Сны хрустальных китов

Серебряный колокольчик (эпизоды 3 и 4)

Прошёл день, минул второй, а Путник по-прежнему оставался в гостях у ворожеи. Словно ему и некуда было больше стремиться, бежать, путаться в травах и путать свои следы. Сытная еда, тёплая постель заменили вечное движение вперёд, в никуда. Каждое утро твердил он, что вечером соберёт пожитки и простится с Тивиссой, и каждый вечер намеревался с первым рассветным лучом подобно ужу ускользнуть из её дома. Но не сделал ни того, ни другого.

Месяц астры таял тонкой свечкой, курясь утренними туманами, капая воском косых дождей. Несколько раз Путник сопровождал свою благодетельницу в её походах в лес, что раскинулся за деревней. Там находилось великое множество грибов и ягод, которые Тивисса собирала в одну из своих многочисленных корзин, пока мужчина срезал подходящие прутья и ветки для работы над следующими. Возвращались они ещё до обеда и принимались за домашние хлопоты, которых всегда было в достатке. Ворожея продолжала разбирать записи предков, тщательно переписывая обрывки чужих знаний в свою книгу. Иногда она зачитывала Путнику кое-что забавное или, наоборот, заставляющее задуматься, но, в основном, молча переносила истории на бумагу, не отвлекаясь на разговоры.

Погода ухудшалась, от промозглой сырости перестал спасать даже вязанный жилет, найденный Тивиссой на чердаке. Стоило выйти из дома, как весь становился мокрым от висящей в воздухе мороси. Печь топилась без перерыва, так что Путнику приходилось по несколько раз на дню бегать к поленнице. Дерево не принималось гореть до тех пор, пока ворожея не выливала на него какую-то тёмную жижу. Тогда пламя бешённым псом кидалось на добычу, облизывая вначале чародейское зелье, а потом принимаясь за основное блюдо.

— Что это? — спросил Путник в первый раз. От жижи шёл резкий неприятный запах. — Напоминает смолу.

— Рудная желчь. Так её называл купец, у которого я купила бутыль. А откуда она берётся, он и сам не знал. Одни говорят, что из-под земли, другие — будто черпают её прямо из огромного озера посреди мёртвых долин. Слышала я и такое, что нефть делают злые духи, живущие в горах. Но одно правда: коль загорится, ничем не потушишь — ни водой, ни песком. Так что, Путник, будь осторожен.

Гость в ответ понятливо кивнул. Он и не собирался трогать лишний раз странную вонючую жидкость, тем более, такую опасную. Чем дольше он жил с Тивиссой, тем больше удивительных предметов и субстанций попадалось ему на глаза.

Чтобы хоть как-то отработать кров и еду, Путник попросил хозяйку научить его изготовлению корзин. Та приказала прежде соорудить основание для венка. Тело Путника само знало, как лучше сгибать иву, как перехватывать и соединять прутья. Ловкие пальцы быстро крутили и вертели их, делая сложное плетение. Когда задание было выполнено, Тивисса не нашла, к чему придраться.

— Ты раньше такое делал? — спросила.

— Я — нет, — честно ответил мужчина.

Ворожея с недоверием посмотрела на гостя. Она уже не первый раз замечала в нём различные странности. По утрам, стоя перед зеркалом, Путник выглядел так, словно первый раз в жизни видел собственное лицо. Частенько он сидел, задумчиво рассматривая свои ладони и ступни. Когда Тивисса дала ему иглу с ниткой, чтобы гость зашил свою сумку, тот ответил, что не уверен, умеет ли шить. А спустя несколько минут залатал прореху аккуратными, ровными стежками, какими и не каждая девица владеет.

Небо расчистилось неожиданно. Ещё накануне его покрывала грязно-серая пена облаков, а сегодня под ними обнаружился бездонный океан лазури. В то утро Путник проснулся сам не свой, как после затяжной дружеской пирушки. Голова была тяжёлой, перед глазами всё кружилось. Не сразу мужчина заметил сидящую радом Тивиссу.

— Что произошло? — слабым голосом поинтересовался он.

— И часто тебе снятся кошмары? — вместо объяснения спросила ворожея в ответ.

— Бывает.

— Ты звал кого-то во сне. А ещё прощения просил. Я попыталась тебя разбудить, но у меня ничего не вышло. Ты всё повторял: «Прости меня, прости…» Кому, не понятно. Расслышала только «…иль». То ли Хёнвиль, то ли Янвиль, не разобрать было.

Путник откинулся назад, прислонился к тёплому боку печи. По вискам и спине тёк пот, но внутри всё заледенело. Сердце билось неровно, пропуская удары. На этот раз, и это чужак знал точно, не было ни воды, ни ломающихся мачт, ни утробного завывания монстра. Только крики чаек да размеренный плеск волн. Только девушка, одиноко стоящая у причала. Она махала ему рукой, пока корабль не превратился в маленькую точку на горизонте.

— Ёнвиль, — выдохнул Путник.

— А, ну-ну… — протянула его благодетельница. — Думаю, я знаю, чем могу помочь. Надо только приманить сюда хорошие сны. Если всё сделать правильно, возможно, ты сможешь навсегда избавиться от их дурных собратьев.

Тивисса вскочила на ноги, закружилась по кухне, собираясь куда-то. Накинула на плечи уже знакомый гостю платок, залезла в сундук за небольшим мешочком с деньгами. Ещё раз оглядев комнату, приказала:

— Я вернусь быстро. Можешь позавтракать, пока меня не будет.

Но Путнику кусок в горло не лез. Стоило ворожее пересечь порог, как он снова улёгся на лавку и закрыл глаза. Пытался вызвать в памяти образ принцессы Берении, но девичье лицо расплывалось, а одежда превращалась в одно яркое пятно. У неё были серые глаза и толстая светлая коса. Вот и всё, что мужчина твёрдо знал, но никак не мог представить. Ёнвиль легко взбиралась по горным тропам, но звук её шагов смешался с тысячей других похожих.

— Ты обещал ей, что вернёшься, — полушёпотом пробормотал Путник.

Не надо ворошить ушедшее. Однажды оступившись, сойдя с тропы, теперь он увяз в болоте по самую макушку. То обещание невозможно было выполнить, и мужчина отлично знал об этом. Понял ещё до того, как их судно отчалило от северного острова.

К тому времени, как Тивисса воротилась, Путник немного пришёл в себя. Ворожея поставила на стол небольшой горшочек, выложила несколько мелких рябых яичек и тряпицу с каким-то коричневым порошком. От последнего шёл приятный, сладкий запах, но стоило гостю сунуть нос поближе, как он тут же расчихался. Тивисса сняла с крючка сито. Вместо конского волоса или тонких льняных нитей на дно его натянули золотую канитель. По бортам шёл выжженный узор, такой же гость видел на крышке сундука и нескольких мисках, которые ему не разрешалось трогать. Более всего он напоминал угловатую вязь южан, но ни одного отдельного символа разобрать не удавалось. Крючки и палочки цеплялись друг за дружку, перекрещиваясь с завитками спиралей и кривоватыми полукружьями.

— Хорошие сновидения очень пугливы, привлечь их можно только с помощью пирогов из солнечной муки, — заявила женщина. Надо быть очень внимательным, чтобы тесто получилось пышным. Впрочем, ты сам всё увидишь.

С этими словами Тивисса взяла сито и принялась трясти им, будто бы просеивала что-то. Льющийся из окна солнечный свет разбивался сверкающими нитями. Путник так и застыл рядом, глядя как буквально из воздуха в глубокую посудину падает чуть желтоватая мука. Он заглянул в сито, подозревая какой-то обман, но там было абсолютно пусто. Ворожея глянула на гостя и звонко рассмеялась. Сущий мальчишка, впервые увидевший балаганные фокусы, вот как тот выглядел.

Когда в чашке накопилось достаточно света, женщина разбила в него принесённые яйца, добавила самого обычного молока и большую ложку густого, тёмного мёда. На вид волшебное тесто ничем не отличалось от обычного. Тивисса погрузила в чашку руки и принялась вымешивать его. Масса сначала ко всему липла, но постепенно женщине удалось слепить из неё шар. Тут в ход пошёл и коричневый порошок, и припасённые заранее дроблённые орешки. Ворожея била тесто, катала, всячески мучила, чтобы оно стало ещё воздушнее.

— Эх, забыла! — вдруг с досадой бросила она.

— Что?

— Да за домом, видел, такая травка голубая растёт? Мне бы одну-две метёлочки принести.

— Хорошо, я схожу, — решил Путник. Женщина с благодарностью улыбнулась.

Траву он нашёл быстро. Осторожно сломал несколько веточек с мелкими листочками, растёр в руках. Пахла она пряно и одновременно, свежо. Такую траву на его родине использовали лишь ведуны. От её сока любой металл быстро ржавел, а клинки тупились, а потому называли эту траву железной. А вот Тивисса сушила и заваривала её вместе с ягодами, клала в самодельные мешочки да оставляла между слоями сложенного белья, и вовсе не считала бесовским растением.

Путник замер посреди сеней. Из-за двери раздавался голос ворожеи.

Зима пургою вымещает злобу

И белый снег следы совсем укрыл.

Другую, шепчет, он нашёл зазнобу,

К твоей двери тропинку позабыл…

Знакомые слова и мелодия острым лезвием рассекли грудь. Откуда Тивисса могла знать эту песню? Где услыхала?

В детстве они с братьями часто бегали на площадь посмотреть выступления местного балагана. Старшему Мирдару всегда нравились представления, где показывались подвиги героев-богатырей и мудрых князей. Те спасали юных дев и сражались с чудовищами. И непременно девы всегда оказывались прекрасными, а чудовища побеждёнными. С размалёванными глиняными головами и матерчатыми туловищами, куклы приводились в движение с помощью палок или ниточек, тогда как любимый путником Петрушка был всего лишь по-особому сделанной рукавицей. И сейчас он чувствовал себя таким же персонажем пьески. Губы его шевелились сами по себе, только вот актёр, кажется, забыл все реплики.

Резко дёрнув на себя дверь, мужчина ввалился в кухню, испугав Тивиссу.

— Почему? — только и смог прошипеть он.

Дышать стало невозможно, воздух едва проталкивался внутрь, а выходил со свистом. В сжатом кулаке так и осталась сорванная трава, на которую он только сейчас обратил внимание и немедленно, словно какого мерзкого жука, бросил на столешницу.

— Что «почему»? — Женщина отставила тесто, вытерев руки о расшитый петухами рушник.

— Почему ты поёшь? — Снова не то.

— Я всегда так делаю. С песней и работа быстрее спорится. Да чего ты смотришь на меня так, гость дорогой? Али какая собака тебя покусала, пока ты за цветами ходил?

— Но почему именно эта песня? Прежде я её слышал лишь от одного человека.

— Ах, вот чего, — поджала Тивисса губы. — Не знаю, кто тот человек, а только мне её мать пела, а ей — бабушка. Песня эта старинная, в нашем роду её всякий знает.

— Вот как… — устало опустился на стул Путник.

Только сейчас он осознал, сколько же вёсен с тех пор прошло. Куда бы ни заносила его судьба, в каких краях не приходилось бывать, а слова эти, как и прежде, преследовали мужчину. Кутаясь холодными ночами в свой плащ, грезил Путник о родном пороге и той, что повторяла раз за разом, пока не смолкала самодельная дудочка: «Моя любовь, к тебе любовь до гроба, сама в ночи тропинку проторит…» Но чем дольше он бродил по свету, тем больше чудилось в тех словах скрытой угрозы. Тело певицы давно истлело, а Эхо стало одним из перьев Небесной Птицы, но песня продолжала звучать в голове её возлюбленного.

Тивисса тяжело вздохнула и заговорила, ни к кому не обращаясь:

— Не хорошо без оберега ходить. Никуда не годится. Тут-то, в деревне, ещё ничего. Пока стоит охранное дерево, никакая шушера сюда не сунется. А то вот мой дядька. Уж такой был пьяница беспробудный, а только всегда до дома в целости добирался. Через лес по ночам ходил, ни один зверь его не тронул, ни один человек не обидел. А стоило колокольчик потерять, так на следующий день его в овраге нашли с шеей свёрнутой. Решено, — женщина отщипнула немного теста, укладывая ровный колобок на жестяной поднос. Несколько таких же кругляшей уже красовались на нём, всего семь штук. — Завтра же пойдёшь со мной к колокольному дел мастеру.

Путник не поспевал за размышлениями ворожеи, но спорить с ней не стал. В конце концов, ничего плохого в том, чтобы сходить к колокольнику, не было. Если Тивиссе станет спокойнее, так тому и быть. После своего первого преображения Путник пытался жить как все: осесть, завести подобие семьи. Он жёг костры на день весеннего равноденствия, старался задобрить духов земли и воды, ставил в углу хаты блюдечко с молоком для домового. Да только ничего не выходило путного. Чтобы он не делал, не было Путнику покоя. Вновь и вновь возвращался он к началу, не веря больше ни в молитвы, ни в ритуалы, ни в звон колокольчиков.

Пироги вышли удивительно душистыми и румяными. Мужчина протянул руку, хотел было съесть один, но Тивисса неожиданно запретила:

— Не трогай ни в коем случае! Если попробуешь один раз, никакой другой пищи не захочешь. Мука из солнечного света человека совсем не питает, от неё только дурнеешь, — с этим взяла весь поднос и унесла его на улицу.

Как и было обещано, на следующий день они вдвоём отправились к мастеру колоколов. Таковой проживал через три дома и оказался дородным дядькой за пятьдесят с густой чёрной бородой и красным от печного жара лицом. Оглядев чужака будто какую-то диковинку, колокольник протянул руку:

— Ястреб.

— Путник, — ответил рукопожатием тот.

Издревле к колокольным дел мастерам, как в деревнях, так и в самых крупных городах относились одинаково с уважением. Никто не смел ни словом, ни делом обидеть колокольника, ибо только они владели древним ремеслом изготовления оберегов, в которых заключалась часть человеческого Эха. Им разрешалось въезжать куда угодно, не платя пошлину, и заниматься любым трудом. Частенько мастера совмещали изготовление колокольчиков с работой кузнеца или стеклодува. Вот и сейчас, пока чужак беседовал с Ястребом, Тивисса прохаживалась вдоль полок с разнообразными подковами, гвоздями и мотыгами.

— Значит, хочешь выковать себе оберег. В дорогу или на дерево повесить?

— А как сам думаешь? — От чего-то захотелось подзадорить мастера.

— Думаю, что ты прекрасно обойдёшься и без него, — ухмыльнулся тот.

— Правильно думаешь. Но вот она, — Путник кивнул в сторону остановившейся ворожеи, — талдычит иное. Обижать её вовсе не хочется. Так что, господин Ястреб, уж постарайтесь на славу.

Мастер провёл заказчика в дальнее помещение. Тут имелось лишь одно небольшое круглое окошко, забранное бычьим пузырём как в самых бедных избах. Да и остальную обстановку богатой нельзя было назвать: пара лавок, стол да светец в углу. И только гладкие стены украшало огромное изображение Великой Птицы. От окна-глаза вверх тянулась изящная голова с гребнем, дальше с востока на запад шла шея, переходившая в длинное тело. Огромные крылья закрывали всю поверхность сводчатого потолка, а хвост простирался до самой двери. Каждое перо было выписано с необычайной тщательностью, и казалось, будто Путник оказался в гнезде божества.

Синь и бирюза их постепенно сменялась фиолетовыми и розоватыми разводами на спине птицы, переходя вновь в чистый голубой цвет полуденного неба, а потом превращаясь во тьму с горящими точками звёзд-пушинок. Каждый день Великая Птица облетала Элпис. И пока левый глаз её — дневное светило — был открыт, в небесах светило солнце. А как устраивалась Птица на отдых, подбирала под себя громадные черные лапы, так и наступала ночь. Но и тогда следила она за своими неразумными птенцами, приоткрыв левое, горящее серебром око.

Прежде колокольник набросал рисунок будущего оберега. Потом долго и пристально смотрел на заказчика, щупал ему пульс, водил вокруг раскрытыми ладонями. Всё это Путник уже проходил, и не раз. И когда Ястреб закрыл окошко ставнями и начал в темноте расставлять в особом порядке зеркала и лампадки, мужчина окончательно смирился с происходящим. Не знал он, что увидит мастер. Может, ничего особого, но если навыком Ястреб владеет прилично, не прочтёт ли он всю судьбу Путника? Не расскажут ли ему зеркала о страшной тайне, что хранит чужак многие годы? Утешало одно: никому об увиденном Ястреб рассказать не сможет. Иначе и оберег силу потеряет, и самого мастера ждёт позор на всю жизнь.

Путник заглянул в ближайшее зеркало. Вначале гладкая поверхность отражала лишь его собственное лицо, освещённое тусклым светом лампады. Но постепенно в глубине один за другим стали возникать образы. Пока лишённые цвета и объёма, подобные размытым теням. Отец, мать, Мирдар…

С каждым мгновением видения становились всё чётче, напитывались краской. Путник и сам не понял, когда пропала комната колокольника, и он очутился посреди залитой солнцем улицы. И не месяц астры стоял, а начало третьего месяца весны, и повсюду было белым-бело от цветущих вишен, яблонь и груш. На гнедом коне восседал широкоплечий мужчина с копной тёмно-пшеничных волос, а в седле чалой кобылы трясся белобрысый юнец. Лепестки падали им на макушки, лезли в рот, так что приходилось то и дело отплёвываться.

— Вот скажи мне, почто так орать надобно было? — спросил младший из всадников. — И какая ему вожжа под хвост попала? Ну, не нравится мне эта девица, что я могу поделать. Так нет, заладил, чтобы я женился, и немедля. А, я может, в другую влюблён.

— Да ну? — изумился второй. Впервые слышал он от брата такие речи. — И в кого же это, интересно?

— Я сказал «может», — сразу стушевался юноша. — Просто надоело всё это. Сам Мирдар, между прочим, жену себе несколько лет искал, пока не нашёл по сердцу. А мы с тобой, что же, хуже него? Батюшка никогда меж нами различий не делал, всё делил поровну, у всех совета спрашивал, всем слова давал. А как не стало его, так Мирдар совсем зазнался. Хочешь за всех решать, всем указывать. Мы с тобой не холопы, а родная кровь великому князю.

— Ты больно-то не ворчи. Сам знаешь, Мирдар вспыльчив, да отходит быстро. Поговорите после с холодными головами. Уверен, всё разрешится.

— Тебе хорошо, — завистливо протянул белобрысый. — Поругались, махнул в гарнизон своих дружинников гонять. А я как девка красная, сижу в тереме, носа за порог казать не могу. Хоть бы брат своё обещание выполнил, отправил меня куда. Уж больно хочу я края другие повидать, узнать, правду ли о них в книгах пишут.

Ничего на это не ответил его собеседник. Только улыбнулся себе в усы горько. Знал бы Эритель, каково это — месяцами родного дома не видеть. Знал бы, как тяжело каждый раз седлать коня, не зная, через сколько вернёшься. И вернёшься ли?

При батюшке всё было более-менее тихо. Но, сейчас то тут, то там на границах вспыхивали лесным пожаром восстания. И, почуяв слабину нового правителя, соседи принялись точить мечи. К счастью, пока на рожон не лезли. Присланные в столицу послы елейно улыбались, раскланивались, едва что носки сапог Мирдару не целовали. Но за всеми этими ужимками и улыбками, за сладким многословием неизменно слышалось одно: «Отдайте нам то, выдайте это». Так что женитьба младшего из братьев-княжичей была делом времени. А любовь…

Говорили, что принцесса Берении невозможно как хороша. Да и возраст у них с Эрителем одинаковый. Только вот забавы у неё были вовсе неподходящие для девицы. Не любила Ёнвиль в светлице сидеть да крестиком вышивать. Брала она лук со стрелами и целыми днями лазала по горам да стреляла местную дичь. Сама правила кораблями и сражалась наравне с мужчинами. Но что поделать: сурова природа северных остров, потому и люди там рождаются ей под стать.

Они выехали на широкую улицу. По другой стороне дороги два вола тянули телегу. Завидев княжеских родичей, возница громко закричал:

— Тпру-у, стой! Доброго здоровья, милостивые судари.

— И Вам, Касьян Демидович! — откликнулся старший из братьев.

Хорошо знал он купца, что поставлял к княжескому двору различные продукты и редкие товары. Отчасти из-за этого дела Касьяна Демидовича шли в гору. Слава человека надёжного, которому «сам князь доверяет», делали купца в глазах других клиентов значительнее и важнее.

Но Касьян Демидович нос не задирал. В палаты входил без шапки, и всем встречным кланялся без разбора: и дворянам, и челяди. И все знали: не ради выслуги, не ради лишнего золотого, а только из уважения так делает купец. На Касьяна трудилось два десятка расторопных людей, имелось несколько подвод, которые он отправлялс крупными караванами в разные страны. Но самой большой мечтой купца оставалось собственное судно, чтобы вести дела и за морем. Не часто можно было увидеть Касьяна Демидовича вот так, в простой рубахе из некрашеного льна да ещё самого правящего возом.

Младший князь точно в статую обратился, глядя на сидящую в телеге девушку. Та потупила взгляд в ответ и приветливо улыбнулась. Потом, словно спохватившись, подняла глаза на второго всадника.

— Юлана, — кивнул тот. — Как поживаешь?

— Хорошо, Османт… Родимович, — с некоторой запинкой ответила купеческая дочка.

Большие светло-карие глаза смотрели на всадника с некоторой опаской, будто Юлана боялась сболтнуть лишнего или как-то выдать свои истинные чувства. Телега уже покатила дальше, и лишь тогда девушка крикнула:

— Погоди, батюшка!

Пришлось купцу послушаться. А Юлана соскочила на землю, подбежала к чалой лошадке и что-то зашептала Эрителю. Всего несколько долгожданных слов: «Жду вечером на нашем месте… не забудь…», — и стрелой помчалась обратно.

Когда свет померк, и Путник вновь оказался в комнате, на лице его блестела солёная влага. Он помнил, как тем же вечером Юлана стояла в проёме заброшенного амбара, а тёплый свет заката падал на её светлый сарафан. А через два месяца на столицу обрушилась беда.

Ястреб ничего этого не видел. Или не пожелал смотреть. Всё, что пережил чужак, проходило сквозь него, как ручей проходит сквозь щель между камнями на дне. Только сор оставался с одной стороны, а чистые, светлые воспоминания бежали дальше. Но мастер знал, что всю грязь и ил даже ему не по силам вычерпать. Предательство калёным наконечником вонзилось в тело Путника, да так и осталось. Скоро уже и непонятно будет: где кончается сердце и начинается металл.

Догадался колокольник и об истинном имени чужака. Много легенд ходило с тех пор, как жили в Сартии трое братьев-князей. Когда на их земли напало громадное чудище, разоряя села и убивая всех жителей без разбора, двое младших отправились в путь по морю. Искали они способ убить тварь, а нашли собственную погибель. Отправились на дно их ладьи, а сами княжичи утонули в ледяной воде вместе со всей дружиной. Лишь спустя несколько месяцев к родному берегу прибило несколько досок да обрывок чьего-то платья.

— Что, Ястреб, — вывел мастера из долгих раздумий заказчик, — будешь ковать мне оберег? Возьмёшься за такую работу или не по плечу тебе она?

— Возьмусь, государь.

— Не зови меня так, — посуровел чужак. — Это раньше все мне кланялись, но те времена давно минули. Я теперь всего лишь Путник. Так и обращайся ко мне, как к ровне.

Под вечер работа была закончена. Небольшой медный колокольчик Путник отдал Тивиссе. Та непонимающе подняла брови:

— Потерять боюсь, — ответил мужчина. — Повесь его где-нибудь.