Смерть в кредит

Глава 20

«Мия Салазар не чувствует боли», – твердила и твердила она, свернувшись калачиком в углу тускло освещенной комнаты. Слова мантрой крутились в мозгу – этот прием здорово помогал ей еще в те времена, когда Мия бегала полумарафон и свербящая боль в боку буквально доводила до потери сознания. Бег – по большому счету состязание тела с разумом, где последний одерживает победу. С тех пор данная методика выручала ее в каждом забеге. Впрочем, теперь явно не тот случай.

«Мия Салазар… черт, как же больно!»

Она уже не плакала – у организма не осталось сил на слезы. Боль принесла некоторую разрядку, но не полную: эмоции накапливались уже давно – с тех самых пор, как начался этот сумасшедший дом. Мия очнулась от глубокого сна, не имея представления о том, где находится и кто ее похитил. Последнее воспоминание – пробежка. Было солнечное прохладное утро, она с удовольствием мчалась по своему любимому трехмильному маршруту. Путь вился среди песчаных дюн и зарослей прибрежной растительности. В сумерках здесь царило жуткое безмолвие, но днем бояться было совершенно нечего… до сих пор. Он появился ниоткуда, выскочил из-за дюн и повалил ее на землю. Мия боролась и хотела закричать, но не вышло – ее поглотило толстое покрывало тьмы. Несчастная лежала на животе, уткнувшись лицом в песок, и почки готовы были разорваться под натиском навалившегося на нее человека. В правое бедро вонзилась игла, и всю ногу будто обожгло. Мгновения спустя члены обмякли, Мия отключилась.

Очнулась она уже пленницей: руки и ноги связаны, рот заклеен скотчем. От страха и одиночества по щекам покатились слезы – навалилось чувство безысходности, сопровождающее полную дезориентированность в пространстве. Тугие путы больно вонзались в лодыжки и запястья, в нос била стылость затхлой комнаты, давило на переполненный мочевой пузырь. Если бы не эти неприятности, в непроглядной тьме было бы невозможно отличить сон от реальности. Мия закрывала глаза и ничего не видела, открывала их – результат тот же. В первый раз с лица сняли повязку вчера или позавчера, точно она не могла сказать. В глаза ударил яркий свет включенной лампы, за которым угадывался темный силуэт; от этого зловещего зрелища хотелось закричать, но она не могла даже пискнуть – во рту ее был кляп.

Это повторилось еще три или четыре раза: снимали повязку, и в глаза ударял яркий свет. Теперь это стало неким подобием ритуала, не слишком радостного, зато дарящего ощущение того, что она еще жива. Темный силуэт за лампой протягивал ей ведерко и губку для нехитрых гигиенических процедур; судно, чтобы сходить по нужде; миску холодной еды. Он ни разу не развязал ей лодыжки, но каждый раз на десять минут освобождал руки – так она могла обслужить себя и поесть, пусть и в присутствии молчаливого стража. Так продолжалось несколько дней.

А потом все изменилось.

Она сразу поняла, что в этот раз будет по-другому. Послышался скрип двери. Повязку сняли, в глаза ударил яркий свет. На этот раз не было ни ведерка, ни предметов личной гигиены, ни еды. Зато в помещении появился еще один источник света, гораздо более сфокусированный луч и не столь слепящий, как прежний. Прищурившись, узница сумела разглядеть, что этот луч исходит от какого-то электронного приспособления. Раздался короткий гудок, и смысл происходящего стал ясен: ее снимали на видео, и тому находилось с сотню ужасных причин.

– Ложись на спину, – сказал похититель сквозь многослойную вату, изменявшую его голос до неузнаваемости.

Мурашки побежали по телу от этих слов. Похоже, свершилось самое худшее: он насильник. И это еще в лучшем случае, а в худшем… Лучше об этом не думать.

– Исполняй! – прикрикнул он.

Дрожа, Мия опустилась на матрас, стараясь не давать воли воображению, – да что там, пустое дело, ведь не прикажешь мозгу не думать. Она напряглась в ожидании, мышечные волокна натянулись против воли – инстинктивная реакция на страх прикосновения. Белый свет стал постепенно приближаться, и в поле зрения появилось стекло объектива. Холодный бездушный окуляр смотрел на Мию в упор, и это не предвещало ничего хорошего. Она закрыла глаза и тут же получила выговор от тюремщика.

– Открыть глаза! – раздался окрик, и она послушно подняла дрожащие веки.

Мия лежала, боясь пошелохнуться, сердце колотилось в груди, огромные от страха глаза постепенно привыкали к освещению. И тут началось!

Такой боли она не испытывала ни разу в жизни. Большой палец ноги зажали каким-то предметом наподобие клещей и так сильно сдавили, что глаза чуть не выскочили из орбит. Она кричала так, что саднило горло, но от этого становилось еще хуже. Наконец все кончилось. Невозможно было сказать, как долго продолжалась пытка, казалось – целую вечность. Огонек камеры погас, и темный силуэт, подсвеченный со спины единственной в комнате включенной лампой, склонился над несчастной. Он протянул ей ведерко с водой, губку и бинт. Взяв все это, Мия скорчилась в углу.

Прошло несколько часов, а в пальце все еще пульсировала боль. Мия пыталась отвлечься, перепевая про себя любимые мотивчики, вспоминая милые сердцу места. Она подумала о муже и с любопытством гадала, согласится ли он заплатить выкуп. Было интересно, знает ли о случившемся Джек Свайтек, волнуется ли. Палец от этих мыслей не прошел, зато разболелась голова. Тогда похищенная решила прибегнуть к эскапизму и стала вспоминать ингредиенты любимых кушаний, кадры из памятных фильмов, называя актеров, которые в них снимались. Такая забава немного скрасила уныние. Палец страшно болел, зато пришло на ум, что похожим способом пятнадцатилетнюю Брук Шилдс заставили изобразить оргазм, когда она снималась в фильме «Голубая лагуна». Впрочем, тот, кто стоял за кадром и резко сжимал большой палец ничего не подозревавшей актрисы, уж точно не прибегал к помощи инструментов психопата. На какое-то время о пробежках можно забыть. Неожиданно Мия осознала, что в этом и заключалась задумка похитителя. В давние времена владельцы рабов намеренно калечили беглых, с тем чтобы пресечь дальнейшие попытки. Как видно, тот, кто держал ее в плену, решил воплотить черную страницу американской истории.

«Рабыня, – пронеслась мысль. – Значит, теперь я рабыня?»

Мурашки побежали по спине от мысли, которая теперь накрепко засела в мозгу. Того, что Мия пережила за последние несколько дней, ей раньше испытывать не доводилось, хотя был в ее жизни период безнадежности и беспомощности.

Скрипнула дверь, Мия напрягла слух. Из-за повязки на глазах она не могла видеть похитителя, зато способность слышать обострилась. Теперь узница узнавала его по шагам. Он приближался, а она набиралась мужества. Что обещает нынешний визит? Ведерко и миску с едой? Или свет, камеру и – одному Богу известно, что еще…

– Садись, – донесся его голос сквозь слои ваты.

Засаднило ногу в ожидании новых мук. Пленница медленно поднялась с пола, подчиняясь команде, и замерла в ожидании. Она не видела и не слышала его, и тем не менее чутье безошибочно подсказывало: происходящее ему нравится.

«Мия Салазар не чувствует боли», – твердила она, ощущая жар раскаленного добела прожектора.

Впрочем, что толку себя дурачить: боль была адская.