Снежный великан

ГЛАВА 8

Не плакать. Просто лежать на полу: словно покойник, ощущать под собой слишком тонкий ковер и холод, царящий повсюду, может быть, рычать — но только коротко, дрожать и сквернословить, из последних сил встать и начать крушить всю мебель, но не плакать, только не плакать: слышишь — ни в коем случае не плакать. Запах лука из кухни, голос матери у телефона, тихий и ниоткуда, собственное сердце — как оно устало аплодирует: сердечно поздравляю, прежде всего здоровья’, и снова холод, снова запах лука, и — нет, лучше не вставать, ни за что не вставать, ни за что не плакать.

Стоп.

Довольно.

Пожалуйста.

Пожалуйста, нет.

Адриан скрючился, превратившись в полумесяц, в темный бесполезный наклонившийся серп; он чувствовал, как кровь устремилась вниз, в правую половину головы, лежащей на твердом полу. Его плечо, правое бедро (там, где ремень), кости и ушибленная нога — все, все болело. И если бы сейчас мимо него пробежал еж, который показал бы ему, как впасть в спячку и целую зиму быть невидимым, — да Адриан тотчас бы согласился на это. Выключить свет — и до скорого! Он проснулся бы только через несколько месяцев, облепленный листьями и перепачканный землей, но целый и невредимый; весной он бы зевнул и понял, что сумел пережить все трудности — во сне он бы привык ко всему. Он бы забыл Дато и измученный взгляд Тамар, а еще и Стеллу Мараун, и…

Забыть Стеллу.

За-быть.

Забыть что-то, кого-то.

Не вспоминать больше о чем-то, о ком-то. Я забуду.

Забудь!

Внезапно Адриан повернулся на спину и разглядел на потолке отблески хмурого дня, который уже клонился к вечеру, а кроме этого — комнату Стеллы с горой шмоток (где-то здесь лежал ярко-красный обтягивающий свитер, ожидавший своего выхода). Адриан увидел Тамар, расплывчато и нечетко, заметил себя — потерявшего самообладание парня, который оказался слабее всех остальных. Он смотрел на этого разгневанного высокорослого монстра, и — нет, он ему совсем не нравился: ни его лицо, ни все остальное. В такого человека никто и никогда бы не влюбился и не стал бы ради него раздумывать, что надеть. Так было и сейчас: Адриану был отнюдь не по душе этот юноша. Этот юноша.

Четырнадцати лет отроду, ростом метр девяносто плюс четыре сантиметра.

Лежащий здесь, на полу, на спине. Устремивший взгляд вверх.

Смешное сердце, которое тяжело падало вниз.

И Адриан закрыл глаза: он не хотел больше смотреть на этот пасмурный день, вспоминать ярость, охватившую его за кухонным столом и клокотавшую, как чай Тамар. Он ничего больше не хотел видеть — но тем не менее он увидел ее, Стеллу Мараун, в возрасте десяти или одиннадцати лет: она сидела вместе с ним в гостиной в тот вечер Великого четверга, когда его матери пришлось задержаться на работе. Адриан расположился на диване, а Стелла развалилась поперек кресла, ее ноги свешивались с подлокотников. По совету отца Адриана они смотрели повтор старых криминальных сериалов, в которых главными подозреваемыми были в основном женщины с курчавыми волосами и нарумяненными щеками.

В такие вечера Стелла всегда запихивала в себя невероятно много сладостей, и Адриан мечтал, чтобы от них она подросла хотя бы на несколько сантиметров — просто так, в промежутке между двумя раскрытыми серийными убийствами. Вообще-то в то время Адриан уже понимал, что Стелла не будет просто так расти вместе с ним — в отличие от всего остального: его рук, ног, волос и мужества. Конечно, было очень глупо верить в подобные вещи, но он пока еще надеялся на сладости. Однако все было тщетно: Стелла Мараун ни на миллиметр не приближалась к Адриану. Она была и оставалась — если взглянуть по вертикали — девочкой среднего роста, и ей можно было только позавидовать.

Вот такими были их криминальные вечера.

Это было даже в две тысячи раз лучше, чем сидеть на качелях с миссис Элдерли, так как Адриан оставался со Стеллой наедине. И никто не мог отнять у него эти минуты, никто не мог понять их — девочку и мальчика десяти или одиннадцати лет, которые находились где-то там, далеко. В те вечера во всем мире больше не существовало миллиардов людей — только они вдвоем. Дети, которые наизусть выучили знаменитые фразы из криминальных сериалов, носили спортивные брюки и были слишком взрослыми для своих испачканных шоколадом ртов. Тогда, еще до появления высокорослых штуковин, Стелла могла вдруг ни с того ни с сего спросить Адриана: «У вас нет детей, верно?»

И Адриан всегда знал, что нужно отвечать «Вовсе нет!».

На что Стелла с очень серьезным видом предлагала: «Мы двое сейчас немного пройдемся!»

А Адриан возражал, например, такой фразой: «Будет ли это допрос?»

А Стелла в ответ: «Завтра в девять явитесь в управление полиции!»

И Адриан: «Я знаю, это меня не касается, но у вас интрижка с таким-то?»

И Стелла: «Вы правы. Вас это действительно не касается».

Холодно, как же здесь холодно! Адриан с трудом открыл слипающиеся глаза, его веки были горячи, хотя все остальное в нем заледенело. Он продрог до костей и чувствовал спиной настоящую вечную мерзлоту. Хватит, подумал он и с большим трудом приподнялся. В этот момент Адриан вынужден был признать, что постарел лет на шестьдесят, пока лежал на полу. Кряхтя, как старик, он встал, тут же присел на край кровати и до колена закатал правую штанину.

Удар Стеллы.

Большое красное пятно.

Ярость, превратившаяся в синяк.

Он имел своеобразную форму и выглядел как ручное рубило или как Южная Америка на глобусе — заострялся книзу и был особенно красным где-то в районе Аргентины. Этот вечер. Дато. Тамар. Зачем Адриан вообще туда пошел? Он же знал, что дом на другой стороне улицы проклят, что все это время проклято. Он должен просто исчезнуть: «Пока, всего хорошего, Стелла, у меня все равно очень много дел, ты и не поверишь, как я сейчас занят».

Вопрос.

Почему Адриан во второй раз отправился в Дом Трех Мертвецов?

Вопрос.

Разве было недостаточно прошептать: «Я знаю, это меня не касается, но у вас интрижка с наглецом из дома напротив»?

Разве было недостаточно просто сказать «Стелла»?

Милая, милая Стелла.

Тот, из дома напротив, — он же не имеет о тебе ни малейшего представления, он же ничего не знает, вообще ничего.

Ведь его не было рядом с тобой все эти годы. Но нет, Адриан ничего не сказал. Вместо этого он, глупый, поплелся вслед за Стеллой, хотя миссис предостерегала его взглядом, и даже Тамар дала ясно понять, что он нежеланный гость.

Не сдаваться, даже после третьего выдоха.

Не признавать себя побежденным.

Если потребуется — смириться с синяком в форме Южно-Американского континента.

Ледяные взгляды.

Адриан резко встал, ни на что не опираясь: у него еще были силы, тело еще слушалось его — казалось, он даже стал моложе, совсем юным. Он подошел к письменному столу и увидел высокую стопку своих карандашных рисунков. Он отобрал их сегодня утром для художественного конкурса в школе, хотя последний срок отправления работ наступал только в феврале.

— Выполни, пожалуйста, одно из трех заданий:

1) Нарисуй плакат для следующего школьного концерта.

2) Напиши и нарисуй комикс на тему «У нас есть только этот мир».

3) Оформи серию портретов на тему «Жизненные ситуации».

Третье задание было самым главным и интересным. Как ни странно, уже несколько месяцев Адриан рисовал именно это — жизненные ситуации. Точнее — две из них. Благодаря дружеской поддержке отца и немецкой железной дороге он запечатлевал на бумаге бытовые сценки, связанные со счастьем и его противоположностью — Адриан не знал точно, как это назвать, но точно не несчастье.

Все началось весной, когда его отец три пятницы подряд не успел на электричку и был так разозлен и расстроен, что вытащил крошечный фотоаппарат и начал фотографировать других пассажиров на перроне, у которых прямо из-под носа тоже ушел поезд. Они раздоса-дованно и сердито оглядывались по сторонам.

Отец Адриана.

Он был больше двух метров ростом и больше двух метров в ширину (ну почти) — настоящий медведь, только значительно миролюбивее. В конце концов оказалось, что маленький цифровой фотоаппарат стал не чем иным, как его второй душой — нежной, маленькой и полной разных историй.

С тех пор отец начал фотографировать людей, в глазах которых еще отражались огни отъехавшей электрички, и Адриан решил, что будет срисовывать со снимков их лица. Он понимал, что смотрит на них глазами отца, и поэтому не был до конца уверен, можно ли считать такое занятие искусством. Но это и не имело никакого значения, second eye[2] — даже если так, Адриан все равно будет рисовать.

Людей, которые опоздали на поезд.

Серия портретов, выполненная Адрианом Тайсом, бумага и карандаш.

Позднее — прикрепить титульный лист.

Позднее — может быть, написать «Для Стеллы».

Ах, хватит, хватит!

«Позднее» было так давно.

С тех пор отец работал вместе с сыном и постоянно привозил новые фотографии. Он держал серебристый фотоаппарат в огромных ладонях, как хрупкую птичку, и взволнованно показывал Адриану, какие люди сегодня не успели на поезд. В свою очередь, тот загружал фотографии в компьютер и всякий раз подолгу рассматривал незнакомые лица; он оценивал их подобно тому, как его отец иногда в течение минуты туда-сюда перекатывал во рту красное вино, прежде чем наконец проглотить.

Ближе к лету они расширили коллекцию сюжетов благодаря вышедшим из строя кондиционерам, из-за которых пассажиры, ругаясь и потея, порой ждали поезда в течение двух-трех часов. Но после десятков подобных фотографий отец заявил: «Достаточно, сынок, теперь я буду делиться с тобой счастьем!» И с этого дня он фотографировал нечто другое: радостных людей на перроне вокзала.

Тех, кто кого-то встречал.

Тех, кто кого-то провожал, но тем не менее был счастлив за уезжающих.

Адриан осторожно погладил рукой портрет, лежащий сверху, — лицо женщины, которая смотрела на кого-то и улыбалась одними глазами. Давай, нарисуй серию портретов на тему «Жизненные ситуации».

Это сказала Стелла.

Он показывал ей все свои работы, она знала каждый рисунок, иногда смотрела на Адриана с явно наигранной серьезностью и с неподдельной гордостью говорила: «Метр девяносто, продолжай в том же духе, когда-нибудь ты станешь великим художником! Чтобы жить тебе в здравии!»

Если бы все шло по плану, тогда бы Стелла обрадовалась: конкурсу, подходящей теме, всему. А теперь?

Теперь — порыв, вспышка. Навязчивое воспоминание, которому больше не было места в голове Адриана, снова настигло его. Он успокоился от мыслей о фотографиях и об отце. На несколько минут тот закрыл сына своей медвежьей полнотой от всего плохого. Но напрасно, сто раз напрасно: память ничего не упускает. Адриан сидел тут, за своим письменным столом, и вдруг со всего размаха ударил кулаком по бумаге — чтобы жить тебе в здравии). — ударил по одному и без того искаженному лицу — и тотчас пожалел об этом. Нет, подумал он и разгладил бумагу.

Адриану не стало лучше, но он знал, что делать. В самом низу, под листками с изображениями всех пропущенных поездов и непро-пущенных лиц, лежало еще кое-что. Рисунки кистей и ступней Стеллы — только не плакать! Он вытащил эти рисунки и увидел на них руки: сжатые кулачки, узкие ладони, коротко обрезанные ногти на тонких пальчиках, большие достают до кончиков средних или зажаты под указательными. Увидел он и узкие ступни: сползшие носки, голые пятки (значит, рисовал летом), пальцы, которые прижались друг к другу как шушукающиеся старые рыночные торговки. Только не плакать! Не думать о том, как Стелла сидела на корточках под письменным столом — уже целую вечность она так не делала.

И снова — внезапный жар, горечь, ярость, неконтролируемый гнев, злость на себя самого, на Стеллу, на всех и сразу — все то, что он впервые ощутил в Доме Трех Мертвецов.

Адриан взял рисунок голой ступни, мягкий и темный. Медленно он разорвал его сверху вниз — две половинки получились неровными. Потом еще один листок (нога в носке), и еще, и еще. С каждым разом его действия становились все смелее, а края обрывков — все ровнее. Он бросал рисунки куда попало. Ха! — если Стелле нужны новые, то пусть их нарисует грузинский наглец! И Адриан продолжил разрывать ладони и ступни, ступни и ладони; покончив с ними, он принялся за веселые лица, все лучше, чем плакать. Он разделался с двадцатью такими портретами, когда услышал, как его мать нерешительно постучала в дверь. Он положил чье-то улыбающееся лицо на стол и обессиленно подумал: «Нет!»

Было ясно, что она все-таки войдет. И вот она уже стояла в комнате — высокая, с осветленными прядями и слегка сутулой спиной, с безвольно опущенными вдоль тела руками, вместо фартука за поясом кухонное полотенце в клеточку. А из открытой двери в комнату подул холод. Ее очки еще никогда не казались Адриану такими уродливыми, а слова неподходящими — ведь в этот миг она, как нарочно, сказала:

— У тебя все лицо мокрое. Ты плакал?

Несколько секунд Адриан просто смотрел на испуганную мать, потом встал со своего стула и в два шага оказался прямо перед ней.

Поднял нос высоко-высоко.

Выдохнул.

Сделал глубокий вдох.

И закричал.