, угрожал, ругался и наконец перешел на крик. Приам же и бровью не повел, пока не начались брань и угрозы. Тогда он почувствовал себя в своей привычной стихии и с наслаждением и большим искусством ответил в том же духе. Так что сам Китс, уже позеленевший от ярости, вынужден был признать, что когда дело касается перебранки, то не ему тягаться с Приамом.

Альфред Уоллес все это время невозмутимо стоял радом с креслом хозяина, и хотя ему походя тоже досталось, только легкая усмешка кривила иногда его губы. Присутствовавшему при этой сцене Эллери пришло в голову, что в облике Уоллеса содержится нечто от столь любимых мистером Кольером Hyla regilla — способность мгновенно приспосабливаться к окружающему фону, меняя окраску тела. Например, вчера Приам был растерян — Уоллес также был растерян. Сегодня Приам собран и решителен — и Уоллес тоже. Как ни незначительно было это обстоятельство на фоне других загадочных происшествий, оно почему-то не давало Эллери покоя.

Затем он пришел к выводу, что он, может быть, зря придает такое значение подобным мелочам и что они могут иметь вполне невинное объяснение. Например — преданность хозяину. А когда Эллери уже переступал порог дома, сопровождаемый последними раскатами брани и грохотом захлопываемой Уоллесом двери, он внезапно вспомнил совсем другого Приама. Никакой воинственности. Ни следа свирепого гнева или угроз. Борода, бессильно упавшая на грудь. Руки, беспомощно хватающиеся за подлокотники кресла, как за последнюю соломинку. Глаза, зажмуренные от ужаса. В тот момент Эллери даже увидел, как беззвучно шевелятся его губы. Он готов был утверждать, как ни невероятно это было, что такой старый богохульник, как Приам молился. И тогда Уоллес сразу же захлопнул дверь перед его любопытным взором.

— Да-а… неплохо, Китс, — удовлетворенно пробурчал Эллери, глядя на захлопнувшуюся за ними дверь, — это уже кое-что.

— Что кое-что? — фыркнул лейтенант. — Вы же слышали, этот негодяй умудрился ни слова не сказать ни о коробке, ни о лягушках, ни что все это означает — ничего… Кроме того, что он — видите ли! — в помощи не нуждается и со всем управится сам. Как и положено настоящему мужчине. Так чего же мы добились, мистер Куин?

— Мы? Приближения к краху.

— Краху чего?

— Приама. Китс, ведь он просто мечется, как хищный зверь в капкане. Он даже в большем отчаянии, чем я предполагал. Разыгрывает свой свирепый спектакль исключительно ради нас — и неплохо, надо сказать, если учесть, в каком смятении он находится на самом деле.

Но это, видимо, еще далеко не конец, Китс, — нахмурившись, добавил Эллери. — Еще совсем не конец.