Сны хрустальных китов

Йовилль (фрагмент 1)

Давным-давно, когда люди ещё и не помышляли о полётах над облаками, на островах, что сейчас зовутся Северными, жили два племени. Жители гор прокладывали туннели, добывали самоцветы и руду. Они слыли великими мастерами кузнечного дела, знали секреты выплавки и закалки оружия и создавали непревзойдённые по красоте украшения. Племя долины растило хлеб, занималось рыболовством и разводило скот. Многие из них разбирались в целебных травах, умели заговаривать раны, но лишь некоторые творили настоящую волшбу. Славились жители долины своими изобретениями, хитроумными вещицами из дерева, а также дивной посудой из глины.

Долгие годы оба племени жили мирно бок о бок. Десятки купеческих караванов ровняло колёсами дороги, увозя железо и шерсть к подножию гор, и доставляя многие пуды ржи и телеги, гружённые лесом, вверх. Не было меж горцев и их соседей ни дрязг, ни столкновений. Но каждое племя ревностно хранило свои секреты, в тайне надеясь однажды обрести ещё большие знания и силу, и стать властителями всех островов.

Но однажды пришла большая беда — страшная засуха. За полгода не выпало на северные земли ни одной капли дождя. Обмелели реки и озёра долины. Погибла рыба, и нечем стало поить стада. Пожухла трава, обратились хлеба в бесполезную солому. Даже деревья до срока начали сбрасывать листву и хиреть. Десятками резали люди овец, пока оставшиеся дохли на глазах. Худо пришлось и горцам. Да только даже в самое суровое время не оставила их гора-матушка: с её убелённой снегом вершины по-прежнему спускались слезами животворные ручейки. Поблекли цветастые луга, но питавшие их воды надёжно спрятались под камни, продолжая омывать корни самых упрямых растений. Издревле горцы били диких хищных зверей и шили из их шкур одежды. И как пришла в их дома беда, вспомнили они о заветах отцов, взяли в руки луки и отправились на охоту. Недаром среди них ходила присказка: «Где муж горы выживет, брат степи переживёт, сын леса не сдюжит».

Вслед за засухой наступил мор. Покуда горцы худели, племя долины редело. Сначала, как это было принято, тела хоронили в землю, но та стала твёрже скалы гранитной, а сил рыть могилы уже не осталось. И тогда потянулся над долиной дым, поднимаясь все выше, закрывая безжалостный Глаз Птицы. Всё провоняло смрадом и горечью утраты. Жаркие как дни, ночи пылали десятками костров, и небеса сотрясались от плача вдов, потерявших мужей, и родителей, что пережили своих детей.

— Не могу я так больше, — заявил однажды Тровиль, отставляя поутру стакан с кислым молоком. Лишь оно да вяленое мясо теперь осталось у жителей долины в качестве пропитания. — Отправлюсь в горы. Возьму с собой всех коз, что у нас остались, поищу там зелёной травы.

Человек он был решительный. Сказал — сделал. Взял с собой бурдюк да котомку и ушёл со своим маленьким стадом. День его не было, и два его не было, а там и месяц минул.

Забеспокоилась жена Тровиля, стала просить старшего сына:

— Сынок мой родимый, вот тебе голова сыра да бутыль кваса, возьми их и иди в горы. Найди отца своего.

Так и поступил старший сын. Уходя из дому, наказал он братьям и матушке:

— Если воротится отец прежде меня, пришлите весточку с моим ручным голубем. Он умеет ворковать на разные голоса, я всегда его пойму.

Но неделя прошла, а от Тровиля ни слуху, ни духу слышно не было. А на восьмой день возвратился старший сын. Печально опустился он лавку и сказал:

— Не нашёл я матушка, ни отца нашего, ни следов стада.

Тогда отвечал средний сын:

— Отправлюсь тогда я в путь. Может, мне повезёт больше. Ежели без меня вернётся отец, пришлите весточку с моим ручным щеглом. Он умеет щебетать разные мелодии, я пойму, что он мне пропоёт.

И, взяв последнюю краюху хлеба да бутылку кваса, отправился на поиски отца. Неделя прошла, и вторая минула, но на пятнадцатый день вернулся средний сын. Опустился тяжело он на лавку и промолвил:

— Не нашёл я отца нашего, но нашёл следы стада. Привели они меня в одно горное селение. Постучался я в ближайший дом, но не открыли мне. Постучался во второй, но там хозяева оказались не более дружелюбны. Тогда, уже теряя надежду, постучался я в третий дом. Отворил мне седой горец дверь, пригласил передохнуть. Долго я бродил, с непривычки устал настолько, что не смог идти дальше, не подкрепив сил. Вынесла жена горца мне свежего молока и мясную похлёбку. Ох, матушка, давненько я не ел такой похлёбки и не пил такого жирного молока!

— Но откуда у горцев такие яства? — удивилась мать.

— Попытался я расспросить их, но тут хозяин встал с места и закричал, чтобы я убирался. «Мы всех путников привечаем, да не каждый путник суёт нос в наши дела. Коли ты поел, так собирайся и уходи. На дворе ещё день, успеешь найти приют до ночи. Но в нашем доме остаться не смей». Что мне оставалось? Он так угрожающе смотрел, а у меня с собой ни пращи, ни кинжала. Решил я уйти подобру-поздорову.

— Эх, не нравится мне это, — вздохнул младший из сыновей. — Разреши-ка мне, матушка, отправиться в то село и все самому выяснить. Ты же знаешь, нет никого лучше меня в игре в прятки. Проникну туда, никто и не заметит. Вряд ли отец вернётся раньше меня, но я возьму с собой своего ручного ворона. Он может говорить по-человечьи, вы всегда поймёте, что со мной произошло.

— Не ходи, — запретила мать. — Боюсь, уж нет вашего отца в живых. И скота нашего нет. Оставайся лучше дома. Уж как-нибудь попытаемся протянуть до зимы.

Но не послушался младший сын. Тайком, без всего, с одним ручным вороном в плетёной клетке, выскользнул он вечером из дома.

Долго шёл он пустыми полями, долго пробирался сквозь дремучие леса, но вскоре достиг подошвы горы. Голодно ему было, но обученный ворон отыскивал для хозяина съедобные семена и орешки. Страшно ему было, но чернокрылый товарищ подбадривал: «Всё хорошо, всё хорошо! Не бойся, не бойся!»

Так прошла неделя, и вторая закончилась. Наконец, младший сын Тровиля, добрался до того села, о котором рассказывал средний из братьев. Не стал он стучать ни в первый с краю дом, ни во второй, а попросился сразу на ночлег в третий. Дверь ему открыл седой горец. С подозрением посмотрел он на пришельца, но широкая улыбка юноши и взор его приветливый растопили суровое сердце. Да только едва сын Тровиля переступил порог, как из его сумы раздался странный звук:

— Что это у тебя за спиной?

— Мой ручной ворон. Я всегда беру его с собой, когда ухожу далеко от дома.

— Не люблю птиц, — проворчал горец. — Оставь суму за порогом, если хочешь остаться тут на ночь.

— Делать нечего, — не стал спорить гость.

Отошёл он подальше от дома, достал из сумы клетку, а из клетки своего друга-ворона и зашептал так, чтобы не слышал хозяин:

— Лети, ворон, во все четыре стороны. Найди отца моего, не важно, жив он или в землю зарыт. А как найдёшь, возвращайся тот же час к матушке и братьям, расскажи им всё, что увидел и услышал.

Наклонил ворон голову, посмотрел на хозяина умным тёмным глазом и бесшумно взлетел ввысь. Теперь юноша мог пересечь порог чужого дома, не опасаясь, что его выгонят. Жена горца подала ему миску похлёбки, в которой плавали кусочки мяса. Удивился младший сын Тровиля: неужто оно каждый день такое едят? Но вызнавать напрямую не стал. Вместо этого принялся он нахваливать стряпню:

— Ох, вкусна! Ох, вкусна! А трав-то сколько, а кореньев! Не пойму никак из-за этого, какое же это мясо? Дикого барана? Косули? Нет-нет, точно кролика. Это ведь кролик, да, хозяюшка?

— Козлятина, — не удержалась, вымолвила польщённая стряпуха. — Нынче муж мой зарезал нашего единственного козла.

— Надо же… я всегда думал, что козлятина вонючая. Но вы так смогли приготовить, что и не догадаешься. Хорошо! Но много, боюсь, как бы плохо не стало. Нет ли у вас чего-нибудь запить?

Щедрая женщина плеснула гостю молока. А тот опять завёл прежнюю песню:

— Не пил я ещё такого прелестного молока. Хорошая у вас ослица!

— Что за невежда! — в сердцах бросил горец. — Совсем козье молоко от ослиного отличить не может. Где ты рос парень, в какой глуши?

— Я рос там, где люди не обманывают других людей, — словно бы в шутку ответил гость. — Но мест таких вы ни на одной карте не найдёте. Спасибо вам обоим за гостеприимство, да пора мне и честь знать.

— Куда же ты? — не поняла жена горца. — Солнце уж зашло, скоро звёзды покажутся. У нас в горах по ночам холодно, переночуй, а утром снова отправишься в дальнейший путь. Мы люди не бедные, у нас есть три сына да все помогают, чем могут своим старикам-родителям. Уж тюфяк да одеяло дадим тебе, не обидим.

Но юноша гнул своё:

— Некогда мне рассиживаться. Должен я утром завтрашним встретиться со своими пятнадцатью братьями. Каждый из нас сызмальства, что ветерок, свободен. Каждый по своим дорогам ходит, собирает всякие редкости, да записывает разные поучительные истории. Раз в году мы все собираемся в одном месте и обмениваемся тем, что успели выучить и узнать в своих путешествиях. Опоздать мне никак нельзя.

— Вот странный человек! — хлопнув по колену, рассмеялся горец. — Говоришь, что много где побывал, а сам ни в мясе, ни в молоке не смыслишь. Обувь твоя совсем не крепкая, а сума совсем тощая. Наверное, ни верёвки, ни топора не носишь. Как же так можно по дорогам-то скитаться?

— Ай, да чем мне верёвка? Знаю я слова заветные, которые могут крепче любой пеньки связывать. Да и топор без надобности. Умею я такие цветы находить, от прикосновения которых деревья сами собой на щепки распадаются. А что до обуви, так я большую часть времени и ступнями земли-то не касаюсь. Могу подошвы смазать особой мазью и лететь, куда заблагорассудится.

— Вот оно как! — вскричали горец и его жена. А юноша продолжал хвалиться:

— Всё в моей книжке подробно указано. Не поверите, сколько чудесного на свете есть. И если не сидеть на одном месте, а как мы с братьями, везде собирать эти чудеса, то можно стать самыми могущественными на земле. Но вы, добрые люди, не подумайте, мы такой цели вовсе не преследуем. Нам хватает широкой тропы впереди да ясного неба над головой. Ну, а если кто подобно вам, хозяева дорогие, накормит да даст отдохнуть, большего счастья и не сыскать!

С этими словами гость широко зевнул.

— Видишь? — обратил его внимание горец. — Не ходи никуда, оставайся у нас. Часок-другой вздремни. Не думаю, что твои братья без тебя разбредутся. Моя жена потом тебя разбудит, а я подскажу, как лучше до заветного места добраться.

— Правда? — сделал вид гость, что задумался над предложением. — Добро. Уж пару часов я себе могу позволить. Но как только Глаз Птицы коснётся того пика, я немедленно вас покину.

Довольные таким ответом, старик и старуха проводили юношу в сарай, что стоял неподалёку. Женщина постелила гостю прямо там постель и, подождав, пока тот заснёт, вернулась в дом. А муж её тем временем сидел и курил перед очагом трубку.

— Дурень, — накинулась на него супруга. — Не надо было ему про молоко говорить! Хоть он и кажется глупым, а сообразил, что козлы не доятся! Эх, не надо было то стадо приводить. Сколько лет с одной кобылицей жили и ничего. А ты заладил: ничейные, а значит — наши! Были мы спокойны, ничего не боялись, а сейчас я от любого стука подскакиваю. Вдруг придёт настоящий владелец?

— Не придёт, — прошептал под нос горец.

— Чего говоришь? — не расслышала его жена.

— Говорю, видел я его останки. Похоже, упал он с обрыва, голову себе разбил. Приволок я их поближе к селению да закопал под одинокой сосной. Нехорошо это — труп на растерзание волкам да на поклёв стервятникам оставлять, — признался старик.

Весь вечер стоял младший сын Тровиля у окна и наблюдал за горцем и его женой. А те ни разу не завели разговора о книге с чудесами, якобы гостем собранными. Старуха убрала со стола и села прясть. Её муж мастерил рукоять для ножа. Ни она, ни он даже взгляд единый не бросили на оставленную пришельцем суму. Понял юноша, что погиб его отец случайно, а седовласого горца простил за то, что увёл их коз. Ровно через два часа пришла старуха будить гостя своего, а того уже и след простыл.

Отправился сын Тровиля в обратный путь. Да только как бы быстро не шагал он, как бы не стремился попасть домой, а крылья его друга ворона были проворнее. И, прежде чем истекла третья неделя, прилетела птица чёрная в родное поселение. Села она на высохшее от корней до самой макушки дерево, клюнула последний оставшийся листок и хрипло закаркала:

— Выходите братья! Отец наш лежит в чужой земле. В черепе его зияет дыра. Выходи матушка! Увёл седой человек наш скот! Не видать больше ни отца нашего, ни коз наших! Горцы свели, горцы закопали!

Услышали это старший и средний сыновья Тровиля. Бросились они к соседям, стали кликать всех:

— Отца нашего подло обокрали и убили!

Собирались всем селением на совет, кричали и плакали:

— И так эти горцы лучше нашего живут! Пока мы пухнем с голоду, они набивают желудки дармовой козлятиной! Пока мы придаём огню тела наших детей и стариков, они пляшут на наших останках! Не позволим!

Выходили жители долины из домов. Хватали они, кто что может. Кто вилы, кто мотыги, кто грабли. А у кого и того не находилось, обходились длинными палками. Весть о том, что натворили горцы, быстроногой кобылицей пронеслась по ближайшим селениям, и понёсся над пустошами клич: отомстим! Истощённые и больные, собирались мужчины в отряды, и крепли их тела от гнева. Перестали плакать женщины, теперь глаза их были наполнены не слезами, но решительностью. Ненависть одного стала призывам для сотен: «Утешимся их болью», «воздадим за преступление», «перебьём до единого».

Минула третья неделя, и на двадцать второй день вернулся младший сын Тровиля. Вбежал он в сени, кинулся на лавку:

— Что же вы наделали?! — закричал.

Но было уже поздно. Как бы не молил, как бы не заклинал юноша остановиться, не ходить в горы, его никто не слушал. Поймал он своего ручного ворона и свернул ему шею. А после схватил серп, что висел всегда на крюке позади дома, да и перерезал себе горло.