Глава 22

Привет! Как себя чувствуешь?

Глаза Алекс наполнились слезами, когда в тот же день после обеда Джиллиан явилась к ней в палату с пакетом пирожков. Ее любимых, с черничной начинкой!

— Неужели по бабушкиному рецепту? — спросила она шепотом, счастливая от сознания, что помнит такие вещи (первый признак того, что сотрясение не слишком серьезное).

— По чьему же еще! — Сестра внимательно оглядела ее и покачала головой. — Вид у тебя — хуже некуда.

— Примерно так я себя и чувствую, — с бледной улыбкой призналась Алекс.

— Это еше ничего не значит. Я говорила с доктором. Они продержат тебя здесь всего одни сутки, если дома будет, кому за тобой присматривать.

— Я и сама за собой присмотрю.

— Я тоже могу.

— В самом деле? — искренне удивилась Алекс.

Идея оказалась неожиданной, и переварить ее было не так-то просто. В первую очередь она означала радикальную перемену ролей.

— Я кое-что умею, — спокойно заметила сестра. — Готовить, ухаживать за растениями. Твои букеты не завянут так сразу. — Она обвела рукой малый филиал оранжереи, в который превратилась палата за прошедшие несколько часов. — А ты можешь спокойно выздоравливать.

— Тогда еще одна просьба.

— Какая?

— Не впускай Дункана Форбса.

— Ничего не выйдет — он как раз за дверью. Не вошел только потому, что посетителей пускают по одному, а я первая на очереди. Да и то мы минут пять препирались.

— Ну, так придумай что-нибудь!

Джиллиан подошла поправить одеяло и подоткнуть край простыни, как с детства нравилось Алекс. Надо же, не забыла.

— Дункан… он как будто нравился тебе. Что, уже все кончено?

— Нет, просто я на него сердита и сейчас не в лучшей форме для разговора. Не хватало только разреветься!

— Да, ты всегда ненавидела плакать на людях, — заметила сестра и погладила ее по волосам. — А я никогда не придавала этому особого значения. Ладно, что-нибудь придумаю насчет твоего приятеля.

Алекс задалась вопросом, как именно кроткая Джиллиан, которая толком не умеет повысить голос, надеется отвадить от нее пробивного Дункана Форбса. Тем не менее, он не появился ни после ее ухода, ни позднее. Вот уж подлинно: не судите опрометчиво.

В день выписки из больницы именно Джиллиан помогала Алекс грузить бесчисленные букеты на заднее сиденье и в багажник. Она же отвезла ее в дедушкин дом, уложила в постель и принесла обед на старомодном большом подносе.

Ее заботы напоминали Алекс детские годы. Когда кто-то из них заболевал, бабушка точно так же приносила в постель наваристую лапшу с курятиной и белым хлебом, корочка с которого непременно срезалась, чтобы не царапать больное горло.

— Спасибо!

— Готовить для тебя несложно, — усмехнулась Джиллиан, закладывая за уши длинные светлые пряди. — Куда сложнее держать Дункана Форбса на почтительном расстоянии. Прямо-таки адский труд! По-моему, он даже не знает, что есть такое слово — «нельзя».

— Мне можешь не рассказывать. Самый пробивной мужик, какого я знала.

— По-моему, он в тебя влюблен.

— Что?! — засмеялась Алекс. — Да ты, оказывается, романтик.

— А что такого? — с вызовом спросила Джиллиан, заливаясь краской.

Алекс нашла ее красные щеки не менее трогательными, чем обед в постель. Допустим, ей самой не везет в личной жизни. Пусть другие будут счастливы.

— Я так понимаю, речь о Томе Перкинсе?

Какое-то время сестра не отвечала, делая вид, что всецело поглощена букетами: обламывала сухие цветы, пробовала пальцем, довольно ли воды в вазах.

— Я… мы не хотим спешить.

— Вот уж, в самом деле! Двенадцать лет начиная со школы. Твое девчоночье увлечение Томом…

— Никакое не увлечение, — прошептала Джиллиан так тихо, что едва удалось расслышать.

— Что?

— Нет, ничего. — Она вдруг спрятала лицо в ладони. — Так, сболтнула, что в голову взбрело.

Алекс припомнила, что за время своего постельного режима то и дело слышала снизу голос Тома. Вряд ли он так беспокоился насчет ее здоровья, а что касается показаний, он снял их еще в первый день в больнице, и полиция вовсю занималась поисками машины, пытавшейся ее сбить. Том приходил совсем не ради нее.

— Ты его любишь?

— Не желаю об этом говорить!

— А он тебя?

— Отстань!

Сообразив, Алекс села в постели так резко, что заломило в висках.

— Значит, ты сбежала тогда из-за него?!

Джиллиан отняла руки от лица и стояла, свесив их по бокам, глядя на Алекс неожиданно взрослым взглядом, таким непривычным на ее моложавом, почти девчоночьем лице, взглядом женщины, которая сознает свои ошибки и готова за них платить.

Она медленно кивнула.

Алекс почувствовала себя виноватой. Вместо того чтобы с головой окунуться в первый многообещающий роман своей жизни, Джиллиан пришлось отбиваться от чужого приятеля.

Что ж, теперь она оправилась настолько, что сама может разобраться со своими проблемами.

— Передай Дункану, что завтра после обеда я готова с ним встретиться.


— Я все еще очень на тебя зла, — бросила она Дункану в лицо при его появлении.

Алекс могла бы не затрудняться, облекая в слова свое возмущение, которое витало вокруг нее невидимым грозовым облаком и молниями блистало из-под ресниц.

Счастье, что она вообще согласилась встретиться. До сих пор (все три дня, что она провела дома в постели) Дункан получал от ворот поворот. Он и упрашивал, и грозил, и обещал, что не двинется с места, пока не получит аудиенцию. Просто удивительно, что она все-таки приняла его.

Видит Бог, он никогда не отличался вспыльчивостью, да и ситуация требует хладнокровия, ведь Алекс едва оправилась от покушения на жизнь. Он будет держать себя в руках.

— На что ты зла, скажи на милость?! — крикнул Дункан. — Уж, не на то ли, что я пытался тебя прикончить?

— Нет, я уже так не думаю, — ответила она, глядя на него сверху вниз, как на навозного жука или червяка. — Зла я на то, что в городе творится разное, вплоть до убийства, а кое-кто только и делает, что обманывает.

Когда женщина говорит мужчине, что ее обманывают, такое заявление может иметь разные подтексты. Но он понял ее правильно.

— Ты навела обо мне справки?

— С большим опозданием! В наши дни каждая малолетка, когда втюрится, первым делом проверит, нет ли ее нового приятеля в файле «Розыск малолетних преступников». А я, как глупая гусыня, верила всему, что ты вешал мне на уши.

— Ты в меня втюрилась?

Дункан просиял. То, что они уже месяц спали, еще ничего не означало, и вот — пожалуйста!

— Ближе к делу! — отрезала Алекс. — Ты намеренно придержал информацию! Ни словом не обмолвился об истинной причине приезда в Свифткарент.

— Между прочим, как раз тогда я и явился к тебе ночью, чтобы все рассказать.

— Ну, да, конечно!

— Где-то в вашем городке припрятан пропавший Ван Гог. По моим сведениям, твой дед вывез его из Франции во время Второй мировой. Как, по-твоему, я должен его искать? Всем и каждому выкладывать, зачем приехал?

Алекс прижала кончики пальцев к вискам, посидела в жалостной позе и принялась их растирать. Хорошая тактика, подумал Дункан. То, что нужно, когда хочешь, чтобы собеседник размяк. Получается, что он — свиньей, раз уж довел жертву покушения до головной боли.

Но вообще надо бы понизить голос.

— Я все еще с трудом собираюсь с мыслями, — сообщила Алекс. — Что там насчет Ван Гога?

— Только не принимай на свой счет, — произнес он мягче. — Ты вообще ни при чем. Но если Фрэнклин Форрест присвоил картину, мне придется отобрать ее в пользу законных наследников.

В начале тирады Алекс выглядела озадаченной, но к концу лицо ее побагровело. Она вскочила с того самого дивана в кабинете, за которым Дункан провел некоторые незабываемые минуты, и влепила ему такую пощечину, что зазвенело в ушах.

— За что? — спросил он, потирая горящую щеку.

— И он еще спрашивает! — Алекс вскинула руки. — Ты только что назвал моего дедушку вором!

Голос ее поднялся до такой высокой ноты, что в ушах, где еще слышалось эхо пощечины, зазвенело вдвойне. Хорошо, что хрустальный графин с драгоценным виски перекочевал отсюда в другое место, иначе ему грозило бы разлететься на тысячу осколков.

— Теперь мне ясно, почему ты ничего не сказал о картине! Потому что в твоих глазах я… я… пособница!!!

— Ничего такого я не думал… ну, может, думал поначалу, но недолго. Только до тех пор, пока не узнал тебя лучше.

— То есть пока мы не легли в постель?!

Теперь она стала бледной как полотно, трудно сказать — от шока, обиды, последствий сотрясения или от всего сразу. Он заставил себя вопреки негодованию сохранять ровный тон.

— Ты ко мне несправедлива. Все не так, как ты думаешь.

Теперь, когда главное высказано, можно довершить рассказ. Алекс уже миновала точку белого каления и в своем ослабленном состоянии вряд ли снова ее достигнет. Она могла даже и успокоиться, а успокоившись, помочь ему в поисках.

— Я, в самом деле приехал работать над книгой. Я говорю чистую правду, но не только. Ты уже знаешь, что я еще и разыскиваю похищенные ценности, в основном живопись. У меня свои источники информации. Из одного такого источника мне стало известно, что твой дедушка последним общался с владельцем утраченного пейзажа.

Алекс посмотрела на него взглядом, полным неудовольствия. Брови ее сдвинулись, но она, без сомнения, слушала.

— Его владелец — француз, некий Луи Вендом. Когда-нибудь слышала о нем?

Она отрицательно (и с большим пренебрежением лично к Дункану) покачала головой.

— То есть дедушка ни разу не упоминал его имени?

На сей раз, она не снизошла даже до отрицания, а на него посмотрела опять-таки как на навозного жука — он теперь ощущал себя в навозе с ног до головы.

— Они знали друг друга еще до оккупации Франции фашистами, — продолжал Дункан.

Губы Алекс дрогнули, ноздри затрепетали. Очевидно, ей известно то, о чем он упомянул. Может быть, рассказы о тех временах составляли целую кассету.

— Луи Вендом участвовал в Сопротивлении, был убит, а картина исчезла. Вообще-то во время войны они терялись сотнями — разграблены, сожжены или вывезены в фашистскую Германию, припрятаны владельцами, которым так и не довелось вернуться за своим достоянием. Время от времени их, бывает, обнаруживают на чердаке, в подвале, винном погребе…

— В Санкт-Петербурге…

— Ты раскопала на меня целое досье.

— Ты находился среди тех, кто вел поиски одной частной коллекции, вывезенной в Германию, во время войны «экспроприированной» русскими и снова вывезенной, теперь уже за «железный занавес». Она не увидела света до эпохи перестройки и гласности.

— Чем успешнее поиски, тем больше наследников хочет вернуть то, что им причитается. Иногда это удается, иногда нет — чаще всего нет. Вендомы из числа моих самых недавних клиентов. Я их честно предупредил, что шансы невелики. Лишь несколько месяцев назад удалось выяснить, что Луи имел друга-американца, Фрэнклина Форреста. Они вместе учились в Академии изящных искусств, и, уж конечно, он все знал о картине Ван Гога «Оливы и фермерский домик». Я надеялся, что он поможет мне в поисках.

— «Оливы и фермерский домик»? — Алекс заметно удивилась. — Как на той черно-белой фотографии, которую ты копировал в день, когда… я принесла тебе поесть?

— Ну да. Я приехал поговорить с твоим дедом, расспросить его, может, что прояснится, но большой надежды не питал, и основной причиной приезда все же оставалась работа над книгой… в такой местности, где можно еще и полазать по горам.

— Как здесь?

— Верно.

— Но почти сразу выяснилось, что Фрэнклин Форрест умер, не дождавшись возможности дать тебе интервью. Тогда ты решил уложить в постель его внучку — может, что прояснится?

Алекс сохраняла внешнее спокойствие, но глаза сверкали возмущением.

— Да нет, что ты!

— Нет? — Бровь ее иронически приподнялась. — С первого захода у тебя не вышло, но ты упорно добивался своего и добился.

— Я не утверждаю, что не имел тайного умысла, — заметил Дункан, ослабляя ворот (в комнате становилось чем дальше, тем жарче). — Имел. Больше того, не будь я уверен, что ты — моя последняя надежда разыскать пейзаж, я бы в Свифт-каренте не задержался. Но клянусь Богом, я старался затащить тебя в постель ради тебя самой, не ради картины! Не такая уж я свинья.

На лице ее читалось: в самом деле?

— Послушай, не я один думаю, что ты где-то прячешь Ван Гога или хотя бы знаешь, где он припрятан.

— О! — Сообразив, о чем речь, Алекс прижала ладонь ко рту. — Тот мертвец в библиотеке!

— Джерси Плотник работал на одного торговца антиквариатом из Лос-Анджелеса, из тех, чьи сделки по большей части закулисные.

— Да, но зачем покушаться на мою жизнь?

— Убивают обычно затем, чтобы вывести из игры. Здесь не тот вариант. Думаю, покушение было ненастоящее. Тебя опять пытались припугнуть.

Алекс помолчала. Бледная, но спокойная, она напряженно размышляла.

— Пожалуй, ты прав. Меня хотят запугать настолько, чтобы я сама отдала картину. Увы, ничего не выйдет — у меня ее нет и быть не могло. Дедушка не из тех, кто присваивает чужое имущество!

— Я его не знал, поэтому спорить не буду, но речь, быть может, идет не о воровстве. — Дункан принялся расхаживать по кабинету. — Сама посуди, нацисты начали отбирать у евреев ценности задолго до начала Второй мировой, а уж когда дорвались по-настоящему, стали вывозить их составами. Чуть не подчистую разграбили Польшу, Италию, Голландию, Францию, Бельгию. То, что с точки зрения Третьего рейха не подходило, сжигалось. Модернизм считался одним из самых ненавистных для нацизма течений. Лишь некоторым частным лицам и музеям удалось спасти свои коллекции, переправляя произведения искусства через границу. Возможно, твой дед, таким образом спас один из шедевров Ван Гога, уберег его от уничтожения.

— Но так и не собрался вернуть?

— Кому? Его друг погиб, а насчет других наследников он не имел сведений. Самый факт, что Ван Гог не появлялся на черном рынке, говорит в пользу Фрэнклина Форреста. Он не пытался нажиться на чужом наследстве.

— И все равно мне непонятно, почему он за столько лет ни словом не обмолвился о картине, если, в самом деле привез ее с собой. Ведь тогда… — запнулась и вдруг хлопнула себя ладонью по лбу. — Боже мой, ну конечно! Как я сразу не догадалась! Он упоминал о каком-то особо ценном имуществе, которое хотел оставить нам с Джиллиан в наследство. Собирался все обговорить в письме, а письмо приложить к завещанию. Но когда после его смерти завещание вскрыли, никакого письма там не оказалось.

— Выкрадено.

— Кем? — с опаской спросила Алекс.

— Хороший вопрос. Примерно на десять миллионов.

Загрузка...